"Нодельма" - читать интересную книгу автора (Бавильский Дмитрий)Глава четвертаяYEARS WITHOUT HISTORYВ тот же самый день, когда погиб Мага, в компьютере у Нодельмы полетел жесткий диск, так уж получилось. То пусто, то густо: порой ничего не происходит и начинает казаться, что жизнь практически остановилась, а то вдруг события начинают сыпаться как из рога изобилия и притягивать друг друга. Как бы то ни было, у компа возникла полная амнезия, вся многодневная переписка Нодельмы и Маги, все черновики писем и все заокеанские ответы, файл к файлу трепетно собираемые в гербарий, оказались уничтоженными. Сначала Нодельма не обратила на это внимания, мало ли что вокруг происходит, а потом, когда врубилась, и вовсе махнула рукой – это все равно что лишить любимого могилы, никакого места поклонения, развеять по ветру прах, чтобы уже точно ничего не осталось. А от Маги ничего и не осталось кроме груды картонных коробок, сваленных в углу. Иногда Нодельма приходила с учебы на системного администратора и смотрела на них, невольно думая о том, что это и есть Мага, только окаменевший. Горе ее оказалось безмолвным, отчего-то выработалась такая позиция: ни словом, ни жестом нельзя вспоминать о произошедшей трагедии, следует жить так, словно ничего не случилось, день за днем, минута за минутой, шаг за шагом осторожно пробовать следующую ступеньку. Только так и можно не сорваться вниз, не соскользнуть в пропасть. Нодельма сжалась, словно пружина, напряжение это отнимало последние силы, пока словно бы не приросло, став обыденным состоянием психологической мускулатуры. Тогда Нодельма немного отпустила вожжи, перейдя на состояние автопилота, впала в мутновато-болотный транс, скатывающийся на груди в теплые и влажные ожерелья. Правда, порой Нодельма словно бы выныривала из пелены, из ряски на воздух, и тогда ее начинало мутить от горя, и зубы скрипели от растерянности и неумения пережить эту боль. В одну из таких минут она подстригла себе ногти, точнее, обрезала их ниже ватерлинии, чтобы болеть этим пустяковым раздражителем, а не чувствовать нестерпимую душевную муку. Нодельма перестала видеть лица людей, шла по городу, не различая дороги, делала все автоматически, и судьба хранила ее, не давая сделать ошибку или неловкое движение. Со стороны казалось, что она – обычный человек, каких много, ну, например, в метро. Однако если бы вы заглянули в тот момент внутрь, то не увидели бы ничего, кроме зеленой воды, мутной болотной жижи, плавно качающейся влево и вправо, влево и вправо… Спасла ее Фоска, вытащив из пустоты и запустения, отмыв от русалочьей грязи, вывела в люди (к наркофашистам и в подвал клуба на Брестской), заболтала ее боль, заговорила, замусолила пустяками и избыточными подробностями; между прочим, и спать к себе в постель затащила, пользуясь безволием и открытостью подруги к любовной игре, потому что, когда ты влюблен, тебе легче влюбиться (открыться) еще раз, еще для кого-то. – У меня вчера был странный психоделический опыт с одновременным употреблением двух пластинок, – вела она светскую беседу столь активно, что нельзя было и слово вставить (Нодельма и не пыталась). Они сидели в клубном подвале, Фоска заказала два коктейля "Маргарита". – В стереосистему я вставила "КидА" "Radiohead", а в лептоповский плеер – "Сто окон" "Massive Attack". На одинаковую громкость. Кто кого поборет, кит или слон? спрашивала Фоска сама у себя и сама же себе отвечала: – Победит дружба. Нодельма продолжала молчать. Фоска более чем бодрым тоном (главное – не замечать ступора) провозгласила тост: – Ну, тогда, подруга, давай выпьем за дружбу. Нодельма (все это время она смотрит в сторону) механически подняла бокал к губам, пригубила. На мгновение