"Бунт мужчинистов" - читать интересную книгу автора (Тенн Уильям)

3. КОНТРРЕВОЛЮЦИЯ

Антимужчинистские силы наконец обрели как боевой лозунг, так и главнокомандующего. Когда движение мужчинистов приобрело такой размах, что тридцать семь штатов значительно смягчили в пользу мужей законы о разводе, десятки отчаявшихся было оппозиционных групп встали под знамя, которое поднял новоиспеченный конгрессмен от штата Флорида. Только здесь можно было не обращать внимания на упреки в «ползучем феминизме». Только здесь можно было выслушивать без страха такие прозвища, как «юбкострадатель», или такую совсем уже обидную колкость, как «маменькин сыночек». Двумя годами позже эта группа стала настолько сильной, что ей удалось добиться выдвижения своего кандидата в президенты от одной из главных политических партий. Впервые за несколько десятилетий на пост первого лица государства от антимужчинистов баллотировался мужчина — Элвис П. Борэкс.

Ознакомившись с результатами опросов общественного мнения и посовещавшись с ведущими стратегами партии, а также опираясь на собственное чутье и наклонности, он решил идти на выборы под знаменем чистого и святого образа Матери. Он не женился до сих пор, так он объяснял, потому что нужен был своей матери. Ей восемьдесят три года, она вдова. Что для него может быть более важным, чем ее счастье? Пусть вся страна в целом живет, руководствуясь принципом столь же непогрешимым, как библейские заповеди: «Мать разбирается во всем лучше всех».

Испещренные звездами фотографии хрупкой престарелой дамы появились по всей территории Соединенных Штатов. Когда Дорсблад презрительно фыркнул, отзываясь о ней, Борэкс ответил песней собственного сочинения, которая сразу же воспарила к высотам лидеров хит-парадов. Запись этой песни стала замечательным политическим документом, свидетельством необычайной живучести наших самых славных традиций. Слабенький, но искренний тенорок Борэкса поведал всему миру о тех глубоких чувствах, что владели его душой:

И была еще цитата из знаменитого опуса «Крест из мечей», которую Борэкс без устали повторял снова и снова на самых захудалых полустанках, на благотворительных ужинах, деревенских ярмарках, на митингах в столицах отдельных штатов: «Не увлечь вам человечество этим вашим безвольно болтающимся ниже пояса гульфиком! — увлеченно громыхал он. — Как и не распять всех женщин на этом вашем кресте из мечей!» «А вы знаете, почему все ваши попытки будут тщетными? — спрашивал он, размахивал рукой над головой, как будто бил в какой-то невидимый бубен. Аудитория замирала, разинув рты, и напряженно внимала. — ВЫ ЗНАЕТЕ ПОЧЕМУ?» «Потому что, — отвечал он вкрадчивым, неторопливым шепотом, наклонясь к микрофону переносного громкоговорителя, — потому что это сделает МАТЬ несчастной». Президентская кампания велась в самом деле с необыкновенным ожесточением — борьба шла не на жизнь, а на смерть. Приверженцы Дорсблада настаивали на том, чтобы раз и навсегда закрепить верховенство мужчин в обществе — Борэкс требовал восстановления правопорядка, заклеймив мужчинизм как преступный заговор. Домашний яблочный пирожок материнской выпечки смело противостоял напору шпаги, гульфика и сигары. Конкурирующая партия, предводительствуемая мужчинистами, выдвинула идеального во всех отношениях кандидата. Бывшего заместителя министра обороны, нынешнего главу делегации на продолжавшейся всего-то тринадцать лет в Париже всемирной конференции по разоружению и укреплению мира, незабываемую миссис Странт.

