"Европейская поэзия XVII века" - читать интересную книгу автора (Автор неизвестен)

СЭМЮЭЛ БАТЛЕР

САТИРА В ДВУХ ЧАСТЯХ НА НЕСОВЕРШЕНСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И ЗЛОУПОТРЕБЛЕНИЕ УЧЕНОСТЬЮ(Из I части) Достойный подвиг разума и зренья — Освободиться от предубежденья, Впредь отказаться как от ложной дани Ото всего, что приобрел с годами, Но не от самого умодеянья И не от дара первого познанья, А их принять как данность непреложно, Будь их значенье истинно иль ложно. Но навык, хоть и плод того же рода, Где душу с телом нянчила природа, Имеет больше прав, как и влиянья, На человека, данника сознанья, Поскольку, в двух инстинктах воплощенный, Одним рожденный, а другим взращенный, Он, человек, воспитан поневоле Скорей во мнимой, чем в природной, школе, И вследствие того, что раньше тело, А не душа в заботах преуспела, Судить о человеке наперед Нельзя, покуда он еще растет. Без размышленья и усилий дети Воспринимают все, что есть на свете, Тьму знаний и рассудочного вздора Усваивают чохом, без разбора, И так же, как некоренные лица Не могут от акцента отучиться, Не может разум превозмочь наследства Понятий, вдолбленных в сознанье с детства, Но повторяет их в лета иные, А потому понятья головные Не впрок уму, и труд образованья Для человека хуже, чем незнанье, Когда он видит, что не в колыбели, А в школе дураки понаторели, Где аффектация и буквоедство — Учености сомнительные средства, Где учат поэтическому пылу Детей, когда он взрослым не под силу, И формы мозга не готовы к знаньям, Убитые двусмысленным стараньем Исправить вавилонское проклятье И языкам умершим дать занятье, Чтоб, проклятые некогда в день Судный, Они сушили мозг работой нудной, А так как занесло их к нам с Востока, Они во мненье ставятся высоко, Хоть и в арабском залетев обличье Крючков и палочек, как знаки птичьи; И этот труд без пользы и без толка — Потеря сил и времени, и только, Как скупка экзотических сокровищ, Тогда как тот, кто обладал всего лишь Своим добром, надежней обеспечен, Так и они с их бравым красноречьем; Недаром, цель выхватывая разом, Стрелок следит одним, но метким глазом, А кто зараз на многое нацелен, Тот ни в одном, пожалуй, не уверен, Поскольку не безмерна трата сил: Что взял в одном, в противном упустил. Древнесирийский и древнееврейский Отбрасывают разум европейский, И мозг, который принял ум чужой, Вслед за рукой становится левшой, Однако тот, кто ищет мысль впотьмах, Не находя во многих языках, Сойдет скорей за умного, чем тот, Кто на своем найдет и изречет. Вот каково искусство обученья, Все эти школы, моды, увлеченья В умы внедряют с помощью узды, Как навык в школах верховой езды; Так взваливали римские рабы Грехи чужие на свои горбы. Когда искусство не имело цели, Кроме игры, и греки не имели Других имен для сцены или школы, Как школа или сцена, их глаголы «Быть праздным» и «раскидывать умом» По первосмыслу были об одном, Поскольку нет для здравого рассудка Защиты большей, чем игра и шутка, Возможность фантазировать свободно И пробуждать, не столь уж сумасбродно, Игру ума, уставшего от нудной Обыденности и заботы будней, Где, кто не черпает непринужденно Его богатств, живет непробужденно И если хочет преуспеть в ином Умении, поступится умом, Как те плоды учености, в угоду Муштре, недоброй делают природу И величайшие ее стремленья Свободного лишают проявленья И развернуться дару не дают, Толкая на рутину и на труд; А кто меж тем с живым воображеньем,— Те на ученье смотрят с отвращеньем И замки их воздушные нестойки По недостатку знаний