"Там, за рекою, — Аргентина" - читать интересную книгу автора (Ганзелка Иржи, Зикмунд Мирослав)

В АМЕРИКАНСКОЙ ШВЕЙЦАРИИ

«Пей кока-колу!», «Езди на «бьюике»!», «Пользуйся «Мобильойлом»!», «Покупай бензин «Esso»!», «Чисти зубы «Колиносом»!», «Брейся, одевайся, посещай, читай, не читай!»

Гражданину Нового Света остается лишь ежиться под ураганным огнем категорически повелительных реклам. Он глотает их по радио вместе с приторным танго аргентино и продирается сквозь нагромождение их к забитой в дальний угол иностранной хронике, он читает их в газетах и поклоняется им на плакатах, если художникам-рекламистам удалось воплотить их в обольстительного идола.

Но в конце концов южноамериканец начинает верить рекламе, он срастается с ней, надеется на нее и считает ее неотделимой от жизни. Каждый, кто хочет в этом торгашеском мире продать автомобиль или подтяжки, слабительное или радиоприемник, вкладывает деньги в рекламу.

Уругвайская национальная комиссия по делам туризма поняла эту психологию раньше любого другого государства на западном полушарии. Каким-то неведомым чутьем она вынюхивает богатого туриста даже в самом глухом уголке материка, стучится в окна его воображения и уж больше не отпускает. Начинает она с невинного «Посетите Уругвай!». Свое приглашение она предлагает на двадцати трех языках, украшая его латинским, готическим, славянским шрифтами, японскими и китайскими иероглифами, письменами арабского, древнееврейского, хинди и бог весть каких еще языков. Само собой разумеется, что на приглашении не может не быть соблазнительного силуэта девушки на солнечном пляже и белоснежных крыльев яхт на горизонте.

Ничего не подозревающий турист в следующее же мгновение оказывается белкой в колесе заманчивых проспектов, цветных фотографий, роскошно изданных карт — и попадает в ловушку. «Уругвай — это американская Швейцария», — шепчет ему на ушко печатная бумага, словно цыганская скрипка: песню за песней, пока не найдет ту, которая подействует.

Турист может быть любителем солнца и морских волн, пляжа или горных утесов; он может мечтать о безумных карнавалах или детских балах, о баккаре или рулетке, о тихих лесных уголках или скачках, — Уругвай в своих программах предвосхищает все его желания. Больше того, он добавляет к этому богатый выбор всех известных и неизвестных видов спорта, начиная от регат и рыболовных соревнований и кончая арабскими скакунами и спортивными самолетами, украшая свои приглашения снимками старинных замков и современных авенид, уединенных пансионов и великосветских казино.

И тем не менее вся эта реклама отмечена необычным, не по-американски изящным вкусом. В ней нет бросающейся в глаза выспренности и крикливого шарлатанства. Иностранец в конечном счете получает представление о прекрасной стране, богатой природными красотами и уравновешенными благовоспитанными людьми, хорошими дорогами, курортами и современными городами.

А разве эти горы печатной бумаги ничего не стоят? Конечно, стоят.

И в результате гость американской Швейцарии должен за приглашение платить из своего кармана, как и все те, кто поддается рекламному соблазну «Колиноса» или кока-колы.

Только Уругвай делает это утонченно. Он подает счет не тогда, когда гость приезжает, а когда он прощается и укладывает вещи.

Уругвай — это единственная на западном полушарии страна, которая за визирование международных автомобильных карнетов взимает пошлину — и при этом бесцеремонно высокую пошлину. Большинство сезонных посетителей приезжает сюда из соседней Аргентины и ездит по стране на собственных машинах. Уругвайский автоклуб, прежде чем разрешить им вернуться домой, ставит им в карнет ничем не приметную печать. Но без этой печати пограничники не пропустят чужую машину ни на пароход, ни за поднятый пограничный шлагбаум.

Не хочешь платить высокую пошлину за визирование? Не хочешь платить частной компании за пять часов пути через Ла-Плату целую треть того, что стоит двенадцатидневная дорога от Африки до Америки? Не надо. Оставайся в Уругвае и трать последние доллары! Когда твои карманы опустеют и ты продашь свою машину, тогда тебе не придется платить ни за выездную печать в карнете, ни за дорогостоящую переправу через Ла-Плату.

Ближе познакомившись с экономикой Уругвая и с его торговым и платежным балансом, приходишь к несколько странному выводу.

Уругвай живет благодаря скоту и… туристам.

Только в исключительно неблагоприятные годы эти слова можно поменять местами.

República Oriental del Uruguay — Восточная республика Уругвай, названная так в честь большой реки, отделяющей ее от северо-восточных провинций Аргентины, — это единственное в своем роде явление Латинской Америки. Она самая маленькая из стран этой части света. На территории в полтора раза больше Чехословакии проживает 2 миллиона уругвайцев. Почти половина их размещена в Монтевидео и в нескольких небольших городах.

Во всей стране не найти настоящих гор. Лесистые холмы в глубине ее не превышают 600 метров над уровнем моря. Исключая несколько озер, в Уругвае можно использовать под сельское хозяйство почти всю площадь, более 17 миллионов гектаров. На всей этой земле не проживает и миллиона человек, зато насчитывается почти 9 миллионов голов крупного рогатого скота и около 21 миллиона овец.

Девяносто два процента уругвайских земель заняты под пастбища, где скот кочует круглый год под открытым небом. Благодаря этому Уругвай является страной самого развитого животноводства на всем западном полушарии. Мороженое и консервированное мясо, кожа и шерсть преобладают в уругвайском экспорте, занимая целых 80 процентов его полного объема.

Остальных 8 процентов пахотной земли, вклиненной между просторами пастбищ, огороженных колючей проволокой, хватает не только для того, чтобы обеспечить сельскохозяйственными продуктами собственное население и туристов, но и для того, чтобы в урожайные годы значительными излишками зерновых и овощей расширить ассортимент товаров, вывозимых в соседние государства.

