"Богиня пустыни" - читать интересную книгу автора (Мейер Кай)

Часть вторая Енох

Глава 1

В первый день Рождества ртутный термометр на окне комнаты для завтрака показал тридцать три градуса Цельсия. Мадлен объяснила, что, возможно, будет еще жарче, так как в начале января на юге Африки обычно разгар лета. Она уже пережила температуру воздуха более сорока пяти градусов, и это не в пустыне, а здесь, в умеренном поясе страны.

Для Сендрин жара стала невыносимой. В конце ноября она вместе с Мадлен съездила в Виндхук и узнала, что там есть еще один магазин дамской одежды, гораздо более привлекательный, чем тусклая лавочка неподалеку от вокзала. Мадлен настояла на том, чтобы Сендрин купила три новых платья, все с длинными рукавами, с юбками до пола. Они были очень милы, но при такой температуре Сендрин ужасно потела в них и опасалась, что от нее неприятно пахнет.

Празднование Рождества летом при такой жаре требовало определенных усилий. Елка, доставленная бог знает откуда, была установлена во внутреннем вестибюле. Валериан получил несколько дней отпуска. Со времени перевода его подразделения прошло три месяца, и это был его первый визит домой. Он без перерыва рассказывал о катастрофическом положении в форте, о песчаных бурях и мучениях, доставляемых скорпионами, о дефиците воды, испорченных продуктах и эпидемиях лихорадки. Тит выходил из себя и во все горло кричал о том, что будет просить губернатора лично о переводе его сына, но Валериан оставался непоколебим. Он хотел и дальше служить в пустыне. Чтобы успокоить родителей, он говорил, что в Омахеке, похоже, дело не дойдет до сражений. За все это время они не видели ни одного туземца. Очевидно, там было слишком жарко и сухо даже для кочевников.

Сендрин нашла, что Валериан выглядит неважно. Белокурые волосы стали еще светлее, кожа сильно загорела, при этом она выглядела грубой, будто ее выдубили. Маленькие морщинки, которых у него не было до отъезда, пролегали теперь у уголков глаз, он стал тихим, задумчивым, как будто ужасы пустыни внушили ему глубокое уважение к ней. Он не стал другим человеком — его тирады, направленные против гереро, по-прежнему были полны ненависти, и все такими же частыми были его выпады в сторону Адриана, но, тем не менее, не было никакого сомнения, что он изменился, как будто пустыня высушила его молодое озорство, словно соки растения.

При такой жаркой сухой погоде ель в вестибюле продержалась только несколько дней. Еще до новогодних праздников почти все иголки с нее осыпались и упрямо торчали в ворсистых коврах. Садовники убрали дерево на луг, лежащий за восточным крылом дома, чтобы сжечь его на том самом месте, где три месяца назад полыхал другой огонь.

Девочки упрашивали Сендрин присутствовать при сожжении ели, и она в конце концов уступила и вышла вместе с ними на улицу. Когда сухие ветви охватил огонь и они с треском и шелестом стали превращаться в пепел, подошел Адриан. Погруженный в свои мысли, он молча смотрел на пламя.

— Печально, не так ли? — тихо проговорила Сендрин, прежде чем догадалась, что он не может ее понять, не глядя на ее губы.

Но он, должно быть, почувствовал, что она обратилась к нему, так как повернулся к ней.

— Извините, что вы сказали?

— Я только заметила, что печально видеть, как горит рождественская ель. Кроме того, она осыпалась так рано.

— Они никогда не выдерживают больше нескольких дней при такой жаре.

— Мы с братом никогда не могли себе позволить рождественскую ель, — сказала она. — Иногда он с друзьями забирался в чей-нибудь сад и срубал для нас маленькую елочку, но чаще всего у нас была только ветка и несколько свечей.

— Звучит идиллически. Не давайте ввести себя в заблуждение: рождественские праздники здесь, у нас в доме, редко проходят так мирно, как в этом году. Умиротворить всех не смогло бы даже самое большое дерево, — Адриан немного смущенно улыбнулся. — К счастью, Валериан увлечен своими жуткими историями об Омахеке. Он теперь не такой спорщик, каким был раньше.

— Вам не кажется, что вы к нему несколько несправедливы?

— Вы на самом деле так думаете? Я считал, что вы лучше его знаете.

— Он полон ненависти, — заметила Сендрин, — но не к вам. Иногда так можно подумать, но я уверена, что в глубине души он ненавидит только самого себя.

Ель уже почти сгорела. Пока догорали последние иголки, поднимался густой белый дым. Сендрин отправила обеих девочек в классную комнату, чтобы они выполняли задания по математике. Она и Адриан еще на некоторое время оставались у костра. Черное пятно от сожженного термитника было теперь полностью покрыто пеплом от ели.

— Я бы хотела узнать, почему саны тогда подожгли сооружение термитов, — задумчиво проговорила Сендрин.

Адриан отвернулся и смотрел вслед дыму, который уплывал на восток.

— Кто знает, какие послания они получили от него.

— От термитника?

Он кивнул.

— Талант шаманов. Они могут заставить разговаривать предметы.

— Вы говорите так серьезно…

— Это серьезное дело.

— Шаманы есть и среди служителей дома?

— Саны не признают авторитетов — именно поэтому так удивительно, что они быстро привыкли к колониальному господству. Их кланы не имеют ни вождей, ни знахарей. По их убеждению, каждый человек может стать шаманом, он просто должен быть к этому готов.

Когда она непонимающе посмотрела на него, он продолжил:

— Шаманом является каждый, кто силой своего духа проникает в другие миры. Это, по представлениям санов, делает его подобным умирающему — с тем лишь различием, что для умирающего не существует пути назад. А шаман возвращается домой и позволяет другим участвовать в своих опытах. — Адриан наклонился и достал из жара горящую ветку. — Шаман смог бы, скорее всего, поговорить с этим огнем, так же как и с травой, землей, деревьями и горами. Со всем, что нас окружает. Сан выбрал бы для этого другие слова, но в целом можно опираться на такое утверждение: каждая вещь имеет нечто подобное душе, с которой шаман может вступить в контакт. Он переносится в тот мир, в котором эта душа может заговорить с ним.

Сендрин усмехнулась.

— А я уж думала, что мы, немцы, виноваты в безразличии санов. При этом они все постоянно парят в каких-то других мирах.

Адриан, улыбаясь, покачал головой, но это была улыбка, какой одаривают неразумного ребенка, слишком маленького, чтобы понимать разговоры взрослых.

— Только у немногих талант выражен так сильно, что они могут применять его осознанно. Большинство совершают свои путешествия духа, когда спят. Мы, пожалуй, назвали бы это просто снами.

— Значит, я не помешаю Йоханнесу в его беседах с чайными чашками, если обращусь к нему? Это меня успокаивает.

— Вы не должны насмехаться над этим.

— Нет, наверное, не должна. — На самом деле она просто пыталась скрыть свой внезапный испуг, охвативший ее при словах Адриана. Путешествия духа в другие миры… Возможно, также и в термитник?

— Скажите, — попросила она, — свои путешествия шаманы могут совершать также и в прошлое?

— Почему вы спрашиваете об этом?

Она рассеянно улыбнулась.

— Просто навязчивая идея.

Адриан изучал ее взглядом так долго, что ей стало почти неприятно.

— Что вы видели? — спросил он через некоторое время.

— Видела? — повторила она нервно. — Что вы имеете в виду?

— Почему вы спрашиваете о прошлом?

— Простите, но именно вы рассказали мне об истории дома. Что плохого в том, если я сейчас… — она запнулась и пренебрежительно махнула рукой. — Забудьте об этом.

— Нет, — он положил руку ей на плечо и крепко его сжал. — Это было той ночью, когда горело это проклятое сооружение термитов, я прав? Вы что-то пережили.

Она убрала его руку и отвернулась.

— Пожалуйста, — сказал он ей вслед. — Позвольте мне видеть ваши губы. Мы должны поговорить.

Она неохотно повернулась.

— О чем? О химерах санов?

— Это не химеры. И я верю, что вы кое-что знаете об этом.

— Я не знаю абсолютно ничего. И уж наверняка мне ничего не известно ни о каких путешествиях духа.

— С вами случалось что-нибудь подобное раньше? Дома, в Бремене? — Он пытался взять ее за руки, но она вырвала их. — У вас уже тогда бывали видения?

— Я видела сны так же, как и все остальные.

— Нет, по-другому. Вы не просто видели сны, не так ли?

— Как вам такое могло прийти в голову?

— Мы оба знаем, что это правда.

Она гневно сложила руки на груди.

— Откуда, Бога ради? Скажите, как вы можете утверждать что-либо подобное?

Она видела по нему, что он только сделал вид, будто бы не понял вопроса.

— Дома было так же, как и здесь, на Юго-Западе? Или теперь вы видите другие картины?

