"Симулятор. Задача: выжить" - читать интересную книгу автора (Сертаков Виталий)

Трус Белкин вломился на прокурорскую дачу.

Милый заголовок, хе...

Вычурные напольные часы лежали на боку, однако усердно тикали. Блестела искусственным глазом сорванная со стены оленья голова, сквозь витражи струился мягкий фиолетовый свет. Мы обречены на фиолетовое, на сиреневое, на синее, оно повсюду.

Перед нами простирался просторный холл, размером с площадку для бадминтона, лесенки, ведущие наверх, обнимали полукруглые зеркальные стены. Саша-Нильс кивнул Раду на каминную полку — там красовались подсвечники с целыми свечами. Скорее всего, их никто никогда не зажигал. Каминное зеркало треснуло в нескольких местах. На паласе распахнул кожаную пасть заморский чемодан. Вещи внутри него лежали ровными нетронутыми рядками — рубашки, брюки, полотенца и маска для подводного плавания.

Милое дело, подводное, хе.

На внутренней поверхности дверного косяка покачивались на проводах розетки. В полумраке мне показалось, что они запачканы чем-то темным, а внизу, на паласе, засохла целая лужа.

Кровь, однако, да. И кровавые следы, две широкие дорожки вбок, под арку коридора, за угол.

— Боже, — выдохнул Валентин. — Кого-то тащили. Смотрите, там ботинок...

Нильс приложил палец к губам. Все затаили дыхание, в доме установилась абсолютная тишина, если не считать тиканья часов. Я вдруг отчетливо увидел или услышал, что живых врагов рядом нет. Ощущение внезапного прозрения, но. Нерадостное ощущение, в тягость. Словно отвалилась в мозгу заслонка, но внутрь хлынул не свежий воздух, а груды шлака, да.

Живых врагов в доме и под домом не наблюдалось, отнюдь. Дом крепился из последних сил, сваи под ним раскачивались, почва осыпалась, уступая серой пемзе, м-да. Неподалеку шныряли юркие невзрачные создания без признаков интеллекта, впрочем, вполне беззлобные. Я морщил лоб, косил глазом, но они оставались вне пределов видимости. Зато я четко видел другое. За поворотом коридора мы наткнемся на труп молодой женщины, а на втором этаже тряслась от страха двенадцатилетняя малышка. Милое дело...

Трус Белкин не успел покрыться мурашками. Моментально отлегло, так же, как нахлынуло. И вновь — лакуна вместо мозга, дрожащее желе, забитое подлостью. Не вижу, хе...

Раду чиркнул зажигалкой, раз, другой. Милое дело, кислорода в атмосфере не хватало на зажигалку. Наконец свечи разгорелись, синие тени скакнули к потолку.

Со второго этажа донесся короткий скрип. Как будто подвинули тяжелую мебель. Я попытался вернуть утраченный парадиз, разгрести груду шлака над забитым стоком мозга, но.

Нулевой результат, как и следовало ожидать.

— Вернемся, вернемся назад, я боюсь! — Генеральша повисла у мужа на плече, повисла так, что бедный генерал чуть не навернулся на скользком паркете. Когда она задрала руки, я заметил кое-что. Кое-что, вначале напугавшее меня, а затем обрадовавшее. Это говорю я, врач. Сзади на спине и на руках женщины возникли язвы.

— Мы с доктором пойдем наверх, девочка должна быть там. А вы займитесь сейфом, — Нильс кивнул Томченко и Валентину.

— Далась она вам! — буркнула генеральша.

— Вы знаете, что все, кто мог ходить, — явились сами, — сдерживаясь, ответил сержант. — Она не может прийти сама. Не стойте столбами, займитесь сейфом!

— Если я его найду, — пробормотал генерал, подтягивая пижамные штаны.

Он поднялся на цыпочки и смотрел в стрельчатое окно прихожей. В этот момент я вспомнил, что дача Томченко находилась через два забора отсюда. Это было недавно, хе. Нынче от дачи остался кусок крыши и одна стена.

Бетонный лес мягко выдавливал нас с родной планеты.

Я потрогал на поясе ножны с охотничьим ножом. Сомнительно, что отпугнет хищника, но.

Трус Белкин все отчетливее слышал голоса. Так же, как в прошлый раз, однако. Однако, к своему изумлению, различил. Уж никак не мог подумать, что предметом галлюцинации станет ребенок, девочка. Девочка расспрашивала меня.

Девочка говорила, отчетливо, внятно, связно, но. Не умоляла о помощи, как следовало бы ожидать от видения, от воспаленных шлаков подкорки...

— Нельзя нам разделяться! — попытался возразить Раду.

— А тебя не спрашивают! — огрызнулась генеральша. Ее воинственный супруг помалкивал, вытирая салфеткой багровое лицо.

Неординарный казус. У Белкина роились смутные подозрения, предтеча истерики. Ребенок продолжал беседу, внедрялся в мозг. Она заранее знала, что мы придем...

Я завладел вторым подсвечником, хе. Свечки потрескивали, ежесекундно грозя вернуть нас во мрак. Томченко гладил жену по жирной спине. На его шее появилась россыпь черных точек. Будущие язвы, да, Уже скоро, как у моей Нели. Жена Томченко почесала одну клешневидную ступню о другую, пальцы вовсю лезли из прорезанных в кроссовках дыр.

Они оба изменялись. Они озлились.

Чуть позже придет время молодых, ха-ха.

