"Нодельма" - читать интересную книгу автора (Бавильский Дмитрий)

Глава третьяСУХОЙ ОСТАТОК

Нодельма живет вдвоем с мамой. Иногда к ним приходит бабушка, мамина мама, живущая на соседней улице, по московским меркам, это совсем рядом. В ее возрасте почти неприлично не иметь семьи или хотя бы устойчивой связи, Нодельма старается не обращать внимания на предрассудки, вяло отмахивается от редких вопросов о женитьбе: не очень-то и хотелось. Ей хватает работы и встреч с подругами. Время от времени Нодельма устает даже от подруг и тогда отключает мобильный телефон и включает автоответчик.

Самый большой страх девушек – остаться в одиночестве – она уже давно пережила, искоренила, вытоптала, как просо в русской народной песне. "Значит, судьба такая", – говорит она в таких случаях и молча кивает самой себе. Сейчас собственное одиночество можно списать на мать, которую Нодельма не может оставить одну. Про отца она знает только то, что он умудрился провалиться в сортир типа "очко" на своей свадьбе. Дыра оказалась столь глубокой, что отец из нее не выбрался, запропал, больше его здесь никогда не фигурировало.

Мать Нодельмы, погрузившаяся в пучины религиозного эскапизма, намертво приросла к дочери, оторвать невозможно. Она не отпускала и не отпускает Нодельму во взрослую жизнь, капризничает и даже болеет, если Нодельма задерживается или отсутствует. О том, что таким образом она портит ей жизнь, мать не задумывается.

Это очень странные и непонятные со стороны отношения – между матерью и дочкой. Не подруги, не друзья, не конкурентки, сиамские близнецы, скованные едиными невротическими реакциями на проявления окружающей действительности. "Мама совсем разбаловалась", – говорит Нодельма Ковзиковой, не желая вдаваться в подробности: на прошлые выходные она ездила с Фоской в Питер. Мама три дня ничего не ела, не выходила из комнаты, лежала зубами к стенке, молилась или ждала. Чего?

Вдруг мысль в душе ее родилась: "климакс", дежурно сочувствует Ковзикова, занятая редактированием корпоративного дайджеста и не понимающая, что все в семье Нодельмы зашло совсем далеко: в один не зафиксированный сознанием момент мама и дочка словно бы меняются ролями, Нодельма ощущает себя кормилицей, ответственной за это беспомощное, лишенное воли к жизни существо.

Между тем март. Календарь сменил зиму на ожидание весны, незаметную пока и прозрачную, как российско-украинская граница. Ничего не изменилось в городе или в природе. Зато в Ираке начались военные действия. Точнее, американцы вошли в страну, не встречая особого сопротивления со стороны местной армии и населения. Телевизионные комментаторы растеряны: Россия не участвует напрямую в операции, поэтому кажется, что у страны нет ни интересов, ни собственной позиции.

Мама все время молится, кладет поклоны пустым углам, отказывается смотреть телевизор, ходит в церковь, отнимающую у нее последние силы. Нодельма отказывается соблюдать многочисленные посты, не чурается мяса, из-за чего возникают постоянные споры, обиды, многодневные молчаливые забастовки. Нодельма вяло сопротивляется: она очень похожа на мать. Не только внешне. Нодельма смотрит на ее православный психоз сквозь пальцы: у каждого человека должна быть отдушина. Каждый сходит с ума по-своему.

Когда Нодельма рассказала Фоске о том, что ходила на похороны депутата Юшенкова, та чуть сигарету из рук не выронила. Скромно потупившись, Нодельма призналась, что специально ездила на похороны депутата Старовойтовой, потому что хороший она была человек и вообще демократия нуждается в поддержке. "А ты что, демократка?" – простодушно удивляется Фоска и, не дождавшись ответа, начинает рассуждать о частном случае патологической некрофилии, в которую бросаются одинокие девушки, сублимируя сильные чувства. Со ссылками на Лакана, разумеется. И на Фромма.

