"Не стреляй в ангела" - читать интересную книгу автора (Чернышев Олекса)

Глава 5

Через несколько часов полета я заметил знакомые очертания реки, около которой располагалось жилище Гаутамы, водопады и саму хижину. Я несколько раз облетел ее, наслаждаясь прекрасным видом первозданной, нетронутой человеком природы. Затем я зачем-то поднялся вместе с волкокрылом высоко в небо, так что воздух стал заметно холодней, а восходящие потоки уже не могли удерживать волкокрыла, и ему приходилось усиленно махать своими огромными крыльями. Я почувствовал, что крылатый зверь устал, и позволил ему снизиться.

Недалеко от дома показалась поляна, поросшая невысокой травой, и я посадил волкокрыла на нее. Он приземлился тяжело, и по всему было видно, что полет не прошел для него бесследно. Его хищный взгляд потух и дышал он загнанно, с хрипом.

— Спасибо, старина! — сказал я ему, потрепав по массивной шее. Я так к нему привык за последние часы, что в моей памяти сохранились только приятные воспоминания. То, что когда-то я чуть было не стал жертвой такого же хищника, стерлось, как нечто незначительное и никчемное.

Я отпустил его на свободу, и он обрадованно потрусил в лес на всех своих шести лапах, еще не в силах снова подняться в воздух. Посмотрев ему вслед, я направился к дому.

С высоты птичьего полета я заметил старика Гаутаму, который сидел у костра в своей любимой позе.

Пройдут десятилетия, а может быть и века, а он все так же будет жарить в костре плоды и рыбу, поддерживая огонь и занимаясь медитацией, — подумал я, позавидовав такому спокойному образу жизни.

Но я вряд ли смог бы выдержать такую однообразную жизнь, без города, без людей, без знакомых с детства мест.

— Здравствуйте, Гаутама! — поприветствовал я учителя, когда подошел к нему.

— Рад тебя видеть, Марк, — ответил он обрадованно, но без малейшего намека на удивление.

Гаутама совсем не изменился за последнее время. Как буд-то я уходил на несколько часов и вот сейчас вернулся.

— Как ваши дела? — поинтересовался я вежливо.

— Спасибо, все нормально. Если ты имеешь ввиду мою жизнь в этом лесу.

Я не совсем понял смысл слов учителя, но он этого от меня и не требовал.

— Я смотрю, ты выдержал экзамен своего бога, — сказал Гаутама полувопросительно. Я удивился этим словам, и на этот раз решил переспросить.

— Что вы имеете ввиду?

— Ты получил синий глаз, — ответил он.

Черт побери! — поразился я, так как за последние дни ни разу не смотрелся в зеркало. — Когда же я прошел это испытание? Неужели это правда?

Я не ощущал от этого известия большой радости. Я просто принял его к сведению. Было интересно посмотреть на синий глаз, поэтому я быстро подошел к дому и заглянул в ведро с водой, с зеркальной поверхности которой на меня удивленно смотрела давно не бритая физиономия, с суровыми чертами лица и разноцветными, как у Гаутамы, глазами. Я долго рассматривал свое приобретение, пока мне это не наскучило, после чего я возвратился к костру.

— А ты разве не знал, что это произошло? — поинтересовался учитель. Я недоуменно посмотрел на него, и Гаутама добавил:

— Я имею в виду твой экзамен.

— Нет, — ответил я обескураженно. — Со мной случились кое-какие приключения, но я и не предполагал, что они имеют отношение к экзамену.

— Д-а-а… — вздохнул учитель, — у каждого человека экзамен свой, и двух одинаковых просто не бывает. Я тоже не заметил его в свое время, и понял все только погодя. Но это не беда.

— Я обнаружил в себе новые способности, — заметил я. — Такие, которых раньше у меня не было.

— Естественно, — согласился Гаутама. — Так оно и должно быть. Но и в настоящее время ты умеешь далеко не все.

