"Железная маска: между историей и легендой" - читать интересную книгу автора (Птифис Жан-Кристиан)Глава 9 МИФЧем объяснить ошеломляющий успех этой легенды в XVIII веке? Со времен правления Людовика XIV ужас, который вызывала железная маска, надетая на лицо государственного заключенного, поднимал бурю возмущения в Провансе. Очаровывая и вместе с тем возбуждая чувство отвращения, питая коллективные страхи перед абсолютной властью и ее карательными органами, этот замогильный персонаж порождал атавистический ужас от одной мысли, что любой может оказаться заживо погребенным. И сам Сен-Мар, подобно ученику колдуна, потерявшему власть над собственными творениями, утратил возможность направлять поднятые им волны слухов. Едва успев зародиться, легенда зажила собственной жизнью и, точно одержимая бесом, вышла из-под его контроля. «Не все, кого считают умершими, мертвы!» — посмеиваясь, сказал старый тюремщик, и его слова были приняты за чистую монету. Еще в годы правления Людовика XIV в общественном сознании установилась связь между исчезновением в 1683 году во цвете лет молодого графа де Вермандуа и появлением спустя три с половиной года таинственного путника в маске, направлявшегося под надежной охраной на остров Святой Маргариты. Так в глазах общественного мнения человек в железной маске стал сыном короля, и какого короля! Людовик XIV, очарования которого хватило на весь XVIII век, был удивительным человеком, одновременно притягательным и отталкивающим. Граф де Вермандуа был несчастным принцем, жертвой государственного интереса. Как говорили, он оказался за тюремными запорами из-за простой оплеухи, которую он дал своему сводному брату, Великому дофину, законному наследнику короны. В угоду своим советникам монарх был вынужден поступить жестоко вопреки искренней нежности, которую он испытывал по отношению к ребенку. Он пощадил его жизнь, но какую трагическую судьбу при этом уготовил ему: никто отныне не должен был видеть его лицо! Поразителен был контраст между красотой и молодостью этого принца, которого родила королю красавица Луиза де Лавальер, и тем ужасом, который испытали провансальские зеваки при виде человека высокого роста, одетого в коричневое, поднимающегося со своего портшеза. Родилась и другая легенда. В 1692 году в «Кёльне, у Пьера Марто», а в действительности Пьером Эльзевье в Амстердаме, где печатались оранжистские памфлеты против Людовика XIV, была издана книжица под названием Интрига этого памфлета была шита белыми нитками. Получив от Гастона Орлеанского пощечину в ответ на предложение ему в жены своей племянницы Паризьяти (мадам де Комбале), Ришелье решил отстранить дерзкого юношу от наследования престола. Лучшим средством для этого было бы, чтобы Анна Австрийская родила наследника, для чего было решено дать ей случайного любовника. Однажды вечером молодой Г. Д. Р. (граф де Рошфор или де Ривьер), который, как знал кардинал, был безумно влюблен в королеву, получил от незнакомца записку, в которой ему предлагалось отправиться в указанное место, где ему завяжут глаза и приведут туда, где исполнится его заветное желание. Молодой человек, авантюрист по натуре, принял предложение и таким образом оказался в комнате у Анны Австрийской. Нетрудно догадаться, что было дальше… Спустя девять месяцев на свет появился Людовик XIV. Итак, король Франции был не законным государем, а узурпатором! Автор памфлета обещал продолжение, в котором действие развернется на удаленном острове Святой Маргариты: «Если эта история нравится публике, то не замедлит появиться продолжение, в котором будет рассказано о трагической участи мсье Г. Д. Р., о том, как удовольствие обошлось ему слишком дорого…» Воистину было бы удивительно, если бы обрывки сведений о человеке в маске не подхватила бы такая неутомимая охотница за новостями, какой была Елизавета Шарлотта Баварская, вторая жена брата короля, падкая на любые слухи. 10 октября 1711 года она писала Софии, курфюрстине Ганноверской: «Недавно я узнала удивительные вещи: некий человек долгов время находился в Бастилии и умер там с маской на лице. Рядом с ним постоянно находились два мушкетера, которые должны были застрелить его, если бы он осмелился снять свою маску. В маске он ел и спал. Вероятно, все так и было, поскольку в остальном с ним обращались очень хорошо, давая ему все, чего бы он ни пожелал. Он и причащался в маске; он был очень благочестивым и постоянно читал. Мне никак не удалось узнать, кто был этот человек». Спустя одиннадцать дней она добавила: «Я только что узнала, кем был человек в маске, умерший в Бастилии. То, что его заставляли носить маску, не было простым проявлением жестокости: это был английский милорд, замешанный в дело герцога Бервика, выступившего против короля Вильгельма. Он умер, чтобы этот король никогда не смог узнать, что с ним стало».[312] Историки лишь недоверчиво пожимали плечами, пересказывая то, что поведала об английском милорде невестка Людовика XIV. Однако они были не правы. Этот английский милорд в действительности был контрабандистом, активным агентом-якобитом по фамилии Хант, замешанным в покушении на Вильгельма III. Ханта арестовали в Кале в январе 1698 года и секретно препроводили на остров Святой Маргариты, причем ордер на его арест был подписан королем и государственным секретарем иностранных дел Кольбером де Торси.