"Все. что могли" - читать интересную книгу автора (Ермаков Павел Степанович)

14

Усеянный людьми перрон, вокзал, пристанционные постройки медленно поплыли назад, вагон закачался на выходных стрелках. Ильин облегченно вздохнул, наконец-то он поехал, во что утром еще верил с трудом. На станции областного города его поразила бестолковая суета у касс, невозможность что-либо узнать, куда-то пробиться. Люди кричали, бежали, волочили узлы и чемоданы. От всего этого он отвык за пять месяцев жизни в тихой Дубовке.

Стоял у окна, думал: зачем вызывают? Вроде совсем забыли о нем. И, на тебе, сразу в Главное управление. Неужто дали делу ход?

— Погорячился я, не совладал с собой, — задним числом осуждал он себя перед Надей. — Если б угробил следователя? Парень не со своего голоса пел. Приказали ему. Такая у них система, такая практика сложилась.

— Оправдываешь, значит, мерзавца жалеешь? — сердилась Надя, упрямо блестя глазами. — Напраслину возводить на своего офицера — в этом система? В сослуживце видеть врага — в этом практика?

Безусловно, Надя права. Но что для них чья-то правота? Вернется ли он из Москвы, вот в чем вопрос. Впрочем, для этого не надо было вызывать. На месте взять его тоже есть кому.

Поезд шел медленно, ему хотелось, чтоб он катился быстрее, чтобы поскорее развеялась неизвестность. «Перестань, — внушал он себе, — любуйся на российские просторы. Немецкие самолеты не летают, бомбы не рвутся». В глубине зеленой рощи разглядел красивое белое здание с колоннами по фасаду. Подивился, как уцелело за войну. До боли, до сердцебиения оно напомнило ему пограничную комендатуру, располагавшуюся в помещичьем особняке.

Опять закружились-завихрились мысли, унесли в прошлое. Может быть, он, комендант пограничного участка Ильин, ошибся тогда, в июне сорок первого? Наверное, не надо было биться с немцами на границе до последнего патрона, а отойти сразу? Тогда его судьба сложилась бы иначе. Соединился бы со своим погранотрядом или с какой-то частью Красной Армии, воевал бы, как другие воевали. Сейчас не было бы к нему претензий, не случилось бы с его семьей то, что случилось. Такие, как Рябиков, не поднимали бы «вопрос»: где Ильин целый год слонялся?

«Эх, Ильин, Ильин, видно, мало тебя жизнь корежила, — вдруг повернулись его мысли. — Зачем ты врешь сам себе, городишь несусветицу? Ведь даже если бы ты знал наперед, как сложится твоя судьба, все равно в июне сорок первого не стал бы выгадывать, где соломку подстелить».

Он забрался на полку и уснул.

В Москву приехал рано утром. В бюро пропусков ему указали телефон, он набрал номер и доложил, что прибыл по вызову. Получив в окошечке, похожем на амбразуру дзота, пропуск, рассмотрел отметки, в какое здание ему идти, в какой подъезд стучаться, и ощутил на спине противный холодок. Может, свернуть, пройти мимо?

Толкнул тяжелую дубовую дверь. Под сапогами мягко поскрипывал паркет. Вот и нужная ему комната. Навстречу поднялся среднего роста полковник, еще довольно моложавый, но с седыми висками. По левой скуле почти до уха протянулся синевато-багровый рубец.

«С пулей повстречался. Видно воевал», — машинально подумал Ильин, все еще не отрешившись от мыслей, пришедших ему в бюро пропусков.

Полковник внимательным взглядом окинул его с ног до головы, пригласил садиться. Ильин смущенно извинился за свой внешний вид. Он приехал в Москву в том, в чем с передовой в госпиталь попал, а потом и домой.

— Для офицера-фронтовика вид обыкновенный, — успокаивающе качнул головой полковник. — Скажите, Андрей Максимович, каково ваше самочувствие? Что-нибудь беспокоит?

— Вроде бы никаких отклонений. Кроме одного — отпуск мои по ранению затянулся… по непонятной мне причине. Сам считаю, полностью готов в строй.

— Рад это слышать. Главное для вас сейчас пройти медкомиссию. От ее результатов будет зависеть все остальное. Возьмите направление, — полковник протянул листок и ободряюще посмотрел на него. — Кстати, вы где остановились?

Ильин замялся, развел руками.

— Ясно, — полковник снял трубку телефона, коротко крутанул диск, сказал: — К вам зайдет майор Ильин. Вызван с фронта на комиссию. Прошу обеспечить его жильем, талонами на питание. На неделю, — послушал, что ему ответили, поблагодарил, Ильину кивнул: — Зайдите в крайнюю комнату по коридору налево.

— Спасибо, — Ильин поднялся, попросил: — При решении моей дальнейшей судьбы, товарищ полковник, пожалуйста, сделайте так, чтобы я попал на фронт.

Он повернулся и направился к выходу.

— Андрей Максимович, а что у вас с ногой? Сюда входили, не хромали.