— Сейчас ты вторгаешься в чужое сознание грубо и неумело, как примитивый гипнотизер, — ответил он. — У тебя нет мягкости и гибкой, а поэтому и более эффективной, силы. Я говорю так, потому что сам прошел через все это. Гаутама хитро посмотрел мне в глаза.

— Ты заметил, что прежде чем приземлиться, ты пднялся вверх? Тебе этого не хотелось, но ты поднялся, совершенно безсмысленно и беспричинно. А спрашивается — почему? Да потому, что этого хотелось мне, а не тебе.

— Но я совсем не ощущал того, что мной кто-то управляет! — возразил я.

— Правильно. Не ощущал. Потому, что я это делал нежно, стараясь не наследить, стремясь ограничить свое влияние в рамках твоей собственной мысли. Высшее искусство управления заключается не в умении подавать команды «на лево!» или «кругом!», а в том, чтобы моя мысль стала твоей собственной идеей, чтобы ты за нее дрался как за свою и даже больше того.

Гаутама с минуту молчал, и я не решался прерывать его. Наконец он продолжил:

— Человеком, с одной стороны, управлять намного сложнее чем животным. Но с другой стороны, чтобы управлять животным, нужно указывать ему на каждый его шаг, на каждое его движение. Человеку же ты внушаешь только мысль, конечную цель, а уж осуществить он ее может и сам, без твоего участия. Конечно, можно подсказать, подправить, в том случае, если человек выберет не самый правильный вариант поведения. Но это требуется лишь изредка.

Рыба и плоды в костре были уже готовы к употреблению, словно Гаутама давно предполагал мое появление и ждал меня к воображаемому столу. Учитель неторопясь вытолкнул плоды из костра хворостиной.

— Налетай, — сказал он и кивнул на потрескивающие картофелины. — Ты наверно голоден.

— Спасибо, — ответил я, и мы дружно принялись за еду.

— Тебе необходимо упорядочить полученные знания и научиться правильно использовать новые силы, — нарушил он молчание.

— Хорошо, — согласился я, так как мне хотелось некоторое время пожить спокойно, наслаждаясь природой и безопасностью.

— А почему боги меняют цвет глаза у тех, кто прошел проверку? — поинтересовался я. — Как-то это странно…

— Не нам решать за богов, — ответил учитель. — Никто не знает что у них на уме.

— Непонятно это все.

— Не ломай себе голову над проблемами, которые тебе никогда не решить, — посоветовал Гаутама.

Мы сытно поели, и когда с трапезой было покончено, я вкраце рассказал Гаутаме о случившимся со мной за последние дни. Он время от времени прерывал меня, уточняя некоторые интересующие его моменты, а когда я закончил свой сбивчивый рассказ, он неожиданно спросил:

— Я не понимаю, почему у тебя на эти небольшие приключения ушло больше года?

Я оторопел. Здравый смысл подсказывал мне, что я неправильно понял вопрос.

— Что вы сказали? — переспросил я.

— Ты все это вполне мог сделать за месяц-два, и я не понимаю, почему у тебя на это ушло двенадцать с половиной месяцев? — повторил он.

Оказывается меня ждал еще один сюрприз. Этот новый для меня факт объяснить я не мог.

— Я отсутствовал меньше месяца, — ответил я твердо.

— Тебя не было в этих краях около года, — возразил Гаутама и паказал мне зарубки на рукояти своего меча Ди.

Я действительно заметил огромное количество новых зарубок, некоторые из которых были совсем свежими, а большинство уже успело потускнеть от времени. Я повнимательней осмотрелся по сторонам. Теперь мне казалось, что деревья вокруг хижины вроде бы стали выше, а кустарник — гуще. Но я не мог сказать этого наверняка. Мне казалось, что меня дурачат. Но в конце концов, после убедительных доказательств Гаутамы я принял его точку зрения на веру.

— Это проделки богов, — заключил Гаутама. — Возможно, тебя вырвали на некоторое время из какой-нибудь щекотливой ситуации, а потом вернули обратно. Ты даже и не заметил, как это произошло.