Но Уругвай — это односторонне богатая страна. Ей не хватает полезных ископаемых. Немножко плохого угля на севере да драгоценные крохи залежей серебра, золота, меди, свинца, марганца и слюды не стоят пока и того, чтобы говорить об их добыче. Уругваю недостает даже собственного известняка для производства цемента, идущего на строительство быстрорастущих городов. Увеличивается число автомобилей и самолетов, которые, естественно, все больше и больше высасывают запасы валюты и усиливают экономическую зависимость страны от Соединенных Штатов Америки. Ведь даже самая последняя капля бензина должна оплачиваться долларами.

Первое облегчение энергетике Уругвая принесла недавно сооруженная плотина на северной пограничной реке Рио-Негро. Она сэкономила стране целых 7 процентов платежей за ввозимый из Америки и Англии уголь.

По живописной холмистой местности недалеко от берегов Лагоа-Мирим бежит от бразильской границы белая ленточка пыльной дороги. Она перескакивает с холма на холм, прямой линией пересекает зеленые лощины и сворачивается в петлю на подножье поросшей лесом возвышенности. С ее вершины из-за деревьев на вас угрюмо смотрят серые стены крепости Сан-Мигель. Гордость Уругвая, один из самых ранних ее исторических памятников.

В наших странах уже зарастали ежевикой полуразвалившиеся стены столетних замков, когда португальцы решили создать над Лагоа-Мирим опорный пункт против испанских соседей на юге. Это было в середине XVIII века. Но не успели они поставить на бастионах последнюю бронзовую пушку, как по крепостным воротам ударили мечи солдат испанского вице-короля из Буэнос-Айреса. Испанцам эта новенькая, с иголочки, крепость досталась, словно слепцу шарманка. Целых полвека похвалялись они, как здорово устроили им это соседи. Крепость Сан-Мигель и поныне представляет собой подлинную Бастилию. Ее правильный четырехугольник с далеко выдвинутыми угловыми бастионами сложен из массивных каменных плит. Конюшни, помещения для солдат, часовенка, прекрасные окрестности, форель в реке, лагуна, а чуть дальше — море, где можно искупаться, — все это радует глаз. Пятьдесят лет в распоряжении испанских солдат был бесплатный первоклассный курорт, за который сегодняшние туристы платят безбожные деньги.

Но чувство тяжелой утраты не давало португальцам спать. В 1811 году они пришли, чтобы вернуть свое, и без особых церемоний вышвырнули испанцев из крепости.

Спустя шестнадцать лет в крепости появились новые хозяева, которые подошли к этому вопросу по-другому. Эго были борцы за независимость Уругвая. Как и подобает солдатам, они захватили крепость для своего самостоятельного государства. Их потомки повесили на крепостные ворота девиз: «Берегите национальное достояние!», напечатали туристские проспекты и вежливо пригласили сюда бывших противников с обеих сторон. Добро пожаловать, милости просим, но только за солидные денежки. А пистолеты — для верности — оставьте дома!

Это была неплохая идея!

Раньше стоило только повстречаться здесь аргентинцу с бразильцем, как между ними тотчас же завязывалась драка. А теперь они мирно валяются в плавках на пляже, потягивают через соломинки лимонад из одной бутылки, вместе фотографируются на старинных пушках и сообща повышают активное сальдо уругвайского платежного баланса.

Но история самого маленького государства Южной Америки не только вращалась вокруг трагикомических эпизодов под крепостью Сан-Мигель. Она тесно связана с историческим развитием соседних территорий — Риу-Гранди-ду-Сул и Санта-Катарина. Оказывается, и в этой прелестной стране, которую вот уже более ста лет называют Республикой Ориенталь дель Уругвай, европейцы со времен открытий и завоеваний не нашли ничего лучшего, как драться и грызться между собой целых три столетия.

Сперва в восточную половину нового континента с юга вцепились испанцы, а с севера — португальцы. Через сто лет они встретились, и началась бесконечная тяжба за землю Банда-Ориенталь, нынешний Уругвай. В 1720 году португальцы принялись возводить на Ла-Плате крепость Сан-Хосе, а под ней — колонию Сан-Фелипе-де-Монтевидео. Но они даже не успели ее торжественно окрестить, как им пришлось уступить ее испанцам. На пылающей земле новой колонии поселилось целых семь семейств с Канарских островов за обещанные дворянский титул и племенной скот. А тяжба продолжалась еще восемьдесят лет.

В 1807 году явились новые гости — англичане. Они бесцеремонно заняли Буэнос-Айрес и Монтевидео. Когда двое дерутся, третий смеется.

У испанского короля в Европе были иные заботы: где уж ему было думать о защите своих заморских колоний, когда на его трон из-за Пиренеев косился Наполеон? И тогда колонисты впервые дружно постояли сами за себя. Через год они выгнали британцев из Буэнос-Айреса и Монтевидео, а одержав эту первую славную победу, поняли, что раз они сами сумели защитить себя, то и править страной тоже сумеют самостоятельно.

Уругвайские колонисты оттеснили испанцев за Ла-Плату. И в результате последующей борьбы в 1830 году они, наконец, создали первую конституцию своей самостоятельной республики.

Но еще целых семьдесят лет пришлось Уругваю ждать мира. Почти не прекращаясь, свирепствовали в молодой республике дворцовые перевороты и гражданские войны, во время которых алчные соседи под предлогом военной помощи гуляли по Уругваю, как по своей вотчине. В ту пору только четырем уругвайским президентам удалось продержаться на своем посту законно четыре года. Остальные были перебиты, заключены в тюрьмы или изгнаны из страны своими противниками.

Подлинным создателем современного Уругвая был президент Хосе Батлье-и-Ордоньес, избранный в 1903 году. Благодаря ему в стране восторжествовал мир и покой. И Уругвай для всей Южной Америки стал образцом благоустроенного и передового по тому времени государства.

Первый день в Уругвае был для нас чем-то совершенно новым, необычным в Южной Америке. Солнце, похожее на наше июльское, с утра было жарким ровно настолько, что мы смогли открыть верх «татры» и в то же самое время засунуть тропические шлемы в багаж. Весь этот приморский край казался непривычно мирным, приветливым, каким-то праздничным. Зеленые склоны волнами расходились от горизонта к горизонту. В тысячи гектаров свежих пастбищ были вкраплены темные островки рощ. Пыльная дорога разматывалась перед нами, как бесконечная лента, и несла нас вниз к Ла-Плате. На востоке сквозь прибрежные скалы сверкала иногда гладь Атлантики.

