"Европейская поэзия XVII века" - читать интересную книгу автора (Автор неизвестен)

ДЖОН ДОНН

ПЕСНЯ Падает звезда — поймай, Мандрагору — кинь брюхатой. Тайны прошлого прознай, И давно ли Черт — рогатый, Научи внимать сиренам, А не зависти гиенам, Дай силу Кормилу, Чтобы честный ум не закружило. Если ты такой ловкач И к безумствам тяготеешь — Мчись десятилетья вскачь, Мчись, пока не поседеешь, А затем — сочти, припомни Чудеса до одного мне,— Не встречу В той речи Женщины, что честь смогла сберечи. Есть такая — дай мне знать. Я в паломничество ринусь. Впрочем, можешь не писать — С места я за ней не сдвинусь. С верной вестью ты вернешься, Но едва ты отвернешься — Уж с тою Златою Погуляют двое или трое. К ВОСХОДЯЩЕМУ СОЛНЦУ Как ты мешать нам смеешь, дурень рыжий? Ужель влюбленным Жить по твоим резонам и законам? Иди отсюда прочь, нахал бесстыжий! Ступай, детишкам проповедуй в школе, Усаживай портного за работу, Селян сутулых торопи на поле, Напоминай придворным про охоту; А у любви нет ни часов, ни дней — И нет нужды размениваться ей! В твои лучи, хваленое светило, Я верю слабо; Моргнул бы и затмил тебя — когда бы Мог оторваться я от взора милой. Зачем чудес искать тебе далёко, Как нищему, бродяжить по вселенной? Все пряности и жемчуга Востока — Там или здесь? — ответь мне откровенно. Где все цари, все короли Земли? В постели здесь — цари и короли! Я ей — монарх, она мне — государство, Нет ничего другого; В сравненье с этим власть — пустое слово, Богатство — прах, и почести — фиглярство Ты, Солнце, тоже счастливо отныне, Что целый мир вместился в это ложе: Остались только мы посередине, Нас согревай — и мир согреешь тоже; Свети лишь нам — и всюду будет свет, Здесь полюс твой и сферы всех планет! КАНОНИЗАЦИЯ Уймись, завистник, не мешай любить! Брани мою подагру, хвори, Седую прядь, дела в разоре, О музах выучись судить, Возьмись за ум, а нет — служи: Тут подольстись, там удружи, Потрись в судах и над мошной дрожи — Как порешишь, тому и быть, Лишь не мешай любить! Кому, кому во зло, что я влюблен? Иль корабли от вздохов тонут? От слез моих угодья стонут? А равнодушье гонит лето вон? Кого спалил в чумном огне Зной, полыхающий во мне? Ведь, как и прежде, стряпчие в цене, Солдат войной не обделен — А я всего влюблен! Преображаясь волею любви, Мы — мотыльки, и мы же — свечи. Самим себе спешим навстречу. Орел и голубь — всё в одной крови. И феникс — это мы вдвоем. Едины в тождестве своем, Самих себя друг в друге познаём: Восстал из пепла — и живи Для таинства любви. Ну, а умрешь, так смерти нет в любви. Назло могильному покою Мы станем, стих, твоей строкою. Ты нас людскому слуху назови. Коль нам в анналах места нет, Мы под жилье возьмем сонет. В его созвучьях сохранив наш след, Навеки нас благослови Войти в канон любви. Взыскуйте все, кого любовь В душе друг друга поселила, Кому от мук ничто не мило, Кто сокрушен, вселенной явь и новь Вобрал в себя зерцалом глаз (И потому она свелась К размерам, осязаемым для вас): И нам, о небо, уготовь Такую же любовь! БЕСКОНЕЧНОСТЬ ЛЮБВИ Коль наше чувство звать нельзя любовью, То, значит, между нами только связь. Но я устал, залито сердце кровью, А из любви бесстрастность родилась. Опустошен я — просьбы, клятвы, взоры Я не скупясь истратил на тебя, Был верен букве договора И ждал, надеясь и любя. Но если вдруг — прости мне эту грязь — Твоей любви делима ипостась, То нет надежд на большее, чем связь. А вдруг любовь меж нами — а не связь, Тогда твоя любовь не безраздельна. Быть может, кто-то, вкруг тебя виясь, Слезой своей распорядившись дельно, Смог вынудить тебя любить его; Что делать нам тогда? Мы — жертвы рока Любить друг друга, больше никого — Таков наш договор без срока. И все же одарен я, словно князь: Твой дар — земля; все, что живет, плодясь И множась здесь, крепит меж нами связь. Нет, безраздельности желать нельзя: Настанет миг — ничто не будет ново, Но не кончается любви стезя, Мне нужно новое твое хоть слово. Не суждено нам быть всечасно рядом, Но мне спокойно, о любовь моя: Не предпочту я никаким усладам Сердец свиданье в море бытия. Все ж мы должны, на щедрость не скупясь, Один в другого преосуществясь, Нерасторжимой сделать