При каждом появлении Клариссимы Странт на публике ее сопровождали трое здоровяков-сыновей с бейсбольными битами через плечо. Был у нее также и таинственный муж, занимавшийся, как она всегда подчеркивала, «тем, что и положено делать мужчине». На фотографиях, которыми она от случая к случаю подкармливала прессу, это был высокий мужчина, застывший с охотничьим ружьем в руках дожидаясь отменной гончей, тащившей из кустов только что застреленную им дичь. Черты лица его на всех этих снимках были едва различимы, однако в том, как он держал голову, явно просматривалось, что он не потерпит никаких сумасбродных выходок с чьей-либо стороны — особенно со стороны женщин. Адскопламенный Генри и «кухнелюбивая» Клариссима отлично сработались. Как только Дорсблад переставал гарцевать по помосту, угрожающе размахивая гульфиком, выкрикивая предвыборные лозунги своей партии и обрушивая поток проклятий на головы соперников, на авансцену выходила Клариссима Странт. Отвечая на его галантные поклоны низкими реверансами, она всякий раз не забывала разгладить руками на животе клетчатый красно-белый передник, который всегда и везде был на ней, и ненавязчиво убеждала слушателей, в том, какое это ни с чем не сравнимое удовольствие — быть женщиной в окружении настоящих мужчин. Когда она клала материнскую ладонь на пуговичку бейсбольного кепи младшего из сыновей и с любовью шептала: «О нет, я не выращу своего мальчика неженкой!», когда она отбрасывала назад голову и с гордостью заявляла: «За тот день, когда я перестираю одежду своих мужчин и приберу дом, я получаю удовольствия больше, чем за десять лет работы в законодательных или политических организациях!», когда она протягивала округлые руки к слушателям и умоляла: «Пожалуйста, отдайте за меня свой голос! Мне так хочется быть последним президентом-женщиной!», — какое сердце избирателя могло устоять перед такими призывами? С каждым днем все больше мужчинистских гульфиков можно было насчитать на тротуарах и в подземных уличных переходах и — что не менее примечательно — пышных турнюров и клетчатых передников, ставших обязательными аксессуарами одежды вспомогательного женского корпуса движения.

Несмотря на самые мрачные предчувствия, интеллектуальные лидеры США ухватились за звездно-мамочкино знамя Борэкса как единственную альтернативу тому, что они считали сексуальным фашизмом. В народе их называли «суфражистскими яйцеглавами». К этому времени они с прискорбием начали замечать, что именно эти выборы могут стать воплощением извечной американской мечты — мечты, которая казалась всегда только мифом, но теперь этот миф впервые мог материализоваться в повседневной жизни. Ибо Борэкс добивался поста президента в образе «послушного сына» и размахивая фотографией своей матери по всем городам и весям Соединенных Штатов. А Клариссима Странт была самим «воплощением материнства» — и как раз-то она и уговаривала избирателей поступиться им ради мужчинизма.

Какого рода президентом станет миссис Странт? Каким образом эта энергичная женщина, не привыкшая однако повышать голос, справится с Дорсбладом, когда они оба окажутся у кормила правления? Немало было таких, которые высказывали предположение, что она просто проницательный политик, поставивший на верную лошадь. Но были и такие, которые высказывали подозрения на предмет некоего далеко не платонического союза между клетчатым передником и гульфиком в крапинку, основываясь на бесспорном внешнем сходстве миссис Странт с печально известной Нетти-Энн Дорсблад. Сегодня ясно, что это не более чем праздные мудрствования. Все, что теперь доподлинно об этом известно, сводится к тому, что во всех букмекерских конторах мужчинисты считались фаворитами при соотношении ставок три против двух в их пользу. Что все ведущие иллюстрированные еженедельники помещали на обложке огромный гульфик с надписью «Мужчина года». Что к Генри Дорсбладу уже начали неофициально подкатываться функционеры из ООН и главы дипломатических представительств. Что продажа сигар, котелков и шпаг переживала самый настоящий бум, а П. Эдуард Поллиглоу умудрился даже прикупить небольшую европейскую страну, которую после выдворения всех ее жителей превратил в трассу для гольфа с восемнадцатью лунками. Конгрессмен Борэкс, предчувствуя неизбежность своего поражения, становился с каждым днем все более истеричным. Куда девалась лучезарная улыбка, куда исчез румянец с холеного, всегда идеально выбритого лица. Он начал выступать с различными беспочвенными обвинениями. Ему теперь повсюду мерещились коррупция, злоупотребления служебным положением, государственная измена, умышленные убийства при отягчающих обстоятельствах, вымогательство, разбой, практика продажи и купли высших церковных должностей всех конфессий, подделка денег и документов, похищение детей и взрослых, взяточничество, случаи группового изнасилования, «промывка мозгов», массовый эксгибиционизм[8], подстрекательство к лжесвидетельствам. И в один прекрасный вечер, во время теледебатов, он зашел слишком уж далеко.

