"Последний из Рода" - читать интересную книгу автора (Авербух Наталья Владимировна, Комарова...)ГЛАВА 2В обозе было два десятка повозок. Из них половина везла зерно и товары, три принадлежали Академии, — в них ехали мелкие чиновники в Управы, везли бумаги и приказы, — оставшиеся принадлежали семьям переселенцев. Я разговорилась с ними. Переселенцев манило Приграничье, и никакая близость фейри и Старших не могла затмить в глазах людей тех благ, что мог предложить этот богатый край. Люди красочно описывали нажитые за считанные месяцы состояние и — шепотом, неохотно, — рассказывали о погибших или вернувшихся ни с чем бедолагах. Люди — поразительные существа. Они всегда надеются на удачу, стремятся к риску, ловят случай. Они и не знают, что их нити уже давно заняли свое место в узоре Ткачихи. Охранников было семеро, включая Тиана и обозного мага. Слабенький, правда, маг этот был, даже не стихийник, а так — теоретик-щитовик. Под защитой такого бездаря поневоле взмолишься Ткачихе, чтобы уберегла от разбойников. На мага надежды нет. От пары грабителей, может, и защитил бы, но от настоящей засады — вряд ли. Будь моя воля, никогда не доверила такому человеку свою жизнь. Менестрелей в обозе не было, но гитары нашлись еще у троих смертных. Ехали весело — шутили, пели, смеялись, на каждом привале устраивали небольшие концерты. Я не играла и не пела, — опасалась, хватит с меня мрачных предсказаний — но рассказать у костра красивую древнюю легенду не отказывалась. Мои истории были не о войне, нет. Мои истории были о мире, счастье, любви, жизни… о тех вещах, которые смертные так мало ценят, пока не приходит их последний час. Маленьким детям переселенцев, которых укладывали спать задолго до ночных посиделок, я пела колыбельные и рассказывала сказки. Было странно не только говорить с детьми, видеть их, слышать их голоса, но и обнимать, гладить их вихрастые головы и утирать носы. Странно, непривычно. Нет, не ценят люди выпавшего на их долю счастья. Иметь возможность самому воспитать своего ребенка, видеть, как он или она растет… Чего им еще надо?! Тиан мои рассказы не слушал, как ни старалась я привлечь его внимание. Дремал, беседовал с товарищами, обсуждал возможность нападения разбойников на обоз, но не слушал. Обидно. Я ведь не для этих смертных старалась, вспоминая давно забытые легенды. Для него. Хотела, чтобы он понял, почувствовал, осознал… Куда там! Он вспоминал обо мне только тогда, когда хотел проявить свою заботу. Ели мы из общего котла, варево было так себе, хорошо хоть не горелое. Вот тут мой человек никогда не забывал сесть рядом и потребовать, чтобы я не капризничала, а съела все. Говорил: и так худая да слабая, а не буду есть, меня скоро ветром шатать будет. Если бы ни он, я бы, наверное, все-таки оставляла в миске примерно половину — еда просто не лезла в горло, хоть тело и бунтовало против такого обращения. Быть человеком — означает непрерывно смиряться с неизбежным и необходимым. Кошмар, да и только! Но, все-таки, было бы легче, не считай Тиан меня беспомощным ребенком, который требует непрерывной опеки. В первый день он ходил за мной по пятам, свято веря, что я пропаду без его неусыпной охраны. Доходило чуть ли ни до идиотизма: он не пускал меня в кустики, пока не прочесал их и не удостоверился, что там безопасно. Пришлось даже рявкнуть, чтобы отстал. Из-за этого его отношения я постоянно забывала о том, какую роль играла. Быть человеком, обычным человеком, пусть одиноким и несчастным, нелегко и без того, что меня считают чуть ли не слабоумной… А я все время забываюсь, разговариваю с ним высокомерно, пытаюсь «напомнить», кто здесь смертный, а кто Старшая. Напомнить о разнице в тысячи лет, о которой мой человек ведь и не подозревает… Мои оговорки только убеждали Тиана, что я не в своем уме. Ну да, сначала, едва попав в смертные земли в человеческом обличии, я растерялась, не знала, как себя вести. Да, я не умею заботиться о своей безопасности, не могу обеспечить себя едой и кровом. Но это не делает меня идиоткой! Я, Хранительница Рода, учила и направляла несчетное количество людских поколений. Чему человек может меня научить? Пусть я никогда не являлась частью Порядка, но жизнь я знаю больше и лучше, чем смертный, появившийся на свет так недавно. Как изменить его отношение ко мне? Как исправить его ошибку? Пусть не Старшую, но хотя бы взрослого человека он во мне должен увидеть! Иначе… Я так долго не выдержу. Я сорвусь. Сорвусь, выскажу ему все в лицо, чтобы мой человек, хотя бы так, понял. И он сочтет меня еще более сумасшедшей, чем считает теперь. Как я докажу свои слова? У меня человеческое тело. Да, я могу многое рассказать ему о его Роде, но все это можно узнать, прочтя сотни или тысячи книг — вполне доступный подвиг для полоумной менестрельки. Небось, решит, что за книгами я и помешалась. Выскажу ему все в лицо. Или уйду. Убегу прочь, предав свой долг. Стану первой баньши, которая бросит свой Род. Уникальной. Единственной. Неповторимой. Хоть какое-то утешение. Ткачиха повеселится, обрезав мою нить. Эйш-тан всегда говорила, что я самая бесполезная, бестолковая, глупая и все портящая из всех баньши — позор своего народа. Все портящая. Кто знает, может она и права? Может быть, это из-за меня угас Великий Род, который мне доверили хранить? Нет. Нет, нет и нет! Этого не может быть! Хорошая или плохая, умная или глупая, баньши всегда лучше знает, что правильно для людей ее Рода. Это у нас в крови или в том, что ее заменяет в бесплотных телах. Я делала для своих людей все, что могла. Я указывала им путь к жизни и счастью. Не моя вина, что они отказывались следовать предложенному мной пути. Не моя вина, что лучшие из них уходили, гибли, бросали уютный дом и близких… Многие так и не оставили потомства. Нет. Я предлагала им жизнь и счастье, это они и только они выбирали гибель и смерть. Как Тиан… Последнее Дитя Рода Берсерков… Меня одолевали дурные предчувствия. Он Ринэ, вадэ'али Сид! Не отрежь она меня от владений Ткачихи, не нужны были бы ни Оружие, ни выбор Воина. А теперь… Теперь поздно уже что-то менять. Тиана мне не спасти, не увести в сторону. Теперь одна надежда — на его детей. Детей?.. Будут ли они у Тиана? Продлится ли Род? Не-эт, от него нечего и ждать! Ему-то что? Добренький! Не бросит он меня! А гибель в бою — это что? Не предательство? Ведь он убьет и меня! И его ничуть не извиняет то, что он об этом понятия не имеет. Не извиняет — убеждаю себя. Надо самой этим заняться. Пусть Тиан — Воин, пусть ему не ведом мир, но он должен оставить семя. И не в Костряках, раньше. Ох… Как только дитя появится на свет, я оставлю Тиана и приду к его ребенку. Я позабочусь о нем. Я выращу его. Воспитаю. Он вырастет счастливым, сильным, смелым… или не надо смелым? Искра Огненных Берсерков… Ох. Все с начала. Опять поднимать Род из ничего, учить ребенка любить жизнь и презирать смерть… Почему «презирать»? Раньше учила бояться… Видно, и меня опалило пламя Осенних Костров, что горит в глазах Берсерков… Все! Хватит! Пора заняться делом! Продлить Род. Только вот… Почему я заранее ненавижу этого ребенка? Спустя три недели мы добрались до Реки. До Переправы, наведенной магами. Если бы не магия, смертные земли были бы разделены Рекой на две половины. Широкая и бурная, она текла из-за Грани до края мира. В отсутствие развитой технологии лишь магия могла помочь построить широкий и безопасный мост. Даже не мост — десяток. Маги создали девять рукотворных островков, разделив русло, и между ними перекинули широкие каменные дуги. Десять лет работали над островами, потом еще двенадцать маги земли трудились, ворочая глыбы, привозимые со всей Роси, сплавляя камень, выращивая опоры, крепя их ко дну. Результат оправдал ожидания. Старшие и фейри не любят восхищаться деяниями смертных, но этот шедевр достоин и восхищения, и уважения. Помнится, даже Ткачиха удивилась. Обоз почти на сутки остановился в городке у Переправы. Глава ворчал, но нас опередил караван из Псхова, и пока он не достигнет другого берега, маг, состоящий при мостах, не пустит следующий — только пеших путников, даже всадникам пришлось пережидать. На постоялом дворе воняло, и это еще мягко сказано — смердело, дальше