нашу связь. ТВИКНАМСКИЙ САД В тумане слез, от вздохов невесомый, Я в этот сад вхожу, как в сон знакомый; И вот — к моим ушам, к моим глазам Стекается живительный бальзам, Способный залечить любую рану; Но монстр ужасный, что во мне сидит, Паук любви, который все мертвит, В желчь превращает даже божью манну; Воистину здесь чудно, как в раю,— Но я, несчастный, в рай привел змею. Уж лучше б эти молодые кущи Развеял холод мстительно-гнетущий! Уж лучше б снег, нагрянув с высоты, Оцепенил деревья и цветы, Чтобы не смели мне в лицо смеяться! Куда теперь укроюсь от стыда? О Купидон, вели мне навсегда Частицей сада этого остаться, Чтоб мандрагорой горестной стонать Или фонтаном у стены рыдать! Пускай тогда к моим струям печальным Придет влюбленный с пузырьком хрустальным: Он вкус узнает нефальшивых слез, Чтобы не все отныне брать всерьез И заблуждаться менее, чем прежде; Увы! судить о чувствах наших дам По их коварным клятвам и слезам Труднее, чем по тени об одежде. А та — единственная, кто не лжет, Правдивостью своей меня убьет! РАСТУЩАЯ ЛЮБОВЬ Я полагал: чиста, как идеал, Моя любовь; а вышло, что она Сезону и закону естества, Как вешняя трава, подчинена. Всю знму клялся я, что невозможно Любить сильней — и, вижу, клялся ложно. Но если этот эликсир, любовь, Врачующий страдание страданьем,— Не квинтэссенция, но сочетанье Всех ядов, горячащих мозг и кровь, И власть его от солнца происходит,— Тогда не столь абстрактною выходит Любовь, как проповедует поэт — Тот, у которого премного лет Другой подруги, кроме Музы, нет. Любовь — то созерцанье, то желанье! Весной она не больше — но ясней: Так солнце Весперу дарит сиянье, Так зеленеют рощи от дождей, Так сок струится к почкам животворней, Когда очнутся под землею корни. Растет любовь — и множатся мечты, Как на воде круги от середины, Как сферы птоломеевы, едины, Поскольку центр у них единый — ты! Как новые налоги объявляют Для нужд войны, а после забывают Их отменить, — так новая весна К любви неотвратимо добавляет То, что зима убавить не вольна. ПРОЩАЛЬНАЯ РЕЧЬ О СЛЕЗАХ Дозволь излить, Пока я тут, все слезы пред тобой, Ты мне их подарила и в любой Отражена, и знаешь, может быть, На них должна Лишь ты одна Глядеть; они плоды большой беды, Слезинкой каждой оземь бьешься ты, И рушатся меж нами все мосты. Как географ, Который сам наносит на шары Границы океанов и держав, Почти из ничего творя миры, Наносишь ты Свои черты На каждую слезу мою, но вот Вскипает слез твоих водоворот, И гибнет все, и лишь потоп ревет. Я утону В слезах твоих, сдержи их поскорей, Не стань дурным примером для морей, Мечтающих пустить меня ко дну, Вздыхать не смей, Хоть онемей, Но бурь вздыхать глубоко не учи, Чтоб не смелй они меня в ночи… Люби и жди, надейся и молчи. НОКТЮРН В ДЕНЬ СВЯТОЙ ЛЮСИ, САМЫЙ КОРОТКИЙ ДЕНЬ ГОДА День Люси — полночь года, полночь дня, Неверный свет часов на семь проглянет: Здоровья солнцу недостанет Для настоящего огня; Се запустенья царство; Земля в водянке опилась лекарства, А жизнь снесла столь многие мытарства, Что дух ее в сухотке в землю слег; Они мертвы, и я их некролог. Смотрите все, кому любить приспеет При новой жизни, то есть по весне: Любви алхимия во мне, Давно усопшем, снова тлеет И — что за волшебство — Вновь выжимает сок из ничего, Из смерти, тьмы, злосчастья моего; Любовь меня казнит и возрождает К тому, чего под солнцем не бывает. Другие знают радость и живут Телесной силой, пламенем духовным, А я на таганке любовном Кипящий пустотой сосуд. Она и я в печали Как часто мир слезами затопляли Или в два хаоса его ввергали, Презрев живых; и часто тот же час Душа, как мертвых, оставляла нас. Но если ныне рок ей смерть исчислил — Господь, избавь! — я представлял бы суть Шкалы земных ничтожеств: будь Я человеком, я бы мыслил; А был бы я скотом, Я б чувствовал; а древом иль кремнём, Любил и ненавидел бы тайком; Да я не назовусь ничтожной тенью, Зане за тенью — вещь и освещенье. Я есмь никто; не вспыхнет мой восток. Для вас, влюбленных, для хмельного пыла Дневное скудное светило Переступает Козерог: Войдите в ваше лето; Она ж уйдет, в державный мрак одета; И я готовлюсь к ночи без рассвета — Ее кануном стала для меня Глухая