— Может быть, — согласился я.

Я пытался вспомнить последние события, но так и не смог догадаться, в какой именно момент я был извлечен из реального времени. Если меня куда-то забирали, значит это было кому-то и зачем-то нужно. Если это делала Мария Ягер, то зачем? В каких целях? У меня мурашки поползли по коже, когда я представил себя голым, лежащим на операционном столе в окружении непонятных и страшных приборов, с воткнутыми иглами капельниц и подсоединенными к телу проводами.

Я с содроганием передернул плечами и решил не думать об этом, так как разгадка, по всей видимости, была за пределами человеческого понимания.

Последующие дни побежали незаметно, чередуясь перемежающимися часами отдыха и сна, — ведь солнце на Юнхэ никогда не заходило, так что отсчет времени был целиком на совести человека. Мы с Гаутамой шлифовали свое фехтовальное искусство, иногда целыми неделями отрабатывая какой-нибудь черезчур заковыристый прием. Каждый из этих ударов мы доводили до возможного в принципе идеала. Он также научил меня управлять поведением птиц и зверей, устанавливая свой контроль за их мозгом мягко и незаметно для них.

Учитель на редкость любовно относился к обитателям лесов Юнхэ. Он не разрешал безпричинно тревожить птичьи гнезда или заготавливать дичь с избытком.

— Никогда не убивай, если это для тебя не вопрос жизни и смерти, — говорил он. — Не убивай даже рыбу, если сыт. Это может привести к очень печальным последствиям и прежде всего для тебя самого.

Мне было странно слышать такие слова из уст старого юнхэского костолома, ведь Гаутама был именно таким. Но кто его знает, может быть люди меняются со временем? оЪРЭ РШЯЪ¤ЕКЕРХИ — Н¤ЕМЭ АНКЭЬНИ ЯПНЙ.

— Пройдет лет десять, — наставлял меня Гаутама, — и ты забудешь не только все эти движения и приемы, но и с какой стороны берется в руки меч.

Я посмеивался над этими шутками, но мы были при деле, и мне нравилось находиться рядом с учителем. Я иногда на что-нибудь серчал и срывался, но сам Гаутама был невозмутим. Он сохранял присутствие духа даже тогда, когда в поединке я случайно разрубил ему грудь вплоть до хлюпающего кровью легкого.

— Ну ты даешь! — поморщился он и засмеялся, вместо того чтобы как следует накричать на меня, и, когда он смеялся, вместе с хлюпающими звуками из глубокой дыры между ребрами вылетали кровавые капли.

Я относился к Гаутаме с благоговением, он был для меня почти что святым. Всегда спокойный, всегда уравновешенный и готовый шутить в любой, даже не очень уж и приятной ситуации, он заражал своей силой. Я чувствовал, что все то время, которое я провожу вместе с учителем, входит в мою жизнь как нечто незабываемое и очень важное. Мне казалось, что если мне придется дожить до старости, я и тогда буду вспоминать наши долгие разговоры, в которых Гаутама ненавязчиво, в полной гармонии с моими устремлениями и желаниями обращал меня в свою веру.

Когда произошел этот несчастный случай, я мысленно бросился заращивать рану, но Гаутама мягко отстранил меня.

— Я достиг той стадии в своей жизни, — сказал он негромко, — когда лучшее, что ты можешь для меня сделать, это внимательно прислушиваться к моим словам. Для меня наибольшей наградой являются не почести, а ученики, воспринявшие мое представление о жизни. Ты, Марк, можешь относиться ко мне как к равному, но вдумывайся в мои слова. За свои пять с лишним тысяч лет я кое-чему научился в этой жизни, поверь мне.

Рана заросла в течении минуты, но этот случай крепко засел в мою память. Я понял, что кем бы не был Гаутама, но он все же святой, святой по духу. В том смысле, что он никогда не меняет свой спокойный взгляд на жизнь, к которому он пришел на своем долгом пути.