некуда. Рыба! Если рыбе дать основательно протухнуть, а потом измазать ею пол, потолок, стены и мебель — вот тогда будет такой запах. Въевшийся, непрекращающийся. Большие Окуни, будем знакомы! И кормили тут только рыбой… Логично. Ткачиха, я этого не переживу! Тиан недовольно хмурился, когда я наотрез оказалась от ужина, попросив вместо него воды и кусок хлеба. Ну, не терплю я рыбу! Сама не знаю почему. У баньши вроде не должно быть вкусовых предпочтений… откуда? А все же. Сам Тиан радостно съел и уху, и жареную рыбу, и пивом это все запил. Кошмар, чем только не питается Последний из Рода! Девчонка-подавальщица, такая же смазливая и глупая, как Линя в «Серебряном Копытце», зазывно улыбнулась, поставила на стол вторую кружку. Мы благодаря моей брезгливости здорово сэкономили, еще бы так есть не хотелось… Ох. Тиан благодарно кивнул, поглядел на служанку более пристально… А ведь она ему приглянулась! Ну да, чего уж лучше: фигуристая деваха, все при ней… Это вам не тощая менестрелька… Тьфу! Хорошая девочка, симпатичная: светленькая, голубоглазая, с широкими бедрами. Простоватая, конечно… Но подойдет. — Как твое имя, дит… как тебя зовут? — спрашиваю. Стихии, не хватало еще смертную «дитя» назвать! Моему-то телу сколько лет? Восемнадцать? Двадцать? — Кига. — Вежливый ребенок. Прослышала небось, что охранник с сестрой путешествует, вот и вежлива. Понравиться хочет. Даже глазищи свои голубые не вылупила, когда я оговорилась. — Господину что-нибудь нужно? Нужно, господину, как же не нужно! — Не называй меня господином, — попросил мой человек. Я поморщилась. Вот уж нашел, с кем любезничать… — Меня зовут Тиан. Садись с нами, отдохнешь. Набегалась поди… — Ой, что вы! — раскраснелась девчонка. — Мне нельзя! — Можно, — вмешиваюсь. — Сиди, и впрямь набегалась за день. Я-то отсюда вижу хозяина этой дыры. Он, хоть и хмурится, а приставать побоится. Вид не тот теперь у Тиана, чтобы к нему всякий сброд с претензиями лез. Такой убьет, не заметит. Нет, вру, конечно. Не станет Тиан убивать вот так, походя, за одно только злое слово. Не убийца он, Воин. Убийцы-то от Зимы, от Старшей Вьюги — Кровавой. А мой огненный… Осенний… Но хозяин-то об этом не знает! Зато ему уже купцы из обоза рассказали, как мой человек один троих положил там, на торжище, меня защищая… Нет, сиди себе, девочка. А я пойду, лишняя я здесь. Не до меня сейчас моему человеку… Поднимаюсь, хочу уходить. Пусть все идет своим чередом. Я-то вижу, как они друг на друга смотрят. Тут бы и без моей помощи все сладилось. — Куда собралась? — строго. Ну, что прикажешь делать с таким человеком? Не о баньши думай, о девке! Она-то с тебя глаз не сводит, ты зачем по сторонам пялишься? — В комнату. — Хочу отрезать, но голос поневоле выходит просительным. Ну, еще не хватало у человека разрешения спрашивать! — Можно? — Будь осторожней. А то опять вещи украдут… — Смеется. Не поверил он мне, не поверил. — Буду. — Обещаю. Ухожу, походя задевая рукавом Кигу. Буду. И ночь будет. И ребенок. И Род. Тогда и я буду. Никак иначе. Слабое, еле заметное вмешательство. Кружит голову аромат трав, что цветут лишь в Темном лесу, где живут Прядильщицы, низшие фейри моей Эйш-тан. Так пахнет сила Княгини, так пахнет дарованная ее детям магия. Единственная, которая нам доступна. Только Ткачиха ведет нить человека. Смелые, бесстрашные, непокорные могут испортить ее узор. Но чуточку, самую малость, крошечку, капельку подтолкнуть события может и баньши. Даже в человеческом теле. Даже отрезанная от своей Эйш-тан. Самую крошечку. Но сейчас этого хватит. Стерегу. Ночь темна, но я не человек, я — Старшая. Вижу, слышу, чувствую. Они поднялись по лестнице в комнату. Не таясь, но и не показываясь на глаза. Вот он прижал ее к стене, поцеловал. Жадно. Бедный Тиан! У него давно не было женщины. Бедный честный дурак. Нищий и глупый. Неужто в Вольграде таких дурочек не водилось? Ему ведь только поманить — любая на шею кинется. Вот и эта. Мне и делать ничего не пришлось, только уйти. Остальное — это чтобы ребенок родился. Мальчик. Она все равно скоро зачнет, с такой-то прытью… Не Тиан, так другой, мало ли здесь удальцов ходит? Комната Тиана рядом с моей. Он недолго оставался в коридоре, увел Кигу к себе, запер дверь. Ох, Нара! Не смотри, не слушай! Но что для меня стены? Разве может дерево помешать баньши видеть результат своих усилий? Как он ее целовал. Как обнимал. Как она улыбалась. Как раздевалась. Что-то странное зарождается во мне. Меня скрутило от отвращения. От гнева. Я видела это сотни раз. Больше. Сколько детей рождалось в каждом поколении? В последнем — два, но до того… я видела их судьбы от самого зачатия и до смерти. Видела нити, жила рядом с ними… Меня трудно удивить, испугать, смутить… Почему же так плохо? Противно? Гадко? Не-э-эт… Не подходит ему эта глупая девчонка! Кем его дети станут, рыбаками? Слугами? Нет, ни за что! Кричу. Пронзительно, истошно. Так кричат баньши. Кричат, когда их люди делают неправильный выбор, гибельный для Рода. Кричу. Он вышибает дверь. Вбежал, как был, еле штаны подтянул, рубашку выпущена, наполовину расстегнута. Зато сабля при нем. Герой! — Нара!!! Что случилось?! — Там! — все еще кричу, но уже тише. — Там! — Указываю на стену. — Что там?! — раздраженно спрашивает человек, когда понимает: я цела и невредима. — Пауки! — нахожусь я. Они нехотя просыпаются по зову Старшей, повинуются моей отчаянной мольбе. — Только-то? — Он поворачивается. На стене сидит небольшой паучок. Совсем маленький. Да и тот торопится скрыться от светового круга. Дескать, позвала, баньши, я пришел, показался и хватит с тебя. Дальше сама. — Из-за этого ты испугалась? Я не отвечаю, всхлипываю. Я испугалась. Не паука, но испугалась. Какая же я была дура, когда пыталась продолжить Род в отродье трактирной служанки! И мне бы пришлось всю жизнь дышать рыбой… Отвратительно! Кричу снова. Мой крик спас несчастного паучка от неминуемой гибели. Тиан уже шел к стене с явным намерением раздавить несчастное создание, лишь бы я замолкла. — Что еще? На этот раз на беззвучный зов пришел более солидный паук. Спустился с потолка на паутине, покачивается у меня перед носом… большой, с ноготь будет. Мужской причем. — Тут полно пауков! — Плачу. — Я боюсь! — Это всего лишь пауки. — Успокоительно. — Мне страшно. — Рыдаю, как маленький ребенок. Была в Роду одна девочка, она боялась темноты, пауков и одиночества… Тиан подходит ближе, неловко гладит по голове. Я хватаю его за руку. Паук поспешно карабкается по паутине, пока храбрый человек его не прикончил. — Не уходи! Пожалуйста! Я боюсь оставаться одна. Прошу тебя! — Но… — Нерешительно. Не спорю, захлебываюсь слезами. Баньши не привыкать лить слезы. Я плачу о своей глупости, о непоправимой ошибке, которую чуть было не совершила. Своими руками толкнула человека в объятья этой… этой… — Останься. Он оглядывается на дверь. Смотрит на меня. — Хорошо, только постель принесу. — Нет!!! — Как его отпустить, когда за стеной еще не выветрилось мое колдовство?! Если он увидит служанку до рассвета… не хочу! Нет! Он смотрит на меня, как на сумасшедшую. Сочувственно и слегка раздраженно. — Не оставляй меня! Не уходи! Я не хочу спать! Я еще не ложилась. Ляжешь сюда, я рядом посижу. Мне нет нужды спать, я ведь в телеге еду. Пожалуйста! Мне страшно! Подношу его руку к лицу. Кап… моя слеза падает на его кожу. Тиан отдергивает руку, как ужаленный. Не верит. Не одобряет. Молчу. Больше ничего сделать нельзя. Какая же я все-таки дура. Княгиня, оборви мою нить, я не хочу больше этого… — Прекрати. — Тихо. — Я никуда не пойду. Он уснул. Я сидела на полу — сна действительно не было — и тихо перебирала струны. Тихая, убаюкивающая мелодия. Никаких предсказаний сегодня. Медленно приходило понимание: так нельзя. Дело не в девчонке. Я вообще не найду достойной матери для его ребенка. Подобной женщины просто не существует. Нет такой, кто могла бы выносить семя Берсерка. Я не смогу позволить ему связаться с недостойной женщиной. Не сумею. Дальше будет хуже. Следующую девчонку я просто убью. Упадет с лестницы, сломает шею… Нет, так нельзя! Не может баньши вмешиваться в судьбы чужих людей. Она и в жизнь своего человека вмешивается только для сохранения