Шепард Леонидас Мибс крайне тяжело переживал смещение с неофициального поста лидера движения, но для человека с таким как у него необузданным темпераментом проявил весьма недюжинную выдержку. Однако всему когда-то приходит конец. Ему надоело болтаться где-то на задворках избирательной кампании мужчинистов, надоело видеть свои фотографии в самом низу первых полос газет, надоело быть всего лишь подголоском при Адскопламенном Генри. Он так и пылал возмущением.

Мибс предпринял попытку создать совершенно обособленную от остального движения группу так называемых «анонимных мужчинистов». Члены этой группы должны были принять строжайший обет безбрачия и поклясться не иметь ничего общего с женщинами за одним-единственным исключением — им разрешалось не отказываться, если того потребует общественность, от роли доноров для проведения искусственного осеменения, однако при условии полнейшей анонимности. Беспрекословно подчиняясь Мибсу, как своего рода гроссмейстеру ордена, они должны были сосредоточить свои усилия на срыве проведения Дня материнства в масштабах всей страны, закладывать бомбы с часовыми механизмами в бюро регистрации брачных лицензий, совершать внезапные ночные налеты на такие организации, как Ассоциация преподавателей и родителей, категорически возражавшие против раздельного обучения детей и юношества противоположного пола в школах и других учебных заведениях. Воплощение в жизнь подобной мечты могло самым радикальным образом изменить будущее мужчинизма. К несчастью, один из приспешников Мибса, пользовавшийся полным его доверием, выдал замысел патрона Дорсбладу в обмен на предоставление монопольного права продажи сигар на всех общенациональных съездах. Из кабинета Ханка-Танка Мибс вышел с мертвенно бледным лицом после состоявшейся там весьма нелицеприятной разборки. По инстанции было спущено соответствующее распоряжение, и «анонимный мужчинизм» так и остался мертворожденным ребенком.

Но сам Мибс, затаившись, продолжал ворчать. И во время телевизионной дискуссии, когда Борэкс даже вскочил с места в отчаянной попытке что-либо противопоставить убедительным доводам Клариссимы Странт, Шепард Мибс в конце концов вновь появился на переднем рубеже.

Видеозапись этой исторической дискуссии оказалась уничтоженной во время беспорядков, вспыхнувших в день президентских выборов, которые состоялись двумя неделями позже. Этот день, как известно, вошел в нашу историю под полученным тогда же названием «безумный». Поэтому сейчас, по прошествии стольких лет, практически невозможно в точности воссоздать истинный ответ Борэкса на обвинение миссис Странт в том, что он «всего лишь орудие окопавшихся на Уолл-стрит женщин и феминистов — завсегдатаев многочисленных гостиных на Парк-авеню».

Все источники сходятся на том, что начал он с возгласа:

— А ваших друзей, Клариссима Странт, ваших друзей — ведут за собой…

Но что он сказал дальше?

