Red Blizzard A novel by Clay Fisher
Клэй Фишер (Генри Уилсон Аллен — Уилл Генри) (1912–1991) Красный буран

Был хрустяще-ломкий от холода декабрьский день, чистый, как вино, и неподвижный, как тень стервятника. Перес, напав к полудню на след кочевого стойбища, сразу же понял, что перед ним — первый знак враждебного накопления сил, которого он ожидал.

Смуглый мужчина, сплошные жилы, Поуни Перес служил старшим следопытом-скаутом в гарнизоне полковника Гарри Фентона при форте Уилл Фарни. Удлинённая голова его на ходу всё время была в движении, чёрные — щелями — глаза постоянно вели наблюдение, безостановочно обшаривая каждую четверть горизонта — ибо от зоркости этих глаз зависела жизнь и безопасность самого северного из армейских аванпостов вдоль всего кровавого тракта на Вирджинию-Сити.

Облик Переса не вызывал хоровода приятных мыслей при внезапной встрече во мраке. Он был сухощав, скуласт, смугл, как седельная кожа. Короткая бородка подчёркивала вытянутую челюсть. Рот был широк и плотно сжат, словно у шайенского Пса-Воина — большой, жёсткий, индейский рот. При взгляде на Поуни Переса приходило в голову одно сравнение: поджарый матёрый волк, охотник на бизона, чуткий, проворный, грозный.

С детских лет росший среди сиу, Перес был полукровкой из племени поуни; отцом его был пушной торговец-баск, а матерью — скво из племени Угонщиков Лошадей. Он был странным, не знавшим друзей человеком, и пламя одного лишь желания пылало в его груди: ценою собственных заслуг добиться права принадлежности к расе своего отца.

Сейчас за ним, в сорока милях к юго-востоку, лежал форт Уилл Фарни. Впереди, где-то в таинственном снежном беспорядке Волчьих гор, должно быть предполагаемое скопление врагов-шайенов, которые, согласно донесению, сходятся там под предводительством Ташунки Витко, готовясь к давно задуманному уничтожению форта Фарни. Наличие этого скопления и его угрозу мог бы подтвердит и вид деревни, за которой сейчас следил Перес. Если эту деревню возглавляет тот вождь, как он думал, — тогда…

В продолжение всего дня Поуни Перес шёл по тропе, оказавшись за час до заката в виду отдалённых тонких спиральных дымков над очагами, на которых готовился ужин.

Ненадолго задержавшись, он рассмотрел холмистую окрестность, лежавшую перед ним. Затем, поцокав тихонько Сози, своему светло-каурому мерину, вернул пони назад, на тропу. Через полчаса осторожного продвижения по обходной балке, параллельно стойбищу, тропа вывела его на невысокий гребень холма, открыв вид, от которого у следопыта вырвалось дыхание со свистом, резким, словно пуля в полёте.

Внизу перед ним расстилалось что-то около двухсот палаток лагеря оглала-сиу, жирные дымки лениво поднимались над дымоходами типи, медленно тая, бело-синие в зимних сумерках. Но не число палаток вызывало у него порывистый вздох, а табун лошадей.

Перес был в состоянии распознать любую крупную деревню сиу по его лошадям. Глядя на лошадей, он мог сказать, чьё стойбище перед ним — а это стадо было видно хорошо. Он знал этих коней так же хорошо, как знают соседских собак. Поворачиваясь к Сози, морду которого он держал плотно укутанной, прошептал:

— Хо, ты, Сози! Узнаёшь своих друзей вон там?

Маленький каурый нервно встряхнул ушами, пока его странноватые прозрачные глаза следили за пасущимися внизу животными.

— Может, теперь нам удастся раскрыть уши этой медной голове? — Скаут имел в виду полковника Фентона. — Погоди, мы поведаем ему, кто там крадётся в Волчьих горах с пятью сотнями воинов. Айй-и-и!

Перес быстро проделал весь путь вниз по заднему склону холма, ведя свою каурую лошадку в поводу по заледенелому насту. Внизу он помедлил; и вот резкий порыв ветра налетел в тишине балки.

— Наш друг сиу там, за холмом, приходит не один, — пробормотал он, раскутывая ноздри мерину. — А ты чуешь, что я чую, старина Сози?

Сози уставил свой чёрный, как сажа, нос, нюхая ветер, слегка потянул ноздрями, затем уложил назад уши, повернулся к ветру, выгнув спину, словно занесённый снегом олень.

— Да, уж ты-то его чуешь! Это Вазийя, ведь так, Сози?

Мерин в ответ лишь сильней выгнул спину, тыкаясь в хозяина кончиком своего чёрного носа. На языке сиу Вазией называли Великана, который посылает Бураны. Ваниту — так звали зиму, но Вазийя воплощал всё холодное время года. В своей ледяной груди он нёс исполинские снега.

— Давай двигать отсюда, Сози, — слова Переса звучали зловеще-приглушённо. — Что-то не нравится мне запах этого ветра. Не меньше, чем вид лагеря.

К полуночи, когда Перес подскакал на Сози к ограде форта, всё внутри было темно. На карауле стоял сержант Орин Даффи. Скаут кратко отвешл на оклик, прозвучавший сверху, из тьмы.

— Это я, Перес. Отворяй!

— Святой Иосафат, — проворчал сержант. — Я только-то собрался вздремнуть послаще.

— Надеюсь, ты выспался, — отозвался скаут, въезжая в ворота. — Повторить удастся не скоро.

Внутри он остановил коня и спешился.

— Как дела, мистер Перес? — нахмурясь, спросил ирландец, заметив, как вздымаются бока Сози, от которых шёл пар. — Ей-ей, послушай, да ты загнал беднягу почти до смерти!

— Ага. Надо мне его завести и обтереть. Пока я этим занят, тебе лучше поднять полковника с перины. Скажи ему, что у меня есть новости, от которых его парик встанет дыбом и закрутится в шесть узлов. Зови и прочих офицеров тоже. Они ему понадобятся.

— Да, сэр! — ответил Даффи. — Лечу!

— И раздобудь Джона Клэнтона, — крикнул вдогонку ему Перес, — он понадобится мне!

— Так точно!.. Все будут на месте через три минуты.

Слово у Даффи не расходилось с делом.

Когда Перес подходил к офицерской казарме, из тьмы надвинулась высокая тень, и гортанный голос Джона Клэнтона пробурчал: «Чем пахнет ветер, Поуни?»

— Во-первых, бураном, Ястреб, — ответил Перес, обращаясь ко второму скауту по имени, которым того наградили восхищённые сиу.

— Ты что, загнал этого своего конька до седьмого пота, чтоб только привезти сводку погоды? — слова Клэнтона звучали суше пыли. — Я чую этот снегопад так же ясно, как ты. Он надвигается и будет сильным, но ведь не от этого у тебя ноздри зачесались?

— Ошибаешься, — волчья ухмылка криво скользнула по смуглым чертам Переса. — Это точно, хочу доложить о буране. Вот только цвет будет немного необычным, и всё.

— Случайно, не красный?

— Да. Идёт красный буран, и уж это точно, Ястреб.

— Уверен?

— Как в своей судьбе.

— Кто-нибудь из наших знакомцев? — Голос второго скаута звучал так буднично, словно он справлялся о времени дня.

— Ташунка, — сказал Перес, поворачиваясь лицом к двери приёмной полковника.

— Ай-иии! — тихонько выдохнул Клэнтон, едва только жёлтый свет сомкнулся за Пересом. Когда тот вошёл в приёмную Фентона, все офицеры в гарнизоне, кроме дежурных, были налицо: майор Стейси, капитаны Боулен и Тендрейк, ещё один капитан, незнакомый Пересу, и трое лейтенантов.

Полковник Фентон был в плохом настроении. То был человек, любивший следовать порядку, установленному им самим для себя, и одним из его правил было: тушить свет в девять, и ночью — десять часов здорового сна. Его обращение к скауту содержало скрытый упрёк:

— Будет лучше для вас, Перес, если то, ради чего вы нас собрали, окажется важным. Меня не устраивает побудка гарнизона по пустякам посреди ночи.

— Есть даже слишком важная причина, — пробормотал скаут, — но она вам не понравится. Ташунка Витко и с ним пятьсот воинов-оглала из группы Плохих Лиц встали лагерем к северо-востоку от нас. Они направляются в Волчьи горы.

— А нам-то что? — майора Стейси оторвали от общества более привлекательного, чем его заспанные товарищи. — Что такое пятьсот индейцев, больше или меньше?

— Да, Перес, — согласился полковник Фентон. — Что с того? Чёрт возьми, приятель, не для того же ты поднял нас с постели, чтобы сообщить, будто обнаружил пятьсот индейцев. — При этих словах бесшумно растворилась дверь приёмной, и Клэнтон, второй скаут, скользнул внутрь и встал у стены.

— Вы, видно, не расслышали, — ответил Перес невозмутимо. — Я сказал «Ташунка Витко». Если уж это не способно вас разбудить, так ничто не разбудит.

— Ах, да перестаньте говорить по-индейски, Перес. — Их вынужденные, служебные отношения ни в коей мере не уменьшили неприязнь, которую Стейси испытывал к полукровке. — Кто такой этот Ташунка Витко?

— Да, — эхом отозвался полковник Фентон сухо. — Нам что, следует тревожиться?

— Я лично встревожен, — просто заявил Перес.

— Ну? — в тоне полковника мелькнул оттенок серьёзности скаута.

— Ташунка Витко — самый опасный среди живых сиу. Может, вы больше слыхали о Красном Облаке и Сидящем Быке — но те и затронуть не смеют Ташунку. Сидящий Бык, как ни велик, да и Красное Облако тоже, но когда дело доходит до битвы, они исполняют приказы Ташунки. Я жил вместе с ним и знаю его. Там, где он появляется, начинается одно и то же.

— Что именно? — резковато, скептически осведомился Стейси.

— Война.

— Послушайте, Перес, — терпеливый голос полковника Фентона по-прежнему не выражал интереса, — Ясно, что вы настроены самым серьёзным образом, но я всё никак не пойму, к чему вы клоните. Что вас так тревожит в связи с этим Ташункой Витко? Кажется, я никогда не слышал прежде этого имени.

— Нет, и все остальные тоже, — воинственно вставил Стейси.

— Может, вам оно больше понравится по-английски? — раздался неожиданно сзади низкий голос. Офицеры обернулись, увидев Клэнтона, который стоял в тени за светом лампы, высокий и смуглый, словно какой-нибудь сиу.

— Клэнтон! — воскликнул Стейси сердито. — Вы бы хоть стучали перед тем, как войти. Все вы, индейские любимчики, шныряете вокруг, точно воинственные дикари.

— Я жду, чтобы перевести вам имя Ташунка Витко, — напомнил им скаут, ухмылкой выражая удовольствие от ситуации. — Покрепче возьмитесь за собственные скальпы, джентльмены.

Офицеры ждали, пока Клэнтон не оглядел их всех суровым взглядом.

— Неистовая Лошадь! — произнёс он, намеренно отчеканивая слова.

— С таким же успехом вы могли бы по-детски сказать «у-у-у!» со всем этим вашим глупым драматизмом, — снова вступил Стейси. — Что нам теперь прикажете делать — лезть на дерево? Думаете, это смешно, Клэнтон?

— Нет, — ответ белого скаута, прозвучавший в натопленной комнате, был как кусок льда. — И то, что говорите вы, — тоже. Вас считают опытным строевым офицером, вы находитесь в самом жарком месте военных действий на всей карте, и у вас не хватает разума сложить вместе Неистовую Лошадь и пятьсот воинов-оглалов, передвигающихся по степи посреди зимы. Да это же дважды два, и ответ тут один, как сказал Поуни, — война.

Прежде чем ярость Стейси смогла найти словесное выражение, вступил полковник Фентон:

— Клэнтон, я думаю, что вам следует извиниться. В конце концов, майор Стейси — старший офицер и, конечно, джентльмен. Я бы не хотел…

— Прошу прощения, полковник, — прервал скаут, прищурившись. — Я не извинюсь и не стану служить под началом такого офицера. Я ухожу.

Ответ майора Стейси был накалён гневом.

— Да уж, конечно, уходишь, наглый ты…

— Я не потерплю от вас оскорблений, майор. — Большая рука скаута скользнула вниз и чуть назад, задержавшись на длинной рукояти кольта.

— Джентльмены! Я вынужден напомнить вам обоим о том, где вы находитесь, — гневные слова полковника Фентона заполнили опасную паузу. — Дискуссия окончена. Клэнтон и Перес, останьтесь. Остальным — спокойной ночи. — Последние слова его прозвучали финальным напутствием офицерам. — И я не желаю, чтобы разговор о Неистовой Лошади распространился в гарнизоне. Это ясно? Майор Стейси, вы мне понадобитесь после моей беседы со скаутами.

Когда офицеры вышли, полковник сразу повернулся к Клэнтону:

— Вы согласны с Пересом относительно серьёзности его сообщения?

— Конечно. Неистовая Лошадь — самый главный военный вождь сиу. Важнейший Военный Вождь, с большой буквы. Он не станет кочевать со своим лагерем посреди зимы просто для потехи.

— Это военный лагерь, — сказал Перес. — Очень мало женщин, нет детей, стариков.

— Что вы предлагаете сделать? — спросил Фентон у них обоих.

Ответил ему Перес:

— Кому-то надо продолжать слежку за этой деревней. Если там, в Волчьих, что-то затевается, Неистовая Лошадь наведёт нас на это. Клэнтону чутьё подсказывает, что там где-то есть большой военный лагерь. Я бы доверился этому чутью.

— Как насчёт этого, Клэнтон? Хочешь отправиться по следу этой деревни? В Волчьи горы? — голос полковника звучал намеренно равнодушно.

— Я еду, это точно, только не в Волчьи горы. Я кончаю службу в Уилл Фарни, и, думаю, вы знаете почему.

— Не будьте ребёнком, Клэнтон. Вы служите у меня. Просто забудьте о Стейси.

— Я собираюсь. Мои вещи уложены, и я отправляюсь сегодня же вечером.

— Что ж, не буду спорить с вами, — Фентон внезапно принял вид оскорблённого достоинства. — Я как раз стал замечать, что в последнее время у вас начала появляться слабость к индейцам. Я прикажу сержанту Симпсону выдать причитающуюся вам плату. Можете отбыть в двадцать минут.

Лицо Клэнтона было непроницаемо. Повернувшись, он вышел из комнаты, оставив вызов, брошенный полковником, без внимания. Когда дверь за ним закрылась, полковник Фентон с раздражением продолжал:

— Давайте на боковую, Перес. Я думаю, вся эта история — не более чем звон на ветру. У меня имеется четыреста солдат регулярных войск внутри лучшего блокгауза на границе. Ничего страшного случиться не может.

— Сегодня ночью кому-то следовало бы отправиться в дозор, — заметил Перес. — Я бы поехал, но я уже почти трое суток на ногах.

— Больше некому, — поведал ему Фентон. — Бэйли и О’Коннор отправились сегодня днём вверх по дороге на Вирджинию-Сити — два отделения кавалерии и большой обоз, к копям.

— Им ни за что не пробиться, — прокомментировал Перес, затем тихо добавил: —Я поеду опять, утром.

— Ну что ж, хорошо, только вам незачем выезжать далеко. Вы, скауты, так долго пробыли среди индейцев, что, кроме красного, никакого другого оттенка не видите.

— Похоже, вы правы, — последние слова Пересу удалось произнести зловеще, несмотря на всю их мягкость. — У меня этот красный цвет стоит в глазах прямо сейчас. Я ещё несколько месяцев назад говорил вам, что они ударят с первым же сильным бураном. Этот буран надвигается. Я почуял его запах в ветре сегодня ночью. Может, через сутки, через двое — но он ударит, и он будет силён.

— Красный буран, а, Перес? — рассмеялся Фентон.

— Красный буран, — отозвался эхом Перес и вышел из комнаты…

Ночь, когда Поуни Перес возвратился в форт Фарни с новостями о большом военном лагере Неистовой Лошади, была ночью на девятнадцатое декабря. На следующее утро день занялся ясный и чистый, и в небе не было облачка больше, чем дымок от трубки. Фентон и Стейси пребывали в прекрасном настроении. Каждый на свой лад — один с тяжеловесным юмором, другой с едким сарказмом — подтрунивали над Пересом по поводу его «бурана», но к концу дня горизонт с севера застлала нависшая свинцово-серая туча. Ветер упал до мрачного шёпота, и тревожная тишь легла на форт Фарни. К началу сумерек, как выразился сержант Даффи, «свинья, хрюкнув, почуяла бы снег рылом даже сквозь шесть дюймов пойла».

Для начала Фентон приказал Пересу прервать слежку за Неистовой Лошадью. По расписанию планировалась экспедиция дровяного обоза, а за отсутствием Клэнтона обязанность сопровождать его пала на Переса. Всё было спокойно, и он привёл гружённые дровами фургоны назад в форт к четырём ноль-ноль. Но хотя он не видел ни одного мокасинного следа, ни кончика пера, не слыхал ни уханья совы, ни лисьего лая, он уверился больше прежнего, что буран, надвигающийся с севера, в своей грязно-серой утробе несёт несчастье для форта Уилл Фарни.

Отдавая рапорт полковнику Фентону, он напомнил о своём наблюдении:

— Полковник, никогда в своей жизни я не встречал столь мёртвой тишины; и за весь день ни одного чёртова конского следа.

