Глава 11 В гостях как в плену

Ехали долго, до самого вечера. Только раз сделали небольшую остановку в безлюдной местности, где дорога углублялась в лес. Лошадей не распрягали. Конрад и Дингер вышли из кареты и побродили по лесной опушке, разминая ноги. Оба были довольны тем, что ни Феррара, ни Светелко к ним не присоединились.

Дингер дивился необщительности своего маленького спутника. Он думал, что Конрад всю дорогу будет донимать его болтовнёй и глупыми капризами, но мальчик молчал. О чём с ним разговаривали Микулаш, Лендерт и Фриц? О чём с ним вообще можно было разговаривать? Его мысли блуждали где-то далеко. Он словно спал с открытыми глазами. Вероятно, сказывалась усталость, которую сам он не осознавал. Подобные тонкости не интересовали Дингера. Лодыжка, которую старик вывихнул на ячменном поле, всё ещё болела, и для него было счастьем то, что ему не приходилось много двигаться.

Несмотря на неприязнь к Норденфельдам, он не мог не признать, что младший из них любит его и беспокоится о нём больше, чем о других слугах, но господским милостям бывший солдат предпочитал свободу. Часть денег, которые барон дал сыну в дорогу, исчезла вместе с Лендертом, остальные Дингер припрятал, и Ян пока не спрашивал о них. Пан Мирослав был так щедр и любезен с маленьким Норденфельдом, что обеспечил его не только надёжной охраной, но и приличной суммой на дорожные расходы, поэтому платы за обед и отдых в корчме с людей Конрада никто не спросил. Тем не менее, Дингер не доверял ни Светелко, ни его господину и обдумывал побег.

На ночлег остановились в большом селе. На постоялом дворе не было места для такого количества гостей. Пришлось устраиваться, где и как придётся: в конюшнях, в чуланах, в сараях. Ханзель и ещё двое слуг Норденфельда решили заночевать в повозке с багажом, чтобы хозяйское добро было под присмотром. Дингер хотел присоединиться к ним. Повозка стояла во дворе почти у самых ворот. Лучшей возможности для бегства ждать не приходилось, но Конрад не мог позволить своему любимцу спать под открытым небом на вещевых мешках.

— Ты забыл, что должен помочь мне раздеться и умыться перед сном? Теперь это твоя обязанность. И ночью ты можешь мне понадобиться. Должен же кто-нибудь охранять меня от людей Феррары!

Дингер чертыхнулся про себя. Из-за тесноты господам предстояло провести ночь в одной комнате, деля на троих не слишком широкую постель, что весьма затрудняло для него выполнение своих обязанностей. В лучшем случае Феррара и Светелко разрешили бы ему прикорнуть на полу у двери.

— Ваша светлость, в дороге приходится мириться с неудобствами. Я помогу вам раздеться, но ночевать в одной комнате с вами, боюсь, мне не посчастливится.

— Тогда и я не лягу в доме, — заявил Конрад. — Я хочу спать во дворе, в повозке или на крыльце — мне всё равно.

Дингер рассмеялся.

Услышав их спор, Феррара понял, что должен вмешаться.

— Вашей светлости не следует пренебрегать удобной постелью. Ночь будет прохладной, возможно, пойдёт дождь. Слуги найдут, где укрыться, в крайнем случае, спрячутся под повозкой, но вы, ваша светлость, едва ли уснёте в грязи и холоде на голой земле.

Конрад уступил. Он устал от непривычно долгой и тяжёлой дороги. У него не было сил спорить. Он сел на лавку в общей комнате и, пока Феррара и Светелко договаривались с хозяевами постоялого двора об ужине и ночлеге, задремал, облокотившись на стол. Дингер исчез тихо и незаметно, словно растворился в вечерней мгле. Заметив, что мальчик снова остался один, Феррара подошёл и ласково погладил его по голове. Конрад вздрогнул, точно его ударили, и с ужасом взглянул на ювелира. Феррара смутился:

— Простите, ваша светлость, я не хотел вас напугать.

…Дикий зверёныш. Можно подумать, что этого ребёнка дома истязали…

Конрад тревожно оглядел комнату.

— Где Дингер?

— Ушёл. Вы сами его отпустили.

— Я не помню… Что же я буду делать без него?!

— Вы не одиноки, ваша светлость. Я и господин Светелко будем рады оказать вам любую услугу.

— Лучше бы я сейчас ехал в Баварию вместе с Лендертом, — тихо прошептал Конрад, но ювелир не расслышал его слов.

Ужинать пришлось вместе со слугами и наёмниками. Феррара и Светелко были очень недовольны. В общей комнате стоял такой шум, что беседовать было почти невозможно. От горящих на стойке и двух длинных столах сальных свечей чада было больше, чем света.

Конраду не хотелось есть — только пить. Он попросил воды. Ему принесли наполненную до краёв глиняную кружку, настолько тяжёлую, что он был принуждён держать её обеими руками. Это его рассердило. Он отошёл к окну и пил стоя, отвернувшись от сидящих за столами. Он чувствовал себя неловко среди взрослых чужих людей. Ему чудилось, что все они смотрят на него снисходительно и посмеиваются над ним.

За окном уже совсем стемнело. Из рваных облаков показался край ущербной луны. Где-то в конце двора, в густой темноте, злобно лаяли на привязи сторожевые псы. Лошади, которым не хватило места в стойлах, дремали у коновязи.

