"Мимикрия в СССР" - читать интересную книгу автора (Богдан Валентина)

5

Мне давно нужно было новое пальто, а купить пальто — очень трудное дело. В магазинах иногда появлялись теплые вещи, но больше грубошерстные, плохо сделанные, скучного цвета — черные или серые. Так что я донашивала свое старое пальто, которое выглядело лучше, чем новое в магазине, и надеялась на случай. Все мои друзья знали о моей нужде, обещали быть начеку и немедленно сообщить мне, если подвернется случай.

Случай представился в середине зимы. В один из наших магазинов поступили для продажи меховые шубки. Шубы были дорогие, их поэтому сразу не расхватали и за ними не было очереди. Я пошла посмотреть и мне они понравились. Мех серовато-коричневый, очень пушистый и легкий, как шелковый. Продавец сказал, что это мех водяной крысы, замечательный тем, что он очень легкий, но зато непрочный. Я купила шубу, но когда я надела ее показать Сереже, он заметил, что шуба немного меня толстит. И правда, вскоре я заметила, что люди в трамвае и автобусе стали уступать мне место, предназначенное для беременных. С большим огорчением я спрятала новую шубу и опять стала носить свое старое пальто. Новая шуба надевалась только когда бывало очень холодно.

В конце концов, уже летом, одна моя знакомая сказала, что ей предложили купить отрез хорошего английского коверкота на пальто, но что цена —восемьсот рублей — для нее слишком высока и она может послать продавщицу материи ко мне. На другой же день спекулянтка пришла ко мне с товаром. Материя мне очень понравилась, понравился также цвет, светло-коричневый, табачный. Восемьсот рублей большие деньги, это почти два моих месячных жалования, но этим летом Сережа поехал в экспедицию и должен был порядочно заработать сверх жалованья, так что материю я купила. В первый же свободный день я пошла в меховой магазин выбрать мех на воротник. Вопреки обыкновению, приказчик в этом магазине очень долго занимался мной, у него были только дорогие меха и поэтому мало покупателей. Разложив материю на прилавке, он примерял к ней различные меха, и после некоторого колебания между коричневым каракулем и норкой, мы с ним остановились на русской норке (у него еще была норка канадская) . За мех я заплатила четыреста рублей, и пальто сделалось совсем дорогим!

Когда пальто сшили я была им страшно довольна. Никогда еще у меня не было такого нарядного пальто. К нему я купила странно выглядевшую фетровую шляпу. В этом году почему-то во всех магазинах появилось много шляп разных фасонов и красивых цветов, так что шляпу выбрать было нетрудно. Свою меховую шубу я подарила маме. Мама сказала, что она не возражает выглядеть беременной, что это будет ее молодить.

Арестовали старшего брата Сережи, Дмитрия. Жил он с семьей в Пятигорске, работал почвоведом в с-х управлении Северо-Кавказского края. Один раз поехал он по делам службы в Ставрополье и пропал. Недели проходят, а о нем ни слуху ни духу, и ничего не пишет. Жена беспокоилась, наводила справки у начальства, отвечали — ничего не знают. Когда же арестовали несколько человек из землеустроительного отдела, Димина жена, Шура, кинулась в ГПУ — оказывается, он арестован.

За что его посадили, секретом для нее не было. Перед арестом он страшно беспокоился и подробно говорил о своих неприятностях, так что все домашние знали очень много. Началось так. Прошлой осенью каждому району было задание из центра увеличить посевную площадь под зерновые. В предгорном районе, где работал Дима, удобной для распашки земли было очень мало. Люди занимались главным образом скотоводством, пасли на склонах коров и овец, а там, где можно было сеять, давно сеяли ячмень и кукурузу. Получив задание отвести столько-то сотен гектар под распашку, Дима пытался доказать в Краевом отделе сельского хозяйства, что в его районе это задание выполнить нельзя, нельзя распахивать склоны с легкой песчаной почвой. Ему на это заявили, что задание центра должно быть выполнено несмотря ни на что, и что за срыв государственного плана ему не поздоровится. Подав еще раз объяснительную записку с указанием об опасности, он, как ему было приказано, выделил участки, которые можно было распахать с наименьшим риском. Весной подули сильные ветры, пошли ливневые дожди, и легкий плодородный слой почвы склонов, раньше державшийся травяным покровом, был смыт или выдут ветром. Многие гектары ценных пастбищ были обращены в пустыню.

Получился большой скандал, и ГПУ взялось за расследование. Виновных искали не среди тех, кто дал приказ — распахать во что бы то ни стало, а среди тех, кто, хотя и протестуя, выполнил этот приказ. Вышло: "куда ни кинь — все клин", не выполни приказа — посадят за саботаж правительственного распоряжения, выполни — посадят за вредительство. В последнем случае была хоть надежда: авось, сильных ветров и дождей весной не будет.