полночь года, полночь дня. ТЕНЬ Убив меня предательством, узнай — Твоя свобода мнима: Ведь тень моя с упорством пилигрима, О лжевесталка, в твой неверный рай Придет, взыскующа и зрима; Свеча от страха копоть изрыгнет, А друг постельный, твой услыша лепет, Подумает, что вновь его зовет Твой похотливый трепет, И оттолкнет тебя, да, оттолкнет. И, словно сиротливый лист осины, Ты задрояотшь, и пота брызнет ртуть — Но подождем чуть-чуть, Не пробил час; твоей печальной мины Знать не хочу; что мне твоя печаль; Пусть над тобой предчувствий грозных сталь Висит, как меч, — не жаль тебя, не жаль. ПРОЩАНИЕ, ЗАПРЕЩАЮЩЕЕ ПЕЧАЛЬ Души смиреннейшей в ночи Ухода люди не услышат: Так тих он, что одни «почил» Промолвят, а другие — «дышит». Расстаться б так вот, растворясь Во мгле, — не плача ни о чем нам; Кощунством было б тайны вязь Предать толпе непосвященной. Земли трясенье устрашит: Обвалу каждый ужаснется, Но если где-то дрогнет ширь Небес, ничто нас не коснется. Так и любовь потрясена Земная — и не вспыхнет снова — Разлукой: подорвет она Ее столпы, ее основы. А нам, которые взвились В такую высь над страстью грубой, Что сами даже б не взялись Назвать… что нам глаза и губы? Их тлен союз наш не предаст, Уйдут они, — но не умрет он: Как золота тончайший пласт, Он только ширится под гнетом. И если душ в нем две, взгляни, Как тянутся они друг к другу: Как ножки циркуля они В пределах все того же круга. О, как следит ревниво та, Что в центре, за другой круженьем, А после, выпрямляя стан, Ее встречает приближенье. Пусть мой по кругу путь далек И клонит долу шаг превратный, Есть ты — опора и залог Того, что я вернусь обратно. ВОСТОРГ Там, где фиалке под главу Распухший берег лег подушкой, У тихой речки, наяву Дремали мы одни друг с дружкой. Ее рука с моей сплелась, Весенней склеена смолою; И, отразясь, лучи из глаз По два свились двойной струною. Мы были с ней едины рук Взаимосоприкосновеньем; И все, что виделось вокруг, Казалось нашим продолженьем. Как между равных армий рок Победное колеблет знамя, Так, плотский преступив порог, Качались души между нами. Пока они к согласью шли, Камней недвижных наподобье, Тела застыли, где легли,— Как бессловесные надгробья. Тот, кто любовью утончен И проницает душ общенье,— Когда бы как свидетель он Стоял в удобном удаленье,— То не одну из душ узнав, Iio голос двух соединенный, Приял бы новый сей состав И удалился просветленный. Да, наш восторг не породил Смятенья ни в душе, ни в теле: Мы знали, здесь не страсти пыл, Мы знали, но не разумели, Как нас любовь клонит ко сну И души пестрые мешает, Соединяет две в одну И тут же на две умножает. Одна фиалка на пустом Лугу дыханьем и красою За миг заполнит все кругом И радость преумножит вдвое. И души так — одна с другой При обоюдовдохновенье Добудут, став одной душой, От одиночества спасенье И тут поймут, что мы к тому ж, Являясь естеством нетленным Из атомов, сиречь из душ, Невосприимчивы к изменам. Но плоть — ужели с ней разлад? Откуда к плоти безразличье? Тела — не мы, но наш наряд, Мы — дух, они — его обличья. Нам должно их благодарить — Они движеньем, силой, страстью Смогли друг дружке нас открыть И сами стали нашей частью. Как небо нам веленья шлет, Сходя к воздушному пределу, Так и душа к душе плывет, Сначала приобщаясь к телу. Как в наших жилах крови ток Рождает жизнь, а та от века Перстами вяжет узелок, Дающий званье человека,— Так душам любящих судьба К простым способностям спуститься, Чтоб утолилась чувств алчба — Не то исчахнет принц в темнице. Да будет плотский сей порыв Вам, слабым людям, в поученье: В душе любовь — иероглйф, А в теле — книга для прочтенья. Внимая монологу двух, И вы, влюбленные, поймете, Как мало предается дух, Когда мы предаемся плоти. ЗАВЕЩАНИЕ