Вдоль ограды разместились нагруженные ящиками телеги. Между ними втиснулась повозка. Ханзель и возница ужинали в ней, приспособив вместо стола большой сундук. Оба успели распробовать здешнее пиво. Их жизнерадостный смех разносился по всему двору.

Из-за угла дома вышел Дингер, ведя в поводу осёдланную лошадь. Это был Султан. Ни Ханзель, ни возница даже не оглянулись. Дингер неторопливо сел в седло, тихо выехал за ворота и, дав шпоры Султану, пустил его в галоп. Сбежал?

Поставив недопитую кружку на подоконник, Конрад бросился во двор. В дверях его толкнул входящий в дом человек. Конрад ушиб плечо о притолоку, но удержался на ногах. Ярость охватила его.

— Ох, простите, ваша светлость, — с издевательским смешком сказал грубиян. Мальчик узнал одного из наёмников, которые глумились над ним в корчме. — Куда это вы изволите так спешить?

— Не твоё дело, свинья! — огрызнулся Конрад. — Пошёл вон!

Наёмник стоял, заслоняя выход, и не собирался уступать дорогу. В другое время Конрад предпочёл бы не связываться, но бегство Дингера настолько потрясло его, что он не помнил себя. Ощущение непоправимой беды, страшной катастрофы затмило всё. Единственный человек, которому он доверял, предал его.

За дверью, прислонённый к стене, стоял большой тяжёлый топор. В темноте он был незаметен, но от толчка дверь распахнулась настежь, и свет луны скользнул по лезвию. Конрад отступил на шаг, словно намереваясь вернуться в комнату, быстро наклонился и обеими руками схватил топор. Лезвие взвилось с призрачным голубоватым блеском. Рукоять, как живая, рванулась из рук Конрада, выскользнула, и топор полетел сам, рассекая темноту. Такого ответа наёмник не ожидал и не успел увернуться. Вопль боли и изумления заглушил гул застолья. Наёмник согнулся, споткнулся о порог и рухнул на колени. Конраду стало жарко. Он не предполагал, что с такой лёгкостью избавится от своего обидчика. Наступая в темноте на что-то липкое, он осторожно прошёл мимо раненого и жадно вдохнул прохладный вечерний воздух. Жестоко наказав грубияна, он испытывал не страх, а злое ликование. То, что это был слуга Феррары, нисколько не волновало его. Пусть ювелир держит в узде своих иноземных уродов…

…Ханзель и возница с недоумением уставились на хозяина.

— Как, ваша светлость, мы уже едем? — заплетающимся языком пробормотал возница.

Конрад обеими руками ухватился за край телеги. Он был готов убить пьяных болванов.

— Куда уехал Дингер? Что он вам сказал?

Форейтор и возница переглянулись.

— Мы не знаем, ваша светлость. Дингер ничего нам не говорил, его здесь не было…

Конрад выбежал за ворота. Улица была пуста. Разумеется, на месте Дингера он бы тоже не стал мешкать. Преследовать в темноте беглого слугу, ускакавшего в неизвестном направлении на лучшей лошади, было глупо и бессмысленно. "Будь он проклят!" — прошептал Конрад. Ему хотелось крикнуть это вслух, в полный голос, чтобы всё вокруг переполошилось и забилось в тревожном недоумении, но не пристало сыну барона Герхарда бесноваться из-за утраты не лучшего человека в своей свите.

Конрад стиснул зубы и постарался успокоиться. Предательство Дингера ранило его сильнее, чем весть об исчезновении Лендерта. Возможно, голландец действительно ждал в Праге. Но в том, что Дингер не собирался возвращаться, сомневаться не приходилось. Хуже всего было то, что другие слуги могли поступить так же, как он!

Тем временем шум, поднявшийся в доме, усилился и выплеснулся во двор. Несколько человек говорили одновременно, перекрикивая друг друга. Раненый выл, как ошпаренная собака. В неслаженном хоре голосов Конрад различил своё имя: Светелко и Ян искали и звали его. Он понимал, что ему нечего бояться. Недорого стоили жалкие жизни иностранных наёмников, если была задета его честь! Но всё же он не откликнулся и встал в тень большого дерева, заслонившего ветвями широкое пространство по обе стороны ограды постоялого двора.

Откуда этот страх? Дворянин, аристократ имеет право наказывать и убивать простых смертных. Он господин даже над такими, как Феррара, несмотря на их богатство, а тем более, над их прислугой. Наёмник не убит, а только ранен и, возможно, не так уж серьёзно…

Из ворот бесшумно вышел Феррара. У него не было ни фонаря, ни свечи, но — то ли луна светила достаточно ярко, то ли ювелир видел в темноте, как кот, — он направился прямо к Конраду.

— Ваша светлость, что произошло?

Конрад медлил с ответом, стыдясь признаться, что над ним насмехался простолюдин.

— Этот негодяй осмелился нагрубить вашей светлости?

— Он толкнул меня и забыл извиниться. Я наказал его так, как он того заслуживал. Надеюсь, сударь, вы не считаете себя оскорблённым?

— Разумеется, нет. Я полностью на стороне вашей светлости и готов принести вам свои извинения, — Феррара поклонился.

Конрад надменно кивнул. Он и не ожидал другого ответа.

После отдыха в Хелльштайне ночь на постоялом дворе была просто ужасной. В тесной комнате стояла духота: окна были закрыты и занавешены. Светелко и Феррара легли одетыми. Ювелир положил в изголовье заряженные пистолеты и приказал своим слугам поочерёдно дежурить у двери до утра.