— Это хорошо, — кивнул офицер. — Всё так, как я вам сказал, — тревожиться не о чем.

— Если вы знаете индейцев, есть много о чём тревожиться. Старина Джим Бриджер мне всегда говорил: «Когда их не видно и не слышно, именно тогда-то они и на месте». А старый Джим понимал толк в индейцах. И сейчас они где-то там. — Проворной рукой он указал на север. — Я знаю, что это так.

— Что же, вы не ошиблись насчёт бурана, судя по виду этого зловещего неба, — с досадой признал командир форта. — Быть может, вы правы и в отношении враждебных сил. Я прикажу Стейси поставить у стен двойные караулы и сменять пикеты на холмах Сигнальном и Горбатом каждые два часа. Достаточно?

— Всё лучше, чем бизонья стрела в спину, — проворчал скаут, — но, будь я на вашем месте, я б…

Его слова были прерваны внезапным появлением майора Стейси.

— Бэйли и О’Коннор вернулись! — Настроение у Стейси было приподнятое. — Только что вошли в восточные ворота. Чёрный Щит с большой шайкой минниконжу напал на них врасплох к северу от брода через Волчий ручей. Они бросили все фургоны; лейтенант Уондер и сержант Шофилд убиты, пятеро пехотинцев ранены. Бэйли считает, будто спаслись они единственно потому, что сиу передрались из-за фургонов.

— Что ж, пошлите их сюда, — распорядился Фентон, наконец пробудившись от внутренней спячки. — Послушаем, что они скажут.

— Они ушли, — отозвался Стейси. — Вскочили на свежих коней и рванули на юг. Сказали, что Клэнтон и Перес всё время были правы. Сказали, что убираются прочь, пока это ещё как-то возможно.

— Это серьёзно, Стейси, — Фентон откинулся назад в своём кресле. — Что мы станем делать без скаутов? Остался один Перес…

— И что с того? — с готовностью прозвучал ответ Стейси. — Нам нет нужды в скаутах, чтобы отыскать этих индейцев. Позвольте мне вывести солдат из форта и преподать этим краснокожим пташкам урок вежливости. Бэйли сказал, что Чёрный Щит погнался за ними, но настиг слишком близко к форту, чтобы накинуться снова. Эго значит, что он по-прежнему околачивается поблизости. Дайте мне выйти поутру наружу и…

— Сколько человек вам понадобится?

— Я бы сказал — двух рот будет достаточно.

— Чёрный Щит — весьма опытный вождь, — объяснил Перес. — Не думаю, чтоб он выезжал без трёхсот воинов по крайней мере.

— И что? — беззаботно спросил Стейси.

— Таково ваше понятие о равенстве сил — четыре к одному?

— Я же сказал!

— Нам нельзя допустить этого нападения, — прервал полковник Фентон. — Если буря ещё не разразится, наутро мы выступаем. Берите свои две роты, Стейси. Пора нам снять перчатки.

Стейси поблагодарил начальника и отбыл, чтобы проинструктировать своих подчинённых. Едва только он вышел, как явился сержант Симпсон и отдал честь.

— Виноват, полковник. Этот скаут, Клэнтон, только что вернулся в форт. Хочет вас видеть, сэр. Говорит, это очень важно…

— Можете расслабиться, — сказал Клэнтон, входя в дверь и отодвигая сержанта. — Я передумал, когда вышел отсюда, полковник. Как-то было неспокойно на душе. Нужно было всё же проверить это наше общее с Пересом предчувствие насчёт того военного лагеря.

— И что же?

— Ну, вот, я нашёл его. За пятьдесят миль вверх по Танг-Ривер. Около тысячи палаток. Это значит — свыше двух тысяч воинов. В основном сиу, частью шайены. Я прокрался туда примерно за час до рассвета. Неистовая Лошадь только что въехал в лагерь, и у них начался какой-то из ряда вон выходящий паувау.[1] Вокруг всё ещё было черно, как у коровы в желудке, поэтому я подобрался достаточно близко, чтобы послушать малость. Они намерены подойти под прикрытием бури к форту. Поуни, — он слегка кивнул в сторону Переса, — был явно прав насчёт этого.

— Что вы посоветуете нам делать? — отпущенная командиру форта доля воображения начала быстро работать, впечатлённая явным почтением, которое оба скаута проявляли к Неистовой Лошади и его военному лагерю. Полковник Гарри Фентон не был способен сразу уловить тактическую опасность. Но он не был глупым человеком.

— Готовиться к осаде, вот и всё. Что ещё можно поделать?

— Майор Стейси намеревается поутру сделать вылазку с отрядом солдат.

— Вот здорово, — пробурчал белый скаут. — Ну, они его вырежут в два счёта.

— Я не согласен, Клэнтон! — резко возразил полковник. — У вас, скаутов, нервы вечно на взводе, как дело доходит до индейцев. Я думаю, что Стейси предотвратит атаку ещё до того, как она начнётся.

— Вы что, и в самом деле намерены разрешить ему выйти из форта? — в речи старого жителя пограничья звучало недоверие.

— Всё зависит от погоды. Посмотрим. Сейчас нам надо подготовить форт к отражению атаки, если понадобится. Вы двое идите поспать. Вы — единственные скауты, которые у меня остались, и если Стейси выйдет поутру из форта, кому-то из вас придётся сопровождать его.

— Только не мне, — заметил Клэнтон кратко, но слова его заглушил полковник, подзывавший сержанта:

— Симпсон! Симпсон! Позвать сюда дежурного офицера.

— Так точно, сэр. Что-нибудь ещё, сэр?

— Да, можете вызвать всех офицеров. И пусть поспешат!

— Так точно, сэр!

Перес и Клэнтон присели на корточках, привалясь к стене кабинета Фентона, и закурили. Обычная под вечер тишина в форте стала нарушаться, по мере того как сообщение Клэнтона о готовящемся нападении индейцев распространялось по гарнизону. Группы военных начали собираться на плацу западнее приёмной Фентона. Через несколько минут стали подходить и офицеры. По всему форту нарастал приглушённый гул, сначала слабый и неотчётливый, но быстро усиливавшийся, — говор сотен испуганных голосов, гудящих во тьме.

Пока что никакого официального подтверждения слуху, принесённому Клэнтоном, от Фентона не последовало, не было отдано никаких приказаний, не поднято никакой тревоги. Но в форте знали, и страх, нависший над ним, был так внушителен, что словно придавливал каждого, как большая влажная рука.

Спокойно посасывая свои трубки во мгле, следя за тем, как нервные офицеры приближаются и заходят в комнату начальника, Перес с Клэнтоном были заняты обсуждением прежде всего проблемы погодной.

— Как по-твоему, когда он ударит? — спрашивал белый скаут.

Перес, поглядев на небо на севере, которое даже в этой чёрной ночи, казалось, имело грязный оттенок, помедлил с ответом.

— Завтра. Примерно от полудня до сумерек.

— Может, ближе к ночи?

— Ага.

— Ох, силён он будет!

— Ага, — буркнул Перес.

— Что намереваешься делать?

— Тут задержусь, — пожал плечами Перес. — А ты?

— Я, верно, тоже. Как думаешь, этот чёртов болван выйдет утром наружу?

— Ну, ясно. А ты что, нет?

— Ага, точно. Пойдёшь с ним, как велел Фентон?

Перес подумал над этим с минуту, сидя в своей волчьей накидке.

— А что делать?

— Мог бы ответить, как Бэйли и О’Коннор. Никто тебя винить не стал бы. Все знают, что Стейси тебе плешь проел.

— Ну, тебе тоже…

— Ага, — клонил к чему-то белый скаут. — Только его придирки ко мне — дело другое.

— Да, я знаю. Ты единственный, кто обращался со мной так, словно я белый.

— Ты и есть белый. Ты выглядишь как белый, — Клэнтон отметил это просто, без обмана.

— Отец был у меня белым, — сказал Перес, и оба замолчали.

Через несколько минут Клэнтон выбил свою трубку.

— Думаешь, они прорвутся внутрь?

— Нет, если Стейси останется внутри.

— Не кажется тебе, что они попробуют выманить его наружу?

— Конечно, — кивнул Перес. — А тебе?

— Ага, наверное. Сколько времени?

— Около двенадцати.

— Совещание закончится с минуты на минуту, — размышлял Клэнтон.

— Уже расходятся, — буркнул чернобородый Перес. — Вон идут Боулен и Драммонд.

— И Стейси, — добавил его собеседник. — Ну, погляди на эту усмешечку, а? Это значит — он таки добился своего насчёт вылазки утром…

— Тогда это усмешка мертвеца.

— Видно, так, — только и сказал Клэнтон.

Двадцать первое число занялось столь же ясным днём, что и предыдущее, но стоял устрашающий холод. Нависшая на севере туча, казалось, не сдвинула своего угрожающего капюшона ни на йоту. Было ясно, что Вазийя присел на корточках где-то там, в Волчьих горах. Было так же ясно, что этот начинённый свинцом чёрт что-то замышляет, словно выжидая. Но чего? Здесь, в форте Уилл Фарни, погода была ясная, словно только что отчеканенный пенни — ни ветра, ни тучки, ни забот!

Поуни Перес стоял перед штабом полковника Фентона, ссутулив плечи глубоко под охотничьей шубой на волчьем меху. Выступающая из воротника чёрная борода, согретая влагой дыханья, уже покрылась льдинками. Пока он ждал, ещё одна такая же меховая фигура, горбясь, подошла через плац.

— Привет, Поуни. Славный денёк.

— Скорее для карибу, — краткий ответ Переса был сдобрен блеском белых зубов. — Что поделываешь? Я подумал вчера, что ты обрезал свой поводок.

— То было вчера. Сегодня мне что-то захотелось повстречаться с индейцами.

— Думаю, тебе повезёт.

— Думаю, да. Что ты скажешь о погоде?

— То же, что и вчера. Он ударит после полудня.

— А я теперь так не думаю, — заметил Клэнтон. — Туча, похоже, чуть отступила.

— Просто готовится к прыжку, — буркнул Перес.

— Может, и так, — Клэнтон кивнул на дверь Фентона. — Стейси сейчас там?

— Нет. Пока не показывался.

— Произнеси имя дьявола вслух… — Клэнтон повернулся, глядя на другую сторону плаца.

Майор Стейси поспешил пройти мимо скаутов в приёмную полковника. Клэнтон и Перес молча ухмыльнулись друг другу.

— Смышлёный малый, а? — изрёк высокий скаут, — Как думаешь, что они сделают? Позволит Фентон ему выйти ловить Чёрного Щита?

— Не знаю, — пробормотал Перес задумчиво — Полковник обычно осторожничает. А тут он ещё проспал это дело. Похоже, он мог изменить чуток своё мнение.

— Может статься, ты прав, — сухо проговорил Клэнтон, пока дверь фентоновского штаба отворялась. — Вот идёт Божий Дар кавалерийским войскам. И глянь-ка получше на это лицо. Старик сказал ему, что не пустит наружу сегодня утром, и мальчик обиделся.

Пока Стейси проходил мимо, Клэнтон улюлюкнул:

— Доброе утро, малыш!

— Иди к чёрту, — отрезал офицер, красный, как помидор, продолжая печатать ровный шаг.

— Вон Симпсон машет, чтобы мы вошли, — Перес кивнул Клэнтону. — Пойдём.

— Следом за тобой, — ухмыляясь, большой скаут двинулся за Пересом в помещение штаба.

Как и ожидалось, полковник Фентон проинформировал их о том, что он посоветовал Стейси воздержаться от запланированной экскурсии за пределы форта.

— Я не ожидаю никакой серьёзной опасности, имейте в виду, но уважаю ваше мнение. В то же время я приказал майору Стейси держать войска в готовности на тот случай, если картина изменится. Если кто-либо из мятежников появится снаружи, мы отправимся их ловить. Я согласен с вами в том, что искать неприятностей не следует, но, если они прибудут сюда искать их, они их получат!

Скауты переглянулись, промолчав.

— Стейси полагает, что сможет овладеть положением с одной кавалерией, — продолжал полковник. — Конечно, если ему случится делать вылазку, я буду настаивать на подкреплении пехотой. Думаю, взводов шесть.

Вновь скауты ничего не сказали, и командир форта закончил, обращаясь к Пересу:

— Что касается скаутов, он не склонен брать Клэнтона и не хочет вас. Но мы договорились, что в случае столкновения поедете вы, Перес. Как насчёт этого?

— Конечно, поеду, — поднятые плечи Переса выражали согласие. — Если он достаточно меднолоб, чтобы полагать, будто может разбить две тысячи сиу меньше чем с кавалерийским эскадроном, я полагаю, что я столь же меднолоб, чтобы потащиться следом и поглядеть, как у него это получится.

— Добро, — Полковник Фентон поднялся. — Вы тоже будьте поблизости, Клэнтон. Если что-то случится, я найду вам применение.

— Да уж, конечно, — буркнул большой скаут.

Выйдя наружу, высокий мужчина глубоко перевёл дух, медленно выпустив воздух.

— У-ух! Ну, что за облегчение. Теперь всё, о чём нам стоит волноваться, — это что чёртовы сиу вышлют отряд-приманку.

Дюжина разрозненных ружейных выстрелов с северной стены форта отметила это заявление. Оба скаута повернулись на каблуках, застыв, словно испуганные олени, подняв головы по ветру, сощурив глаза, навострив уши. Сухой треск ружей с севера продолжался, ответный свинец из форта взвизгивал и рикошетом отскакивал от верхних брёвен частокола.

— Можешь начинать волноваться, — заявил Перес. — Вот тебе и приманка.

Эхо первых выстрелов ещё не замерло, а Перес и Клэнтон уже спешили к северной стене. Позади них, пока они взбирались по лестнице, форт резко пробуждался к жизни. Медными лёгкими сержанты выкрикивали суетливые приказания, пехотинцы выскакивали из казарм полусонные, вооружённые кое-как, совершенно отупелые. У самых главных ворот капитан Хауэлл, подчинённый Стейси, пытался построить отряд, который майор приказал ему сформировать. Полковник Фентон выходил из своей комнаты пыхтящей рысью, за ним виднелась бегущая фигура майора Фила Стейси.

— Что скажешь на это? — спросил Клэнтон у Переса, пока оба они вглядывались в даль через ружейные бойницы.

— Это приманка, самая настоящая. Их как будто всего десять.

— Да, и погляди, как они поделили между собой эту честь — по двое: оглала, хункпапа, минниконжу, шайены и арапахи. Это не случайно.

— Ага; они, верно, полночи спорили, кому достанется честь первых ударов.

— Это уж точно означает, что остальная куча ждёт в засаде.

— Как пить дать, — согласился метис.

— Погляди на этих неистовых чертей, что скачут вон там! Им словно наплевать на весь этот свинец, что в них летит.

— В них бывает больше металла, чем в бронзовой мартышке, когда они поднимутся на что-нибудь, — слова Переса были энергичны. — Надеюсь, полковник Фентон не поддастся на этот маскарад.

— Эй, Поуни, — воскликнул взволнованно собеседник Переса. — Видишь ли ты, что я вижу? Вон там, на Горбатом холме? Чуть пониже той кедровой рощицы, что торчит, словно скальповый чуб? — Ищущий взгляд Переса проследовал за взглядом спутника. — Это он, не так ли?

— Это он, — прошептал Перес. — Я могу различить этого краснокожего шомпола за десять миль. Вид такой, словно он был накрахмален целиком, а затем приклеен так навечно.

— Различаешь кого-нибудь рядом? Их там вроде четверо или пятеро.

— Трудно различить всадников с такого расстояния, кроме Ташунки, но, судя по лошадям, я бы сказал так… вон пятнистый конь Красного Облака, аппалуза Тупого Ножа, гнедой в чулках под Белым Быком. Я не припоминаю последней лошади, но предположил бы, что на ней сидит Американская Лошадь. Он обычно ездит на гнедом вроде этого и носит такой семифутовый боевой убор.

— Ай-яй-яй! — скривился Клэнтон. — Честное слово, у них сегодня весь генералитет собрался!

— Да-а, — кивнул Перес. — А вот и наш. — Его жест относился к полковнику Фентону и майору Стейси, которые шли к ним по площадке на стене.

— Ну, ребята, — вопрос полковника был коротким. — Что вы об этом скажете?

— Да, — эхом отозвался Стейси, — что вы скажете об этом? Где ваши две тысячи воинов, Клэнтон?

— Ждут, когда вы выйдете, пританцовывая и похваляясь, со своей конницей, — ледяным тоном отвечал скаут.

— Вы считаете, что это приманка? — Полковник Фентон, как всегда, был терпелив и серьёзен.

— Мы уверены, что это так, — отвечал Перес за обоих. — Основная масса где-то там. Мы только что видели Неистовую Лошадь и трёх-четырёх других крупных вождей на Горбатом холме.

— Я не вижу на Горбатом никого, — вмешался Стейси. — И, кроме того, не смешите меня. На этом холме расположена наша вторая сигнальная станция.

— Ну что ж, теперь вам ясно, почему вы не получаете никаких сигналов от этой станции, — буркнул Клэнтон, обыскивая взглядом холм снова; он заметил, что индейцы и вправду исчезли.

— И никогда уже не получите, — добавил негромко Перес.

— Как насчёт другой станции, полковник? На гребне Сигнальном?