[313] Этот англичанин в течение нескольких месяцев был соседом по тюрьме человека в маске. Хант оставался под стражей у Ла Мотт-Герена вплоть до лета 1707 года, когда его, по всей вероятности, перевели в Бастилию. Там он вновь встретился с Сен-Маром, которому оставалось жить лишь несколько месяцев, а сам умер в июле 1709 года{61}. Остается лишь выяснить, была ли информация, сообщенная Елизавете Шарлотте Баварской, ошибочной вследствие непреднамеренной путаницы с лицами, или же ее сознательно ввели в заблуждение. Поскольку Елизавета тогда находилась в Марли, вполне вероятно, что она расспросила Торси, одного из немногих, а возможно и единственного при дворе, кто был в курсе дела Ханта, и тот, зная пристрастие невестки короля к сплетням (не зря он с сентября 1699 года исполнял должность суперинтенданта почты, являясь, можно сказать, главой теневого кабинета!), рассказал ей эту подлинную историю, чтобы отвлечь ее внимание. Принцесса поверила и лишь приукрасила услышанное: Хант в действительности был не милордом, но агентом, слишком много знавшим о темных делах, касавшихся Якова II и Людовика XIV, возможно даже двойным агентом… Итак, в 1711 году удалось направить интерес любопытствующих по нужному руслу, нейтрализовать слухи о человеке в маске, о котором не дозволялось говорить открыто. Спустя несколько лет это было бы уже невозможно. Королевской невестке тогда не удалось узнать что-либо, однако легенда о тайном брате Людовика XIV стала распространяться еще и до 1711 года… Мы уже видели, как чувство разочарования и огорчения, охватившее Сен-Мара в Эгзиле, дало толчок к рождению легенды о человеке в железной маске. Разочарование другого человека придало ей новое содержание, превратив ее в легенду о старшем брате Людовика XIV. Из всех ближайших сотрудников французского короля в конце XVII века Франсуа, маркиз де Барбезьё, был наиболее одаренным человеком. Красноречивый, с изысканными манерами важного господина, но обидчивый и резкий по натуре, этот человек, имея живой ум, исключительно легко и быстро справлялся с любой работой. Его отец хорошо знал это и потому наследственную должность государственного секретаря военных дел передал ему в обход двух его старших братьев. Самонадеянный сверх всякой меры, слишком уверовавший в собственные таланты и превосходство над другими людьми, Барбезьё быстро охладел к делу, стал кое-как относиться к своим обязанностям, уделяя большую часть времени попойкам и увеселениям в компании своих друзей, так что его вторая жена, Мария Терезия д'Алегр, рассталась с ним и ушла в монастырь. Раздраженный подобным высокомерием и выведенный из себя шумными похождениями Барбезьё-младшего, Людовик XIV, который как раз тогда на пару с мадам де Ментенон ударился в благочестие, сильно невзлюбил его. В конце октября 1695 года он отправил своему дяде, маркграфу Ле Тейе, архиепископу Реймсскому, меморандум, обнаруживавший охватившую его ярость. «Я вовсе не хочу терять его, — писал он в заключение, — еще живы мои дружеские чувства к нему, но интересы государства для меня превыше всего».[314] 20 ноября 1700 года Барбезьё с горечью узнал, что генеральный контролер финансов Мишель де Шамийяр, посредственный государственный служащий, однако пользовавшийся протекцией мадам де Ментенон и слывший несравненным партнером короля по игре в бильярд, был в обход его назначен членом Верховного совета, высшего государственного органа монархической Франции. А когда еще и Торси в марте 1699 года назначили государственным министром, это стало для него смертельным ударом. Так пренебречь им после того, как на протяжении шестидесяти лет его дед и отец занимали самые высшие посты в правительстве! Он был раздосадован, страшно раздражен и не столько против Шамийяра, который по простоте своей пытался даже утешить его, сколько против короля, этого высокомерного и неблагодарного султана, ханжи и эгоиста. «И он, дабы развеять свое огорчение, пуще прежнего ударился в разгул с приятелями, — рассказывает Сен-Симон. — Он построил между Версалем и Вокрессоном, в конце парка Сен-Клу дом, обошедшийся ему в миллион, которому он дал название Пруд. Туда он часто приезжал, чтобы в компании с друзьями, за хорошим столом и прочими тайными удовольствиями на время забыть о своих огорчениях».[315] По всей вероятности, именно тогда, познав королевскую немилость, в угаре дружеских попоек он начал говорить о человеке в маске, покровительство которого якобы утратил с 1698 года. После смерти своего отца он, видимо, мало что узнал об Эсташе Данже и о причинах его тюремного заключения. Ему, родившемуся в 1668 году, в момент ареста Эсташа Данже в Кале был всего год. Когда он вступил в должность государственного секретаря военных дел, ему исполнилось двадцать три года. После того как 18 ноября 1685 года он принял присягу в качестве наследника своего отца, Лувуа посвящал его в весьма важные вопросы, как то: состав и передвижение войск, пути и способы подвоза провианта и боеприпасов, однако о положении дел в тюрьмах он, вероятно, мало что знал. Лишь после смерти военного министра в 1691 году Барбезьё узнал, что заключенный, сидящий в тюрьме уже более двадцати лет, был слугой у Фуке и мог быть посвящен во все его секреты — скоро это станет своего рода официальной версией, которая уже фигурировала в письме Лувуа от 8 апреля 1680 года. Скорее всего, до ушей Барбезьё дошли слухи, связанные с переездом заключенного из одной тюрьмы в другую в 1687 и 1698 годах, а также с его пребыванием в Бастилии. И вот теперь, в окружении своих друзей, дерзкий, огорченный причиненной ему, как он полагал, несправедливостью, маркиз, слегка захмелев, рассказывал ошеломляющую историю, на которую его вдохновил оранжистский памфлет Это была неслыханная дерзость, крайне опасная, граничившая с оскорблением величества. Однако Барбезьё это ничуть не беспокоило. Людовик насмеялся над ним, и теперь он отплатит ему той же монетой! Эта чудовищная небылица должна была стать его орудием мести! Оглушительный