От главной дороги ответвилась узкая полоска нового бетона и, прошмыгнув под белыми воротами, полезла по крутому холму к бастионам крепости Санта-Тереса, более крупному и более простому двойнику пограничной крепости Сан-Мигель. Эта крепость прямо из рук португальских строителей тоже попала в объятия солдат испанского вице-короля, прежде чем на ней успела высохнуть штукатурка.

Бывшие конюшни и просторные залы воинских казарм ныне превращены в музей. На каменных стенах развешаны исторические документы эпохи колониализма, освободительных и гражданских войн молодой республики. Из окрестных стойбищ индейцев чарруа сюда были перенесены каменные наконечники копий и стрел, обломки кремней и черепки примитивной керамики, орудия для обтесывания и сверления камня, а наряду с ними — историческое оружие испанских и португальских конкистадоров. Здесь, в окрестностях Санта-Тересы, сошлись в последнем неравном бою каменный век и век цивилизации. Немые свидетели тех кровавых битв сейчас мирно лежат друг возле друга за стеклом витрин крепости-музея.

Возвращаемся к машине, отдыхавшей тем временем под сенью каменных бастионов. Двое молодых людей молча ходят вокруг «татры», рассматривая чехословацкие флажки и эмблемы автоклубов.

— Нам бы следовало переночевать где-нибудь в Мальдонадо, чтобы завтра быть в Монтевидео.

— Видишь? Разве я тебе не говорила, что это чехи? — вдруг услышали мы настоящую пражскую речь. — Вот бы с ними и поехать.

Обоюдное изумление, взаимное представление.

— Ежишмарья, не может быть! Нет, серьезно, неужели вы едете на ней от самой Праги?

— Вполне серьезно. А вы что тут делаете?

— Гм, может, это вас удивит. Мы здесь разбили лагерь и ждем облаков…

— Вам их вчера не хватило? Рядом, в Бразилии, дождь лил все утро, и из-за этих облаков в двух шагах впереди ничего не было видно.

— Я знаю, но столько туч сразу нам опять же не нужно…Послушайте, а вам действительно надо ехать немедленно? Не спешите! Честное слово, Монтевидео этого не стоит. У нас здесь в лесу палатка, заедемте к нам! Я на своей машине поеду впереди…

Прохладные волны вечернего морского ветра смешивались с запахом соснового леса. Котелок над костром, четыре колеблющиеся тени на ветвях, губная гармошка, песни и воспоминания. А над головой знакомый шум леса…

Лохматая собака потерлась о колено и тихо улеглась у костра, как бы почуяв, что она мешает воспоминаниям.

— Вот вы посмеялись, что мы ждем туч, — раздался голос над костром. — А это продолжается уже больше недели. Мы тут ловим сюжеты для снимков фотоагентству, а вызнаете, как выглядит пустыня без облаков! В полном смысле слова — пустыня. Здесь все вокруг — пустыня, и внутри нас тоже…

— Как же случилось, что вы стали фотографом в Уругвае?

— А, и вспоминать-то нечего! Я выучился фотографии в Праге на Виноградах.[62] А там началась безработица, некуда было сунуться. Тогда я вколотил все свои сбережения в один билет и уехал в Америку на пароходе, который перевозил скот.

— А теперь?

— А что теперь? Перебиваешься кое-как, с хлеба на квас. Сами подумайте, стали бы мы ради нескольких песо торчать тут неделю из-за нескольких снимков, если бы не жили, как бродяги?

— Отчего же в таком случае вы не возвращаетесь домой?

— А на какие средства? Разве что выиграть в лотерее пароходный билет. Бывают минуты, когда тоска становится невыносимой. Тогда обычно идешь в порт и смотришь, как уходят в Европу пароходы. А когда пароход отчаливает от пристани, лучше бежать, потому что сердце разрывается на части…

Над головой шелестит лес, и вдали шумит море. А вокруг — пустыня…

Широкая дуга песчаного пляжа за крепостью Санта-Тереса искрится в лучах утреннего солнца. Волна за волной гладит бархатный песок, рассыпая по нему пестрое богатство мелких ракушек.

Но в конце этого длинного пляжа на горизонте громоздятся острые скалы, дикие и упрямые, вечно бьющиеся с волнами того же самого океана, который неподалеку от крепости силой своих чар создал романтический солнечный уголок. А от скал в глубь страны тянутся огромные песчаные дюны, одна за другой, на первый взгляд мертвые и все же грозные. Несколько лет назад земельные участки возле них были обнесены высокими заборами из колючей проволоки. Но этих нескольких лет оказалось достаточно, чтобы ограды исчезли в удушающих объятиях песка, неудержимо текущего со стороны моря в глубь материка. Ужасный своей наглядностью символ истории этой местности.

Сюда, на равнины между этими дюнами, волна завоевателей с севера и юга загнала последние остатки некогда могущественного индейского племени чарруа. О его гибели не осталось никаких достоверных документов; историкам достались в наследство лишь археологические данные и страшные устные предания, передававшиеся из поколения в поколение.

В течение ста двадцати лет европейцы безуспешно боролись с помощью огнестрельного оружия против стрел и копий с каменными наконечниками. Индейцы были непобедимы. Но вот к ним пришел первый иезуитский миссионер.

За миссионерами к индейцам потянулись торговцы и продавцы aguardiente — огненной воды. Спирт и болезни притупили бдительность и подорвали силы людей, которые до сих пор жили в теснейшем единении со здоровой природой. Но этого оказалось мало. Индейцы, по мнению европейцев, вымирали недостаточно быстро. «Освободители» ждали только удобного случая.

Ждать им пришлось недолго. На приморские равнины к югу от нынешней крепости Санта-Тереса каждый год сходились на свои религиозные празднества оставшиеся индейцы племени чарруа. Однажды в этих торжествах приняли участие и незваные наемники, которые на этот раз оказались необычно щедрыми. Огненная вода текла из их бочек рекой до тех пор, пока не одолела индейцев всех до одного. И тогда наступила страшная варфоломеевская ночь племени чарруа. Безоружные индейцы — мужчины, женщины и дети — были перебиты до последнего. Весь этот гордый народ свободных охотников исчез с лица земли.

