"Недвижимость" - читать интересную книгу автора (Волос Андрей)

17

Давно стемнело, и огни светофоров отражались в мокром асфальте.

С черного неба густо летела серебряная морось. Дворники мерно шаркали, сгоняя воду.

Жизнь сводила нас с достаточно устойчивой периодичностью – раз примерно этак лет в шесть-семь (Огурцов по этому поводу при последней встрече даже пошутил: “Ты, Серега, будто носом чуешь: как мне с женой разводиться – так ты непременно на горизонте!”),

– и с каждым витком мы становились немного ближе. Первый раз – во ВНИПНИ. Познакомились на овощной базе. Огурцов явился почему-то в джинсовом костюме, и было страшно подумать, во что превратится этот роскошный “врангель” к концу рабочего дня. “Не жалко?” – спросил я. “Что? – рассеянно отозвался Огурцов. – Это?

Да нет, не жалко. Ты лучше вот чего… Сеструха недавно сапоги итальянские взяла, а ей велики. Тебе не нужно? Недорого”. Пока я размышлял, появилась угрюмая нарядчица. “Стоите?” – неприязненно обратилась она к собравшимся. Собравшиеся в ответ так же неприязненно загудели. “Это вам не на машинке печатать, – злорадно повторяла она, распределяя нас по хранилищам. – Тут думать надо!” Когда ученые потянулись к свекольным буртам,

Огурцов поманил ее в сторонку и о чем-то кратко переговорил. “Ну что, не надумал? – спросил он затем, снова подходя ко мне. -

Думай, думай. Если что, найдешь меня завтра. Я в секторе переработки… Да, чуть не забыл! – хлопнул он себя ладонью по лбу. – Не в службу, а в дружбу. Справочку вечером будешь получать, мою тоже возьми, лады? Она выпишет”. Он кивком указал в сторону нарядчицы, после чего помахал ручкой и двинулся к воротам…

Что касается института, то там он либо стоял в коридоре, щелкая кроссворды, либо с озабоченным видом мелькал по этажам, вступая со своим братом исследователем в некие мимолетные отношения.

Жизнь Огурцова изменилась, когда институту передали соседнее здание, из которого выселили рабочее общежитие. Ремонт этой развалюхи предполагалось произвести “хозяйственным методом”, то есть силами института. К овощным базам прибавилась нескончаемая стройка. За день работы полагался отгул, но всегда кто-нибудь из немолодых тряс справками и скандалил, отказываясь. Огурцов тоже, сколько мог, увиливал от этого пыльного мероприятия. Но однажды все же принял участие и вернулся задумчив. Скоро его стало не узнать: рвался вне очереди, заменял заболевших, а через неделю и вовсе пропал, появляясь в отделе только в дни зарплаты. К тому времени он уже ничем не отличался от трех или четырех штатных институтских плотников: был хмур, неразговорчив, обут в пыльные сапоги, кепку и потертый ватник, и ничего временного в его облике не усматривалось. Еще недели через три Огурцов сделался в новом здании кем-то вроде прораба, то есть самым главным, если не считать заместителя директора по хозяйственной. Отныне по утрам его можно было увидеть не у подоконника с кроссвордом, а на втором этаже административного корпуса, где Огурцов пылил сапогами на летучке: что-то просил, что-то требовал, в чем-то отчитывался. Теперь при нем всегда была машина – бортовой “УАЗ”,

– на которой он то и дело куда-то уезжал; в конце концов и зарплату Огурцову стали платить не по отдельской ведомости, а по той, где администрация. Когда года через полтора проклятая стройка закончилась и пыль осела, Огурцов не вернулся к проблемам переработки, а попросту исчез.

Через несколько лет, уже в другую эпоху, я заехал в типографию, где с грехом пополам печатался юбилейный институтский сборник. У дверей на лестнице какой-то нетрезвый человек в черном халате показывал Огурцову большой красочный плакат-календарь, на глянце которого нагая девушка картинно боролась с мясистым удавом: голова животного закрывала ей причинное место, а одно из толстых колец – грудь. Огурцов раздался в плечах, погрузнел, говорил быстро, громко, неразборчиво и недовольно. “Вы чего, ребятки?

Это работа? – спрашивал он, брезгливо тыча пальцем девушке в пупок. – Это говно, а не работа! У тебя вторая краска ползет, не видишь? Ты глаза разуй! Вы цветоделение-то зачем делали?

