"Милосердие палача" - читать интересную книгу автора

Глава четырнадцатая

Ни Павел Андреевич, ни Красильников, ни Наташа на маяке не появлялись, и Юра понял, что ждет он их напрасно. Может, и придут они сюда, но когда – кто знает. Через неделю, через месяц или через год?

Обиды у него не было. У взрослых свои взрослые дела. К тому же они теперь, наверное, были спокойны за него. Для этого Семен Алексеевич проделал очень рискованное путешествие на ту, красную сторону, в Таганрог.

Что ж, и в самом деле надо идти к тете Оле. Он обещал появиться у нее очень скоро. И она его, конечно, ждет.

Федор Петрович относился к намерению Юры уйти в Александро-Михайловку довольно сдержанно.

– Что ж, конечно, – сказал он, щурясь от едкого махорочного дыма. – Родня все-таки. Не будешь безотцовщиной. Да и занятие тебе уже скоро предстоит выбирать. По уму или по нраву. Вон какой за лето вымахал… В Качу тебе все равно через Севастополь. Ты вот что… Ты тихим делом зайди к Наталье. У нее теперь новый адрес. Расскажешь ей, что и как. Только с оглядкой заходи, осмотрись!

– Что я, маленький?

Федор Петрович ласково потер своей наждачной ладонью белый Юрин затылок:

– Это что ж – теперь ты, так получается, у беляков будешь. И сменишь наше рыбацкое пролетарское дело на это… на флю-флю с крылышками? Ну ладно, не обижайся. То я так, для шутки.

Он дал Юре гостинцев для Наташи – целую связку вяленой кефали – и все пытался снабдить его сотней рублей, мелкими, но царскими еще, орластыми зелененькими трешками и синенькими пятерками.

– Ты не сумлевайся, бери! Это тебе от подпольной казны, как верному помощнику.

Но Юра от денег наотрез отказался.

До Севастополя он добрался довольно легко. Верст пять всего прошел пешком, а потом какой-то сердобольный татарин подвез его на «линейке» до рынка, который находился почти в самом центре города. До Хрулевского спуска, где жила Наташа, рукой подать. Юра сразу увидел дом. Оглядевшись, нырнул в подъезд.

Увидев Юру, Наташа обрадовалась:

– Я уж собиралась сама на маяк идти. Но меня предупредили, что теперь там охрана.

…Они сидели на диване, и Юра рассказывал Наташе обо всем, что произошло в его жизни за последние дни. И все время, пока Юра рассказывал, Наташа прижимала его к себе, гладила его выгоревшие вихры. Словно видела в нем частицу того, кого рядом давно не было.

Юра был уже достаточно взрослым, смышленым мальчишкой, он сразу догадался: это она по Кольцову убивается. Исчез – и нет его, то ли жив, то ли утонул в Азовском море, то ли погиб в бою. Он понял своей новой, рождающейся в нем взрослой интуицией, что Наташа любит Кольцова и что он должен сказать ей какие-то успокаивающие слова:

– Наташа, с ним ничего не случится, – поглядев ей в глаза, сказал он. – Вы увидитесь, вот я точно говорю. И он тебя никак не может забыть. Тем более клятва…

– О чем ты? – удивилась Наташа.

– Павел Андреевич мне рассказывал. Мне тоже нравится эта клятва. Я ее выучил, правда не до конца.

Они замолчали. Наташа, шмыгая носом, смахнула с глаз слезы. За все эти месяцы, за весь год, что прошел со дня ее новой встречи с Кольцовым на Николаевской в Харькове, она поняла, что неодолимо, безнадежно его любит. Любила и тогда, еще во время их детских путешествий по Севастополю, по развалинам Херсонеса. И это неожиданное явление Павла в роли адъютанта генерала Ковалевского, и его задание, смертельно опасное, и его подвиг с эшелоном танков, и заключение в крепость, и смертный приговор, и неожиданное освобождение – все это лишь выявило, укрепило ее тихую неразделенную любовь. И окрасило ее в монашеский цвет безысходности.

– Он тебя любит, – сказал вдруг Юра, просветленный новой мудростью. – Как иначе? Он просто не совсем понимает, потому что ему сейчас не до этого…

– Нет, нет, – отвечала ему Наташа как равному. – Он любит другую, я же знаю…

– Ну, это так… это бывает… но она ему не помощник… и небось далеко она… а ты надежный друг!

