5. "ЗАКОН О СОЮЗНЫХ ВООРУЖЕННЫХ СИЛАХ": МИД ПРОТИВ ПРАВА

В день подписания в Ялте соглашения о военнопленных Иден с Молотовым заключили также дополнительный договор о статусе русских, находившихся в лагерях на территории Англии ††. Сам документ может показаться невыразительным и безликим, но стоящие за ним события далеко не таковы. История насильственной репатриации разворачивалась не в одних лишь экзотических краях – таких, как Египет, юг Франции или Крым: настоящие драмы разыгрывались и в районах весьма прозаических, вроде Уортинга и Гилдфорда. Поэтому настал черед обратиться к тому, что происходило в Англии.

Как уже говорилось, русские, взятые в плен после высадки в Нормандии в июне 1944 года, были перевезены в Англию и размещены в лагерях, где раньше располагались военные части, ушедшие затем на фронт. 20 июля, когда Иден впервые известил советского посла об этих военнопленных, число их достигало 1600 человек. К октябрю эта цифра возросла в десять раз *231.

В Англии русских пленных постепенно отделяли от немцев и переводили в специальные лагеря, но фактически они по-прежнему оставались военнопленными. В ожидании решения об их дальнейшей судьбе их содержали в лагерях по необходимости: так было легче надзирать за пленными и поддерживать среди них дисциплину.

Глава советской военной миссии генерал Васильев предложил изменить статус пленных русских: считать их не военнопленными, а "советскими гражданами, временно находящимися на территории союзной страны", и "объединить бывших служащих Красной армии под началом советских офицеров и сержантов..." Предложение показалось англичанам вполне приемлемым, надо было лишь юридически обосновать изменение статуса. На этот случай имелся принятый в 1940 году "Закон о союзных вооруженных силах", который позволял союзным правительствам в изгнании держать военные формирования в Англии. От советских властей требовалось лишь выполнение формальностей для того, чтобы мог последовать королевский указ *232. Казалось, никаких сложностей тут не должно было быть. Однако они возникли.

Стоит задаться вопросом, почему советские власти так настаивали на изменении статуса своих граждан. Первая, самая очевидная причина – забота о национальном престиже. Тот факт, что русские по-прежнему считались военнопленными, захваченными в рядах вражеской армии, служил постоянным напоминанием того, что Советский Союз, единственный среди союзных государств, поставил врагу десятки тысяч солдат. Вторая причина – необходимость установить строгий контроль над пленными, чтобы предупредить все помехи к их скорейшей репатриации *233. В-третьих, правительство СССР, вероятно, боялось, что пленные могут потребовать применения к ним Женевской конвенции. Наверное, советские власти только сейчас поняли, что служба в немецкой армии автоматически дает русским право требовать, чтобы к ним относились, как к немцам. Такой точки зрения придерживался тогда Госдепартамент, и советское посольство было извещено об этом еще 27 сентября 1944 года *234. Англичане этого мнения не разделяли, но в Москве этого не знали – как и того, что англичане наверняка не передумают. Считаясь военнопленными, русские имели право, по условиям Конвенции, заявить, что они немецкие граждане, и таким образом избежать депортации.

Между военным министерством и министерством внутренних дел Великобритании началась дискуссия относительно применения "Закона о союзных вооруженных силах" к русским. Прежде всего требовалось точно определить, на какие категории русских этот Закон распространяется. Теобальд Мэтью, сотрудник МИДа, работавший над этой проблемой, писал:

Другими словами, русские военнопленные на территории Англии подлежали организации в настоящие военные формирования, но, как отмечалось далее, советские офицеры не могли применять по отношению к подчиненным смертную казнь или телесные наказания, пока новосформированные объединения находились на английской земле *235.

Иден в телеграмме послу в Москве Кларку Керру пояснял: "Мы готовы выполнить все пожелания советской военной миссии и сделать все, чтобы как можно скорее заключить формальные соглашения".