— Симпсон принёс мне только что от них донесение гелиографом. Они передали: «Много индейцев», пять раз подряд, потом замолчали.

— Их уже тоже нет, — просто сказал Клэнтон.

— Это вы так думаете! — возразил Стейси упрямо. — Они скорее всего оставили свой пост. Видимо, появятся с минуты на минуту.

— Что ж, — неожиданно раздавшийся голос полковника Фентона почему-то поразил скаутов, словно нож в ребро. — Во всяком случае, у нас там ещё обоз с сеном, и…

— Что-о? — почти закричал Перес.

— Сенный обоз, четыре фургона, — ответил Фентон неловко, захваченный врасплох горячностью Переса. — Сержант Даффи и шестнадцать человек. Вышли сегодня в четыре утра. Они уже должны были бы возвратиться. Нам было нужно это сено, — полковник говорил, словно оправдываясь, уже понимая, что совершил трагическую ошибку, — и майор Стейси посчитал, что мы сможем довезти его, прежде чем сиу покажутся поблизости. Судя по донесению Клэнтона, Стейси посчитал, что они появятся здесь не раньше полудня.

— Ну, а что он теперь считает? — Клэнтон вложил в вопрос всё своё презрение, глядя на молодого офицера.

— Считаю, что по-прежнему прав, — отрезал Стейси дерзко. — Если сенный обоз захвачен врасплох, это дело рук группы разведчиков или этого негодяя, Чёрного Щита. Основные силы смутьянов, о которых доносил Клэнтон, не могли ещё сюда добраться, если они вообще намерены это делать.

— А я сказал, что они явятся сюда ещё до рассвета. — Голос огромного белого скаута дрожал от гнева. — Вот что было в моём донесении, чёрт бы вас побрал!

— А я говорю, не раньше полудня, чёрт бы побрал тебя самого! — вскричал Стейси. — Оттуда не донеслось ни выстрела. А луг, где мы косим сено, всего в шести милях отсюда. Если б там шла стрельба, мы бы услышали.

Словно в подтверждение его сердитой реплики, похолодавший, северный ветер донёс слабое потрескивание мушкетных выстрелов. Минутная пауза, возникшая в стрельбе враждебного о гряда-приманки, ясно дала расслышать более отдалённые выстрелы.

— Благодарим вас, сержант Даффи, — протянул саркастически Клэнтон, прикоснувшись с подчёркнутой учтивостью к своей лисьей шапке, глядя в сторону ружейной стрельбы.

— Это западнее Пейо-Крика, — быстро прикинул Перес. — Сенная команда работает на поляне Красной Лошади?

— Да, — отвечал Фентон с тревогой. — Это так, Стейси?

— Да, сэр, и с вашего позволения я отправляюсь за ней тотчас же!

— Разумеется. Их нужно привести назад, но лучше возьмите с собой ещё шесть взводов.

— Мы не можем оголять форт. — В голосе майора послышался тон окончательного решения. — И, Бога ради, сэр, они мне не нужны.

В этот момент Перес, ломая себе голову над тем, как спасти людей, которым предстояло попасть под столь безответственную команду, оглядевшись, увидел капитана Джеймса Хауэлла на коне, во главе ожидавших внизу войск. Перес не был знаком с Хауэллом, но он знал людей. Капитан выглядел спокойным, как родниковая форель под корнем ивы.

— Почему бы не направить со спасательным отрядом капитана Хауэлла? Клэнтон может провести его. Я последую с майором Стейси и усиленным пехотным резервом. Таким образом, нам, по крайней мере, удастся обезопасить спасательный отряд, чтобы его не отрезали.

Полковник Фентон открыл было рот, чтобы выразить согласие с Пересом, но Стейси опередил его. Ум рыжебородого кавалериста был столь же быстр, сколь и полон вывертов.

— Удачная мысль, Перес, — радушно воскликнул он, — но Хауэлл слишком хорош в защите. Мне же грош цена в такой «курятниковой» войне, внутри стен. Весь мой опыт связан с открытыми манёврами — кавалерийские атаки и так далее. Но, конечно, как решит полковник. — Слишком долго майор Фил Стейси пробыл в регулярной армии, чтобы не знать, какой момент лучше всего выбрать для передачи решения в руки начальства.

— Стейси прав. Хауэлл нужен мне здесь. Отправляйся, Фил, но будь осторожен. Твоя задача — выйти и доставить сюда сенный обоз, и больше ничего. Я согласен со скаутами, что эти индейцы там, снаружи, только подстава. Игнорируйте их и, что бы ни случилось, не переходите рубеж точки Орлиной в направлении главной дороги. Это приказ, ясно?

— Да, сэр, — глаза Стейси сверкали.

— Перес отправляется с вами.

— Ладно, Перес! — В момент грядущего триумфа Стейси мог с радостью принять даже Переса. — Вперёд!

Клэнтон стоял рядом, безмолвный в продолжение этой беседы. Теперь же его голос резко поднялся, взывая к полковнику Фентону.

— Полковник, позвольте мне отправиться с ними. Здесь мне нечего делать. Я скаут!

Стейси уже сбегал вниз по лестнице, но Перес расслышал эту фразу и быстро вернулся, подойдя к приятелю-скауту. Глаза его горели, словно угли, а вытянутое лицо побагровело. Из самого нутра Поуни Переса поднималось «то самое чувство». Ветер охоты раздувал его ноздри, принося с собой смертоносный дух Йунке-Ао. Слова рванулись наружу лающими гортанными звуками, словно речь степняка-сиу.

— Нет! — Его прищуренный взгляд остановил белого скаута. — Это мой военный отряд. Ты оставайся здесь. Этот сумасшедший дурак, — он ткнул большим пальцем по направлению к Стейси, — едет на коне, везущем мертвеца. Кто-то из нас должен остаться здесь, чтоб быстро привести туда, к нам, подкрепление. Это — ты!

Его длинный коричневый палец внезапно воткнулся в Клэнтона.

Прежде чем полковник или Клэнтон смогли ответить, Перес, прыгнув со стены в двенадцать футов на землю, уже бежал, рослый и невероятно проворный, к ожидающему его каурому мерину.

— Ну, однако, не престранная ли он птица? — запинаясь, произнёс офицер. — Никогда не встречал подобного человека!

— Птица? Человек? — проворчал большой скаут, заворожённым взглядом следя за ссутуленной фигурой бегущего друга. — Вы уловили взгляд, который он мне подарил? Как зарычал его голос! А поглядите, как он бежит вприпрыжку! Видели ли вы, чтоб человек так бегал?

— Не видел… — ответил полковник.

— Да он — волк, — заявление Клэнтона не потеряло своей силы, несмотря на всю мягкость голоса.

Пятьдесят пехотинцев, тридцать лошадей, трое офицеров, один гражданский скаут; они шли быстро, перейдя вброд отороченные льдом полыньи Соснового ручья и выдвигаясь по узкому тракту на Вирджинию-Сити; пехотинцы в строю по двое, кавалерия, позвякивающая стременами, — рысью,

С отрядом пехоты отправлялся бесстрастный капитан Дж. К. Боулен, думая о жене и трёх малолетних детях, оставшихся позади, за сомнительным укрытием стен форта Уилл Фарни. А с Боуленом — молодцеватый второй лейтенант Барретт Драммонд, вспоминая свою хорошенькую невесту, помахавшую ему весёлым платочком из северных ворот ограды. С кавалерией выступал широколицый майор Фил Стейси, не помышлявший ни о чём другом, кроме того, чтобы преподать урок кровавым сиу, помнивший только о собственной непреклонной решимости стать героем.

Что ж, урок был получен в тот день, и был он кровавым: герой появился, но то был мёртвый герой.

Едва только форт скрылся из виду, как Стейси нарушил первый приказ. Вместо того, чтобы игнорировать приманку, которая отступала по тропе, по мере того, как он подходил, Стейси стал наседать на неё. Перес сразу же напомнил ему о строгом запрете Фентона относительно подобной тактики и в благодарность за заботу получил желчное предложение возвратиться в форт «так скоро, как твоя желтобрюхая лошадь сможет тебя туда доставить».

Широкий рот Переса замкнулся в тонкую щель над чёрной, как смола, бородой. Его длинное лицо, казалось, застыло не только от поднимающегося ветра, когда он тихо ответил: «Если вы двинетесь дальше Скво-Пайн-Риджа, я вас покидаю».

— Я знаю приказ, Перес. — Офицер был слишком возбуждён, чтобы всерьёз считаться с предупреждением скаута. — Ты занимайся разведкой, а командовать буду я!

Перес не ответил, просто ниже пригнулся в седле, вобрав в плечи узкую голову да переводя свой быстрый взгляд ещё беспокойней, чем прежде.

По мере того как войска приближались к запретному гребню Скво-Пайн, приманка вела себя всё более дерзко, приближаясь в безумной скачке к передовым группам кавалеристов, едва удосуживаясь разрядить ружья и сосредоточивая внимание явно лишь на том, чтобы раззадорить и подальше заманить. Стейси послушно шёл на поводу, побуждая свою конницу двигаться вперёд, всё увеличивая разрыв между нею и пешими солдатами. Перес внезапно отметил три вещи: всякая стрельба в районе Поляны Красной Лошади прекратилась; небо над головой — голубое, когда они покидали форт, стало мрачно-серым; опасно сузилась ширина злополучной дороги.

В этом месте тракт на Вирджинию-Сити шёл вдоль высокого, голого гребня, заледенелые склоны которого обрушивались вниз под немыслимыми углами. Впереди, в полумиле, лежал Орлиный Мыс — начало крутого спуска с гребня Скво-Пайн. Перес, припомнив, как Пейо-Крик разветвляется у подножия этого гребня, подвёл своего коня к коню Стейси.

— Скво-Пайн прямо впереди, — начал он.

Стейси тут же срезал его:

— Побеспокоимся об этом тогда, когда доберёмся. — Тон офицера был весел, словно у охотника на фазанов, только что обнаружившего выводок жирных птиц, выпорхнувших из-под ног, и имеющего кучу патронов в кармане. Перес не обратил внимания на то, что его оборвали.

— Гребень круто спускается вниз к равнине Пейо-Крика. Там, сразу за ним, густой лес. Я полагаю, что основная масса будет ждать в этом лесу и балках, огибая с обоих флангов гребень.

— Мне неважно, что вы полагаете, приятель! — Тон у Стейси был излишне фамильярен. — Я здесь для того, чтобы напомнить твоим краснокожим братьям о том, что они не имеют права наскакивать на наши обозы и обстреливать рабочие команды. Они отравляли нам жизнь почти полгода, и теперь нужно вернуть им долг.

Перес снова не отреагировал на это.

— Даффи прекратил стрельбу. Это означает, что он либо погиб, либо они бросили его, чтобы примчаться сюда и помочь Неистовой Лошади захлопнуть за вами ловушку, викмунке. В первом случае мы ему уже не поможем, а во втором он, возможно, находится как раз на пути назад, в форт. В обоих случаях бессмысленно продвигаться вперёд.

— Вы не только индеец, Перес, — рассмеялся Стейси, — вы начинаете превращаться в скво!

И в третий раз скаут игнорировал замечание офицера.

— На нас движется буран. Через час вы не в силах будете разглядеть лошадиного хвоста, не то что враждебных индейцев.

Майор Стейси, в превосходном настроении, явно повелевал небесами, что проглядывали впереди на тропе, отмечая понижение гребня Скво-Пайн. Силуэтами на фоне этого серого клочка выступали враждебные воины, гарцуя на лошадях, потрясая оперёнными пиками. С полдюжины мушкетов у тех, кто имел их, палили в воздух, и вся группа вопящих сиу и шайенов выкрикивала оскорбления, летевшие по ветру. Этот холод послушно доносил по обдутому гребню насмешки дикарей до промёрзших ушей идущих следом солдат.

— Вот ваш Орлиный Мыс, Перес! Что вы теперь скажете? Всё ещё хочется домой?

Но Перес не слушал офицера, Впереди отряд-приманка повернулся и обрушился вниз с горизонта, по крутому склону гребня Скво-Пайн. Олин из них исполинского вида воин-оглала верхом на кауро-белом пони, задержался, чтобы, сложив руки рупором, послать последний хриплый вызов. Слова донеслись с ветром, ясно прозвучав гортанными звуками речи сиу. «Хо! Шунке вакан маниту. Хехаха, акичита тела опавинга уансе. Х’гун! Х’гун!»

— Что он сказал? — жизнерадостно осведомился Стейси.

— Это был Шунке-Ша, Красный Пёс из племени оглалов. Мы старые приятели. Я застрелил его брата в схватке за фургоны прошлым летом выше по дороге. Похоже, он меня помнит, — мрачно пробормотал Перес. — Он назвал меня именем, которое они мне дали, Маленький Конокрад. Сказал, что шаман посулил им сотню мёртвых белых солдат. Красный Пёс надеется, что Маленький Конокрад окажется в их числе и что на сердце у него легко.

Повернувшись в седле, майор Стейси крикнул, обращаясь к пехоте:

— Боулен! Драммонд! Подтянуться. Вперёд, быстрее! — К этому моменту его собственная команда достигла Орлиного Мыса, и он озирал его, ожидая, пока приблизятся Боулен и Драммонд.

Гребень Скво-Пайн понижался под углом в тридцать градусов на расстоянии примерно в шестьсот ярдов до равнины Пейо-Крика. По этой равнине нагло мчались всадники индейской «приманки», погоняя своих коней. Вскоре Боулен и Драммонд присоединились к Стейси. Все трое офицеров, вместе с Поуни Пересом, рассматривали местность внизу.

— Перес считает, что в этом лесу и балках по бокам гребня скрываются две тысячи враждебных индейцев. Он думает, что они заманивают нас спуститься гуда. — В словах Стейси звучало плохо скрытое презрение. — Лично я, — продолжал он, — думаю, что там в любом случае не более трёхсот; вероятно, та же самая орда, что напала вчера на наш провиантский обоз, другими словами — банда Чёрного Щита. — Майор с вызовом посмотрел на подчинённых. — Каково ваше мнение?

Ответ Боулена был скорым и прямым.

— Не знаю. Я, откровенно говоря, просто боюсь.

Юный Драммонд не был ни смущён, ни растерян, явно будучи достойным партнёром Стейси в дерзости и быстроте решений.

— Я думаю, вы правы, майор! И если это в самом деле орда Чёрного Щита, — здесь голос юноши приобрёл присущий случаю драматизм, — я хотел бы схватиться с ними. Я учился в Академии вместе с Джорджем Уондером.

— Да, — Стейси тут же подхватил его патетический юн, — а Шофилд был лучшим ротным сержантом, какого только можно пожелать.

Слова Переса упали поверх возвышенной речи Стейси, словно захлопнувшаяся дверь ловушки:

— Я не пойду вниз за вами. Я слыхал приказ, отданный вам полковником Фентоном. У меня есть полное право покинуть вас на этом месте. И, мистер, я вас покидаю.

— Какого чёр… Ты, поганый полукровка, су… — Брань командующего офицера была прервана громоподобным боевым кличем, летевшим снизу. Глаза всех моментально обратились к равнинам Пейо-Крика.

Из бора, окаймляющего плоский луг, вынеслись триста конных воинов с жезлами и пиками; всадники и лошади, покрытые киноварью, охрой, кобальтом, увенчанные орлиными перьями, оперением цапли, окрашенным волосяным пухом, украшениями из меди и серебра, бизоньими рогами, медвежьими когтями, иглами дикобраза, бисером, обвешанные цветистыми одеялами: весь дикий антураж язычески прекрасных боевых одежд сиу.

На берегу ручья атака задержалась, индейские всадники осадили коней, чтобы дать возможность выдвинуться вперёд одинокой фигуре вождя, выделявшегося на фоне их раскрашенных рядов.

Наверху, на гребне, Перес про себя выругался. Единственное, чего он не предвидел! И снова лисий ум Неистовой Лошади обошёл его. Личность вождя, что стоял там, вне досягаемости огня, лишала его последнего шанса остановить Стейси. Появление его именно сейчас, в этот миг, было мастерским ходом военной стратегии краснокожего. Перес мысленно воздал должное изощрённому уму Ташунки Витко, хотя уже и сжал коленями бока Сози, готовясь повернуть назад, в форт Уилл Фарни.

Последующие события развивались так, как он и предвидел.

— Кто этот вождь? — резкий вопрос Стейси разнёсся окриком в холодном воздухе.

— Чёрный Щит, — хрипло отвечал Перес…

— Чёрный Щит! — Крик командира звучал победно. — Слышите, ребята? Как я и говорил. Вон там краснокожие индейцы, все до одного ваши, всего три сотни. Вперёд!

Перес решился на последнюю, отчаянную попытку.

— Мы с Клэнтоном сегодня утром видели Красное Облако и Неистовую Лошадь. Не ходите туда. Бога ради, не делайте этого! Ведь они ждут этого, приманивая вас Чёрным Щитом. Как же вы не видите!

— Я вижу Чёрного Щита и три сотни воинов. И ещё — я вижу, что ты всё тот же вероломный краснокожий, каким всегда тебя считал. А теперь — обрубай концы, Перес, и побыстрей. Мы спускаемся, и помоги, Господь, твоей грязной душонке, когда я вернусь в форт Уилл Фарни!

— Помоги, Господь, вашей, — ровно ответил Перес. — Вы не вернётесь.