Конрад тоже не стал раздеваться. На узкой кровати без полога, зажатый между Светелко и Феррарой, он мучился, тщетно пытаясь уснуть.

Во дворе лаяли собаки, кричали петухи, разговаривали и смеялись пьяные постояльцы, которым не спалось из-за тесноты и жары. К счастью, воплей и стонов раненого не было слышно: по приказу Феррары его отнесли в сарай в конце двора.

Конрад с тревогой ждал утра, когда ему придётся сказать своим спутникам о побеге Дингера. Предательство любимого слуги — позор для его хозяина, но место беглеца займёт оставшийся без лошади Ян. Конечно, это к лучшему. Ян молод, красив, аккуратен и воспитан. Такой слуга не опозорит своего господина неподобающим поведением. По крайней мере, больше не придётся делать вид, что не замечаешь возмущённых взглядов ювелира и Светелко. Но куда уехал Дингер? Возможно, он отправился в Норденфельд, и вскоре барон Герхард узнает об остановке своего сына в Хелльштайне и путешествии в Прагу… Пожалуй, надо было сразу предупредить Светелко. Его люди могли бы догнать Дингера, а теперь уже поздно…

"Осточертело всё! — думал Конрад, слушая, как мирно похрапывают справа и слева ювелир и паж. — Разве уснёшь под такую музыку?!" — И вскоре уснул, да так крепко, что утром Ферраре пришлось его будить.

— Поедете со мной, ваша светлость, в моей карете, — сказал ювелир. — Вам известно, что ваш слуга ночью покинул постоялый двор?

— Да, он уехал по моему приказу, — неожиданно для самого себя солгал Конрад. — Я забыл в корчме, где мы останавливались днём, одну вещь, которой дорожу, и отправил его за ней. Надеюсь, он догонит нас в дороге.

— Простите, ваша светлость.

Поверил ли ювелир в этот вздор? Чувствуя свою вину перед ним, Конрад вёл себя скромно и послушно. Он ещё не знал, что раненый наёмник умер под утро от потери крови — в селе не нашлось лекаря…

Просторная четырёхместная карета Феррары была значительно лучше приспособлена для дальних поездок, чем карета Норденфельда: сидения широкие и мягкие, рессоры более совершенные. Занавески из тонкого, полупрозрачного шёлка при необходимости плотно закреплялись на окнах шнурами, защищая пассажиров от дорожной пыли и ярких солнечных лучей и в то же время позволяя любоваться красотой окружающего пейзажа. Конрад не предполагал, что итальянец путешествует с таким комфортом.

Бесславная гибель наёмника и бегство Дингера взбудоражили прочих охранников и слуг настолько, что даже уверенный в своих людях Светелко забеспокоился. Было очевидно, что назревает бунт. Феррара устроил для всего кортежа роскошный завтрак с обильной выпивкой, заплатил хозяевам за хлопоты, связанные с похоронами, доверил им на хранение большую часть своего багажа, карету и вещи Норденфельда и, пока обе свиты пьянствовали, потихоньку выехал вместе с Конрадом и двумя слугами. Риск был велик. Разгорячённые вином наёмники могли броситься в погоню. Светелко и его люди остались на постоялом дворе, чтобы при необходимости задержать самых неуёмных и свирепых.

Ни слуги Норденфельда, ни наёмники Феррары не знали о том, что Конрад уехал. Его карета стояла в сарае, лошади дремали в стойлах, форейтор и возница опохмелялись, восседая в повозке с багажом. То, что мальчика не было видно ни во дворе, ни в доме, никого не удивляло. Гадёныш наверняка трясся от страха где-нибудь в дальней комнате под охраной здешней прислуги. Убитому никто не сочувствовал: не велика доблесть пасть от руки юнца, доведённого до исступления грубостью и насмешками.

Конрад многим не нравился. Высокомерный мальчишка, путешествующий в раззолоченном экипаже и помыкающий взрослыми людьми, вызывал неприязнь у тех, кто не мог похвастаться ни благородным происхождением, ни высокими доходами. Тем не менее, его храбрость и жестокость были им ближе и понятнее, чем вчерашнее великодушие к Хасану.

Сдерживая раздражение, Феррара старался быть вежливым и доброжелательным со своим младшим спутником, так как не терял надежды извлечь выгоду из знакомства с ним. Очевидно, у пана Мирослава были веские причины нянчиться с этим зверёнышем.

Ехали быстро, почти без остановок. Проводник из отряда Светелко вёл беглецов короткой дорогой. Конрад стеснялся своих попутчиков, замечая, что они присматриваются к пятнам крови на его одежде, и почти всё время молчал, глядя в окно, или дремал, откинувшись на подушки. Впрочем, общаться с людьми Феррары ему было затруднительно. Форейтор — австриец и слуги — итальянец и грек — кое-как объяснялись между собой и с проводником на верхненемецком наречии. При этом итальянец и грек коверкали немецкий язык так беспощадно, что маленький Норденфельд не пытался вникнуть в смысл их диковинных тирад.

Поздним вечером расположились на ночлег в каком-то селении и на рассвете продолжили путь. Мчались ещё быстрее, чем накануне, не давая передышки ни лошадям, ни себе. И всё же, пока вдали не показались шпили и башни Праги, Конрад не терял надежды на то, что его слуги нагонят карету Феррары.