Тем временем велась работа над проектом соглашения, которое, в случае согласия советских властей, дало бы основу для введения Закона в действие. Однако юристы отметили, что Закон может распространяться только на служащих советских вооруженных сил, но не на советских граждан, не служащих в Красной армии. Призывать же не служащих советских граждан в армию на английской территории советское правительство, согласно Закону, не могло *236.

На совещании с советской военной миссией генерал Гепп, начальник отдела военнопленных, безуспешно попытался разъяснить позицию англичан *237. Английские чиновники были в смятении, ведь со всех сторон их осаждали требованиями как можно скорее завершить это дело. 3 октября министр внутренних дел Герберт Моррисон писал Идену:

О том же писал и сэр Орм Сарджент, выступавший от лица МИДа *239.

Иден и другие сторонники насильственной репатриации неоднократно подчеркивали, что эта политика оправдана необходимостью получить удовлетворительные гарантии сотрудничества СССР в деле возвращения освобожденных английских военнопленных. МИД также надеялся, что выполнение пожеланий Советского Союза послужит залогом добрых отношений между двумя странами *240. Важно отметить, что имелось еще одно соображение: англичане боялись, как бы вся история с русскими пленными не привела к открытому скандалу в Англии. Это опасение выражали Герберт Моррисон и Орм Сарджент, а заместитель Идена, сэр Александр Кадоган, высказал 15 октября настоятельное пожелание, чтобы русские гражданские лица (которых нельзя было формально включить в предполагаемые союзные вооруженные силы) были репатриированы как можно скорее *241.

Через два дня после этого Иден, находившийся вместе с Черчиллем в Москве на конференции "Толстой", встретился с Молотовым и заявил о своем согласии с тем, что все советские граждане должны быть возвращены на родину "независимо от пожеланий отдельных лиц". Одновременно он вручил Молотову копию проекта соглашения, заключение которого должно было предшествовать введению Закона в действие *242. Но дела обстояли отнюдь не так хорошо, как могло показаться. Не успел Иден вернуться в Англию, как Кларк Керр сообщил из Москвы:

Сотруднику комиссариата Новикову разъяснили, что это единственный способ сделать так, чтобы пленные "до репатриации считались свободными гражданами союзной державы". Новиков, спасая престиж, выдвинул контрпредложение: "советские граждане формально останутся на положении военнопленных до момента репатриации", но в лагеря будут иметь доступ советские офицеры, как если бы пленные были "свободными гражданами союзной державы".

Этот нудный обмен мнениями вызвал гнев самого премьер-министра, который обвинил МИД в затягивании дела, что было совершенно несправедливо, ибо МИД всеми силами старался заключить соглашение. На стол в МИДе легла очередная личная записка премьер-министра:

В пространном ответе сэр Александр Кадоган заверил Черчилля, что МИД изо всех сил старается идти навстречу советским пожеланиям, тогда как советские представители по непонятным причинам отказываются принять решение, которое "является не просто наилучшим, но единственно возможным". Черчилль раздраженно приписал внизу письма Кадогана: "Мы должны избавиться от всех них как можно скорее. Насколько я понимаю, вы обещали это Молотову" *243.

Почему советские власти так противились мерам, которые были им выгодны? Они хотели получить назад всех военнопленных. Английский МИД испытывал не менее горячее желание от них избавиться. Тогда почему же Советы столько месяцев откровенно тормозили переговоры? Сотрудники МИДа не могли ответить на этот вопрос. Специалистам оставалось лишь удивляться и продолжать переговоры вслепую. Между тем, хотя МИД и не заметил этого, советские власти ясно обозначили причины, по которым возражали против Закона: "В случае его принятия русские пленные будут организованы в союзное вооруженное формирование в Англии, что не отвечает пожеланиям советского правительства". Совершенно ясно, что это не было очередным надуманным предлогом; возражения исходили с самых верхов.