На мгновение Сендрин сжала губы и помолчала. Затем она все же тихо ответила:

— Страшнее.

Он облегченно выдохнул.

— Вам стало лучше после того, как сгорел термитник?

— Гораздо лучше. Я… — она умолкла, потому что ей стало все понятно. — Это были Вы. Вы сожгли термитник!

Он ничего не ответил.

Сендрин не могла в это поверить.

— Я думала, вы — друг туземцев. И, тем не менее, вы не придумали ничего лучшего, чем разрушить их святыню?

— Для санов холм был святыней, это правда. Но для вас, Сендрин, он был чем-то большим. Он стал опасным. Он должен был исчезнуть.

— Я все еще не могу понять, откуда вы обо всем этом знаете.

— Давайте поменяемся ролями, — предложил он и снова улыбнулся. — Что вы знаете обо мне?

Озадаченная, она смотрела на него.

— О вас? Я знаю ваше имя, вашу семью. Вы глухой. И вы играете на гобое гораздо лучше, чем хотите в том признаться.

— Это еще не все.

— Мне жаль. Вы никогда не говорите о себе.

— Я и не должен этого делать. Постарайтесь. Прислушайтесь к вашему внутреннему голосу.

— Ах, перестаньте!

— Нет, попробуйте.

— Я прошу вас, Адриан! Такие забавы, быть может, производят впечатление на ваших маленьких сестер, но не на меня.

— Вы были в жилище термитов, не так ли?

Ее руки постепенно начали дрожать.

— Это был только сон, — возразила она тихо.

— Вы носите в себе тайну, — проговорил он убежденно. — Кое-что такое, о чем вы никогда не говорите.

— Только не говорите…

— Это должно касаться вашего брата.

Инстинктивно она отступила на два шага назад. Она отчаянно боролась с желанием развернуться и убежать прочь. Но от чего она убежала бы? От Адриана или от того, что он знал?

— Почему вы не пытаетесь узнать, прав ли я? — Его интонации теперь стали резче. — Если хотите, вы можете узнать обо мне все. Так же как и я, в свою очередь, если бы я действительно попытался это сделать.

Она неуверенно наклонила голову набок.

— Вы внушаете мне страх.

В его светло-голубых глазах что-то блеснуло. Сначала она подумала, что он сдерживает смех, но затем поняла, что это было кое-что совершенно иное. Он не смеялся над ней. Совсем наоборот — он беспокоился о ней.

Это было ощущение, которое испугало ее больше, чем все, что он говорил до сих пор. Никто не должен был беспокоиться о ней. Она была достаточно взрослой, чтобы самой заботиться о себе.

Он медленно подошел к ней.

— Вы все говорите, говорите, почему же вы не скажете то, о чем на самом деле знаете больше? Почему вы не решаетесь на это? Это термитник так повлиял на вас? Но вы же видите — его больше нет! — Адриан глубоко вдохнул, как будто эта беседа стоила ему больших усилий.

— Но это не дает вам права говорить за меня такие вещи, неважно, правда это или нет.

Он потер рукой лицо и вздохнул.

— Простите, я… вероятно, я так же запутался, как и вы.

— Да, — холодно заметила она, цепляясь за остатки уверенности в себе, — я тоже думаю, что вы запутались. Очень запутались. Просто оставьте меня в покое. А сейчас извините, ваши сестры уже заждались меня.

С этими словами она развернулась и пошла в дом самой короткой дорогой.

— Нет смысла отрицать это, Сендрин, — крикнул он ей вслед. — Я тоже пытался. Слышите?! Это не имеет никакого смысла.

Ветер сменил направление, и она вновь ощутила запах гари.

Через две недели, 13 января 1904 года, в поместье пришло известие, что в Окагандии началось восстание гереро, которого так давно все опасались.

Послание передала небольшая группа конных солдат, обессиленных и покрытых пылью. Несмотря на усталость, мужчины отказались сделать привал. В этой части предгорий Ауасберге было несколько одиноких ферм, отдаленных поместий, владельцы которых занимались животноводством, и их всех нужно было еще до вечера уведомить о новом развитии событий. Капитан группы предложил Мадлен прибыть со всей семьей и всеми белыми служащими в Виндхук, где форт предоставил бы им убежище, но она отказалась со стоическим спокойствием. Тит был в пути, он находился где-то на юге страны и вряд ли мог возвратиться домой раньше, чем через несколько недель; Мадлен сказала, что, если бы ее муж был здесь, он, несомненно, принял бы то же решение, что и она. Капитан бросил озабоченный взгляд на детей, затем на прощание приложил руку к козырьку и отдал своим людям приказ отправляться.

Окагандия оказалась в осаде. Гереро окружили поселение кольцом вооруженных людей. Защитное подразделение в составе десяти человек было разбито, многие фермы в окрестностях разграблены. Женщины и дети пока не стали жертвами восставших, но никто не мог сказать с уверенностью, было ли это сделано намеренно или осажденным просто повезло.

Мадлен собрала в вестибюле всех санов, которые служили в доме, и попросила их поставить в известность о произошедшем своих родственников, работающих в садах и на виноградниках. Гереро отныне стали нежеланными людьми в долине, это правило касалось также кучера Фердинанда. До сегодняшнего дня он был одним из самых доверенных лиц семьи, даже имел право носить оружие, но все изменилось в один день. Если восстание будет подавлено, объявила ему Мадлен, он сможет вернуться, но до тех пор должен оставаться со всеми другими слугами его племени в деревне, за пределами долины. Фердинанд в ответ на ее слова безмолвно кивнул и ушел.

Как единственная белая среди прислуги, Сендрин отныне еще больше сблизилась с семьей. Мадлен предложила ей перейти в комнату в северном крыле, чтобы быть ближе к ним, но Сендрин отказалась. Тогда Мадлен настояла на том, чтобы впредь перед комнатой Сендрин по ночам дежурили два вооруженных сана.

— Никаких возражений, — добавила она решительно.

Сендрин со вздохом согласилась, подумав при этом, что, вероятно, она недооценивает опасность. То, что поместье и окружающие его идиллические виноградники могут подвергнуться нападению кровавых бандитов гереро, казалось ей абсурдным. Конечно, если подумать, опасения солдат не были лишены смысла: Каскадены были одной из самых состоятельных семей на Юго-Западе, их имущество могло бы стать богатой добычей.

Но что-то в глубине души Сендрин отказывалось оценивать все происходящее с точки зрения разума. Она вспоминала о том, что рассказал ей Адриан о вихре, который когда-то уберег поместье от атак мятежников. Если она в течение прошедших семи месяцев что-то и усвоила, особенно после последней беседы с Адрианом, это то, что в Африке законы разума не играли никакой роли.

«Эта страна принуждает нас к безрассудству, — подумала она, но сразу же поправила себя: — Африка дарит нам безрассудство. Но что мы даем ей взамен?»

— Адриан говорит, что гереро уже замучили до смерти более ста белых, — сказала Лукреция как-то утром в начале апреля, через три месяца после начала восстания.

Сендрин отложила в сторону книгу, из которой она выбрала сегодняшнюю утреннюю молитву. Она старалась каждый день читать новую молитву и просила девочек повторять за ней.

— Я не могу себе представить, чтобы твой брат рассказал тебе что-нибудь подобное.

— Но он так сказал! — горячилась Лукреция. — Всех пытали до смерти. Некоторым они сожгли факелами кожу на лице, а другим…

— Достаточно, Лукреция! — перебила ее Сендрин, заметив, что более чувствительная Салома стала бледнее мела.

То, что Салома ничего обо всем этом не знала, также указывало на то, что Лукреция все просто придумала. Или же — и это казалось Сендрин еще более вероятным — один из слуг рассказал ей об этом. Мадлен запретила до окончания сражений вести разговоры с туземцами помимо простых распоряжений; поэтому ничего удивительного, что Лукреция в качестве козла отпущения выбрала Адриана.

— Где бы мог Адриан услышать о таких вещах? — спросила Сендрин. — Твой брат глухой. Лукреция, ты забыла об этом?

Девочка упрямо задрала подбородок.

— Он по-прежнему ездит в Виндхук, несмотря на восстание.

— Это правда? — Сендрин надеялась, что близнецы не заметят озабоченности в ее голосе.

Они с Адрианом больше не разговаривали наедине со дня сожжения рождественской елки. Она избегала его, и ей было ясно, что он, пожалуй, это хорошо понимает.

— Адриан посещает в Виндхуке своих друзей, — проговорила Салома. — Мама запрещает ему, но он продолжает это делать.

— Наверно, ему так же скучно, как и нам, — добавила Лукреция. — С тех пор как здесь побывали солдаты, больше ничего не происходит.

Сендрин заставила себя улыбнуться.