Узнав об аресте, жена Димы отвезла детей к его родителям, сама же занялась хлопотами и сбором документов для оправдания мужа. Отец Сережи, известный ученый, в то время уже в отставке, тоже стал хлопотать, чтобы спасти сына. С документами, собранными невесткой, он поехал в Москву, надеясь с помощью старого друга, академика Н.И. Вавилова, добиться свидания с теми членами правительства, которые могли бы повлиять на ход следствия.

Василий Семенович и Николай Иванович Вавилов до 1921 года были вместе профессорами по смежным предметам в Саратовском сельскохозяйственном институте и, несмотря на разницу в летах, сдружились. Дружба, подогреваемая нередкими встречами, продолжалась и после. К сожалению, исключительное положение Вавилова в то время уже сильно пошатнулось и большой помощи он оказать не мог. Отец все же добился свидания с нужным комиссаром, но, кроме разрешения свидания с подследственным сыном, ничего полезного не привез.

В нашей стране есть категория людей, которых власти не трогают. Это крупные ученые, большей частью пожилые, отказавшиеся от участия в политике. Таким и оказался отец моего мужа. В начале двадцатых годов он переехал из Саратова на Кубань, в Краснодар, профессором Сельскохозяйственного института. Он никогда не ходил на собрания и митинги, никогда не выступал публично с политическими речами. Кроме занятий в институте, он проводил нужное для страны внедрение риса на кубанских плавнях, организовал опытную рисовую станцию и большую часть времени возился там.

Секретарь партбюро института как-то сказал Сереже: "Таких, как твой отец, мы не трогаем. Мы знаем, что он не очень-то нам сочувствует, да и не скрывает этого, но он не лезет в политику, не стремится на административные должности, а занимается своим полезным делом. Не так, как эта старая лиса М…: выступает на собраниях, подлизывается к партии, лезет в деканы, но мы его раскусили и не верим ни на копейку…" Отца Сережи хотя и не трогали, но и никеле не поощряли. Когда был поднят вопрос о проведении его в академики Сельскохозяйственной Академии наук, выдвинуть его кандидатуру не позволили.

Как-то раз я спросила:

— Василий Семенович, Сережа рассказывал мне, что во время революции вас приглашали в Америку, предлагали работу, а вы не согласились. Почему?

— Если бы все мы уехали за границу, кто бы учил наших, русских молодых людей? Так бы и росли дикарями, — засмеялся он.

— А вы знаете, почти так же ответила мне одна наша учительница. У нее родня за границей, ее звали, а она не уехала.

— И правильно сделала. Свой дом в беде оставлять нельзя. Разве что когда надо спасать жизнь, свою или близких.

Достигнув семидесяти лет, Василий Семенович вышел в отставку. Ему дали высокую пенсию и зачислили консультантом при Комиссариате сельского хозяйства. Был случай, когда к консультации с ним прибегло ГПУ. В Краснодаре арестовали талантливого селекционера, В. С. Пустовойта. Он вывел сорт подсолнечника, устойчивый против заразихи, паразита, который снижает урожай. Он получил только первое, гибридное поколение, ожидал расщепления признаков в следующих поколениях и не пустил сорт сразу в колхозы. Его посадили за то, что он будто бы скрывает свое открытие от колхозов. По делу Пустовойта вызвали Василия Семеновича. Гепеушник, приехавший за ним в машине, сказал, что вызывают на консультацию; не делал обыска и не приказал брать вещи, обещал скоро привезти обратно. Семья все же страшно беспокоилась, думали, что отец не вернется.

Часа через два Василий Семенович действительно вернулся. Брали ли с него подписку о неразоглашении, сказать не могу, но он тут же рассказал, зачем его вызывали.

— Спрашивали о Пустовойте. Правильно ли тот сделал, что не пускал в колхозы новый сорт? Я прочел им небольшую лекцию о расщеплении признаков по Менделю. Сказал, что только малограмотный прохвост может выпустить первое поколение как сорт. Серьезный селекционер выпустит новый сорт только после проверки устойчивости нужных признаков.

— Что же, поняли они законы Менделя?

— Как будто поняли, но поможет ли это Василию Степановичу, не знаю. ГПУ не легко расстается с заключенными.

— А Пустовойта вы видели?

— Нет. Говорил только со следователем. Но из его слов я понял, что это Пустовойт настаивал, чтобы меня вызвали как свидетеля в его защиту.

Василий Семенович ушел к себе в кабинет, и мы услышали, что он заиграл на скрипке. Раньше, в молодости, он играл довольно часто, но всегда только для себя, т.е. в уединении своего кабинета. У него была хорошая скрипка и довольно большая папка с нотами. Теперь, в старости, он играл редко, почти всегда, когда был чем-либо расстроен. К музыке он приохотился еще мальчиком, когда пел в церковном хоре. После окончания Петровской Академии он много работал по исследованию полупустынь на востоке нашей страны, организовал две исследовательские станции, т.е. жил в таких условиях, где музыку мог слушать только в собственном исполнении.

Как-то раз я просмотрела его папку с нотами и удивилась, увидев среди коротких музыкальных пьес для скрипки также ноты украинских песен. Я не знала, что народные песни были переложены как соло для скрипки.