Если бы мидовские чиновники призадумались, они заметили бы, что у советских властей вызывает едва ли не патологический страх мысль о наличии оружия у собственных граждан, находящихся за рубежом. Ведь даже в 1936 году Советский Союз, в отличие от нацистской Германии и фашистской Италии, не решился послать свои войска в Испанию *244. Мы уже рассказали о том, как НКВД потопил проект ССО по использованию освобожденных русских военнопленных для совместной работы с французскими маки или организации сопротивления среди иностранных рабочих в Германии. Гусев голословно заявлял, будто английские военные власти в Египте "мобилизуют в армию советских военнопленных" (лорд Мойн после тщательного расследования отверг это обвинение, назвав его "безосновательным... как и прежние обвинения такого рода...") *245. В ноябре ВКЭСС было поручено "расследовать сообщение о том, что 850 русских было отправлено из Марселя в Северную Африку для мобилизации во французский Иностранный легион; не успели однако приступить к расследованию, как советское посольство признало, что сообщение оказалось неверным..." *246 Тем не менее агенты НКВД, дабы выследить несуществующих русских солдат Легиона, добрались до самого Индокитая *247. А в США Громыко высказал американцам аналогичные обвинения, но получил отпор от государственного секретаря Хэлла *248.

Однако эти фантастические измышления отражали весьма реальные страхи Сталина и советского руководства. Ведь Гитлеру, несмотря на крайне жестокое обращение с русскими, удалось все же набрать из военнопленных почти миллион желавших воевать против коммунизма. Какого же успеха могли добиться гуманные демократические страны, если бы им пришло в голову начать ту же игру! Любой советский гражданин, хоть мимолетно взглянувший на жизнь за пределами СССР, становился политически неблагонадежным и по возвращении неизбежно оказывался в исправительно-трудовом лагере. Даже части Красной армии, побывавшие в окружении, сразу попадали под подозрение. Как же мог Сталин чувствовать себя в безопасности, если на английской земле, вне пределов досягаемости, вдруг возникло бы войско численностью в 20 тысяч человек? Даже если приставить сюда командирами испытанных офицеров Красной армии – это тоже не решало дела: где гарантии, что они не последуют примеру генерала Андрея Власова?

Тем временем английскому посольству в Москве было поручено еще раз попытаться убедить советские власти в необходимости принять Закон, подчеркнув, например, что сформированные таким образом части вовсе не обязательно вооружать. Дело принимало все более безотлагательный характер, поскольку "рано или поздно общественность могла заинтересоваться вопросом о статусе военнопленных, что было бы весьма некстати" *249. Патрик Дин высказал опасения относительно обсуждения этого вопроса в парламенте, рекомендуя отказаться от каких-либо упоминаний Закона в палате общин *250.

После повторного требования советских властей об отмене для их граждан статуса военнопленных терпеливые англичане подготовили новый проект соглашения, заменив неприемлемое для Советов слово "войска" словом "формирования". 1 декабря новый проект был вручен Новикову. Текст сопровождался разъяснениями о необходимости применения определенных терминов:

Казалось, Новиков и сотрудник лондонского посольства Соболев наконец поняли, в чем тут дело. Но новых инструкций они не получили, сами сделать ничего не могли, и англичанам пришлось разбираться с насквозь лживыми утверждениями генерала Васильева, будто Иден несколько месяцев тому назад договорился с Гусевым, что русские военнопленные будут считаться "свободными гражданами" *252.

Наступил новый, 1945, год, а прогресс, по сравнению с августом 1944 года, был ничтожен. Как заметил 4 января Патрик Дин, "несмотря на все наши усилия, мы не достигли заметных результатов". Русские по-прежнему находились в Англии на положении военнопленных, и в последней по времени советской ноте от 27 декабря вновь выдвигалось требование к английским властям "считать русских не военнопленными, а свободными гражданами союзной страны". В связи с этим Дин выдвинул смелое предложение, которое вполне могло бы заставить советских представителей форсировать события:

Разумеется, писал Дин, советские власти не согласятся на такое предложение, поскольку им важнее всего "содержать этих людей вместе, в условиях военной дисциплины, чтобы репатриировать их"; но такая угроза могла бы подействовать отрезвляюще на советское руководство *253. Предложение Дина выглядело вполне разумным: у Англии имелась давняя традиция предоставления убежища политическим беженцам. В 1943 году, например, два русских моряка сбежали со своего судна, стоявшего в английском порту, и английские власти, несмотря на все советские требования, их не выдали *254.