— Значит, вам скучно. Ну хорошо, я думаю, мы сможем помочь этому. Берите свои тетради по математике и…

— Фрейлейн Мук! — перебила ее Лукреция.

— Да?

Девочки украдкой обменялись взглядами. Салома пожала плечами, но Лукреция после короткого промедления решительно задрала подбородок.

— Мы бы хотели вам кое-что показать, — сказала она Сендрин.

— И что же это?

— Это… тайна, — запинаясь, ответила Салома. Почему каждый в этом доме был так помешан на тайнах?

— Хорошо, — неохотно сказала Сендрин. — Я полагаю, она потерпит до послеобеденного времени?

— М-м-м, — проворчала Лукреция, качая головой. — Тогда будет слишком поздно, — она еще раз посмотрела на сестру, как будто требуя поддержки. — Мы должны показать вам это теперь. Прямо сейчас.

Салома кивнула, но она не выглядела столь же убежденной, как Лукреция, в том, что они делают.

— Иначе можно опоздать.

Сендрин подняла бровь.

— Вы же знаете, что я не люблю, когда прерывается занятие.

— Тогда вы никогда не узнаете о том, что мы хотели вам показать, — парировала Лукреция, преувеличенно равнодушно пожимая плечами, и открыла свою тетрадь.

— И ты думаешь, что я об этом потом пожалею? — спросила Сендрин, подавляя улыбку.

— Абсолютно верно.

Сендрин вздохнула.

— Ну хорошо. Если вы так в этом уверены…

Близнецы, ликуя, повскакивали со своих стульев.

— Вы можете принести это сюда? — осведомилась Сендрин, предвидя, однако, отрицательный ответ.

Девочки захохотали.

— Конечно, нет.

— Итак, где это?

— На улице.

— В саду? — спросила она с сомнением. После того как начались беспорядки, она избегала выходить с детьми на улицу.

Лукреция кивнула, но сестра дала ей пинка.

— Ну… приблизительно, — колеблясь, проговорила Салома.

Сендрин покорилась своей участи и вышла вслед за сестрами из комнаты. Девочки шептались между собой, пока бежали по коридору впереди нее. Время от времени они украдкой оборачивались. Салома держала себя не так уверенно. У Лукреции, по-видимому, был какой-то план.

Они вышли через главный портал на улицу, быстро пересекли двор и свернули за южное крыло. Сендрин все сильнее опасалась, что это не было хорошей идеей — поддаться на предложение близнецов, по крайней мере сейчас, когда снаружи бродят шайки гереро, убивающие и грабящие людей.

В южной части сада, среди рядов засохших кустов, она остановила девочек.

— Мы не должны были так далеко уходить от дома, — сказала она.

— Но это важно, — настойчиво проговорила Лукреция.

Сендрин начала сердиться.

— Я боюсь, что вам пора доверить мне вашу тайну, если действительно хотите продолжать путь.

— Но тогда это будет не тайна, — разочарованно заметила Лукреция, — вы сами так говорили.

— Здесь слишком опасно.

— Совсем нет, — возразила Салома, пытаясь говорить как взрослая. — Мама выставила патрули, которые следят за порядком на виноградниках.

— Но вы же не планируете покидать сад?

— Ах, пожалуйста, фрейлейн Мук! Это сюрприз, правда, — умоляла Лукреция, а Салома задумчиво добавила: — Мы сможем потом обсудить это на занятии.

Сендрин приложила ладонь тыльной стороной ко лбу и посмотрела через сад на наружную стену поместья. Там был узкий боковой вход, охраняемый двумя санами. Рядом с ними к стене были прислонены старые охотничьи ружья. Мужчины сидели, скрестив ноги, и молча смотрели в небо. Когда Сендрин проследила за их взглядом, она не смогла ничего обнаружить. Вероятно, это была птица.

Лукреция и Салома уже умчались вперед, прямо к воротам. Сендрин сдержала готовое вырваться проклятие и поспешила за ними. Она нагнала девочек только возле сторожей.

— Прекрасно, — проговорила она и ухватила обеих за плечи. — Куда вы собираетесь?

Близнецы посмотрели друг на друга, как будто определяя, кто будет отвечать, затем Салома пояснила:

— Наверх, на гребень холма. Оттуда можно увидеть деревню.

— А что такого в деревне?

— Это как раз и есть сюрприз!

Теперь она по крайней мере знала, куда собрались дети. Она обратилась к одному из санов, которые прекратили наблюдать за небом и пристально смотрели на них.

— Сколько мужчин патрулируют снаружи? — спросила она.

— Много, фрейлейн, — ответил сан. — Много мужчин с ружьями.

— Опасно выходить туда? — Она сама не знала, почему она задала этот вопрос санам, — им-то, разумеется, не угрожала никакая опасность. Вероятно, она просто искала кого-то, на которого могла бы возложить ответственность.

— Неопасно, фрейлейн, — ответил тот. — Здесь все спокойно. Дети в безопасности. Не надо бояться.

— Видите? — вырвалось у Лукреции. — Теперь вы убедились?

Салома схватила Сендрин за руку.

— Нам необязательно покидать долину. Мы можем с холма посмотреть на деревню и поля. Это так интересно, правда!

Сендрин боялась, что Мадлен отправит ее следующим же кораблем обратно в Европу, если когда-нибудь узнает, что Сендрин с девочками покидала поместье. Но она хотела доставить близнецам это удовольствие. Они с самого начала проявляли по отношению к ней безграничную симпатию, и, если для них эта прогулка действительно так много значила, она не хотела портить им настроение.

— Хорошо, — решилась она наконец и девочки тотчас выбежали за ворота.

По ту сторону стены простирались бесконечные ряды виноградников. Из-за сухости они потемнели, стали чахлыми. Они выглядели так, как будто после этого лета больше никогда не смогут ожить.

Все трое двинулись в южном направлении, вдоль рядов виноградных лоз, чтобы попасть на гору. По пути Сендрин действительно время от времени встречала санов, которые по двое патрулировали территорию. Но она чувствовала себя не очень уверенно.

Они взбирались по склону, пока не достигли гребня горы. За ним открывалась панорама Ауасберге, похожая на застывший океан песка и скал. Трава саванны шелестела на ветру.

Сразу у подножья склона лежала деревня туземцев, которые состояли на службе у Каскаденов. Широкая тропа вела сюда снизу и пересекала вершину горы на сто метров западнее. Само поселение было гораздо большим, чем ожидала Сендрин, там жили как минимум двести человек. Большинство хижин, построенных из глины, были круглыми, с заостренными кровлями, покрытыми соломой. Но было также несколько каменных строений и, кроме того, многочисленные палатки. Некоторые туземцы проживали под навесами из шкур, растянутых на четырех столбах. Жители деревни готовили еду на кострах. Деревня была похожа на поселение санов в Виндхуке, хотя здесь все было устроено несколько примитивнее. Работая у белых, туземцы пытались подражать обычаям своих хозяев, но здесь, в их естественной среде обитания, они вели жизнь оседлых кочевников.

За деревней простирались скудные пашни. На одном участке виднелись две воловьи упряжки, пашущие сухую землю, на других полях уже протянулись длинные борозды. Много мужчин, женщин и детей собралось на краю ближнего поля, и старый мужчина что-то им вещал. Сендрин и близнецы были довольно далеко от группы туземцев, однако они могли отчетливо видеть глубокие морщины на лице старика; глаза и рот казались тремя бороздами на его морщинистом лице.

— Это то, что вы хотели мне показать? — удивленно спросила Сендрин.

Девочки закивали.

— Это их ритуал сева, — объяснила Салома, а Лукреция добавила: — Мы опоздали. Они уже начали.

Сендрин и девочки притаились за несколькими каменными глыбами и из-за них всматривались в происходящее внизу. Саны на краю пашни — их было четыре или пять дюжин — распределились теперь по сторонам поля, полностью его окружив. Старый мужчина замешался среди них; не было никакого церемониймейстера.

— Мы пропустили начало, — повторила Лукреция, заметно гордясь тем, что может похвастаться своими познаниями. — Самые старые жители деревни собираются в одной из самых больших хижин. Каждый приносит по поручению своей семьи немного семян — просо, кукурузу или что там еще может высеваться на полях — и несколько магических зерен, не имеющих названия, так как название погубило бы их. Если эти семена посеять, из них ничего не вырастет. Они там только для того, чтобы охранять другие зерна. София — это одна из женщин, работающих в саду, — сказала, что неизвестные семена являются как бы пастухами, которые оберегают другие семена, как своих овец.

Значит, София. Сендрин взяла это имя на заметку. По крайней мере, она знала теперь, кто из туземок была тайной поверенной Лукреции.