Рода. Да уж, сохранила! Дальше некуда… испортила человеку такой вечер… И дитя, чью нить уже спряли слуги Ткачихи, не появится на свет. Эйш-тан в ярости — чувствую. И… Вдруг он возненавидит меня? Если я каждый раз буду так поступать… Даже мой глупый и неопытный смертный в конце концов поймет, что не просто так я срываю его «свидания». Нет, нет, только не это! Я не перенесу его ненависти. О, Княгиня!.. Выход прост. Я уйду. Уйду сейчас, пока не стало поздно. Найдется другая — прислуга, подавальщица, крестьянка — кто угодно. Я приду потом. Когда уже не смогу вмешаться и испортить его судьбу. Приду к нему. Или к ребенку. А, может, не явлюсь вообще. Княгиня дала мне смертное тело, я больше не привязана к дому, где живет мой Род. Уйти, пропасть, затеряться… Уйти. Но не сейчас. Позже. Еще минуту. Час. Запомнить его, навсегда сохранить в памяти таким, какой он сейчас: расслабленным, спокойным, с открытым, мальчишеским лицом, которого еще не коснулась тень смерти. Спи, мой человек. Набирайся сил. Завтра тебе снова отправляться в путь… Я просыпался долго, трудно. Сон не хотел отпускать. Всю ночь мне грезилось не пойми что, словно фейки наслали — говорят, могут. Снилось мне ставшее уже привычным пламя. Снились идущие в бой скелеты, внутри которых ревел огонь. Я видел Елину Огнь — хохочущую, простирающую навстречу мне руки, зовущую. Видел странного лиса с умными, грустными глазами: рыжего, с белой, словно седой, полосой по хребту. А еще мне снилась Нара. Нара, уходящая от меня. Я звал ее, просил остаться, но она отвечала грустно, что огонь — не для нее. Говорила, что не Воин я, не мое это, чужое. Корила, что выбрал неправильно, не по тому пути пошел… Упрекала, что не послушал ее, не понял, что для меня лучше. И кто-то смеялся. Весело так, ядовито, злобно и жестоко. И шептал мне в ухо: «Не выйдет. Не справишься. Прогнил Род, не прорасти семени, не разгореться Огню. Отомщу я вам, отплачу. Не призовешь, не откроешь, не впустишь. Только сгоришь». Я хотел возразить, побежать, остановить, но мог лишь смотреть. Смотреть как она уходит, слушать противный шепот, молиться Единому, просить прощения… А в моей развороченной, раскрытой, словно ворота, груди еще билось сердце — черное, словно кусок угля. Толчками выплескивалась кровь, текла по рукам, превращалась в пламя. Пламя тут же потухающее, холодное, мертвое. И смотрела на меня с немой укоризной огненный маг, и выл, задрав в черное небо острую морду рыжий лис, и хохотал кто-то, злорадствовал, проклинал. Странный сон… Хорошо бы — не вещий. Открыв глаза, я обнаружил, что один в комнате. Нехорошее предчувствие кольнуло душу. Успокаивало лишь, что гитара так и осталась лежать тут. Не ушла бы менестрелька без нее, не бросила бы Друга. «Меня бы бросила, гитару — нет», — подумалось. И от понимания этого обидно стало… Будто не попутчица она случайная, а… Чуть успокоившись, я протер глаза, поскреб заросший колючей щетиной подбородок и попытался вспомнить, во сколько отходит обоз. Вроде, договаривались на полдень, но спуститься вниз не помешает, мало ли. Да и Нара небось уже завтракает. Вчера-то ничего, считай, и не ела, проголодалась, небось. И чего это она от рыбы так нос воротила? Тоже мне, богачка… Внизу ее не оказалось. Хозяин, к которому я побежал сразу, как понял — никто с утра менестрельку не видел, — сообщил, что еще ночью та ушла. Сказала, ненадолго, на луну глянуть, вдохновением запастись. Менестрели они все, с придурью… Как ей запретить было? И когда не вернулась она, хозяин не обеспокоился. За комнату я заплатил, за еду — тоже. Решил, что обокрала меня девка, да и сбежала, невиданное ли дело. Единый, прости меня, но в тот момент хотелось придушить этого жирного борова, отпустившего мою девочку… Стоп, с каких это пор она моя? Баба с возу — кобыле только легче, ведь так говорят? И гитару оставила, дурочка… Словно нужна мне она. И ушла… Что ж, скатертью дорога. Только вот помнил я, что у нее ни монетки в кармане, ни куска хлеба в сумке. А гитару оставила. Чем она на жизнь зарабатывать будет? Вот тут я разозлился. Вспомнил, что не так и наивна девочка, умеет людьми крутить. Небось и гитару оставила, чтоб я забеспокоился, за ней бросился. И чего добивается, глупая? Я ведь не стану ее искать? Не стану… С чего бы? Ушла — и ушла. Заказав на завтрак остатки вчерашней рыбы (подешевле — денег мало), я твердо решил забыть о Наре. Я ей помог, я ее с собой взял — хватит, всему должен быть предел. — Через час отправляемся, — сообщил глава обоза, подходя ко мне. Я кивнул, запихивая в себя очередной кусок вонючей, холодной рыбы и запивая глотком кислого пива. — Сестру-то нашел? Я покачал головой, прожевывая. Сглотнул. — Не нашел. Сбежала, паршивка. Она с самого начала ехать не хотела, боялась… Небось решила к полюбовнику своему, в Вольград вернуться, — странно, как легко и складно я вру. А ведь раньше верил, что единожды сказав неправду, навсегда закрою пред собой врата Единого. — Жалко, дуреху… — притворно сокрушался глава. — Разбойников в округе полно. Академия-то на день дороги чистит, а здесь уже маги не так сильны, вот и лютуют, ироды. А девчонка одинокая для них — искушение. Пропадет ведь, не доберется до Города. И кинул на столешницу две серебрушки — плату за два дня. — Прогоняете? — спросил я, машинально поймав монету, чуть не скатившуюся со стола. — Нет, — ответил глава. — Даю выбор. Жалко мне сестру твою. Если она тебе сестра, конечно… Утащил вчера девочку наверх, а о менестрельке-то подумал? Она вон как на тебя смотрит, все уж заметили. Ну и ушла она… Я помотал головой. Бред какой-то. А Голова кивнул на прощание и вернулся к своим. Да не могла она… ревновать?! Не могла! Оставив на столе три медяка за завтрак, я кинулся в комнату. Сумку перекинул через плечо, гитару за спину повесил — и, правда, легкая, почти невесомая. Не знаю, что там Нара себе напридумывала, но бросить ее не могу. И правда, сгинет, дуреха. Только вот куда она пошла? Как бы выяснить… В какую сторону? Сейчас бы мага… Хотя, у меня бы денег на мага не хватило… Эти паскуды за медяки не работают — им золото подавай. Да не монету — две, а то и три. Я в страже столько за месяц не зарабатываю, сколько они за пустячное заклинание берут. Хотя, вдруг попадется нормальный? Не все же они сволочи? Решив так, я спустился вниз. Маг в городишке должен быть. Кто-то же неводы зачаровывает, да на лодки защиту ставит? К тому, что на переправе, обращаться смысла нет, он такими мелочами не занимается. Он от Академии, Мастер, Член Совета. Хозяин развел руками. Был маг, но вот три дня назад помер. Рыбьей костью подавился… Правда остановился вчера здесь один бродяга. Не простой — меченый. Маг. Да я его вчера видел: рыжий такой, с длинными лохмами и наглыми глазами. Он как раз вошел, когда я девку наверх потащил. Идти на поклон к какому-то бродяге не хотелось, но другого выхода не было. Не найду сам, чай, не ищейка… — Кто там? — раздалось из-за хлипкой двери. — Убирайтесь! — Господин маг, я к вам по делу! — кричу. Молчание… Видно решает, убить или сначала выслушать. Наконец, дверь приоткрылась — сама собой, я даже не касался ручки. Он на постели лежит застеленной: рыжий, лохматый, сонный с лица. А вот глаза трезвые: карие с желтыми искрами, любопытные, наглые. Он босой. Штаны по колено закатаны. Вышитая бисером рубашка на груди распахнута, а в прорези болтается кулон из какого-то странного камня — кленовый лист, небось, амулет. На стуле таких целая связка, перед сном снял, наверное, чтоб не мешались… — Я слушаю, — раздраженно напомнил маг. Я спохватился, что уже минуту его разглядываю. — Сестренка у меня потерялась. Мне бы поисковое заклинание… — просительно. А сам кулаки сжимаю. Ненавижу унижаться. Так ведь по-другому с магом мне нельзя говорить, если хочу помощь получить. Нара-Нара… Вот найду тебя, поговорим по душам. За все мне ответишь. И за ложь, и за унижения… Поговорить нам пришла пора… А маг молчал. Разглядывал меня в ответ… — Сколько заплатишь? — спросил он. — А сколько запросите? — решил я прощупать почву. — Десять золотых, — ответил он, не моргнув глазом. — Или саблю твою… хорошая у тебя сабелька… Рычу — словно дикий зверь. Разом забываю и о том, кто я, и о том, кто он. Саблю