"Все. что могли" - читать интересную книгу автора (Ермаков Павел Степанович)

13

— Господа офицеры! — Стронге поднялся, придирчиво оглядел стол, заставленный обильными закусками, с длинной батареей разнокалиберных бутылок.

Легкий шум, витавший в зале, мгновенно стих. Официантка, нарумяненная девица в наколке и кокетливом фартучке, разливавшая вино по бокалам, выпорхнула за дверь.

Взоры собравшихся, как по команде, обратились на наместника, массивно, величественно возвышающегося над всеми. Богаец тоже верноподданническим взглядом впился в него. На Стронге безупречно сидел новый мундир, видимо, только что сшитый у берлинских портных. Он ловко скрадывал погрузневшую фигуру генерала. Под ярким светом люстры сверкали позументы, серебром отливали погоны, сияли ордена, и среди них только что полученный в Берлине.

— Столица нас встретила гостеприимно, дар оценила высоко, — неторопливо, важно продолжал Стронге, зная, что каждое его слово ловили, впитывали, накрепко запоминали. — Фюрер одобрил нашу работу здесь, он придает ей огромное значение. Слава нашему вождю!

Наместник вздернул руку. Офицеры вскочили, вытянулись. Два десятка глоток прокричали здравицу фюреру. Под напыщенные тосты опрокидывались бокалы. Подогретый коньяком, все более зажигаясь, взвинчивая офицеров, Стронге похвалялся.

— Мы установили в этих диких краях новый порядок, — он рубил рукой, сверкал бриллиантовым перстнем. — Мы расширили владения фатерланда. Всех, кто мешает нам, мы уничтожим. Наша работа небезопасна, сложна. Она требует мужества и рождает своих героев. Фюрер щедро наградил их.

Он повернулся, возле него вырос офицер, вложил в ладонь коробочку, подобострастно огласил фамилию заместителя Стронге. Тот медленно и важно подошел, наместник приколол к его мундиру крест. Прозвучал очередной тост — за новоявленного героя.

За шумом и аплодисментами Богаец не сразу расслышал, что назвали его. Кто-то сзади услужливо отодвинул стул, он шагнул к генералу.

— Завтра зайдите ко мне. У меня есть что вам сказать, — прикалывая медаль, тихо промолвил Стронге.

После, когда наместник с заместителем покинули зал, офицеры, получив милостивое разрешение продолжать вечер, долго звенели бокалами. К Богайцу подходили, поздравляли. Он ударился в кутеж. Потом смутно помнил, как появились какие-то певички, танцовщицы, и он кричал им «браво». С накрашенной дебелой девицей пытался танцевать, увел ее в соседнюю комнату, расстегнул кофточку…

Пьяное веселье прекратил дежурный офицер, дважды моргнув светом, от имени Стронге приказал расходиться.

Утром на звонок Богайца адъютант ответил, что господин Стронге примет его во второй половине дня. Обер-лейтенант облегченно вздохнул. С перепоя гудело в голове, во рту пересохло.

Он покинул контору, дома помылся, часа полтора поспал и явился к начальству огурчиком. Еще раз выразил признательность за награду. Тот слушал, кивал, его подбородок складками ложился на галстук, увенчанный знаком со свастикой. Движением руки разрешил обер-лейтенанту сесть, выслал из кабинета охрану — разговор не для лишних ушей.

— Я имел удовольствие снова видеться с вашим отцом господином Казимиром, — без предисловия, как бы продолжая начатый на вечере разговор, сказал он. — Приятная, полезная встреча.

Он не сообщил, где состоялось свидание. Богайцу осталось не ясным, то ли отец приезжал в Берлин, то ли Стронге наведался к нему в имение под Варшавой. Но не спросил, лишь учтиво внимал словам наместника.

Стронге попыхивал сигарой, распускал душистый дым над столом, щурил глаза и, облизывая толстые губы, ронял короткие фразы. Мол, через некоторое время обер-лейтенант выполнит его новое, очень важное и почетное поручение, после получит отпуск. На десять дней. Повидает отца, пообщается, хе-хе, с красавицей женой. Нет, не десять дней, полмесяца.

Богаец поблагодарил, но Стронге помаячил дымящейся сигарой — не надо благодарить. Без всякой связи с только что сказанным пустился восхвалять героя Сталинграда генерал-полковника Фридриха Паулюса.

— Еще немного усилий, и он уничтожит русских, сам город сметет с лица земли. Его ждет необыкновенный триумф. Своей победой он откроет армии фюрера дорогу на Москву, — вещал Стронге, чуть прикрыв глаза и покачивая головой, словно ореол славы генерал-полковника Паулюса сиял и над ним. — Мы давние друзья с Фридрихом.