хохот и недоумение в небольшом дворце под названием Пруд! Какая новость! Оказывается, Людовик XIV, этот гордый и жестокий старик, предающийся благочестию, по утрам и вечерам на пару со своей злой феей молящийся Богу в королевской часовне, тайком держит в заточении в тюремной камере Бастилии брата, который, родившись при жизни отца, мог бы оспорить у него трон. Однако Барбезьё недолго наслаждался своей радостью. Через несколько дней он возвратился в Версаль с больным горлом и лихорадкой. Ему сделали кровопускание, однако болезнь не отступала, а лишь еще больше набирала силу, оставив ему столько времени, чтобы успеть написать завещание и исповедаться. Спустя пять дней, 5 января 1701 года, в канун Богоявления, в министерском кабинете, в котором его отца хватил смертельный апоплексический удар, он испустил дух. Барбезьё упомянул в завещании и свою дорогую метрессу, Женевьеву Антуанетту дю Буа де Сен-Кантен, госпожу де Мулен-Нёф, оставив ей средства, достаточные, чтобы безбедно прожить до конца своих дней. Она покинула двор и удалилась в Шартр, где и умерла в середине XVIII века. Именно там, в главном городе провинции Бос, задолго до выхода в свет Жан Бенжамен де Ла Борд, первый камердинер Людовика XV, который позднее, в 1783 году, опубликовал в Лондоне Вольтер оказался в Бастилии 21 мая 1717 года. Он был помешен сюда за стихи, в коих регент обвинялся в кровосмесительной связи со своей дочерью, герцогиней де Берри. На свободу Вольтер вышел 14 апреля 1718 года. Именно в Бастилии он впервые услышал рассказы о таинственном узнике. Загадка возбуждала его любопытство, и он принялся собирать все свидетельства на эту тему, какие только попадались ему. От кого он мог узнать о фатальном секрете мадемуазель де Сен-Кантен? Мы не можем с уверенностью ответить на этот вопрос. По мнению Шарпантье, которого посвятил в эту тайну некий житель Женевы, кто-то мог письменно сообщить Вольтеру эти сведения.[318] Достоверно известно лишь, что эта версия распалила его воображение. Да и было с чего, по правде говоря. Он, Аруэ-младший, владеет секретом, способным пошатнуть устои монархии! В период активной работы над Вольтер хвастался, что ему удалось побеседовать с людьми, обслуживавшими таинственного узника. Но он, несомненно, преувеличивал свои успехи. Всех, кто непосредственно общался с человеком в маске, к тому времени уже давно не было в живых. Вольтер не мог видеть ни коменданта Розаржа, умершего 19 мая 1705 года, ни королевского наместника Дю Жюнка, почившего 29 сентября 1706 года, ни даже тюремщика Антуана Ларю, испустившего свой последний вздох 21 января 1713 года. Хирурга Рейи и след простыл. Что касается аббата Жиро, то он оставил должность священника Бастилии вскоре после кончины Сен-Мара, в октябре 1708 года, получив 400 ливров пенсии.[319] Однако воспоминания о таинственном узнике были еще живы среди офицеров крепости. Главными информаторами Вольтера, как он сам признавался, были начальник крепости Бернавиль и Марсолан, бывший хирург маршала Ришелье, зять врача Фрекьера, обследовавшего узника в маске в последнюю неделю его жизни. Это уже немало. К 1738 году Вольтер уже написал, помимо прочего, три трагедии: «Париж, 3 декабря 1738 года… Что касается человека в маске, то, как я слышал, после его смерти двадцать лет говорили, что он был всего лишь слугой мсье Фуке, поэтому, если у вас имеются доказательства этого факта, вам следовало бы их представить. Если же ваши доказательства недостаточно убедительны, то, по моему мнению, вы не должны срывать маску с этого человека. Несмотря на явную ошибку в дате (в 1738 году исполнилось тридцать пять, а не двадцать лет после смерти заключенного!), этот текст заслуживает нашего внимания. Аббат подтверждает (если вообще была необходимость в этом), что интересующий нас узник Бастилии был слугой мсье Фуке. Бесспорно, он получил эту информацию из надежного источника, возможно, от своего бывшего начальника Торси, у которого не было оснований скрывать от него правду, как он сделал это в отношении болтливой немецкой принцессы. Интереснее намек на более зловредный слух, который пересказывали разве что вполголоса и который не мог быть доверен бумаге. Очевидно, имелся в виду слух о старшем брате короля, пущенный неосмотрительным Барбезьё. Текст показывает, что люди, близкие к власти, были обеспокоены этим упорным слухом, трудно поддающимся опровержению. Речь шла о том, что нельзя распространять этот слух, нельзя писать о нем. Смысл демарша аббата был таков: если у вас имеются доказательства того, что человек в маске был слугой Фуке, то без колебаний предоставьте их, а если речь идет о ком-то другом, то, пожалуйста, воздержитесь, ибо это в наших интересах! Итак, в ходу были две версии: одна о слуге Фуке, а вторая о старшем брате короля, считавшаяся опасным и в высшей степени вредным секретом. Шамийяр, преемник Барбезьё на должности государственного секретаря военных дел, знал обе версии, что вытекает из самих текстов Вольтера. Действительно, во втором издании «Мсье де Шамийяр был последним министром, знавшим этот необыкновенный секрет. Второй маршал де Ла Фёйяд, его зять, говорил мне, что на коленях умолял умирающего тестя открыть ему, кем был человек, которого называли человеком в железной маске, и Шамийяр ответил ему, что это была государственная тайна и что он На следующий год, в 1753 году, в своем Вольтер предпочел более опасную версию, нежели банальную о слуге Фуке. Он прямо не обращался с вопросами к Шамийяру, но сообщил, как звали его информаторов: Луи д'Обюссон, маршал де Ла Фёйяд (1673–1725), который в 1701 году женился на дочери министра, Марии Терезии, и его друг государственный советник Луи Урбан Ле Февр де Комартен (1653–1720). Мы возвращаемся к эпохе Регентства. Все, что рассказывал Шамийяр (он умер в апреле 1721 года), подтверждается письмом аббата Дю Бо. Существовал некий «секрет», известный представителям правящих кругов. Не приходится сомневаться, что этот секрет касался мистического старшего брата короля. Шамийяр утверждал, что давал присягу никогда не разглашать его. Факт весьма неординарный. Сплетня, пущенная покойным Барбезьё двадцать лет назад, возвращается, точно бумеранг, и становится государственным делом! Кольбер де Торси (умер в 1745 году) тоже был посвящен в эту тайну: когда мадам де Ла Ферте-Имбо, его близкая подруга, однажды спросила его об этом, он умолял ее больше не говорить на эту тему, ибо давал клятву не раскрывать секрета.