На самом деле Фоска переживает отказ Нодельмы разделить с ней жизнь и судьбу. Фоска устала перебирать варианты, ей по душе сонная покорность Нодельмы, ее созерцательность и пассивность, ее душевная немота, прикрывающая целый невидимый миру мир – невыраженный и оттого бездонный.

С другой стороны, Кня пишет госпоже Людковски в далекую Швецию: "В этом городе можно быть богатым и веселым, можно бедным и одиноким, можно гореть на работе, можно пухнуть от безделья. Но ты никогда не сможешь здесь быть счастливым. Этот город никого не способен сделать счастливым. И люди не могут здесь сделаться счастливыми. Дело даже не в том, что Москва жестко стелет, или потому, что здесь множество соблазнов, а счастье есть сосредоточенность. Может быть, сосредоточенность на чем-то одном. Но до самозабвенья".

А еще Кня пишет в Берлин Китупу, ждущему развода после одной неприятной истории: "Первое правило разведчика (дипломата?) – никогда ни в чем не признавайся. Даже если все и более-менее очевидно. Когда жена снимает тебя с любовницы, оттягивает за голую задницу, отнекивайся до последнего, уходи в глухую несознанку. Говори, что это был не ты; что тебя неправильно поняли, ты был занят чем-то иным; что, наконец, тебя околдовали, опоили, одурманили, но это был не ты, потому что ты бы так не поступил ни-ког-да". Наверняка рекомендация из личного опыта Кня. Значит, не пидорас. Уже хорошо. Нодельма задумчиво трет подбородок и вскрывает файл следующего письма в Берлин:

"Первое правило бизнесмена – никогда и ни от чего не отказывайся сразу, взвесь все хорошенько, подумай, может быть, есть в несвоевременном предложении какая-нибудь неочевидная выгода…"

Для того чтобы не чувствовать себя особенно одинокой и несчастной (никто не застрахован от приступов отчаянья), Нодельма перезагружает компьютер, все-таки деятельность, все ж какие-то перемены, прошло еще пять минут рабочего времени, февраль закончился, но темнеет все равно рано. Зато после того, как стемнеет, время начинает бежать быстрее. Отчего это март ассоциируется у нее с хлебной коркой, стылой и жесткой, проявляющей вкус, только если разжевать хлеб и прислушаться к ощущениям?

Вечером она зайдет в хозяйственный магазин возле Таганского вокзала и, в ослепительной надежде, купит электрический чайник. Это позволит чувствовать радость весь остаток будничного вечера. Несколько раз она вскипятит воду, заварит сначала чай, затем траву для полоскания простуженного горла, а уже перед сном – стакан лимонада.

Одиночество делает людей бессмертными. Точнее, вечными. Главные пожиратели жизни – окружающие нас люди, если же рядом с тобой никого не случается, время начинает растягиваться и удлиняться. Даже если уже давно ночь, за окном ничего не видно, все дела переделаны, а в телевизоре работает только музыкальный канал. Нодельма знает этот секрет, поэтому и любит оставаться одна.

Однажды она завела себе личную жизнь с самыми что ни на есть серьезными намерениями. Его звали Мага, и он, компьютерный гений, настоял на том, чтобы Нодельма бросила прежние занятия и всерьез занялась программированием. Мага жил и работал в Штатах, роман их большей частью развивался виртуально, в письмах, и по мере приближения конца американского контракта тональность их становилась все более и более темпераментной.

Хотя состоялось у них и несколько off-встреч, например, когда они познакомились на одной пирушке и потом, когда Мага, высокий, темноволосый, курчавый, приезжал на пару дней в Москву. Кажется, по делам, но что это были за дела, Нодельма так и не поняла, тем более что практически все время его пребывания в России они проводили вместе. И понеслась душа в рай, и разверзлись небеса, Нодельма летала по зимнему городу, не чувствуя земного притяжения. Она до сих пор боится вспоминать те несколько счастливых дней, наложила на них табу, стесняется и отводит глаза, если кто-то спрашивает. Или если кто-то вдруг спросит.