Пока дышу, сиречь пред издыханьем, Любовь, позволь, я данным завещаньем Тебе в наследство слепоту отдам И Аргусу — глаза, к его глазам; Язык дам Славе, уши — интриганам, А слезы — горьким океанам. Любовь, ты учишь службу несть Красе, которой слуг не перечесть, И одарять лишь тех, кому богатства не известь. Кометам завёщаю постоянство, Придворным — верность, праведникам — чванство; Иезуиту — лень и простоту, Недвижность и задумчивость — шуту; Объездившим полмира — молчаливость, И Капуцину — бережливость. Любовь, меня ты гонишь вспять К любимой, что меня не жаждет знать, И учишь одарять лишь тех, кто дар не в силах взять. Дарю учтивость университетским Студентам, добродетельность — немецким Сектантам и отступникам; засим Пусть набожность мою воспримет Рим; Голодной солдатне дарю смиренье И пьяным игрокам — терпенье. Любовь, ты учишь круглый год Любить красу, для коей я — урод, И одарять лишь тех, кто дар насмешкою почтет. Друзьям я имя доброе оставлю, Врагов трудолюбивостью ославлю; Философам сомненья откажу, Болезни — лекарям и кутежу; Природе — все мои стихотворенья, Застолью — острые реченья. Любовь, ты мнишь меня подбить Любимую вторично полюбить И учишь так дарить, чтоб дар сторицей возвратить. По ком звонит сей колокол, горюя,— Курс анатомии тому дарю я; Нравоученья отошлю в Бедлам, Медали дам голодным беднякам; Чужбине кто судьбу свою поручит — Английский мой язык получит. Любовь, ты учишь страсти к ней, Дарящей только дружбою своей,— Так что ж, и я дарю дары, которых нет глупей. Довольно! Смерть моя весь мир карает, Зане со мной влюбленность умирает; Красам ее цена отныне — прах, Как злату в позабытых рудниках; И чарам втуне суждено храниться, Как солнечным часам в гробнице. Любовь, ты приводила к той, Что, презирая, нас гнала долой, И учишь сразу погубить — ее и нас с тобой. ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ Остерегись любить меня теперь: Опасен этот поворот, поверь; Участье позднее не возместит Растраченные мною кровь и пыл, Мне эта радость будет выше сил, Она не возрожденье — смерть сулит; Итак, чтобы любовью не сгубить, Любя, остерегись меня любить. Остерегись и ненависти злой, Победу торжествуя надо мной: Мне ненависти этой не снести; Свое завоевание храня, Ты не должна уничтожать меня, Чтобы себе ущерб не нанести; Итак, коль ненавидим я тобой, Остерегись и ненависти злой. Но вместе — и люби, и ненавидь, Так можно крайность крайностью смягчить; Люби — чтоб мне счастливым умереть, И милосердно ненавидь любя, Чтоб счастья гнет я дольше мог терпеть; Подмостками я стану для тебя; Чтоб мог я жить и мог тебе служить, Любовь моя, люби и ненавидь. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Она мертва; а так как, умирая, Все возвращается к первооснове, А мы основой друг для друга были И друг из друга состояли,— То атомы ее души и крови Теперь в меня вошли, как часть родная, Моей душою стали, кровью стали, И грозной тяжестью отяжелили. И все, что мною изначально было, И что любовь едва не истощила: Тоску и слезы, пыл и горечь страсти — Все эти составные части Она своею смертью возместила. Хватило б их на много горьких дней; Но с новой пищей стал огонь сильней! И вот, как тот правитель, Богатых стран соседних покоритель, Который, увеличив свой доход, И больше тратит, и быстрей падет, Так — пусть кощунственно мое сравненье — Так эта смерть, умножив мой запас, Повысила безмерно потребленье; И потому, мощней освободясь, Моя душа опередит в полете Ее; так ядра, выстреленные подряд, Друг друга догоняют на излете, Когда сильней пороховой заряд. ИЗМЕНЧИВОСТЬ Ты можешь силу, власть и все добро призвать в свидетели любви и наложить печать, ты можешь изменить, но это лишь сильней укоренит любовь и страх мой перед ней. Суть женская всегда уловками полна, пока ты не познал ее, она сильна. Коль птицу я поймал и вновь пустил летать, найдутся на нее охотники опять. Ведь женщины — для всех, не только для тебя, ты видишь, все вокруг меняется любя, и лисы превращаются в козлов, когда того хотят, их нрав таков. А женщина еще капризней и страстней, и не для верности дано терпенье ей. Оковы не себе, а нам кует она, с галерой связан раб, галера же вольна. Ты поле засевал, но кончилось зерно, пусть сеет и другой, лишь бы взошло оно. Пускай Дунай течет затем, чтоб в море впасть, а морю Волгу, Рейн, все реки принимать. Свободны по самой природе мы своей, кому ж мне верным быть, природе или ей? Уж лучше мне ее измены наблюдать, чем также часто ей изменой отвечать. Быть может, я ее сумею убедить, что не годится всех и каждого любить. В одном лишь месте жить — как будто жить в плену, по как