захотел! Десять золотых ему! Он смотрит на меня, приподняв бровь, слишком ровную и тонкую на этом широком, конопатом, простоватом лице. Удивлен. — А я-то решил, ты из деревенских, а саблю у кого отобрал. Воин? — уже дружелюбней спросил он. Я уже хотел ответить, что нет, обычный стражник, но вырвалось: — Воин. — А девчонка тебе кто? — спросил он. — Неужто, и, правда, сестра? — Менестрелька она приблудная, дурочка, — хмуро. Говорю, и сам не верю в свои слова. Дурочка… Дурочка ли? Прислоняюсь к стене. В приоткрытую дверь заглянула служанка, та самая, с которой я так… неудачно… Лис рыкнул, что занят. Та исчезла — понятливая все-таки. А уж какие у нее… Стоп. Не о том думаю. Сейчас — Нара. Нара Предательница. Нара Лгунья. Нара Необходимая. Маг все-таки сел. Отбросил с лица волосы — только три косички, закрепленных бусинами, наперед падали. Остальные волосы завязал привычно в хвост, закрепив заколкой. А косички странные. Две рыжих, а одна — седая. Даже не седая — белая. Словно снег первый или перья ангелов Единого. Метка небось… Говорят же, что Он дурное семя метит, чтоб не забывали люди, кто перед ними. — А точно вернуть ее хочешь? — спросил маг. — Почто тебе такая? Или… Он подмигнул мне и неприятно улыбнулся. — Защищать ее обещал, — говорю. Лгу. Самому себе лгу. Защищать ее? Нет… Я не нужен ей, раз она ушла. Ей не нужна моя защита. Она не верит ей или не хочет ее. Он, словно подслушав мои мысли, разом серьезнеет и встает, потягиваясь, хрустя костями, приподнимаясь на цыпочки. Задирается рубаха… — Пойдем, проведу тебя к ней. Недалеко твоя менестрелька ушла. — Он схватил амулеты и, не глядя, сунул в карман всю связку. Почесал рыжую щетину — я вспомнил, что и сам не побрился. Видок сейчас у меня еще тот небось. Сапоги нашлись под кроватью, плащ висел на крючке. Закинув тощую сумку на плечо, маг вновь осмотрел комнату, проверяя, ничего ли не забыл. — Так сколько возьмете? — спросил я, мысленно пересчитывая имеющиеся в распоряжении монеты. Нет, десяти золотых не наберется. Три — и то вряд ли. — Там сочтемся, — сообщил он. И вышел. Я — за ним… — Как тебя зовут? — кинул рыжий через плечо. — Тиан Ни… Тиан Берсерк. — Знатное имя! — присвистнул он. — Самое то, для Воина. А я Лис. Сразу вспомнился рыжий лис из сна с белой полосой по хребту…. Все-таки пророческий… Со двора убежала бегом. Бросив в комнате гитару — на что она мне? Не хочу больше жить! Не хочу. Быть человеком не хочу. Думала, думала, думала… Нет, не затеряться мне среди людей. Не вынести такой жизни — всюду опасность, всюду враги, голоса, лица, взгляды… И без него. Так нельзя, неправильно! Княгиня дала мне смертное тело, но сути моей не изменила! Я не могу жить вдали от Рода. Вдали от… от него. Ничего. Продаст гитару — хоть часть потраченных на меня денег вернет. Хотела и плащ бросить, но не смогла. Даже платок проклятый не забыла. Очень уж ветер дул, аж уши заболели. И сумку взяла с бельем и мелочами, что купил он уже по дороге: гребнем, простенькими бусами, зеркальцем маленьким. Уже за околицей засмеялась. Пропадать иду — уши болят, о мелочах беспокоюсь! Дура ты Нара, нескладеха. Но платок бросать на землю не стала. Как мы с Тианом из-за него препирались… Мерзкая тряпка стала мне дороже — как последний подарок друга, как его слова и помощь в беде. Хотя никаким оберегом платок, конечно, не был. Ночная темнота не пугала. Не пугали нависшие ветки деревьев, не пугал зловещий их шорох и треск. Ветер дул. Вернись дурочка, куда ты одна? Пропадешь в лесу, потеряешься… Сзади раздались голоса. Ночные, пьяные. Я припустила бежать. Какая разница — куда? Вперед, назад, вправо, влево… Лишь бы подальше. Поскорее. Уйти, пропасть, потеряться. Меня хлестали ветки деревьев. Сначала я успевала отводить их от лица, но потом с каждым шагом, который уводил меня от Тиана, я видела все хуже и хуже, пока, наконец, не наступила темнота. Дура ты баньши, дура. Это ради него ты живешь, это ради него ты дышишь, это о нем ты можешь и должна знать абсолютно все. А о себе ты не знаешь даже, что тебя ждет впереди. Я повернула назад. Не то, чтобы хотелось вернуться, только… стало страшно. Я никогда не боялась темноты, но ночной лес стал для меня воплощением Хаоса, когда я поняла — ничего не вижу перед собой. Не знаю, что будет дальше. Такова моя жизнь? Теперь? Княгиня! Отними у меня смертное тело, не хочу! Не хочу быть человеком, не хочу так! Не хочу мерзнуть на ветру, не хочу чувствовать боль, голод, усталость… Нет, нет и нет! Я упала на колени. Взмолилась на истинном. Тишина. Только лес как будто хохочет над глупой баньши, сделавшей неправильный выбор. Княгиня! Эйш-тан! Великая! Нет. Далеко она, не ответит. Реи'Линэ закрыла мне путь. Проклятая Княгиня! За что? Зачем? В чем я провинилась? Какая кому разница, стал Воином человек или не стал? Другой станет, мало ли сумасшедших в смертных землях? Дался ей этот Род! Ну на что ей Я поднялась, иду. Уже осторожней, медленней: нащупываю дорогу перед собой. Холодно в лесу. И есть хочется. И болит исцарапанное ветками лицо. А еще пуще болит опаленное чужим огнем сердце. Тиан… Видеть тебя не хочу!!! А не видеть… не смогу наверное… Лес шумит. Издевается. Баньши никогда не жили ни в лесах, ни в степях. Вообще не жили на природе. И по дорогам мы не мотаемся. Нам нужен Дом. Дом, где Род будет растить детей. А лес шумит. Смеется. Пропадешь, дурочка, потеряешься… Уже потерялась. Что я свернула не туда, стало понятно, когда хрустнули под моей ногой ветки, и я провалилась в яму. К счастью, по самому краюшку пришлось. К счастью — потому что в середину ямы был вбит здоровенный кол. Кажется, это называется волчьей ямой… Дура! Чему обрадовалась?! Смерти избежала? Зачем? Я совсем замерзла, потому что холод появился не только снаружи — расползся изнутри, заставляя неметь пальцы. Я поняла — из ямы не выбраться. Слишком скользкие и крутые края, слишком высокие… Я умру тут. Медленно и страшно. Раньше утра охотник яму проверять не пойдет… если вообще сегодня пойдет. Но какая разница — когда. Я и к утру успею стать окоченевшим трупом. Нет. Не успею. Раньше я стану грудой раздробленных, разгрызенных крепкими зубами костей. Вдалеке завыли волки. Заплакали. Обо мне ли? По нему ли? Волки… Нехорошее предчувствие кольнуло то, что заменяло мне душу. Волки, или псы? Было мгновение там, в Больших Окунях, когда я почувствовала присутствие. Но не до страхов было, не до выяснения. Решила — почудилось. В смертном-то теле я только с пяти-шести шагов узнаю А если не обозналась? Если и впрямь… Не Реи'Линэ — ее не сопровождают волки, не ее они приветствуют, не ей поют… Нет… Другой. Безумный. Самый непредсказуемый из Князь Осеннего Листопада. Ли'Ко. Осенний Лис… О, Хаос! А я бросила Тиана! Что же я натворила?! Он шел чуть впереди, перепрыгивая-перетекая через корни, отводя ветки и чувствуя себя, словно рыба в воде. Или лис в лесу. Ко мне лес не был так доброжелателен. Мне казалось, я слышу, как он шепчет: «Злой… Чужой… Огненный…» Изредка маг останавливался, поводил острым носом, кивал самому себе, и шел дальше. Он не оборачивался, не проверял, не отстал ли я. То ли ему было все равно, то ли… Странный он какой-то… — Эй, далеко еще? — окликнул я Лиса. — Полчаса, — ответил он. Вновь тишина, лишь промозглый ветер что-то шепчет в голых ветвях. А Лис вдруг остановился, неуверенно огляделся и уселся прямо на землю — стылую, смерзшуюся. Покопавшись в сумке, он вытащил оттуда флягу и два кособоких бутерброда с сыром. — Будешь? — спросил. — А может не стоит? Пойдем, а? Нара же уйдет дальше еще. — Никуда она не уйдет, — отмахнулся он бутербродом. Когда он кусал, мне показалось, что сверкнули острые клыки. — В яме твоя Нара сидит. Волчьей. Так что не денется никуда. В порядке все с ней, не дергайся. Пару синяков заработала, так ей это только на пользу пойдет. Я сел рядом. Маг хмыкнул и кинул заклинание — стало теплее. Стукнули друг о друга бусины-заколки. Он протянул мне оставшийся бутерброд. Я машинально взял. Шумно отхлебнув из фляжки, он протянул мне и ее. Вино какое-то слабенькое, но хорошее — я такого и не пробовал никогда. Сладкое, с кислинкой, терпкое, а цвет — что золото. — Ешь, Воин. На пустой желудок с бабами болтать — только слова