Когда въехали в Прагу, ювелир опустил занавески на окнах, чтобы уберечь себя и наследника Норденфельда от оскорбительного любопытства плебеев, имеющих дерзость разглядывать пассажиров дорогих экипажей.

Конраду было безразлично, смотрят ли на него простолюдины. С томительной тревогой он ждал встречи с паном Мирославом. Феррара тоже беспокоился, и не напрасно.

Вскоре карета остановилась перед воротами длинного дома в три этажа с ажурными балконами и множеством каминных труб на крутой четырёхскатной крыше. Пассажиры услышали, как их провожатый окликает кого-то. Ему ответили по-немецки.

— Мы приехали, — сказал Феррара Конраду, — но ждут ли нас так скоро? С кортежем мы провели бы в пути ещё день или два.

Их ждали. Створы высоких ворот разошлись, впуская гостей на просторный двор. К карете подбежали лакеи, открыли дверцы. Конрад вышел пошатываясь. Его укачало. Феррара взял его за руку и повёл к парадной лестнице. Пан Мирослав оказал гостям неслыханную честь: встретил их на крыльце под гербом, венчающим арку входа.

— Что с вами произошло, сын мой? — воскликнул хозяин дома. — На вашей одежде кровь! Где ваши слуги? Где Светелко? Господин Феррара, я надеялся, что вы будете другом и защитником его светлости в пути!

Конрад понял, что должен заступиться за ювелира.

— Простите, сударь, господин Феррара был очень внимателен ко мне и увёз меня, беспокоясь за мою жизнь, когда наши слуги вышли из повиновения. Одного из них мне пришлось наказать за грубость. Это его кровь.

— Вы не должны были делать это собственноручно, сын мой, — неодобрительно заметил Мирослав. — Я дал вам своего пажа, чтобы он исполнял все ваши приказания, но почему я не вижу его здесь?

— Увы, сударь, — вмешался Феррара, — господину Светелко пришлось расстаться с нами именно для того чтобы защитить нас от взбунтовавшихся слуг. Вскоре он прибудет с нашим кортежем.

Глаза Мирослава стали льдистыми.

— Кто зачинщик бунта? — спросил он.

Пока смущённый Феррара подыскивал ответ, — всё-таки виновниками были его люди! — Конрад, преодолев робость, приблизился к Мирославу.

— Никакого бунта не было. Один из слуг господина Феррары повёл себя неучтиво, и я ранил его.

— Вы убили его, ваша светлость, — тихо возразил ювелир. — Этот человек умер.

Конрад удивлённо обернулся.

— Почему мне никто не сказал?

— Мы не хотели тревожить вас, но наёмники могли взбунтоваться, поэтому было решено, что я поеду вперёд и тайно увезу вас в своей карете, а господин Светелко поведёт кортеж другой дорогой.

Пан Мирослав пришёл в восторг:

— Браво, господа! Узнаю родную кровь! Сын мой, вы достойны носить моё имя. Господин Феррара, вы сберегли самое дорогое, что есть у меня — моего единственного наследника. Я не останусь в долгу.

Ферраре стоило большого усилия сохранить невозмутимый вид. Пан Мирослав сам сказал ему то, что он надеялся выяснить постепенно, осторожно расспрашивая Конрада и его слуг.

Что это — похищение или побег? Конрад ничем не напоминал испуганного ребёнка, которого против его воли увезли из родительского дома. У его страхов была другая причина. Вполне возможно, что никакого барона Норденфельда в действительности не существовало, а сын Мирослава пользовался чужим именем, так как путешествовать под своим ему было опасно.

Феррара знал Мирослава много лет, но никогда ничего не слышал о его сыне.

Конрад равнодушно отнёсся к тому, что его тайна стала известна ювелиру. Он начал свыкаться с мыслью о своём позоре. В сравнении с тем унижением, которое он пережил перед отъездом из Норденфельда, это было ещё не самое худшее. Ему льстило, что его настоящий отец богат и знатен. Он с презрением думал о Герхарде: нищий дурак, упустивший своё счастье. Жена смеялась над ним, наследник его покинул.

Пан Мирослав поручил Феррару заботам лакеев, а Конрада отвёл в предназначенную для него комнату. Она была огромной, как зал. Белый сводчатый потолок и высокие окна, пропускающие много света, усиливали впечатление простора. В центре стояла кровать под роскошным, тёмно-красным с золотыми кистями пологом. Того же цвета была обивка двух кресел и тяжёлая скатерть на столе. Это красно-золотое великолепие подавило Конрада. Он почувствовал себя в ловушке. Мирослав крепко обнял его. Проклятые нежности! Конрад сжал зубы. Он ненавидел, когда к нему прикасались.

— Наконец-то вы дома, сын мой! — проговорил Мирослав. Выпустив мальчика из объятий, он пристально заглянул ему в глаза. — Вы боитесь меня, дитя моё?

Ответить "да" было невозможно. Конрад заставил себя улыбнулся.

— Нет, сударь, ведь вы мой отец.

Его ложь подействовала как магическое заклинание. Мирослав опомнился.

— Ваша светлость, — сказал он, — мне радостно это слышать, но я не должен забывать о том, что вы носите чужое имя. Мне предстоит выполнить множество условий, чтобы получить законное право называть вас сыном. Пока же для всех вы мой гость. Простите, что ввёл вас в искушение.