— Когда собраны семена ото всех семей, один из самых старых мужчин идет на поле и закапывает часть семян в землю в различных местах поля. — Лукреция внезапно захихикала. — София называет это так: «класть семя в подол матери земли». Важно, в какой руке и какими пальцами держат семя. Вследствие этого злые духи земли даже не пытаются съесть семя, добравшись до него снизу, из земли.

Сендрин уже давно бросилось в глаза большое количество птиц, сидящих на кровлях хижин недалеко от пашни.

— Я думаю, злые духи, о которых говорила София, прибывают скорее с воздуха.

Кое-где уже вспархивали отдельные птицы и кружили над пашней. Как только одна из птиц опускалась на землю, саны отгоняли ее дикими криками, прежде чем она успевала выклевать хоть одно зерно.

Лукреция продолжала рассказывать о всяческих приготовлениях, которые выполнялись для того, чтобы устрашать духов и демонов, но Сендрин слушала ее лишь краем уха. Она больше наблюдала за тем, как стоящие вокруг поля женщины наклонялись и также закапывали отдельные зерна в пыльный грунт. Согласно рассказу Лукреции, это было вторым этапом ритуала. В последнюю очередь, как она объяснила, начнется собственно посев, сопровождаемый дальнейшими церемониями, направленными на то, чтобы в течение следующих дней пошел дождь.

После того как женщины удалились с поля, все остальные собрались в группу и устремились на другую сторону деревни.

— Что они теперь собираются делать? — спросила Сендрин. — Разве ты не говорила, что далее должен следовать посев?

Близнецы снова обменялись одним из тех многозначительных взглядов, которые все больше беспокоили Сендрин. Что-то происходило в деревне, и девочки, похоже, и не думали говорить ей о том, что же это было. Ей стало понятно, что на самом деле речь шла вовсе не о ритуале сева.

Теперь группа приближалась к хижине, которую охраняли восемь мужчин, вооруженных короткими копьями и ножами. В первый раз Сендрин осознала, что ни на одном из туземцев не было европейской одежды, которую они носили во время работы в поместье. Здесь на всех были только платки и набедренные повязки.

Даже на расстоянии можно было отчетливо разглядеть, что возле охраняемой хижины раньше стояли и другие строения. Отдельные столбы и глубокие ямы выдавали, что строения были перенесены в другое место. Возникло свободное пространство примерно двадцать на двадцать метров, в центре которого стояла лишь одна хижина.

Группа людей расположилась на почтительном расстоянии от хижины, образовав круг.

— Что они там делают? — спросила Сендрин, затаив дыхание. Вопрос Сендрин, казалось, причинил Саломе боль, но ни одна из девочек не ответила.

— Черт возьми, что там происходит? — Тон Сендрин был резким, и даже она это почувствовала. Ужасное предчувствие охватило ее.

Восемь мужчин, охранявших хижину, были крупнее других. Это были гереро, догадалась Сендрин. В принципе, в этом не было ничего необычного. Она знала, что в деревне жили представители самых разных племен. Саны, конечно, превосходили своей численностью остальных, но были также гереро, несколько нама и три или четыре семьи дамара. Тем не менее при виде вооруженных воинов у нее озноб пробежал по спине.

Неприятное чувство переросло в настоящий ужас, когда из хижины внезапно раздались отчаянные крики, перемежаемые плачем маленьких детей. По-прежнему никого не было видно. Восемь сторожей заботились о том, чтобы ко входу никто не подходил.

Сендрин схватила Лукрецию за плечи и грубо дернула, разворачивая к себе лицом.

— Что за люди в хижине? — набросилась она на девочку.

Лукреция повернула голову, чтобы посмотреть на Салому, но Сендрин стала между ними.

— Рассказывай, я жду!

Лукреция по-прежнему ничего не говорила, просто твердо сжимала губы, быть может, от страха, а может, из чистого упрямства.

— Это люди-гиены, — проговорила Салома за спиной Сендрин. — Они едят детей.

Сендрин освободила Лукрецию, которая со слезами на глазах стала растирать плечи.

— Что ты говоришь?

Салома медленно кивнула, чтобы придать вес своим словам.

— Люди-гиены. Гереро хотят убить их и преподнести богам как жертву — для хорошего урожая.

Сендрин от волнения не хватало воздуха.

— Вы привели меня сюда, чтобы присутствовать при казни?

Близнецы, пристыженные, молчали.

— Что это вы удумали? — зашипела она в ярости.

— Здесь это не является чем-то необычным, — стала оправдываться Лукреция. — Это происходит время от времени, раз или два раза в год.

— Это правда, — подтвердила Салома. — Мы подумали, что вам было бы интересно на это посмотреть.

— Это ты так подумала или твоя сестра? — потребовала ответа Сендрин.

Салома опустила голову, в то время как Лукреция больше не смогла сдерживать слез.

— Вы терпеть меня не можете! Я вам никогда не нравилась!

— Глупости! — возразила Сендрин. Но, конечно, малышка была права: Салома всегда была ее любимицей — и оправданно, как оказалось. Саломе никогда не пришла бы в голову столь отвратительная идея.

Это дети, напомнила она себе. Как ты можешь обижаться на них, если они интересуются такими вещами?

Она вспомнила о том, как Элиас рассказывал ей однажды, что он и несколько других мальчишек пробрались на военный полигон. Словно завороженные, они наблюдали, как карательная команда привела и расстреляла солдата. Смертельный приговор был там, дома, таким же обыденным делом, как и здесь, — с тем различием, что туземцы действовали согласно своим законам.

Она еще раз посмотрела вниз, на деревню. Люди вокруг хижины начали петь, очень спокойно, почти печально. Крики внутри хижины стали еще резче, и один раз, когда входная дверь содрогнулась от удара изнутри, один из гереро вслепую ткнул копьем в дверь из плетеных ветвей. На одно мгновение в хижине воцарилась тишина, затем крики возобновились, еще более отчаянные. Сендрин притянула девочек к себе и обняла их.

— Не смотрите туда.

— Но вы же смотрите, — заупрямилась Салома.

Голос Лукреции прозвучал с еще большим упрямством.

— Мы это уже часто видели. Достаточно часто.

Сендрин попробовала одновременно держать в фокусе и хижину, и лица близнецов.

— Что такое люди-гиены? — спросила она.

— Злые духи в обличье человека, — пояснила Лукреция. — У них два рта: один, которым они говорят, такой же, как у любого из нас, и второй, настолько сильный, что они могут разгрызть зубами человеческую кость. Второй рот невидимый и показывается только тогда, когда они голодные.

Восемь сторожей теперь отступили от хижины. Вместо них к хижине с разных сторон приблизились две женщины. Они несли в каждой руке по пылающему факелу.

— Они сжигают их! — воскликнула Сендрин.

Близнецы закивали.

— Только огонь может уничтожить злых духов, — пояснила Лукреция.

— Тебе об этом тоже рассказала София?

— Может быть.

Сендрин была слишком захвачена тем, что происходило в деревне, чтобы продолжить расспросы. Она непременно расскажет Мадлен об этой Софии. Хозяйка сама решит, что следует держать детей подальше от нее.

Чувствуя себя совершенно беспомощно и как будто в одном из своих снов, она видела, что женщины поднесли к хижине огонь. До сих пор было неясно, сколько людей было заперто в ней. Если судить по крикам, то их было как минимум полдюжины. Целая семья, внезапно подумалось Сендрин. Там, внизу, убивали целую семью!

Стены хижины были сплетены из ветвей и соломы и обмазаны глиной и навозом. Огонь жадно скользнул вверх по стенам, но еще не охватил всю хижину. Зрители, пение которых было похоже на смех и заглушало треск огня, отступили дальше. В нескольких местах возникли проемы в кольце людей, когда дети покинули свои места и уцепились за матерей. Восемь гереро также отдалились, при этом бдительно следя за входом.

Густой дым поднимался вверх, и уже первые языки пламени, словно полчища раскаленных насекомых, покрыли стены, все ближе подбираясь к кровле из соломы и ветвей. Огонь охватил также дверь, и она начала гореть ярким пламенем. Внезапно она треснула пополам фейерверком из горящих ветвей. Из огня показался, шатаясь, человек. Это был мужчина, вскоре за ним последовала женщина, оба опустились на четвереньки и начали издавать звуки, похожие на кашель. Сендрин подумала, что это из-за дыма, но в следующий момент, вышедшие из хижины, как хищники, бросились на охранников гереро. Толпа завизжала, рассыпалась. Многие побежали, другие укрылись под защитой близлежащих хижин и наблюдали за происходящим с безопасного расстояния.

Мужчина и женщина, от копоти такие черные, как их собственные тени, схватили по одному гереро и повалили на землю. Пока Сендрин, словно парализованная, смотрела на все это, оба нападавших щелкнули зубами у горла своих жертв. И прежде чем хоть один из охранников смог поднять копье, мужчины на земле были мертвы. Кровь фонтанировала из их разорванных артерий. Трупы еще судорожно вздрагивали, когда мужчина и женщина бросились к следующим вооруженным охранникам.