о постройке. Но где даров счастливо совпаденье, Включая прилежанье и сужденье, Они стремятся превзойти друг друга, И ни труда при этом, ни досуга, В то время как ученые профаны От сверхусердья рушат все их планы: Те, чье познанье общества в границах И компаса ручного уместится, Туда, однако, простирают руки, Куда нет доступа любой науке. Пока к врагу не подойдут солдаты, Они разумно берегут заряды; Философы же простирают знанья На вещи явно вне их досяганья И помышляют в слепоте надменной Лишить природу тайны сокровенной И вторгнуться вульгарно в те владенья, Куда вторгаться нету позволенья; И все их знанья — ложь или рутина Ввиду того, что нету карантина, В итоге мир тем дальше был отброшен, Чем больше узнавал, что знать не должен. САТИРА НА ДУРНОГО ПОЭТА Великого Поэта вдохновенье Не ведает натуги и сомненья; Из золота парнасских кладовых Чеканит он свой точный, звонкий стих. Баталий умственных воитель славный, Как мысль ты миришь с мыслью своенравной? В твоих стихах слова, равняясь в ряд, Как добровольцы храбрые стоят, Не суетясь и не ломая строя,— Все на местах, все на подбор герои! А я, несчастный (за грехи, видать, Судьбой приговоренный рифмовать), С упорством рабским ум свой напрягаю, Но тайны сей — увы — не постигаю. Верчу свою строку и так и сяк, Сказать желаю свет, выходит мрак; Владеет мною доблести идея, А стих подсовывает мне злодея, Который мать ограбил — и не прочь Продать за деньги собственную дочь; Поэта восхвалить случится повод, Вергилий — ум твердит, а рифма — Говард. Ну, словом, что бы в мысли ни пришло, Все выйдет наизнанку, как назло! Порой влепить охота оплеуху Владеющему мною злому духу; Измученный, даю себе зарок Стихов не допускать и на порог. Но Музы, оскорбившись обращеньем, Являются назад, пылая мщеньем, Захваченный врасплох, беру опять Свое перо, чернила и тетрадь, Увлекшись, все обиды забываю И снова к Ним о помощи взываю. Ах, где бы взять мне легкости такой, Чтоб все тащить в стихи, что под рукой, Эпитетом затертым не гнушаться,— Жить, как другие, — очень не стараться? Я воспевал бы Хлору, чья краса Давала бы мне рифму небеса, Глаза — как бирюза, а губки алы Тотчас вели бы за собой кораллы, Для прелестей бы прочих был готов Набор из перлов, звездочек, цветов; Так, лепеча, что на язык попало, Кропать стихи мне б ни во что не стало; Тем более — такая благодать — Чужой заплаткой можно залатать! Но вот беда: мой щепетильный ум Слов не желает ставить наобум, Терпеть не может пресные, как тесто, Сравненья, заполняющие место; Приходится по двадцать раз менять, Вымарывать и вписывать опять: Кто только муку изобрел такую — Упрятать мысль в темницу стиховую! Забить в колодки разум, чтобы он Был произволу рифмы подчинен! Не будь такой напасти, я б свободно Дни проводил — и жил бы превосходно, Как толстый поп, — чернил не изводил, А лишь распутничал бы, ел и пил, Ночами бестревожно спал в постели,— И годы незаметно бы летели. Душа моя сумела б укротить Надежд и дум честолюбивых прыть, Избегнуть той сомнительной дороги, Где ждут одни препоны и тревоги,— Когда б не Рока злобная печать, Обрекшая меня стихи писать! С тех пор как эта тяга овладела Моим сознаньем властно и всецело И дьявольский соблазн в меня проник, Душе на горе, к сочинению книг, Я беспрестанно что-то исправляю, Вычеркиваю здесь, там добавляю И, наконец, так страшно устаю, Что волю скверной зависти даю. О Скудери счастливый, энергично Кропающий стихи круглогодично! Твое перо, летая, выдает По дюжине томов толстенных в год; И хоть в них много вздора, смысла