[321] Как это понимать? Я долгое время ломал голову над этим эффектом самообмана, не будучи в состоянии понять его происхождение, пока однажды не натолкнулся на пассаж в Этот слух превращал абсолютную монархию в колосс на глиняных ногах. Она находила опору в некоем секрете, и чем больше власть коснела в своих собственных принципах, тем больше ширился слух, приобретая такой размах, что уже не было никакой возможности опровергнуть его. Пикантности этой истории придавало то, что дело не ограничилось годами правления Людовика XIV. Страшный секрет не утратил своей актуальности и при Людовике XV, который и сам на какое-то время попался в ловушку, как свидетельствуют «Моя мать не раз рассказывала мне, будто мадам Виктуар говорила ей, что, желая знать правду о Железной маске, многократно умоляла Его Величество Людовика XV, своего отца, открыть ей секрет. Он долгое время отказывался удовлетворить ее просьбу, но, наконец, побежденный ее неизменным упорством, согласился при условии, что она поклянется никогда и никому не открывать эту тайну, однако, когда объяснил, какая именно требуется клятва (этого она никогда не говорила моей матери), ее охватил неодолимый страх, что она не сможет соблюдать столь страшную клятву, и она предпочла не знать этого секрета. В чем же заключалась эта тайна, не утратившая своей важности и по прошествии многих лет?»{62}[322] Никогда еще не бывало, чтобы королевская власть столь серьезно запутывалась в ею же расставленной ловушке! Таково было, насколько нам удалось установить, происхождение этого слуха. Остается лишь сделать краткий обзор того, как он проявлялся в литературе того времени{63}. В 1745 году в Амстердаме был анонимно опубликован небольшой томик под заглавием В 1747 году в Гааге в издательстве Петера Хондта вышло произведение под заглавием В этом беспорядочном сочинении интерес вызывают только первые строки Однако наиболее поразителен пример, который Муи поставил на первое место. «Турки, — пишет он, — рассказывают, что один из их властителей запер своего Наконец, очередь дошла до Вольтера. Под вымышленным именем (своего рода «литературной маской»!) мсье де Франшвиля, «придворного советника Его Величества и члена Прусской королевской академии наук и изящной словесности» в 1751 году в Берлине вышло первое издание его «Спустя несколько месяцев после смерти этого министра (Мазарини. — Этот текст имел во Франции еще более широкое хождение, чем Гораздо интереснее было бы выяснить подлинное намерение автора, понять, что хотел он сообщить, так сказать, между строк. Обратимся к описанию героя этой истории. Тут нет ни одной случайной детали — это портрет двойника Людовика XIV! Нетрудно найти соответствующие черты в описаниях того времени. Так, в У нас нет документов той эпохи, которые можно было бы сравнить с приведенным Вольтером описанием человека в маске. Можно лишь добавить, что Арен, извозчик из Рьеза, и крестьяне в имении Пальто подтверждают, что узник был высокого роста. Его кожа была «несколько смуглой», как утверждает Фрекьер, и это, возможно, способствовало распространению легенды об узнике — старшем брате короля, однако для нас остается неясным, на основании чего автор В 1752 году в очередном издании своего В 1763 году, в Как мы уже знаем, Людовик XV был в курсе этого зловредного слуха и даже верил — он, король Франции! — во вздорную байку о страшной клятве. Когда в результате публикации Вольтер, в целом неплохо относившийся к Людовику XIV, рассматривал маску как гуманное решение проблемы… Великий король довольствовался тем, что исключительно из соображений государственного интереса обрек своего брата на тюремное заточение. Итак, Вольтер, бывший без ума от всего романтического и необычного, усмотрел в этой истории лишь мелодраматическую головоломку, занимательную шараду для образованной публики, которую ему удалось решить. Себя самого он преподнес как великого детектива, призванного проникать в загадки истории. Но были и другие, кто пытался придать этому делу революционный смысл, превратить его в оружие, направленное против абсолютизма. Необходимость носить железную маску вызывала сочувствие в отзывчивых душах, и знает Бог, что такие были в XVIII веке! Но это был чудовищный, бесчеловечный акт, заставлявший вспомнить о мрачных временах, эпохе феодализма или варварства (что было одно и то же в восприятии просвещенных людей). Благословенный хлеб «философов», история о Железной маске одновременно была и близка в историческом плане, и далека в плане морали, подчеркивая резкое расхождение между чувствительностью современного восприятия и неслыханно жестокой практикой предшествующего периода. Она заставляла уподоблять абсолютную монархию сеньориальной тирании или даже восточной деспотии. Подумать только, в век, прославленный своим чувством меры, своим вкусом к ясности и порядку, когда науки и искусства расцвели в невиданном прежде блеске, на несчастного надели этот ужасный инструмент пыток! Человек в железной маске олицетворял собой все зло тюремной системы, жестокость, бесчеловечность бессрочного тюремного заключения, посягательство на достоинство человеческой личности. Это был воплощенный образ невинной жертвы, вся вина которой заключалась в ее рождении, архетип всех тех безымянных узников, томившихся в мрачных казематах Короля-Солнца, у которых похитили их идентичность и их лицо; «безымянный заключенный, предок неизвестного солдата», как выразилась мадам Моник Котре.