Сухо кивнув смущённому Конраду, он вышел.

Мальчик вытер слёзы. Он не понимал, чем обижен, но на душе у него было гадко. Единственное, что утешало его, это слабая надежда вскоре увидеть Лендерта, но явился другой слуга — аккуратно одетый, симпатичный молодой человек.

— Моё имя Клаус, — представился он, — я полностью в распоряжении вашей светлости.

Конрад спросил о Лендерте. Клаус ничего не слышал о голландце, но пообещал узнать, приехал ли тот несколько дней назад в Прагу со свитой пана Мирослава.

Перед обедом гостям было предложено принять ванну. Конрад не ожидал, что ему придётся мыться вместе с Феррарой в маленьком квадратном бассейне, наполненном горячей водой. В Норденфельде взрослые использовали для этой цели деревянные бочки, детей купали в большом корыте.

Видя, что мальчик стесняется, Феррара попытался успокоить его: они провели вместе столько времени, беседовали, ели за одним столом, спали в одной постели, доверяли друг другу свою жизнь и жизни своих слуг. Конрад согласился. Действительно, они стали близкими друзьями. Ему не хотелось вспоминать, как он мечтал ограбить ювелира. Это было в далёком прошлом.

Домашний костюм, который Мирослав приготовил для своего младшего гостя, был сшит из винно-красного крепа. Фалды украшала замысловатая вышивка золотой нитью и стеклярусом. Конрад пришёл в ужас при виде этого наряда, подобранного под интерьер его помпезной красно-золотой комнаты. Он предпочёл бы что-нибудь менее броское, но Мирослав нуждался в ярких блестящих игрушках.

Когда разодетый, надушенный, с аккуратно завитыми локонами Конрад появился в столовой, ему стало ясно, что он ошибался, мысленно называя себя попугаем. Взору его предстал Феррара в ослепительном наряде из бордового шёлка с широким золотым галуном. Правую руку ювелира украшал рубин в три карата, на левой светился крупный бриллиант. Кружевное жабо было заколото бриллиантовой брошью, в ушах покачивались каплевидные жемчужины. Конрад отметил, что всё вместе это выглядит не так уж плохо, и впервые понял, как симпатичен ему Феррара, не боящийся показаться нелепым в слишком яркой одежде.

В отличие от своих гостей пан Мирослав был одет просто и скромно. Перстней он не носил. Его тёмно-коричневый костюм украшали только перламутровые пуговицы.

Столовая в пражском доме оказалась просторнее, чем пиршественный зал в Хелльштайне. Бархатные кроваво-красные занавесы на окнах, статуи сатиров по углам и натюрморты, изображающие охотничьи трофеи, создавали мрачный колорит, словно в этом помещении пировали не люди, а твари преисподней. Хозяин и гости сели за длинный стол, накрытый с парадной роскошью. Конрад не ощущал голода и ел неохотно. Мирослав заставил его выпить сладкого вина, но оно отбило у мальчика последние остатки аппетита.

— Путешествие было слишком утомительным для его светлости, — вступился за Конрада Феррара. — Я и сам устал от наших дорожных приключений.

— Да, — согласился пан Мирослав, — и я надеюсь, что вы расскажете мне о них. Возможно, придётся выслать на помощь Светелко ещё человек шесть.

Феррара любил рассказывать о своих странствиях и делал это мастерски. Конрад слушал его, недоумевая, почему сам не запомнил таких интересных и важных подробностей. Об истории с кинжалом ювелир не упомянул.

После обеда Клаус проводил Конрада в его комнату. Из окна открывался вид на Влтаву и древние строения, поднимающиеся из густой зелени на противоположном берегу. Над рекой протянулся мост невиданных размеров. По обоим его концам высились готические башни.

— Это Карлов мост, ваша светлость, — ответил Клаус на вопрос гостя, — а на той стороне Старый Город.

Конрад отпустил слугу и подошёл к окну. Маленький рост позволял ему видеть только дальнюю часть улицы, поворачивающей за угол дома, но именно там появился всадник на крупном вороном коне. Неторопливым шагом он подъехал к дому и через мгновение скрылся из виду. Это был Дингер! Конрад сам не заметил, как очутился на подоконнике. Прильнув к стеклу, он вновь увидел своего беглого слугу. Тот смотрел на окна дома пана Мирослава. Конрад сорвал с себя шейный платок и неистово замахал им. Дом был велик, но движущаяся в одном из окон фигура в красной блестящей одежде с белым платком в руке не могла не привлечь внимание всадника. Мальчик увидел, как Дингер лениво поднял руку, словно для того чтобы поправить шляпу, едва заметно махнул в ответ и, тронув поводья, шагом направился дальше по улице.

Дингер в Праге! Тогда, на постоялом дворе, он бежал, чтобы избавиться от людей Светелко, и потом тайно следовал за каретой Феррары до самого дома пана Мирослава.

Конрад спрыгнул с подоконника. Сдерживая ликование, расправил штору, аккуратно повязал перед зеркалом шейный платок и позвал Клауса.

— Узнал ли ты что-нибудь о Лендерте?

— Нет, ваша светлость. Никто не видел его здесь.

— Принеси мне бумагу, перо и чернила. Я хочу сочинить сонет о своём путешествии.

Слуга очень удивился и немедленно отправился за письменными принадлежностями. Его не было долго. Скорее всего, он ходил к пану Мирославу, чтобы сообщить о странном требовании гостя. Вернулся Клаус, неся на подносе фарфоровую чернильницу, длинное перо и несколько листов белой бумаги.