зря тратить, — сказал он, усмехаясь. Потом вынул из сумки маленькую трубку и кисет, набил и закурил. Отчетливо запахло карамелью. Странный табак… Говорят, Старшие курят такой, необычный… Его в Вольград приводят и по золотому за меру продают. — По опыту знаешь? — спрашиваю недоверчиво, с насмешкой. Уж очень молодо выглядит маг, даже не моим ровесником, ему не больше двадцати. Только выпустился, наверное, не успел набраться всякой гадости, не превратился в ублюдка законченного. Он смеется. Хрипло, шелестяще… — По опыту, — наконец, признается. — Поверь, он у меня есть, и немалый… Киваю. Да, маги рано начинают. Уже в четырнадцать их выпускают вечерами из Академии, на прогулки. В четырнадцать же они познают все грани человеческих отношений, пробуют все доступные удовольствия. Избранные. Высшие. Хозяева. Я ем. Нара сидит в яме, если верить магу. Что ж… Не то, чтобы я не беспокоился, но… Пусть посидит, подумает, авось не станет больше убегать, побоится. — Женщины — странные существа, — сказал Лис, словно мысли мои прочитав. — Чем меньше мы ими интересуемся, тем больше они хотят нас. Парадокс. — Что? — переспросил я, услышав незнакомое слово. — Противоречие, — поморщившись, пояснил он. — Загадка. Одна из тех, что не разгадали ни в одном из миров… Вот теперь верю, что передо мной выпускник Академии. Только маг способен размышлять о загадках мира, сидя на чуть подогретой заклинанием, но все же осенней земле. — Ладно, идем, — он убрал трубку, поднялся, и протянул руку за флягой. — А то замерзнет твоя менестрелька, голос потеряет… До ямы мы дошли быстро. Я было бросился к ней, но маг удержал меня за рукав. — А теперь о плате, Воин… Я попытался отмахнуться, но Лис не отпускал. — Дай, вытащу, потом разберемся! — Нет уж… Сначала — плата. Итак… Моя плата такова… Куда бы вы ни пошли, куда бы ни спешили, встретите когда в дороге человека, что о помощи попросит — не откажите ему. Я кивнул, удивленный. Пальцы разжались. Я пошел к яме: сделал пару шагов. — Эй, лови! — рядом со мной на землю упала фляжка. Я понял, отряхнул ее… …и обернулся. Рыжий лис с наглой мордой тявкнул насмешливо, подхватил сумку в зубы и, подмигнув мне, ахнул пушистым хвостом и был таков. По его хребту шла белая полоса… Сны сбываются… Вот влип! Это ведь был, мать его так, Старший! Утро пришло. Утро пришло, хмурое, злое, осеннее. Я встретила рассвет безо всякого восторга. Волки до меня не добрались. Я даже не замерзла! То есть холодно, конечно, было, но смерть так и не пришла. То ли мое тело не такое слабое, как мне показалось сначала, то ли я вообще недооценила людей. Утро. Если я так и не замерзну, умирать придется от жажды. Это три дня. А если дождь пойдет? От голода, за месяц? За это время меня сто раз успеют найти и вытащить. Зачем? О, Стихии, за что мне такое наказание?! Холодно. Противно. Промозгло. Если сейчас в тепле не окажусь — точно простыну. Если еще не успела. Хаос, какая мне разница?! Время тянулось бесконечно. Сколько я ни молила, сколько не звала — Ткачиха не отвечала. Намертво отрезала меня Осенняя Княгиня, намертво. Сколько прошло времени — не знаю. Ушли чувства. Жажда жизни перестала бороться с отчаянием. Все забрала усталость. Я не знаю, что случится, когда это тело умрет. Попаду ли я сразу в Хаос или, освобожденная, успею побывать во владениях Ткачихи Судеб? «Успею» — потому что она тут же перережет нить. Князья не терпят, когда нарушают их приказы. Князья не терпят, когда оспаривают их волю. Остается надеяться, что смерть будет недолгой. Не тела, а моей сущности, меня самой. Я боюсь боли… а смерти уже не боюсь. Скорей бы только. Вместо неминуемой гибели на меня надвинулось нечто более страшное. О, Хаос! Стихии! Ткачиха! Ну, что я сделала Осенней Семье?! За что они меня преследуют?! Сначала Реи'Линэ, потом Листопад. Все-таки он! Его приветствовали волки! Но ему-то какая разница?! На что ему сдалась я и мой человек?! Они шли вместе. Остановились у самой ямы. О, нет… Ли'ко еще плату с человека потребовал! Значит, этот дурень сам додумался его о чем-то попросить! Идиот!!! Это же надо — за несколько дней связаться с двумя высшими фейри! Одного бы на всю жизнь хватило!!! — Дай, вытащу, потом разберемся! Это он из-за меня?! Он, что же, не узнал фейри?! Ну да, не узнал… должно быть, за мага, как Реи'Линэ принял. И догадался, безумец, позвать на помощь! Больше некого было?! Вытащит он меня, как же… Человек остановился на краю ямы. Заглянул вниз. Лицо его не предвещало ничего доброго. Я стояла, расслаблено опираясь на кол. Так, будто в яме нахожусь по своей воле. Только пальцы намертво вцепились в дерево. Не думаю, что ему захочется лезть за мной сюда, но он же сумасшедший, как все Воины… Кажется, он удивился. Я опять сделала что-то не так. Наверное, человеческая девушка не так бы встретила своего спутника, явившегося вытаскивать ее из волчьей ямы. Вот только серьезней ко мне Тиан относиться не стал. — Что ты себе позволяешь? — требовательно спросил он. — Тебе-то что за дело? — стараюсь говорить лениво, презрительно, как и положено Старшей при встрече с человеком. — Нара! — А вот теперь смертный перестал сдерживать свой «праведный» гнев. — Прекрати дурить! Что это ты выкидываешь?! Зачем ушла с постоялого двора на ночь глядя?! Что ты забыла в этом лесу? Я по твоей милости упустил обоз, да еще связался со Старшим! Унижаться пришлось, лгать! Ты… — Да как ты смеешь?! — заорала я, чувствуя, как злое бешенство смывает остатки разума. За это Ткачиха меня не любила больше всего: однажды я выплеснула свою ярость на нее саму. Ох, как она после гневалась!.. Но тогда я ей все-таки высказала все! И даже больше! Уму непостижимо, как и жива осталась… Княгиня была милостива… Но зло затаила, а на память она никогда не жаловалась, а уж мстить как любит, сторицей воздает за все хорошее… — Как ты смеешь?! Кто дал тебе право меня отчитывать? Кто дал тебе право идти за мной?! Я ушла! Это мой выбор! Мое право! Я не твоя собственность, запомни это, человек! Я иду куда хочу и никто — запомни! — никто в смертных землях мне не указ! Он так удивился, что не обратил внимания на мои оговорки. А я устала, смертельно устала изображать из себя молоденькую смертную. Я старше его на тысячи лет, перед моими глазами прошла череда смертей и рождений. Кто он такой, чтобы кричать на меня? Требовать ответа?! — Нара, — нерешительно начал он, но я снова перебила. — Ступай прочь, Тиан Берсерк! Ступай прочь, уходи к своему Пламени, к битвам, к пути Воина и к тому подобной чуши! Да чтоб ты себе шею тут же сломал — мне меньше мучаться! Проваливай! Иди в свои Костряки, догоняй свой обоз, пропадай ты пропадом! Он злится. Тоже не самый терпеливый человек на свете. Злится — но сдерживает себя. Все еще принимает меня за ребенка, не верит моему слову. Я — Старшая, я сделала свой выбор. Чего ему еще надо?! — Нара… Ты из-за той девушки ушла? — Какой девушки? — Я никак не могу понять, что ему еще стукнуло в голову. Какое дело мне, Старшей… Он удивляется еще больше. Хаос! Я вспомнила девицу на постоялом дворе. Кажется, ее звали Кига. Я уже и забыла о ней, столько всего передумала. В голове осталось одно — мне не вынести жизни рядом с Берсерком, но и вдали я не справлюсь. Кажется, все действительно началось с девушки. Но я успела забыть о ней, погрузившись в свои раздумья. А он помнит. Небось, напридумывал себе невесть чего. Он ведь меня за человека считает, их женщины мужчинами не любят друг с другом делиться… — Ты о той дуре? Да проваливай ты к ней, мне какая разница? — Все. С меня хватит. Или ты сейчас же вылезаешь… Ага. Вот дурак. Неужто забыл, что я не по своей воле тут сижу? Или я так хорошо сыграла, поверил? Но если бы и могла… Во-первых, я собираюсь тут умереть. А во-вторых, если вылезу, пожалею о такой уютной яме и о стае волков, не пожелавшей до меня добраться этой ночью. Он меня тут же убьет и прикопает рядышком. — Или что, Воин? Поднимешь руку на женщину? Да-а, Берсерк, этим подвигом ты прославишь свой меч! Ну, давай же! Угрожай, страши, пугай! Думаешь, я тебя боюсь? Он сплевывает и разворачивается. — Нет, — кидает через плечо. — Я ухожу. Мне надоело слушать твои вопли. — И проваливай! — визжу я ему вслед. — Не заплачу! Жалеть не