– Ой, Юра, от дружбы до любви – немереные версты.

Наташа, посидев еще немного на диване и стыдясь поднять глаза на Юру, полумальчишку-полуподростка, с которым она только что говорила о самом сокровенном, вдруг встала. Сказала чуть вздрагивающим, но уже деловым голосом:

– Это хорошо, что нашлась твоя тетя. Я уж думала: не забрать ли тебя к себе. Но боялась. Я ведь как на вулкане. Меня в любой день могут выследить, арестовать. Да и тебя в штабе у Ковалевского многие видели. И кое-кто из них сейчас здесь, в Севастополе. Могут опознать. И опять же на меня выйдут… А у тети ты наконец учиться пойдешь. Это очень важно…

Путь из Севастополя в Александро-Михайловский поселок был подробно расписан тетей Олей. Следуя ее рисунку, он от Корабельной бухты, куда доставил его перевозчик, направился к горке с домами офицеров крепостной артиллерии, обогнул ее, прошел мимо братского кладбища, где похоронены сто тридцать тысяч защитников Севастополя, и мимо еще одного кладбища, называющегося «Авиатика», потому что на нем лежали первые русские летчики. Это кладбище уже было за городом…

На четырнадцатой версте, сразу за дачным поселком Бельбек, Юра перешел мост через речушку Качу, взял от Бахчисарайского шоссе левее, и его глазам открылся красно-белый Александро-Михайловский поселок. Красными были черепичные крыши и ослепительно-белыми – его известняковые стены.

Сам поселок виднелся там, вдали, а совсем близко от дороги высился ряд строений Русской авиационной школы с семейным общежитием, с мастерской и семью десятками легких металлических ангаров для аэропланов и гидропланов. На самой заре авиации эту школу построил, в основном на свои деньги, большой знаток и ценитель воздухоплавания великий князь Александр Михайлович, муж родной сестры последнего русского императора Николая Второго – Ксении.

До этого в России была лишь одна крупная летная школа – в сырой, подолгу накрытой густыми туманами северной Гатчине, и Александр Михайлович решил создать новое крыло русской авиатики, южное, прикрывающее Черное море и Балканы. Не знал великий князь, что не пройдет и десятка лет, как бывший ученик его Качинской школы, механик и авиатор из моряков Задорожный, член Севастопольского большевистского Совета и командир отряда, спасет жизнь и великому князю, и Ксении, и их шестерым детям, и вдовствующей императрице Марии Федоровне, и еще нескольким членам императорской семьи…

Подойдя поближе, Юра увидел, что дома школы были порядком потрепаны Гражданской войной, на многих ангарах проступили ребра – жесть растащили на крыши окрестные крестьяне.

Но все равно, у него захватило дух, когда он увидел взлетающий «ньюпор». Стрекозой он ушел в воздух, пролетел над золотистым качинским пляжем, над морем, развернулся и пошел в горы, поднимаясь выше Мекензиевых высот, что темнели поодаль.

– Неужели и я когда-нибудь смогу так летать? – вздохнул Юра.

Он почти бегом припустился к летному полю, но вовремя заметил, что оно обнесено столбами с колючей проволокой, а у единственных широких ворот, там, где стояла караулка, бродили взад-вперед два солдата. На дальнем конце поля виднелась караульная вышка.

Юра обошел все поле, но не нашел ни одной лазейки. Как пройти к жилым зданиям, чтобы расспросить, где живет дядя… Как же его?.. Странная такая фамилия…

Походил еще немного. Вечерело. Юра был очень голоден. Отчаявшись, он направился прямо к воротам. Но оттуда, от ворот, уже шли к нему: молодой офицер в лихо сдвинутой на затылок фуражке и солдат с винтовкой. Их сердитые лица не сулили ничего хорошего.

– Тут давно за тобой наблюдают, – сказал офицер. – Уже с вышки звонили. Два раза весь аэродром обошел… Кто ты такой?

– Я Юра Львов… С маяка… А документов у меня нет… – растерялся Юра.

– Та-ак! – усмехнулся офицер. – Что ты ищешь вокруг летного поля?