— Наконец-то! — недовольно сказал Конрад. — Я думал, что ты забыл обо мне.

— Что вы, ваша светлость, как же я мог забыть! Но, по правде говоря, гости нашего пана редко что-нибудь пишут, и найти в доме чернила с бумагой непросто. Вы сочиняете сонеты, ваша светлость?

— Да. Перед отъездом я написал о своем ангеле-хранителе. У меня бывают видения во время молитвы, особенно по вечерам.

На лице Клауса появилось такое выражение, словно он услышал глас, вещающий с небес. Конрад едва не рассмеялся. Ему нравилось морочить головы простакам, но сейчас он делал это с умыслом. Клаус должен был уверовать в его набожность. Примерные дети, которые целыми днями читают Библию и видят ангелов, не нуждаются в особом присмотре.

Кого действительно посетило видение, так это Дингера.

Сбежав от своих спутников, он направился не в обратную сторону, а вперёд, так как понимал, что если его будут преследовать, то лишь затем, чтобы не дать ему вернуться в Норденфельд. Заночевал он чуть дальше, в следующем селении, и утром поехал в Прагу короткой дорогой. Он не спешил, уверенный, что опередит кортеж, по крайней мере, на пару дней. Удивлению его не было предела, когда вскоре он увидел карету Феррары, сопровождаемую единственным всадником.

В Хелльштайне говорили, что Феррара очень богат. Возможно, это были сплетни. В дороге венецианец одевался скромно, но, общаясь с ним близко, Дингер успел заметить дорогие пистолеты с золотой насечкой и кинжал восточной работы в ножнах, отделанных бирюзой. Такого человека не стоило терять из виду, когда он путешествовал без охраны.

Почти сутки Дингер следовал за каретой, ожидая удобного случая напасть на ювелира и заставить его раскошелиться, но постепенно выяснил, что в добротном экипаже с белыми обводами Феррара не один. С ним ехали двое слуг и Конрад. Значит, господа решили обмануть своих людей и отправились другой дорогой, оставив кортеж на попечение Светелко. С чего бы это? Не иначе как быдло передралось, и ювелир бежал вместе с мальчишкой.

Думая о несчастьях младшего Норденфельда, Дингер не злорадствовал, но возвращаться к нему не собирался. Впрочем, беглый слуга мог позволить себе некоторое великодушие по отношению к своему маленькому господину. Ради Конрада он решил не трогать Феррару, тем более что справиться с пятерыми вооружёнными людьми в одиночку не было никакой надежды. Ехать вслед за ними в Прагу тоже не имело смысла, но что-то удерживало Дингера возле Конрада. Возможно, любопытство.

Феррара торопился, очевидно, боясь погони. Заночевали беглецы в небольшом селе. Дингер проехал вперёд и попросился на ночлег в придорожную корчму.

Ужиная за дальним столом, отгороженным от входа толстой балкой, подпирающей потолок, он поглядывал в открытую дверь на дорогу, уходящую в лес.

Всё же барон Герхард был изрядным глупцом, за то и поплатился. Родной сын предал его…

Дингер так и не решил, ехать ли ему в Прагу, чтобы проследить за дальнейшей судьбой Конрада, или немедленно вернуться в Норденфельд и рассказать барону Герхарду о том, что произошло с его наследником. Дом пана Мирослава, конечно, хорошо охранялся, а дурак Герхард, вместо награды, мог повесить верного слугу. Мудрее всего было бы вовсе забыть об обоих Норденфельдах и отправиться в Саксонию, а оттуда на север, к морю.

Допив пиво, Дингер облокотился на стол и задремал. Ему причудилось, будто корчмарь подошёл и, наклонившись над ним, шепнул ему в самое ухо:

— Уходи, старик, тебя тут кое-кто ищет.

Дингер поднял тяжёлую от усталости и хмеля голову, потёр виски, глянул в окно и застыл в изумлении. Уходящей в лес дороги больше не было. Вместо неё под луной серебрилась гладь озера, окаймлённого густым кустарником и низкорослыми деревьями. Неподалёку от берега покоился на воде изящный двухмачтовый корабль.

— Уходи, — настойчиво повторил корчмарь. — Видишь, дороги на Прагу нет. Иди в Норденфельд или куда угодно, только быстрее.

— Что это? — осипшим голосом спросил Дингер, тупо глядя на корабль. — Откуда он взялся здесь?!

— Откуда бы ни взялся, он пришёл за тобой, — корчмарь усмехнулся. Рожа у него была, словно пеплом присыпана.

Не тратя больше времени на расспросы, старик полез в карман за деньгами — расплатиться за ужин, но корчмарь остановил его.

— Нет, денег я с тебя не возьму. Нечистые они, краденные. Иди, иди отсюда, пока не поздно.

Дингер выбежал на крыльцо. Двора не было. Озеро поглотило его и наступало, полумесяцем охватывая корчму. Лёгкие волны уже лизали нижнюю ступень, стараясь дотянуться до следующей.

— Чёрт! — пробормотал Дингер.

Тёмная непрозрачная вода, покрытая тонкой сетью ряби, была у крыльца не глубже, чем в обычной луже, но он боялся ступить в неё. Ему казалось, что под трепещущей поверхностью скрывается жадная бездна.