Все, что осталось от него, — это обломки оружия и каменных орудий, черепки глиняной посуды и осколки кремней в песках на побережье Атлантики и в витринах музеев.

И современный памятник в Монтевидео, изображающий последнего вождя племени чарруа, касика Абайуба.

Давид и Голиаф.

Сто раз приходит на ум это сравнение, когда смотришь на карту Южной Америки. Маленький Уругвай, словно заплатка, пришит к берегам Атлантического океана и прижат к Ла-Плате бразильским великаном.

Но не только карта наводит на такое сравнение. Структура обеих стран, их внутренняя жизнь, средний уровень благосостояния жителей — все рисует яркую картину противоречий между самым большим и самым маленьким государствами Южной Америки. Размеры Бразилии по сей день для нее и надежда и зло, ее стимул и оковы. Маленький Уругвай не знает, что такое проблема расстояний. Пересечешь его границу, и кажется, будто, вырвавшись из объятий дремучего леса, отдыхаешь в садике заботливого хозяина. Из всех стран этого материка Уругвай обладает самой густой сетью шоссейных дорог. В среднем на пять квадратных километров площади здесь приходится один километр содержащегося в порядке шоссе.

На дороге, проходящей в глубине Бразилии, водитель автомобиля сидит за рулем иногда с раннего утра до позднего вечера, но от всего пути у него остаются лишь обрывки впечатлений, боль в глазах и усталость. Это не дорога, а поле боя.

Уругвайское шоссе, напротив, обеспечивает машине полную безопасность, а едущим в ней — отдых и возможность часами наслаждаться непрестанно меняющейся панорамой ландшафта…

Уругвайское приморье во многом напоминает подножье Чешско-Моравской возвышенности. Такая же умеренно холмистая местность, приволье лугов и рощ, и все это как-то очень под рукой. В южном направлении заметно учащаются селения и увеличивается число машин на шоссе. И только тысячеголовые стада крупного рогатого скота и овец все так же пасутся в пампах вдоль дорог. А наши старые знакомые — бродяги памп, уругвайские гаучо сгоняют свои стада с шоссе с такой предупредительностью, что не успеваешь даже нажать на кнопку клаксона.

Недалеко отъехали мы от места, до которого нас проводили на своей машине земляки из лесного лагеря, как вдруг услышали в равномерном гуле мотора какой-то непривычный громкий тон. Тормоз, мотор выключаем еще на ходу. Но стартер продолжает жаловаться.

— Скорей! Подыми передний капот, вынь запасные колеса и открой аккумулятор. А я пока достану инструменты…

Не прошло и двадцати секунд, как аккумулятор был отключен. Гудение стартера ослабевало, словно вой сирены после отбоя воздушной тревоги. Первые последствия напряженной борьбы с песком на бразильском пляже.

— Так что? Отсоединим стартер и поедем дальше?

— А что станем делать в Монтевидео? Позорить «татру» и заводить ее рукояткой? Поставим машину над канавой и — будем исправлять!

Половина багажа перекочевала на обочину дороги. Два часа работы четырех сыгранных рук, и стартер, два дня назад залитый морской водой и забитый песком, снова встал на свое место, избавившись от ржавчины и грязи. А над нами уже мчались с моря свинцовые тучи, и бурный ветер срывал листья с деревьев. В спешке нам удалось спрятать от первого приступа дождя лишь часть выгруженного багажа.

От столицы Уругвая нас отделяло еще 300 километров. В большинстве южноамериканских стран, при подобных обстоятельствах мы вынуждены были бы отказаться от дальнейшего пути и ночевать там, где нас застал дождь, не дожидаясь, пока дорога превратится в омут грязи. Но уругвайское прибрежное шоссе безопасно при любой погоде. На полпути под колесами «татры» даже зашуршал мокрый бетон первоклассной магистрали. Заплаканные рощи пальм, все чаще и чаще бегущие мимо селения, и отдельные виллы, на каждом шагу стрелки указателей, ведущие влево, к морю. Непрерывная цепь курортов и пляжей — главное, чем заманивают туристов в Уругвай.

К вечеру буря усилилась. Тяжело нагруженные машины бросало ураганом из стороны в сторону; несмотря на то, что мы приближались к Монтевидео, автомобилей на шоссе становилось все меньше. На последних десятках километров нам пришлось немало потрудиться, чтобы удержать машину на проезжей части. Но по сумрачному небу неслись уже только одинокие обрывки туч.

— Итак, мы въезжаем в четвертую столицу Южной Америки. Несколько иная увертюра, чем перед Рио…

Низкие тучи над городом окрасились отсветом неоновых огней, и дома выстроились в шпалеры улиц и авенид.

Мы стоим у бензоколонки и, словно на исповеди, расспрашиваем хозяина о ее местоположении, чтобы разобраться в лабиринте квадратиков и прямоугольничков и нанести на план города точный ориентир. Первое и пока единственное известное в квадратном уравнении Монтевидео.

— Набери бензина, а я тем временем позвоню по обоим номерам…

Звонок неизвестным друзьям, о которых мы узнали несколько часов назад под крепостью Санта-Тереса.

Вскоре на другом конце провода послышалась звучная словацкая речь.

— Так это вы с той самой «татрой»? О вас и в газетах писали, и мы тут ждем, а вас нет как нет. Мы уж думали, что вы не приедете! Ждите меня возле этой колонки, я мигом буду там.

Старые чехословацкие поселенцы. При первой встрече на чужбине они для нас почти всегда частичка родины, дым отечества. Точно так же и мы для них, машина и двое людей, заглянувших сюда, на чужбину, мимоходом. Но все это только иллюзии, рожденные одиночеством и тоской по настоящей родине, которой принадлежит больше, чем флажки на машине с пражским номером и общий родной язык.

Опять стучимся мы в ворота не известного нам города. И опять испытываем такое же чувство, как мальчуган, нетерпеливо срывающий пеструю обертку со свертка, найденного под новогодней елкой; как читатель, открывающий первую страницу новой книги; как зритель перед премьерой или охотник в засаде.