[329] Но не только проклятие судьбы и мрак заточения привлекали к себе интерес романтиков. Этот спрятанный от мира принц самим фактом своего высокого рождения ставил под вопрос легитимность Людовика XIV и его потомков, что создавало большую угрозу для режима. Потому-то цензура и не дремала. Для нее куда предпочтительнее было, чтобы участники дискуссии заблудились в выборе претендента на роль Железной маски между герцогом де Бофором, герцогом Монмаутским и графом де Вермандуа. Эти блуждания помогали отвлечь внимание публики от версии, которая гораздо сильнее компрометировала власть. После 1770 года все изменилось. Монархия, легитимность которой яростно оспаривалась парламентами, переживала самый серьезный кризис со времен Фронды. Казалось, основы королевской власти зашатались перед лицом нации, утверждавшей свои права. Конфликт грозил перерасти в революцию. Эта ситуация, как отмечал Мишель Антуан, порождала «соблазн полного ниспровержения монархии». Гнев цензуры более никого не пугал, и попытки канцлера Мопу восстановить порядок не производили ни малейшего впечатления на общественное мнение. Сформировалось новое публичное пространство, независимое от королевского двора и светских салонов. Это была эпоха, когда царствовал Вольтер. В 1771 году, когда он переиздал свои «Железной маской был, по всей вероятности, брат, и причем старший брат, Людовика XIV, мать которого отдавала большое предпочтение тонкому белью, что и послужило для мсье де Вольтера ключевым моментом. Читая мемуары того времени, можно узнать, что и человек в железной маске питал такое же пристрастие к тонкому белью, так что у меня нет ни малейших сомнений: это был не сын, а брат короля». Продержав публику в напряжении в течение двадцати лет, Вольтер наконец открыл, кто, по его версии, был человеком в железной маске. При этом он отверг, вопреки рассказу мадемуазель де Сен-Кантен, сомнительное, на его взгляд, отцовство герцога Бекингема, возможно, под влиянием 14 июля 1789 года Бастилия, символ деспотизма и королевского произвола, пала. Народ устремился в освобожденную крепость, «ужасное обиталище жаб, ящериц, чудовищных крыс и пауков», как писал Луи Блан, осматривая камеру за камерой в поисках невинных жертв королевского деспотизма. Каменное чрево этого монстра наконец-то должно было заговорить! Но, увы, велико было разочарование! Большинство камер оказались пустыми. Нашли только семерых заключенных: четверых фальшивомонетчиков, двух сумасшедших и одного отпрыска криминального семейства, посаженного в тюрьму по просьбе родных. И тогда разгневанная, жаждавшая отмщения толпа выбросила в крепостной ров все архивные документы. Однако большой реестр заключенных — 280 страниц формата В годы революции не забыли волнующий образ графа де Вермандуа, о котором напоминали Тем временем появлялись новые версии. Так, в номере за 13 августа 1789 года Сенсацией стало открытие 22 июля 1789 года скелета человека в железной маске (да, да, не меньше и не больше!) в одной из камер Бастилии, которую не отпирали три четверти века. Он находился там с «цепями на шее, на ногах и руках», ожидая своих «освободителей», как гласила подпись под гравюрой, на которой все это было изображено. Другая гравюра той эпохи еще более символична: это была аллегория, изображавшая узника в доспехах, надевающего лавровый венок на голову женщины, олицетворяющей собой Свободу и стоящей перед закованным в цепи Людовиком XVI. Комментарий к гравюре гласил: «Человек в железной маске, освобожденный от своих оков, приветствует Республику!» Итак, революция освободила человека в железной маске! Персонаж, отныне ставший достоянием мифологии, узник мсье де Сен-Мара рассматривался теперь, больше чем когда-либо, в качестве воплощения мученика, жертвы полицейского режима. И это в то самое время, когда на публике красовался Латюд, герой, вырвавшийся из тюремного ада Старого режима. Еще одну версию выдвинул Дора-Кюбьер, «гражданин и солдат», в брошюре, вышедшей под заглавием Тогда же появились Если верить этому Последняя королевская версия была выдвинута мсье де Сен-Мийелем, автором опубликованного в 1791 году сочинения Во время революции этим сюжетом впервые заинтересовался театр. Драматический актер Жан Франсуа Мюссо по прозванию Арнольд представил 7 января 1790 года в театре «Амбигю-Комик» свое действо В театре Мольера 24 сентября 1791 года была осуществлена гораздо более суровая постановка под названием Не заставило себя ждать и появление совсем уж фантастической версии. Может быть, человек в маске оставил после себя потомство? Это не слишком логично, зато соблазнительно. В этом случае появляется возможность подвергнуть сомнению легитимность Бурбонов и подготовить восшествие на престол новой династии. Именно по этой причине в начале революции версия о женщине в железной маске вызывала живой интерес среди сторонников герцога Орлеанского (будущего Филиппа Эгалите). Основываясь на некоем документе, якобы обнаруженном в Бастилии (еще одном!), они утверждали, что в 1638 году Анна Австрийская после двадцати трех лет бесплодия произвела на свет дочь, а не сына. Опасаясь, что больше детей не будет, Людовик XIII решил удалить это несчастное дитя, закончившее свои дни в Бастилии с бархатной маской на лице, и подменил девочку наследником мужского пола, родившимся тогда же у неведомой супружеской пары, — он и стал Людовиком XIV. Однако в 1640 году королева родила во второй раз, теперь уже мальчика, Филиппа, совершенно легитимного родоначальника Орлеанского дома. Следовательно, Людовик XIV был бастардом и бастардами являлись все его потомки, тогда как единственно законными претендентами на престол могли считаться потомки Филиппа Орлеанского. Брошюра на эту тему имела хождение в провинции как раз в то время, когда народ в Париже штурмовал Бастилию. Стремительность событий помешала ей получить распространение и в столице.