бродяга жить — всегда менять страну. Завладевает гниль стоячею водой, но и в широком море есть застой. Целует берег легкая волна, и к новым берегам бежит она, тогда вода прозрачна и чиста… В изменчивости — жизнь, свобода, красота. ПОРТРЕТ Возьми на память мой портрет; а твой — В груди, как сердце, навсегда со мной. Здесь только тень моя, изображенье, Но я умру — и тень сольется с тенью. Когда вернусь, от солнца черным став И веслами ладони ободрав, Заволосатев грудью и щеками, Обветренный, обвеянный штормами, Мешок костей, — скуластый и худой, Весь в пятнах копоти пороховой, И упрекнут тебя, что ты любила Бродягу грубого (ведь это было!), Мой прежний облик воскресит портрет, И ты поймешь, в сравненье есть ли вред Тому, кто сердцем не переменился И обожать тебя не разучился. Пока он был за красоту любим, Любовь питалась молоком грудным; Но, возмужав, теперь ей больше кстати Питаться тем, что грубо для дитяти. ОСЕННЯЯ ЭЛЕГИЯ Весны и лета чище и блаженней Представший предо мною лик осенний. Как юность силою берет любовь, Так зрелость — словом: ей не прекословь! И от стыда любви нашлось спасенье — Безумство превратилось в преклоненье. Весной скончался ль век ее златой? Нет, злато вечно блещет новизной. Тогда стремилось пламя сквозь ресницы, Теперь из глаз умеренность лучится. Кто жаждет зноя — не в своем уме; Он в лихорадке молит о чуме. Смотри и знай: морщина не могила, Зане Любовь морщину прочертила И избрала ее, отринув свет, Своим жилищем, как анахорет; И, появляясь, не могилу роет, Но памятник властительнице строит Иль мир в почете объезжает весь, Хотя притин ее исконный здесь, Где нет дневной жары, ночного хлада — Одна в тиши вечерняя отрада. Здесь речь ее несет тебе привет, На пир пришел ты или на совет. Вот лес Любви, а молодость — подлесок; Так вкус вина в июне дик и резок; Забыв о многих радостях, потом Мы старым наслаждаемся вином. Пленился Ксеркс лидийскою чинарой Не оттого ль, что та казалась старой, А если оказалась молодой, То старческой гордилась наготой. Мы ценим то, что нам с трудом досталось; Мы полстолетья добываем старость — Так как же не ценить ее — и с ней Перед концом златой остаток дней! Но не о зимних лицах речь — с них кожа Свисает, с тощею мошною схожа; В глазах граничит свет с ночной душой, А рот глядит протертою дырой; И каждый зуб — в отдельном погребенье, Чтоб досадить душе при воскрешенье. Не причисляй сих мертвецов к живым: Не старость ибо, дряхлость имя им, Я крайности не славлю, но на деле Всё предпочту гробницу колыбели. Пусть, не гонясь за юностью, сама Любовь неспешно спустится с холма В густую тень, и я, одевшись тьмой, Исчезну с теми, кто ушел домой. ЭПИТАЛАМА ВРЕМЕН УЧЕБЫ В ЛИНКОЛЬНЗ-ИНН Восток лучами яркими зажжен, Прерви, Невеста, свой тревожный сон — Уж радостное утро наступило — И ложе одиночества оставь, Встречай не сон, а явь! Постель тоску наводит, как могила. Сбрось простыню: ты дышишь горячо, И жилка нежная на шее бьется; Но скоро это свежее плечо Другого, жаркого плеча коснется; Сегодня в совершенство облекись И женщиной отныне нарекись! О дщери Лондона, о ангелки! О наши золотые рудники, Сокровища для женихов счастливых! В день свадьбы вы, блюдя обычай свой, Приводите с собой Тьму ангелов, подружек хлопотливых. Но да свершится в точности обряд! Да обретет единственное место Цветок и брошка; пусть ее наряд Достоин будет Флоры — чтоб Невеста Сегодня в совершенство облеклась И женщиной отныне нареклась! А вы, повесы, гордые юнцы, И знать разряженная, их отцы — Бочонки, что чужим умом набиты; Селяне — темные, как их телки; Студенты-бедняки, От книг своих почти гермафродиты,— Глядите зорче все! Вот входит в Храм Жених; а вон и дева, очевидно,— Ступающая кротко по цветам; Ах, не красней, как будто это стыдно! Сегодня в совершенство облекись И женщиной отныне нарекись! Двустворчатые двери раствори, О Храм прекрасный, чтобы там, внутри, Мистически соединились оба; И чтобы долго-долго вновь ждала Их гробы и тела Твоя всегда несытая утроба. Свершилось! сочетал святой их крест, Прошедшее утратило значенье, Поскольку лучшая из всех невест, Достойная похвал и восхищенья, Сегодня в совершенство облеклась И женщиной отныне нареклась! Ах, как