Сказал ли он, как утверждает Мибс, «…экс-банкрот, экс-заключенный и экс-гетеросексуал[9]»? Или он сказал, как сам Борэкс всем доказывал чуть ли не до самой своей кончины: «…экс-банкрот, экс-заключенный и экс-гомобестиал[10]»? Но каким бы ни был истинный смысл высказывания Борэкса, первое определение, бесспорно, относилось к П. Эдуарду Поллиглоу, а второе — к Генри Дорсбладу. Что фактически не оставляло никаких сомнений в том, что третье обвинение было брошено в адрес Шепарда Л. Мибса.

Первые полосы всех — от одного океана до другого — американских газет тут же украсил один и тот же заголовок:

После чего Америка настолько была ошеломлена дерзостью Мибса, что на три-четыре дня примолкла и затаила дыхание. Затем появились новые сенсационные сообщения:

И тут же:

Далее следовало:

А также:

Тем временем другая сторона все не решалась высказаться достаточно определенно по сути конфликта и предприняла попытку повернуть дело следующим образом:

Это выставило его не в самом лучшем свете в глазах общественности, для которой дуэли уже успели стать одним из неотъемлемых элементов нового жизненного уклада. Пришлось несколько видоизменить подход:

Поскольку и это никоим образом не повлияло на ситуацию, Борэксу пришлось предпринять следующий шаг:

Но его оппонент был неумолим:

Кандидат в президенты и его советники, осознав всю безвыходность положения, наконец сдались:

Борэкс и дюжина его советников, не выпуская из зубов сигар, заперлись в одном из гостиничных номеров, чтобы обсудить создавшееся положение со всевозможных точек зрения. К этому времени его команда курила сигары только в обстановке строжайшей секретности. На людях они сосали мятные леденцы.

Им была предоставлена возможность самим выбрать род оружия, но каким же тяжелым оказался этот выбор! От дуэли по-чикагски отказались сразу же, как от чего-то совсем уж недостойного и способного лишь запятнать президентский имидж. Помощник руководителя административной группы по обеспечению предвыборной кампании Борэкса — хитроумнейший чернокожий еврей, выходец из испаноговорящего района Лос-Анджелеса — предложил такую форму поединка, которая давала возможность использовать немалый спортивный опыт кандидата в президенты, в свое время слывшего очень неплохим атакующим защитником футбольной команды колледжа[11]. Он предложил выкопать два окопа на расстоянии в двадцать пять метров друг от друга и свести поединок к перепасовке его участниками ручных гранат до тех пор, пока ущерб, причиненный взрывами их одному из противников, не удовлетворит в достаточной мере другого. Однако каждый из находившихся в этом гостиничном номере прекрасно понимал, что уже включены на полную мощность юпитеры Истории, высвечивающие любое решение, а История капризная особа, и по вкусу ей только два альтернативных блюда: шпаги или пистолеты. А трагедия ситуации заключалась в том, что Борэкс ничего не смыслил в искусстве владения любым из этих двух видов оружия, в то время как его противник не раз выигрывал турниры и по фехтованию, и по стрельбе. В конце концов были выбраны пистолеты — решающим фактором, определившим выбор в их пользу, оказалась гораздо меньшая вероятность фатального исхода поединка из-за немалого расстояния между противниками и влияния погодных условий на меткость стрельбы. Итак, пистолеты. Только по одному выстрелу все с той же целью понижения вероятности фатального исхода. Но вот где провести дуэль? Мибс настаивал на Плато Уихокэн в Нью-Джерси в связи с историческими ассоциациями, которые вызывала эта местность. Как он подчеркивал, вдоль вошедших в историю частоколов не трудно возвести трибуны, за места на которых можно заломить достаточно высокую цену. Полученные от продажи входных билетов средства, за вычетом расходов на рекламу и организационных расходов, могут быть использованы обеими соперничающими партиями для покрытия издержек, связанных с проведением избирательной кампании. Подобные соображения вызвали немалый интерес у советников Борэкса. Однако отрицательные эмоции, вызванные теми самыми историческими ассоциациями, значительно перевешивали чисто меркантильные соображения. Ведь именно в Уихокэне так неожиданно оборвалась карьера подававшего огромные надежды Александра Гамильтона. Советников кандидата в президенты куда более устроило бы какое-нибудь уединенное место, освященное победой еще необстрелянной и наспех собранной армии Джорджа Вашингтона — исторические ассоциации, связанные с подобным местом, служили бы добрым предзнаменованием удачного для них исхода поединка. Решить данную проблему окончательно было поручено казначею партии, в частной жизни занимавшемуся продажей недвижимости в Новой Англии. Теперь оставалось только выработать стратегию.