мало, Они, состряпанные как попало, В большом ходу у книжных продавцов, В большой чести у лондонских глупцов: Ведь если рифма строчку заключает, Не важно, что строка обозначает. Да, тот несчастлив, кто по воле муз Блюсти обязан здравый смысл и вкус; Хлыщ, если пишет, пишет с наслажденьем, Не мучаясь ни страхом, ни сомненьем; Он, сущую нелепицу плетя, Собою горд и счастлив, как дитя,— В то время как писатель благородный Вотще стремится к высоте свободной И недоволен никогда собой, Хотя б хвалили все наперебой, Мечтая, блага собственного ради, Вовек не знать ни перьев, ни тетради. Ты, сжалившись, недуг мой излечи — Писать стихи без муки — научи; А коль уроки эти выйдут слабы, Так научи, как не писать хотя бы! * * * Каких интриг не видел свет! Причудлив их узор и след, Но цель одна: упорно, рьяно Служить желаньям интригана. А тот, найдя окольный путь, Всех одурачит как-нибудь! Вот потому-то лицемеры Слывут ревнителями веры, И свят в молве прелюбодей, И плут — честнейший из людей; Под маской мудрости тупица Глубокомыслием кичится, И трус в личине, храбреца Грозит кому-то без конца, И неуч пожинает лавры, Каких достойны бакалавры. Тот, кто лишился навсегда Сомнений, совести, стыда, Еще положит — дайте срок! — Себе полмира в кошелек. * * * Им все труднее год от года, Тем, кто живет за счет народа! Еще бы! Церковь содержи, И слуг господних ублажи, Плати правительству проценты За государственные ренты, Учти налоги, и акцизы, И рынка частые капризы, Расходы на войну и мир, На книги божьи, на трактир; И, адских мук во избежанье, Щедрее будь на подаянье. А если ты владелец стад И убежденный ретроград — Изволь за проповедь мученья, Долготерпенья и смиренья Сектантам щедрою рукой Воздать землею и мукой. Взимают тяжкие поборы С тебя врачи, и крючкотворы, И торгаши, и сутенеры, Блудницы, сводницы и воры, Грабители, и шулера, И дел заплечных мастера; А лорд и джентльмен удачи Всё норовят не выдать сдачи С той крупной суммы, что пошла На их нечистые дела; Все те бедняги, что богаты, Несут огромные затраты На подкуп города, страны, Земли, Небес и Сатаны.

* * * Когда бы мир сумел решиться На то, чтоб глупости лишиться, То стало б некого винить И стало б не над кем трунить, Дел бы убавилось настолько, Что просто скука, да и только! * * * Лев — царь зверей, но сила этой власти Не в мудрости, а в ненасытной пасти; Так и тиран, во зле закоренев, Не правит, а сжирает, словно лев. * * * Нет в Англии тесней оков, Чем власть ленивых стариков! Одна им ведома забота: Латают до седьмого пота Весьма дырявую казну, Пока страна идет ко дну. Когда ж их дело вовсе туго — Спешат к врагу, предавши друга, И попадаются впросак: На них плюет и друг и враг. * * * У человека каждого во власти Источник собственных его несчастий; Но за устройством счастия его Следит судьбы ревнивой божество; И если не захочется Фортуне, То все его старанья будут втуне; Предусмотрительность — увы — слаба, Когда распоряжается судьба. Как разум свой заботами ни мучай, Всегда найдется неучтенный случай, И неким злополучным пустячком Он опрокинет все — одним щелчком! * * * Вождь мира — Предрассудок; и выходит, Как будто бы слепой слепого водит. Воистину, чей ум заплыл бельмом, Рад и собаку взять поводырем. Но и среди зверей нет зверя злее, Чем Предрассудок, и его страшнее: Опасен он для сердца и ума И, сверх того, прилипчив, как чума. И, как чума, невидимо для глаза Передается злостная зараза; Но, в человека отыскавши вход, До сердца сразу ядом достает. В природе нет гнуснее извращенья, Чем закоснелое предрассужденье.