прелестны зимние деньки! Чем именно? А тем, что коротки И быстро ночь приводят. Жди веселий Иных, чем танцы, — и иных отрад, Чем бойкий перегляд, Иных забав любовных, чем доселе. Вот смерклося, и первая звезда Явилась бледной точкою в зените; Коням полудня по своей орбите И полпути не проскакать, когда Уже ты в совершенство облечешься И женщиной отныне наречешься. Уже гостям пора в обратный путь, Пора и музыкантам отдохнуть, Да и танцорам сделать передышку: Для всякой твари в мире есть нора, С полночи до утра, Поспать, чтоб не перетрудиться лишку. Лишь новобрачным нынче не до сна, Для них труды особые начнутся, В постель ложится девушкой она, Дай бог ей в том же виде не проснуться! Сегодня в совершенство облекись И женщиной отныне нарекись! На ложе, как на алтаре любви, Лежишь ты нежной жертвой; о, сорви Одежды эти, яркие тенёты,— Был ими день украшен, а не ты; В одежде наготы, Как истина, прекраснее всего ты! Не бойся, эта брачная постель Могилой — лишь для девственности стала; Для новой жизни — это колыбель, В ней обретешь ты все, чего искала, Сегодня в совершенство облекись И женщиной отныне нарекись! Явленья ожидая Жениха, Она лежит, покорна и тиха, Не в силах даже вымолвить словечка,— Пока он не склонится наконец Над нею, словно жрец, Готовый потрошить свою овечку. Даруйте радость ей, о небеса! И сон потом навейте благосклонно; Желанные свершились чудеса: Она, ничуть не претерпев урона, Сегодня в совершенство облеклась И женщиной по праву нареклась! ЭДВАРДУ ГЕРБЕРТУ Всех зверей совмещает в себе человек, мудрость их усмиряет, сажая в ковчег. Тот безумец, чьи звери друг друга грызут, станет сам их добычей, его разорвут. Он зверей не сдержал ослабевшим умом, ибо суть человека нарушена в нем. Пожирая друг друга там звери живут, и плодятся, и новых зверей создают. Счастлив ты, укрощающий этих зверей, подчиняющий каждого воле своей. Зерна правды умеешь ты сеять в умах, можешь их отыскать н в глухих закромах. Ты козлам и волкам примененье нашел, доказав, что притом — сам отнюдь не осел. В человеке не только есть стадо свиней, там и бесы, которые волей своей в них вселяются, чтобы верней потопить. Можно тяжесть проклятия утяжелить. Говорят, что вкушаем мы с первым глотком ядовитый настой с первородным грехом. Тот смягчит наказания божьего гнет, кто его с пониманьем смиренно несет. Дал он этот напиток нам — детям своим, мы ж к нему подошли с пониманьем людским. Мы не знаем, что значит любой его дар, что есть слабость и сила, что холод и жар. Бог не мыслит нас ядом особым губить, самый гнев его может добро приносить, может дать он и благо великое нам, исцеление душам и даже телам. Кто собою доволен — себя наказал, кто мог быть своим богом, тот бесом предстал. Наше дело исправить и восстановить все, к чему пониманья утрачена нить. Суть его не подвластна людскому уму, мы не можем подыскивать форму ему. Человек может веру свободно принять или разумом долго ее постигать. Мир и все, что, его наполняя, живет, на людей не ложится как тягостный гнет. Не привносится в мир — в нем живет, растворясь, то, в чем гибель, и то, в чем спасенье для нас. Знанье пламенем жарким порой обдает, а порой охлаждает и студит, как лед. Сколь возвышенна вера и прост ритуал, человеку поверив, его ты узнал. Так из книг, что изучены нами до дна, постепенно составится книга одна. Нас дела создают, и по этим делам мы всегда открываемся нашим друзьям. ГРАФИНЕ БЕДФОРД НА НОВЫЙ ГОД Тот год ушел, а новый не настал, мы в сумерках на перепутье лет. Как метеор, в пространство я упал, все перепутано — что? где? вопрос, ответ, все формы я смешал, и мне названья нет. Я подвожу итог и вижу: ничего я в прошлом не забыл и в новое не внес, я благодарным был и, более того, поверил в истину, молитву произнес, Вам укрепить меня в надежде довелось. Для Вас я обращусь к грядущим временам, куда моя запущена строка. Стихи хранят добро, как мумию бальзам, пусть слава их сейчас случайна и хрупка, они в надгробьях рифм переживут века. Лишь Ваше имя создает, творит и оживляет стих недолговечный мой, но сила, что сегодня нас хранит, вдруг завтра гибельной предстанет стороной, так действует порой лекарственный настой. Мои