Люди-гиены, подумала Сендрин удивленно. Но это же невозможно!

Копье откинуло женщину в сторону, второе попало мужчине в плечо. Тем не менее оба продолжали цепляться за своих жертв, били и кусали их, и скоро на земле лежал третий окровавленный гереро. Но были повержены также и оба нападавших. Женщина с жалобными стонами перекатилась на бок, пытаясь, очевидно, бросить взгляд на горящую хижину, в то время как мужчина был пронзен одновременно двумя копьями. Через мгновение оба были мертвы.

Сердце Сендрин билось так сильно, что близнецы должны были слышать его громкий стук. Но они были слишком заняты тем, что пытались освободиться из рук Сендрин и посмотреть на бойню в деревне.

Кровля хижины обрушилась фейерверком брызжущих искр и сверкающих огней. Изнутри уже давно не доносилось никаких криков.

Через минуту Сендрин узнала истинную причину этой тишины. Трое детей — две девочки и маленький мальчик — воспользовались замешательством, возникшим при нападении на охранников, и выбрались из огня. Все трое были настолько плотно покрыты копотью, что непонятно было, есть ли у них ожоги.

Сендрин от волнения едва могла дышать. Родители этих детей посеяли панику среди жителей деревни своим нападением на охранников, чтобы дети смогли совершить побег. Для этого они пожертвовали собственными жизнями.

Теперь и другие обнаружили убегающих детей. Раздались громкие крики, но никто не решился следовать за беглецами. Один из выживших охранников бросил вслед им копье. Оно достигло своей цели, ударив одну из девочек между лопатками. С глухим криком она упала на землю.

Из одной хижины показался мужчина и бросился ко второй девочке. Она кричала и вырывалась из рук нападавшего. Маленький мальчик, самое большее четырех или пяти лет, остановился, он выглядел в тот момент так, как будто хотел броситься со сжатыми кулаками на мужчину, державшего его сестру. Но девочка что-то прокричала ему, какое-то одно слово несколько раз подряд, пока мужчина не зажал ей рот рукой. Однако мальчик понял. Он быстро помчался на своих коротких ножках дальше, мимо крайних хижин, затем вверх по склону, по направлению к Сендрин и близнецам.

Двое гереро подбежали к мужчине с визжащей девочкой и грубо оттолкнули его в сторону. Через секунду девочка неподвижно лежала на спине, оцепеневшая от страха, немигающим взглядом глядя в небо. Затем гереро обеими руками поднял копье и с силой направил его вниз, прямо в грудную клетку девочки.

Сендрин закричала, раздался пронзительный крик, полный возмущения и ужаса. Она выпустила близнецов и выпрыгнула из убежища. Не размышляя, она помчалась вниз по склону, спотыкаясь, снова и снова подвергаясь опасности запутаться в подоле своего длинного платья. Когда она встретила мальчика, она схватила его на руки и крепко прижала к себе, пока он не перестал сопротивляться. С высоко задранным подбородком ожидала приближавшихся туземцев.

Она допускала, что мужчины убьют ее, так же как убили остальных. Покровительница ребенка-гиены, проносилось у нее в голове снова, снова и снова.

Они убьют тебя. Да, они сделают это в любом случае.

Но мужчины с копьями остановились за пять шагов до нее, а за ними толпились, напирая, жители деревни. Гереро размахивали своим оружием, другие издавали гневные крики на их быстром непонятном языке. Но никто не решался подойти.

— Я беру с собой этого ребенка, — громко сказала Сендрин и сама была удивлена тем, как уверенно и спокойно прозвучал ее голос. «Это шок», — подумала она, волнуясь. Ее страх мог вернуться каждое мгновение. Пусть судьба будет к ней милосердна, если она проявит слабость!

— Я беру этого ребенка с собой, — повторила она и повернулась в сторону близнецов, которые уставились на нее широко распахнутыми глазами.

— Стоять! — раздалось позади нее.

У говорившего был сильный акцент.

Сендрин остановилась, но не обернулась.

— Это не ребенок, — раздался тот же голос. — Это дух. Злой дух.

Сендрин снова медленно тронулась в путь, не обращая внимания на говорящего. Волнение за ее спиной усилилось, и через несколько шагов впереди нее в скалу воткнулось, сверкнув искрами, копье. Метатель промахнулся намеренно. Это было только предупреждение.

Сендрин продолжала идти. Постепенно она начала осознавать, на что пошла. Повсюду в стране бушевало восстание гереро, и она не нашла ничего лучшего, как вступить в спор со всей деревней туземцев. Возможно, теперь она будет виновата в том, что беспорядки перекинутся и на их поместье. Но в настоящий момент ей даже это было безразлично.

Ребенок на ее руках был достаточным стимулом для того, чтобы не позволить себе поддаться влиянию подобных мыслей. Она была учителем. Она готовила детей к будущей жизни. И этому мальчику она спасла бы жизнь в любом случае, совершенно независимо от того, какие шансы были у нее самой. Лучше бы она умерла сама, чем оставила мальчика на расправу кровожадной своре. Господи сохрани, и это были те люди, которые с утра до вечера заботились о семье Каскаденов… Те же люди, которые по ночам охраняли дверь ее комнаты! В этот момент они казались ей жителями другого мира, жестокого и невыразимо чужого.

— Фрейлейн, — позвал ее туземец, — вы делаете ошибку. Ребенок злой. Очень злой.

— Вот как? — Она по-прежнему не останавливалась, не оглядывалась назад. — Что он сделал? Сжигал людей? Убивал детей?

— Не судите нас. Это вас не касается.

Она сделала лишь пренебрежительный выдох и шла дальше. Активные споры за ее спиной не утихали, туземцы продолжали следовать за ней. Она прошла уже примерно три четверти пути до близнецов. Девочки были бледнее мела. Салома выглядела так, как будто каждое мгновение могла разреветься.

— Бегите к дому! — шикнула она на них, но тотчас передумала. — Нет, подождите! Мы пойдем вместе. Так надежнее.

Она достигла скал и вскоре уже стояла вместе с близнецами на вершине холма. Шарканье ног и вопли многочисленных туземцев приблизились. Они догоняли ее. Медленно, не нападая, они следовали за ней.

Сендрин решительно обернулась.

— Остановитесь! — прокричала она толпе. Она с ужасом увидела, как их было много. Четыре или пять десятков чернокожих, в том числе вооруженные гереро в первом ряду. — Вы должны остановиться!

Толпа повиновалась. Только сан, который заговаривал с ней, сделал шаг вперед, по направлению к ней.

— Вы не можете этого сделать, — сказал он. Позади него умолкли все остальные. — Вы не знаете ничего о нас. Ничего об этом ребенке.

Она не поддалась на это.

— Кто ваша хозяйка? — спросила она вместо этого.

— Хозяйка дома, — ответил сан после короткого промедления и одновременно знаком удержал гереро, который хотел напасть на Сендрин. Вооруженный, почти на две головы выше сана, тот с ворчанием повиновался.

— Мадлен Каскаден также и моя хозяйка, — проговорила Сендрин. — Я подчиняюсь только ей. Что дает тебе право задерживать меня? — произнося эти слова, она почувствовала себя плохо, резкие интонации были чужды ей.

— Господа никогда не вмешиваются в наши дела, — возразил сан. — Это… — он поискал правильное слово, — неписаный закон.

— Закон, который нигде не записан, не является законом, — парировала она. — Но записано, что один человек не может лишать жизни другого.

— То, что вы держите в руках, не является человеком.

Не было никакого смысла приводить дальнейшие аргументы. Кивком она дала понять близнецам, что можно двигаться дальше. Когда она последовала за ними, мальчик еще крепче прижался к ее груди, он это сделал сразу после того, как перестал вырываться. Он доверял ей.

Выпрямившись, она шагала вниз по склону, к долине Каскаденов. Скоро они уже были среди виноградных лоз. Сендрин не смотрела назад, но слышала, что выкрики туземцев снова переросли в дикие споры. Затем шум стал слабее. Несмотря на всю свою ярость, они не решались поднять руку на белую. Пока не решались. Сендрин знала, что нажила себе за один раз десятки врагов. Не считая того, что с ней может случиться, если в долине действительно дело дойдет до восстания.

Мальчик-сан был очень маленьким и легким. Все же ее руки постепенно онемели, и незадолго до того, как они достигли наружной стены садов, она вынуждена была опустить его на землю. Какое-то мгновение она опасалась, что он сорвется с места и убежит, но ее опасения были напрасны. Безмолвно, безо всякого выражения на лице он бежал рядом с ней и держался за ее руку.