Всю ночь напролет они проспорили, обсудив великое множество всяких тактических уловок, начиная с взяток или шантажа официальных распорядителей дуэли, и кончая предложением Борэксу выстрелить первому за мгновенье до того, как будет подан соответствующий сигнал — этическая сторона этого поступка, не преминули подчеркнуть советники, останется практически без внимания, захлестнутая последующим потоком обвинений и контробвинений в прессе. Разошлись ни в чем не придя к согласию, кроме того что Борэксу следует усиленно попрактиковаться в стрельбе под руководством чемпиона Соединенных Штатов в оставшиеся до дуэли два дня и приложить максимум усилий, чтобы добиться хоть какого-нибудь приемлемого уровня меткости. К утру дуэли молодой претендент на пост президента совсем пал духом. В тире для стрельбы из пистолета он провел почти беспрерывно сорок восемь часов, жаловался на острую боль в ушах и с горечью объявил, что для того, чтобы заметить, насколько повысилась меткость его стрельбы, требуется достаточно мощный микроскоп. Время, понадобившееся на дорогу к месту дуэли, пока его выряженные в соответствии с этикетом секунданты все еще ожесточенно спорили, обсуждая те или иные уловки, он провел, понурив голову, ни разу не открыв рта.

Он был в состоянии самой настоящей паники. Только этим мы теперь можем объяснить его решение совершить такой стратегический ход, который поначалу встретил решительный отпор у всего состава его окружения — явление совершенно беспрецедентное, не вписывавшееся в стандартную политическую практику.

Борэкс не был ученым-историком, но историю своей страны знал довольно неплохо. В свое время он даже написал ряд статей для одной из флоридских газет под общим заглавием «Когда Орел кричал», разбирая такие судьбоносные мгновенья американской истории, как отказ Роберта Э. Ли возглавить федеральные вооруженные силы или отмену свободного хождения серебряных денег и либерализацию цен при президенте Уильяме Мак-Кинли. Пока черный лимузин мчался на полной скорости к слишком уж отдаленному полю брани, он еще раз быстро перелистал в уме краткий справочник политической мудрости и патриотической деятельности в поисках ответа на возникшую перед ним проблему. И в конце концов нашел его в биографии Эндрю Джексона.

За много лет до того, как седьмой президент Соединенных Штатов заступил на высший государственный пост, ему довелось побывать в ситуации, аналогичной той, в которой оказался сейчас Элвис П. Борэкс. Поставленный в результате интриг своих недругов перед необходимостью драться на дуэли точно с таким же противником, с каким предстояло сразиться Борэксу, и понимая крайне возбужденное состояние, в котором тот находится, Джексон решил предоставить противнику возможность выстрелить первым. Когда, ко всеобщему удивлению, тот промахнулся и настала очередь стрелять Джексону, будущий президент США всласть распорядился тем неограниченным временем, которым теперь располагал. Он спокойно навел свой пистолет на побледневшего и взмокшего от страха соперника и целился с особой тщательностью добрых секунд двадцать-тридцать. Затем выстрелил и убил противника. Вот он, выигрышный лотерейный билет, решил Борэкс. Как и Джексон, он позволит Мибсу выстрелить первым. А затем, подобно Джексону, неторопливо и безжалостно…