Как и предполагалось, советские власти не допустили освобождения русских военнопленных в Англии. Было решено, что лучше всего поставить этот вопрос на предстоявшей Крымской конференции *255. К тому же советские представители начинали, хотя и с запозданием, понимать, что английский МИД изо всех сил старается им угодить и что добрые отношения с союзниками для него гораздо важнее пленных. Рассмотрев английский проект соглашения, врученный 1 декабря 1944 года, Новиков согласился на компромиссное словечко "формирование", но в пункте о том, что пленные будут подчинены "советскому военному закону", было опущено слово "военному", так как советские власти не собирались создавать из русских пленных военные части.

Сотрудник британского посольства в Москве Бальфур докладывал:

По мнению Патрика Дина, это был хороший компромиссный вариант *257. И 11 февраля соглашение было наконец подписано в Ялте, куда в качестве экспертов по делам военнопленных поехали Дин (от МИДа) и Филлимор (от военного министерства). Обе стороны были удовлетворены компромиссными формулировками, внесенными в текст. Англичане приняли возражения советского правительства против слов "военный" и "вооруженные силы" и согласились использовать вместо них нейтральные термины "советский закон" и "формирования и группы" *258. Теперь оставалось лишь принять подзаконный акт о распространении "Закона о союзных вооруженных силах" на советских граждан. Это было сделано 22 февраля 1945 года *259.

Отныне русские в Англии являлись официально не военнопленными, а служащими союзных вооруженных сил, расположенных на английской земле. Но это была всего лишь фраза, и советская комиссия по репатриации располагала точными инструкциями, запрещающими какие-либо меры по организации пленных в реальную силу. В ряде случаев это приводило к недоразумениям. Так, в апреле генерал Ратов, прибывший в Англию для проведения репатриации, арестовал десять человек и потребовал от бригадира Файербрейса обеспечить им английскую охрану и тюремные условия.

Английский бригадир временно создал "нарушителям" тюремные условия, но попросил генерала Ратова в будущем самого организовывать охрану своих людей в советском лагере Ньюлендс Корнер. "Ратов ответил, что не может этого сделать, поскольку его люди не вооружены и советское правительство вряд ли позволит выдать им оружие". В соглашении, подчеркивал Файербрейс в письме Ратову от 25 апреля, специально оговорено, что советские власти обязуются сами поддерживать надлежащую дисциплину. Хотя Файербрейс и согласился, причем весьма неохотно, содержать ограниченное число русских в английской военной тюрьме, это требование не вызвало у него ни понимания, ни желания сотрудничать с Советами *260.

На деле организация русских пленных не представляла собой "союзные силы" в том смысле, как это подразумевалось в Законе, но вряд ли это могло стать достоянием общественности. Британские и советские официальные лица решительно пошли на умышленный обман, пленные, вероятно, не подозревали о том, что распространение на них Закона имело под собой весьма зыбкую правовую основу, – во всяком случае, пока находились в лагере. Зато с беглецами могла возникнуть крайне неловкая ситуация. МИД был очень заинтересован в том, чтобы этих людей как можно быстрее возвращали в лагерь, чтобы все было проделано без лишнего шума и, главное, чтобы они не появлялись в суде. Но, как объяснил Патрику Дину сэр Франк Ньюсэм, депутат палаты общин,

Однако Ньюсэм предложил маленькую хитрость. Полиция могла бы временно задерживать подозреваемого в дезертирстве у себя в участке для допроса. За это время можно было бы связаться по телефону с местным отделением штаба и сообщить, когда и где задержанный будет выпущен. Армия могла бы тем временем выслать патруль для ареста этого человека, под свою ответственность, вскоре после его освобождения из полиции. Важно, однако, чтобы такой арест не имел места тут же, прямо возле полицейского участка, или при обстоятельствах, равносильных прямой передаче полицией этого человека в руки военной охраны.