[333] Роялистам, разочаровавшимся в графе Провансском, не оставалось ничего иного, кроме как поискать другого потомка брата-близнеца Людовика XIV. Известный поэт и шансонье Беранже вспоминал примечательную беседу, состоявшуюся у него во времена Директории с шевалье де ла Картри, роялистом преклонных лет: «Однажды во время нашей беседы шевалье де ла Картри принялся говорить о — Послушайте, не объясните ли вы мне, что это за люди? — О ком вы говорите, мой юный друг? — вопросом на вопрос ответил шевалье. — Да о вашем Людовике XVIII, о графе д'Артуа, о его сыновьях… — Да что тут объяснять! Речь идет о настоящих правителях, не узурпаторах, и они всем известны. — Объясните, прошу вас, я не могу ничего понять. — Сочувствую вам. Так послушайте меня, и поймете, в какое заблуждение ввели вас ваши роялисты. Анна Австрийская родила сына, вместе с Людовиком XIV, еще до герцога Орлеанского (он содержался в заточении и известен как Железная маска). Именно его потомки отстранены от наследования престола, на который у них есть все права. — Кто же сей счастливый смертный, которому в наши дни оказана такая честь? — Это человек примерно тридцати лет, носящий имя де Вернон и живущий в замке в Бретани, и множество его верноподданных считают своим долгом посещать его там. — И как он рассчитывает воспользоваться своими правами? — Не спешите! Уже явился человек, который, похоже, самой судьбой предназначен, чтобы доставить ему трон. — И этот человек Бонапарт? — Именно он». Согласно этой теории, ребенок, которому суждено было стать человеком в железной маске, был сыном Людовика XIII, однако Анна, бывшая на подозрении у своего супруга, полагала, что король может подвергнуть свое отцовство сомнению, и потому согласилась расстаться с ребенком, пообещав впредь поддерживать более правильные супружеские отношения. Ребенок воспитывался в Нормандии, и там же, когда пришло время, он вступил в брак с девушкой из местной знати, которая родила ему сына еще до того, как сам он бесследно исчез в королевской тюрьме…[334] В эпоху Империи эта история приобрела бонапартистский оттенок: тюремщика человека в железной маске на острове Святой Маргариты звали не Сен-Мар, а Бонпар. У этого Бонпара была молодая и очень красивая дочь, в которую влюбился узник. Людовик XIV, узнав об этой идиллии за тюремной решеткой, не увидел ничего необычного в том, чтобы позволить своему брату-близнецу, из соображений государственного интереса лишенному трона, «искать в любви утешения». Итак, эта свадьба состоялась (и даже акт регистрации брака будто бы сохранился в Марсельском приходе), а дети, маленькие «железные маски», родившиеся в этом законном брачном союзе, были тайком переправлены на Корсику, где из-за разницы в языке, случайно ли, преднамеренно ли, их фамилия Бонпар превратилась сперва в Буонапарте, а затем в Бонапарт, что в сущности означает то же самое. Таким образом, Наполеон становился прямым потомком королей Франции! Эту чудовищную по своей нелепости басню охотно передавали из уст в уста уже в эпоху консульства, что не могло не вызывать беспокойства у тех, кто надеялся, что Наполеон возвратит трон Бурбонам. Сам же он будто бы говорил по поводу этого слуха, что доверчивость людей столь велика, а их любовь к чудесному столь сильна, что не составило бы большого труда провернуть такое дело, которое было бы с одобрением встречено большинством населения, а сенат санкционировал бы его. Эта удивительная легенда имеет под собой историческое основание. Действительно, некий господин Бомпар командовал экспедицией, которой в 1747 году было поручено отобрать назад у австрийцев остров Святой Маргариты. 26 мая 1747 года захватчики капитулировали, и ему пришлось в течение какого-то времени исполнять обязанности губернатора острова, тогда как комендант Одри, год назад сдавший крепость врагу, был осужден на десять лет тюремного заключения. Спустя немало лет после этих событий некий аббат де Валуа, священник из Марселя, обосновывал свои притязания на трон Франции якобы имевшим место родством по прямой линии с человеком в железной маске. Согласно этой новой теории, опиравшейся на сообщение, опубликованное аббатом Сулави, Анна Австрийская разрешилась от бремени близнецами, будущим Людовиком XIV и герцогом Людовиком Анжуйским, которые родились практически одновременно и, соответственно, каждый из которых на законных основаниях мог рассматриваться как старший брат. На этот сюжет был опубликован роман, действующее лицо которого, маркиз Людовик, узник Пинероля, влюбился в дочь Сен-Мара Марту и женился на ней. От этого брака в 1696 году в Тулоне родился ребенок, также получивший имя Людовик и впоследствии ставший предводителем корсаров, получив почетное прозвание «великий адмирал де Валуа». В 1763 году Людовик XV направил свой флот к замку Иф, захватил его и приказал вздернуть на виселицу всех морских