Оба сана на входе удивленно воззрились на них, когда заметили мальчика. Но, очевидно, они не знали, кто это был, и, подозрительно осмотрев его, утратили к нему всяческий интерес. «Хорошо, — ехидно подумала Сендрин, — скоро вы узнаете, кому позволили пройти».

Она отослала измученных девочек в их комнаты, чтобы они могли умыться и переодеться. Сама она в нерешительности осталась стоять перед домом. К кому ей обратиться? Тит находился, как обычно, в пути, а Мадлен, при всей своей любви к ближнему, не сможет понять, как она могла настроить против себя всю деревню, да к тому же в такие неспокойные времена. Разве не сказали близнецы, что такие казни случаются нередко? Мадлен не вмешивалась в это раньше, и сегодня она наверняка не изменила бы своего мнения.

Значит, оставался только Адриан. Сендрин побежала, держа маленького сана за руку, к конюшням, но там она узнала, что Адриан рано утром уехал верхом в Виндхук.

Чувство отчаяния и безнадежности охватило ее с новой силой. До сих пор она не осознавала того, что сделала, в полной мере. А сейчас под ударом судьбы сломались все внутренние барьеры, и в ее воображении возникли видения размахивающих оружием гереро, которые заживо сжигали ее вместе с ребенком. Она была предоставлена сама себе. Не было никого, кто мог бы дать ей совет.

Она пошла в сарай и успокаивающе заговорила с малышом, но лишь убедилась в том, что он не понимал ни слова из того, что она ему говорила. Впрочем, она, кажется, гораздо более нуждалась в утешении сама, нежели это требовалось ему. Мальчик выглядел безразличным, наверное, он был в шоке. Кто ему сейчас был нужен — так это врач или хотя бы кто-то, кто мог бы поговорить с ним о том, что случилось с его семьей.

Наконец она придумала, что нужно было делать. Сендрин приказала конюхам приготовить упряжку. Она взяла кучером сана, который, как она знала, мог носить оружие.

Вскоре после этого упряжка покатила к воротам. Сендрин замотала мальчика в одеяло и обняла его. Он все еще беспрекословно подчинялся ей.

Она не решалась посмотреть назад, из страха увидеть в одном из окон Мадлен. Но последствия ее решения были ей давно безразличны. Главное, чтобы она доставила ребенка в надежное место. Все другое уже очень давно находилось вне ее власти.

На небе собирались дождевые тучи. Боги приняли жертву сельских жителей.

Под серым покрывалом облаков Виндхук выглядел еще меньшим, чем обыкновенно, каким-то немного потерянным. Несмотря на мрачную погоду, очень хорошо просматривалась местность в северном направлении. Отдельные капли уже падали с неба, но дождь еще не начался.

За все время пребывания Сендрин на Юго-Западе до сих пор не выдалось ни одного дождливого дня. И пусть много раз она желала влаги и прохлады, как раз теперь она чувствовала настоятельную потребность в солнечном свете. Так сильно она уже привыкла к этой стране и яркому свету над ней. Потемневшее небо теперь еще более угнетающе действовало на ее настроение, чем это бывало когда-то дома, в Бремене. Ясный как стекло вид до самого горизонта, воздух, который, кажется, вибрировал от напряжения, и тусклые сумерки создавали впечатление полной заброшенности. Ее надежды заметно таяли.

Упряжка миновала ферму на краю Виндхука, повернула на одну из более широких улиц и проехала мимо белых колониальных строений. Сендрин попросила сана, чтобы он высадил ее на вокзале. Она не хотела, чтобы мужчина увидел, куда она пойдет с мальчиком.

Вскоре она и малыш уже двигались пешком. Она снова почувствовала, что за ней наблюдают со всех сторон, на этот раз для этого были все основания. Молодая белая женщина, которая держит за руку мальчика-сана, должна была, несомненно, обратить на себя внимание. Никто не окликал ее, но многие смотрели ей вслед, некоторые на улице, открыто, но большинство — скрываясь за припорошенными пылью стеклами.

А затем, так же неожиданно, как и в первый раз, она внезапно оказалась в квартале санов. Женщины, сидящие перед хижинами, внимательно смотрели на нее, а кучка детей снова увязалась за нею. Мальчики и девочки атаковали маленького сана вопросами, которых она не понимала и на которые ребенок никак не реагировал. Лучше всего было бы найти немецкого врача, но внутренний голос подсказывал ей, что маленького сана надежнее всего спрятать среди его соплеменников, при условии, что никто не узнает об обстоятельствах, из-за которых мальчик покинул деревню.

Ее опасения вскоре рассеялись. Никто не выказывал робости перед ребенком, никто, кажется, не находил в нем ничего такого, что разглядели жители деревни. Саны, похоже, не утруждали себя контактами друг с другом вне своих семейных союзов, и такая их склонность к обособленности могла оказать мальчику неоценимую услугу. Вряд ли кто-то из санов деревни Каскаденов забредет сюда и узнает его.

Женщины поднялись со своих мест у очагов и окружили Сендрин и ребенка. Одна из них протянула руку мальчику, и Сендрин подтолкнула его к ней. Женщина наклонилась и заговорила с ребенком, не получив при этом никакого ответа. Мальчик, остановившимся взглядом смотрел сквозь нее. Черты лица женщины стали суровее, и она с подозрением направила свой взгляд на Сендрин. Она защелкала что-то на языке санов, и немедленно толпа женщин вокруг Сендрин стала еще теснее.

Страх судорожно сжал ей горло. Сендрин тотчас ощутила направленную на нее плохо скрываемую враждебность. Женщина, которая заговорила с ней, подняла теперь мальчика на руки и надавила на его неприкрытую грудь. Ребенок тупо смотрел через ее плечо, не реагируя ни на нее, ни на Сендрин.

Но у Сендрин были в этот момент более важные заботы, чем поведение малыша. Женщины, кажется, обвиняли ее в таком состоянии ребенка. Она пролепетала несколько фраз, смысл которых едва ли могла понять сама, и хотела было отступить назад. Но там стеной стояли женщины-саны, выражение лиц которых давало понять, что они не пропустят Сендрин. Вместо этого толпа вокруг нее стала еще теснее, и вот уже Сендрин отделял от угрожающих ей женщин самое большее один метр. Она была выше каждой из них почти на голову, но, если бы она начала оказывать сопротивление, можно было бы предвидеть, что ей не выстоять долго, учитывая большой численный перевес. Если не произойдет чуда, она пропала.

Чудо явилось в образе маленького мужчины, который вышел из одной хижины и, дико жестикулируя, набросился на женщин. Кольцо немедленно расступилось, и мужчина вступил в центр круга.

Сендрин сразу узнала это лицо. Это его она видела ночью на руднике. Лицо, которое в темноте склонилось тогда над ней.

— Я говорю на твоем языке, — сказал мужчина почти без акцента. Его голос звучал как шелест ветвей акации, сухо и ясно. — Доверься мне.

Ее внезапный испуг на мгновение сменился надеждой. Но она тотчас сказала себе, что было бы смешно доверять мужчине, который ворвался ночью в ее комнату.

Сан заговорил с женщинами громко и отрывисто, затем вышел вперед и погладил рукой черные курчавые волосы малыша. Он обменялся несколькими словами с женщиной, которая держала ребенка на руках, затем отослал ее прочь.

— Она позаботится о мальчике, — повернулся он к Сендрин. — Не беспокойся больше о нем.

Было так необычно, что он обращался к ней на «ты». Уже на протяжении бог знает скольких месяцев никто этого не делал. Из-за этого она начала ощущать себя старухой.

Сан даже не притронулся к ее плечу, и, тем не менее, она чувствовала силу, исходящую от него. Его народ мог не признавать никаких предводителей, но сразу было видно, что этот мужчина имел большое влияние на соплеменников. Одно лишь то, что разгневанные женщины сразу же удалились к своим очагам, свидетельствовало о силе его слов.

— Иди со мной, — приказал он и указал на хижину, из которой он вышел. Она стояла в нескольких шагах от дороги. Очаг рядом со входом был холодным, пепел уносился ветром.

— Я бы лучше отправилась домой, — ответила Сендрин, пытаясь говорить решительно.

Сан сочувственно улыбнулся. Как у всех мужчин его народа, морщинистое лицо не выдавало его возраста. Другое дело, тело: оно было жилистым, обтянутым потемневшей кожей. Сендрин предположила, что он был не старше сорока лет.

— Я сказал женщинам, что расспрошу тебя о ребенке, — пояснил он. — Если ты захочешь уйти, они подумают, что ты убегаешь от меня. Они задержат тебя.

Она старалась выдержать взгляд его колючих глаз.

— Ты был в моей комнате.

— Мы поговорим, — сказал он твердо, — но не здесь, на улице, — и он снова указал на хижину.

Сендрин неуверенно оглянулась по сторонам. Женщины снова сидели перед своими хижинами, но все напряженно наблюдали за ней.