Подтираться такой работой! Мне-то по фигу, бумага ваша, хоть всю переведите, но за такую печать хрена вы от меня получите!..”

Узнав меня, Огурцов типографского отстранил (тот безропотно отшагнул к стеночке), принялся неожиданно обрадованно меня тормошить и расспрашивать. Между делом высыпал несколько предложений: продать полторы тысячи пар джинсов из расчета двадцати процентов комиссионных, от чего я отказался сразу; пойти к нему мастером в пошивочную, что я тоже отверг без раздумий; взяться вместо Огурцова за печать вот таких плакатов; последнее предложение завязло в объяснениях: “У вас лицо-то есть?” – торопливо спрашивал Огурцов, а я никак не мог взять в толк, о каком лице идет речь: оказалось в конце концов – о юридическом. Огурцов спешил привлечь меня в свою деятельность – кривясь от нетерпения, толковал о сети реализации, стоимости тиражей, днях оборота и процентах прибыли. Я напряженно отшучивался. Тут, слава богу, появился главный инженер, которого я, собственно, и дожидался. На прощанье Огурцов протянул визитку и сказал с неясным сожалением: “Давай звони, поработаем”. Уходя, я слышал, как он снова набросился на типографского: “Что ты смотришь? Ты предмет искусства изучаешь?! Ты на качество, на качество взгляни! Это качество? Колбасу в такое качество заворачивать!..”

Прошло шесть или семь лет, и однажды теплым воскресным утром меня остановили на Кутузовском проспекте. Чертыхаясь, я выбрался из машины и пошел навстречу сержанту. Плотный и розовощекий, он холодно, с прищуром, смотрел – и вовсе не на меня, а по-прежнему в сторону дороги, где время от времени проезжали машины.

“Документики”, – сказал сержант. Величественное безразличие, обращаемое ко мне, резко контрастировало с тем пристальным вниманием, что уделялось им довольно пустынной в эту пору проезжей части, и окончательно переводило сержанта в разряд явлений стихийных, на которые человек в силу ограниченности своих возможностей не может оказать сколько-нибудь значительного воздействия. “Пожалуйста”, – вздохнул я, протягивая права, как вдруг он взорвался целым вихрем суетливого движения и шума: побежал, оглушительно засвистел, стал махать палкой – и все для того, чтобы остановить баклажанного цвета джип, летящий со стороны гостиницы “Украина”. Джип вильнул, затормозил – напоследок со скрипом и заносом – и взвыл задней передачей, подъезжая.

– Ну что ты машешь? – брюзгливо спросил большой и довольно упитанный человек в черных очках. – На хрена вас тут столько понатыкали?! Через каждые пятьсот метров!

– Превышение скорости, товарищ водитель, – сдержанно ответил сержант.

Казалось, он был несколько покороблен развязностью нарушителя.

– Что?! – изумился человек в очках. – Какое на хрен превышение?

Как ты можешь знать, что превышение? Где радар?

– Пожалуйста, – ответил сержант, еще больше подбираясь. – Вот.

– Знаю я ваши радары! У вас же ни один радар толком не работает… тоже мне – радары!.. Где?

– Да вот же, – сержант указал на индикатор. – Девяносто пять километров!

– Ну а я что говорю? Я и говорю, что не работает! – захохотал тот. – Ты что, командир! Я сто двадцать шел – минимум! Минимум, понял? Ты видел, как я шел? Видел? А ты говоришь – девяносто пять! Где логика? Тараканов твоим радаром ловить, а не нарушителей! Понял? Хрена ли ты меня таким радаром ловишь? Таким радаром знаешь чего? Ковыряться кой-где таким радаром, вот чего!

Ну уморил!..

Снял очки и повернулся. Это был Огурцов.

– А ты тут что? – спросил он, не удивившись.

– Да вот, – я пожал плечами. – Превысил…

– На чем?

– Вон… бежевая, – с безразличием затаенной гордости ответил я, махнув в сторону Асечки.

– На этом?! – показывая пальцем, спросил Огурцов и, помолчав, снова повернулся к сержанту: – Ты что, командир? У тебя совесть-то есть? Ты не видишь, на чем человек ездит? Заря автомобилизации! Да как он мог превысить, паря? Его с какой горы катить нужно, чтобы он превысил? Ты вот что, командир… ты отдай правишки-то да и… Не взял еще? Ну все, командир! Всех благ! Так держать, как говорится!..