– Известное дело, ваше благородие, шпион, – сказал пожилой, уставший от жары солдат. – У них, у красных, ваше благородие, сейчас пацанов приспособили наблюдать.

– Странный парнишка, это точно, – согласился офицер. – Так я слушаю, что ты здесь ищешь?

– Я ищу… я ищу… – Юра из всех сил пытался вспомнить фамилию дяди, но она никак не приходила ему на память. Но тут он вспомнил о рисунке, где тетя Оля написала фамилию мужа. – Я ищу Лоренца… Константина Яновича Лоренца. Он летчик. И у него дочь…

– Постой, постой! Кто у него жена, кто дочь – это мы знаем. Зачем тебе Лоренц? – Тон у офицера стал не таким суровым, голос помягчел, даже подобрел. – Откуда ты его знаешь?

– Видите ли, это мой дядя. Нет, не так. У моей мамы есть сестра… То есть мама умерла, но все равно… Ольга Павловна – ее сестра. И Лиза…

– Во путает пацан, ваше благородие! – усмехнулся солдат.

– А Лиза – их дочь! – отчаянно выкрикнул Юра.

– Значит, Лоренц – твой дядя? А Ольга Павловна, стало быть, сестра твоей мамы? – пришел Юре на помощь офицер, разобравшийся наконец в сбивчивом рассказе.

– Да. И Лиза – моя двоюродная сестра, – обрадованно добавил Юра.

– Кузина! – улыбнулся офицер. – Тебе ведь в поселок надо, а ты на летное поле… А в поселок – во-он по той дороге!

…Тетя Оля встретила Юру радостными слезами. Константина Яновича и Лизы дома не было. Она заметалась, захлопотала.

И вот уже вымытый Юра, в огромном махровом халате с высоко закатанными рукавами, сидел у стола перед миской плавающих в сметане вареников. А тетя Оля, склонив голову на кулак, с тихой радостью наблюдала, как племянник уплетает любимые вареники с творогом.

Потом в комнату ворвались Елизавета и ее папа, оказавшийся вовсе не полковником, как почему-то представлял себе Лоренца Юра, а всего лишь капитаном, но очень громогласным, уверенным в себе. Маленький, плотненький, решительный, одержавший в небе несколько громких побед, он был прозван в среде насмешливых пилотов «летающим Наполеоном».

– Наконец-то! – обрадовалась Елизавета и обернулась к отцу. – Я тебе рассказывала, он замечательный!

– Я беру его в обучение! – немедленно сказал Лоренц и протянул Юре руку. – Называть меня можешь дядей Костей или же Константином Яновичем. Как тебе будет удобно.

– Я рада, что ты объявился! – сказала Лиза. – Я тебя ждала!

– Я буду обучать его методом погружения в прорубь, – решительно заявил Константин Янович.

– Интересно, где ты найдешь среди лета прорубь? – насмешливо спросила Ольга Павловна.

– Это – иносказание. Я буду объяснять, показывать, сажать в модель, крутить в сфероиде, его дело – в свободную минуту все записывать и продумывать, – четко рубил дядя. – В пять утра – купание, до пяти тридцати. Свободное время и отдых – с наступлением темного времени. Лизка! Выдай ему тетрадь и карандаши!

– Папа, ну откуда я возьму тетрадь? – спросила Лиза.

– Сшей из обоев. Но чтоб тетрадь была…

– Тетрадь-то будет. Но он же не достанет до педалей! – смерив Юру взглядом, с сожалением сказала Лиза.

– А русская смекалка зачем? – спросил Константин Янович.

И он рассказал, что летчики-коротышки, у которых ноги не доставали до педалей, давно научились делать нехитрое приспособление – толстые деревянные накладки на обувь. И блестяще управляли самолетом.

Работы у инструкторов в авиашколе было, прямо скажем, не очень много, потому что опытных, отвоевавших на германской войне пилотов насчитывалось в эскадрилье в три раза больше, чем самолетов, способных летать, и готовить новых было просто бессмысленно. Шефы – французы, признанные асы, – приезжали, говорили речи, но новых «ньюпоров» французское правительство присылать не спешило.