Именно тогда она замыслила рывок и даже сподобилась снимать отдельную квартиру в районе Речного вокзала. Когда Мага уже уехал в Калифорнию, где вечное лето и беспечные люди, страдающие от обеспеченности и ожирения. Мать тихо взбунтовалась, перестала есть и, кажется, даже молиться, впала в оцепенение. Приходилось ночевать одну ночь дома, другую на Речном вокзале, что утомляло.

Но Нодельма почувствовала вкус к самостоятельной жизни. Начинать ее она не спешила, ждала возвращения Маги, копила деньги на отдельное жилье, скопила-таки. Не сразу, только сейчас, спустя год после его гибели, "безвременной кончины", как принято говорить в подобных случаях. Сейчас у нее есть средства на отдельную однокомнатную квартиру где-нибудь в Бибиреве (или даже ближе), да только куда ж теперь от мамы?

Фоска считает, что Нодельма поступает неправильно, что деньги необходимо вкладывать в недвижимость, потому как инфляция и всяческая нестабильность. Но Нодельме видится в этом предательство памяти Маги. Не то чтобы она до сих пор его любит и носит траур, просто есть в этом что-то неправильное. Или ненужное, – ей одной квартира не нужна. У нее есть мать и по соседству бабушка. Короче, так надо. Надо так, как надо, вот.

К тому же с Шаболовки рукой подать до Добрынинской, где она теперь работает в громадном небоскребе, принадлежащем крупной иностранной компании. Нодельма не хочет потерять это место, она никогда не опаздывает на службу, близость конторы позволяет ей выходить из дома в последнюю минуту, намного позже, чем, например, Кня. Поэтому она и может слушать его автоответчик каждое утро.

Мага возник в ее жизни случайно, Нодельма его не планировала. Впрочем, как и Кня, с самым важным оно же всегда так, не было ни гроша, да вдруг…

Знакомство, осторожная симпатия двух интровертов, возникшая почти мгновенно, активная переписка, каждый день по нескольку писем, подробный перечень всего того, что было, есть, будет: планы, планы, планы, нет ничего слаще, чем мечтать. Если не писала письма, то постоянно сочиняла новые, шептала наизусть письмо для милого. Маге тоже жилось несладко: возраст, отцовский инстинкт – Мага мечтал о детях, их должно быть много, ну хорошо, два минимум, мальчики, наследники. Нодельма тогда даже запаниковала: вдруг бесплодна? Бегала к гинекологу, проверялась, все-таки ж необременительные приятные хлопоты, все как у людей.

Это очень странное желание – быть как все, непонятно только, откуда, отчего оно берется, за какие лобные доли отвечает. Но действует на человеков убийственно, подчиняет и парализует волю, выстраивая хороводы ложных программ. Так что, можно сказать, Нодельме повезло соскочить с этого пути ценой одиночества, но все-таки остаться в рамках собственной биографии.

Одиночество кого-то делает жадным, кого-то завистливым, некоторых злыми или мстительными, и лишь немногих одиночество расслабляет, отпускает-запускает в свободный полет. И тогда, вне и без людей, время перестает делиться на часы и дни, недели и годы, сводя свое присутствие к разводке погодных условий, влияющих разве что на смену "формы одежды".

Гинекологические тесты Нодельма прошла без сучка, хоть сейчас в космос, врачиха удивленно воззрилась поверх окуляров: "Половой жизнью с мужчинами не живете?" В этом уточнении "с мужчинами" таилась часть правды, но Нодельме некогда было проникаться, она уже затаилась, застыла в предвкушении долгого ожидания, когда важно дойти до конца срока, так и не расплескав этот сладковатый кисель с пленочкой по верхней кайме эмалированной кастрюли.