— Ты не причинишь мне зла?

Он издал кудахтающий смех.

— Почему я должен причинить тебе зло? Кроме того, посмотри на себя. Ты гораздо крупнее, чем я.

— Рост не имеет в этой стране никакого значения.

— Это ты все же усвоила.

Это прозвучало так, словно он знал о ней намного больше, чем ей этого хотелось. Но был ли у нее другой выбор, кроме как пойти с ним? Враждебные взгляды женщин не оставляли никаких сомнений в том, что для нее было бы лучшим повиноваться сану.

— Я пойду, — сказала она. — При условии, что скажешь мне, что ты искал той ночью в моей комнате. — Она находила, что фамильярное обращение между ними выглядело фальшивым или надуманным, но было бы нелепо настаивать дальше на той форме общения, которой он не придавал, судя по всему, никакого значения.

— Как я уже сказал, мы поговорим об этом, — он кивнул ей. — Внутри.

— Скажи мне, как тебя зовут.

— Кваббо, — ответил он. — На твоем языке это означает «сон».

Словно оглушенная, она последовала за ним к хижине. На косяке двери висел полуразложившийся труп щенка. Мухи жужжали вокруг мертвого животного. Кваббо заметил, что вид щенка вызвал у Сендрин отвращение, и объяснил, что это надежное средство от злых духов. Он предложил ей обеспечить себя таким же, утверждая, что скоро ей может понадобиться подобная защита. Она отказалась, выразив на своем лице недовольство. Сендрин не обратила внимания на то, насколько серьезным было его предложение.

Стены тесной хижины были снаружи и внутри обмазаны навозом, распространяющим неприятный запах. Вряд ли сам запах навоза вызывал отвращение, к нему примешивались какие-то неприятные запахи трав или растертых цветков. В углу находилась прямоугольная глиняная лежанка, на которую была брошена соломенная циновка. Два сиденья, тоже из глины, выступали из противоположной стены. Рядом с одним из них находился деревянный чан с водой, на краю которого лежал кусок самодельного мыла, сильно пахнущего аммиаком.

— Ты хочешь есть? — спросил Кваббо.

— Нет никакой необходимости быть вежливым, — холодно возразила Сендрин. — Я здесь не по своей воле.

— Но у тебя есть вопросы, которые ты хотела бы задать мне.

— Ты ответишь на них?

— Посмотрим.

Он указал на оба сиденья, и они присели, оказавшись на расстоянии трех шагов друг от друга. Такая дистанция немного успокоила Сендрин.

— Что ты искал в моей комнате? — спросила она.

— Я никогда не был в твоей комнате.

— Это ложь. Я узнала тебя.

— И все же я никогда не переступал порог твоей комнаты.

— Ты будешь отрицать то, что ты был на руднике, когда я с девочками приезжала туда?

— О нет, — спешно возразил он, — конечно, я был там. Я видел тебя.

— Ты стоял рядом с моей кроватью.

Маленький туземец хитро ухмыльнулся.

— Ты видела меня в своей комнате, но меня там не было, — его ухмылка стала еще шире. — Это был только кваббо. Только сон.

— Буквоедство, — проговорила она, — и ничего больше.

— Что это значит — буквоед…

Она прервала его.

— Это значит, что ты говоришь, ничего при этом не рассказывая.

Кваббо поднял бровь.

— Вот как? В вашем языке действительно есть слово с таким смыслом? Это странно.

Она все меньше понимала то, что он говорил, однако постепенно пришла к убеждению, что он был неопасен.

— Ты закрыл мне той ночью рот. Я не могла кричать. Сны не имеют рук.

— О нет, у них есть руки! — сказал он быстро. — У некоторых есть даже зубы. От них ты особенно должна беречься.

— Если ты хочешь посмеяться надо мной, то…

— Нет, — перебил он ее. — Этого я не хочу. Но, вероятно, ты не сможешь это понять. Пока не сможешь. — Он, казалось, задумался, так как помедлил, прежде чем продолжил говорить. — Ты владеешь даром, талантом, но ты не умеешь его ценить. Ты смотришь на вещи и внезапно узнаешь о них что-то, чему на первый взгляд нет объяснения. Дело обстоит таким образом или я неправ?

Она подумала о сооружении термитов, но ей не хотелось признать, что Кваббо прав. Это выглядело так, словно он требовал, чтобы она раскрыла свои самые потаенные желания.

— Ты стыдишься, — сказал он. — Сначала каждый из нас ведет себя так.

— Из нас?

— Мы — шаманы. Ты — одна из нас.

Она рассмеялась чересчур громко и резко.

— Это самое невероятное, что я до сих пор слышала в этой стране.

— Вот как? — Он пожал плечами. — Ты привыкнешь к этому.

— Я так не думаю, — возразила она и поднялась. — Я могу теперь идти?

— Конечно. — Он остался сидеть и выглядел при этом вполне непринужденно. — Я думал, что у тебя больше вопросов. Важных вопросов. Например, что представляют собой люди-гиены.

Она резко остановилась на выходе и обернулась.

— Ты знаешь об этом?

Он снова кивнул.

— Ты спасла мальчика от сожжения.

Некоторое время она пристально смотрела на него без всякого выражения на лице. Затем вернулась и села на свое место.

— Почему ты не рассказал женщинам об этом?

— Ты в этом уверена? — спросил он хитро. — Я и не знал, что ты понимаешь наш язык.

— Я и не понимаю. Я… — Она замолчала, сообразив, что он направил ее мысли в другом направлении. — Это только мое впечатление. Женщина была добра к малышу. Такого бы не случилось, если бы она знала, что он из себя представляет.

— Возможно, это так и было, — таинственно заметил Кваббо. — Однако ты знала это, не так ли? А почему? Потому что ты неосознанно приложила усилия, чтобы понять меня. Ты была настолько обеспокоена участью малыша, что смогла почувствовать, что я сказал женщинам. Великие шаманы владеют этой способностью.

— Но это же смешно. Я из Европы. Там не бывает никаких шаманов.

— Почему ты так в этом уверена?

— Я чужая в этой стране. Я не знаю вашу культуру, я верю в иных богов. Я даже думаю не так, как вы.

— Это все не имеет ничего общего с твоим талантом.

У нее исчерпались все аргументы. Было мало благоразумных доводов в пользу утверждения Кваббо, но столь же мало их противоречило всему сказанному. Это было похоже на то, как убежденного атеиста пытаются обратить в христианство.

— Почему ты последовал за мной в Виндхук? — спросила она наконец. — Ты был в группе охраны или?..

К ее удивлению, на мгновение он опустил глаза. Ей в самом деле удалось смутить его? Но он снова резко поднял голову — в его взгляде блестела усмешка.

— Ты можешь узнать это, — сказал он, — если действительно этого хочешь. Ответ ты найдешь в себе.

Почти такие же слова использовал Адриан. Слушайте голос у себя внутри. Постепенно она начинала чувствовать себя жертвой какого-то тайного заговора. Здесь каждый, вероятно, полагал, что знает ее лучше, чем она себя.

Но внезапно в ней возникло что-то, какое-то знание, которого секунду назад еще не существовало. Знание — и уверенность.

— Ты наблюдал за мной, — тихо сказала она, — когда Тит водил нас с детьми на экскурсию. Ты почувствовал во мне что-то — что-то из этого… таланта. Ты хотел поговорить со мной, поэтому ты пришел в мою комнату и потом отправился за мной в Виндхук.

— И да и нет, — проговорил Кваббо. — Но ты делаешь успехи. Ты больше не противишься тому, что есть в тебе. Это хорошо. — Он одобрительно кивнул ей, словно просил продолжать исследования. — Все, что ты сказала, правда. За одним исключением: я никогда не был в твоей комнате, и это тоже правда. Но ты тоже являлась мне той ночью. Возможно, тебе не было об этом известно, но ты обратила на меня внимание в тот день на руднике. Так же, как я почувствовал твой талант, ты почувствовала мой. Поэтому мы встретились во сне.

Она вспомнила об окне, через которое никто бы не смог проникнуть в комнату, о дважды повернутом ключе в дверном замке. Она уже тогда решила, что ее ночной посетитель — это не более чем сон.

Кваббо, сказал он, на твоем языке значит «сон». Чем дольше она размышляла над всем этим, тем больше запутывалась.

— Я ничего не понимаю.

— Конечно, ты понимаешь. Только ты все еще сопротивляешься. Но это изменится. Вероятно, уже скоро. Тогда ты будешь готова к тому, что произойдет.

— Что ты имеешь в виду?

— Имей терпение. Сначала научись идти по пути, прежде чем подумаешь о цели.

О чем он говорил? Путь, цель, то, что произойдет… С нее хватит, теперь уже окончательно.