Оставалось хулиганить в небе, закладывая «мертвые петли» и «бочки» на трещащих под напором воздуха старых машинах, в результате чего знаменитое кладбище «Авиатика» под Севастополем пополнялось свежими могилами…

Лоренц обрадовался возможности нового дела. До осени, поры занятий в гимназии, он обучит родственника летной науке. Парнишка толковый, а он проверит на нем новые методы подготовки.

Уже на следующее утро, несмотря на протесты Ольги Павловны, еще затемно Лоренц поднял Юру с постели. От поселка до школы бежали. Юра уже после первой версты стал хватать ртом воздух.

– Физическая форма – первейшее дело для летчика, – Дядя Костя перешел на шаг, давая племяннику отдышаться. – С завтрашнего дня сам будешь вставать на рассвете и час бегать. Поначалу легонько, с роздыхом.

– Будет исполнено! – почти по-военному четко и радостно сказал Юра.

В ангаре, освещенном через проемы в жести ярким июньским солнцем, стоял «скелет». Дядя так и сказал:

– Пойдем сначала к «скелету».

Это был скелет самолета. Без перкаля: одни лишь планки, рейки, стойки, растяжки, проволочные тяги, ведущие от кабины к хвостовой части, к рулям и в стороны, вдоль крыльев, к небольшим концевым подвижным крылышкам.

– Что держит самолет в воздухе? – спросил Константин Янович строго, словно буркнул: такая уж была у него наполеоновская манера разговаривать.

Юра ответил, что самолет поддерживает в воздухе подъемная сила крыла. Он вспомнил, что читал еще об «угле атаки». Не умея объяснить словами, Юра продемонстрировал это ладонями. Капитан удовлетворенно хмыкнул:

– Молодец. А это что такое у самолета? – указал он на заднюю часть «скелета».

– Хвост.

– Хвост у курицы. А это – хвостовое оперение. Если уж тебе больше нравится называть это хвостом, называй «хвост Пенно». Потому что был такой французский строитель маленьких моделей-планеров, звали его Альфонс Пенно, и он установил, что без такого сравнительно далеко отстоящего от крыльев хвоста у летательного аппарата не будет продольной устойчивости. То есть он будет плохо управляем и лететь как бы волнами, вверх-вниз, если летчик вообще сумеет его удержать… Пенно построил сотни идеальных моделей и решил по лучшему образцу создать самолет. Он бы и создал. Но газовых моторов, на бензине, тогда еще не существовало, а паровой двигатель был слишком тяжел и громоздок. В отчаянии, что его самолет не летает, Пенно покончил с собой. Вот что такое страсть к полету, мой мальчик!

Юра почувствовал во всем теле дрожь. Он словно бы прикоснулся к какой-то тайной силе, живущей в человеке и подчиняющей себе его мечты.

– А теперь, Юра, смотри, – сказал «Наполеон», садясь в кабину скелета. – Я покажу тебе, как действуют и для чего они служат, – рули высоты, рули поворота и другие всякие разные крылышки. Из совместного движения всех этих вещей и складывается маневр… Потом ты сам сядешь в кабину. И пока не будешь все знать назубок, я тебя в воздух не возьму.

…Едва забрезжил рассвет, Юра уже был на песчаном берегу, там, где речушка Кача впадает в море. Было холодно, кожа сразу покрылась пупырышками. Он побыстрее, желая согреться, бросился в воду и поплыл крупными саженками. Постепенно телу стало теплее. Вернувшись на берег, Юра увидел Лизу. Она сидела, сжав руками колени и положив на них подбородок, и дрожала от холода.

– Ты изменщик! – сказала она Юре. – Я думала, что ты меня разбудишь… Тут недалеко есть в воде необыкновенный камень, на рассвете он светится не розовым, а зеленым. Это волшебный камень. Идем, покажу!

– Давай вечером.

– Вечером он не светится, – огорченно сказала Лиза.

– Понимаешь, пока в ангаре никого нет, я хочу посидеть в кабине. Пойдем со мной.

– Не пойду, – обиженно сказала Лиза. – Я думала, мы будем друзьями.

– Будем, – сказал Юра совершенно искренне. – Я просто не знаю, как раньше жил, когда тебя не было. Честное слово.

– Правда? – Она заулыбалась.

– Правда.