Пишу, и сердце не тоскует… Они писали друг другу каждый день по нескольку раз длинные письма и коротенькие постскриптумы в лодочках отдельно плывущих по проводам записок, не в силах исчерпать все непонятно откуда возникающие подробности – обстоятельства времени и места, подзаголовки эмоций и реестры чувств, однообразных до головокружения, но обладающих таким количеством оттенков, что описывать их легко и сладко с утра до ночи.

После каждого отправленного Маге письма Нодельме схватывало низ живота: трезубцы мышечных молний скручивались в жгуты пониже ее барочного пупка, Нодельма сгибалась и сидела некоторое время в изнеможении, пока плоды сердечной полноты не расходились по телу, а потом бежала менять трусики.

И еще: Нодельме срочно понадобился неограниченный выход в Интернет, потому как сидеть дома и копить письма, чтобы потом в интернет-кафе разрядить вхолостую целую обойму, для трепетного сердца практически непереносимо. И Нодельма стала искать такую службу, где никто не помешал бы ей сближаться с Магой. И тогда Нодельма пошла учиться, тем более что времени у нее, несущей в себе кисель ожидания, вагон и маленькая тележка, силы немереные, а талантов – как снега за баней, не хватает только лопаты, чтобы можно было проложить в этом ослепительном снегу аккуратные дорожки.

Как Нодельма училась, где, с кем тогда дружила, нам об этом неведомо. Она и сама не слишком понимала, что делает, шла на автопилоте, доверяя инстинкту и ориентируясь по звездам – главным свидетелям любовных переживаний. Мага писал ей примерно так: "Посмотри на Большую Медведицу в 10.55 p. m., в это же самое время я тоже посмотрю на нее с той стороны океана, и тогда взгляды наши обязательно встретятся и продолжатся друг в друге".

В начале сентября Мага поехал в Нью-Йорк с докладом. Он долго готовился к отчету, постоянно рассказывая про нешуточные достижения. Ему должны были добавить зарплату и продлить визу. В случае удачного расположения планет Мага приезжал в Москву за Нодельмой, они регистрировались, делали ей визу и уезжали в США. Так что вслед за компьютерной грамотой Нодельма начала подтягивать английский язык, времени на кисель ожидания и всевозможные сопутствующие этому страхи осталось еще меньше.

Она даже не задумывалась о том, что они практически не знакомы. Пара встреч и целый жесткий диск писем – достаточно ли этого для строительства всей последующей жизни? Она не думала о том, что плохо знает бытовую сторону существования Маги, не говоря уже о физиологических особенностях его мужского организма и ее женских реакций на него. Она была готова заплатить за все возможные ошибки, только бы судьба дала возможность ей их совершить.

Одиннадцатого сентября Мага разбудил ее странным телефонным звонком. Накануне Нодельма легла позже обычного, с нерастраченным пылом, один за другим работая лингвистические тесты. В учебнике было две части, Нодельма решила к приезду Маги пройти хотя бы одну, взяла на себя такое обязательство, вот и торопилась, стараясь сделать пару уроков за одно занятие, желательно без ущерба для качества нового знания.

И только во сне одиночество и ожидание переставали скрываться, рядиться в суету, запаздывание и забывание, изнутри обволакивая голову влажными своими окончаниями. Они сходились у нее на уровне закрытых глаз, подобно тому как небо и море сходятся у линии горизонта, чтобы породить иную реальность. И тогда Нодельма видела сны, протяжные, протяженные, как песня акына.

Из одной такой песни ее и извлек звонок Маги, которого слышно было плохо, казалось, что, преодолевая океан, голос теряет по дороге все свойства, добираясь до ушной раковины обесцвеченным и обезжиренным. Или она забыла, как звучит голос ее жениха? Или просто еще не проснулась?