Сержант смущался, пожимал плечами, чуть только не брал под козырек, а когда отъезжали, сердечно помахал жезлом.

Тормознули у ближайших ларьков. Огурцов был не один – в машине осталась сидеть какая-то красотка, скучно смотревшая в сторону и на третьей фразе разговора вполголоса аттестованная Огурцовым как “моя волчара”.

– Ловят нас, мужиков-то, – весело сообщил он при этом. – Не успеваешь продохнуть. Небось даже карась какой-нибудь, если один раз с крючка сорвался, хрена потом к червяку подплывет. Ему мозгов хватает. А мы все лезем на ту же приманку. Чудно…

Сам-то как? Все по тому же делу горбатишься?

– По тому же, – кивнул я.

– Отлично! – обрадовался Огурцов. – Есть для тебя работа!

– Да я работаю…

– Перестань, – отмахнулся Огурцов. – Что ты работаешь? Я вижу, как ты работаешь. Как работаешь, так и ездишь. Нужно так работать, чтоб зарабатывать. Нет, ну просто обидно смотреть. Ты же головастый, Серега! Знаешь, какая шваль безмозглая крутится в делах? Три на пять правильно умножат – уже победа. Разума над этим… как его… Короче, там, конечно, одним умом не обойтись… хватка нужна, чутье… дороже ума стоит. Но все равно. Что ты сидишь как гнилой пень? ВНИПНИ! Внипенек! Ты чего?

Ты думаешь, это вечно будет? Ни хрена не вечно. Скоро устаканится – и все, уже не пролезешь. Ты давай, давай сейчас шевелись. Нароешь бабок, а уж потом своими бирюльками… цацками этими… уж я забыл, как и называлось-то, честное слово!..

– Да почему бирюльками, – сдержанно возразил я. – Ничего подобного. У нас контракты с тремя фирмами, и мы скоро…

– Ладно тебе! – снова отмахнулся Огурцов, великодушно предоставляя мне, как оппоненту, возможность не говорить глупости. – Высосут из вас соки эти фирмы, и вся любовь. Ну даже если не высосут, не украдут ничего – что тогда? Твоими железками-программками и в Америке-то не миллионы люди зарабатывают. Нет, ну на жизнь-то зарабатывают, конечно, зарабатывают! – Он поднял руки, немного уступая. – Так то в

Америке! А ты не в Америке. И делать нам в Америке нечего…

Все, все, все, мне некогда! Дай я скажу и поеду, а ты тут будешь рассуждать. Смотри сюда. Имеется эн объектов, случайно разбросанных на площади эс. Требуется автоматизировать обмен информацией между каждым из них и центром цэ. Сорок шесть бензоколонок! Ежечасные сводки о движении товара, раз в сутки – отчет. Все по локальной сети. А? Такая немудреная задачка для парочки-троечки головастых мужичков. Это не на день, как понимаешь. И не на год. Поддержка, расширение… Если возьмешься, включу в совет директоров. Получишь акции. Это кроме зарплаты.

– Да я же не специалист по таким делам, – поморщился я. – Ты пойми, Василий, я…

– Отсылаю в пункт первый, – равнодушно сказал Огурцов. – Про рассуждения. Порассуждай. А потом давай звони, поработаем.

Протянул визитку и пошел к машине. Банку безразлично кинул на тротуар – трудно было в урну ее бросить, что ли?..

Джип рванул с места в карьер, а я, помнится, допил воду, размышляя: а не позвонить ли и в самом деле Огурцову?

Но так и не позвонил, и уже трудно вспомнить почему. Должно быть, как всегда: сначала все как-то руки не доходили, а когда недели через полторы хватился визитки, ее уже не было: куда-то запропастилась, черт ее знает…

Еще лет через пять я стоял у подъезда. Клиент запаздывал. Было довольно холодно. Я поставил последний срок – еще пять минут, и все, – когда во двор медленно, будто крадучись, въехал черный

“мерседес”. Откуда-то едва слышно доносилась музыка, и поэтому было особенно заметно, как бесшумно – только мягко поскрипывал снег под широкими колесами – он прокатился мимо. Снежинки безмолвно кружились и скользили по его лакированному телу.