– Смотри же! Ты должен думать обо мне. Так положено, раз мы дали клятву. Молодой человек всегда должен думать о своем предмете. Это же всем известно.

– Ты же моя сестра, а не предмет, – сказал Юра.

– Но ведь это же игра.

– Ну если игра… Я и так все равно о тебе часто думаю.

Юра и правда часто перед сном представлял себе, как он первый раз отправится в полет и кто будет провожать его. Пусть это будет Лиза. Потому что она умела шумно радоваться всему. И его успех будет ей конечно же, небезразличен.

– Ты думаешь, мне не хочется выучиться летать? – спросила девочка. – Но на аэродроме этого нельзя. Курсантами должны быть мужчины…

Они отправились к ангару. Увидев вновь скелет самолета, Юра обо всем забыл. Этот остов казался ему настоящей, летающей машиной. Стоило только запустить несуществующий мотор… Он сел в кресло пилота, на вид мягкое, обитое кожей, и почувствовал, что его ноги вполне дотягиваются до педалей, вернее, до одной длинной горизонтальной педали, чуть загнутой по краям, с привязанными к ней четырьмя тросиками передач.

У него достаточно длинные ноги! Он победно поглядел на Елизавету. На ее лице была смесь восхищения и зависти. Он нажал на правую часть педали, и руль поворота сзади – он ощутил это спиной! – повернул направо. Самолет, который в его воображении уже находился в полете, получив торможение в правой части хвоста, стал заваливаться направо… Он подчинялся ему!

Юра взглянул на приборную доску, которая была прямо перед ним. Он уже понял и без объяснений Константина Яновича, что слева на доске располагалось все, что имело отношение к мотору, а то, что справа – собственно к полету, к курсу машины. Он потрогал пальцами пульсатор – стеклянную колбочку, в которой при работающем двигателе должно было булькать масло. Манометры бензоподачи стояли на нуле, но своим воображением Юра постарался их оживить. Да, надо только нажать кнопку над амперметром и скомандовать: «Контакт!» Лиза провернет пропеллер, в цилиндры поступит горючая смесь, магнето подаст импульсы тока – искру, горючая смесь воспламенится… И вот уже счетчик оборотов газа показывает повышающиеся обороты, теперь газовым сектором он их добавляет… Воздушный пузырек в уровне кренометра пока еще стоит на середине, но скоро… И альтиметр на нуле… Но вот он уже выруливает на ровную площадку, перед ним бесконечно длинная взлетная полоса…

– Совсем неплохо! – прозвучал голос Константина Яновича где-то за спиной. – Неплохо для первых дней. Приборы надо видеть все сразу – и центральным и боковым зрением. Но знаешь, что самое главное? Почувствовать всем телом самолет. До этого мы тоже дойдем, правда не сразу, не в один день и даже не в одну неделю.

– Как это – «почувствовать телом самолет»? – удивился Юра.

– Ну, например, ощущаешь ли ты своим боком, локтем степень крена на развороте и как твоя, извини, задница чувствует расстояние до земли при посадке?.. Главный прибор у летчика – собственное тело… Покажи тетрадку!

Константин Янович просмотрел исписанные Юрой страницы.

– Неплохо! – еще раз одобрил он сделанное. – Самолет водить – это, брат, не революцию делать. Тут и думать и чувствовать надо. Ломать – это самое простое. Хлоп машину о землю – и нету ее!

И Лоренц принялся дотошно расспрашивать Юру о каждом движении педали или рукоятки и объяснять все детали поведения самолета. Начинался долгий летний день, и для Юры больше не существовало ни моря, ни золотистого качинского пляжа, ни даже – увы, горько сознаваться – Лизы. Он мечтал только об одном – взлететь!

Рука Юры двинула маленькую, перещелкивающуюся с одного деления на другое рукоять газа. Исчезло все. Исчезли Наташа, и Иван Платонович, и Семен Алексеевич, и даже Павел Андреевич, дорогой его сердцу человек, – все они будто растворились в прошлом, стали зыбкими тенями.

Впрочем, если бы юность была способна думать обо всем сущем и сопереживать всему, если бы она лишилась эгоистического порыва страсти, растворяющей в себе и людей и обстоятельства, много ли сделало бы человечество?