Если этот неведомый город — морской порт, то у него для нас, существ сухопутных, совершенно особый привкус, который незаметен жителям приморья. И у этого особого привкуса есть свои собственные оттенки, слушаешь ли ты вой пароходных сирен в неприветливом Буэнос-Айресе или бродишь по чарующему Рио, находишься ли ты во влажном Сантусе, уютном Порту-Алегри или в одноэтажном, прозаическом Риу-Гранди. Каким будет Монтевидео? Каким будет северный двойник аргентинского Буэнос-Айреса, стерегущий вход в Ла-Плату?

Если вы приехали в Монтевидео не на океанском пароходе, вам придется основательно потрудиться, прежде чем вы найдете морской порт. Тщетно будете искать в этом городе пыльные склады, пытаться услышать лязг подъемных кранов и грохот телег, смешанный с ядреной бранью грузчиков. Нигде не чувствуется ни дыма, ни запаха сгоревшей нефти. И тем не менее порт Монтевидео раскинулся на 4 километрах побережья Баия-Норте — Северного залива. Все, что доступно вашему взгляду, это широкие ворота, современное белое здание центрального управления порта, за воротами— широкие улицы с аллеями деревьев и зелеными полосами газонов, а вдалеке — несколько складских помещений и атлетические трубы океанских гигантов. Порт Монтевидео — это обособленный мир. Всего за пять кварталов от центральной площади Пласа Индепенденсиа — и все же чуждый и далекий городу.

Полтораста лет назад Монтевидео еще был молодой, стратегически важной крепостью, которой попеременно владели то португальцы, то испанцы. Монтевидео ютился под крепостью Сан-Хосе, закованный в тесные латы городских стен и вечно запуганный звоном мечей и страхом голода в долгие месяцы осад.

И только в первые годы самостоятельной республики Уругвай Монтевидео начал медленно пробуждаться от сна. А потом он вздохнул полной грудью: разбил крепостные ворота, смел в море оковы стен и решительно шагнул в XX век.

Над юго-восточным краем бухты среди кубиков домов квартала Вилья-дель-Серро возвышается небольшая гора, с вершины которой от заката до рассвета блуждают по ночному небу огни маяка. Эта гора дала имя всему городу, хотя ныне она нейтрально называется Серро.

Серро, по всей вероятности, и была той самой знаменитой горой, чьи неясные очертания увидел после долгого плавания по Атлантическому океану матрос Магеллана, закричавший в восторге при виде обетованной земли:

— Monte vide eu! — Вижу гору!

Хотя историки и отрицают эту наивную легенду, тем не менее свои достоверные объяснения того, как возникло название столицы Уругвая, они неизменно связывают с горой Серро. Ими установлено, что первые картографы, которые объезжали южноамериканское побережье на старинных каравеллах, заносили на свои примитивные планы главные ориентиры с обозначениями западного или восточного направления и наиболее крупные горы отмечали римскими цифрами.

«Monte III de Е» означало «Третья гора с востока». Таким же образом на морских картах появилось и обозначение горы «Monte VI de O», где «О» представляет собой начальную букву испанского слова «oeste» — «запад». Так родилось название «MONTEVIDEO» — «Шестая гора к западу».

В настоящее время Монтевидео — один из самых современных городов Южной Америки. Хотя он и уступает Рио-де-Жанейро с его оранжерейными красотами, но у него есть своя особая, неповторимая прелесть; к его авенидам примешано щегольство парижских бульваров и мраморная роскошь итальянских дворцов дожей. Он не может похвалиться ни доисторическими крепостями инков вице-королевства Перу, ни сокровищницами ацтеков времен правителя Монтесумы; здесь всегда было достаточно неспокойно, чтобы на развалинах индейских селений могли быть воздвигнуты пышные испано-колониальные дворцы с характерными патио и роскошным мавританским орнаментом.

В этом смысле Монтевидео — город без истории; трезвый, оптимистичный, твердо, по-молодому стоящий на ногах. Он несет на себе неизгладимый отпечаток современного продуманного градостроительства и перспективного планирования. Монтевидео — один из немногих южноамериканских городов, где значительная площадь покрыта асфальтом широких авенид, бесчисленными садами и просторными парками. Зелень и чистота, безопасное и хорошо организованное уличное движение, солнце, воздух.

Кажется, будто и люди на улицах Монтевидео были созданы по прихоти уругвайских архитекторов. Пусть вас не обманывает сладкая и объединяющая их испанская, речь. Люди в Монтевидео — это не испанцы и не криожьё с другого берега Ла-Платы, Почти половина уругвайцев постоянно проживает в Монтевидео, и именно здесь потомки исконных переселенцев были позлее захлестнуты волнами колонистов из латинских стран старой Европы, к которым в последние пятьдесят лет присоединились представители целого ряда других европейских языковых групп. Весь этот коктейль народностей сохраняет испанский букет и испанский язык; в нем чувствуется привкус врожденного оптимизма первых поселенцев и любви к жизни, в которой нет места надрывной и горьковатой лирике криожского танго — властителя аргентинского двойника Монтевидео.

Но гражданин этого светлого города все же очень далек от того идеализированного народного символа в образе бронзового гаучо, который глядит со своего каменного постамента на городские авениды Конституйенте и 18 де Хулио.

В действительности же уругвайский гаучо, этот «краеугольный камень национальной эмансипации и труда», остался вне города, на периферии, среди 21 миллиона своих овец и 9 миллионов голов крупного рогатого скота. Он чужой в своей столице; на него смотрят как на пришельца непонятного, далекого мира, который только благодаря чистой случайности говорит на том же языке; как на пришедшего из мира иных людей и иных нравов.

Вскоре после второй мировой войны между торговым и платежным балансами Уругвая обнаружились сильные расхождения. Несмотря на то, что торговый баланс все время был благоприятным, большая часть платежного баланса оказалась в огромном пассиве.

Вплоть до второй мировой войны перед иностранными предпринимателями, трестами и концернами двери здесь были открыты настежь. В благоустроенном Уругвае ничто не угрожало их капиталовложениям. Им не приходилось бояться экономических потрясений, неуверенности и беспорядков, что в остальных южноамериканских странах было почти традиционным явлением. Иностранцы в Уругвае запустили руку во многие отрасли промышленности. После того как американцы пустили в эксплуатацию два мясохолодильных комбината, а англичане открыли третий, что же оставалось делать другим английским частным компаниям? Они бросились на железнодорожный и автобусный транспорт. Потом они перевели на свой счет трамвай в Монтевидео, телеграф, телефон и даже канализацию и водоснабжение. Предприниматели других стран не отставали от них. Деньги, которыми оплачивался труд иностранцев, и значительные прибыли компаний, — перекочевывали из Уругвая за границу. Иностранные концерны все сильнее давили на молодую республику, и Уругвай платил. У него тогда не было другого выхода, так как страна испытывала острый недостаток в специалистах и в отечественных средствах производства.