Полыхнули стоп-сигналы. Обе задние дверцы раскрылись. Из правой, крутя головой, выскочил бодигард. Из левой между тем с кряхтением выбирался какой-то крупный господин в черном пальто… без шапки… вот повернулся, блеснув залысинами…

– Это ты, что ли, показываешь? – недоуменно спросил Огурцов, озираясь. – С тобой секретарша договаривалась? Понятно… Ну тогда в этот раз я работы тебе, Серега, не предлагаю. Работу ты нашел себе лучше некуда. – Он хмыкнул. – Молодец… Ладно, что ж… давай показывай.

Располнел; да и взгляд был загнанный.

Та квартира не подошла; через пару дней я показал ему коммуналку на Пречистенке. Еще через три дня получил аванс…

Я въехал во двор, забитый дорогими машинами, кое-как притиснулся. Шагая к подъезду, поднял голову. Окна третьего этажа полыхали в полную силу.

– К Огурцову, – сообщил я вопросительно смотревшему охраннику. -

Двадцать седьмая…

– Фамилия?

Парень потыркал клавиши переговорного устройства, сказал несколько слов, услышал ответ. И нажал кнопку, впуская.

Дверь квартиры почему-то была открыта.

– Дома? – крикнул я. – Эй!

Огурцов выставил из кухни пузо и призывно махнул рукой.

– Не закрывай, – глухо крикнул он, что-то между тем мощно дожевывая. – Дворничиха тудой-сюдой шляется… одежонку кой-какую отдаю. Заходи, заходи.

В коридоре валялись клочья шпагата и обрывки газет. Я мельком посмотрел в зеркало и пригладил волосы. Проходя мимо, заглянул в комнату. Свет горел вовсю, шкаф стоял нараспашку, из ящиков свисали до полу какие-то тряпки. На огромной кровати высился террикон какой-то рухляди и тряпок: я различил угол чемодана, ручку зонта, лаковый женский сапог… Мусора тоже хватало.

– Заходи, заходи! – невнятно повторил Огурцов, заталкивая кусок в рот указательным пальцем. – Что ты там межуешься! Давай! Я уж и не ждал…

В углу возле заваленной посудой раковины лежала на полу неряшливо сметенная куча битого стекла. Большую ее часть слагали зеленые и коричневые осколки бутылок, однако в немалом количестве посверкивал и хрусталь. Бутылки побились далеко не все: целые, числом около шестидесяти, выстроенные в каре, плечом к плечу стояли у балконной двери, исключая всякую возможность выбраться на воздух. Рядом с ними пристроился большой картонный короб, наполненный какими-то отходами. Снизу короб подмок и раскис, а сверху в нем густо воняла креветочная шелуха. Ярусом выше – то есть на столе, на поверхностях кухонного гарнитура и подоконнике – снова высились разнообразные бутылки (здесь порожних не было; что с крепким – большей частью раскупоренные; но выглядывали и непочатые), стояли тыркнутые наискось тарелки с зачерствевшей икрой (в одной торчало несколько окурков), пепельницы, вскрытые консервные банки. Валялись куски хлеба, мясные деликатесы в полиэтилене, маринованный чеснок, объедки пирожных, а также рюмки, чашки, стаканы. Стена была щедро заляпана чем-то вроде тертой свеклы с майонезом, чесноком и орехами. В целом эта большая кухня выглядела так, как если бы по ней проехал, отступая с боями, продовольственный обоз армии противника.

– Давай-ка я тебе стаканчик, – говорил Огурцов. – Который почище. Выпьем напоследок… Садись.

– Я на машине, – сказал я. – Почему напоследок?

– Ну и дурак, – сказал Огурцов, не услышав вопроса. – Хрена ли тебе в машине? Самая лучшая машина – такси. Ну, будем.

Припал к стакану, вытянул содержимое и стал закусывать.

– Дрянь огурцы, – сообщил он, морщась и что-то между делом сплевывая из набитого рта. – Помнишь, Серега, какие раньше были огурцы? То были огурцы. А это разве огурцы? Гандоны это, а не огурцы… Мяса хочешь? Давай, чего ты… Вон посмотри на меня. -

Он похлопал ладонью по брюху. – Жрать надо, вот что. Сил не будет, если не жрать.

– Да ладно тебе, – сказал я. – Пиво есть?