Но Стейси уже скрылся, выкрикивая приказы своим войскам, двинув их вниз по спуску. Перес остался на место верхом на своём мерине, следя за тем, как белолицые пехотинцы скрываются за гребнем холма. Некоторые удивлённо взглядывали на него, один-два нерешительно махнули рукой, чуть улыбаясь.

Скаут помахал в ответ, без улыбки. То были храбрые, но оробевшие люди; чьи-то отцы, мужья, сыновья; безоглядно выходили они на свою последнюю тропу. Они шли мимо, и Перес уважал их. И чувствовал жалость. То был не первый и не последний раз, когда храбрость шла умирать на поводу у тщеславия.

Лейтенант Драммонд, огибая фланг пехотинцев, последними переваливавших гребень, подгоняя их, бодро крикнул:

— Вперёд, ребята! Двинули! Нельзя дать им уйти!

— Они не уйдут, — пробормотал Перес себе под нос. — Они вас дождутся.

С этими словами он рывком повернул Сози, направляя коня назад. На дорогу. Коренастый мерин подпрыгнул, когда каблуки подбитых бизоньей кожей сапог врезались ему в рёбра. Через несколько секунд после того, как солдаты Драммонда сползли с гребня Скво-Пайн, каурый пони уже разрезал грудью снежную порошу, двигаясь по направлению к форту Уилл Фарни.

Позади Переса, на дне балок, вдоль обоих промёрзших склонов гребня Скво-Пайн, сиу буквально претворяли в жизнь последние слова скаута — ожидали майора Стейси и его «сотню белых солдат».

К востоку застыл Махпийя Лута, Красное Облако, с семьюстами воинами, состоявшими пополам из сиу и шайенов; к западу — Ташунка Витко, с восьмьюстами оглалов и хункапапов-сиу. На севере, с низин, у ручья, Чёрный Щит и его минниконжу отстреливались от наступающих верховых и пеших солдат.

Но вот последняя группа пехотинцев оказалась на полпути вниз по склону.

В скрытой кустами лощине на западе Неистовая Лошадь взглянул на вождей Горба и Воины-Боятся-Его-Лошадей. Те кивнули, нахмурившись.

— Хопо! — воскликнул Неистовая Лошадь. — Двинулись!

И все восемьдесят душ отряда Стейси услыхали внезапный грохот шести тысяч конских копыт и отпрянули, сгрудившись, в беспорядке сползая вниз по голому ледяному склону гребня, жалкая горстка сбитых с толку белых овец, в испуганных ушах которых отдавался эхом ужасающий волчий крик сиу.

Проехав немного по тракту Вирджиния-Сити, Перес направил Сози вбок по крутому склону горбатого гребня. Глупо отдаться в руки какому-нибудь сиу. Единственный путь — сойти с гребня и ехать по балкам.

Он ещё не проехал и полпути до форта, как перемена ветра донесла до него ритм скачущих копыт. Он увёл Сози с тропы, заставив войти в густой ельник. Укутав нос мерина, он ждал, озирая чёрными глазами балку, лежащую к югу, правой рукой легко уравновешивая длинноствольный кольт. Кто бы ни скакал по этой тропе, он был один. Перес осклабился. В чьём-то типи — сиу или шайена — сегодня завоют по покойнику.

Всадник, вскоре вылетевший из балки, однако, не был индейцем. Перес, тронув коленами, вывел коренастого конька вновь на тропу, а встречный всадник осадил своего каурого, подняв вихрь снежных хлопьев.

— Привет, Поуни. Что там за пальба?

— Стейси уже внутри викмунке, Ястреб. Я расстался с ним, когда он спускался по гребню Скво-Пайн. Чёрный Щит заманивал его, обнаруживая себя и триста своих воинов внизу, на равнине. Стейси решил, что это все индейцы, какие есть, и рванул за ними. Я уехал до того, как началась стрельба, но знаю, что Ташунка и Махпийя зажали его прочно. Ты едешь туда?

— Ага. Фентон услыхал стрельбу и выслал меня впереди колонны подкрепления. Тендрейк с полсотней солдат идёт следом.

— Вам лучше бы туда не ходить, — глухо прорычал Перес. — Толку не будет. Они покончили со Стейси и покончат с вами.

— Я еду, — отвечал белый скаут. — А тебе лучше бы держаться подальше от форта после того, как ты вот так бросил войска.

— Я не лезу в герои, Ястреб. Для меня всё это только работа.

— Да, я знаю об этом, — отрезал собеседник. — Но Фентон просто решит, что ты дезертировал, может, даже навесит всю вину на тебя. Объезжай Фарни стороной и рви когти дальше.

— Возвращайся, — предупреждение Переса звучало резко. — Я собираюсь предостеречь и Тендрейка, чтоб он вернулся. Потом поеду в форт. Этих болванов нужно предупредить, и я намерен предупредить их, даже если меня за это повесят…

— Пока, — глаза Клэнтона внезапно сделались жёсткими, как угли. — Я двинул на север.

— Ты дурак, — ответил Перес, обводя Сози мимо коня Клэнтона, направляя коренастого мерина к югу и переводя его на быструю рысь. Белый скаут с минуту следил за Пересом, затем повернул собственного коня к северу. В пять секунд его силуэт превратился в тень; в десять — растворился вовсе.

Белый полог густеющего снега, опустившийся за Джоном Клэнтоном больше уже никогда не поднялся. Его тело так и не было найдено, как и тело его коня. Официальные документы форта Уилл Фарни числят его среди героических потерь, понесённых при истреблении отряда Стейси.

Через пятнадцать минут после встречи с Клэнтоном Перес поравнялся с головой колонны подкрепления, возглавляемой Тендрейком. Повторив свой рассказ, он встретил вполне ожидаемую реакцию.

— Господи боже, Перес. Как вы могли их оставить? Это же дезертирство. Фентон вас повесит!

— Что ж, я намерен предоставить ему эту возможность. — Белые зубы Переса подкрепили эти слова. — И если вам доставит удовольствие поглядеть на мою пляску в петле, примите лучше мой совет. Не спускайтесь вниз по гребню Скво-Пайн. Быть может, если вы останетесь наверху, они не полезут к вам. По крайней мере, в этом ваш единственный шанс. Лучше воспользуйтесь им!

Последнее, что увидел скаут, провожая взглядом команду Тендрейка, был её путь на рысях по тракту на Вирджинию-Сити; солдаты пытались укрыться от порывов ветра, колонна извивалась, строй её то и дело нарушался, пока солдаты оскальзывались и падали на предательском насте гребня.

Когда Перес забарабанил в северные ворота ограды, было два часа дня, но так же серо, как в сумерки, и снег уже начал накапливаться набегающими волнами у нижних брёвен ограды. Шум крепнущей бури к этому времени был таким, что никакой звук пальбы с севера уже не был слышен — если вообще было что слышать.

Полковник Фентон выслушал рассказ молча. Когда Перес закончил, приговор его, как и следовало ожидать, был суровым.

— Я всегда старался заставить себя полюбить вас, Перес, но ваше сообщение не оставляет никакой иной возможности, кроме как обвинить вас, по крайней мере, в самонадеянной трусости. В форте найдётся не один человек, который заподозрит, не были ли вы сами связаны с этой засадой. Если майор Стейси выберется благополучно, мы будем считать это простым дезертирством. Если же нет, мистер, — голубые глаза полковника сделались холодными, — я вас повешу. Пока же официально вы находитесь под арестом. Это всё.

— Я полагаю, обо мне вам не стоит беспокоиться, полковник. Этот форт к ночи окажется в осаде. Когда вожди ранга Красного Облака, Тупого Ножа, Маленького Волка и Воины-Боятся сходятся вместе под началом Неистовой Лошади, это не просто набег. Подсчёт Клэнтона — в две тысячи — был точен. Вам лучше поверить в это.

— Я утратил всякую веру в вас. Когда Клэнтон возвратится, мы посмотрим. Но молитесь Богу за свою душу, если что-либо случится со Стейси.

— Не тревожьтесь ни о Стейси, ни о Клэнтоне. С ними всё кончено. — Скаут говорил бесстрастно. — Просто примите мою историю как есть и шлите курьеров на телеграфную станцию в Мьюлшоу-Крик, пока они ещё смогут пробиться. С наступлением темноты сиу обсядут вас таким тесным кругом, что плюнуть нельзя будет без того, чтоб не попасть в целую дюжину.

— У нас всё будет в порядке, как только Тендрейк приведёт Стейси назад.

— А предположим, что нет?

— Я не предполагаю ничего, Перес, — отчеканил полковник. — А теперь отправляйтесь чего-нибудь поесть и не покидайте казарм, пока я не пошлю за вами. Вы найдёте миссис Коллинз и других женщин на кухне — они готовят горячее. Идите.

Безнадёжно покачав своей крупной головой, Перес поковылял по снегу, доходившему до щиколоток, через плац. За ним он с трудом различал подслеповато-жёлтого цвета окно ротной кухни. Холод, весь день донимавший людей форта, теперь ещё усиливался. Он так глубоко кусал человека, что становились видны отпечатки зубов. «По крайней мере, ноль.[2] — подумал Перес, — и с каждой минутой всё падает». Наконец, грубая бревенчатая дверь кухни выросла перед ним сквозь белую мглу.

Внутри он увидел Луру Коллинз и получил от неё кружку горького чёрного кофе, которую та подала ему вместе с одной из своих редких ослепительных улыбок. Пока он пил, она сидела на скамейке за столом напротив, своими глазами цвета зелёного миндаля неотступно глядя на следопыта.

— Как насчёт горячей похлёбки? — коротко спросила она.

— Не могу, — ответил Перес, возвращая взгляд. — Мой желудок свёрнут в дугу, точно у телка, страдающего колитом.

— Что вас гложет, Перес? Вы кажетесь каким-то странным или, может быть, испуганным. Я никогда не видела вас испуганным. Вы ведь испуганы, правда, Поуни?

Её голос внезапно стал низким, тревожа смуглого мужчину, словно мягкое касание белой руки.

— Да, я боюсь, мэм.

— Чего? Не говорите мне, что великий Поуни Перес испугался индейцев!

Глаза её кололи в лад словам, янтарные огоньки дерзко играли в зелёных зрачках. Было что-то притягательное для Переса в этой девушке. Она была не похожа на всех других женщин в форте. Для них Поуни Перес был злобным полукровкой, человеком, от которого детей торопятся увести прочь; их мужья называли его «этот опалённый адом полковничий краснокожий». Но для Луры Коллинз — Перес чувствовал это — он был чём-то большим, чем смешанная кровь и смуглая кожа. Непривлекательный человек Поуни Перес, и не из учтивых. Может быть, даже, по обычным меркам, и весьма ниже среднего уровня. Но для Луры Коллинз, как и для её сестёр по всему миру, люди, подобные Пересу, всегда означали только одно — настоящий мужчина.

Жизнь Луры в форте за полгода, прошедшие после смерти молодого мужа-лейтенанта — он погиб в засаде, подстроенной враждебными индейцами, — была довольно странной. Никто не знал, почему она осталась здесь или почему ей разрешили остаться. Все женщины сочли, что она «положила свои нахальные зелёные глаза на полковничьих орлов», и соответственно устраивали ей нелёгкую жизнь.

Но рыжекудрая девушка твёрдо вознамерилась завоевать себе в форте место под солнцем. Она выхаживала других женщин во время болезни, сидела с их детьми, обшивала их туалеты, и всё это столь успешно, что очень скоро обвела вокруг своих тонких пальчиков офицерских жён точно так же, как заворожила их мужей своей стройной фигуркой. Уже через тридцать дней после её появления в форте (лейтенант Коллинз попал в засаду сиу, когда вёз её из Ларами) статус Луры повысился от уксусно-кислого «эта рыжая дрянь» до приторно-безопасного «эта бедняжка, милая миссис Коллинз».

Наблюдая за ней сейчас, Перес припоминал все волнения того дня, когда месяц назад он вывел войска, направленные на помощь её мужу. Подмога пришла слишком поздно, чтобы спасти юного офицера, но прибытие Переса сохранило жизнь молодой новобрачной и восьми пехотинцам эскорта. С тех пор Перес редко виделся с девушкой, но, когда это случалось, взгляды их притягивались друг к другу. Одним словом, Перес знал, что перед ним та женщина, которая ему необходима. И не однажды её зелёные глаза заинтересованно встречались с его упорным взглядом.

— Мэм, — заговорил наконец бородатый скаут. — Я скажу вам кое-что. Этот майор Стейси и весь его отряд погибли.

От невольного вскрика девушки мышцы его лица дёрнулись.

— Замолчите. Я хочу, чтоб вы слушали внимательно.

Она кивнула, щёлки глаз её широко раскрылись, как и полные губы.

— Если капитан Тендрейк, вернувшись, принесёт известие о том, что Стейси уничтожен, а это, конечно, и случится, мэм, то полковник Фентон посадит меня в кутузку. Когда это произойдёт, я хочу, чтобы вы обо мне не забыли.

— Что вы имеете в виду? — Она тревожно оглянулась на других женщин. — Пожалуйста, говорите скорее — они за нами наблюдают. Чем я могу?..

— Вы в силах сделать всё, что пожелаете, — он со значением помолчал, и чёрный блеск его глаз сковал её собственные, — с любым человеком в этом гарнизоне!

— Только не с полковником Фентоном, — Лура Коллинз столь же прямо взглянула на него.

— Со всяким, — отрезал Перес. — Только запомните, что я вам сказал. Это место окажется в самом центре ада — с потушенными огнями… и чертовски скоро! Когда это случится, вспомните о Пересе!

Щёки девушки покрыл румянец.

— Мне нужно идти. Матушки-гусыни пошли болтать. Принести вам ещё кофе?

— Нет. Я отправляюсь дежурить под дверью Фентона. Сейчас четыре. Если колонна Тендрейка вернётся, это должно случиться скоро. Я хочу быть на месте, когда он станет докладывать.

Вскочив со скамьи и обогнув угол дощатой столешницы единым махом, Перес схватил ошеломлённую девушку за руку. Его длинные пальцы глубоко вонзились в мягкую кожу.

— Вспомните обо мне! — повторил он и исчез ещё до того, как она поняла, что он причинил ей боль.

Едва только Перес покинул кухню, как у северной стены поднялось смятение. Скаут не мог ничего расслышать, но вскоре ветер донёс заглушённое эхо трёх-четырёх выстрелов, прозвучавших с верха ограды. Снаружи им отозвался быкоподобный рёв, который мог исходить только из волосатой груди бизона либо из обитых медью лёгких одного ротного сержанта. Некий безошибочный признак кельтской изощрённости в нечеловеческом рёве как будто полностью исключал бизона.

— Перестаньте палить, вы, спятившие обезьяны! С каких это пор Неистовая Лошадь носит сержантские нашивки, раздобыв себе башку с короткими рыжими волосами?

Минуту спустя Перес помогал распахнуть ворота, чтобы сержант Орин Даффи и остатки его команды смогли пройти внутрь. Скаут угадал верно: нападавшие оставили Даффи в покое, чтобы присоединиться к засаде, ожидавшей Стейси. Сержанту пришлось бросить все фургоны, проделав путь к форту пешком под прикрытием метели. Буран способен источать дружеское тепло, так же как враждебный холод, — за это поручились бы головой отныне и до конца дней своих десять счастливчиков-солдат и один красноносый сержант-ирландец.

Едва ворота захлопнулись за остатками сенного обоза, как уже вновь открылись, чтобы впустить капитана Тендрейка с его полусотней солдат, заледеневших не только от своего двадцатимильного перехода вверх и вниз по тракту Вирджиния-Сити. Их застывшие от ужаса глаза узрели то, что вселило озноб в каждого из них, вытеснив всякие воспоминания о буране. Спустя пять минут после их возвращения усталый, потрясённый капитан Тендрейк выцеживал из себя подробности страшной картины, своей кровавой «находки». Перес присутствовал при этом, как и сержанты Симпсон и Даффи и капитан Хауэлл.

— Когда я достиг Орлиного Мыса, снегопад только начинался. Мне было видно и гребень Скво-Пайн, и равнины Пейо-Крика. На равнинах кружили в галопе по крайней мере две тысячи индейцев. Увидев нас, они испустили вопль. Слишком скоро мы поняли, по какому поводу. Двумя футами ниже по склону мы обнаружили тела кавалеристов — числом в десять, а потом, подальше, — ещё двадцать. Постоянно попадались кучки расстрелянных гильз, вместе с лужами крови — несомненно, и индейской тоже. Все тела были оскальпированы и изуродованы. Затем они понеслись вверх по склону, к нам. Атаку возглавляли двое вождей. Один, очень крупный мужчина, был завёрнут в красное одеяло, сидя верхом на крапчатом жеребце; другой, поменьше, сидел очень прямо на лошади и был одет в чёрный мех. Он скакал на коне с белыми бабками — скакуне майора Стейси. Я сразу же отступил. Как только они заметили, что я вышел на гребень, они разделились и двинулись по обеим сторонам гребня, скрывшись в лесу. Я ожидал засады на обратном пути, но ничего не случилось. Мы не видели ни одного индейца.

По пути на гребень я встретил Переса, который сообщил мне, что дезертировал от Стейси перед началом схватки. Он предупредил, что мне лучше возвращайся, и сообщил, что Стейси будет мёртв, прежде чем я доберусь до него.