разбойников, кроме одного: у него не поднялась рука на собственного кузена, который отделался тюремным заключением. Его жена последовала за ним, и у нее родилась двойня, как и у королевы в 1638 году. Старший из близнецов, Жан Батист Мишель Феликс де Валуа, был отправлен в Пьервер, что в Нижних Альпах, откуда и берет свое начало род аббата Феликса Девалуа, родившегося в Маноке 18 января 1860 года, которому по решению гражданского суда в Форкалькье от 13 апреля 1889 года было разрешено писать свою фамилию в два слова: «де Валуа». Этот просвещенный священник, утверждавший, что его «на небесах короновали 15 июля 1884 года королем Франции», собрал вокруг себя небольшой кружок своих убежденных сторонников. Его права защищал в различных трактатах, брошюрах и периодических изданиях Франсуа Фенье (в частности, в журнале Редакция вышеупомянутого печатного органа располагалась в небольшом здании с фасадом цвета охры, дом 44 по улице Благих Младенцев в Марселе. Журнал защищал католицизм ультрамонтанистского толка, контрреволюцию, политическую теорию Жозефа де Местра, голубой стяг, союз трона и алтаря. В редакции журнала торговали альбомами, почтовыми открытками, портретами Анри Феликса де Валуа, имевшего профиль представителя рода Бурбонов. Однако Первая мировая война развеяла эти жалкие химеры, а тот, кого его сторонники называли «Королем-Проповедником», умер 15 декабря 1924 года, так и не вступив на трон своих предков…[335] После Великой французской революции человек в маске продолжал оставаться персонажем литературы. Романтизм проявлял интерес к образу этого воображаемого принца и его печальной судьбе. Через него Виньи выражал свое метафизическое отчаяние. В его пространной поэме Однако триумфальное шествие этого персонажа продолжалось, особенно в жанре романа: весьма плодовитый автор Реньо-Варен посвятил ему в 1804 году четыре тома. В эпоху Реставрации появилось двухтомное произведение Элизабет Генард, баронессы Броссен де Мере И все же никто не смог создать романтическую атмосферу вокруг этого персонажа лучше, чем Александр Дюма в нескольких исполненных блеска и воодушевления главах романа Конечно же дело не ограничилось популярной литературой, живописующей фантастические скачки верхом на лошадях, бросание в воздух шляп и звон клинков вокруг кареты, в которой за зарешеченными окнами томится прекрасный молодой человек, знатный, элегантный, с утонченным вкусом, любитель тонкого белья, стонущий под своей «скорбной маской». В Королевском форте на острове Святой Маргариты туристы с жадностью ищут следы пребывания брата-близнеца Людовика XIV. Еще в 1859 году мсье де Ларош-Энон поведал в своих Продолжая свой полет, миф развивался во всех жанрах. После театра, поэзии и романа (включая и эротический роман Потребовалась бы весьма пространная глава, чтобы проанализировать фильмографию человека в железной маске. В кинокартинах воображение, всегда склонное к преувеличениям, порой переходит в нечто невообразимое. Первый фильм на эту тему был поставлен в 1902 году Фердинандом Зеккой и Люсьеном Нонге. Это была продукция студии «Пате». В 1929 году, на грани немого и звукового кино, после того как появились четыре или пять посредственных фильмов, ныне погребенных в недрах синематек и обреченных на забвение, в США вышла одна из лучших картин на эту тему — Порой невозможно без удивления смотреть на то, до какой степени миф пренебрегает исторической правдой. «Чем больше я размышляю над этим, тем больше укрепляюсь в мысли, что человеком в железной маске был Ж. Б. Поклен де Мольер». Мольер, скрывающийся под знаменитой маской, — это по меньшей мере неожиданно и оригинально! И высказывалось подобного рода утверждение отнюдь не в шутку. Автор этого поразительного откровения, Анатоль Локен, таможенник, музыковед и мольерист одновременно, впервые представил свою версию в 1883 году, опубликовав под псевдонимом Убальд брошюру Не правда ли, не о чем больше спорить? «Как бы не так!» — восклицает наш мольерист. По его мнению, все это не более чем видимость. Чтобы отомстить за Забавная и фантастическая теория Анатоля Локена одними была встреча с недоверчивой улыбкой, а другими с большим сарказмом.[339] Однако это не помешало автору защищать свою теорию и выпускать книгу за книгой подобного рода.[340] В 1900 году вышла еще одна чрезмерно многословная книга, озаглавленная А вот еще один пример подобного рода фантазий на периферии исторической науки. С тех пор как Дю Жюнка составил свой реестр, известно, что неведомый узник умер в Бастилии 19 ноября 1703 года. Этот абсолютно достоверный факт служит основой для научно-исторических исследований. «Как бы не так!» — ответил в 1978 году житель Канн граф Мишель де Лакур. По его мнению, интересующий нас узник никогда и не поступал в Бастилию. Ему удалось бежать с острова Святой Маргариты в тот момент, когда его лишь собирались переводить в Бастилию; он спрятался в старой башне, где и были обнаружены вещественные доказательства этого факта: скелет, остатки бархатной ткани, изящные туфли, сшитые по моде того времени, молитвенник, датированный 1675 годом, и трость с серебряным набалдашником. Череп, исследованный в антропологической лаборатории Музея человека, по всем параметрам аналогичен черепу Людовика XIV, размеры которого известны благодаря знаменитой восковой фигуре, изготовленной Антуаном Бенуа и хранящейся в Версальском дворце, а ДНК скелета полностью соответствует ДНК Людовика XVII. Бесспорное доказательство, и горе тем скептикам, которые выражают недоверие, ссылаясь на то, что и скелет, и все перечисленные предметы, и заключение экспертов куда-то запропастились! Ничего не поделаешь, долга жизнь у