Сержант поднял руку, как заправский киногерой, как какой-нибудь шериф, почуявший близость апачей.

— Слушайте, мы не будем ругаться! Это все мерзко, но если мы повернем назад, то вернуться сюда уже не сможем... — На мокрой от пота физиономии Сашки переливались все оттенки сиреневого. Автомат он небрежно держал на плече.

Никто из нашей экспедиции не отважился ослушаться Нильса и возвратиться назад. Для этого пришлось бы без оружия пройти огромную дистанцию. Метров триста, да. Триста метров в томящей душной тишине, под угрозой налета. Пройти без огневого прикрытия по блестящей пустыне, среди мертвых домов и черных клякс... Думается, генеральская жена трижды пожалела о своих армейских пристрастиях. Гнусная жирная корова, так я ее про себя назвал. Укравшая конфеты у ребенка. Она поднялась утром наверх, ее видели ребята. Поднялась наверх, воровато оглядываясь, и хрустела леденцами Элички. Леденцы слиплись в комок, две коробки монпасье. Мы проголосовали, что конфетки оставим Эле, не станем пилить на всех. Тем более что вызывает жажду, да. Девочка не стала прятать, угощала старух и малышню.

Гнусная жирная корова с огромными ступнями и кривыми рыбьими глазами. Сожрала, обокрала ребенка, хе. Я следил, как она морщится при каждом шаге, и...

Нет, я не радовался, совсем. Белкин еще не докатился до откровенных подлостей, хотя генеральская жена была достойна хорошего пинка пониже спины. Она из той породы авторитарных дамочек, мужей которых начинают жалеть уже со дня свадьбы. Таким дамам присуще удивительное свойство находить и приручать мужиков самоуверенных, подающих надежды, но туповатых.

Таких, как наш пижамный отставной генерал.

Генеральша заковыляла за супругом. Ее изящные ступни не помещались уже в тапочках, а глаза упорно лезли из орбит, как при базедовой болезни. Блеклые грязные волосы на голове, завязанные в хвост, сдвинулись куда-то влево, точно кожа открепилась от черепа. Генерал поддерживал женушку за локоть. Пижама на Томченко болталась, промокшая и задубевшая под мышками. Еще позавчера он был намного толще. Это здорово, худеть никому еще не вредило...

Не успел я ступить на нижнюю ступеньку лестницы, как наверху опять скрипнуло. Самый обыкновенный звук, присущий человеческому жилищу, да. Но не теперь.

То, что вызывало скрип, не было человеком.

Вероятно, нервишки труса Белкина натянулись до предела, но. Белкина нельзя извинить, но, по крайней мере, можно попытаться понять. То, что Белкин сотворил, вполне можно понять. Нужно только капельку, совсем капельку сострадания, хе.

Мы ведь еще не забыли такое слово?

... Новым предметом моих слуховых извращений стала Элеонора. Кажется, седеющий озорник Белкин патологически запал на узкогрудых тинейджеров! Я даже поболтал с ней немного, извинился, что сейчас нет возможности для плодотворной дискуссии...

Сержант поднимался впереди, положив автомат на сгиб локтя. Наверху обнаружился балкончик, застеленный мягким паласом, и три двери. За первой дверью мы встретили небо. Дом просто кончился, да. Торчал кусок балки, палас свисал прямо над цементной пропастью. Всюду, насколько хватало глаз, змеились десятиметровые поганки. Ни кирпичного забора, ни мощеной дорожки, ни привычного вида на косогор, поросший юной зеленью.

Бетонная дрянь пожирала планету.

Милая картина, хе. Вот уж не предполагал, что апокалипсис будет выглядеть именно так.

Позади раздался шорох. Я поднял свечи. Никого.

Но кто-то за нами следил.

Саша бережно потянул ручку и повернулся к следующей двери. Когда дверь уже закрывалась, мне показалось, как что-то длинное, гибкое проскользнуло в переплетении серых стволов. Отнюдь не белый трупоед, хе. Или почудилось, или психика фокусы выкидывала, но сержанта я волновать не отважился.

В следующий миг снизу загудели удары ломов, это Раду с Валькой добрались до охотничьего сейфа. Уж не знаю почему, но меня от грохота кинуло в дрожь. И вовсе не оттого, что мог вернуться хозяин сейфа, но.

Мог услышать кто-то другой. Возможно, тот, кто в гораздо большей степени ощущал себя здесь хозяином, хе. Я не утверждаю, что мы разбудили, однако.

Что можно утверждать определенно в мире, где свечи гаснут без ветра, а кирпич рассыпается пылью?

Саша толкнул вторую дверь. Некоторое время мы топтались на пороге, слегка обалдев. Внутри царил хаос, словно помещение готовили для ремонта. Мебель не подпирала стены, а застыла посреди залы в нелепых комбинациях. Обои висели лохмотьями, пыль, куски замазки и стекловаты живописно засыпали банкетки и стулья. Стекла от разбитых картин усеяли пол игристым конфетти. Тысячи огоньков отражались навстречу свечам. Я толком не мог понять, что там, в глубине. Перед нами была зала, метров тридцать квадратных, а дальше, за арочным пролетом, виднелась следующая, поскромнее. Посреди залы на пол приземлилась хрустальная люстра вместе с изрядным обломком навесного потолка, экраном вниз лежала плазменная панель, диски веером рассыпались по паласу. Вдоль левой стены протянулось несколько глубоких борозд, плинтуса стояли дыбом. Столик и бюро можно было опознать с большим трудом, сейчас они годились лишь на растопку. Фигурная оконная рама вдавилась внутрь и висела «на соплях», разорванная на несколько частей. В оконный проем злорадно заглядывал фиолетовый закат. Создавалось впечатление, будто готовились к переезду, и тут по дому ударили из крупнокалиберной пушки.