— А теперь, Перес, пусть вам сам Бог поможет! — заключил капитан, обращая посеревшее лицо к скауту. — Там лежит восемьдесят белых людей, перебитых и искромсанных в куски. Вы бросили всех, когда поняли, что их ожидает, когда им ещё можно было помочь. После этого нет такого белого человека, который мог бы смотреть вам в глаза. Пусть Господь Бот сжалится над вашей грешной душой. А в этом форте никто не станет!

— Аминь! — заключил Перес бесстрастно, напрягая мышцы челюстей.

— Боже правый, — выдохнул сержант Даффи, — вся эта доблестная команда мальчиков, мертвее мёртвых и оскальпированная, лежит там, в снегу…

Понимание медленно приходит к людям ограниченного ума, но в конце концов оно приходит в своём жёстком обличье. Вопрос, который задал теперь Фентон, прозвучал отчаянием.

— Тендрейк, Хауэлл! Что же, Бога ради, нам теперь делать?

Капитан Джеймс Хауэлл, невозмутимый и твёрдый, как его и представлял себе Перес, взял дело в свои руки.

— Поставить на стены всех, кто есть в форте. Освободить арестантов. Вооружить всех. Обозников, служащих, торговцев. Подвести бикфордов шнур к пороховому погребу и поместить туда женщин и детей. Если враг ворвётся внутрь форта — взорвать погреб.

— Как насчёт этого человека? — Вопрос Тендрейка относился к Пересу.

— И его на стену! — отрезал Хауэлл. — Мы успеем позаботиться о его моральном облике позже — если доживём.

— Хорошо, Хауэлл, идёмте, — Фентон натягивал шубу — Но Перес находится под арестом, и это не подлежит отмене. Можете очистить всю гауптвахту, но его там оставьте.

— Что за глупости! — Есть порода бойцов, для которых разница в звании исчезает, едва вокруг начинает летать свинец. Таким был и Хауэлл. — Этот человек — лучший стрелок во всём форте!

— Я не желаю видеть его на свободе в своём форте, — вскричал Фентон уже в дверях. — Под замок его!

— Я хотел бы подраться на вашей стороне, полковник, и мне не слишком бы понравилось оказаться под замком, если Неистовая Лошадь войдёт внутрь, — откликнулся Перес.

— Да, это было бы слишком круто даже в отношении к полукровке, — резко выразив согласие, Хауэлл принял сторону скаута.

— Полукровка или чистокровный индеец — какая разница? Это коварный человек, и я больше не доверяю ему. Под замок его, Хауэлл.

— Я отведу его, — вызвался Тендрейк. — Пусть Хауэлл займётся оградой. Я выведу арестантов и посажу Переса.

— Хорошо. Ну же, Хауэлл! Пойдёмте! — Голос Фентона от напряжения взлетел тоном выше. — Однако на выходе полковничьи орлы вновь сцепились с нашивками капитана.

— Итак, вы проводите женщин и детей в погреб, — распорядился Хауэлл. — Я займусь стенами.

Тендрейк устало повернулся к Даффи.

— Пошли, сержант, отведём арестанта.

У Переса не было никакого желания отравляться в камеру. Скаут чувствовал естественное отвращение к любому виду смерти, но быть замкнутым в клетку, безоружным, в камере шесть на восемь, в форте, который скорее всего окажется ещё до рассвета по пояс в груде враждебных индейцев, уж совсем не отвечало его представлению о переходе в иной мир. И пока капитан обращался к Даффи, глаза его обшаривали комнату. Но здесь же, в комнате полковника, находился кое-кто поопытнее капитана Тендрейка, когда дело касалось до обхождения с такими крепкими орешками, как Поуни.

Едва только мускулы Переса напряглись для прыжка на капитана, беспечно стоявшего между ним и всё ещё свободным проходом, скаут почувствовал, как в спину его ткнулось дуло кольта.

— Давай не будем, а, дружок Перес? Пошли-ка по-хорошему, ладно? Конечно, мне жаль тебя, но ведь приказ есть приказ.

У Переса было некоторое практическое понятие о способностях сержанта Орина Даффи в схватке; в то же время он краем глаза уловил, как сержант Симпсон, обойдя стол полковника Фентона, снимает со стены карабин Спенсера.

— Пошли, — смирившись, сказал он.

— Ну, вот так бы и давно, — зацокал языком Даффи. — Ты просто иди себе, да мирно так, и без этих твоих индейских штучек, ладно, парень? — Сержант ткнул скаута в спину кольтом, с маленьким намёком на силу в двести фунтов весом. — Одно движение, и ты увидишь, что палец у меня на курке лёгок, что твой пух поцелуя нежных девичьих губок.

— Много болтаешь, Даффи, — буркнул Перес и двинулся к двери. Снаружи, подумал он, под порывами ветра и снега, многое может случиться. Длина плаца — сто ярдов, а для решения судьбы многих людей хватало и десяти.

Но Перес ошибся. Рука у сержанта Даффи была столь же тяжёлой, сколь лёгким был палец на курке. Он продолжал тыкать кольтом в почки скаута так сильно, что Перес опасался сделать хоть малейшее движение, помимо ровного шага вперёд. Войдя в тюрьму, Даффи втолкнул скаута в ближайшую свободную камеру, отказавшись даже передать его дежурному капралу.

— Ты пока что лучше помоги капитану освободить остальных арестованных, паренёк, — проворковал он капралу. — Я сам упрячу в камеру этого малыша.

Оказавшись в камере, Перес вздохнул с облегчением.

— Послушай, Даффи. Ещё один тычок в почки этой твоей гаубицей-переростком, и ты искалечишь меня на всю жизнь. Расслабься-ка, а, друг?

— Ну, ясное дело, паренёк. — Тон сержанта был извиняющимся. — Не я ведь в этом виноват. Я не верю в то, что ты — та грязная образина, какой кажешься, но я всего лишь сержант.

— Верно, сержант. Мы друзья. Помолись пару раз за меня, прочти «Богородицу».

— Во имя Божье, мистер Перес, неужто ты и вправду думаешь, будто краснокожие прищучат нас, а?

— Могут, если очень захотят.

— Храни нас все святые… — Молитва Даффи была грубо прервана.

— Пошли, сержант! — Раздражение капитана Тендрейка усиливалось усталостью. — Выведем отсюда остальных людей. Старик хочет видеть их всех под ружьём на стенах форта через десять минут. Ты и твой приятель-сиу продолжите свой роман позже.

Перес бесстрастно следил за тем, как двое нижних чинов гуртом вывели арестантов на снег. Тендрейк захватил даже капрала охраны, оставив скаута наедине с одним лесом из железных прутьев да потрескивающим огнём в печи. Одного беглого взгляда на гауптвахту Фентона было достаточно, чтобы арестанту стало ясно, что Лура Коллинз осталась его последней надеждой. Понадобилась бы сила медведя-гризли, да шесть ломов, да в придачу добрая половина зимы, чтобы взломать эту тюрьму. Перес мог считать себя в какой-то мере экспертом по тюрьмам пограничья, поскольку имел возможность изучить многие из них с внутренней стороны. И крыса, намазанная жиром, не смогла бы выбраться отсюда, если только ей не подать руку снаружи.

А застывшим от холода стражам на стенах форта казалось, что Бог совсем позабыл о форте Уилл Фарни. Занемев от жестокой стужи и неотвязных воспоминаний о резне Стейси, люди стояли на стенах и у нижних ружейных бойниц, словно скот, ожидающий появления живодёров.

Один холод уже сам по себе был врагом под стать краснокожему противнику. В тот миг, когда человек выходил наружу, его ноздри плотно слипались, а рот жадно ловил воздух, и тут, лишённый хоть чуть-чуть согревающего доступа через носоглотку, мороз попадал в лёгкие. Пятьдесят вдохов — и грудь начинала болеть так, что уже с трудом думалось о пятьдесят первом. За десять минут, проведённых снаружи, руки немели от пальцев до самого плеча, а ноги превращались в промёрзшие обрубки, и единственно возможным передвижением могло быть лишь слепое спотыкающееся ковыляние. За двадцать минут мороз добирался до плеч и колен, заставляя человека тяжело шагать вдоль заледеневших галерей, словно безрукого лунатика на ходулях.

Ни один солдат был не в силах выдержать больше получаса подобной пытки и сохранить способность управлять своими членами. В таких условиях человек едва был в силах удержать ружьё, не говоря уже о том, чтобы спустить курок. И в этой холодной колоде карт был трагический джокер — припасы топлива у Фентона подходили к концу. Сиу подстерегли его, когда в форт успели завезти едва лишь половину зимнего запаса. Его было достаточно, чтобы поддерживать огонь на кухне и в казармах ещё с неделю. После этого, если индейцам не удастся ускорить события, гарнизону оставалось только ждать, пока их союзник, Вазийя Ледяногрудый, не сократит число защитников форта,

Эта и другие приятные перспективы пролетали, не встречая преград, в уме полковника, пока он вместе со своими офицерами стоял, сгорбившись, на смотровой вышке у северных ворот.

— Который сейчас час? — бесцельно задал вопрос Фентон.

— Два часа ночи, — отвечал капитан Хауэлл.

— Прошло восемь часов, как Тендрейк вернулся. И всё ещё никаких признаков сиу! — Полковник изо всех сил старался извлечь хоть немного веселья из этого факта. Прочие его не поддержали.

— И никаких следов вашего пропавшего следопыта тоже. Думаю, Перес всё же был прав насчёт него, — послышался голос Хауэлла.

— Он был прав и насчёт Стейси, — в добавлении Тендрейка звучала горечь.

— Он оказался прав насчёт большинства событий, которые предсказывал за всё время, что я служу здесь, — подытожил Хауэлл грубовато.

— Да, это так, — подтвердил серьёзно Фентон. — Но на вид ему нельзя доверять, это несомненно.

— Внешность довела до виселицы немало невинных людей, — Хауэлл вновь позабыл о рангах. — Он наполовину индеец и смотрит на всё по-иному. От этого он не становится менее прав. Лично мне кажется, что он смотрит на всё куда вернее. Я по-прежнему считаю, что его место здесь, с ружьём в руках.

— Если его выпустить, он с таким же успехом может оказаться по ту сторону стен, в рядах нападающих. Мы не можем допустить такой вероятности. Он знает весь форт наизусть.

— Вы дали Стейси очернить в ваших глазах этого человека, — с жаром заговорил Хауэлл. — Едва ли я унижу память Стейси, если напомню вам, что он вчера вёл себя как глупец. Совершенно ясно, что он нарушил приказ и несёт всю полноту ответственности за разгром своих сил. Никакой здравомыслящий человек не заподозрит серьёзно Переса в том, что у него было что-либо общего с этой засадой. Он ведь не вызывался идти! Нет, сэр. Он просто оказался слишком опытным, чтобы спуститься с гребня вместе со Стейси. Если это преступление — не быть ослом, Перес, конечно, виновен.

Фентон находился в слишком большом замешательстве, чтобы принять вызов, брошенный ему. Он устремился дальше, вслед за собственными мыслями, рассуждая вслух.

— Перес полагал, что нам следует направить курьеров к Мьюлшоу-Крику, прежде чем сиу займут позиции вокруг форта. Но ведь мы даже не видели ни одного индейца. Не могу же я вызывать подмогу из форта Лоринг в связи с осадой, которая даже не началась. Я стану посмешищем всей армии. — Командир форта прислушивался к собственным аргументам. — Да, я побьюсь об заклад, что сиу уже отошли и двинулись на север, где бы там ни лежал этот их лагерь, как говорил Клэнтон.

— Я бы присоединился к этому. — В поддержке Тендрейка было больше надежды, чем рассудка. — Всё это дело развеется вместе с бураном.

— Мне очень жаль, джентльмены. — Хауэлл был неразговорчивым, резковатым человеком и опытным командиром, пробывшим на фронтире дольше сроком, чем Тендрейк и Фентон. — Но ваши выводы совершенно ошибочны.

— Что за чёрт, Хауэлл? Уж не пали ли вы духом, а?

— Не совсем, полковник, — мрачно ответил офицер. — Но полчаса назад, когда я стоял на страже, Бог развёл занавески и дал мне возможность кое-что увидеть.

— Что же именно? — потребовал Тендрейк.

— Благодаря одному из таких прояснений в буране возникла брешь. С минуту-две я мог наблюдать чёрное небо и звёзды — примерно на три стороны света — на юго-востоке, юге и юго-западе.

— Ну, и что же? — Тон у полковника Фентона был нерешительный.

— Что ж, чернота неба да звёзды — это не всё, что я видел. Также дым, джентльмены. Много дымов. Насколько видел глаз, тонкие струйки дыма. Серо-сизые. Дым от костров. Такой, какой поднимается над дымоходами индейских типи ясным зимним вечером. Мы окружены.

— О Господи! — вырвалось у Тейндрека. — Нам пришёл конец.

— Есть один шанс на помощь извне! — Неожиданное заявление Фентона вселило надежду.

— Каким образом? — осведомился Хауэлл.

— Я только что вспомнил Бэйли и О’Коннора. Они наверняка остановятся в Мьюлшоу-Крике и телеграфируют полковнику Бойнтону в форт Лоринг. Несомненно же, они догадаются сделать это. Вы согласны, Хауэлл? Более того, Бойнтон мог уже и выслать колонну подкрепления по получении этого известия!

— Не пройдёт, полковник. — Тон Хауэлла был отрывисто-груб. — Пусть даже они и выслали депешу, и пусть даже Бойнтон придал ей значение, — всё равно он станет ещё дожидаться подтверждения депеши. Не забывайте: это милая, добрая старушка армия. Три копии каждого документа и подпись командующего, и всё для того, чтобы капрал смог наведаться в нужник.

— Тем не менее это наш единственный шанс, — пробормотал Фентон сварливо.

— Наш единственный шанс, — возразил ему Хауэлл, — состоит в том, чтобы послать вестника. Мы, быть может, продержимся здесь с неделю. Быть может, ещё день после того. Если верховой прорвётся — у нас будет шанс. Правда, ненадёжный, следует признать.

— Я не стану никого назначать приказом в эту поездку, Хауэлл; да если б я это и сделал, как, по-вашему, заставить кого-то двинуться в путь? Любой в трезвом уме предпочтёт скорее быть застреленным, нежели попасть в руки враждебных индейцев. И кроме индейцев, как насчёт этого бурана там, снаружи? До Мьюлшоу-Крика сто девяносто миль. При такой погоде приказ совершить подобную скачку превращается в смертный приговор. Справлялись ли вы о температуре за последний час?

— Тридцать ниже нуля, когда я входил. Но пусть будет даже девяносто — кому-то ведь нужно совершить эту скачку. Если вы не отдадите приказ, нам придётся вызывать добровольцев. Внутри форта, полковник, немало мужчин, чьи дети и жёны сидят в этом погребе. Доброволец отыщется.

Фентон помолчал с минуту, затем объявил устало:

— Хорошо. Созвать совещание сержантов через десять минут. В кухнях. Встретимся там.

Когда старший по чину вышел, капитан Тендрейк обернулся к своему товарищу.

— Добровольца не отыщется, Джим. В этом форте все люди напуганы до смерти и снизу доверху проморожены. И я в том числе.

— Пошли. — Приказ Хауэлла был краток. — Приведём сержантов к старику. Ты возьми восточную стену, а я западную.

— Есть, — отрезал Тендрейк. — Увидимся внутри.

Вскоре полковник Фентон и оба капитана в нетерпении сидели в кухне казарм. Инструкции сержантам были отданы, и Даффи послали к ним, чтобы он вернулся с ответом. Минуты затягивались — десять, пятнадцать, потом двадцать, а Даффи всё ещё не было. Через полчаса он ввалился, заиндевевший от мороза, и корка снега покрывала всю его фигуру.

— Во имя всех святых, ей-богу, этот термометр на северных воротах стоит на сорока ниже нуля! Мать-богородица, что за славная ночка выдалась для резни…

— Во имя всех святых, тебя ведь посылали не за тем, чтоб ты сообщал прогноз погоды, — передразнил его капитан Хауэлл.

Даффи нерешительно затоптался, опустив голову, держа меховую шапку в руках.

— Честное слово, парней трудно винить. Это дьявольски трудно…

— Значит, волонтёров нет, сержант?

— Так точно, сэр. В форте нет ни одного призывника, который совершил бы вам эту скачку. Мы опросили каждого дважды.

— Что же, — смех капитана был коротким. — Значит, остаёмся мы.

— Значит, остаётесь вы, — заявил Тендрейк не колеблясь. — Я не покину форт ради всех женщин и детей Вайоминга, вместе взятых.

— А я не имею права, — тупо добавил Фентон.

— Ну что ж, я его имею и пойду. — В реплике Хауэлла не было героики. — Как насчёт этого, полковник?

— Нет. Вы сами прекрасно знаете. Я даже не могу сказать, что вообще согласен с вашим предложением. Я не могу лишиться вас.

— Тогда нет никого в курьеры, и нам остаётся сидеть и ждать, пока Неистовая Лошадь явится и захватит форт.

— Именно так, капитан. Сидеть и ждать. Нет никого, кто бы отправился и…

Его речь была прервана грудным голосом Луры Коллинз. Девушка отказалась занять убежище в пороховом погребе вместе с другими женщинами, убедив полковника Фентона тем, что её присутствие необходимо на кухне. Теперь, незамеченная, она подошла и встала позади офицеров.