вернувшись на землю, она посмотрела на Фоску глазами, полными слез, и сказала слабым голосом (вот она, вежливость!), обозначая свое присутствие: – А мне вчера, когда я по улице шла, вручили листовку: Олег Митяев выступает в кинотеатре "Улан-Батор"… Фоска продолжала развлекать Нодельму, накачиваясь "Маргаритой": – Как далеко пошел прогресс! Вот, скажем, сотовый телефон… Он же доступен, в том числе и глухонемым, – он же вибрирует, когда кто-то звонит или присылает sms'ки. Представляешь себе такого глухонемого человека, который хочет выглядеть как самый обычный клерк – идет по улице, вертит в руках трубку, набивает сообщение… Нодельма промолчала, самоуглубившись еще сильнее: тема сотовых телефонов была опасна пограничностью, могла напомнить (напоминала) о Маге, требовала дополнительных степеней защиты. Фоска, однако, этого не понимала и продолжала щебетать на, как ей казалось, успешно (потому что нейтральная) выбранную тему. Отчего Нодельме становилось все хуже и хуже, приходилось все ниже и ниже спускаться по уровням своего персонального ада к самому дну. – Часто, очень часто я ощущала, что телефон вибрирует и попискивает от входного звонка, и тогда я начинала искать его, хлопая себя по карманам или отчего-то в области сердца, но потом вспоминала, что телефон лежит в сумке или на столе. Представляешь? Нодельма уже с трудом сдерживалась, чтобы не расплакаться, кончиками пальцев она вцепилась в край стола, словно боялась упасть, пальцы побелели от напряжения, а она все смотрела и смотрела в сторону, не в силах оторвать взгляд от невидимой миру точки покоя. Фоска, она же умная и тонкая (Нодельма очень ей нравится, отчего тонкость и чувствительность возрастают многократно), чувствует неладное и переходит к активным действиям. Она уводит Нодельму из полупустого, депрессивного подвала, выкрашенного в стильный серый цвет, к себе домой на "Сокол" (ул. им. Ол. Хахалина, д. 16, корп. 3, кв. 81), рассказывая по дороге о том, как попала на день рождения к знакомым наркофашистам. – Интеллигентные такие фашисты, – говорит, – дома у них на стене, поверх фашистских граффити, плакат с концерта Вима Мартенса, в каком-то фашистском журнале (на журнальном столике валяется целая пачка арийского глянца) нашла я статью Игоря Чубайса, который, конечно, брат и который, конечно, тоже рыжий, но нам, то есть им, на многое глаза открывший, тут главный секрет – препараты с водкой не мешать, а еще, by the way, now самое время кислоту жрать, потому что луна прибавляется, значит, от кислоты один позитив будет, вот попробовала бы ты кислоту жрать, когда луна на убыль идет, сразу бы поняла, почем фунт фарша на ложной-то эстрадке… Фоска – воплощение чувственности и широты души, длинные волосы и глубокие (бездонные) глаза, в которых, видимо, и зарождается избыток всего воли, ума, экзальтации и изысканной гешальт-неврастении, толкающей ее на сомнительные эксперименты, расширяющие сознание и сексуальные возможности. Она, как и Нодельма (правда, по другой причине), уже забыла, кем является и кто она есть на самом деле, что для женщины кажется губительным, хотя и встречается в современных условиях сплошь и рядом. Мантисса, подруга Фоски, любительница салата фризе и босоножек Baldinini (летом у нее всегда болит горло), привезла из Америки (об Америке ни слова, пароль – тыква) новую моду на разрезание языка, так и пошутила, мол, языческий обряд – тебе разделяют язык на две части (выглядит как жало у змеи), каждая из которых живет собственной незаурядной жизнью, представляешь? Мантисса говорит, что это суперское и странное ощущение, когда у тебя во рту словно бы два языка. Умы в тумане, мода эта приняла в Америке (пароль – тыква) размах эпидемии, уже требуют ввести