У левой стены пока оставалась узкая полоска суши. Спрыгнув с крыльца, Дингер пробежал по ней, свернул за угол и оказался на широком незатопленном участке. Задняя стена дома и двор позади неё находились выше фасада. За высоким забором чернел безмолвный лес. Ни в стойлах, ни в сараях, расположенных вдоль ограды, не ощущалось присутствия живых существ. Исчезли даже ночные бабочки и мошкара, притихли сверчки.

Оглянувшись на озеро, Дингер увидел, что корабль медленно, беззвучно, с убранными парусами движется прямо на корчму. Завороженный этим странным зрелищем австриец не услышал лёгких шагов у себя за спиной. Цепкие руки с когтистыми пальцами схватили его за плечи и волосы, стиснули горло, запястья и лодыжки. Будто опутанный прочной сетью, он не мог шелохнуться. Грубая ладонь зажала ему рот. Другая накрыла глаза. Его оторвали от земли и понесли куда-то. Он извивался, силясь вырваться.

Его отпустили так же внезапно, бросив на палубу судна, которое непостижимым образом очутилось на середине озера. Бежать было некуда.

Что-то чёрное, мохнатое бесшумно пронеслось мимо Дингера. Он ощутил прикосновение колючей шерсти, словно его мазнули по щеке щёткой. Резко обернувшись, он встретился взглядом с незаметно подошедшим к нему светловолосым человеком в коричневом жюстокоре с золотым галуном. Если это был не владелец корабля, то, по крайней мере, кто-то из старших офицеров. Дингер озадаченно смотрел на него. Человек казался знакомым.

— Приветствую тебя, мой любимый слуга, — с иронией произнёс он. — Вижу, ты не узнаёшь меня.

Дингер хотел ответить, но умолк на полуслове. В нескольких шагах от него стояла женщина в белом плаще. Мгновение назад её здесь не было. Он узнал Августу Венцеславу. Что-то изменилось в её облике с тех пор, когда она жила в Норденфельде. Да и она ли это была?

Дингер встал. Ноги плохо слушались его. Августа или её сестра-близнец подошла к мужчине. Дингер не сомневался в том, что обречён. Кем бы ни были эти двое, они захватили его не с добрыми намерениями, но они ошиблись, решив, что справиться с ним будет легко. Мужчина не выглядел силачом и был вооружён только шпагой…

Похитители переглянулись.

— Он не понимает, что с ним произошло, — сказала женщина.

Мужчина кивнул.

— Ты всё ещё не узнал меня, Дингер? Как видишь, мы с тобой вернулись к тому, что было суждено нам изначально. Я твой господин, и тебе никогда не удастся это изменить…

Дингер попятился, колени у него подогнулись, он неловко опустился на палубу.

— Возможно, мы оба были бы счастливее, если бы никогда не знали друг друга, — мягко продолжал Конрад. — Я не виню тебя. Ты ненавидел меня за то, что мне посчастливилось родиться в семье твоего хозяина, и вот я лишился всего, что имел. Но живя в чужой стране, я искал возможности вернуть утраченное…

Конрад с усмешкой покосился на свою спутницу. Она опустила глаза. Черты её лица расплылись, подёрнулись сероватой дымкой, сквозь которую проглянуло нечто, похожее на маску с зияющей пустотой вместо глаз и рта. Накинув на голову капюшон плаща, женщина отвернулась.

Дингер вскочил и бросился к борту. До берега было недалеко, но, взглянув в воду, он понял, что не сможет заставить себя нырнуть в неё. Что-то поджидало его там, в глубине. Он ощущал жадное нетерпение озера. Быстро оглядевшись, он увидел единственную шлюпку и устремился к ней. Похитители не пытались ему помешать.

— Не спеши, Дингер, — преследовал его исполненный почти искреннего сочувствия голос Конрада. — Не стоит бежать от тех, кто так хорошо понимает тебя.

В бортах шлюпки зияли сквозные отверстия от пуль. На дне лежало сломанное весло. Дингер внезапно увидел то, что было незаметно с первого взгляда. Добротное, богато украшенное судно хранило следы отчаянной схватки и безнадёжного запустения, словно команда давно покинула его.

— Они ушли, — равнодушно подтвердил Конрад, обнимая свою подругу. — Здесь остались лишь те, кто был мне предан, и она, наша вдохновительница, молящаяся за нас. Присоединяйся к нам, тебе всё равно не остаётся ничего другого.

Жёсткая шерсть коснулась руки Дингера. Он в испуге попятился, но существо уже вцепилось в его запястье. Тёмно-серое, мохнатое, с узкой лисьей мордой, оно радостно скалилось. Дингер оттолкнул его и вскрикнул от боли: острые когти впились в руку. Он изо всех сил пнул тварь. Она отскочила, не издав ни звука, продолжая весело скалиться, и вновь прыгнула к нему. Он ударил её ещё раз и отбросил прочь, но боль была ей нипочём. Словно подброшенная пружиной нечисть взмыла в воздух и обрушилась на Дингера, подмяв его под себя. Борясь с ней, он мельком заметил, что Конрад и безликая дама хладнокровно наблюдают за схваткой.

— Помогите! — прохрипел он, силясь оторвать от себя тварь. Она была уже не одна. Ещё два клыкастых чудовища склонились над ним.

— Мы не можем помочь, — невозмутимо отозвался Конрад. — Их слишком много.