– Под столом погляди. Ладно, ладно… вот тебе и ладно. Ни хрена не ладно. Сейчас посмотрим… – Он поднялся, тычком вилки сбил со стоящей на плите жаровни крышку, с металлургическим грохотом обрушившуюся на конфорки, и полез туда. Обернулся: – Гуся будешь? Гусь. Давай жри гуся, чего ты…

Я понял вдруг, что Огурцов пьян в дым.

– Гусь. Это ведь не страус. Верно? Что такое гусь? Птица. Такая ма-а-а-а-аленькая птица. Птичка. Ласточка с весною в сени к нам летит… Нет, я что хочу сказать? Вот мне все говорят – худей. А зачем? А то еще: из-за стола вставать с чувством легкого голода… Хорошо, я согласен. Но ты прикинь: ведь легкого же! А?

Лег-ко-го! Понимаешь?

Он тяжело сел, нагнулся к тарелке, взял обеими руками коричнево-золотую ногу пернатого и стал громко рвать ее зубами.

Застонал, фырча и встряхиваясь, цапнул бутылку – мизинцем, чтоб не замарать, – налил, выпил, засопел, зачавкал. Но и гостя не забывал – косил на меня глазом, когда утирался тыльной стороной ладони.

Я отпил глоток пива. В этот момент негромкая возня в коридоре завершилась шелестящими шагами, и в кухню сунулась худощавая и встрепанная женщина. Раскрасневшееся скуластое лицо было до такой степени исковеркано волнением, что нельзя было даже приблизительно понять, чего больше она сейчас испытывает – счастья или ужаса. Сначала она немо шевелила белыми губами, а потом смятенно выговорила, встряхивая у меня под носом серо-голубую дубленку:

– Василий Петрович!.. И это можно?!

– Что ты ко мне с каждой тряпкой, – зарычал Огурцов. – Бери!

Нет, стой, погоди… ишь обрадовалась. Серега, тебе ничего не нужно?

Дворничиха затаила дыхание.

Я помотал головой.

– А то смотри… Видишь, закрывается лавочка. Не с собой же тащить… Ну как знаешь. Бери, Фая, бери! – подтвердил Огурцов.

– Пользуйтесь! Огурцов поносил, что уж…

И заорал, как только она исчезла:

– Фая! Фа-а-а-а-ая, мать твою так! Стой, погоди!.. Давай-ка вынеси это все. Что мы тут, как в помойке… а? Пусть вынесет, что ли?.. или ну ее? – спросил он, мутно оглядываясь. – Нет.

Греметь… таскать… Потом вынесешь. Ты лучше вот чего… коробку еще одну тащи, вот чего… кости бросать некуда. А это потом, потом… Все, иди, Фая, иди, ну тебя к аллаху… после вынесешь… а не вынесешь – тоже ладно… заплачено.

– Ты переезжаешь, что ли, Василий? – спросил наконец я.

Огурцов икнул и поморщился. Затем положил вилку рядом с тарелкой.

– П-п-п-погоди, – сказал он. – Ты чего? Я же тебе звонил… или что?

– Черт тебя знает, Василий, – в сердцах сказал я. – Может, кому и звонил. Мне не звонил. Это я тебе звонил днем – ты хоть помнишь? Я аванс привез вернуть.

– Какой аванс?

– Ты мне аванс давал под расселение. Пречистенка – помнишь? Там ничего не получается. Как что-нибудь подходящее подвернется, я тебе свистну. А это возьми пока.

– А-а-а! – протянул Огурцов, машинально принимая деньги. -

Погоди, погоди! Так ты не знаешь!.. Вот чего! А я-то думаю…

Придержавшись за стол, он поднялся во весь рост, выкатил пузо, приосанился – шея налилась и пошла складками, да и рожа еще больше запунцовела, – левой рукой накрыл лысину тоненькой пачкой купюр, выпучил глаза и грянул, дурашливо прикладывая к виску сальную ладонь:

– Огурцов Василий Петрович, греческий подданный. Будем знакомы…

Снова нашарил стул и сел.

– Это в каком смысле? – спросил я. – Черного полковника дали?