К несчастью как для истории, так и для Борэкса, первый выстрел оказался единственным, произведенным на этой дуэли. Мибс не промахнулся, хотя и жаловался впоследствии — со свойственной ему взыскательностью даже по отношению к самому себе, — что несовершенство системы прицеливания допотопного дуэльного пистолета как раз-то и стало той причиной, почему посланная из него пуля отклонилась вниз от точки прицеливания на добрых пять дюймов. Пуля прошила правую щеку конгрессмена, который, оказавшись не в силах смотреть смерти прямо в глаза, непроизвольно повернул голову в сторону, и вышла через левую. А затем вонзилась в ствол клена в пяти метрах за спиной у Борэкса, откуда впоследствии была извлечена и выставлена на всеобщее обозрение в Смитсонианском институте. Дерево, вошедшее в историю под названием «дуэльного клена», еще в течение многих лет было главной достопримечательностью края, который стал излюбленным местом проведения пикников и покрылся густой сетью мотелей. Однако уже в первом десятилетии следующего века этот клен был с корнем извлечен из земли при прокладке скоростной автотрассы, соединявшей Скенектади, штат Нью-Йорк, с новым международным аэропортом в Бангоре, штат Вермонт. Пересаженное с грандиозной помпой в землю Вашингтона, федеральный округ Колумбия, оно всего лишь через несколько пролетевших как один миг месяцев приказало долго жить, не выдержав субтропического зноя столицы. Раненого Борэкса тут же отнесли в полевой армейский госпиталь, развернутый поблизости на случай именно такой необходимости. Пока над ним хлопотали врачи, главный распорядитель его предвыборной кампании, политический деятель, широко прославившийся своей невозмутимостью и проницательностью в самых стрессовых ситуациях, вышел из палатки и приказал выставить вооруженных часовых перед входом в нее. Поскольку бюллетени о состоянии Борэкса, публиковавшиеся в течение нескольких следующих дней, заверяли, что нет особых оснований для беспокойства за жизнь и здоровье Борэкса, но страдали обилием туманных фраз и недомолвок, народ не знал что и думать. Было ясно только одно — жить Борэкс будет.

Циркулировало великое множество самых различных слухов, тут же подвергавшихся тщательному анализу виднейшими обозревателями Вашингтона, Голливуда и Бродвея. В самом ли деле Мибс применил пулю «дум-дум»? Был ли кончик ее отравлен очень редким южноамериканским ядом? На самом ли деле мать кандидата в президенты совершила такое далекое путешествие из своего уютного домика в Окербочер Свэмпс, штат Флорида аж до самого Нью-Йорка и с поистине тигриной яростью набросилась на Старину Шепа в редакции «Волосатой груди», исцарапав ему лицо ногтями и едва не выколов глаза, а потом еще искусав и искромсав щеки и шею металлическими вставными челюстями? Действительно ли имела место тайная церемония, на которой десять региональных лидеров мужчинизма обступили со всех сторон Шепарда Л. Мибса и стали свидетелями того, как Генри Дорсблад сломал шпагу и сигару Мибса о свое колено, резким ударом ладони сплюснул в лепешку котелок Мибса и торжественно оторвал гульфик от его брюк? Всем было хорошо известно, что тело молодого конгрессмена было столь тщательно обмерено и сфотографировано перед дуэлью, что изготовление протезов вместо выбитых пулей трех или четырех коренных зубов было, в общем-то, плевым делом. Но возможно ли протезирование языка? И вообще, удастся ли с помощью пластической операции восстановить такие пухлые юношеские щеки и такую лучезарную улыбку?

По давно уже установившейся традиции последняя теледискуссия должна была состояться вечером перед днем выборов. Миссис Странт, как истинная леди, предложила отменить ее. Штаб-квартира Борэкса отвергла ее предложение: традицию нельзя нарушать ни в коем случае. Матч состоится при любой погоде.

В этот вечер светились экраны абсолютно всех телевизоров на территории Соединенных Штатов, включая даже ставшие музейной редкостью черно-белые. С кроватей подняли детей, медперсонал больниц освободили от ежевечерних обходов, даже поснимали часовых с отдаленных постов, где не было телевизоров.