Она хотела резко встать и покинуть хижину, как вдруг снова вспомнила о ребенке.

— Что будет с малышом? — спросила она. — Он здесь в безопасности?

— Это человек-гиена, — ответил Кваббо, словно не требовалось никаких дальнейших пояснений.

Озноб охватил ее с головы до ног.

— Значит, вы его убьете?

— Нет, пока никто не узнает правду. Я никому не скажу об этом. — Он пожал плечами, жест беспомощности. — Но ты не знаешь людей-гиен. Участь мальчика предрешена. Он станет человеком-гиеной, когда почувствует голод. Такое происходит не впервые.

— Ты действительно веришь в то, что существуют люди, которые превращаются в животных? — Ей тотчас ударил в нос острый запах аммиака, исходящий от мыла. Он вызывал жжение в носу и в горле.

— Человек-гиена никогда не показывает свое истинное лицо в присутствии своей жертвы, — пояснил Кваббо. — Если бы он показался тебе в своем животном виде, он никогда не смог бы позже съесть тебя. Поэтому он обнаруживает свою настоящую сущность только в тот момент, когда разрывает тебе горло. Это закон богов, которому следуют также и люди-гиены. Если они не голодны, они любезны и приятны на вид. Но если они показывают тебе свое лицо гиены, то с тобой покончено. Тебя удивляет, что он появился перед тобой в образе безвредного ребенка, а не монстра?

— Он и есть безвредный ребенок!

— Это покажет будущее. Редко удается поймать человека-гиену. Почти все истории, которые я слышал о них, плохо заканчивались для охотников. На них всегда нападают и съедают.

— Теперь я действительно хотела бы попасть домой.

Он невозмутимо кивнул.

— Как хочешь. Я рад, что мы поговорили друг с другом. Подумай над тем, что я тебе сказал. Задай себе некоторые вопросы. Проверь себя.

— Да… Да, разумеется, — промолвила она, запинаясь, и поднялась. — Удачи тебе, Кваббо.

— До встречи, — попрощался он и посмотрел ей вслед. — До встречи, Сендрин Мук.

Взгляды женщин следовали за нею до тех пор, пока она не покинула поселение санов, только тогда они вернулись к своей работе. Начался легкий моросящий дождь, который жадно поглощался высушенной землей саванны. Когда Сендрин еще раз обернулась, она увидела, что саны обратились лицами к небу, их губы безмолвно шевелились.

— Извините, — проговорил голос у нее за спиной. — Извините, пожалуйста.

Сендрин как раз пересекала улицу перед вокзалом, когда ей стало ясно, что обращаются именно к ней. Она раздраженно повернулась.

На деревянной веранде, устроенной перед четырьмя маленькими магазинами, стоял старый белый мужчина. Ему наверняка было более шестидесяти лет, и Сендрин бросилось в глаза то, что он держался за опору навеса. Его штаны и жилет были черного цвета, из-под жилета выглядывала светлая рубашка. У него были белые, сверкающие серебром волосы. За его левым ухом торчал карандаш.

— Простите меня, моя госпожа, — сказал он. Дождь в течение последних минут усиливался и покрывал морщинистое лицо старика влагой. — Не сочтите меня, пожалуйста, назойливым. Не найдется ли у вас свободной минутки для меня?

Импульсивно она хотела ответить отрицательно, но врожденная вежливость удержала ее от этого.

— Идет дождь, — сказала она. — Я бы хотела как можно быстрее попасть домой.

— Идите сюда, под крышу, — предложил он. — Я обещаю, что не задержу вас долго.

После беседы с Кваббо и всего того, что произошло в деревне санов, у нее не было настроения для любезной беседы. Она была внутренне взбудораженной и чувствовала, что произошедшие события скоро потребуют от нее какой-то дани. Уже теперь она была изнеможенной до головокружения.

— В другой раз, — извинилась она и хотела продолжить путь.

— Вот, — крикнул ей мужчина вслед. — Это для вас.

Когда она повернулась, старик вытащил из-за спины черный плащ. Он висел на его руке как мертвая ворона с обвисшими крыльями.

— Для меня? — спросила она недоверчиво.

— Как вы заметили, идет дождь. Вы простудитесь.

Она медленно приблизилась к мужчине. Он отступил на пару шагов, чтобы она смогла зайти под навес магазинчика.

— Я видел, что вы несколько раз заглядывали в мой магазин, — продолжал он и движением головы указал на темную витрину с манекеном. Сендрин с облегчением обратила внимание на то, что подтаявшее лицо куклы смотрело в другую сторону.

— Вот как? — спросила она.

— Да, и я подумал, что в такую погоду вы, вероятно, захотели бы зайти и осмотреться, — он улыбнулся, любезный пожилой господин. — Помещение небольшое, но зато сухое. А здесь, снаружи, вы определенно ничего интересного не увидите. — Внезапно он вспомнил о плаще. — Ах, это я хотел бы подарить вам.

Для длительной поездки в открытом экипаже плащ был бы очень кстати, вне всяких сомнений. Однако она покачала головой.

— Это очень любезно с вашей стороны. Но я не привыкла принимать подарки от незнакомых людей.

— О Боже, — вырвалось у него, — я смутил вас. Святые небеса, это вовсе не входило в мои планы. Конечно же, вы можете когда-нибудь вернуть мне плащ. Я уверен, что вы не испортите его. Рассматривайте это так, что вы просто взяли его в долг.

— Я боюсь, что это почти то же самое, — решительно сказала она.

— Нет? — он печально перевел взгляд с нее на плащ и опустил руку. — Ну, я действовал из лучших побуждений и… — он не закончил предложение и сказал вместо этого: — Видите ли, я был священником, прежде чем… ну, прежде чем я открыл этот магазин.

Она удивленно посмотрела на него, пытаясь увидеть его глаза, но он по-прежнему смотрел на землю.

— Вы — священнослужитель?

— Я был священнослужителем, боюсь, что так звучит правильнее. — Он оживился и внезапно снова посмотрел на нее. — Да, я, пожалуй, был им. Позвольте, я представлюсь? Якоб Гаупт — это мое имя — некогда единственный священник Виндхука. Последний миссионер, если хотите. Более или менее выживший из вымершего вида.

Если это был трюк, чтобы заманить ее в свой магазин, то он оказался по меньшей мере очень убедительным. Старик явно был сбит с толку; так мог выглядеть, пожалуй, ученый или духовное лицо. У них, в школе гувернанток, было несколько преподавателей, похожих на него.

— Я сложил с себя сан уже несколько лет назад, — продолжал старик. — Мой преемник моложе и, пожалуй, более подходит к таким… особенным требованиям этой местности.

Сендрин охотно узнала бы, какие требования он имеет в виду, но в последний момент сдержалась. Вместо этого она указала на восковую фигуру в витрине.

— Вашей специализацией является, по-видимому, дамское нижнее белье.

Он улыбнулся.

— О, прошу вас, фрейлейн, не указывайте перстом. Я был священником, и хотя больше им не являюсь, однако…

Она пристыженно закашлялась.

— Я ни в коем случае не намеревалась вас…

— Оставьте, — перебил он ее. — Всегда одно и то же. Люди удивляются. Это их право. Священник, который одевает дам… Думаю, что я уже могу позволить людям немного удивиться.

Сендрин тотчас начала сожалеть о сказанном. Он всего лишь хотел быть любезным, а она дважды нагрубила ему. Она одарила его своей самой сердечной улыбкой.

— Я охотно зайду в ваш магазин как-нибудь в другой раз. А что касается плаща, то, если ваше предложение еще в силе, я охотно приму его.

Его лицо посветлело.

— Видите ли, юным дамам дождь ни к чему. Вот! — Он подал ей плащ, и она надела его. Это была длинная, до щиколоток, накидка с капюшоном, сшитая из водонепроницаемого материала. С воодушевлением Сендрин накинула ее себе на плечи и застегнула застежку.

— Что я вам должна? — спросила она после того, как накинула капюшон. — У меня нет при себе ни пфеннига, но я передам деньги с одним из слуг, когда они в следующий раз будут ехать в город.

Гаупт покачал головой.

— Я ведь сказал, что это подарок. Или залог, если вам будет так угодно. Но мне не нужны никакие деньги.

Она кокетливо улыбнулась.

— Вы же знаете, что дама не может принимать такие подарки.

— Может, если подарок сделан от всего сердца.

— Но вы же совсем не знаете меня, — возразила она, смеясь.

Он ничего не ответил на это, только поклонился, прощаясь. Она задумчиво смотрела ему вслед, пока он не исчез в своем темном магазине, закрыв за собой дверь.

Сендрин повернулась и так быстро, как могла, побежала к упряжке, что ждала ее под навесом у вокзала.

Несколько туземцев молча смотрели, как экипаж, покачиваясь, увозит ее прочь.