Уругвайские власти до известной степени придерживались того же принципа, что и соседняя Аргентина. Они стремились как можно скорее выплатить иностранные долги и выкупали одно иностранное предприятие за другим. Такая политика, разумеется, оставляла глубокие следы и в государственном бюджете и в платежном балансе. А иногда уругвайское правительство даже злоупотребляло принципами экономического освобождения Уругвая, взваливая на экономику своей страны непосильное бремя. Оно, например, втридорога заплатило за использованное и в течение всей войны не обновлявшееся оборудование частных английских железных дорог, и это тяжело отразилось на всей экономике Уругвая.

Почти все время, с 1926 по 1939 год, уругвайский государственный бюджет был довольно активным. Но в начале войны в бюджете произошел резкий срыв, и государственный дефицит стал расти с каждым годом. Правительство на собственные средства создавало новые отрасли промышленности, чтобы избежать экономической зависимости от иностранного капитала. Вскоре после войны оно завершило на реке Рио-Негро строительство плотины и гидроэлектростанции мощностью в полмиллиона киловатт. С той же поспешностью создает оно химическую промышленность в рамках государственной монополии и проектирует сооружение новых государственных предприятий.

Аналогичные замыслы и планы можно встретить и в других странах южноамериканского материка. Но там в большинстве своем лишь надежды да благие намерения. Уругвай же шаг за шагом осуществляет свои планы. На всем западном полушарии нет ни одного такого государства, которое в стольких отраслях и так основательно вмешалось бы в частное предпринимательство. Конечно, и в Уругвае в руках частных предпринимателей остается мелкая промышленность и большая часть внутренней и внешней торговли. Эти противоположные тенденции непрерывно сталкиваются друг с другом и в будничной жизни, и в правительстве, и в парламенте.

— Немногие из нас понимают, — горько пожаловался нам один из прогрессивно настроенных уругвайцев, — сколько Уругваю приходится переплачивать за этот компромисс только потому, что мы остановились на полпути…

Основатель нынешнего Уругвайского государства президент Хосе Батлье-и-Ордояьес впервые занял свой пост в 1903 году. Он встал во главе страны, которая тогда ничем не отличалась от большинства южноамериканских государств. Формально — республика, но ее конституция была простой бумажкой. Восстание за восстанием, гражданские войны, военные интервенции, дворцовые путчи, хозяйственная неразбериха, нищета широчайших масс населения и сказочное богатство кучки политических и экономических спекулянтов. Феодальный режим в сельском хозяйстве и фактическое беззаконие.

Как либерал и гуманист, Батлье был одним из самых передовых политических деятелей тогдашней отсталой Южной Америки. Он знал о прогрессивных стремлениях рабочего класса в европейских промышленных государствах. С глубокой верой в успех дела, с чистым сердцем, железной волей и по сей день непостижимым мужеством принялся он за осуществление фантастических замыслов. Уже в первый период своего президентского срока он провозгласил руководящий принцип своей деятельности на ближайшие четыре года: облегчить извечные страдания простых людей. Он заручился поддержкой предпринимателей, которые стояли за создание уругвайской промышленности и ожидали, что социальные реформы Батлье привлекут в страну квалифицированную рабочую силу из Европы.

Ответом на это явилось восстание противников президента, владельцев латифундий, уругвайских реакционеров, объединенных в партии «белых». Батлье разгромил их и в 1911 году был снова избран президентом. После окончания второго срока вплоть до 1930 года он стоял во главе самой сильной в стране партии Colorados — красных.

Несмотря на то, что ему сопротивлялись феодальные собственники латифундий, он шаг за шагом проводил в жизнь все пункты своей программы. Уругвай, первый в Южной Америке, учредил пенсии по старости и болезни и страхование сезонников — рабочих мясохолодильных предприятий на случай безработицы; Уругвай ввел восьмичасовой рабочий день, обязательное среднее образование и бесплатное обучение в государственных школах. Столь же смелым шагом было отделение церкви от государства, особенно если учесть, что он был предпринят в непосредственной близости от реакционной Аргентины и в сердце материка, где католическая церковь играла решающую роль. Уругвай стал первым в Южной Америке государством, которое признало за незаконнорожденными детьми все права, включая и право наследования, и узаконило брако-разводы.

Но наиболее поразил всех закон о выходных пособиях. По этому закону рабочий в случае несправедливого увольнения имеет право на получение неустойки в размере среднего месячного заработка за каждый отработанный год. Следовательно, если рабочий, проработавший на одном и том же предприятии 5 лет, будет без какой-либо вины с его стороны уволен, он может потребовать выплаты неустойки в размере среднего заработка за 5 месяцев. После десяти лет непрерывной работы этот закон вообще запрещает увольнение.

Все эти революционные перемены в реакционной Латинской Америке воспринимались тогда прогрессивно настроенными южноамериканцами как предвестник лучшего будущего.

Социальное законодательство этой страны поверхностному наблюдателю и сегодня покажется достойным только похвал. Для них он найдет много ярких доказательств — от буквы закона до основательной перестройки многочисленных кварталов бедноты за Монтевидео. Однако при более внимательном изучении придется призадуматься над тем, отчего еще в 1944 году уругвайские рабочие боролись за осуществление закона, который гарантировал бы им хоть двухнедельный оплачиваемый отпуск. И найдется целый ряд других фактов, свидетельствующих о том, что Уругвай далеко не тот, каким должен быть, судя по рекламным статьям. И пришел он совершенно не туда, куда вел его президент Батлье-и-Ордоньес.