стихи живут, чтоб возвеличить Вас, их основанье прочно, как гранит, но вера в чудеса слаба сейчас, появится — и снова улетит, где много милости, там нам позор грозит. Когда потом о Вас прочтут в моих стихах, вдруг кто-нибудь подумает: как я, ничтожнейший, пылинка, жалкий прах, писал, мечты высокие тая, стихами измерял безмерность бытия? Мы с Вами не ответим ничего, но можно, к богу обратясь, узнать ту истину, что скрыта у него; умеет он сердца заблудших врачевать и на молитвы тех, кто просит, отвечать. Научит он, как лучше расточать запасы красоты и откровений клад, сомненьем веру будет преграждать, откроет смысл находок и утрат, отнимет радость он и возвратит назад. Он скажет: грани нет между добром и злом, закон везде один, для келий и дворцов, ты мир завоевал — заслуги нету в том, и каплей жалости ты не качнешь весов, она не может искупить грехов. Он Вашей жизни установит срок, где места нет для радостей земных, вменит в вину и слабость и порок, осудит тех, кто обманул других, хотя пока не все потеряно для них. Научит он правдиво говорить, но усомниться даст в правдивости людей, вручит ключи, чтоб все замки открыть, избавит от врагов, и сделает сильней, и знаньем наделит от истины своей, Понятье чистоты он открывает нам и учит избирать благоразумья путь, даст силы победить и отомстить врагам, покажет он, как сдерживать чуть-чуть и радости побед, и поражений грусть. Прощенье заслужить единою слезой Вы можете, но он от слез убережет; когда сознательно и с радостью живой любой из нас к нему с надеждой припадет, тогда воистину приходит повый год. ИЗ «АНАТОМИИ МИРА»ПОГРЕБАЛЬНАЯ ЭЛЕГИЯ Какой урон — столь редкую особу Вверять как гостью мраморному гробу! Ах, разве мрамор, яшма иль топаз Ценней, чем хризолиты дивных глаз, Рубины губ и теплый жемчуг кожи? Обеих Индий нам сие дороже! Да весь ее природный матерьял Был что ни дюйм, то новый Эскурьял. И нет ее. Так в чем искать спасенье — В работе рук, в плодах воображенья? Дано ль клочкам бумаги оживить Ту, именем которой должно жить? Увы, в недолгие зачахнут сроки Ее души лишившиеся строки; И та она, что больше не она, Затем что скинией служить должна,— Могла б она в бумагу обрядиться И не в гробу, в элегии укрыться? Да пусть живут стихи, доколе свет В могилу не уйдет за ней вослед — Не в этом суть! Помыслим: есть у света Князь для войны, советник для совета, Для сердца, нрава и души — монах, Для языка — поверенный в делах, Работник для горба, богач для брюха, Для рук — солдат, купец для ног и слуха, Сей поставщик чудес из дальних стран. Но кто из них настраивал орган, Поющий о любви и вдохновенье? Столь тонкий труд содеян зыбкой тенью Того, чем некогда была она; Коль нет ее — Земля обречена: Смерть, погубив Красу в ее величье, Достойной боле не найдет добычи И целый мир в отчаянье убьет. Теперь Природа знает наперед, Что новой смерти незачем страшиться; Другой такой Красе не уродиться. Но смерть ли сей удел? Не лучше ль нам Его к разъятым приравнять часам — Их части мастер вычистит и смажет, И снова точный час они покажут. А Нигер в Африке — на сколько лиг Уходит он под землю, и велик — Огромнее, чем был, — шумит волною, Природный мост оставив за спиною. Сказать ли, что дано из гроба ей Вернуться краше, чище и мудрей? Пусть небо скажет так! Мы здесь страдаем И прибыль для нее не ожидаем. Ужель себя мы тем возвеселим, Что Ангел стал Престол иль Херувим? Как держат в душах люди пожилые Себе на радость радости былые, Голодный так питаться должен свет Той радостью, для нас которой нет. Ликуй, сей Мир, ликуй, Природа: вами Премудро предусмотрено, что в пламя Последнего суда войти должна, Опередивши вас и всех, она,— Она, чье тонко и прозрачно тело, Затем что тайных мыслей не терпело И выдавало их, как шарф сквозной, Иль выдыхало искренней душой; Она, все люди коей любовались, Достойные пред кем соревновались; Ведь даже меж святых ведется спор, Кто новый назовет собой собор. Иль словно полночь новыми очами Заблещет над учеными мужами, И те о них дебаты поведут, А звезды отпылают и зайдут,— Так мир гадал, кто завладеет ею, Она же стала хладной и ничьею; Хоть брак на деву не кладет пятна, Бежала женской участи она И девой