ограничение на разрезание языка для военных, потому что вроде как для военных это несолидно. Мантисса раздвоила себе язык, устроилась в желтую газету, очередной раз сошлась с Бомой (голова налысо, пирсинг в клиторе), а главное – подсела на пивное мороженое, в Москве оно есть только в одном месте, жутко дорогое, но есть, поэтому ей теперь можно и не возвращаться в Манхэттен, сама знаешь, какие там настали времена, стиль "честная бедность" больше не в моде, самые продвинутые заведения предлагают свежевыжатую коку… Пароль – тыква, а нетерпенье – роскошь, Нодельма слышит про Нью-Йорк, но снова не сдается, Фоска не должна понять, отчего она так бледна и почему ее пошатывает при ходьбе, ведь вести себя нужно так, словно ничего не случилось, умерла и подглядывает. Но никаких сил не осталось сопротивляться – погоде, городу, народу, Фоскиной болтовне, молчанию матери, всему тому, что происходит по инерции, хотя (по логике вещей) происходить ну никак не должно. Потому что так нельзя, потому что, в конце концов, это все не-пе-ре-но-си-мо! Нодельма чувствует, что готова взорваться, еще чуть-чуть – и ее понесет. Но тут заботливая Фоска растворяет ей в зеленом чае с жасмином марку ЛСД, а чтобы приход не заставил себя ждать, дает пару раз затянуться травкой. Нодельма чувствует, что руки и ноги начинают жить отдельной жизнью, голова, увеличившаяся в размерах, превращается в хрустальный шар, излучающий болотисто-земельное сияние, а на зубах (с тыльной стороны) вырастают волосы. Нодельма глубже и глубже погружается в непроницаемую мглу, на черном экране которой смотрит кино своей жизни. На изнанке век расцветают узелки узоров, вспыхивают и прогорают звезды, один глаз уподобляется крылатой видеокамере, погружаясь вглубь ее тела. Нодельма видит, как работает ее сердце, как мозг отделяется от черепа тонкой прозрачной пленкой, как в крови плывут на нерест рыбки-лейкоциты. В животе (или ниже) она замечает Магу, скорчившегося в позе зародыша. Пуповина делает его похожим на космонавта. Тело Нодельмы прозрачно и проницаемо, поэтому Мага выходит из ее живота наружу, он в воздушном шаре или круге, начинает подниматься вверх, к потолку, к звездам, и Нодельма провожает его глазами. В это время у нее в животе образуется, вызревает еще один Мага золотой или, точнее, позолоченный, растет, разбухает, потом тоже, как и его предшественник, выходит наружу в розовом шаре, взлетает, разрывая пуповину сильными мужскими руками (часы "De Grisogono" c черным бриллиантом на заводной коронке, масонский перстень на мизинце, густые черные волосы на запястьях и выше). Фоска тоже времени не теряет: укладывая покорную Нодельму, она раздевает ее и начинает ласкать сверху донизу, словно пломбир, – языком и пальцами, кончиками пальцев, ее изнеженные пальцы чувствительны, как язык; она прижимается к Нодельме и жмется к ней, как котенок, изгибает спину так, что шерсть встает дыбом. Нодельма покорна, но не бесчувственна, любое касание вызывает в ней сладкие ванильные волны, которые расходятся по всему телу, затухают внутри, порождая новые волны и новые фантазмы, одним глазом Нодельма смотрит свое кино, другим следит за Фоской. Та надолго застревает в ее межножье, охаживая влажные, набухшие негой губы, которые раздвигает языком, добираясь до солоноватой косточки; тут Нодельма взрывается, слезы мешаются с остатками напряжения, отлетающего в сторону, кино прерывается, истома рвется наружу из всех изгибов, из всех пор, Нодельма и понимает, и не хочет понимать, что с ней происходит. Утром ничего не остается: страсть выпита до дна, хмурый день начинается с чистого листа, будто бы ночной возни и не было вовсе. Но Нодельма, конечно, все помнит. Потом еще пару раз она зайдет к