Милое дело, хе.

Я изо всех сил вглядывался в пляску теней на потолке, отбрасываемых свечами. Я думал о той продолговатой, гибкой штуке снаружи, за соседней дверью. Уползла в серые заросли, уползла под землю.

Похоже на длинного ежа, темно-зеленые колючки. Колючая змея, хотя колючих змей не существует, хе. Интересно, она может проникнуть в подвал, где мы все прячемся?

— Держите выше свет, — шепнул сержант, пробуя ногой пол.

Снизу снова донеслись удары, голоса, звон посуды. Мне показалось, что жена Томченко хохочет. Я решил, что толстуха окончательно впала в детство, но потом понял, что Томченко всего лишь добрались до кухни. Вкусненькое, хе. Вкусненькое, которое можно схватить пальцами и сожрать в одну харю, потому что. Потому что дураки насытятся принципами и осколками совести. А Томченко поступят так же красиво, как сегодня утром.

Ах да, Дед просил писать обо всем. Летопись, хе. Эта жирная тварь. Я готов был спуститься и убить ее. Это говорю я, врач. Я не могу побороть раздражение, немыслимо.

— Чувствуете запах? — все так же вполголоса спросил сержант.

Запах я почувствовал. Откровенно воняло туалетом. Не скажу, чтобы я обрадовался, но для разнообразия. После дня ванили в этом проявилось нечто родное. Земное, хе.

Девчонку мы заметили практически одновременно. Она выглядывала из кресла, испуганные глазищи, ручки дрожат, сверху закутана в платок а-ля рюс. Кресло на колесиках пряталось в углу дальней комнаты, напротив балконной террасы. Вплотную к креслу примыкала бесформенная темная груда; только подойдя вплотную, мы сообразили, что это. Милое дело, м-да...

— Не бойся, — предупредительно помахал открытой ладонью сержант. — Это ты звонила в милицию? Мы пришли, чтобы тебя забрать...

Малышка кивнула. Ее перепачканные волосы кололи воздух, как у крошечной Медузы Горгоны, а взгляд непрерывно скитался с места на место.

— Это ты построила? — спросил я, не зная, как приступить к завалу.

Честно говоря, не верилось. Шкафчик с бельем, соломенное кресло, два венских стула, торшер, книжные полки, скрепленные «елочкой». Подтянуто, опрокинуто, заплевано обертками от печенья, хлебными крошками, чипсами, пустыми тетрапаками из-под зеленого чая. Малышка добралась до еды, молодец. Мужественная девочка. Не верилось, что прикованный к креслу ребенок мог создать вокруг себя подобное оборонительное сооружение. Настоящая баррикада в углу, однако.

— Нельзя бегать, — вдруг отчетливо произнесла девочка.

— Не бойся, — повторил сержант. — Никто тебя не тронет, — и взялся за торшер. Автомат он закинул за спину.

— Нельзя быстро, нельзя бегать, нельзя быстро...

— Успокойся, мы тебя заберем. Доктор, как ее успокоить?

Неприятно признаваться в гадких мыслях, но. Трус Белкин пожалел, что девочка жива. Девочке Кате следовало бы умереть, хотя бы каплю не дотянуть до. Это говорю я, врач. И как только диктофон не расплавится от подобной мерзости.

Почему я акцентирую на этом внимание? Потому что некоторые вещи происходят вопреки. Малышка жива вопреки. Она самая слабая из всех нас, но. Батареи в диктофоне скоро сядут, я должен успеть сказать. Условно говоря, существуют две модели. Трус Белкин свой выбор сделал. Вторая модель — это выбор малышки. Срединного пути не существует. Все тропинки, которые мы пытаемся окрестить срединным путем, — ложь, производные от крайностей.

Одно из двух. Либо — борьба, либо то, что натворил трус Белкин. Малышка выбрала борьбу.

— У меня нет успокаивающего, сержант. И я не детский психиатр...

Стены в углу, над креслом. Я поздно посмотрел на стены, надо было повыше поднять подсвечник, тогда бы увидел раньше. Увидел бы раньше, но вряд ли бы помогло, потому что.

Потому что. Нам ничего не поможет, хе.

Именно теперь я осветил обои в углу, прямо над баррикадой. Красиво, нестандартно, м-да. Из обоев торчали вилки и ножи, изящные вещички из мельхиора и серебра.

Кто-то швырялся ими в девочку, не слишком метко.

Огоньки свечей дернулись. Сержант потащил коляску сквозь завалы, колесики тут же застряли, запутались в каких-то тряпках. Мы навалились вдвоем, и тут все началось.

Внизу истошно завизжала жена генерала. В соседней зале раздался металлический лязг. Трус Белкин застыл, согнувшись, как вопросительный знак. От лежащего на полу телевизора долетел невнятный звук. Как будто тяжелым сапогом наступили на стеклянные осколки.

— Ложитесь... — посоветовала девочка.

Я готов был прислушаться к ее совету, но Нильс, напротив, заторопился, завертелся на месте, поводя стволом.

— Нельзя быстро, — всхлипнула малышка.