Он замолчал, устремил задумчивый взгляд поверх головы Богайца. Показалось, хотел что-то добавить, но ничего не сказал, слегка двинул рукой, как бы сожалея о чем-то, чмокнул губами. Можно было понять: дружба дружбой, а огромная ноша, лежащая на плечах у обоих, не предоставляет возможности встретиться. Встрепенувшись и напустив на себя обычную важность, словно испугавшись, что и без того слишком разоткровенничался перед обер-лейтенантом, коротко обронил:

— О задании после…

Богаец выпрямился на стуле, кивнул, изобразив полную готовность выполнить приказ.

Откинувшись на спинку кресла, Стронге нагнул голову, исподлобья взглянул на Богайца, вновь озадачил его:

— Вам надо подружиться с Геллертом… в интересах дела.

Сколько Богаец ни напрягался, не мог увязать в логическую цепочку слова Стронге. Не складывалось в целое его сообщение о визите к отцу, обещание отпуска, намек на какое-то задание, хвастливое заявление о дружбе с Паулюсом и приказание подружиться с гестаповцем. Да и приглашение к нему, его цель не были понятны. Ведь не друзья-приятели они со Стронге, не одна компания, не на короткой ноге друг с другом.

От всего этого заломило голову, но обер-лейтенант не заикнулся, чтобы хоть что-то прояснить. Со Стронге такой номер не пройдет.

Обер-лейтенант щелкнул каблуками, повернулся, и Стронге, сбросив с лица маску «отцовской добродетели», уперся в его спину тяжелым немигающим взглядом. Да, он побывал в имении старшего Богайца, по осторожным рассказам господина Казимира, по игривой болтовне одуревшей от скуки молодой барыньки, жены этого балбеса обер-лейтенанта, ждущей отнюдь не мужа, а его богатств, понял, что ценности тот нашел. Но пока не вывез. Нельзя. Почему нельзя? Не господин ли Стронге тому причиной? Значит, не откровенен с ним обер-лейтенант, как о том заверяет его. Служит ему, пригрет им, а сам ведет двойную игру.

После встречи под Варшавой Стронге отчетливо представлял, что антиквариат из особняка Богайцов — это огромная ценность. Старинные вазы, подлинные полотна знаменитых художников, отделанные серебром и драгоценными камнями ружья и сабли стояли у него перед глазами, будто он видел их и расстался с ними недавно. Эта коллекция должна принадлежать ему.

Не отдать ли обер-лейтенанта под военный суд? Или, на худой конец, в гестапо? Мнилось, мысль стоящая, результаты ее осуществления многообещающи. В гестапо обер-лейтенанта выпотрошат, как цыпленка. Все выдаст и потом исчезнет, будто его и не существовало. Но тут же перед этим замыслом возникло препятствие. Тень падет прежде всего на самого Стронге. Наместник распустил вожжи, в его аппарате нет порядка. Подчиненные офицеры утаивают ценности от рейха. Все пойдет в казну. Еще хуже, завладеют ими шустрые и ловкие дельцы, которые и без того крепко греют руки на имуществе при реквизициях в оккупированной зоне. Стронге останется с носом. Те же дельцы захихикают: дурак этот Стронге, хотя и наместник фюрера. Простофиля, если такой куш упустил.

Думы отяжелели, булыжниками заворочались в голове. Нет, он поступит иначе. Через пройдоху Геллерта обложит обер-лейтенанта, как волка в лесу, поставит надежные капканы. В какой-то из них тот попадет.

У дверей квартиры Богайца ожидал пан Затуляк, среднего роста, белобрысый, с кирпичным румянцем на щеках. Довольно невзрачный внешне человек. Но таким он был для тех, кто его толком не знал. Богаец был связан с ним крепкой веревочкой и основательно изучил его лисьи повадки и бульдожью хватку. Пан Затуляк — он просил называть его непременно так. Не по имени-отчеству, а «пан» с добавлением фамилии. Очевидно, очень хотелось ему поравняться с Богайцом, возможно, кое с кем и повыше.

При виде Затуляка у Богайца неприятно екнуло сердце. Мгновенно промелькнуло в голове все, что связывало его с этим человеком. Если бы не он, неприметный в прошлом завхоз городского музея, не видать бы обер-лейтенанту своих богатств, как собственных ушей. Впрочем, пока он антиквариата своего и не видел, лишь получил полную опись ценностей, когда-то увезенных из особняка и хранившихся в музее. Побывал на месте, где они упрятаны.