«Эка, глазастый», — досадливо подумал Ильин, полковнику спокойно пояснил:

— Занемела, пока сидел. Она у меня невезучая. Трижды раненая, почти в одно и то же место. Немец будто специально целил. Да она меня не подведет.

— Желаю успеха.

Проводив взглядом Ильина, полковник задумался. И об этом майоре, с биографией которого основательно познакомился, и о себе, обнаружив некую схожесть судеб. Отсюда, из главка, еще в майорском звании, был командирован в Прибалтику. Там встретил войну. Как Ильин, первый бой тоже принял на границе, потом отходил, заменил погибшего начальника штаба погранотряда.

Командировка затянулась почти на три года. Защищал Ленинград, охранял на Ладоге Дорогу жизни, полком командовал. До полной победы воевал бы, да при прорыве блокады Ленинграда пуля ударила в грудь, пробила легкое. На волоске висел, медики, почитай, с того света вытащили. На службе-то остался, на фронт дорога заказана.

Ильин рвется туда. Пропустит ли медицина? С ногой не все в порядке. Занемела, говорит. Не занемела бы, если бы трижды не была ранена. Понравился ему майор. Прямой, честный. Да, честный. Это он, полковник Сидоров, кадровик со стажем, утверждает. С кондачка о людях судить не привык.

Подвинул к себе личное дело Ильина, полистал. Тут ему многие командиры характеристики писали. Сидоров и от их имени говорит. Нечестный или осторожный не стал бы проситься на фронт в конце войны. Что она близится к завершению, это точно. Определенно меньше осталось воевать против того, сколько провоевали. Горько погибнуть в начале войны, еще горше в конце, когда близка победа. С такими ранениями, как у Ильина, можно рассчитывать на поблажку. Но сделай ему поблажку, примет за оскорбление.

Сейчас разговор не о том. Заместитель начальника войск по охране тыла фронта Рябиков взъелся на Ильина после его кратковременного плена. Сидоров тоже знает немало людей, кто побывал в плену, сумел вырваться и потом воевал злее, чем раньше. Не надо каждого из них подозревать и делать предателем.

Генерал Стогов решительно вступился за Ильина, не испугался, что за это сам может попасть под подозрение. Собственно, с его письма в главк и началось разбирательство «дела Ильина», которое приказано провести Сидорову. Изучал он его тщательно. Стогову верил, как себе, помнил его по службе в главке.

Известно, неординарная личность у одних вызывает восхищение и уважение, у других зависть, у третьих злобу и стремление как-то напакостить ей. Так было и со Стоговым. Помнится, особенно его преследовал Рябиков. Слава Богу, сейчас Стогов независим от него.

Сидоров достал из сейфа папку с письмом Стогова, с материалами и ответами на запросы, снова пересмотрел их. Объяснительная записка начальника войск по охране тыла фронта ни в чем существенном не расходилась с письмом Тимофея Ивановича. В ней лишь не содержалось резких оценок действий Рябикова, как это было в письме Стогова. Но от Рябикова ничего получить не удалось. В «историю» попал генерал. Выдерживая свой характер, обычные повадки навалиться внезапно, он при поездке в полк напоролся на один из своих же заслонов, был обстрелян им и ранен. Как сообщили Сидорову, довольно тяжело. Сейчас в госпитале. Кто-то его здорово поддерживает и опекает. Наверное, теперешнее ранение превратят в боевое, полученное на поле брани.

А, черт с ними. Главное — у Сидорова сложилось мнение об Ильине, как об офицере завидного мужества, трудяге-службисте. Поэтому руководству представил объективное заключение и получил резолюцию: «Представить предложение о назначении майора Ильина на должность в соответствии с результатами медицинской комиссии».

Вот так. «Я рад за тебя, майор Ильин», — подумал Сидоров, снова взглянув на дверь, за которой скрылся офицер, будто он все еще стоял перед ним и со смущением объяснял, что случилось с его ногой.

Наконец-то добрался до нужной ему улицы.

— Шабо-лов-ка, — врастяжку Ильин прочитал на настенной табличке.

Наверное, старинное название, подумалось ему. Теперь повсюду улицы имени такого-то вождя, такого-то писателя или ученого. Здесь же скрывалось что-то явно историческое, народом данное.

Обо всем, что сейчас окружало его, встречалось по пути, он думал тепло. Бодрящими, веселыми казались звонки трамваев, приветливыми лица прохожих. «А ты чувствительный, оказывается, майор Ильин», — так Стогов приветствовал его после плена и госпиталя. «Грешен, Тимофей Иванович, расчувствовался. Да ведь как иначе-то? Хоть до кого доведись такое испытать, размякнет. Докладываю вам: назначен начальником пограничного отряда. В ноги кланяюсь вам за заступничество, за вашу отчаянную решимость. Приму отряд, напишу, как командую. Невыразимо жаль, что уже не доведется нам вместе тянуть фронтовую лямку. Сожалею, что медицина на фронт не пустила. Спасибо, от военной службы не отстранила. Мой пограничный отряд пойдет вслед за фронтом и возьмет под охрану освобожденную границу. Сейчас он под Харьковом, готовится к этому важному событию».