снежно-белою угасла: В светильнике с бальзамом вместо масла Зовущий к преклоненью огонек Затеплится — увы — на краткий срок. Мирского дабы избежать коварства, Она вкусила смерти, как лекарства; Нет, рук не наложила на себя — Лишь приняла восторг небытия. Кто грустной сей истории не знает, Пусть в Книге Судеб истово читает, Что совершенней, выше и скромней В неполные пятнадцать нет людей; И, в будущее глядя из былого, Он лист перевернет — а там ни слова; Дошла ль ее Судьба до пустоты, Иль здесь из Книги вырваны листы? Нет, нет: Судьба красавицу учила Искусству разума и поручила Ее самой себе, и та была Столь вольной, что, размыслив, умерла; Не то она почла б за святотатство С Судьбой соревнованье или братство — Затем и умерла. Возможно, тут Родятся те, что Благо дерзко чтут, И, как послы, явив свое раченье, Исполнят все ее предназначенье И, переняв Судьбы и Девы труд, До завершенья Книгу доведут; Сия же для потомков будет средство Принять ее достоинства в наследство; Воспрянь душой и небо восхвали: Се окупилось Благо на Земли. ИЗ «СВЯЩЕННЫХ СОНЕТОВ»I Ты сотворил меня — и дашь мне сгинуть? Исправь меня, исход ко мне спешит. Я к смерти мчусь — и встречу смерть бежит. Приелось все, и пыл успел остынуть. Взгляд с мертвой точки никуда не сдвинуть — Там, за спиной, отчаянье страшит. В цепях греха, слабея, плоть дрожит! Столь тяжек груз, что ада ей не минуть. Вверху — лишь ты. К тебе воздевши взгляд По твоему наказу, распрямляюсь, Но так силен наш старый супостат, Что ежечасно ужасу вверяюсь. От пут его лишь ты спасаешь нас: На тверди сердца пишешь, как алмаз. III О, если бы могли глаза и грудь Вернуть исторгнутые мной рыданья, Чтоб я скорбел в надежде упованья, Иных желаний презревая путь! Где ливня слез моих предмет и суть? За что страстям платил такую дань я? Так вот мой грех — в бесплодности страданья. Но ты мне, боль, во искупленье будь! Полночный вор, запойный прощелыга, Распутный мот, самовлюбленный плут В годину бед хотя бы на полмига В былых утехах радость обретут. А мне в моих скорбях без утешенья — Возмездие за тяжесть прегрешенья. V Я малый мир, созданный как клубок Стихий и духа херувимской стати. Но обе части тьмой на небоскате Скрыл черный грех, на обе смерть навлек. Ты, пробуравивший небес чертог, Нашедший лаз к пределам благодати, Влей мне моря в глаза, чтоб, слезы тратя, Мой мир я затопить рыданьем мог — Иль хоть омыть, коль ты не дашь потопа. О, если б сжечь! Но мир мой искони Жгли похоть, зависть, всяческая злоба И в грязь втоптали. Пламя их гопи, Сам жги меня, господь, — твой огнь палящий Нас поглощает в милости целящей. X Смерть, не кичись, когда тебя зовут Тиранкой лютой, силой роковою: Не гибнут пораженные тобою, Увы, беднянжа, твой напрасен труд. Ты просто даришь временный приюг, Подобно сну иль тихому покою; От плоти бренной отдохнуть душою Охотно люди за тобой идут. Судьбы, Случайности, царей рабыня, Ты ядом действуешь и топором, Но точно так смежает очи сном И опиум; к чему ж твоя гордыня? Пред вечностью, как миг, ты промелькнешь, И снова будет жизнь; ты, смерть, умрешь. XII Зачем вся тварь господня служит нам, Зачем Земля нас кормит и Вода, Когда любая из стихий чиста, А наши души с грязью пополам? О конь, зачем ты сдался удилам, О бык, зачем под нож пошел, когда Ты мог бы без особого труда Топтать и пожирать двуногих сам? Вы совершенней, вы сильнее нас, Где нет греха — и страха кары нет… Но трепещите: мы стоим сейчас Над всем, что произведено на свет. Ведь Он, кому мы дети и враги, Погиб за нас, природе вопреки. ЭПИТАФИЯ САМОМУ СЕБЕ, — КО ВСЕМ Мой Жребий мне уклад сломать велит, Когда мы, смолкнув, длимся в речи плит, Но скажет ли моя — каким я был Внутри моих прижизненных могил? Сырою глиной мы ютимся тут, Покуда Смерть не обожжет сосуд. Рожденье — мрак, но спеет свет души, Стать слитком золотым в земле спеши. Грех вкрадчиво сверлит в душе ходы, Полны червивой мякоти плоды, Так просто исчерпать себя тщетой, А здесь телам, с не меньшей простотой, Дана удача высоты достичь, Когда раздастся труб небесных клич. Твори себя — твой свет меня спасет, Пусть смерть моя — тебе добро несет. Уже спокоен я — ведь я, живой, Успел прославить час последний свой.