Фоске, чтобы снова, хотя бы на короткое время, почувствовать себя любимой. Никаких угрызений совести или моральных проблем – если случилось, так тому и быть: не следует слишком серьезно относиться к собственной участи. Дождь покапал и прошел, солнце в целом свете… Нодельма вспоминает Магу, он теперь словно бы удалился, она думает о нем будто бы через матовую пленку, боль притупилась, возможно, просто не протрезвела еще окончательно, находится под анестезией, ходит по квартире босиком, смотрит в чужое окно на незнакомый город: кусок улицы, панельные дома, автобусная остановка, женщина ведет ребенка, старик гуляет с собакой, все при деле. А у нее – холодный чай и записка от подружки, слова тоскующей любви, мол, у меня летучка, оставь ключи под ковриком, люблю больше жизни, дуреха моя сладенькая… На губах она чувствует вкус чужого тела, кажется, она тоже что-то такое… делала… делала, делала… да… Натруженно ноет клитор. Голова – ясная-ясная, на небе ни облачка, но Нодельма не может сконцентрироваться, собраться в кучу, чувствует себя маленькой, обиженной на мир девочкой (обида пройдет – и мир изменится, вернувшись к привычным очертаниям). Большого труда стоит одеться, выйти на улицу, вдохнуть морозный воздух с арбузным привкусом совсем уже близкой (бесснежной) весны, направиться к метро. Силы окончательно покидают Нодельму в переходе на кольцевую линию, хочется сесть, замереть, не двигаться, не расплескивать похмельное равновесие, но длить это состояние сколько получится, как можно дольше. Последний рывок к остановившемуся вагону, хоть бы свободное местечко где-нибудь в углу, и чу, она видит свободное место, рядом с вонючим бомжом никто не хочет садиться. Нодельма валится на сиденье и словно бы засыпает. С открытыми глазами. С руками, замерзшими в вязаных перчатках. Мелькают станции, поезд мчит по кругу, один, другой, третий, люди меняются быстро, точно мультяшки, лица мгновенно стираются из памяти, остаются незначительные детали… вот и бомж испарился, стало легче… уже хорошо… и с каждым кругом, который делает по метростанциям поезд, жизнь Нодельмы словно бы выравнивается, очищается от прошлого, проясняется, делается лучше. Пока поезд в тоннеле, ей легче, на станциях вместе с вновь прибывшими накатывает липкое волнение, точно в вагоне не душно, но воздух разрежен и карта-схема на стене напротив шевелит щупальцами. Потом, конечно, она осознает, что кататься по кругу – совершенно глупое занятие, но, пока собирается с силами, пока мысль эта крепнет в голове, она делает еще один круг почета, выскочив едва ли не на самой случайной станции, "Киевской" или "Павелецкой", так и не доехав до "Октябрьской", а потом пересаживается в центре на свою оранжевую ветку, и, когда при отуманенной луне выходит к Шуховой башне, в Москве уже совсем темно. Под предлогом дружеской заботы и спасения от окончательной заброшенности Фоска твердо приклеивается к Нодельме, не оставляя ее ни днем, ни ночью, таскает за собой повсюду, знакомит с людьми, зачастую странными и непонятными типами, в общении с которыми Фоска находит отдохновение, а Нодельма… Нодельма ничего не находит. Она словно продолжает спать с открытыми глазами, и в жизни ее наступила длинная белая, без оттенков, полоса. Внезапно она находит себя в Рахманиновском зале консерватории на концерте музыки XVIII века, аутентичное исполнение, старинные инструменты, колоритные типы вокруг – три с половиной студента в грязных балахонах, но с экзотическими прическами, две замшелые преподавательницы с бородатыми подбородками, сторож, читающий во время концерта газету, и Фоска, внимающая барокко, незаметно кладущая руку на колено Нодельме. Ангелов на Шуховой башне почти не видно из-за густого