К этому письму Ньюсэм приложил проект циркуляра для главных констеблей, предписывая им следовать этой необычной процедуре. 13 апреля Дин ответил согласием: "Мы согласны на предлагаемую процедуру. Хотя с ней неизбежно связан определенный риск и известные хлопоты, мы полагаем, что на практике она окажется весьма эффективной". Джон Голсуорси пояснил в связи с этим:

Однако из этого плана ничего не вышло, так как военное министерство отказалось выступать в предназначенной ему роли похитителя людей:

Но мидовским чиновникам сопутствовала удача. Бежать среди русских военнопленных пытались немногие, а удалось это и вовсе единицам. Жертвы будущей репатриации хорошо понимали, какая судьба ждет тех, кто продемонстрирует свое нежелание возвращаться на родину; им оставалось лишь покориться судьбе и уповать на то, что они окажутся в числе считанных единиц, которые уцелеют в лагерях ГУЛага.

Но не всегда все шло гладко. Из соображений целесообразности транспортировка русских пленных с театра военных действий на Британские острова была прекращена *262. Как мы видим, английские законы были камнем преткновения для сторонников репатриации, тогда как в Европе имелись "все условия к тому, чтобы выполнить требования СССР в полном объеме, одновременно сохраняя за репатриируемыми номинальный статус военнопленных" *263. Поскольку советские власти отказались выделить транспорт для перевозки своих граждан, находившихся в Англии, репатриация на английских судах многих тысяч пленных затянулась; но к осени 1945 года практически все были отправлены на родину, за исключением группы пленных со спорным гражданством и восьми человек, внесенных в отчеты в качестве "бежавших и не пойманных" *264. Они сбежали из лагерей в Йоркшире, Дареме, Суррее и Суссексе весной и летом. Их имена, разумеется, были известны и, по крайней мере в двух случаях, власти знали об их местопребывании. Эти двое нашли приют и убежище у англичан. Шестнадцатилетнего Ивана Фащенко, например, приютила семья Рокли в Ноттингеме. Согласно рапорту полковника Хаммера из военного министерства, обнаружить его было несложно. Тогда почему же его не арестовали и не передали СМЕРШу? Сотрудник министерства внутренних дел сэр Сэмюел Хор, будущий член комиссии по правам человека при ООН, объяснял майору Уоллису, сменившему Файербрейса:

Дело особенно осложнялось тем, что Фащенко был гражданским лицом и поэтому – не говоря уже о его юном возрасте – его нельзя было рассматривать как члена мнимых "союзных сил", к которым относились военнопленные. Опасения Хора подтвердил сэр Томас Браймлоу из МИДа, впоследствии постоянный заместитель министра:

Джон Голсуорси, работавший тогда в Северном отделе МИДа (впоследствии – посол в Мексике), признавался в письме полковнику Хаммеру:

Офицер НКВД полковник Клешканов потребовал разыскать одного из восьми "дезертиров", Крохина. В МИДе разгорелась дискуссия по этому поводу, и на её примере можно понять, почему английские чиновники боялись огласки. Томас Браймлоу писал:

Обращения к сомнительному Закону можно было бы избежать, если бы министр внутренних дел подписал приказ о высылке Крохина как нежелательного иностранца. Такой вариант рассматривался, но тут, как отметил Браймлоу,

О том же пишет в заключение своего письма и Голсуорси:

Опасения Голсуорси подтверждал Патрик Дин:

Свою записку Дин закончил фразой: "В данных специфических обстоятельствах это оправдано". Но, перечитав еще раз, вписал перед "оправдано" слово "вероятно" *268.