— Вы забыли об одном человеке, полковник.

Фентон в досаде поднял голову.

— Ах, здравствуйте, миссис Коллинз. Спасибо, кофе не нужно. Мы…

— Что вы сказали, миссис? — Капитан Хауэлл, не обращая внимания на полковника, задал вопрос непосредственно девушке.

— Вы забыли о лучшем человеке в гарнизоне, капитан.

Раскосые зелёные глаза были широко открыты, подвижный рот в волнении приоткрылся.

— Вы говорите о Пересе?

— Естественно. Конечно же, он всего лишь полукровка, — слова Луры Коллинз падали с намеренным упрёком, — но он мужчина. Он совершит эту ездку. Если, конечно, состязание не ограничено одними чистокровными представителями расы…

Никто не ответил девушке, и молчание, последовавшее за её едким замечанием, лишь нарушалось потрескиванием огня в дальнем углу комнаты да воем бурана снаружи.

Этот буран 66-го года нёс в своей морозной утробе судьбы множества двуногих и одного четвероногого создания. В своём, похожем на келью, крытом соломой стойле Малыш Кентаки вёл себя беспокойно. Мощный жеребец привык к королевскому обхождению — как следствие того, что был личной лошадью командующего, и вот с ним перестали подобающим образом обходиться!

Малыш Кентаки был чистопородный, голубых кровей конь, высокий, подвижный, гнедого цвета, шести пядей в холке, крупный телом, с длинными рёбрами, короткой спиной. Горяч кровью Малыш Кентаки, весь — тысяча триста фунтов породистой стати — из костей, мышц, мягкой, словно сатин, кожи, стройных конечностей мощного тела; буйный характером конь, нервный, с упругими мышцами, в общем, конь для мужчин; с железной челюстью, мягкими, как бархат, губами, с лёгкими, мощными, как у бизона, и сердцем храбрым, как у медведя; злобный, норовистый, племенной жеребец-шестилетка, с двадцатифутовой побежкой и брюхом, словно созданным для того, чтоб держать ход, пока не разорвётся сердце и не лопнут сосуды.

На большого гнедого жеребца не садились уже три дня, не кормили ни разу в прошедшие двадцать четыре часа. Он скучал по своему конюху, его ячменю, по отрубям, скребнице, тренировкам. И без того его вздорный характер разыгрался до ярости. Он то и дело потрясал тонкие прутья стойла задними копытами, стучал сердито в дверь передними, яростно кусал дерево яслей, уже трижды поддавал копытом ведро с водой, гоняя по стойлу; наконец расплющил его, пиная копытами передних ног. А после этого просто застыл, широко расставив ноги, откинув уши назад, блуждая глазами, то и дело оглашая тишину конюшни свистящим жеребиным ржаньем. Но всё тщетно, ибо снаружи буря свистела громче. Вызов его оставался безответным. Там, снаружи, ухо каждого насторожённо силилось уловить другой, более грозный вызов — боевой клич сиу с Высоких Равнин.

Малыш Кентаки перестал фыркать и прислушался. С полдюжины ответных радостных ржаний отозвались эхом вдоль ряда большеголовых кавалерийских меринов, а затем всё стихло. Жеребец всхрапнул и принялся мерить шагом стойло, время от времени беспокойно подавая голос.

А с наружной стороны бревенчатых конюшен двуногое существо подставляло своё слабое плечо ходу судьбы, идя по тропе, чтобы войти в дверь, за которой скрывался последний шанс форта Уилл Фарни — четвероногий шанс.

Лура Коллинз быстро вошла в помещение гауптвахты, и ветер, ворвавшийся вслед, захлопнул за ней дверь с силой, от которой задрожали прутья решёток.

— Хухахе! — приветствовал её Перес на языке сиу, ухмыляясь. — Добро пожаловать в мой типи! Который час?

— Около трёх дня. Я принесла вам кофе.

— И мяса, как я вижу. Поставь там, на стол, и выпусти меня отсюда. Ключи в столике у охранника, в верхнем ящике. Скорее.

— Я пришла не за тем чтоб тебя выпускать, Поуни. Я…

— Неси-ка ключи, девочка. — Глаза Переса сузились. — Ты же не намерена уморить меня здесь.

— Нет, конечно. — Признание звучало беспомощно, и глаза с длинными ресницами задержались на скауте. — И ты тоже это знаешь, Поуни.

— Ясное дело, знаю. Доставай ключи.

Освобождаясь от тяжкой ноши шубы, девушка обшаривала стол.

— Их здесь нет, Перес!

— Хватай карабин из стойки охранников. Дай-ка мне.

Три выстрела гулко отдались эхом в пустом помещении. Перес протиснулся через разбитую дверь, схватил еду, стал пожирать её, словно волк; отшвырнув крышку кофейника прочь, он принялся глотать прямо из дымящегося сосуда.

— А теперь слушай, — прорычал он между жадными движениями горла и челюстей, — и слушай хорошо.

Девушка кивнула головой, затаив дыхание.

— Сейчас уходи. Принеси мне перчатки и жратвы, меховые перчатки и фунта четыре сушёного резаного мяса — шарки. Ещё галеты. Нужна одна из шуб Фентона — у него в кабинете висят две или три. Нужна форменная шапка — такая, как у него, зимняя, с ушами. Фентон не пьёт, но тебе придётся раздобыть мне виски. Попробуй пошарить у Хауэлла. Он похож на мужчину, который знает, как обращаться с бутылкой. Ещё вот что. Мне нужно ведро горячей воды. Всё поняла?

— Перчатки, шуба, шапка, горячая вода, шарки, — выдохнула девушка.

— И виски! — отрезал Перес. — Не забудь виски!

Выплёвывая слова, скаут обрисовал ей расположение конюшен.

— Там идут два ряда одиночных стойл, провиантская, ветеринарная и помещение конюшенного сержанта. За ними сразу — большая келья для коня полковника — этого крупного, чистой породы. Поняла теперь?

— Вы говорите о Малыше Кентаки! — Глаза девушки потемнели от возбуждения.

— Именно о нём. Можешь ты прийти туда со всем этим добром через десять минут?

— Я это сделаю, — миловидное лицо внезапно приобрело твёрдость, — я это сделаю, Перес!

— Да уж лучше так, — скривил ей гримасу скаут, — иначе следующая рука, что сердито ляжет тебе на плечо, будет рукой краснокожего.

Лура Коллинз побледнела.

— Ах ты, полукров…

— Стой! — прервал её Перес. — Только назови меня полукровкой, и я размажу твоё бледное лицо по всей стене. — Острая челюсть скаута дрожала, глаза сверкали. — Я не снесу этого от тебя, девочка! — Тут он сгрёб её, и его длинные руки обхватили её руки до самых плеч.

— Перес! Не надо! — Вскрик был неподдельно испуганным. — Ты рвёшь мне кожу. Прошу тебя!

Он отступил, со свистом вбирая носом воздух; опустив голову, с лицом, залитым румянцем. Прошла секунда, за ней другая. Он не поднял голову, пока не услышал первое рыдание. Когда посмотрел, то увидел, что пятна, оставленные пальцами на коже, уже начинают синеть. Он заметил и выражение страха, и раскрытый рот, тень страдания, темнеющую в зелёных глазах, блестящее сверканье слезы, застывшей под опущенной ресницей.

— Мэм… Бог мне судья — я люблю вас!

— Перес!

— Я знаю. Тебе незачем мне говорить. Но я рад, что ты так и не произнесла этого. Просто забудь, что я сказал. Мужчина легко теряет голову рядом с такой девушкой, как ты, вот и всё. До свиданья, мэм. Я покидаю этот форт навсегда. Не надо никаких вещей. Я сам их принесу.

Голос девушки зазвучал вызовом.

— Вы сказали, десять минут. Я буду там. Я обязана вам жизнью и уплачу долг. Я приду и принесу вещи. Но мне очень жаль, что я так отозвалась о вас перед полковником Фентоном и офицерами.

— Что вы хотите сказать, мэм? — Вопрос был задан в знакомом, мурлыкающем тоне.

— Видите ли, я сказала им, что в форте есть один человек, у которого хватит мужества, чтобы прорваться сквозь буран. Добраться до станции Мьюлшоу-Крик и телеграфировать в форт Лоринг о помощи. Во всём форте не нашлось мужчины, который вызвался бы это сделать. Я сказала им, что вы бы сделали. Я пристыдила их вами. — Её голос, как хлёсткий бич, теперь упал до шёпота. — Я думала, что знаю мужчин!

Она смолкла, весь запас гнева покинул её. Когда она вновь заговорила, голос её был бесстрастен.

— Прости мне Боже, Перес, я думала, что знаю вас.

Мужчина поглядел на неё долгим взглядом.

— Я тоже думал, что вы меня знали, мэм, — сказал он, быстро отвернувшись от двери.

Плечи девушки распрямились, голова вскинулась, зелёные водоёмы глаз расширились, и наконец, постигая смысл только что сказанных им слов, она воскликнула:

— Поуни… О, Поуни! Прости меня!

Но выражение лица Переса было мёртвым. Поддёв плечом дверь гауптвахты наперекор порывам ветра, он проговорил:

— Не забудьте горячую воду, мэм. Это для лошади.

Перес никогда прежде не дотрагивался до Малыша Кентаки, но ещё не родилась та лошадь, которую бы индеец-поуни за пять минут не превратил в ручного котёнка. Когда Лура вошла в стойло, жеребец тыкался носом в грудь скаута, словно тот заменил ему кормящую мать.

— Я думал, это буйная лошадь, — ухмыльнулся Перес, когда Лура вошла. — Этот балда ведёт себя так, точно я владел им с тех пор, как он сосал материнское молоко.

— Это конь для мужчины, — ответила девушка, опуская свою ношу на солому. — Конь не может обмануться, видя мужчину. Он узнает его даже тогда, когда это не под силу некоторым людям. — Последние слова её прозвучали покаянием. Перес не упустил их смысла.

— Не тревожьтесь об этом, мэм. Думаю, мы и сами ещё не знаем, кто прозорливее — конь или люди.

— Я знаю, Перес. — Глаза её вновь обратились к нему. — И на этот раз я никогда не забуду этого.

— Вы не принесли воду. — Мужчина пропустил её заявление и быстрый взгляд, последовавший за ним.

— Вот она, — сказала девушка, отступив назад к двери стойла и возвратившись с водой. — Мне пришлось поставить её, чтобы войти.

Перес говорил быстро, слова выходили такими же жёсткими, как и челюсть, из-за которой они вырывались.

— Погрузите эти отруби в воду и перемешайте. Начните кормить его, пока я седлаю. Он будет есть лучше, если держать перед ним ведро. Он совсем избалован.

Девушка кормила коня дымящимися отрубями, пока Перес туго затягивал подпругу. Затянув её так, как ему было нужно, он нырнул под ясли и выбрался оттуда с двумя индейскими парфлешами, винчестером, двумя кольтами, длинным разделочным ножом сиу.

— Моя добыча, — кратко сказал он девушке. — Пришлось брать из комнаты следопытов. По пути обратно видел Даффи.

— И что? — с тревогой спросила Лура.

— Нам придётся прорываться. Даффи только что направился к северным воротам, и это многое меняет. Мне нужно выезжать через эти ворота. Даффи не станет сидеть смирно, когда какой-то свистун в полковничьей шубе наскочит на него.

— Перес! Что ты думаешь делать?

К этому времени скаут пристроил парфлеши за седлом, вложил винчестер в чехол, надел пояс с кольтами.

— Ничего нельзя сделать, как только идти на чистый обман. Положи мясо и галеты в левую парфлешь. В этой фляге есть виски?

— Да.

— Сколько ещё осталось отрубей?

— Он съел примерно половину.

— Влей изрядный глоток виски в то, что осталось.

Лура выполнила его указание, когда Перес вновь нырнул под ясли, вынырнув уже в шубе из волчьей шерсти, с тяжёлой холщовой сумкой. Пока он перекладывал её содержимое в правую парфлешь, девушка разглядела флягу, из которой била медноцветная струя: «Имущество Шестнадцатого пехотного полка армии США. Командующий — полковник Гарри Дж. Фентон». Ухмылка его стала шире.

— Ты влила виски с отрубями в эту лошадь?

Лура кивнула головой, перевернув вверх дном пустое ведро, чтобы показать ему. Скаут кивнул в ответ, проскользнул под шею Малыша Кентаки вместе с индейской верёвочной уздой. Глаза девушки широко раскрылись.

— Не собираешься же ты погонять его верёвочной уздой?

— Мэм, у него рот мягкий, как нос у малого козлёнка. Можно и ничем не взнуздывать, а это просто чтоб он думал, что на нём есть узда. Я не хочу, чтоб у него во рту были помехи, когда дыханье станет тяжёлым.

— Перес, а далеко ли до Мьюлшоу-Крик?

— Сто девяносто миль. А что?

— Думаешь, он выдержит?

— Должен, если не умрёт за это время. Он — лучшая лошадь, какую я когда-либо видел.

— Ах, Поуни. Он такой красивый. Я…

— Не волнуйтесь о лошади, мэм. Она пройдёт весь путь.

— А ты, Поуни?

— И я. — Скаут энергично кивнул. — Если мне удастся сберечь скальп.

— Удастся! Ах, Перес, обязательно!

— Да-а, думаю, удастся. Иначе и не пробовал бы. Ну ладно, малыш, — он успокоил лошадь, затянув последний сдвижной узел на узде. — Теперь у тебя много чего во рту и в желудке. Давай двигать отсюда, да подальше. Подержи дверь, девочка.

Обернувшись, скаут натолкнулся на Луру Коллинз, стоявшую сразу за ним, с полупротянутыми руками, с полураскрытым ртом.

— Я сказал — подержите дверь, мэм. Время меня поджимает.

Девушка стояла неподвижно, вглядываясь пронзительными зелёными глазами в его смуглое лицо, так близко к нему, что тепло её чувствовалось даже сквозь толстую волчью шерсть.

— Оно поджимает нас обоих, Поуни. — Голос её был тише шёпота ветра в ивовой роще, а глаза пылали, глядя на него в глубокой печали. Вслед за словами аромат её закружился вокруг бородатого следопыта, одуряющий аромат женщины. Он чувствовал его в ноздрях и ощущал губами.

— Посмотрим, не удастся ли нам остановить его на пять минут. — Фраза прозвучала как рык гризли, а протянутые руки прочно, парализующей силой замкнулись на её мягкой спине.

— Ах нет, Поуни… — Но губы прервали её речь.

Сержант Орин Даффи сидел, скорчившись в сторожевой будке у северных ворот, сетуя на повседневные тяготы гарнизонной жизни. Его напарник, капрал Сэм Бун, только что отошёл в сторону кухонь за новым котелком горячего кофе. Оставшись временно в одиночестве, сержант, за отсутствием лучшей компании, заговорил сам с собой.

— Во имя Божье, Даффи, дружок, пора тебе уже сочинять последнюю беседу с Господом. Раз отец Флэнатан отбыл на зиму в форт Лоринг, кроме тебя самого, никого нет, кто бы сделал это. А если уж эти язычники-сиу расселись вокруг, точно волки вокруг бизона, ожидая, пока больная корова замёрзнет насмерть, кому же ещё произнести последнюю заповедь? Некому, дружок Орин. Так что лучше тебе подумать о своих грехах.

Так, посмотрим. Была, значит, эта девчонка — из команчей, там, в форте Райли, прошлым летом; но Господь, ясное дело, не станет засчитывать побед в стане язычниц. Потом была эта девушка Келли. Но тут, честное слово, я был так пьян, что и не признал её до тех пор, пока Деннис не поднял шума. Ах да! Макасла Макрее! Да, вот тут ясно, отчего тебе тяжко сидеть здесь, дружок Орин, когда в пределах двухсот миль в округе ни одного священника…

— Ну так, может, помолимся, Даффи? — Насмешливый вопрос ударил по нервам сержанта.

— Чёрт возьми, Перес! Подкрадываться так к человеку! Отчего бы не постучать?

— Индейцы никогда не стучат, — рыкнул скаут. — Пошли. Помоги открыть ворота. Я выезжаю.

— За… Зачем?

— Полковник Фентон посылает меня попробовать прорваться к Мьюлшоу-Крик.

— Боже правый, да ты, никак, шутишь?

— Точно. Чего ради ещё, ты думаешь, он меня выпустил из кутузки? За примерное поведение?

— Не знаю. Последнее, что я слышал от него, он собирался держать тебя там до тех пор, пока Сатана не пожмёт руку Святому Петру.

— Ну что ж, он переменил своё мнение. Это, знаешь ли, привилегия старух, Я уезжаю. Пошли.

— А полковник выдал тебе пропуск?

Перес уловил лёгкую перемену в тоне голоса и весь напрягся.

— Даффи, у тебя с головой не в порядке. Что, я всегда беру пропуск, когда отправляюсь на разведку?

— Тут другое дело. Капитан Хауэлл сказал, что никто не имеет права открывать эти ворота, даже чтоб плюнуть наружу, без пропуска от полковника Фентона.