тумана. Нодельма не различает их лица, путает номера. Кажется, 698 заплетает косу. Кажется, 791 кипятит электрический чайник, параллельно нашептывая писателю, недалеко отсюда творящему, историю про людей, которые живут так, будто бы они никогда не умрут. Не умрут, но и не проснутся. В выходные Фоска приводит Нодельму на ипподром, желтую руину в римском стиле, сильно несет туалетом, навозом, немытыми мужиками, здесь самые лучшие шашлыки в городе, говорит Фоска, и они запивают жареное мясо холодной водкой из пластикового стаканчика – прямо на улице, возле бортика, за которым мчатся лошади. Фоска покупает программку и ставит на тотализаторе, ее номер приходит последним. Вокруг волнуется людское море, Фоска призывает любоваться этими полуразрушенными людьми, такими мятыми, такими занятыми и одухотворенными, но у Нодельмы не получается. Нодельма думает о смерти и считает сталинские высотки, их, торчащих в разных районах столицы, отсюда видно почти все. Незнакомый безумец кладет ей в руку записку: "Мне было видение, от Бога, Чубарый придет первым", – и они ставят на Чубарого. Фоска изображает радость и непосредственность, хлопает в ладоши, из ноздрей и изо рта у нее, совсем как у кобылицы, валит пар, она в платке, она напоит замерзшую Нодельму глинтвейном и поведет домой, где зашторит окно и поставит тягучую музыку, Нодельма снова не станет сопротивляться: по телевизору показывают репортажи из побежденного Багдада и всенародное ликование. Оргазм настигает ее, когда Владимир Познер с серьезным видом потирает руки, должно быть, кожа у него сухая, желтоватая, как у тех стариков на ипподроме. На неделе они идут в клуб "Дом" слушать живую музыку, и Нодельма замечает, что тут тоже собирается совершенно особенная, "своя" публика томные девицы и стильные парнишки, качающие в такт музыке музыкальными головами. В "Доме" можно курить. Но Нодельма не курит, только мучается от дыма. Фоска покупает две кружки пива и пакетик ржаных сухариков, они лезут на деревянный помост, заменяющий амфитеатр, в зале полумрак, сцены нет, музыканты играют регги. Хорошо бы познакомиться с парнем именно здесь, думает Нодельма, с таким аккуратным, интеллигентным московским парнем в очочках, худым и замороченным одновременно, чтобы он водил тебя по Замоскворечью и рассказывал истории из жизни столичного купечества, вот эта церковка построена этим, а эти палаты тем, здорово, правда?! А ты слушаешь молча, киваешь, и снежинки тают на твоих длинных ресницах, пропитанных тушью без комочков, ее еще активно пропагандируют в рекламе по телевизору. Но Фоска, стоит кому-то посмотреть в их сторону, так бешено вращает глазами… После концерта они спускаются в какой-то подвал, пьют текилу или абсент, Нодельма тут же пьянеет, и время начинает течь плавно, завихряться, образовывая воронки, а потом они ловят машину и едут к Фоске, зашторивают окно, Светлана Сорокина на Первом канале рассказывает о том, как растет ее приемная дочка, студия аплодирует, и Нодельма засыпает под эти аплодисменты. В метро Нодельму всегда посещает измененное сознание: небывалая близость с чужими, случайными людьми бодрит нервные окончания. Не то чтобы она снова каждый раз возвращалась в постнаркотическое опьянение, надо сказать, что сознание в метро у нее менялось и до психоделических опытов с Фоской. Однако после ЛСД внутри Нодельмы словно бы открылась еще одна потайная комната, опьянение ушло, а память о нем осталась. Внезапно она "просыпается" на "Новокузнецкой", поднимается на эскалаторе из глубины вверх, идет в "Пурпурный легион" слушать пластинки там же есть удобные станции для прослушивания дисков. Нодельма надевает наушники, включает музыку, и мир мгновенно преображается: посетители магазина