– Отъезжаю, Серега, вот в каком, – сказал Огурцов. – Вот в каком, Серега. Ни хрена не полковника. Вот так. Хватит. То-то я смотрю… а ты не знаешь… понятно. Выпьем тогда. – Налил, выпил, сморщился. – Ну извини. Фу… А я хотел позвонить, да как-то… Ладно. Короче, прощаться будем, Серега. Не пошел ты ко мне работать. Ну и правильно… У тебя вон свое дело теперь. -

Он хмыкнул. – И ничего. Никакой трагедии… Я бы на твоем месте что? Я бы раскручивался… без этого никак… Только не говори, что нету денег. Денег всегда ни хрена нет. Смотри сюда. Берешь кредит. Нанимаешь людей. Днем и ночью гоняешь их, сволочей, дрючишь их, гадов, во все дыры… понял?.. а, ладно. Ты теперь сам с усам. Короче, я дела свернул. Вот так. Дела-делишки. Все.

Прекратил. Вынул, сколько вынулось, и черт с ними. Мне хватит.

А-а-а, теперь не важно. После драки кулаками махать. На хрен нужно. Правильно? Я так не могу. Я или в полную силу, или… -

Он мерно тыкал вилкой в тарелку и механически говорил, глядя в нее же: – Баста. Нет, ну а как еще? Когда – Лифшица, я тогда еще не понял. То есть нет… я понял, да… но не испугался. У него были свои дела. Я думал – может, пережал кому. Два года прошло: бац – Владик. А что Владик? Владик вообще все только по-белому.

Ругались даже. И что я могу?.. Они не понимают. Ну ладно – заработал, погорел, снова заработал… это нормально. Игра.

Выше-ниже. Хорошо. Вложил – получил, снова вложил – потерял, опять вложишь – заработаешь. Не страшно. Бедный, богатый – все временно. Но это! Они не понимают, что это навсегда?!

Отморозки… Встретились. Запрессовали. Один бабки отслюнил.

Другой у подъезда… бац, бац. Как в кино. Пять пуль. А это не кино… И что делать? Поеду. Я бездарь… двоечник… Талант – это музыку сочинять или книжки… понятно. А дело делать – это всякий может, что там… вот и пусть без меня…

Огурцов замолчал, потом потер щеки ладонями и по-собачьи встряхнулся, трезвея.

– Ладно, что я тебя гружу… Выпей, чего ты. Захлопотался я, не поверишь… то-се, туда-сюда… бумажки… вид на жительство…

Пока с деньгами разобрался там – у-у-у! Заколебали. Вот пеньки эти греки… Все у них проблема. Дом покупать – р-раз. – Огурцов загнул палец. – Приставучие. Открой им рабочие места – и все, и хоть ты кол на голове теши. Говорю – не хочу. Наоткрывался, говорю, хватит… Не понимают. Ну мне чего? – плюнул, открыл места… сервис купил, чтобы отвязались, провались он пропадом.

Теперь в этот сервис потекут бабки, уж я чую. Пока его раскрутишь. Это не у нас: палку воткнул – растет… Морока. Лику с детьми позавчера отправил. Валентина, стерва, сына не дает… и первая самая – тоже не отдает… озверели они, что ли?.. Все равно потом увезу. А-а-а, не проблема – приеду, увезу ребят…

Такие дела… Короче, купил я там домишко – р-р-раз. – Огурцов стал было загибать палец, но палец уже был загнут; недоуменно посмотрел и потряс ладонью. – И еще кое-чего по мелочи. Буду в

Греции проживать. Все, хватит. А знаешь почему? Потому что…

– То есть квартира тебе больше не нужна? – тупо спросил я.

– Квартира? – удивился Огурцов. – На кой ляд мне теперь квартира? Нет, Серега, все. Квартира у меня теперь в другом месте. Нет, не квартира, – что я говорю: квартира, – дом, а не квартира.

Физиономия у меня, должно быть, сильно вытянулась.

– Ты чего? – спросил Огурцов, беря со стола деньги. – Да ладно тебе. На других заработаешь. Помню я эту квартирку-то… на

Пречистенке-то… Хорошая квартирка. Все, проехали

Пречистенку… Козел я, козел: думал – оборудую квартирку на старость, – бормотал он, считая. – Арочки… кухоньку… спаленки… Дудки. – Сунул в кармашек и сказал, пьяно усмехаясь:

– Серега, а зачем ты мне штуку отдал, я что-то не врублюсь… Я же уезжаю. Это ж моя проблема. Я б уехал – аванс у тебя бы остался. Честь по чести. Не деловой ты, Серега.

И пожал плечами.