Как-то во время перерыва между занятиями медитацией, Гаутама неожиданно заметил:

— Слушай, Марк, я не говорил тебе этого раньше, но сейчас я могу тебе сказать, кем ты был в своей предыдущей жизни.

— Кем? — спросил я удивленно.

— Мной, — ответил Гаутама.

Я некоторое время обдумывал слова учителя, пока не убедился, что не совсем их понимаю.

— Но вы же еще живой! — возразил я.

— Ну и что? — спросил учитель. — нДМН ДПСЦНЛС МЕ ЛЕЬЮЕР.

— Но как же такое возможно?

— Почему ты думаешь, что перерождения осуществляются последовательно во времени? — спросил он. Помолчав некоторое время, он сам же и ответил на свой вопрос:

— Перерождения не обязательно следуют одно за другим. Это не эстафета, в которой дух передается от тела к телу, словно эстафетная палочка. Дух — это скорее состояние, нежели предмет. Ты прожил моей жизнью, и теперь живешь своей. До меня у тебя были другие жизни, но о них я ничего не могу сказать.

— А почему вы думаете, что вы — мое предыдущее воплощение? — спросил я.

— Мне об этом расказал мой бог, — ответил Гаутама просто, но в то же время многозначительно.

Рассуждения такого рода показались мне курьезом, и я не знал, какой от них прок.

— А что можно извлечь полезного из этого знания? — спросил я.

— Ничего, — ответил учитель. — Это просто голое знание, которое у нас с тобой есть и не более того. Сейчас я не вижу для него применения, но кто знает, может быть когда-нибудь возникнет такая ситуация, что без этого знания будет не обойтись.

Я засмеялся, до того забавной мне показалась такая мысль и вообще все эти разговоры про предыдущие воплощения.

— Смейся, смейся, — проворчал Гаутама, — я с каждым днем убеждаюся, что ты еще слишком молод, чтобы здраво рассуждать о таких важных вещах.

Он сделал вид что обиделся и угрюмо посмотрел в сторону, как бы потеряв ко мне интерес и наслаждаясь открывающимся вдали видом исполинского леса.

Я знал, что старик не в обиде на меня, да он и не мог ни на кого обижаться. Так мне тогда казалось.

— Хорошо, — пошел я на мировую, — лет через пятьсот мы возобновим прерванный разговор, и тогда я буду вести себя серьезней.

Гаутама неуловимым движением отвесил мне довольно тяжелый подзатыльник и тут же принял свой обычный, невозмутимый вид.

— После этого вы говорите, что вам уже стукнуло пять тысяч! — деланно возмутился я. — Бить ученика — стыдно!

— Докажи мне это, — предложил Гаутама.

Он быстро вскочил на ноги и принял боевую стойку, отведя правую руку за голову, а левую выставив вперед, как бы сдерживая ладонью противника. Я последовал его примеру, и мы некоторое время обменивались быстро чередующимися сериями ударов, из которых ни один не достигал своей цели. Когда прошел час, а может быть два, я немного устал и тут же получил пяткой в лоб. Мне пришлось потратить некоторое время на то, чтобы прийти в себя, так как перед моими глазами все расплылось, как буд-то на киноэкране вдруг пропала резкость.

— Вы взяли меня измором, — попробовал я оправдаться.

— Мне просто хотелось поразмяться, — возразил учитель, — иначе я уложил бы тебя в первые две секунды.

— Не верю, — упрямо возразил я, окончательно придя в себя.

— Конечно, мне пришлось бы применить иную тактику, — сказал Гаутама. — Существует такой прием, когда человек может в десятки раз увеличить скорость своих движений. Противник не успеет и вздохнуть, а его тем временем можно убить или связать. Чтобы достигнуть такого состояния, необходимо добиться полного слияния реального тела и магического, как бы сцементировать их в одно целое. После этого, управляя магическим телом, ты будешь одновременно управлять и реальним. Разумеется, это требует очень больших усилий, и время пребывания в таком состоянии ограничено. Как только ты устанешь, ты уже не сможешь держать свои тела объединенными.