— Ну ладно, сержант, — повёл хитрую игру следопыт. — Ты подожди здесь, пока я потрюхаю туда и старик нацарапает тебе аккуратный перечень инструкций. Я уверен, он будет в восторге от того, что его посыльного задержали из-за особого почтения к приказам Хауэлла. Если я верно понимаю Фентона, он порадуется, узнав, что капитан Хауэлл заступил командовать. Ну, я сейчас вернусь…

— Ах, ну ладно, чего там, Перес. Постой. По размышлении, ты, пожалуй, прав по-своему. Старик не в том настроении, чтобы…

— Ещё бы не в том. Двинули!

— Да, сэр, — Даффи направился к двери будки. — Не стану тебя задерживать.

Выйдя из будки, Даффи упёрся плечом в брёвна ворот. Оглянулся вокруг и, не увидев коня, осведомился:

— Ты случайно не пешком, а?

— Моя лошадь стоит за будкой. Дай мне всего фута четыре прохода.

— Упокой Господь твою душу, парень, — закричал Даффи, едва только ветер ворвался внутрь через щель в воротах, — ты никогда не доберёшься до Мьюлшоу-Крик в такую погоду!

— Нет, если ты намерен стоять вот так, раскачивая свою здоровенную ирландскую челюсть целую ночь, — крикнул в ответ скаут, выводя Малыша Кентаки из-за сторожевой будки. — Отойди от ворот, Даффи. Мы проезжаем. — Пока скаут говорил это, сержант обернулся к нему, спиной к воротам, впервые заметив лошадь.

— Погоди, парень. — Его ирландский акцент стал почти нежным. — Разве это не Малыш Кентаки у тебя в поводу?

— Полковник Фентон…

— Полковник Фентон никому не даёт садиться верхом на эту лошадь. Тебе придётся предъявить пропуск, Перес.

— Он у меня здесь, Даффи, — скаут беззаботно двинулся к сержанту, засовывая на ходу руку под волчью полость шубы.

— Руку прочь от этой шубы, — Даффи угрожающе схватился за карабин.

— Как скажешь, сержант. — Рука взлетела из шубы вверх и в сторону с удивительной быстротой. Защищаясь, Даффи попытался выбросить вперёд руки, но человек не в силах двигаться быстро, если он пробыл на страже полчаса при температуре минус сорок. Ствол кольта угодил ему сбоку по голове с оглушительным треском, и Перес чуть отступил, давая телу сержанта медленно сползти вперёд в снег. — Легче, Малыш, легче, — успокоил Перес пляшущего жеребца, — Скорее всего тебе ещё придётся видеть такие тела на снегу по эту сторону Мьюлшоу.

Быстро подхватив карабин сержанта и подвесив себе на плечо, Перес задумался над тем, что ему делать с лежавшим без сознания Даффи. Останься он лежать вот так — в десять минут замёрзнет насмерть. В то же время Перес не мог рисковать, относя его назад в казармы, Пока он колебался, из бурана вынырнула какая-то фигура.

— Эй, это ты, Даффи?

— Кто идёт? — скопировал скаут грубоватую ирландскую речь сержанта.

— Сэм Бун. Где эти ворота? Я опять тебя потерял.

— Сюда, Сэм.

— Слушай, сержант, ты не видел Переса, а? — Капрал разговаривал на ходу. — Он вырвался наружу и выкрал лошадь полковника. Ему помогла эта девушка. Конюшенный сержант задержал её, когда она выходила из стойла Малыша Кентаки. Он просто затолкал её в кухню, пока я уходил с кофе.

— Во имя Божье, Сэм. Иди скорей сюда с этим кофе. Я прямо падаю. И знаешь, парень, — тёмное лицо скаута осветила ухмылка, — ты найдёшь моё невинное тело лежащим в снегу, где Перес стукнул меня по туповатой голове. И будь добр — закрой чёртову дверь за ним. Этот язычник-скаут оставил её открытой.

К тому времени, когда отзвучали последние слова, Перес вывел лошадь за ворота. Бросив последний взгляд через узкое отверстие, он увидел, как капрал Бун склонился над простёртым телом сержанта Даффи, услышал проклятие и дождался того момента, когда высокий солдат побежал к раскрытым воротам.

За секунду до того, как капрал Сэм Бун добрался до щели в ограде, кружащаяся пелена снега скрыла от него круп Малыша Кентаки. Озадаченный солдат напряжённо вглядывался в белую пустоту. И прямо на глазах, пока он силился различить следы коня и всадника, уводившие от ворот, они уже исчезали под растущим снежным пологом.

Пройдя метров пятьдесят, Перес стал огибать ограду ворот, пробираясь к южной стене. Здесь он повернул прямо на юг, всё ещё ведя Малыша Кентаки, по-прежнему ступая так осторожно, словно то был полдень ясного осеннего дня.

Он не ожидал встретить по дороге враждебных индейцев. Было что-то между четырьмя-пятью утра, и термометр колебался где-то у минус пятидесяти. Ветер, неистово завывавший в течение двенадцати часов, внезапно упал до призрачного шёпота. Снег стал падать отвесно вниз.

Перес осторожно выбирал дорогу сквозь белую муть. Каждый неверный кустик и заснеженную ветку, которая, будучи неожиданно задетой, могла обрушить лавину снега, следовало тщательно обходить. Позади него, слегка пофыркивая, наслаждаясь укусами резкого воздуха в расширенных ноздрях, Малыш Кентаки ступал мягко, как олень, чующий запах волка. Это была для него новая игра, очень интересная. Держи шею вперёд, иди следом за человеком. Честное слово, здорово!

Перес считал всегда, что после женщин лошади — самые шумные существа на свете. Он знал также, что самый верный способ возбудить в тех и других любопытство — это игнорировать их. Таинственные действия человека, шедшего впереди, пробудили любопытство Малыша Кентаки. Его вытянутый нос висел на хвосте волчьей шубы скаута, словно гончая на хвосте у лисы. Зная лошадей, Перес так и не оглядывался, лишь тихонько цокал время от времени языком, когда конь слишком поджимал его сзади.

Отсчитав тысячу шагов на юг, Перес укутал нос высокого жеребца, всё время лаская и шепча ему что-то. Затем они вновь двинулись вперёд, удвоив осторожность.

Забрезживший рассвет начинал пронизывать черноту бурана, когда они входили в пояс лесов примерно на том расстоянии от форта, где скаут рассчитывал обнаружить палатки сиу, если вообще они здесь были. Он не имел представления о том, где именно капитан Хауэлл заметил дым палаток, но и не зная того, почти точно определил расположение индейских типи.

— Если нам удастся пройти ещё милю без того, чтобы воткнуться носом в типи, — прошептал он любопытному жеребцу, — мы сможем двинуть дальше верхом, да побыстрее.

Но Перес знал, что впереди опасность ещё большая, чем враждебные палатки; опасность тем большая, что Малыш Кентаки был жеребцом, эта опасность — стадо индейских кобылиц!

Краснокожие всегда старались разместиться между своими врагами и собственным, столь ценным для них, табуном; по опыту Перес знал, что едва только минует палатки, его будет поджидать главное препятствие. Войти в гущу жаждущих диких индейских кобыл в компании с жеребцом вроде Малыша Кентаки было всё равно, что привести голубых кровей колли в стаю домашних псов. У Переса не было иллюзий относительно того, что произойдёт: попытаться удержать тысячу триста фунтов веса Малыша Кентаки означало конец поездки Поуни Переса.

Скаут невесело усмехнулся этой мысли. А-а, ладно. При малой толике счастья им удастся пройти ещё с милю, не натолкнувшись ни на покров палатки, ни на стадо лошадей. Но случилось так, что счастье отвернулось от Переса.

Первым предупреждением прозвучало мощное фырканье Малыша Кентаки, что-то вроде прочищения носоглотки, что всегда сопутствует тому, когда лошадь впервые чувствует нечто такое, что ей не нравится. Перес в один миг повис на шее жеребца, с силой пригибая его голову книзу. Но случившегося поправить было нельзя. Справа послышалось ответное фырканье, а вслед за ним — два-три вопросительных ржанья. В следующий миг на фоне метели обрисовалась цепочка конных воинов. Они явно не слыхали фырканья Малыша Кентаки, однако насторожились, видя возбуждённое состояние собственных лошадей. Они проследовали так близко рядом с Пересом, что он мог расслышать всхрапывание и дыхание их коней, приглушённое позвякивание заледеневшей сбруи, гортанный говор всадников.

— Я что-то слышал.

— Я тоже.

— Да. И я. Это оттуда…

— Похоже, там лошадь.

— Это олень-самец. Я знаю, как они фыркают. Это самец, и всё.

— Ви Сапа — умная кобыла. Она не подаёт голос на оленей.

— Ха! Эта кобыла! Да она станет ржать и на мышь, если ей покажется, что та самец!

— Заткните рты! — Шипящее предупреждение последовало от замыкавшего ряд всадника, статного, смуглолицего вождя, чья чёрная лошадь теперь выступила из снежной мглы, — Ничего нельзя расслышать, пока вы, двое хейоков,[3] тявкаете, словно шавки над кучкой бизоньего дерьма. Сидите тихо и слушайте.

Цепь всадников замерла примерно в десяти метрах от укромного места, где прятался Перес. Скаут, сдерживая собственное дыхание, держал нос Малыша Кентаки и карабин Даффи. Если б у него была третья, свободная рука, он держал бы в ней ещё что-нибудь — просто на счастье.

Если Перес верил в Бога, то сейчас он беседовал с ним. Очень серьёзно. Эти лошади там, рядом, были тёплыми. Пока они стояли, пар струился по их исхудалым бокам и курился из ноздрей спиралевидными струйками. Это означало, что они выезжали караулить, а теперь возвращались, и что палатки находились где-то поблизости. Словно этого было недостаточно, снегопад на мгновение чуть стих, пропуская ещё больше света, позволив скауту разглядеть всю цепь ожидавших воинов. В первый раз он пристальнее всмотрелся в вождя, сидевшего верхом на чёрной лошади, и, мертвея, затаил дыхание: Накпа Кезела, Американская Лошадь, военный вождь номер три.

Потрясение от этого открытия состояло не в репутации вождя, но в том факте, что оно помогло скауту определить, что за лошадь была под всадником. Обычно индейцы для войны отбирали меринов. Кобылы, хорошо обученные и вне периода ухаживания, также иногда употреблялись для этой цели, жеребцы практически никогда. Страсть последних к драчливости и ухаживанию — в зависимости от пола лошади противника — делала их слишком опасными для любого воина, кроме самого опытного.

Американская Лошадь, несомненно, был великим воином. А нервный чёрный буян, на котором он восседал, был, без сомнения, жеребцом.

Удача, твёрдая рука и тот факт, что никто из кобыл враждебного патруля не находился в периоде ухаживания, позволили Пересу удерживать Малыша Кентаки в покое до самого этого мгновения. Но, почуй он того чернявого жеребца, это не только подлило бы масла в огонь — занялся бы такой пожар, от которого отказались бы и в аду. Перес изо всех сил молился на своё счастье. Видно, молился он недостаточно усердно.

Американская Лошадь неподвижно сидел на своём коне долгих двадцать секунд. В течение этого безмолвия скауту показалось, будто самый буран перестал дышать. Наконец вождь ударил каблуками в бока чернявого, двигаясь вдоль цепочки к пони, стоявшим ближе к Пересу.

Почти поравнявшись с укрытием Переса, вождь глухо произнёс:

— Хопо. Хукахей. Двинулись.

И в тот же миг дерзкий круп резвого жеребчика оказался едва в шести футах от обезумевшего носа Малыша Кентаки.

— Хопо. Хукахей. Двинулись! — Никогда ещё команда не исполнялась столь рьяно. Все — индейцы, кобылы, мерины, жеребцы скаут и вождь — рванули с места одновременно.

Малыш Кентаки пулей вылетел из-под ветвей ели, укрывавшей его и Переса, засыпав снегом с ног до головы шестерых ближайших к нему индейцев. Как только он кинулся вперёд, Перес рванулся вслед, сжав кулаки на развевающейся гриве, длинными ногами вскакивая на спину нападавшему коню.

Он и не пытался направлять обезумевшее животное, позволив ему во весь мах ударить военного вождя в спину. Почти три четверти тонны откормленного тела жеребца ударили в восемьсот футов отощавшего за зиму индейского конька, и результат был предопределён. Чернявый, заржав, полетел вверх тормашками в снег, а Американская Лошадь за ним, где-то запутавшись у него между ногами. Малыш Кентаки, вместо того чтобы задержаться и затеять драку, погнал без остановки дальше. И не случайно.

Вскакивая на рванувшегося вперёд Малыша, Перес выхватил из-под шубы длинный разделочный нож. И как только его лошадь упала на индейского конька, не раз, но три, четыре, пять раз пронзающее лезвие врезалось в круп испуганного жеребца. Действие жалящих уколов перенесло огромную лошадь прямо через поверженного врага и погнало вперёд, сквозь рассеянные ряды вражеского патруля.

Поуни Перес не был мальчиком, чтобы застрять, как обезьяна на лошади, посреди лошадиной драки, если острый нож и крепкая рука способны были доставить его дальше. Особенно когда ему предстояло проскакать сто девяносто миль с подобным «почётным эскортом» позади — уже в самом начале дороги. Повернувшись в седле, Перес откинул назад голову и испустил протяжный победный волчий вой, по обычаю племени конокрадов-поуни. Позади, по мере того как ход скакуна выравнивался, он различал звуки начинаю щейся погони — звуки, которые его сейчас меньше всего заботили. Ещё не родилась та индейская лошадь, что могла бы поймать мощного коня, на котором он сидел. После первых тридцати прыжков скаут пустил коня в галоп.

Теперь уже явно светало, хотя рассвет выглядел серым и худосочным из-за буранного савана. Недолгие затишья в снежной буре дали ему проскочить мимо спящих палаток осадных порядков сиу. Несколько до свету поднявшихся стариков, ковылявших по лесу в поисках хвороста для утреннего костра, были единственными свидетелями скачки Переса через лагерь. Они кинулись врассыпную, ища укрытия в ближайшем типи, и, когда конь оставил позади последние из палаток, Поуни испустил ещё один презрительный волчий вой.

Короткий просвет ранним утром двадцать второго декабря замкнулся, словно ловушка, за Пересом, когда он покидал индейскую деревню. Весь этот день и следующую ночь он скакал на юг в промёрзлой тьме, которая мало изменялась с наступающим рассветом или уходящим днём. Дважды он останавливался, чтобы накормить всухомятку тяжело дышавшего жеребца, тщательно отмеряя порции овса, смешанного с его собственными галетами, резаным мясом из левой парфлеши. Вторые день и ночь прошли как и первые, а вслед за ними начался третий день.

Эта скачка Поуни Переса на юг от форта Уилл Фарни, сквозь слепоту бурана северных степей навсегда останется для Запада одновременно гордостью и тайной. Люди и лошади обычно кружат в буране, блуждая на ощупь, но Малыш Кентаки и его всадник проложили путь прямой, как цепь землемера. Семьдесят два часа, сто девяносто миль, одна лошадь, один человек, не разводя костра; в пищу — галеты, резаное мясо, сухой овёс да снег — вот как это было!

Чувства притупляются в буране, а инстинкты глохнут в обступающей тьме. Ноздри слипаются, глаза, рот и нос забивает смёрзшийся снег. И постоянно — бесконечный стон и вой ветра стоит в ушах человека, хлещущий коня, вертящийся, стучащий, толкающий, пока голова у всадника не закружится от шума, а конь не начнёт спотыкаться от неослабной силы ветра.

Не удивительно, что Запад всё ещё дивится этой скачке. Истовому мужеству одного человека и одной лошади — мрачного мужчины неопределённого происхождения и голубых кровей скакуна из Кентаки. И правда, странными они были спутниками, проскакавшими по одной из длиннейших в истории фронтира забытых теперь троп. Будь Поуни Перес белым человеком, мы знали бы его имя так же, как знаем Кастера или Кита Карсона, но в истории не было места для полукровок…

Шёл третий день. Перес, чувствуя злобные укусы холода, знал, что солнце уже село и надвигается ещё одна ночь. Внезапно сквозь круговерть снега впереди обозначился Мьюлшоу-Крик. Скаут знал этот брод, где тракт на Вирджинию-Сити пересекает ручей, как вы знаете свой собственный двор. За ним, пока ещё невидимая за стеной снега, стояла бревенчатая хижина и прилежащий загон телеграфной станции.

Теперь настало время слезать с коня и двигаться осторожно. Ибо если вдоль тракта на Вирджинию-Сити и было место, более пригодное для засады сиу, Перес о нём не ведал. Индейцы скорее всего накроют станцию целиком, словно одним одеялом.

Всё же, несмотря на глубину снега, можно было прокрасться благополучно. Самым досадным было бы получить пулю от какого-нибудь напуганного пехотинца, приставленного для охраны маленькой станции.

Перес с облегчением слез с Малыша Кентаки. Они победили! Мысль об этом пронзила как электрический разряд. Они прорвались сквозь враждебных воинов Неистовой Лошади. Они превозмогли стужу. Они одолели и индейцев, и буран.

На вид Перес не был симпатичным человеком, но ухмылка, прорезавшая промёрзшее лицо при виде брода Мьюлшоу, светилась настоящим счастьем. За этим бродом был и огонь, и пища, и тёплая постель для него, горячие отруби и уютное стойло для огромного коня, внутри которого всё дрожало от напряжения. Но ещё важнее, что за этим бродом находился телеграф, способный отправить известие о беде, постигшей форт Фарни, стоявшим в готовности войскам в форте Лоринг — несомненно, уже уведомленным донесением Бэйли и О’Коннора. Войска пройдут сквозь снег по тракту Вирджиния-Сити, чтобы достичь осаждённого гарнизона полковника Фентона как раз накануне того, как там иссякнут топливо, порох и воля к сопротивлению. Подмога из форта Лоринг означала решающее слово в споре жизни и смерти для странной рыжекудрой девушки, чьи страстные обещания он увозил с собой.