буду! Думал, очень мне нужен, да? Я и без тебя обойдусь! Ступай к фейр… к фейкам! В Пламя! Он уходит. Сейчас же меня покидает злость. Я сделала свой выбор, но почему же так хочется плакать? Нет. Слез не будет. Это не баньши рыдает, это глупое человеческое тело, которому холодно и хочется есть… Он ушел. Бросил меня. Нет! Это я его бросила! И никто — ни Ткачиха, ни Реи'Линэ, ни Ли'Ко не заставят меня изменить свой выбор. Старшие, мы всю жизнь служим Князьям. Баньши, мы связываем свою жизнь с Родом. Но сегодня мне на это плевать. Я не хочу больше подчиняться. Мне надоело уступать, смиряться, жертвовать… Пусть уходит. Это я его бросила. Это мой выбор. На тропинке снова раздаются шаги. Не-ет. Только не это! Сколько же можно?! Тиан наклоняется. — Я поклялся тебя защищать, — напоминает он. — Мне плевать. — Ничего умнее уже не придумывается. — Я клялся, что не брошу. Не оставлю. — Это я тебя бросила и оставила. Уйди. Я нарушила свой долг, что мне твои клятвы? Старшие бы сказали — он в своем праве. В праве исполнить клятву. А я не в своем. Он завозился, скинул сумки, снял гитару, положил осторожно, и спрыгнул в яму. Я вцепилась в кол мертвой хваткой. — Отпусти! — потребовал человек, тщетно пытаясь разжать мои руки. — Убирайся отсюда, Тиан Берсерк! Предоставь меня собственной участи! Он пережимает мне запястье, рука сама собой разжимается. Я визжу и вырываюсь, но он сильнее. Он в своем праве. Из ямы он меня просто вышвырнул. Я упала на стылую землю, ударилась. Больно, между прочим! А потом выпрыгнул сам. Я не пытаюсь бежать — он шагом идет быстрее, чем я бегу. Я жду. Больше он от меня не добьется ни слова. И, уж конечно, никакой благодарности за «спасение»! И тут он поднимает меня с земли и обнимает. До хруста в костях, с такой силой, что мне становится страшно, больно, хочется вырваться. Я дергаюсь, пытаюсь освободиться, а он… — Ты тоже обещала, — шепчет он едва слышно. — Ты не сказала этого, но позволила… Ты позволила мне поверить, что я больше не Ничейный. И предала. Ушла. Бросила. Молчу… Не знаю, то ли завыть, то ли… А он продолжает: — Я не знаю, кто ты… что ты… Не знаю. Но ты… Ты нужна мне! Ты И обнимает еще крепче, что мне нечем дышать становится. Словно хочет сплавить наши тела воедино, удержать, не пустить… Я ему нужна. Почему? А я молчу… И все еще не знаю, то ли завыть, то ли зарыдать, то ли обнять его в ответ и пообещать… Пообещать, что никогда его не оставлю. Солгать вновь. — Я останусь с тобой, пока в праве быть рядом. Но однажды мне придется уйти… — выбираю правду, потому, что понимаю — очередная ложь разрушит то хрупкое, странное чувство, что заставило его мчаться за мной по лесу, лезть в волчью яму, сказать то, что он, уверена, еще не говорил никому. Я буду с ним всегда — пока это от меня зависит. Но когда-нибудь может случиться так, что Ткачиха позовет меня к себе. Или отберет смертное тело. Или мне придется уйти, взращивать оставленного где-то ребенка. Я не знаю будущего. И не дам опрометчивой клятвы. Он отпускает меня и прямо смотрит в лицо, пытаясь найти хоть тень лжи…. Не находит… Я больше не могу ему лгать. Или все… все окажется напрасно. Ничего страшного с Нарой не случилось. Так, подол подрала да клок из плаща выдрала. Поправимо. Зашьет. Сама цела — и ладно. Я разжег костерок, чтобы отогреть беглянку, а сам пытался придумать, чем бы накормить ее. Не идти же на охоту? А из таверны что-нибудь захватить с собой я не догадался. Дурак! Сам-то позавтракал (до сих пор мутит), да потом еще у феечьего отродья из рук еду принял… Вот ведь! Стоп. А он ведь оставил мне флягу! Кинул, перед тем, как обернуться. Я ее машинально за пояс заткнул. Да, вот она. Взболтнув, я оценил, что наполовину фляга полна. Отвинтив крышку, я осторожно понюхал. Да, то самое, которым он меня угощал… — Вот, выпей, — я протянул фляжку Наре, нахохлившейся пичугой примостившейся на бревнышке. — Это Лис дал. Я пил, вроде, не отравился… Она разом встрепенулась, глянула на меня исподлобья, но руку из-под плаща вытянула, приняла флягу. Понюхала недоверчиво и прошипела что-то на истинном. Я лишь поморщился: привык уже, что когда она волнуется, на язык феек переходит. Промелькнула даже мысль, а не из них ли она сама? Но нет. Вольградские ворота не пропустили бы Старшую. А на всесильную повелительницу стихии, Княгиню, менестрелька моя не тянула, ну никак. Курам на смех! — Осеннее вино, — сказала она, отпив аккуратно. — Ты действительно выпил? — А не стоило? — заволновался я. В том, что касалось обитателей Вьюжных лесов, я мало что понимал. А менестрелька наоборот. Ей положено всякие легенды да истории о них знать. Небось, и о вине этом знает что-то. — Да нет, ничего… — Она отвела взгляд. Завинтив крышечку, кинула фляжку мне обратно, да так, что я едва подхватил. — Только странно… Это вино делают из белого винограда, что растет в Золотых Угодьях, по ту сторону Врат. Оно ценится по стократному золотому весу, не меньше! А фляга? Посмотри на нее… Ничего не замечаешь? Я послушался. А что такого? Из металла черного незнакомого, мягкого: вон — вмятина на донышке. А украшена какими-то невзрачными камушками грязно-коричневыми. Это я Наре и сообщил, пожимая плечами. У начальника смены нашей и получше фляжка: серебряная, с гравировкой. У Старшего вещица и подороже могла бы быть. — Правда не понимаешь? — спросила Нара весело и, наконец, разогнулась, перестав напоминать маленького испуганного зверька. — Ну ты и болван! Я уже хотел оскорбиться, но поймал себя на том, что глупо улыбаюсь. Она назвала меня болваном! — Не понимаю. Ну чего в этой фляге такого?! Вино, конечно, вкусное, я такого раньше не пробовал, но в подвалах Академии небось и получше водится. Девушка встала, отбросив полу плаща так, что она едва не загорелась. Раздраженно вздохнула, сверкнула глазищами. — Тиан, ты хоть знаешь, кто такие гномы? Ах, всё-таки знаешь! И то радость! Так вот, этот черный металл они добывают во Вьюжных Горах и называют арамом. Из него делают фляги и кубки — этот металл нейтрализует все яды. А камушки… Ты о янтаре слышал когда-нибудь? Это, конечно, не красный, тот лишь Ректору да Советникам по карману. Но янтарь. Я взглянул на флягу уже иначе: с уважением, даже благоговением. Если Нара говорит правду, я сейчас держу в руках целое состояние! Да один золотой янтарный камушек стоит половины обоза, в котором мы ехали! Только мифический ледянник дороже его, да алый огненный янтарь. Это… это… Нара закинула гитару за спину, подобрала свою сумку, за которой мне пришлось по второму разу лезть в яму. Я же стоял, захваченный видениями собственного будущего. Вот доберемся до Костряков, тут же к ювелирам пойду, что побогаче. Или в Вольград лучше вернуться? Продам, дом куплю, женюсь… А Наре таверну куплю в Псхове. Будет там песенки свои петь, а я к ней в гости с семьей наезжать буду. И детям рассказывать, как менестрелька сбежала, а Старший, которого я нанял ее найти, мне подарил драгоценную флягу… — Не обольщайся, — услышал я. Она тяжело вздохнула. — Продать-то ее ты сможешь, но потом воздастся тебе сторицей, будут тебя несчастья по пятам преследовать. Такие подарки не продают. Не для того их дарят. — Думаешь? — с сомнением спросил я, пряча свое будущее состояние в сумку, поглубже меж рубах запихивая. — А может все-таки… Что там легенды говорят? — Тиан! — она скривилась, будто ее зубная боль мучила. — Ну, подумай же! Лис подарил тебе флягу не просто так. Просто так он тебя бы в яму заманил или бросил в лесу, или… А ты ему чем-то понравился, или заинтересовал. Он известный… любитель смертных. Привязался, одарил, теперь вот мучайся! Не отстанет! — Эй, эй! — я догнал менестрельку. — Ты о чем?! Ты-то откуда знаешь, ты же его не видела? — Да по описанию узнала. Кто ж его не знает?! — она резко обернулась, и мне на мгновение почудилось, будто в глубине ее зрачков танцует пламя. — А уж мне сам Порядок велел! Вспомни-ка, болван, кто менестрелям покровительствует? Я пожал плечами. Откуда мне знать. Я и имена ангелов Единого не запомню никак, все из головы вылетают, а уж феек лишь маги по именам величают. Нужны они мне больно… — Вспомни! Их всего двое, тех, кто во плоти явился смертным. Ты же должен был хоть слышать сказ о нашествии