Постепенно из серии непосредственных, повседневных впечатлений складывается истинная картина социальных порядков этой страны, поражающая тем, насколько похожа она на компромиссное социальное законодательство первой Чехословацкой республики. Передовые силы Уругвая наталкиваются здесь на те же препятствия, как в свое время было и у нас. Со все возрастающей самоотверженностью им приходится за каждый шаг вперед бороться с теми, кто любыми средствами пытается сохранить капиталистический строй и постепенно ликвидировать социальные завоевания. И эта борьба с каждым шагом становится все более и более ожесточенной. Но передовые силы Уругвая уже давно поняли, что их страна отстала в своем социальном развитии, ибо это развитие слишком долго зависело от воли одного человека и чересчур полагалось на принцип компромисса.

Благодаря системе регулярно чередующихся улиц с движением в одном направлении городскому транспорту в Монтевидео обеспечивается высокая скорость.

И все же затрачиваешь почти три четверти часа, пока добираешься на машине из центра города в северо-восточные его предместья.

В ряды старинных и современных зданий начинают проникать первые палисадники, потом большие, еще не застроенные пустыри, огороды, первые поля и сады. И вот вы на краю города, в предместье среднего социального слоя уругвайцев — трамвайщиков, шоферов, приказчиков, мелких ремесленников и служащих, рабочих и маленьких чиновников.

Сворачиваешь в лабиринт боковых уличек. Вправо, влево — и вдруг гладкий бетон мостовой метровой ступенькой обрывается прямо в траву и грязь. Кажется, будто попадаешь в колонию огородников, которая либо находится в весьма жалком состоянии, либо только еще рождается. Обширное пространство между настоящей окраиной и расположенными неподалеку, на пригорке, заводскими корпусами разделено на большие квадраты, а каждый из них, в свою очередь, разбит примитивными заборами из колючей проволоки или из одних веревок на маленькие, точь-в-точь похожие друг на друга прямоугольнички. Хибарки из старых жестянок, разрезанных бочек из-под бензина и отходов от досок, около них несколько десятков квадратных метров глиняного месива. А где-нибудь в углу, у забора, непременно будка из досок, жести или из дерюги со зловонной помойной ямой. И среди всего этого — непролазная грязь, смрадные канавы и лужи.

Вам интересно знать, куда вы попали?

На окраину Монтевидео — Баррио-Унион, которая во всем городе более известна под названием Баррио-де-латас — Жестяное предместье…

Поразительное явление в сорока пяти минутах езды от центра благоустроенного большого города. Эта жестяная колония вовсе не место воскресных выездов огородников и садоводов Монтевидео. Это постоянное местожительство утильщиков, уборщиков, торговцев кладбищенскими цветами, канильитас — уличных продавцов газет, поденщиков, рабочих расположенного недалеко отсюда резинового завода и безработных. Окраина, где нет ни питьевой воды, ни электричества, ни канализации. И уж, конечно, нет даже намека на мощеные улицы, так как в Монтевидео каждый домохозяин или владелец земельного участка обязан на свои средства замостить тротуар и половину мостовой перед своим участком.

Три с половиной тысячи километров отделяло нас в Монтевидео от того момента, когда мы покинули авениды Рио-де-Жанейро, затихающие после первого взрыва карнавального веселья. Каждый город, каждое селение, которые мы проезжали потом, переживали месяц маскарада по-своему. В уругвайской столице на Ла-Плате догорали последние волнующие дни карнавала.

Во многих южноамериканских странах муниципалитеты на целый месяц отдают себя во власть требованию «Хлеба и зрелищ!»; ради карнавала они готовы подчистую выгрести казну. Монтевидео не является исключением.

Когда мы прощались с Монтевидео, центральная его авенида 18 де Хулио выглядела так, будто ей надлежало на целый год выехать из города. Десятки рабочих лазили по высоким пожарным лестницам, разбирая одну за другой деревянные триумфальные арки. Те самые триумфальные арки, которые по распоряжению муниципалитета были воздвигнуты здесь несколько недель назад, когда атмосфера карнавального давления приближалась к критической точке взрыва. Колонны грузовиков отвозили горы строительного леса, фанеры, транспарантов, огромных китайских фонарей, километры электрокабеля и ящики разноцветных лампочек; 125 тысяч этих лампочек каждую ночь загорались над длинной авенидой 18 де Хулио, чтобы придать более праздничный вид аллегорическим шествиям и костюмированным кордонам. Из Парижа и Рима были приглашены самые лучшие пиротехники, которые украшали ночное карнавальное небо праздничным фейерверком.

На другой день после окончания карнавала муниципалитет снова начинает изыскивать средства на содержание городской полиции и на строительство городской больницы, которая рождается вот уже одиннадцать лет. А Баррио-де-латас, жестяная колония на окраине города, сверкающего во время карнавала миллионами ватт и пышными фейерверками, опять на долгие годы останется без единой лампочки, без капли воды, без мощеных улиц и канализации.

Но в Уругвае есть еще и другой карнавал.

Чтобы увидеть его, нужно побывать на окраинах Монтевидео. Здесь вокруг вас не окажется масок веселья на усталых и изможденных лицах, здесь исчезнут покупная безвкусица и платное настроение. И вам вдруг покажется, будто вы после тяжелого похмелья окунули голову в прохладный родник.

На окраинах Монтевидео ряженая карнавальная истерия уступила место бурному, чистому потоку народного искусства. Вместо нарядов цыганок, мексиканок, арлекинов и шутов вы увидите здесь уругвайские национальные костюмы. Эта вторая часть Монтевидео каждый вечер живет звонкими песнями и танцами уругвайских памп, милонгами, тонадами и сифрами под нежный аккомпанемент гитар.

Центром этого карнавала бывают tablados — на скорую руку сколоченные эстрады, которые можно найти на улицах любой окраины. На этих эстрадах сменяют друг друга лучшие ансамбли гитаристов, танцоров, певцов, декламаторов и актеров-любителей из города и далекой провинции.

В импровизированных сценках артисты так и сыплют шутками. На tablados вы сможете посмотреть разнообразные сценки из жизни окраин, услышать короткие интермедии, в которых артисты поведают вам, отчего провалился прошлогодний туристский сезон и почему вздорожало мясо. А вслед за тем на сцене вновь появится группа из двадцати гитаристов, которая раскроет перед вами сокровищницу уругвайских народных песен и танцев.