Краем глаза я уловил шевеленье в районе плоской плиты телевизора. Что-то черное, крыса, хе, милое дело.

— Ага, — сержант отпихнул электрорадиатор, торшер сам покатился. Саше оставалось совсем чуть-чуть до колесика, зажатого в углу, когда я засек движение в темной арке.

Прямо на нас, угрожающе раскачиваясь, несся велотренажер.

Девчонка завопила во всю глотку, потянулась вниз и снова распрямилась, уже с металлическим подносом в разбитых кулачках. Поднос был стилизован под палех, я его, как ни странно, успел хорошо разглядеть, да. Наверное, потому, что никогда еще не видел подноса, насквозь проткнутого вилками и ножами. Штук шесть приборов застряли в подносе, вдвое больше погнутых, покореженных усеяли пол перед креслом.

Я успел пригнуться, а сержант — нет. Два шампура с остатками полусгнивших шашлыков влетели с террасы и воткнулись ему в плечо. Третий ударил выше, разодрал щеку. Воткнулись глубоко, хлынула кровь. Еще два промахнулись, зазвенели по полу.

Девчонка что-то кричала. Нильс перекидывал со спины автомат, но делал это слишком медленно. Он думал, что противник ждет на террасе, но там было пусто. Я лучше его видел то, что находилось за занавеской: скамейка, гамак, пластмассовый столик и барбекю.

У барбекю вышел боекомплект. Как он метал шампуры, я так и не проследил, зато заметил, как стальная сковорода на ножках клацнула крышкой и неторопливо заскользила в сторону распахнутой балконной двери. Вокруг ножек барбекю замотался кабель. Пришло на ум сравнение, хе. Голодный гиппопотам. Очень скоро он нами поужинает.

Тем временем велотренажер воткнулся в баррикаду, застрял, дернулся назад. Он вел себя как маленький танк, весил, наверное, пудов восемь. Нильс отпрыгнул в сторону, со стоном выдернул из ран шампуры. Артерию не задело, однако. Кожа на щеке висела, надо шить.

— Доктор, вы видели его?!

— Кого?

— Того, кто кидался, черт подери!

Страж порядка не хотел поверить очевидному. Тренажер медленно поворачивался вокруг своей оси. Мне хотелось зажмуриться и сосчитать до десяти. Такого быть просто не могло! Обыскивая Сосновую, мы видели несколько трупов, повешенных на проводах, но чтобы взбесилась бытовая техника!

— Сержант, сзади!

Нильс показал превосходную реакцию. Он успел упасть и перекатиться за мгновение до того, как многожильный кабель с видеоплеером на конце ударил в торец книжного шкафа. Пластмассовая коробка плеера раскололась, брызнули детали. Теперь я понял, откуда взялись борозды в стенах. Проводка прорвала утеплитель и обои, а пряталась она под шкафом, свернувшись, как голодная анаконда.

На первом этаже грохнули подряд два выстрела.

— Не шевелитесь... — сиплым шепотом посоветовала девочка. Очень медленно она опустила на колени поднос. Вилки не летали. Очевидно, у стоящего в соседней комнате серванта закончились метательные принадлежности.

— Саша, не вставай... — Я застрял в идиотской позе, балансируя на одной ноге. — Оно реагирует на движение.

Анаконда поднялась над полом, раскачиваясь, словно настоящая живая змея со сломанным плеером вместо головы. Змея не видела нас, у нее не было глаз. Пока не видела. Сержант замер на четвереньках.

— Доктор, там еще одна...

Я тоже слышал шорох. Из смежной комнаты на прямом, как палка, проводе, высунулся утюг. На уровне моего лица. Он слегка покачивался, поблескивая безглазой хромированной личиной. У меня мелькнула мысль, что против такого снаряда поднос малышке не поможет.

Мы очутились в западне. На всякий случай отстегнул с пояса нож. Удобный, замечательный, но!

По лестнице загремели шаги. Раду трубил, как раненый марал. Предупредить его никак, хе. Как только дверь пошла, змея из проводов разогнулась пружиной, изготовившись к прыжку.

— Э, мужики, там труба...

— Не заходи!! — заорали мы оба.

Он заглянул и отпрянул. Молодец, проживет дольше нас, идиотов. Останки плеера со страшной силой размазались по двери, микросхемы разлетались, как брызги шампанского, хе. Нильс выстрелил и попал, потратил патрон.

Ранил, хе, вот умора! Тренажер, как по команде, возобновил атаку. Снова разогнался и впилился в баррикаду. Я инстинктивно отскочил к стене. Что-то ему мешало развить наступление...

Кабель! Милое дело...

Не его родной кабель, данному типу вообще не полагалось питание. Черный провод, в кусках изоленты, стекловаты и гипса плотно охватывал левую педаль. Тренажер разогнался в третий раз. Когда он был уже в метре от меня, кабель натянулся до предела и не пустил дальше.

Им всем нужна мамка. Слава богу, они пока не научились управлять по радио. Они — те, кто внизу держат другой конец кабеля. Шершавые, неулыбчивые креатуры, хе. Так я их представлял.

Я скосил глаза на сержанта. Он сидел на полу, выставив впереди себя оружие. Кровотечение не прекратилось, но.

— Эй, мужики... — Из-за двери несмело позвал молдаванин.

— Раду, слушай внимательно! — Я старательно унимал дыхание, чтобы речь получилась внятной. — Раду, нам нужен топор! По команде откроешь дверь, кинешь и прячься назад! Ты понял, парень?