Мага сказал, что у него все в порядке, что, мол, ты не переживай, со мной ничего не случилось, позвоню попозже, если получится, потому что сегодня особенно сложно дозвониться, в Нью-Йорке творится нечто невообразимое, да ты и сама все поймешь, достаточно включить телевизор, но у тебя-то все в порядке? – словно бы спохватившись, вежливый Мага задал дежурный вопрос, Нодельма промямлила нечто нечленораздельное, когда он уже попрощался и отключился, пискнув пару раз зуммером, сонная, в пижаме (розовая, байковая) пошла к телевизору. Включив его, она увидела, как второй самолет врезается во вторую башню всемирного торгового центра.

Она знала, что Магу ждут с отчетом в одной из башен, но, разумеется, не знала, в какой именно. Разумеется, как большинство из нас, сначала она подумала про Голливуд, про очевидную ненатуральность происходящего, но, вслушавшись в комментарии журналистов, медленно осела на пол – как та самая первая-вторая башня ВТЦ.

Она долго приходила в чувство, неоднократно пыталась дозвониться, но мобильный телефон Маги отвечал вежливо журчащим женским голосом, из высказываний которого Нодельма не могла понять и половины. Абонент недоступен, позвоните попозже, отнеситесь с пониманием и все такое. В этой ситуации даже электронная почта беспомощна, хотя Нодельма знает, что в трубке у Маги есть модем и он способен принимать корреспонденцию везде, где бы ни оказался. Ну да. Ну да. Ну да.

Ну да, надо бежать в интернет-кафе, срочно писать, слать sms'ки, добираться до Маги всеми возможными способами, главное – действовать, не сидеть, не раскисать, вычитывая из сообщений телевизионных комментаторов все новые и новые подробности, – в них все равно нет никакого смысла. Подробности никому не нужны, вся правда жизни сводится сейчас лишь к одной посылке – Мага в первой или во второй башне? Жив он или, успев отзвониться после взрыва (молния не попадает дважды в одно дерево), спокойно отправился на встречу во вторую половинку Близнеца?

Побежала до метро, выскочила на "Новокузнецкой", где Кафемакс, набила несколько сообщений, и всё – в ураганном, голодном каком-то темпе. Тот сентябрь выдался благостным, бархатным, пронзительно-светлым, хрустальным, хрустящим-звенящим, Нодельма летела по нему, как азбука Морзе, точка, точка с запятой, точка, точка… Нодельма снова не чувствовала вес, только избыточную, свинцовую тяжесть в кончиках пальцев, бегающих по клавиатуре и подобных стайке испуганных птиц, подхваченных северо-западным ветром.

Она бежала, мысленно опережая тело, сгорая негой и тоской, ничего не видя сквозь коричневые очки, точнее, воспринимая все окружающее именно телом, с которого сняли кожу и которое стало болезненно восприимчивым, вперед и вокруг смотрящим. Одежда не играла никакой роли, только длинная юбка путалась под ногами, словно шахидка, засланная к Нодельме в Москву из подпольного террористического центра где-то в горах.

Все эти усилия окажутся напрасными. Однако предельное физическое и умственное напряжение, излучаемое в тот миг Нодельмой, как молитва, должно уберечь любимого от возможной гибели, попытаться обмануть судьбу и самой заплатить за спасение Маги не важно чем, не важно как. Потому что только твоя никому не нужная жертва оказывается единственной возможностью участия в происходящем.

……………………………………………………………..

Жертва оказалась принята: дома на автоответчике Нодельма находит несколько записей от Маги, который волновался за ее самочувствие, в замешательстве принимая свои ощущения и за чувства Нодельмы тоже. Нодельма глубоко вздохнула, будто бы у нее внутри сломался ледяной стакан: долгое время стенки его терлись о горячую плоть, истончались, теперь истончились окончательно и рухнули куда-то вниз, во внутренние объятья живота, чтобы растаять там окончательно.