движутся под неслышную им мелодию, точно в танце, попадают в ритм, совпадают с голосом солистов – вот эта девушка в вязаной шапке, похожая на Уму Турман, или вон тот паренек с серьгой в ухе, ну, вылитый Дастин Хоффман в юности, Нодельма улыбается то ли им, то ли музыке, золотой рыбкой бьющейся у нее в голове. Послушав пару дисков, она идет в интернет-кафе по соседству, когда-то она бежала сюда, чтобы узнать, что Мага жив. Она вспоминает, что от Маги остался "Сминт" – такие мятные тонкие пластиночки, их нужно класть на язык, и они мгновенно тают. Привез из Нью-Йорка лакомство, таких у вас не выпускают, Нодельма положила в рот слюдяную пленочку, и точно – та мгновенно растаяла. В интернет-кафе Нодельма нащупывает в кармане куртки пустую пачку из-под американского лакомства, мята уже давно закончилась, даже запах выветрился, а она все зачем-то ее с собой таскает и нюхает время от времени, дуреха сладенькая. Кто придумал, что любовь делает людей лучше? Красивая неправда. Любовь, конечно, заставляет вытворять всяческие чудеса, но становится ли человек из-за этого более совершенным? Любовь делает людей хуже, калечит их и корежит, доводит до такого состояния, когда перестаешь узнавать себя в зеркале, высасывает и опустошает. Особенно если ее нельзя применить, выдать вовне, как это произошло с Нодельмой, потому что Мага пропал, а любовь осталась перегорать в ней, как грудное молоко, от которого младенец категорически отказался. На губах – вкус пепла, который засыпает мир, и каждый день дается с трудом, как укрепленная крепость, каждый божий день нужно брать штурмом. Но успокоения все равно не наступает, потому что после окончания дня наступает ночь. Люди, обстоятельства, мысли скользят по коже, все только усугубляет страдание. Только молчаливая мать, похожая на тень, не беспокоит. Вещи Маги так и остались сваленными в кучу, Нодельма прыгает через них, старается не замечать. Притрагиваться к ним страшно. Даже пыль не сотрешь. Спасибо Фоске, что не бросает мученицу, терпит, кормит с ложечки тем, что ей самой кажется жизнью. Таскает отмороженную, тормозную Нодельму за собой, развлекать пытается. Нодельма молчит – ей просто сказать нечего, рада бы, да внутри ничего, кроме пустоты, не происходит, не совершается. Бегает по кругу тупая боль, из которой уже давно испарились остатки смысла, осталась лишь усталость, лишенная надежды. Первая стадия любви – это когда ты начинаешь встречать на улице или в метро двойников любимого человека, а столбцы в газетах образуют лабиринты, по которым ты как-то автоматически начинаешь прокладывать путь к счастью и безмятежности. Нодельма постоянно встречает в метро двойников Маги, вздрагивает и пугается, а когда берет газету, то уже не может сосредоточиться на чтении или на фотографиях, наманикюренным пальчиком чертит пути к отступлению, к выходу из тупика. Но газетный лист каждый раз заканчивался, а выхода из кризиса не находилось. Присутствие ангелов на Шуховой башне, которым она мысленно рассказывала про Магу, тоже не приносит облегчения. – Я все время чувствую себя эпизодическим лицом. Если бы я снималась в фильме "Десять негритят", меня бы убили первой, – говорила она Фоске, приходя в сознание. – Лучше бы меня убили первой, да. Возражения не принимаются: самоуничижение приносит облегчение: только оно объясняет, почему больше не будет ни Маги, ни счастья. – Я самый обычный человек с обычной, незапоминающейся внешностью, твердит она как заведенная, – на улице никто и никогда не пристает ко мне с предложениями о знакомстве, а если я ловлю на себе чужие взгляды, то начинаю проверять – все ли пуговицы застегнуты правильно. Раньше проверяла… Пока молодая была… Сейчас другое: привыкла к тому, какая