Дингер не смог закричать. Существа сдавили его, не давая ни вздохнуть, ни шевельнуться, всасывая в себя его плоть. Они сожрали его раньше, чем земля поглотила внезапно начавшее просачиваться сквозь неё озеро. Безмолвный неподвижный лес увидел, как неведомая сила развернула корабль, и клокочущий водоворот увлёк его в бездну…

После такого сновидения Дингеру расхотелось ехать в Прагу, но он пересилил суеверный страх. Дом пана Мирослава он нашёл легко, так как в дороге, ещё до своего побега, разузнал о том, куда везут Конрада.

Дерзко продефилировав под самыми окнами, Дингер заметил своего маленького хозяина. Что ж, очевидно, Конрад не сердился на беглого слугу, иначе не стал бы махать ему, а поднял бы шум.

Дингер снял комнату на постоялом дворе, оставил Султана в конюшне и отправился бродить по городу. Опасаться было нечего: в Праге его никто не знал, а Светелко со своими людьми ещё не прибыл.

Заскучав над исчёрканным листом бумаги, Конрад решил осмотреть дом. Помня, как к этой идее отнеслись в Хелльштайне, он не стал звать Клауса. Заблудиться он не боялся. Пражский дом пана Мирослава отличался строгой планировкой и большим количеством запоминающихся деталей интерьера, которые служили прекрасными ориентирами.

Покои Конрада замыкали длинную роскошную анфиладу и имели только один выход в маленький зал, откуда начиналась широкая мраморная лестница, ведущая в нижние этажи. Большинство дверей анфилады было прикрыто, и прежде чем раздвинуть очередную пару отделанных бронзой створ, чтобы попасть в следующее помещение, мальчик всякий раз подолгу прислушивался. Наконец, ближе к середине анфилады, он услышал голоса и спрятался за огромной, в два человеческих роста вазой, стоящей в углу. За приоткрытыми дверями служанки мыли окна и обсуждали приезд гостей, смеясь над экзотической внешностью Феррары и его слуг. Конраду было неприятно слушать эту болтовню, но он не мог выдать своего присутствия. Убедившись, что женщины заняты и не замечают его, он поспешил обратно, вернулся к лестнице и спустился на второй этаж, где располагались парадные комнаты, столовая и бальные залы.

В просторной полупустой комнате, расположенной под его покоями, он испугался до дурноты: что-то большое, тёмное билось и царапалось снаружи в высокое окно. Он едва сдержал крик и тут же устыдился своей пугливости. Окно затеняла крона огромной липы, растущей прямо под стеной дома и обнимающей ветвями его угол. Ветер раскачивал её, и листья, словно ладони, шарили по стеклу.

Конрад взобрался на подоконник и убедился в том, что дерево достаточно густое. По его ветвям можно было довольно легко спуститься вниз, в маленький сад, примыкающий к задней стене дома. В саду росли самшиты, обрезанные в форме шаров. Между ними возвышалось несколько скульптур. На красиво остриженных газонах пестрели цветы. Аллеи были посыпаны белым песком.

От улицы сад отделяла фигурная решётка высотой в человеческий рост. Конрад подумал, что при необходимости смог бы перелезть через неё. Но бежать ему было некуда. Маленький мальчик в броском наряде, без денег и охраны, не прошёл бы и нескольких шагов по незнакомому городу. И стоило ли уходить от заботливого, гостеприимного пана Мирослава?

Конрад будто наяву увидел его холодные глаза, услышал резкий, исполненный злобы голос: "Кто зачинщик бунта?" и отчаянным усилием прогнал наваждение. Лучше не вспоминать о том, как встретил их с Феррарой Мирослав. Разумеется, он беспокоился за них…

Не решаясь продолжить самовольную прогулку по дому, Конрад возвратился в свои покои. У дверей его ждал встревоженный Клаус.

— Как вы неосторожны, ваша светлость, — с упрёком сказал он. — Я уже собирался идти вас искать. Здесь так легко заблудиться!

— Я не уходил далеко. — Спохватившись, что оправдывается перед слугой, Конрад заговорил более высокомерным тоном. — Я привык гулять там, где мне хочется. Надеюсь, что в этом доме мне нечего бояться.

Клаус заверил его, что гостям пана Мирослава, конечно же, ничто не угрожает, но умолчал о единственной опасности — умереть от скуки.

Вечер был длинный и унылый. Ни Мирослав, ни Феррара не появлялись, а с Клаусом общаться было не интересно. В тоскливом одиночестве Конрад смотрел в окно. Небо над Влтавой и Старым Городом постепенно приобрело золотистый оттенок, затем выцвело почти добела и стало наливаться свинцово-синей тьмой. Он молился о том, чтобы снова приехал Дингер, но улица была пуста.

Клаус зажёг свечи. Слуги принесли ужин: всё-таки какое никакое, но развлечение. О Мирославе Конрад не спрашивал, боясь услышать, что тот опять куда-нибудь уехал. В действительности хозяин был дома и в это время решал судьбу своего младшего гостя. Конрад посчитал бы себя униженным, если бы узнал, о чём говорил пан Мирослав с Феррарой, но ему не суждено было присутствовать при их беседе. Неприятным откровением для него стало недоверие Мирослава, которому Клаус сообщил о его одинокой прогулке. Хозяин дома приказал запереть на ночь двери в покоях Конрада.

— Если я понадоблюсь вашей светлости, — сказал Клаус, — вы можете позвать меня. Я буду неподалёку.