Еще до отправки на фронт под Москву, в которую он намеревался войти победителем и наивно тешил себя несбыточной славой, случай свел его с Затуляком. Тот явился в управу наниматься на работу. Позднее Богаец понял, что искал он не столько работу, сколько нащупывал подходы к нему. В управу он был принят и вскоре показал такое усердие, что стал непременным участником всех акций, проводимых немцами. Когда хватали людей для отправки в Германию, забирали по деревням зерно и скот, нащупывали след подпольщиков в городе — везде в числе самых пронырливых, хитрых и безжалостных оказывался Затуляк. Он обладал звериным чутьем и безошибочно находил, где мужик припрятал мешки с зерном, куда увел бычка, у кого скрывается на время облавы семнадцатилетняя девка — дочь хозяина. Если требовалось кого-то выпороть, отвести в ближайший овраг или в перелесок, первым вызывался Затуляк. Богаец подметил, при возвращении из оврага глаза его стекленели, от взгляда веяло могильным холодом.

После того, как Затуляк вошел к немцам в доверие, он и объяснился с Богайцом. Раньше, до прихода Советов, он владел большой мельницей-крупорушкой, вел торговлю.

— Москали все позабиралы. Мать их… — скрипнул он зубами, проведя тяжелым, мутным взглядом по Богайцу, тряхнул кулаком. — Я припомню… я ще отыграюсь.

Он не убежал на запад, ибо не имел таких капиталов, как Богайцы. Притаился в губернском городе, в скромной должности завхоза музея.

— Там добра — за много веков накопилось. Иной король во сне того не бачив.

Во время рассказа глаза Затуляка преобразились: вспыхнули алчным огнем, по широкому щекастому лицу заходили кирпичного цвета пятна. В музей привезли имущество пана Казимира. Но за полтора года до начала войны так и не собрались выставить его для обозрения. Все колдовали над ним, приезжали представители из Киева и Москвы, рассматривали. Затуляк, как завхоз, тоже видел его. От иных изделий глаз не оторвать, не верилось, что руки человеческие могли сотворить такое.

Когда возмездие пришло, комиссарики засуетились, не бросать же такое богатство. В одночасье собрали, запаковали, на автомашины погрузили. На последнем грузовике со всеми документами ехал Затуляк. На окраине города, откуда ни возьмись, немецкие танки. Большинство автомашин проскочило, а последние три, на которых и было имущество пана Казимира, Затуляк загнал в глухой тупик. На счастье там оказался просторный сухой подвал, туда он со своими людьми перенес груз. В дом в тот же день попала бомба, и вход в подвал крепко-накрепко завалило.

— Те люди… они не растащили? — похолодев, спросил Богаец, почему-то сразу поверив Затуляку, страшно обрадовался, что ценности обнаружились и понял, с какой целью этот человек вышел на него.

— Ни, пан Богаець, — мотнул головой Затуляк. — Инших уже немае, — при этих словах глаза его заледенели, — а други смовчат. Им тильки карбованцив побильше.

— Сами не воспользовались? — неожиданно для себя спросил Богаец.

— Ни боже мой. Пан Казимир меня лично знал. Та ий от нимцив сховать было треба, распознали б, не сносить мне головы.

Хитер и осторожен оказался Затуляк. Действительно, дознайся немцы, не было бы имущества, убрали бы и Затуляка. Свидетель им ни к чему.

Осенью первая пороша пала, тайком пробрались к хранилищу. Заброшенность и запустение тут виделись во всем. Подумалось, не водит ли его за нос Затуляк? Как бы догадавшись о его мыслях, бывший владелец мельницы заверил:

— Не извольте беспокоиться. Головой ручаюсь. Надеюсь на вознаграждение пана Казимира.

— Теперь я хозяин поместья и земли.

— Так ще лучшее. И я хочу обратно быть хазяином, свою землицу иметь. Я вам ваше имущество сберег, вы мне за это землицы сто десятин положите. И чтоб документик о том по всей форме.

Кровь бросилась в голову Богайцу. Рука непроизвольно потянулась к кобуре. Хлопнуть негодяя — и делу конец.

— Зря это, пан Богаець. Я ще вам пригожусь, — не испугавшись, не двинувшись с места, тихо проговорил Затуляк.

Минуту-две молчал Богаец. Успокоившись, решил: не много просит мельник, сущий пустяк. Что для Богайца сотня десятин где-нибудь на отшибе от своей усадьбы? Пообещал столь же тихо:

— Думаю, поладим.

Почти целый год пан Затуляк не напоминал о себе. Сегодня явился какой-то взъерошенный. Неужто кто добрался до хранилища, запустил руки туда?