Tablados на окраинах — это лишь первый пробный камень различных самодеятельных коллективов. Лучшие из них примут участие в общегосударственном конкурсе, проводимом на открытой сцене летнего городского театра — «Teatro Municipal de Verano». В течение двадцати вечеров показывают здесь свое искусство самодеятельные коллективы всей страны.

Это красочный смотр фольклора, народных песен и танцев, обычаев и костюмов; нежная лирика раздольных памп сменяется задорными матросскими песнями, свежий юмор пародий дополняется традиционным благородством вольных гаучо и врожденной галантностью трубадуров с Ла-Платы.

Вначале вас охватывает восхищение и восторг, а потом вы начинаете сомневаться. Вы невольно начинаете подозревать организаторов этих смотров уругвайского народного творчества в том, что они привлекают к смотрам артистов, которые, кроме своего природного дарования, получили еще и специальное образование. Ведь карнавальные торжества — одно из самых тяжелых орудий уругвайской пропаганды туризма. Это подозрение несколько дней не давало нам покоя.

Вскоре последовало довольно веское опровержение.

Мы сидели, дожидаясь своей очереди, в студии радиостанции Монтевидео «Радио Насьональ», которая пригласила нас рассказать о нашем путешествии.

— Приготовьтесь, кабальерос, — обратился к нам радиотехник, — как только Мартинес закончит свою милонгу, пойдем мы.

— Скажите, а нельзя ли где-нибудь найти эту милонгу в грамзаписи?

— Похожую — возможно, но слова будут совершенно другие.

— Нам бы хотелось достать хотя бы нотную запись.

— А вот это уж вообще невозможно. Эти молодцы не имеют о нотах никакого понятия. Они же — гаучос, откуда-нибудь с востока, из Мерседес, и в Монтевидео приехали только на карнавал. Мы воспользовались этим и каждый вечер на полчасика приглашаем их к микрофону. Но за последние три недели они еще ни разу не повторили одного и того же текста. Они просто импровизируют, как на tablados или у себя дома, перед ранчо…

— Но как же?..

— Прошу прощения, амигос, но я должен объявить о вас радиослушателям, и пятнадцать минут мы будем говорить только об Африке. А после опять сможем вернуться к нашему Мартинесу.

В это время из студии вышел нарядно одетый гаучо, простой, симпатичный детина, широкоплечий, с бронзовым лицом и веселыми глазами, в синих бомбачао, с напуском заправленных в мягкие, собранные складками сапоги, подпоясанный чеканным ремешком, в белой ниспадающей рубашке со сборчатыми рукавами и с неизменной гитарой под мышкой. За ним вышли шестеро остальных.

Красный огонек, вступительное слово — и четверть часа задушевной беседы перед микрофоном.

Мы и не подозревали, что Мартинес со своими друзьями внимательно слушает нас в соседней комнате. Как только мы, закончив беседу, покинули студию, навстречу нам поднялись гитаристы, и Мартинес скромно предложил спеть нам на прощанье.

Шесть гитар запели вступительные аккорды милонги. Мартинес с минуту молча поглаживал струны своего инструмента, как бы размышляя о чем-то. И вот голос его слился с переборами гитар в свободном ритмичном речитативе, который постепенно переходил в ясную мелодию милонги.

Ласковыми испанскими стихами приветствовал он dos hermanos — двух братьев из далекой Чехословакии. Он пел о дальних странах и дальних дорогах, о морях и пустынях, о лесах и африканских народах, о черных шахтерах и сверкающей ледяной короне Килиманджаро. Он пел о любви к чешскому и словацкому народу, о знамени социализма и о борьбе за подлинную свободу и братство между народами.

Замолк сильный голос Мартинеса. Отзвучала милонга, и затихли последние аккорды гитар. В комнате надолго воцарилась тишина, пока к нам не вернулась способность говорить и благодарить.

Да, эта милонга в Уругвае не появилась ни в печати, ни на грампластинках. Она вырвалась из сердца простого народного таланта, из сердца уругвайского гаучо. Она вырвалась в горячих стихах восхищения, любви и дружбы к далекому народу.

Из утреннего тумана над Атлантикой родился ясный, свежий день. Лучи молодого солнца тускло заиграли на стволах бронзовых пушек в крепости святого Жана, господствующей над заливом Монтевидео. А в это время длинная тень «татры» уже выкатилась из западных предместий, и колеса ее засвистели по белому бетону шоссе, ведущего из города.

Последние километры полного приключений путешествия по глубинным районам Южной Америки.

Последние кадры фантастического фильма, который начался на причалах Буэнос-Айреса, чтобы всего за несколько часов пробежать 10 тысяч километров волнующего пути и окончиться в том же самом порту на Ла-Плате.

Все эти долгие недели и месяцы борьбы за каждый километр безвозвратно ушли в прошлое. Заключительная глава путешествия по Уругваю стала картиной смирения после всех тех бесчисленных препятствий, ловушек и опасностей, сквозь которые «татра» прокладывала себе дорогу к первым своим следам на земле Южной Америки.

Здесь «татре» пришлось привыкать к белой ленточке бетона, которая вела ее аллеями тополей и эвкалиптов, мимо свежей зелени рощ и пастбищ, легко переносила через прибрежные горы, гладила мягкими тенями пальм и ласкала прохладой морского ветерка…

В первый раз, но всего лишь на минуту, далеко позади нас скрылась, будто провалившись за горизонт, земля Южной Америки. Небольшой пароход-паром своим носом разрезает ленивые мутно-желтые воды Ла-Платы. Широкая водная магистраль, отмеченная двумя рядами плавучих буев, у южного горизонта теряется в туче дыма. Где-то там, на юге, за серой дамбой, шумит и суетится другой человеческий муравейник на Ла-Плате, самый крупный город южного полушария. Один раз он уже был для нас финишем и один раз — стартом, откуда начался наш путь познания далеких стран южноамериканского материка.

Круг замыкается. Там, за южным горизонтом, снова настежь распахиваются ворота безграничного континента. Они вновь примут нас и еще раз впустят в сердце Нового Света, в царство поднебесных гор, которые поведут нас через главный хребет Южной Америки, по землям народов древней культуры к берегам Тихого океана и дальше, дальше на север, через. экватор, по перешейку Центральной Америки во владения ацтеков, майя и тольтеков, в Мексику…