— Сделаю! До трех считаю!

— Белкин, вы что задумали? — очнулся Нильс.

— Только так их можно отключить! Отрубить питание! Вам придется отвлечь эту гадину, а я схвачу топор.

— Какое, к черту, питание?

Дверь распахнулась. Пожарный топор, вращаясь пересек комнату и застрял в груде стульев. Метром левее — и Раду прикончил бы малышку. Милое дело, хе...

Тренажер отреагировал быстрее кабельной змеи, скакнул навстречу двери, но Саша-Нильс ногой толкнул ему навстречу уцелевшее кресло. Это дало мне две секунды отсрочки. Кожаное кресло хрустнуло под напором металла, штанга руля согнулась немыслимым образом вперед и распорола сиденье. Милое дело, металл гнулся, как пластилин, да!

В ту же секунду я перерубил кабель. Тренажер моментально затих, бумц! Как заводная кукла. Велосипедный руль с дисплеем так и остался в согбенном положении, задачка для металлургов. План удался, трус Белкин зарычал, словно первобытная горилла. Милое дело. Откуда силы взялись, хе...

— Доктор, утюг!

Вот кого мы забыли в запале! Из смежной комнаты с умопомрачительной скоростью вылетела белая торпеда. Вслепую бил, мазила! Целил бы чуть левее — точно снес бы череп, хе-хе. Утюг пролетел в паре дюймов от моей головы, врезался в решетку окна и свалился на пол без признаков жизни. Длинный кабель с ошметками плеера шустро отступил в нишу под шкафом, где прятался раньше. С балкона бился в зарешеченную дверь цилиндр барбекю.

Работали единой командой, хе. Возможно, слегка неслаженно, но.

— Доктор, провод! — Саша-Нильс держался левой рукой за ключицу, сквозь пальцы хлестала кровь. — Надо перерубить тот, толстый, он не даст нам выйти! Я отвлеку, а вы рубите!

Сержант сыграл роль мишени. Но рубить досталось не мне. В залу с рычанием ворвался Раду; в правой лапище он раскручивал здоровенный, покрашенный в красное топор, содранный с пожарного щитка, кабель прыгнул ему навстречу.

— Руби! Доктор, спасайте девочку!

Сержант бросился на врага, как отважный ловец удавов. Я поволок коляску, слушая, как позади разлетаются остатки стекла из балконной двери. Барбекю застрял, и слава богу. Зато проснулся телевизор. Рывком поднялся с ковра и подло ударил сержанта сзади под коленки. Нильс споткнулся, но удержал равновесие.

Раду вмазал с таким усердием, что вогнал топор в пол. Он буквально пришпилил неприятеля. Саша-Нильс рубил провод от телевизора. Трус Белкин бежал бегом, но. Это позволительно, спасая ребенка. Ирония, без сомнения. Чуть не полетели с лестницы кубарем.

— Скорее на улицу!

По лестнице мы спускались задом наперед. Я тащился первым, своим весом удерживая коляску с малышкой, а Нильс прикрывал. Он слабел с каждой минутой, на нижнем пролете запнулся и чуть не покатился кубарем. Навстречу нам из темноты выбежал Валентин с рюкзаком, набитым жратвой.

Милое дело, он не забыл про покушать.

— Выкати девочку на крыльцо, а ты помоги мне его перевязать! — Я толкнул Вале коляску, и очень вовремя.

Саша-Нильс закатил глаза и всем весом повис на мне. Раны от шампуров оказались серьезнее, чем. Чем трус Белкин предполагал. Молдаванин отшвырнул сумку, помог мне уложить сержанта на пол. Вдвоем мы разорвали полотенца, остановили кровь. Для человека, впервые попавшего в полевой госпиталь, Раду показал себя неплохим медбратом. Хотя бесконечно дергался. Белкин был спокоен, м-да.

Я слушал ходики. Наверху полный штиль, внизу воняло порохом, неприятель отступил. Если совсем честно, то неприятеля и не было, хе.

Валентин вернулся, глаза в кучу. Чувствовалось — он чрезвычайно не хотел возвращаться в дом. Сделал мне любезность, хе.

— Куда Томченко делись? Это ты стрелял?

Валентин икнул.

— Они сказали — забирай с кухни все, сами в подвал поперлись. А там труба...

— Что труба? — У меня внутри все упало. — Что труба? Кто кричал? Я спрашиваю — кричал кто?

— Не слышал... — Он недоумевающе уставился на меня.

Только сейчас я заметил — рубаха Валентина пропиталась рвотными массами. Он дергал пальцами воздух, искал занятости, сознание его находилось где-то. Где-то далеко от тела.

— Вы нашли ружья?

— Там... на крыльце...

— Грузи. Прямо на колени к девочке все грузи...

Я разжал пальцы сержанта, взвесил горячий автомат. Сто лет не держал в руках стального дружка, но. Некоторые навыки въедаются под кожу навсегда, хе. Как угольная крошка в морщины шахтеров.

Бог знает, сколько там патронов.

— Валентин?!

Сторож не возвращался. Я передернул затвор, поставил на одиночный. Естественно, свечи мы бросили наверху. Наверху, это весело, хе. Сержант застонал.

— Раду, где они?

— Подвал, налево... Лучше не ходите... — Парня трясло.

Конечно, лучше не. Лучше вообще забиться под одеяло и принять веселящий порошок. Излюбленный метод трусов, вроде Белкина.