королевской легенды! Когда до конца пройдешь по суровому пути истины и когда, казалось бы, обрезаны дурные ветви с древа познания, вдруг видишь, что расцветает очередное чудо, без которого никак не может обойтись ни душа простого человека, ни творческая фантазия писателя. Марсель Паньоль тоже кое-что добавил от себя к одной из самых популярных гипотез: исследования доказали, что таинственного узника звали Эсташ Данже (или Доже, согласно иному написанию), пусть так, но этот Эсташ был братом-близнецом Короля-Солнца! И знаменитый романист начинает беспощадное расследование, направленное против Людовика XIV, этого ужасного деспота, который приказал отравить Фуке, Лувуа, Барбезьё и многих других. «Я убежден, — пишет он, — что если бы родилось четверо близнецов, мы говорили бы о троих Железных масках, и это тройное преступление рассматривалось бы как жертва, принесенная в интересах государства, жертва героическая и достойная великого короля».[341] Как можно по-своему переписать историю? Читайте Паньоля! Так, отмена Нантского эдикта явилась заслугой отца Ла Шеза, сумевшего убедить короля, что он загладит перед Богом свою вину за тюремное заточение своего брата, если что-то совершит во благо истинной веры![342] Гугеноты должны были искупить вину Каина за убийство Авеля! Паньоль полагает, что ему удалось доказать рождение второго ребенка 5 сентября 1638 года при королевском дворе Франции, ибо он «открыл», что Людовик XIII приказал в честь рождения сына петь гимн Чтобы вернее толкнуть своего героя в пасть волка или, точнее говоря, в донжон Пинероля, он возводит его в ранг заговорщика, и родной брат короля становится сообщником Ру де Марсийи, выбирает себе псевдоним Мартен и социальное положение слуги. Однако в действительности его зовут Жак де ла Клош. Английский псевдобастард, отправившийся на поиски своих корней и своей подлинной идентичности, ошибся в отце: он принял Карла II за Людовика XIII! Что касается изменения имени, то Людовик XIV после ареста в августе 1669 года несчастного Кавуа дал своему брату, брошенному за решетку тюрьмы Сен-Лазар, имя Доже. Поскольку Паньоль чувствует, что его гипотеза нуждается в подпорках, он особенно старается подчеркнуть, что Данже — или, пардон, Доже — на самом деле не был слугой. Действительно, как можно обрядить Сына Франции в лакейскую ливрею! Трудно представить себе, чтобы брат-близнец Его Величества короля Франции, как две капли воды похожий на него, занимался хозяйственными делами в Пинероле на пару с мужланом Ла Ривьером, перетаскивая тарелки, смазывая ботинки мсье Фуке, перед тем как тот отправится на прогулку, расчесывая его парик и принимая тяжелые корзины с бельем из рук прачек. Паньоль, как и все его предшественники, вынужден изворачиваться, дабы обойти неудобное документальное свидетельство. Лувуа, объясняет он, сказал о Доже, что «это всего лишь слуга», только для того, чтобы сбить с толку историков. Когда Сен-Мар просил разрешения использовать Доже в качестве слуги Лозена, то и это было лишь инсценировкой, разыгранной «под диктовку Лувуа, чтобы подкрепить официальный тезис о том, что Доже является всего лишь слугой».[344] Когда же узник из башни впервые попал в 1675 году в апартаменты Фуке, это было сделано с той целью, чтобы он стал его «компаньоном или, может быть, секретарем».[345] Изучение бухгалтерской отчетности тюрьмы (которая, впрочем, сохранилась не полностью) доказывает, что с пресловутым Эсташем обходились как с королевским сыном. И Паньоль барахтается в огромных суммах, потраченных на содержание узника и на строительство в Провансе роскошной тюрьмы, которую он сравнивает с отелем «Круазетт» и виллами на Лазурном Берегу.[346] Комментарии излишни! Между легендой и историческим исследованием разрыв продолжает увеличиваться. Разумеется, истина не обладает привлекательной силой романа. Если строго придерживаться документов и фактов, то придется распрощаться с мифом о «несчастном принце», подвергавшемся преследованию со стороны брата-короля и вынужденном носить маску по причине «поразительного сходства» с братом. Но легенды упрямы! Они редко когда склоняются под напором очевидных фактов. Независимо от этого таинственного слуги, несчастного бедолаги, продолжают разукрашивать образ опасного узника с благородным лицом и чарующим голосом, узника, которого запрещено видеть и слышать. «Есть ли что-нибудь более разочаровывающее, чем загадка, разгадка которой найдена? — иронически задается вопросом Г. Ленотр. — Разве не представляет собой пазл, все фрагменты которого собраны, вульгарный образ, не способный кого-либо заинтересовать? Подобного рода головоломка интересна не тем, чтобы преуспеть в ее решении, а самим процессом поиска решения, поэтому настоящий игрок не спешит заканчивать сборку, ибо это положит конец его удовольствию».[347] В этой головоломке отсутствуют один или два фрагмента, которые и могут стать абсолютным доказательством! Если бы эти доказательства были под рукой, они со всей очевидностью показали бы, что не могут разрушить миф. Простой слуга, видевший документы, которые не должен был видеть, и повинный в том, что проболтался? Слуга, держащий в своих руках достоинство и судьбу иностранного короля? Всего-то навсего! Как жаль, а ведь могло бы быть куда интереснее. Итак, перемешиваем фрагменты и начинаем игру с начала. Подумаешь, какая важность, что маска упала и лицо озарилось ярким светом! Принимаемся за поиски нового лица, на которое не без удовольствия можно будет надеть железную маску с металлическим подбородочником… К счастью, воображение невозможно сковать логикой и здравым смыслом. К загадкам можно найти разгадки, легенды же бессмертны. |
||
|