Понятно, почему его туда посылают. Знаком с тем направлением, знает тамошнюю довоенную обстановку, и как она складывалась с началом войны. Сейчас в тех краях тоже непросто. Отступая, немцы оставляют на нашей территории свою агентуру, сколачивают боевые группы, вовлекают в них изменников, дезертиров и уголовников. В тылу Красной Армии эти банды терроризируют население. Полковник Сидоров рассказывал, как в засаду на дороге угодил командующий фронтом генерал армии Ватутин, в перестрелке был тяжело ранен и скончался. Сообщение о смерти Ватутина Ильин читал, но ситуации, в какой он был ранен, не знал. Напутствуя, Сидоров давал понять, на какое сложное дело его посылали. К тому же пограничникам нелегко придется с размещением и обустройством. Старые заставы разбиты.

Что верно, то верно. До сих пор стоят перед глазами развалины. Все помнит майор Ильин. Когда был представлен начальнику пограничных войск, пообещал сделать все, что может, что в его силах, чтобы государственная граница была нерушимой.

За оставшееся до поезда время он торопился выполнить поручение Нади — встретиться с ее полковым врачом.

Вот нужный номер дома, квартира на втором этаже, коммунальная, многонаселенная. Из большой прихожей ему открылся вид на кухню, где несколько женщин возились у газовой плиты, одна, склонившись над корытом, стирала. В нос ударили запахи варева, мыла.

— Зарецкий здесь проживает? — спросил он, поздоровавшись.

Ему показали на дверь, которая еще до того, как он постучал, открылась. В проеме стоял сухонький, седоватый, невысокого роста старичок и сквозь толстые стекла очков всматривался в него.

— Погодите, не называйте себя. Я догадываюсь, — неожиданно заявил он, близоруко помигал. — Вы — Ильин. Я не ошибся?

Ильин озадаченно рассмеялся, согласно кивнул.

— Вы в Москве проездом, опять на фронт? Не удивляйтесь, что я угадал вас, не видевши ни разу. Надежда Михайловна много рассказывала, я представлял вас именно таким, — возбужденно говорил Зарецкий.

— Не знал за нею такую слабость — создавать мне популярность.

— Вы, конечно, задержитесь у нас, заночуете и все-все расскажете о своей Наде. Она стала редко писать мне. Извинительно, с малышом времени в обрез. Сейчас жена придет, будем ужинать.

— Борис Львович, не беспокойтесь. Я зашел повидать вас. Но скоро мой поезд, я должен ехать.

Зарецкий всплеснул руками. Он был подвижен, говорлив, обрадован, что Надя не забыла его и поручила мужу обязательно встретиться с ним. Но вот так просто «здрасьте-прощайте» не годится. Надо хотя бы по рюмочке выпить за встречу. За ту, сталинградскую, Ильина с Надей, и за сегодняшнюю.

— Однажды мне на заводе дали премию — бутылку спирта, — он открыл шкафчик и неуверенно тыкался туда, шарил руками. Видел он все-таки плохо. Наконец нашел полупустую бутылку. — В основном, я перетаскал спирт в медсанчасть. На Первое мая рюмочкой угостился. По стаканчику нальется. Будто знал, что вы объявитесь.

Он разлил спирт, Ильину больше, себе капельку, разбавил водой. Принес две вареные картофелины, тоненький ломоть черного хлеба.

Ильин достал из вещмешка банку с тушенкой.

— Что вы, не нужно, — Зарецкий отчаянно замотал головой. — Вам в дорогу.

— Обойдусь, мне недалеко ехать.

Они чокнулись, выпили. Вспомнили Сталинград. Ильин коротко рассказал о себе, о медкомиссии и новом назначении, о Наде и сынишке. Зарецкий погоревал, что сложно работать в медсанчасти при вечной нехватке лекарств, бинтов, даже ваты. Люди в заводских цехах за станками работают до обмороков, при скудном пайке. Народ все, без остатка, отдает войне, она тянет из него последние жилы.

Помолчали. Ильин глянул на ходики. Было уже семь вечера, не опоздать бы к поезду, поднялся из-за стола, сказав:

— Все ж таки, Борис Львович, надолго война не затянется. Уже к границе выходим.

— Вы начинали, вы и закончите, — Зарецкий подошел к окну, вглядывался в прохожих. — Мне не доведется. Но вы и от моего имени, очень прошу вас, вбейте ей последний колышек, поставьте крест, — оторвался от окна, пожал плечами. — Где это моя старуха запропастилась? Наверное, в какой-нибудь очереди стоит. Очень жаль, не повидает вас.

Ильин незаметно выгрузил из вещмешка весь свой продпаек на диван, прикрыл газеткой, чтобы Борис Львович не сразу заметил.

После, уже под стук колес, вспоминал напутствие Зарецкого — вбить войне последний кол. Думал, не он, так Стогов, Вася Горошкин, их полк обязательно вобьют. Он на границе этому будет всячески способствовать. Что поделать, если в жизни его, как не раз случалось за годы войны, опять произошел крутой поворот.