Мы спустились в ад. Валя на крыльце болтал с девочкой. Кажется, он объяснял ей, как нажимать курок. Белкин послушал и засмеялся про себя. Если на малышку кто-то нападет, дробовик поможет не больше водяного пистолета, хе.

Если на нее набросится та длинная игольчатая сволочь.

Пол в подвале был залит застывшей водой. Котел лопнул по шву, трубы порвались, позади разошлась кирпичная кладка. В расщелину уже лезли цементные поганки. Милая картинка, хе.

Генерала Томченко задушила водопроводная труба. Зрелище неэстетичное. Труба не шевелилась, притворялась невинной стальной спиралью. Она сорвалась с крючков, разогнула скобы вдоль потолка. Наверное, Томченко не заметил, не сразу заметил. Пытался убежать, отмахивался. Труба проткнула его насквозь в трех местах и притянула к стене. Жесткий шашлык в пижаме, хе! Что старому дурню понадобилось в котельной?

Мы благоразумно в сторонке потоптались, хе.

— Где она?

— Там, за котлом... Ей отрезало ноги... Не ходите... — Раду был близок к обмороку.

— Какого черта? Что они здесь потеряли? Ни жратвы, ни воды...

— Деньги, — шабашник указал в темный угол. Там, между бетонным основанием котла и распахнутой дверцей сейфа, валялся металлический чемоданчик.

— Нам сказал, чтобы это... — Зубы Раду отбивали чечетку. — Чтобы на кухню, сказал, а сами сюда... Видать, заранее готовился...

Он потер ладонью свои жесткие кудряшки. Из-под смоляного цвета уверенно лез медно-рыжий волос.

— Доктор... — Саша-Нильс шатался на лесенке, баюкая перевязанную руку. — Уходим, живо, пока не стемнело. Раду, возьми одно из ружей! Доктор, вы покатите коляску? Девочка, удержишь пакеты? — Сержант коротко глянул вверх; волосатое светило уверенно сворачивало свою деятельность на небе.

Катя покивала. Валентин не подвел, затарился от пуза. Включая простынки, сухое молоко, варенье даже. Интендант хренов, да. Я не выдержал, засмеялся.

— Что такое? Что смешного?

Очухался сержант очень вовремя, да. Земля мелко затряслась под ногами. Дом приседал, осыпался. Мы подхватили сумки и — рысцой.

— Ничего смешного, — согласился я. — Просто... Простите. Вспомнил чемоданчик с деньгами. Улики, хе. Как вам такой заголовок — «Чистые руки закона»? Хе...

Кажется, мою шутку не оценили. Нам оставалось от силы полчаса. Милое дело, застрять во мраке. Я думал о Неле, как она там, и рассматривал русый затылок малышки, завернутой в яркий платок. Тонкими ручками она старательно обнимала баулы со жратвой. Я спрашивал себя, зачем все это. Мы сделали правильно, но.

Доставка еды, чтобы продлить агонию, хе.

Раду замыкал, озирался, перебрасывая из одной ручищи в другую длинное древко топора, а на крылечке малость отстал. Самую малость, да... И тут на него накинулся висевший внутри, за косяком, провод с тройником на конце. Гибкая сволочь обвилась вокруг лодыжки. Раду споткнулся, упал на ступеньки. Топор звякнул о камень.

— Ах ты, сука! — молдаванин сопротивлялся, черная жила тянула его в дом.

Он был похож на неандертальца, попавшего в плен к удаву. Голый торс, мокрый от пота, весь в царапинах. Впечатление усиливала мощная неровная щетина, занимавшая у него пол-лица. Впрочем, мужики зарастали поголовно...

— Руби его, режь! — рявкнули мы на три голоса. Ноги у меня вихлялись. На всякий случай трус Белкин отбежал по садику метров на десять, к поваленным воротам, там распахнул рот, как рыбеха. Во дворе покинутого дома раскачивались столбики с фонарями.

Валя топтался у забора, как приклеенный.

Вероятно, Раду был самый тяжелый, или. Или по совершенно иной причине. Но крыльцо затрещало, парень провалился.

— Помогите! — Он надрывал там внизу связки так, что сразу охрип.

Саша-Нильс выпустил из рук автомат. От крыльца по мощеной дорожке прямо к нам струилась трещина. На глазах трещина расширялась, лопалась облицовочная плитка, шатались чугунные фонарики.

Из дыры в крыльце столбом валила пыль. Раду, видимо, провалился не до конца, застрял где-то и усиленно взывал о помощи. Трус Белкин задвинул коляску на полосу псевдопаркета, покрывающего переулок за воротами, выдернул штакетину, она рассыпалась в руках.

Побежал вдоль трещины с пустыми руками, идиот.

— Валя, давай веревку! — Нильс молодец, вспомнил про снаряжение, хе.

Валентин застрял. Он переминался с ноги на ногу, но не мог сделать и шагу. Не то чтобы не хотел, а не мог себя победить, да. Я хорошо представлял это состояние; у меня так было, когда с вышки в воду прыгал. И понимаешь, что назад неудобно, а ноги словно ватные.

Не доходя нескольких шагов, я не выдержал, стал на четвереньки. Из дыры валила серая пыль. Не стоило приближаться, парень уже умер. Не слышал я его сердце, не слышал.

— Валя! — опускаясь на живот у дыры, хрипло позвал Нильс. — Я его вижу! Иди сюда, живо!