Я слушал Гаутаму, что называется раскрыв рот. Учитель не переставал удивлять меня своими секретами, которые он припрятывал до поры до времени, а потом выдавал по одному, следую каким-то своим соображениям на этот счет.

Я сосредоточился, решив тут же испробовать новый метод. Мои усилия привели лишь к тому, что я затрясся как лист на ветру, не имея возможности двинуть ни рукой, ни ногой. Гаутама весело рассмеялся, глядя на мои мучения.

— Не беги впереди паровоза! — сказал он сквозь смех. — яЛНРПХ ЙЮЙ ЩРН ДЕКЮЕРЯЪ!

После того, как он произнес эти слова, в окружающем меня пространстве произошли некоторые довольно странные изменения. Во-первых, учитель исчез, как бы растаяв в воздухе. Во-вторых, вокруг меня поднялся ветер, а предметы потеряли четкость. Ну а в довершение всего, меня резко бросило на землю, и я почувствовал на своем теле быстрые, но не очень сильные удары, как буд-то меня пинала разъяренная толпа невидимых карликов.

Скоро все прекратилось, и я в полной растерянности увидел перед собой улыбающегося и немного запыхавшегося Гаутаму. Помимо всего прочего, я оказался абсолютно голым как печально известный король. Оказалось, что учитель за эти несколько секунд успел меня раздеть. Теперь я смог объяснить себе природу тех ударов, которые я только что ощущал. Так как Гаутама двигался очень быстро, то его прикосновения воспринимались мной как тумаки.

— Ну как? — спросил он, довольно улыбаясь.

— Нет слов, — искренне восхитился я, несколько смущаясь своего вида.

— Вот так надо это делать, а не дергаться, словно паралитик, — сказал Гаутама. — Ты готов приступить к занятиям?

— Да! — радостно воскликнул я, натягивая штаны.

Мне пришлось провести за отработкой этого приема несколько утомительных месяцев, пока я не обучился перемещаться и действовать, находясь в ускоренном состоянии. Под конец мы с Гаутамой фехтовали только в убыстренном темпе, решив что такой способ намного эффективней обычного. Я научился входить и выходить из убыстренного состояния почти мгновенно, как бы нажимая внутри себя условную кнопку.

Таким образом, я провел в мире Юнхэ еще некоторое время, которое запомнилось мне как нечто замечательное и неповторимое. Может быть, такое ощущение сложилось не только от общения с Гаутамой, но и от того чувства первооткрывателя, которое меня там постоянно сопровождало — ведь я открывал сам себя, находя внутри своеобразные материки нового знания и неизведанные раньше возможности и чувства. Как и все прекрасное, это время не могло однажды не закончиться. Как-то раз, когда мы сидели у костра, Гаутама неожиданно сказал:

— Марк, ты как-то говорил, что хотел бы вернуться в земной мир.

— Да, — согласился я, еще не понимая к чему клонит учитель.

— Ты не мог сделать это вопреки желанию твоего бога, — продолжил он, — но сейчас я чувствую, что дорога туда открыта.

Гаутама замолчал, словно прислушиваясь к отдаленным звукам леса. Мне показалось, что сейчас он думал не о лесе, а о земном мире и, может быть, обо мне. Ведь я был его учеником, и он только что предложил мне уйти. Он вложил в меня не все, что мог. Я это чувствовал. Значит он давал мне возможность уйти раньше срока, предоставив таким образом право решать мне, а может быть — богам.

Я задумался. Это неожиданное предложение было неожиданным лишь отчасти, так как в глубине моего сознания мысль о возвращении присутствовала постоянно. Но я уже давно не извлекал ее на свет и не тешил себя надеждой на ее скорую реализацию. В последнее время мне стало казаться, что еще так много неизвестного впереди, так много нового, того, что мне еще предстоит для себя открыть. Я чувствовал себя так, словно кто-то поманил меня, посулив что-то хорошее, и тут же оттолкнул.