И долго сердцу грустно было… Никогда еще Нодельма и Мага не общались столь интенсивно – звонки (в этот день Мага, не находивший в Нью-Йорке места, перезванивал еще пару раз), письма, телепатические телеграммы… Постепенно прояснилась картина происходящего. Мага банально проспал (не перевел часы), поэтому сильно торопился к начальству, огорчился тому, что не попал в переполненный лифт, оказавшийся последним. И пока он размышлял, стоит ему дождаться следующей кабины или побежать наверх (почти на самый верх) по лестнице (так будет лучше в смысле экономии времени), арабский террорист направил самолет на башню, лишив Магу возможности отчитаться перед работодателями, получить надбавку и право на продление американской визы.

Ситуация изменилась в одно мгновение – большая жизнь вошла в тысячи маленьких жизней, изменив их до неузнаваемости. Мага еще легко, ловко отделался – практически со всех сторон, хотя отныне у него не было ничего, кроме милой. К ней он с удвоенной силой и засобирался.

Надо отдать ей должное – в течение всего этого времени она думала только о том, чтобы ему было хорошо, чтобы он был жив, о себе она даже не вспомнила и, как соломенная вдова, не всплакнула. Уже позже она задумалась, что бы стало с ней, если бы… Вот тогда ледяной стакан и лопнул, упав остатками на дно живота.

Нодельма восприняла коррекцию американских планов с пониманием – когда стала понятной невозможность путешествий, она почувствовала облегчение: зачем излишества, не нужно, чем проще, тем для семейной жизни лучше. Так отдаленные надежды тревожат сердце иногда. Магина квалификация не вызывает сомнения, без работы не останется, их общие накопления позволят устроить комфортную и безбедную жизнь, которую, разумеется, все заслужили – и он заслужил, и она тоже – заслужила, не так ли?!

Ну и стала ждать. Огорчало только то, что Мага, катастрофически боявшийся летать на самолетах, после известных событий совершенно не представлял себя на борту воздушного судна, фобия его приняла невообразимые размеры, отчего он и решил добираться "до дому" самым временнозатратным способом – на пароходе, а что делать?! Нужно сказать, что ему вообще вся эта история с Твиксами, нечаянным спасением и переменой участи далась с большим трудом. Пришлось ходить к психологу, принимать специальные лекарства… Обо всем этом Мага сообщал мельком, без особого энтузиазма.

Я все грущу, но слез уж нет… Помимо клаустрофобии, законной во время многочасового перелета, Магу пугала возможность любых неполадок, отчего с самого взлета он начинал прислушиваться к работе двигателей, любые перепады в их работе, любые воздушные ямы вызывали у него приступы удушья.

Все было просто: вычитав в одном журнале, что 40 процентов всех неполадок приходится на первые десять минут полета, окаменев от ужаса, пока самолет набирал высоту, Мага начинал отсчитывать 600 секунд непрерывно нарастающего страха. Потом немного отпускало, однако приступы внутреннего переполоха постоянно возвращались, и так до момента, когда самолет начинал заходить на посадку. Ее Мага, как ни странно, не боялся.

Не странно: потому как, по его разумению, возникал шанс для спасения. На высоте спастись невозможно: мгновенный разрыв сердца из-за перепада давления, мороза и отсутствия кислорода, никаких минут осознания собственного конца, только был – и нет. Мага, как истинный компьютерный гений, привык управлять ситуацией от и до, привык чувствовать себя игрушечным (в рамках закрытой системы), но демиургом. Отчего и не любил ситуации, в которых его судьбой могли распорядиться посторонние, а главное, равнодушные люди.

Боязнь пространства привела Магу к мечте о мгновенном перемещении человека с места на место, о телепортации, когда человек уподобляется файлу и пересылается, раз – и ты на другом конце земного шара. "В един миг! В един миг!" – восторженно писал он о своих идеях Нодельме, непрозрачно намекая на стратегическую важность собственных разработок. Победа над временем и пространством, над ней он голову ломал, работая в Силиконовой Долине, именно она привела его в сентябрьский Нью-Йорк и по иронии судьбы подняла на борт многодневного круиза с морской болезнью и антикварными салонами в сухом остатке.