— Ни хрена подобного! — внезапно сорвался Валентин. — Тебе надо — ты и иди. Я возвращаюсь назад.

И положил кулачище на приклад ружья. Мне совсем не нравилось, как он все время норовил потискать свою пушку. Мы застряли на четвереньках. Малышка беззвучно плакала.

— Раду! — закричал сержант. — Эй, отзовись! Его голос словно провалился в пуховую перину. Дом смеялся, пустой и мертвый, в крыльце зияла рана. Рядом валялся обрывок провода, но не нападал.

— Нельзя быстро бегать, — в который раз, как слабое эхо, повторила малышка. — Они нападают, когда бежишь.

— Я сваливаю! — Валентин демонстративно шагнул по переулку.

— Они железные... — Девочка закусила губу. Потом не выдержала и заплакала.

— Мы договаривались, что будем держаться вместе! — напомнил Саша.

— Вот и держитесь! — нехотя обернулся сторож. — А меня увольте!

У него на лице дергались сразу бровь и уголок рта. Внезапно мне стало его жалко. Валя не хотел никому зла, просто не выдержал нагрузки. Похоже, что наша скромная коалиция дала трещину. Остатки коалиции, да.

— Проваливай, сука! — зарычал Нильс, вскакивая. — Только проваливай насовсем! Не дай бог тебя, гаденыша, в доме встречу! — Он забылся и взмахнул пораненной рукой, присел сразу. Занавеска, которой я его перевязывал, намокла от крови. Неужели артерия, хе. Тогда плохо. Белкин втянул воздух обеими ноздрями, словно так точнее приближал будущее.

Но близкой смерти сержанта я пока не различал. Зато чувствовал кое-что похуже, да. Цементный лес пер влево, попер на Березовую аллею. А с противоположной стороны, с холма, ускоренным темпом наступали заросли ржавой проволоки. Они уже перемололи, раздробили кирпичную ограду. Впереди проволочных чащ проступали ряды черных люков. Так много люков мы не успеем сжечь, они плодятся, как грибница.

Узкая полоска поселка, чудом уцелевшая, затягивалась. Вероятно, нас прикрыло озеро. Кто-то главный, кто-то, затеявший веселье, исправлял ошибку, хе.

Тут Катерина заплакала в голос.

— Вы что, очумели совсем, при ребенке? — вставил реплику трус Белкин. — Взрослые люди, да что же это такое?

Нильс сплюнул, по пути подобрал автомат. Входные двери за его спиной походили на голодный беззубый рот. Валентин попятился. Я кое-как разогнулся, заступил сержанту дорогу.

— Нет! — тихо, но твердо сказал я, чем несказанно сам себя удивил. — Не трогай его. Разве не слышишь?

В этот миг лохматое солнце закатилось за фиолетовую тучку, и озверевшие лица мужчин стали совсем черными.

— Пропустите, — ровно сказал Нильс.

— Ты думаешь, я обоссался? — зарычал из-за штакетника Валентин. — Ты думаешь, ты один герой, а остальные — говно? Нет больше паренька, разве не ясно?!

Саша-Нильс молчал.

— Вот что, давайте без драки, — торопливо начал трус Белкин. — Товарищ милиционер, мы сами с вами вызвались... разведать, так сказать... и помочь с девочкой, но...

— Там человек остался, непонятно разве? — сделал последнее усилие сержант. Повязка на его руке стремительно темнела.

— Если мы немедленно не перевяжем вашу рану, вы умрете от потери крови, — предупредил я.

Нильс так громко скрипнул зубами, что я вздрогнул. Потом сплюнул, отпихнул Валентина и первый зашагал по полированному псевдопаркету, да. Повернул домой. Я развернул коляску. Паркет под ногами тихонько дышал. Бородатое светило лыбилось и терлось гривой уже о самые верхушки поганок. Очень далеко, на пределе моей чувствительности, пролетели розовые шары. Вышли на охоту, милое дело...

— Будь добра, не хнычь, — попросил я малышку, не слишком надеясь на понимание. Однако, милое дело, девочка заткнулась. И трус Белкин покатил ее дальше, громыхая колесами. Толкал и сочинял, что скажу там. Что скажу там, если Он все-таки существует. И еще, да. Еще обдумывал момент, трусы всегда обдумывают. Я прикидывал, вколоть себе оставшееся. То, что я вколол Неле, или мучиться, пока Он не призовет.

В родной, хе-хе, двор мы вкатились затемно. На крыше отсутствовал часовой, м-да. Я издалека понял, что они ушли. Бросили на произвол женщин, стареньких тетушек. Они ушли, шлейф их нервных мечтаний трепетал над горячей землей. Шайка Жана ломанулась навстречу гибели. Дед поступил хитрее, Дед, да. Сгоношил детей к эпицентру.

Я наслышан, я болтал с призраком Элеоноры, я знаю про Симулятор. Осталось превратиться в Македонского или Бонапарта, и процесс завершен. Логический финал для труса Белкина — сбежать в уютную гавань безумия...

В прихожей я заставил Нильса лечь, перевязал. Подвальное население кинулось жадно делить добычу, Валя выстрелил в потолок. Я не хотел спускаться к ним. Там, в гараже, все было кончено. Кончено то, что так чудесно началось тридцать два года назад, когда аспирант Белкин волочился за самой красивой выпускницей.

Катерина подергала меня за палец.

— Пойдемте, надо спешить...