Первой выступила Клариссима Странт. Она коротко изложила свои предвыборные тезисы в дружественной манере, то и дело обворожительно улыбаясь, и представила на суд зрителей идеалы мужчинизма в простой, но изготовленной с особой любовью упаковке, словно рождественский подарок для членов своей семьи.

Затем камера развернулась к конгрессмену Борэксу. Он не произнес ни слова и только, с грустью взирая на телезрителей выразительными, подернутыми влагой глазами, показал на круглую рану диаметром в полдюйма на правой щеке. Затем медленно повернулся к объективу телекамеры другой щекой. На ней тоже была рана. Сокрушенно покачав головой, он поднял со стола большую фотографию своей матери в искусно отделанной серебряной рамке. Из глаза его при этом выкатилась чудовищных размеров слеза и расплескалась по фотографии.

Этого оказалось вполне достаточно. Не нужно было быть профессиональным политиком или специалистом по изучению общественного мнения, чтобы предсказать исход выборов. Миссис Странт еще задолго до вечера поздравила в день выборов своего соперника с заслуженной победой. В каждом штате мужчинизм и его последователи были буквально сметены взрывом всенародного волеизъявления. На улицах повсюду валялись груды выброшенных на свалку мужских котелков и женских турнюров. Закурить где-нибудь сигару было равносильно самоубийству. Подобно Аарону Барру, Шепард Л. Мибс сбежал в Англию, где опубликовал мемуары, женился на дочери одного из графов и прижил с нею пятерых детей. Старший из его сыновей, биолог, стал даже довольно известен как изобретатель лекарства, предотвращающего судороги икроножной мышцы спортсменов — того самого заболевания, что некогда угрожало гибелью французской промышленности, поставлявшей гурманам всего земного шара мороженые лягушачьи лапки. Поллиглоу тщательно избегал любых контактов с общественностью до самой своей смерти. Он был похоронен, в соответствии с завещанием, в огромном гульфике. Похороны его послужили поводом для появления во многих газетах пространных и богато иллюстрированных статей о возникновении, расцвете и падении движения, которое он основал. А Генри Дорсблад исчез еще до того, как сметающая все на своем пути лавина разъяренных женщин учинила погром штаб-квартиры мужчинистского движения. Его тело не было найдено среди обломков мебели, что дало пищу для возникновения множества легенд. Кое-кто утверждал, что он был заколот остриями бесчисленного количества зонтиков, к которым прибегли в качестве орудия своего гнева взбешенные американские поборницы святости брака и материнства. Другие говорили, что он спасся бегством, переодевшись уборщицей, и когда-нибудь еще вернется, чтобы вновь повести за собой толпы воспрявших духом почитателей котелка и сигары. Элвис П. Борэкс, как известно любому школьнику, отсидел в Белом Доме два срока и был самым молчаливым президентом после Келвина Кулиджа. По окончании исполнения обязанностей президента он бросил политику и занялся оптовой продажей цветов в Майами.

Вот так оно и получилось, что мужчинизма как будто вовсе никогда и не существовало. Если сбросить со счета компании подвыпивших мужчин, которые к концу пирушек с ностальгической грустью запевают порой старинные песни и обмениваются друг с другом лозунгами в духе былых героических времен, то можно сказать, что в настоящее время осталось ничтожно мало следов той потрясающей воображение судороги, которая когда-то свела общественный организм. Одним из таких следов является гульфик.

Гульфик, несмотря ни на что, все-таки выжил как часть современного мужского наряда. При движении он ритмически раскачивается, напоминая многим женщинам строгий указующий перст, предупреждающий о том, до какой последней черты можно отталкивать от себя мужчин — и ни на йоту дальше! А для мужчин гульфик и сейчас все еще остается знаменем, правда знаменем, скорее всего, перемирия, но тем не менее развевающимся в той войне, которая продолжается и сейчас, и будет продолжаться во веки веков.