степняков, что два века тому назад было? — Ну помню… Тогда фейки и вылезли… — А кто вылез, помнишь? — насмешливо переспросила Нара, отводя в сторону ветку и уверенно шагая вперед. Мне оставалось лишь удивляться, как она умудрилась заблудиться, с таким-то чувством направления. Правда, потом она пояснила, что на запах рыбы шла. О чем она там спросила? Ах да… О том, кто вылез… Сказку мне эту мать рассказывала когда-то. Два века назад несметные орды кочевников из степей вторглись в Рось и первым городом, стоявшим на их пути, был Псхов. Академия тогда войска отовсюду согнала, но и этого было бы мало. Проиграна была бы битва, Псхов бы пал, если бы не фейки. Едва село солнце, взошла на стены одна из магов-наемниц, раскинула руки и призвала пламя. Лина Огнь звали ее. И вышли из пламени воины, что не знают мира и не желают покоя. И пошли они против кочевников, и не было силы, чтобы остановить их. А потом пришли оборотни, которых призвал второй из феек. И эти оборотни сначала обратно в степь погнали орду, а потом месяц вокруг Псхова рыскали, уцелевших в пламени добивали. Как же звали этого повелителя оборотней? — Его звали Ли'Ко, что на росском означает Осенний Листопад. Но люди его иначе тогда звали… Лисом. — Произнесла она и, увидев моя непонимающий взгляд, пояснила: — Ты вслух размышлял. Может, тебе в менестрели податься? — Погоди! — отмахнулся я. — Ты что, с ума сошла? Это же… Нет, Нара, это не мог быть… Нет, это просто совпадение! — Верь чему хочешь. Я лишь говорю, что знаю. Лис — покровитель менестрелей, я о нем много… наслышана. А как ты описал, это точно он. И челка у него в три косички всегда заплетена. А белая полоса — метка чужой стихии. Моя Эй… Моя учительница когда-то рассказывала, что одна из сестер-вьюг его полюбила, и оставила на память белую полосу в гриве. Чтоб не забыл ее, чтоб ждал, пока она к нему вернется. Я помотал головой, решая, а не слишком ли много выпил… — И он ждет? — Это, определенно, был самый глупый вопрос из возможных. Нара обернулась, вновь сверкнула глазами, а потом, вздохнув, ответила: — Ждет… И всегда будет ждать. Вьюга ради него узор мира испортила, его судьбу себе забрала, один обрывок и оставила на память Ткачихе. Минут десять[9] мы прошли молча. Потом вдруг накрыло озарение… — Лина Огнь, так… Елина Огнь это…. - ахнул я и остановился, прикладывая ладонь к глазам. Во что же я вляпался-то?! В какое дерьмо?! — Да-да, — ехидно подтвердила Нара. — А ты думал, что, просто так тебе сабельку подарили? Говорила тебе, предупреждала!.. Но что уже теперь поделать. Воином ее тебе стать теперь — одна дорога. — И горько закончила: — Одна дорога теперь — в пламя. Одна. — Мне снятся сны… В них оно — пламя, — сболтнул я, вспоминая давешний кошмар. Пожалел сначала, а потом мысленно рукой махнул. Менестрелька-то непростая у меня. Вон сколько всего знает! А я все не знал, о чем с ней, дурочкой, разговаривать. И кто дурак после этого? А ведь говорили в обозе, что сказки она детям на ночь волшебные читает, да потом у костра легенды. Все не слушал, старался подальше держаться… Дальше мы молчали. Я, смущенный, не знал, как начать, а она даже не оборачивалась. Будто роли местами поменялись. Раньше она шла за мной, пряталась за моей спиной от всего мира, а теперь… А теперь даже походка изменилась. Будто она что-то для себя решила, будто… Вечерело. Обоз уже переправился, когда мы вошли в Большие Окуни. Следовало поторопиться, чтобы успеть до закрытия мостов. Маг принял четыре монеты и кивнул, пропуская. Я поморщился, затягивая завязки кошелька. Долго не протянем, если в обоз обратно не примут. Дня на два хватит, а потом голодать придется. — Тиан… — неуверенно начала Нара. — Я тут подумала… Ты на меня столько потратил. Одежду купил, гитару. — Забудь! — отрезал я. — Нечего тут! — Так денег-то у тебя почти не осталось… — тихо заметила она, отводя взгляд. — Ничего, заработаю, — легкомысленно отмахнулся. — Я ведь тоже могу работать, — еще тише, почти неслышно. Я взвился и разразился тирадой о том, что не пристало честной женщине, да и кем я-то буду, и что пока я жив… А она смотрела на меня и робко, удивленно улыбалась. — Тиан, я же менестрель. Я, правда, никогда не странствовала, не знаю… Но, может, мне разрешат выступить в таверне. Я слышала, так можно расплатиться за еду и ночлег… Я мысленно отвесил себе оплеуху. О чем подумал, дурак?! — Посмотрим, — буркнул. А сам поклялся: никогда не приму от нее денег… Тем более, не позволю, чтобы она отрабатывала за нас обоих. Пусть лучше себе на булавки соберет… В Малых Окунях нас встретили, как родных. Глава обоза похлопал меня по плечу и потрепал Нару за щеку, словно ребенка неразумного. Не знаю, кого сильней перекосило — меня или ее. — Тайвэма'ал![10] — прошипела она, когда мы вдвоем остались за столом. — Что? — переспросил я, забывшись. — А, извини, ты опять на языке феек бормочешь. Ты бы последила за собой, а то, не дай Единый… Я-то привык уже, а вот кто другой за отродье феечье принять может. Беды не оберешься. Да и откуда у тебя вообще такая привычка-то? Знал я пару менестрелей… Она молчала. Старалась не встретиться со мною взглядом и молчала. Но не солгала. — Ладно, — вздохнул я. — Не хочешь — не говори. Только странно все это… И ты сама… странная… Я за блажь принимал, каюсь, но сейчас будто шоры с глаз пали: не дурость, не блажь. Не будь я уверен, что ты — человек, и впрямь бы решил, что из Вьюжных лесов по мою душу явилась. А может ты эта… Княгиня? Она зыркнула на меня исподлобья. — Я - не фейри, — сказала тихо. — Я — смертная. Ты вот — Воин, а я — Менестрель. Тебе дар дан сражаться, а мне — знать. Я много чего знаю и помню: историю мира с самого сотворения. Не солгала. Что-то недоговорила, но и не солгала. Хорошо. Может быть, мы все же сумеем понять друг друга. А может даже и…. Додумывать я не стал. Может быть, я и увидел менестрельку с иной, совсем неожиданной, стороны, но как женщина она была не в моем вкусе. Слишком уж неприметная она, ничем не выделяющаяся, плоская, как доска. Не посмотреть, не ухватиться, не по ночам согреться… — Тиан, я тогда пойду, спрошу хозяина, может он позволит мне спеть? — спросила Нара, просительно заглядывая мне в глаза. Я видел — ей не терпится показать умение. — Иди, — вздохнул. — Только не вздумай за меня игрой своей расплачиваться. Лучше пусть тебе заплатит, будут свои деньги на всякие там… Она неохотно кивнула, с сомнением глядя на наш более чем скромный ужин. Здесь, по счастью, подавали не только рыбу, но и цены были на порядок выше. Хорошо хоть в обоз нас приняли обратно. Менестрелька переговорила с пузатым хозяином, более чем готовым разрешить ей развлечь многочисленных посетителей. Как я понял из долетевших до меня обрывков разговора, он за выступление две серебряных монеты пообещал и комнату на ночь, а еще то, что слушатели заплатят, ей достается. Все-таки менестрелей любят и ценят, не так их много бродит по дорогам, большинство в Псхове живет, туда и съезжаются ценители. А в Малых Окунях вот уже месяц никаких развлечений не было. Спустя двадцать минут таверна битком набилась — это хозяин, не желая упускать выгоду, послал служанку новостями поделиться. Нара все это время сидела на высоком табурете, принесенном для нее откуда-то с кухни, и наигрывала что-то тихо. А потом она запела. Ту самую, о Воинах. И притихли люди, слушая. А я сидел в уголке, прикрыв глаза. И вновь лилось из груди моей пламя, и вновь продирались из-под земли огненные воины-скелеты. И вновь шли в бой по велению моему, и убивали во славу мою… — А старые песни знаешь? — спросил кто-то, когда Нара закончила петь. — Знаю, — ответила она, продолжая наигрывать мелодию. — Какую вам спеть? — О Тиане Берсерке! — попросил кто-то и тут же его поддержали нестройно. А она побледнела как мел, дернулась, неловко струну задела. А потом посмотрела на меня испуганно. Я пожал плечами. — Хорошо. Тогда слушайте… Слушайте легенду о Первом из Великого Рода Берсерков. Слушайте о Великом Городе и его людях… Она запела, но я не слышал ни слова. Звуки исчезли, исчезли стены, я вдруг увидел себя со стороны. Будто я сижу на жеребце огромном перед воротами закрытыми. А в руке сабля, и горят глаза ворона, и дрожит Оружие. И