Куда пойдемте? Лично я уже пришел. Тупик, конечная, хе. Поселок сжимало тисками, слои глины трещали от напора, выдавливали последнюю влагу, Это меня капельку оправдывало, да?

Оправдывало то, что сделал трус Белкин. И собирался сделать. Катал в кармане шприц. Это не больно, как не больно было Неле. Она не могла дальше жить с такой спиной. С таким ртом, с такими пальцами.

— Не надо, пожалуйста...

Кто-то мягко погладил мое сердце. Кто-то взял меня за руку. Маленькая шершавая ладошка. Трус Белкин чуть не завыл, запрокинув горло к звездам. Звезды сияли сложным октаэдром. Звезды далекой галактики, да.

— Спасибо... — чуть слышно прошептала малышка, — Давайте догоним Элеонору? Они меня ждут...

В следующий миг я уже знал, что. Что девочка Катя продолжала борьбу. Зачем ты так упорно цепляешься, хотел спросить трус Белкин. Существует единственная причина, по которой парализованной малышке имеет смысл цепляться.

Продолжение. От внезапной догадки меня залихорадило. Трус Белкин слышал вперед на несколько мельчайших единиц времени, он недостаточно долго пробыл на Сосновой. Все, что западнее Березовой аллеи, попало под основной лепесток излучения, хе. Малышка провела там вечность.

Почему она живая, хе. Уворачивалась от вилок грызла чипсы. Заранее предугадывала, неосознанно. Малышка жива, потому что видит вперед на месяцы, на годы.

Она мечтает продолжиться. Маленькая всклокоченная голова, острое личико в потеках грязи, набухшие веки. Она уверена, что родит детей.

— А может, лучше в Поляны? — Трус Белкин присел перед коляской, чтобы ребенку не пришлось задирать голову. Глупее вопроса парализованному ребенку я задать не мог.

— Не лучше, — серьезно сказала Катя. — Это как на карусели. Чем дальше, тем страшнее кружит...

И я поверил, не лучше, да. Как на карусели, милое дело. Центробежная сила нарастает. Идти надо в центр. Надо было сразу послушаться старика.

Белкин зашевелился. Отсыпал из общей кучи консервов, взял две бутылки воды. Подумал, сунул девочке ружье. Стоило позвать Нильса. Я сжал зубы и спустился вниз. Сразу же стало ясно — сержант не дойдет. Никуда не дойдет. Вокруг него копошились тени, женщины вылизывали тушенку, плакали. Саша-Нильс усмехнулся. Мы немножко поговорили.

— Я виноват, — сержант стукнул кулаком. — Я подставил вас из-за дурацких ружей.

— Ерунда, — сказал я. — Томченко сам виноват.

— Не ерунда, — уперся он. — Немножко полежу и встану... Док, вы видели? Я стал рыжим... Каково, а?

— Круто, — сказал я. — Мы догоним Деда.

— Вы не догоните их, — беззлобно уронил Валентин.

Я поглядел на него сбоку. Мне через месяц исполнилось бы пятьдесят четыре, Валентин моложе лет на семь, но. Сгорбленный, лопатки торчат, щеки обвисли. Сломался внутри, жила перетерлась. Так фатер мой говаривал, хе.

— Пойдемте вместе, — предложил я. Так, на всякий случай.

— Тоже мечтаете заткнуть кран? — Валентин сплюнул. Не долетев до бетонного пола, его слюна превратилась в мутную стекляшку. — Чушь все это, нет никакого крана, Дед от жары подвинулся. Слушайте, Белкин, бросьте эту затею. Жратвы у нас сейчас полно, оружие есть, воды на троих надолго хватит... передохнем, выспимся и двинем к шоссе, догоним наших...

— А девочка? А женщины?

Сторож сухо рассмеялся. Мне показалось, что я услышал не смех, а карканье. Показалось на долю секунды. Я видел его смерть, но промолчал.

— Они погибли, — перебил я поток его словоблудий. — Все погибли, и ваши, и наши...

Чему я его научу, чем исправлю? Можно ли обучить труп?

— Кретин, — выплюнул вдогонку сторож.

Он не слышал, смешной человек. Он не слышал, как мускулы сжимаются на горле поселка.

Катерина ждала меня наверху, в прихожей. Дверь я забыл запереть, за дверью полыхала роскошная ночь. Два часа пышного бархатного великолепия окутали нас.

— Такие черные, прячутся на земле, — деловито произнесла девочка. — Их надо далеко обходить. Остальные — сами трусишки... Пока проволоки нет, это не их территория...

— Угу, — глубокомысленно изрек я. Это точно, хе. Милое дело, не их территория. Скоро будет их, и тогда они перестанут быть трусишками. Тогда они сунут безглазые рыла к нам в подвал, хе. Что интересно, малышка обозвала псевдолес «проволокой», хотя у себя, на Сосновой, видеть его не могла.

Милый ребенок, хе.

Перед сторожкой трус Белкин сделал две смешные вещи, позер несносный. Раздавил в кармане шприц с тем самым. Раздавил то, чем убил свою жену. Затем Белкин с наслаждением скинул пропотевшую гнойную рубаху и рыхлые тряпочки, оставшиеся от спортивных кед. Прикоснуться к спине я не отважился, там шевелилось. Зато я мог видеть собственную лопатку, почти не поворачивая головы. Что-то происходило с кожей, с глазами, да.

Я изменялся.

Загнувшиеся когти весело царапали зеркальную поверхность озера. Я гнал напрямки.