— А могу я остаться здесь еще на некоторое время? — спросил я с надеждой, хотя еще не решил, хочется ли мне этого на самом деле.

— Боюсь, что у тебя нет выбора, — ответил Гаутама. — Раз проход открыт, ты окажешься в земном мире, независимо от того, что ты думаешь на этот счет.

Оказывается, что эту делему за меня уже решили! — возмутился я. Мной снова управляли как марионеткой, дергая за невидимые нити. Я также помнил слова Марии Ягер о том, что она с моей помощью собирается поохотиться. Такая радужная перспектива мне вовсе не казалась хорошей выдумкой.

— Черта с два! — крикнул я. — Мне надоело подчиняться этой сучке, которая бог знает что о себе возомнила!

Когда я произнес слово «бог», я понял, что сморозил глупость, которую можно отнести скорее к нонсесам, нежели чем к здравым рассуждениям. Ведь Мария Ягер сама для меня была богом, и это не зависело от моего отношения к этому факту.

— Я остаюсь здесь, — сказал я уже спокойно, но решительно.

— В этом случае тебя усыпят и отправят насильно, — заметил учитель. — Если тебе по душе такой вариант…

— А почему вы говорите от имени моего бога? — перебил я его со злостью. лЕМЪ БМНБЭ ОЕПЕОНКМХКН МЕЦНДНБЮМХЕ.

— Мне значительно легче с ними общаться, — невозмутимо заметил Гаутама, — я понимаю такие сигналы и знаки, которые ты просто не замечаешь. Чтобы тебе это пояснить, я могу привести параллель с дрессированной и недрессированной собаками, которые одну ту же команду толкуют совершенно по разному. Мало того, необученный пес просто хлопает ушами, не понимая, что то или иное движение хозяина является знаком. Когда-нибудь, по прошествию веков, ты станешь умней.

Учитель все это говорил спокойным, уравновешенным тоном, пытаясь наставить меня на путь истинный. Но во мне взыграло упрямство, и я уже ни за что не хотел прислушиваться к его словам.

— Ну что ж, — подвел итог разговору учитель, — я предполагал, что ты откажешься. Я тоже ерепенился в молодости. Твое перемещение в земной мир может произойти в любой момент, так что не удивляйся, если ты вдруг окажешься в странной обстановке.

После этого разговора мы молча поели. Каждый из нас был занят своими мыслями. Что касается моих размышлений, то они не были очень уж приятными. После трапезы я отправился в лес, намереваясь развеяться и добыть какую-нибудь дичь.

Я пробирался сквозь высокую траву, расчищая себе путь при помощи меча. Я и думать забыл о дичи, настолько меня занимала мысль о предстоящем возвращении. Я ожесточенно рубил толстые стебли травянистых растений, и моя злость постепенно сходила на нет.

Осмотревшись вокруг, я в очередной раз удивился великолепию природы. Огромные деревья, около ста метров в высоту и до восьми метров у основания ствола, трава в два человеческих роста, — все это сверкало и искрилось серебристо-зеленым на ярко-синем фоне неба. Солнце, находящееся почти в самом зените, отбрасовало причудливые короткие тени, а деревья меланхолично шевелили на ветру гигантской листвой, создавая неповторимую игру света в нижнем ярусе. Ветер нежно шумел в кронах, разнося в воздухе слегка терпкий запах.

Заметив поодаль причудливый цветок, похожий своими очертаниями на метрового махаона, я пробрался к нему, почти всем телом ощущая восхитительный аромат. Я пригнул его стебель, чтобы вниметальней рассмотреть лепестки, как вдруг, все вокруг меня завертелось в ускоряющемся темпе.

Я попытался защититься от невидимого врага мечом, но руки не повиновались мне. Я чувствовал, что меня отрывает от земли и уносит, продолжая крутить.

Последним, что я услышал, был тонкий и резкий щелчок, словно над ухом лопнула леска.