я, что выросло, то выросло. – Зато у тебя всегда спрашивают, как пройти на Вторую Шарикоподшипниковскую улицу, – отвечает ей Фоска. – Я столько раз видела… Именно к тебе подходят. Внушаешь доверие. Когда я еду в метро, рядом со мной садятся в самую последнюю очередь. Ты знаешь, весь вагон уже заполнился, а рядом со мной зияет одно место. Как вырванный зуб. И никто не садится до последнего. Кстати, ты знаешь, мой дилер не ест мяса, – пытается она переменить тему, – кислоту жрет тоннами, как конь, а вот мясо есть напрочь отказывается. Как я его ни уговариваю, ну ни в какую… Фоска любит Нодельму, помогает ей, как может, хотя, если честно, Фоске нравится это податливое состояние Нодельмы, спящей красавицы, не зависящей от реальности. Именно это позволяет Фоске пускаться на авантюры, имеющие самые непредсказуемые последствия. Какими они будут, Фоска не знает, боится их, томится ими, отлично понимая, что неопределенность придает ее затертой жизни новый вкус. В четверг Фоска ведет Нодельму на съемки видеоклипа – художникам нужна массовка. Фоска думает, что мероприятие будет интересным Нодельме, потому что оно интересно самой Фоске. Молодые экстремалы-художники едут покорять Венецианское биеннале, для чего засовывают к себе в штаны горящие петарды. Фоску приглашают в мастерскую, оказавшуюся тесно заставленной квартирой в одной из окраинных многоэтажек. Съемками руководит шумный и лысый художник. Он заставляет всех пришедших надеть маски с лицами известных людей. Принцесса Диана, Мадонна, Буш-младший и Буш-старший, президент Путин, конечно же. Фоске достается маска Гарри Поттера, а Нодельме пытаются вручить маску Моники Левински. Неожиданно для всех Нодельма начинает отказываться, а потом, расплакавшись, убегает. Фоска в недоумении – в руках у нее маска Бен Ладена, и ее усаживают под палящие лампы, зажигая вокруг петарды и благовония. Фоска хочет побежать за подругой, но отчего-то остается. Снова Нодельма идет домой одна, маски сорваны, и притворяться более не нужно: в ее мире не было и нет ни одного человека. Может быть, и Маги никогда не было? Может быть, она его просто придумала? Письма, расстояния, пять минут счастья – и долгая дорога в полном одиночестве, которое она приняла за любовь. Теперь уже и не разобраться, что к чему. "Как все запущено", – говорят врачи в таком случае. Ну уж нет, думает Нодельма и поводит плечами, как это Маги не было? Был, есть и будет в памяти, в снах, где грустный он оставил след, на фотографиях, присланных из Америки. Придя домой, она решается подойти к его вещам, открывает небольшую картонную коробку, лежащую на самом верху. Она сверху донизу заполнена упаковками мятных пластинок "Сминт", что приятно тают на языке. Мага несколько раз спрашивал ее в письмах, продают ли подобные штучки в России, и, когда она написала, что не продают, он решил запастись ими, ну хотя бы на некоторое время. Очень уж к ним привык: в жизни существует масса простых и незамысловатых вещиц, к которым привязываешься совершенно незаметно. Немудрено, что Мага подсел на мятную слюду, ведь если по сути, то пустячок, а тем не менее как приятно! С тех пор Нодельма постоянно таскает с собой коробочку с мятными пустяками. В день уходит несколько упаковок, и вскоре именно этот вкус намертво связывается в ее сознании с вкусом подлинной жизни. Каждый раз, когда она засовывает мятную пленочку в рот, ей начинает казаться, что все еще наладится, что все еще будет хорошо. Она долго пользовалась этой картонной коробкой, не особенно интересуясь другими вещами Маги. "Сминт" закончился, когда она уже работала в "Платоне amp; Со", как раз перед самым появлением Кня. Впрочем, вряд ли два этих события как-то между собой связаны. |
|
|