весь я в алом, словно маг расфуфыренный. А через плечо лента наградная… И страшно мне. Но страх прячется где-то глубоко внутри, а наверху — ярость. Ярость такая, что вот ее и стоит испугаться: самоубийственная. Ночь беззвездна, но светла кострами и пожарами. Пламя повсюду. Горит город, горят шатры и костры. С шипением стрелы пламенные тьму прошивают. И падает первый снег. Белой кисеей на волосы ложится и плечи. Я запрокидываю голову… Снежинки тают, едва коснувшись кожи, слезами по щекам бегут капли. И в голове ни одной мысли. Только пульсом бьется: «Победа или смерть»! Колотится, пытается вырваться наружу, разодрать тишину мертвую: «Победа иль смерть!» И прорывается… — Победа иль смерть! — кричу «другой я» и черный конь на дыбы встает. В поводья вцепляюсь сильней. — Открыть ворота! Пришпориваю жеребца и мчусь. Мчусь, сам не видя куда. Будь сейчас передо мной армия Старших или людей — все равно. Свои? Чужие? Какая разница? Нет больше Тиана Берсерка. То, что сейчас живет в моем теле, чуждо этому миру, опасно, беспощадно. Что я? Я — ночь, огонь и первый снег. Я — Смерть. За мной гвардейцы следуют, мои, выпестованные, выученные… Все они погибнут. До единого. Все они погибнут, а я… Я уже мертв. — Победа иль смерть! — подхватывают они клич. — Победа иль смерть! Сношу голову одному из слишком близко подобравшихся шаманов. Сабля оставляет за собой светящийся алым след, не тухнущий — лишь разгорающийся. Эта огненная лента отмечает мой путь. И страха больше нет. Я выжег его, вырвал из груди и бросил в один из костров. Запах сожженной плоти заставляет ноздри хищно раздуваться. Пламя… Да… Его мало… Слишком мало… Больше. Больше! Падает подо мной верный Ворон, я лечу на черную землю, качусь между лап и ног, уклоняюсь от ударов. И встаю… И смотрю в пламя. А сквозь пламя на меня смотрит их шаман. И скалится. И я делаю шаг. Первый… Протягиваю левую руку, позволяю одному из огненных языков браслетом обвить запястье, потянуть меня, поторопить. Да-да, сейчас… Дай только… Пламя сдирает с костей плоть. Смертную — уязвимую. Но я продолжаю жить. Я стою в пламени и гляжу в лицо шаману. И шевелится что-то в кострище, и встают рядом те, кого сжег этот демон во славу своих зверобогов. — Только победа! Только смерть! — и слышит меня каждый. И они выходят. Они идут. Женщины, дети, старики. Идут, а меж ними умершие. Плоти лишенные, огнем наполненные, оружие пламенное сжимающиеся. Живые и мертвые. Мертвые и мертвые. А из пламени она выходит, обнимает меня. И шепчет: «Все правильно, Воин… Ты победил. Смерть — тоже победа, если ты выбрал ее сам, если ты ее принял. Проиграть может только трус…» И все сливается в безумный черно-алый вихрь, рычащий клубок тел, костей и пламени… И все заканчивается. Я вновь сижу за столом в таверне, а моя менестрелька, уже молча, продолжает перебивать струны… — Лишь выбрав смерть ты сможешь победить, — шепчет кто-то прямо мне в ухо. И смеется. Но рядом никого нет. И «никто» продолжает: — Жизнь бессмысленна, если в ней нет цели. А цель Воина — смерть. Чужая. Своя. — Смерть, — шепчу одними губами, неслышно. — Победа иль смерть… Я замолчала, продолжая перебирать струны. Вокруг звучали одобрительные крики, со всех сторон сыпались монеты. Надо будет подобрать, деньги лишними не бывают… Но я не видела и не слышала никого. Здесь. Я была далеко, там, где горело пламя и смеялась Огненная Княгиня. Реи'Линэ, Огнь Осенних Костров. Род Берсерков должен был достаться ей целиком. Каждый ушел бы в Огнь. Если бы не я. Если бы не я… Кто-то подошел, подсел рядом. — Я больше петь не буду. — Говорю решительно, так, чтобы больше не просили. Люди никогда не понимают момента, после которого сказать уже нечего. — Это все. — Не пой, — согласился Тиан. — Ох, прости, не узнала! — Дожили, называется. Он сидит молча, слушает тихий перебор струн. Хотелось плакать, но нельзя. Так пусть плачет гитара. — Она подарила тебе — Откуда ты знаешь? — Знаю. — Надо соврать, отвести подозрения, но нет сил. — Я много чего знаю, Тиан. Плачет музыка, надрывает сердце. Смертельный подарок сделала человеку Княгиня. Воин. Не всех я уберегла в Роду, помню. Они уходили — в глазах огонь, в душе — мечта. И плакали оставленные дома женщины. И я плакала вместе с ними. Выбор Воина. Красивые слова, за которыми много слез и крови. — У него были дети? — с любопытством. То ли хочет узнать, не его ли потомок, то ли легенда понравилась. Все дети спрашивают «что дальше». Все. Даже взрослые. — Был. Сын. Но он никогда его не видел… Даже не знал о нем. Ребенок родился уже после той битвы. — Его мать была простой крестьянкой, — говорю я Тиану. — Назвала сына в честь Берсерка, но это не принесло ему счастья. Неизвестно чей ребенок в деревне — страшная участь. Ее прогнали из дома, она как рабыня батрачила на соседей. — Еще малышом напросился помогать деревенскому кузнецу. Тому все равно было, чей мальчишка, лишь бы работал… А сын Берсерка очень старался. — Хороший кузнец из него вырос, умелый. Одна беда — не любил он простых заказов. То есть делал, конечно, и неплохо делал. А все свободные деньги на забавы спускал. Я покосилась на саблю Берсерка. — Он мечтал стать воином, но не стал. Не хотел мать одну бросать, да и… а там женился на дочери кузнеца, семью завел. Домом зажил, никто ему уж и не напоминал, что ублюдок. Звали его — Тиан Кузнец. Но все равно не догадывались, чей он сын… — Он всю жизнь тосковал по этой сабле, хоть и не видел ее никогда, — внезапно признаюсь я. — Ковал клинки — для себя, не для продажи — и смотрел на пламя. Ковал, но не мог погасить, забыть. Хоть и не видел никогда. А однажды в ночь ушел. Взял лучший свой клинок и ушел. — Полгода не прошло, как пришла злая весть. Слишком долго он тянул, слишком долго сидел дома. Не вышло из него Воина, сгинул. Скоро сгинул, без славы и чести. — А как поплакала, продала все клинки. Хотела в реку выбросить, да отец удержал. Не глупый он человек был, нашел хорошего покупателя. Озолотились все, Тиану Кузнецу равных не было. Слишком сильно он по сабле тосковал, слишком сильно мечтал о битве. Потому и ковал мечи для себя одного, не мог в чужие руки отдать. Озолотились, разбогатели… а от детей Кузнеца Род продолжился… Тиан молчит, думает. О чем? — Где они теперь? Что с ними стало дальше? Я смотрю на своего человека. Долго смотрю, печально. Нет, я не скажу всей правды, не признаюсь. Не надо ему знать, чья кровь течет в его жилах. И так уже хватает и сабли, и выбора… только родовой гордости не хватает. — Угас Род, — отвечаю я глухо. — Потухло Пламя. Врет. Снова врет. Род продолжен. Во мне. В Тиане Берсерке. Последнем из Рода. Я не знаю, откуда, но я это Но эту ложь я прощу. Она просто не понимает. Менестрелю не понять Воина. — Спать пойдем? — спрашиваю, глядя на ее усталое, осунувшееся лицо. — Так рано еще, может госпожа менестрель еще что споет или расскажет? — вмешался прислушивавшийся к нашей беседе хозяин. Она мотает головой. — Тяжелый переход был, — извиняюсь вместо нее. — Устала сестра. Мы спать пойдем… Завтра обоз с рассветом отправляется, а мы с ними уходим. Он расстроился. Спросил заискивающе, может, задержимся? Пришлось зыркнуть на него так, чтобы все вопросы на корню увяли. Нара благодарно улыбнулась, а потом прижала к себе гитару и поплелась наверх. Я — за ней. Ради экономии сняли одну комнату. Она на кровати легла, а я на полу устроился. Нара тут же затихла, засопела, даже похрапывать начала, а вот ко мне сон не шел. Словно отрезало. Все чудилось, будто смотрит на меня кто-то недобро. И ведь не обязательно кажется — может, и смотрит. После встречи с двумя стихиями, я уже ничему не удивлюсь. А в голове все слова крутятся, сказанные той женщиной, в видении моем из пламени вышедшей. И вдруг понял. Это ведь она не ему говорила, не Первому Берсерку — Зажмурился, сглотнул комок, в горле вставший. Не просто так мне сабля досталась, не случайно Лис помог. Правду Нара сказала. Угас род Берсерков. Потухло Пламя. Потому, что Последнему из Рода предстоит выбрать смерть. Мне предстоит принять смерть. И стало так страшно… Захотелось сбежать. Бросить проклятое Оружие, флягу эту дареную — на край мира уйти, чтобы никто не догнал. Я не справлюсь. Я — не он. Я не Воин! |
|
|