Весной он выгрузился с контейнером пожиток, нажитых в Штатах. Далее контейнер и Мага путешествовали по отдельности, чтобы сойтись наконец в Москве. Причем вещи прибыли на день раньше хозяина, Нодельма разгружала их, следила, чтобы грузчики ничего не уперли (с них же станется), чтобы ящики не упали в снежную хлябь, поджидала их у лифта. Попросила мать подержать двери квартиры, но та даже не вышла из комнаты, совсем от рук отбилась…

А Мага ехал поездами по странам Европы, глазел в окно, в больших городах покупал подарки невесте без какого бы то ни было опасения перед новой, только что начинающейся жизнью.

В своем последнем дорожном письме он писал Нодельме: "Московское время само по себе по силе воздействия схоже с зоной хождения доллара. И то и другое (и московское время, и доллар) задают систему координат для очень большого количества людей и пространств. Именно поэтому они и воспринимаются нами как норма. Когда я попал в Америку, я словно бы приник к нулевому меридиану мировой экономики – мне не надо было пересчитывать, перекладывать стоимость тех или иных вещей с одной валюты на другую, я попал туда, где эти цены едины и неделимы, аутентичны. Точно так же, находясь вне Москвы, я постоянно с какой-то нарочитостью, с какой-то навязчивостью сравниваю разницу временных поясов, подсчитывая плюс или минус, а сколько же там, в Москве, потому что еще по советской традиции время начинается именно здесь, в районе Красной площади, расходится кругами по Бульварному и Садовому кольцам, пересекает МКАД и далее продолжает лучиться по всей стране".

Он погиб в тот же день под колесами грузовика, перевозившего пустые пивные бутылки, вышел за пиццей ("Хочется сравнить местную пиццу с американской", – сказал он Нодельме, чмокнув ее в щеку, как оказалось, это были его последние слова) и не вернулся. Она его опознавала в морге, но то был уже не Мага, ничего общего, ничего личного. В углу ее комнаты остались стоять коробки с вещами, аккуратно разложенные и пронумерованные. С блестящими полосками скотча по бокам. Такие самодостаточные, что не притронься.

Она и не притрагивалась, долго ходила мимо, стараясь не замечать их вопиющей непригодности: как же так, вещи есть, а Маги, хозяина вещей, нет, отсутствует. Можно было бы подумать, что телепортировался, если бы не вещи: с собой-то он их не взял, оставил. Значит, что-то не так.

– Мага? Какое странное имя. Что оно означает? – спросила Фоска после того, как Нодельма в невменяемом от горя состоянии попыталась пересказать ей историю их знакомства.

– Сокращенное от Магомед.

– Это Пророк, что ли?

– Что-то типа этого. – Нодельма уже пожалела, что начала разговор.

– Что-то мне оно напоминает. Какую-то литературу.

– Возможно, – равнодушно ответила Нодельма, глядя в сторону.

– И вообще, такое ощущение, что это женское имя.

– Ну-ну. – Нодельма попыталась улыбнуться: из уст Фоски подобное утверждение звучало комплиментом. Или признанием в ревности.

Теперь, когда Маги больше нет, ей все равно, мужчина он или женщина. Они пробыли вместе всего несколько часов, она так и не успела узнать или познать его, поэтому теперь, вечность спустя, имеют право на существование разные, самые невероятные версии.

Пока Мага работал в Америке и писал ей заочно, но тем не менее существуя в отложенном будущем, Нодельма обладала хоть каким-то смыслом, оправдывающим существование. Теперь, когда она его потеряла, опустошенная, она же совершенно не представляла, как и для чего ей жить.