Пока Перес брёл, спотыкаясь, вниз к броду, он думал только о Луре Коллинз. Радость, какую подарила ему эта девушка, и теперь ещё переполняла его, да что там… Да рядом с тем счастьем и этот заледенелый пень, в какой превратилась его левая нога, казался мелким неудобством, занемевшие на морозе руки и лицо — простыми шрамами, которые выносят с усмешкой и пожиманием плеч. Она будет его женщиной. Она обещала ему это при расставании. Только это и значило что-то теперь — это, да тот невероятный факт, что она была белой женщиной!

Позади скаута плёлся наполовину ослепший от усталости Малыш Кентаки. Раз он упал на колени и сполз бы наземь, но человек тут же оказался рядом, поддерживая голову, цокая языком, приговаривая что-то на немыслимом наречии: «Х’гун, Х’гун. Пошли, Малыш. Хопо. Хукахей. Оваммеке ваш-те. Мы уже прибыли, мой славный. Ну же. Малыш. Вставай. Хун-хун-хе! Легче, легче…» Большой конь поднялся тогда, затем двинулся вперёд, положив голову на плечо человека, с блуждающим взглядом, высунув язык, бессильно повисший между жёлтыми зубами.

Они перебрались через ручей и уже поднимались на тот берег. Они победили — человек и лошадь. Волчья ухмылка Переса так и не сходила с его лица. Малыш Кентаки почуял торжество в душе человека и пошёл бодрее.

Впереди на тропе возник небольшой холмик снега. В усталости, нехотя обходя его, скаут споткнулся и упал ничком на второй холмик, скрытый за первым. С притуплённым любопытством Малыш Кентаки потянулся вниз, чтобы обнюхать препятствие, помешавшее всаднику. Его чёрная морда, свободно отбрасывая корку снега, застыла. Затем тонкие ноздри расширились, по мере того как учуяли запах. Встав на дыбы, жеребец отшатнулся прочь от неподвижного белого холмика, блуждая глазами, пригнув уши.

Перес поднялся из снега вовремя, чтобы заметить испуг коня; он потянулся, чтобы расчистить снег на том месте, какое обнюхивало животное.

Узкие глаза скаута слегка округлились. Бэйли по прозвищу Грязнуля Чарли никогда не казался ему приятным на вид человеком. И всё же теперь, глядя на него в задумчивости, Перес решил, что он выглядел с волосами на голове лучше, чем без них.

Осматривать первый холмик теперь уже не было нужды, но скаут сделал это со всей тщательностью. Бивер О’Коннор выглядел не лучше Бэйли, поскольку его «причёска» была ещё грубее. Работу сделали либо в спешке, либо в темноте, размышлял Перес, ибо изрядная прядь песочного цвета волос осталась на черепе, ухарски свисая поверх его широко раскрытого левого глаза.

— Никудышная работа, — заметил Перес с отвращением. — Скорее всего шайены, — проворчал он, подходя к Малышу Кентаки. — Они словно не могут взять в толк, что скальп сначала надо отрезать, прежде чем его можно снять. Хау, Малыш. Ваш-те, ваш-те. Легче, легче.

Скаут уже знал, что обнаружит впереди на снегу. И через несколько минут он стоял, разглядывая обгоревшие развалины станции Мьюлшоу. Сгоревшие тела четырёх солдат лежали, скрючившись, изуродованные. Левые руки всех троих были отрезаны пониже локтя, выдавая личности участников набега, — это были шайены, как и полагал Перес.

— Маленький Волк и его парни, если не ошибаюсь, — произнёс скаут вслух. — Интересно, почему они не тронули четвёртого?

Перевернув труп пехотинца носком сапога, он понял, в чём дело. На шее мертвеца висел серебряный крест, тонкая цепочка которого тускло посвечивала в уходящем свете.

— Ай-яй! — воскликнул Перес. — Точно, Маленький Волк.

Отрубать левую руку — одну кисть или по локоть — было отличительным признаком племени шайенов, которого не следовало смешивать с обычаем их родичей сиу — перерезать горло от позвонка до позвонка. По этим признакам здесь, на мёртвых телах Мьюлшоу-Крик, Перес различал личность убийц так же безошибочно, как если бы был свидетелем резни. Таким же образом мог он догадаться и о личности их предводителя — по почтению, оказанному солдату-католику. Все степные индейцы побаивались человека, носившего крест, хотя никто из них не почитал его так неуклонно, как Маленький Волк. Он был, вероятно, самым жестоким мясником среди Режущих Руки, но его личным талисманом был крест, и потому он никогда не выходил на военную тропу без знаменитого серебряного креста длиной в целый фут — креста, который был его излюбленным амулетом.

— Надеюсь, вы, ребята, уже кончили дрыгаться, прежде чем потеряли свои пальцы, — проговорил Перес, быстро отворачиваясь от хижины. Сделав это, он обнаружил, что Малыш Кентаки всё ещё с любопытством поглядывает на неподвижно распростёртые тела. — Я говорил, что тебе придётся привыкать к телам на снегу, ты, трусливый вороний корм. Двинули. Пора испаряться отсюда, прежде чем шайены не отправили нас боевым топором в дорогу по тому же билету, что и этих ребят.

Прежде чем сделать паузу, Перес оставил пять миль между собой и станцией. Он вёл Малыша Кентаки весь этот путь в поводу, невзирая на опасность индейского нападения и на взрывную мощь бурана. Дело было не в чувстве жалости к измождённому коню. Он шёл пешком потому, что знал — лошади удастся восстановить дыхание только после пятимильной прогулки шагом. И знал, что в лошади был его единственный шанс проделать оставшиеся тридцать пять миль до форта Лоринг. Без Малыша Кентаки, который доставит его туда, Перес останется лежать точно таким же белым холмиком на тропе в форт Лоринг.

Выгул отнял час ценного времени, но по истечении его конь перестал всхлипывать, вдыхая воздух, а отмёрзшая левая нога скаута ожила по крайней мере по колено.

Он скормил коню остатки галет, влив половину оставшегося виски коню в горло вслед за бисквитом. Прикончив флягу сам, он расседлал коня, сняв седло, патроны, парфлеши, карабин Даффи, собственные кольты. Всё это он быстро спрятал, пометив место, до скорого возвращения.

Оставив только винчестер с обоймой пуль внутри, он вскочил на коня, пустив его по тропе самой быстрой побежкой, на которую были способны налитые свинцом ноги жеребца. Малыш Кентаки ответил ему всеми остатками сил своего большого породистого тела, но, всё же тронувшись в путь, он шёл неровно. Ощущая перебои в биении его большого сердца и неровный трепет лёгких у себя под ногами, Перес знал, что едет уже на мёртвом коне.

Всадник не оставляет тени во время бурана, но, когда Перес пустился в путь, одолевая эти последние мили по тракту на Вирджинию-Сити, за ним следовали неотступно не одна, а тридцать одна тень.

Пятью милями позади, на станции Мьюлшоу, шайен по имени Маленький Волк неподвижно стоял с боевым отрядом, разглядывая свежие следы человека и лошади. Оставшаяся северная стена конюшни сохранила следы от скрывавшего всё бурана. Они вели на юг по тракту Вирджиния-Сити, исчезая в глубоком снегу.

Присев на корточки перед ними, трогая пальцами и нюхая впадины, внимательно прищурив глаза, скорчился умудрённый воин. То был сущий карлик, не выше холки малого пони, Тонкаша — Красная Мышь — лучший из шайенских следопытов.

— Акичита? — лаем раздался вопрос Маленького Волка.

— Нет. Не солдат, — маленький человечек дёрнул плечом. — Белый скаут.

— Давно?

Опять высохший воин дёрнул плечом.

— Кто может сказать? След остывший.

— Запах есть?

— Немного.

— Значит, сегодня? Он прошёл здесь сегодня?

— О, сегодня точно.

— Если его лошадь устала, мы можем его поймать?

— Почему нет?

— Тонкаша сказал: «Почему нет», — отозвался Маленький Волк, обращаясь к ожидавшим воинам. — Пошли. Пошли за ним.

В течение секунды возле обгорелых стен станции Мьюлшоу снова никого не было.

Зимний бал для младших офицеров был событием, отметившим пик светского сезона в форте Лоринг, допустим избитое выражение, но ведь то был заурядный бал.

Форт Лоринг вырос. Он не был уже аванпостом на опасной Границе, не был пристанищем для горстки измотанных солдат, отражающих тысячи враждебных индейцев, роившихся на старом пути, вдоль тракта Талисман. Конечно, Красное Облако, Неистовая Лошадь и Сидящий Бык — всё это были знакомые имена. Конечно, обозы поселенцев, пытаясь подняться по закрытым для них порогам реки Паудер, по-прежнему садились на «краснокожие» подводные камни, ограждающие её протоки. Но не в форте Лоринг. То было далеко, за целые дни пути, где-то на этой безумной Северной Тропе. Кажется, её называют трактом на Вирджинию-Сити? Что-то вроде этого. Ну, неважно. То было за пределами форта Лоринг — за миллионы миль — ну, в общем, за двести двадцать шесть. Какая разница.

Сейчас, в одиннадцать тридцать ночи, 24 декабря, величайшим событием был бал младших офицеров. Всё шло превосходно. Огни, смех, шампанское, танцы; статные мужчины в форме, красивые женщины, аромат духов в воздухе. Вся радостная атрибутика гарнизонного бала в Сочельник сверкала и отдавалась эхом в мерцающих окнах. Что до того, что за окнами завывал жесточайший за последние десять лет буран, врываясь в ровные усилия военного оркестра? Ведь был Сочельник!

За двести тридцать шесть миль к северу Сочельник пришёл и в другой гарнизон. Там тоже были огни — мерцание одинокой печки в опустевшей ротной кухне. Там были и женщины, но они не блистали красотой и не танцевали. Они сидели сжавшись, неподвижные, словно глиняные куклы, ожидая в недрах порохового погреба боевого клича, который означал бы, что индейцы прорвались за ограду, и послужил бы сигналом для взрыва, который разнесёт брёвна погреба в мельчайшие щепки.

Там были мужчины в форме, но не блещущие выправкой, и они не смеялись. Они «откапывались». Они отбрасывали снег, засыпавший снаружи брёвна ограды, чтобы не дать притаившимся сиу ворваться внутрь поверху, по кромке растущих сугробов. Откапывались с молитвами и проклятиями. С проклятиями, потому что никто из них не нашёл в себе смелости отправиться за помощью в форт Лоринг; потому что эта Коллинз выпустила вон своего чернобородого любовника; потому что из всех мужчин, способных остаться в живых, единственный шанс на это принадлежал человеку, который завёл майора Стейси в гибельную ловушку и довёл их до нынешнего безнадёжного положения. С молитвами о том, чтобы Господь в эту ночь рождения своего единственного Сына возлюбленного избавил бы их от краснокожей опасности, что нависла там, за пеленой бурана.

А за шесть миль к северу от форта Лоринг человек, которого они проклинали, и спаситель, о котором они молились, ехал верхом на умиравшей лошади вдоль обледенелой реки Северная Платт. Пять миль. Четыре. Три. Две. Одна. И вот наконец бледные-бледные сквозь прорезавшуюся брешь в буране забрезжили огоньки форта Лоринг.

Полночь — двенадцать ноль-ноль. Смена партнёров. Полковник Джеральд Бойнтон только что сплясал мазурку с очаровательной женой капитана Суиннертона. Весь зал в восторге аплодировал им.

И тут на свет ламп, в тепло и аплодисменты явилась фигура пришельца из другого мира.

Двое протестующих сержантов преградили ему путь, когда он входил. Он отшвырнул их прочь, словно разъярённый медведь. На середину, в опустевший круг пространства, шёл он, ковыляя, спотыкаясь; чудовищная фигура без шапки, в мохнатой шубе из волчьих шкур; замёрзший, рождённый бураном призрак. От сбитого в лёд снега на его бороде до снежных сугробов на подбитых бизоньей кожей сапогах — нечеловеческое, фантастическое наваждение.

Женщины отпрянули, затаив дыхание; мужчины застыли в нерешительности и удивлении.

Фигура в центре танцевального круга застыла, шатаясь, руки бесцельно шарили, словно две огромные парализованные дубины, длинное лицо напоминало череп, поворачиваясь вправо и влево, чёрные от мороза губы бесшумно шевелились.

Одинокий голос нарушил молчание.

— Бедняга ослеп. Он ничего не видит!

Тут мужчины рванулись вперёд, окружив Переса.

— Господи! — выдохнул молодой лейтенантик, отдёргивая руки от шубы скаута, — одежда замёрзла на нём!

— Оставьте одежду как есть. Принесите одеял и посадите его вот здесь на стуле у камина. — Приказы полковника Бойнтона звучали отрывисто. Капитан с мрачным лицом вложил флягу в руку начальника.

— Быстрее, влейте в него виски, сэр. Этот человек умирает. Где майор Джонстон?

Гарнизонный врач пробился вперёд.

— Здесь, — отвечал он, быстро склонившись над распростёртым человеком. — Оставьте его там, где он сейчас. Не придвигайте к печи. Если он оттает слишком быстро, потеряет лицо целиком. Дайте мне эту флягу.

Все молча столпились вокруг.

— Кофе! Чёрного, горячего. И быстрее!

Глотнув виски и вскоре затем обжигающе горячего кофе, Перес очнулся. Глаза его раскрылись, в них появился слабый блеск. Растресканные губы зашевелились.

— Кто-нибудь позаботьтесь о лошади там, снаружи…

— Дайте мне ещё раз флягу, — приказал майор Джонстон тихо.

Один из сержантов, что вошли вслед за Пересом, медленно вымолвил, пока врач вливал ещё виски в горло скаута:

— Конь мёртв, мистер. Он пал прямо там, где вы оставили его, за этой дверью.

Лицо Переса покривила гримаса, он сплюнул на пол виски пополам с кровью.

— Прочь, оставьте меня. Всё в норме. А теперь слушайте… — Слова с остановками пробивались сквозь губы, синие от стужи. — Форт Фарни в осаде. Две тысячи индейцев. Сиу, шайены. Неистовая Лошадь. Они вырезали Стейси и с ним восемьдесят человек. Засада. Гребень Скво-Пайн.

— Господи Боже, — в тоне Бойнтона звучало недоверие. — Когда?

— Три дня назад.

— Три дня! Вы проскакали от Фарни сюда за три дня? В такой буран?

— Я здесь, — возразил Перес мрачно.

— А посылали ли телеграмму из Мьюлшоу? — послышался вопрос капитана с фляжкой.

— Её перехватил Маленький Волк. Вырезал всех.

— Фляжку! — рявкнул майор Джонстон. — Он снова отходит.

— Никуда я не отхожу, — скрипнул зубами Перес, — а вот вам, полковник, надо бы кое-куда идти, да поскорее. Там осталось дров всего на неделю. Когда они кончатся и буран занесёт их, сиу всех возьмут. Может, до тех пор вам удастся опередить Ташунку ради вашего друга Фентона.

— Но послушайте, я не смогу довести колонну до Фарни в недельный срок!

— Вам лучше всего попытаться, — скаут ловил ртом воздух, борясь с тенями, которые словно решились встать между ним и его слушателями. — Они продержатся до этого. Старик будет драться, и этот Хау… этот Хауэлл, — он встряхнул головой, заставляя себя говорить, — этот крепче прокипячённого сапога.

— Он снова в забытьи, полковник, — заметил врач ровно, когда голова несчастного откинулась. — Оставим его в покое.

— Нельзя ли его снова привести в чувство? — Вопрос командира выразил общее замешательство. — Мы ведь даже не знаем, как его имя и кто он такой.

Врач сердито взглянул на вопрошавшего, подумал было сказать что-то, но не стал; затем взял скаута за плечи.

— Ну же, друг, — мягко настаивал он, — придите в себя. Кто вы? Вы слышите меня? Кто вы?

Губы Переса с болью пошевелились.

— Джон Перес — белый скаут, 16-й пехотный полк.

— Ладно, — поднялся майор Джонстон. — Всё. Положите этого человека в постель — прямо здесь. Укутайте в одеяла. Никакого другого тепла. Пошлите кого-нибудь за моей сумкой. И расходитесь. Всё. Мне кажется, этот человек заслужил право умереть в мире.

Двое сержантов подняли скаута, лежавшего без сознания, осторожно, как дитя.

— Несите его, — приказал врач, проталкиваясь сквозь застоявшихся зевак.

Нервная молодая женщина отступила, пропуская мимо солдат с их достойной жалости ношей…

— Что за ужасного вида человек! — прошептала она возбуждённо своему мужу-лейтенанту. — Ни за что не поверить, а ведь он был белым человеком!

— На мой взгляд, чистый краснокожий, — заметил равнодушно молодой офицер.

Подобно Фентону, Бойнтон, по крайней мере, был компетентным человеком. Выйдя из форта Лоринг в два часа дня, он довёл свою колонну подкрепления по тракту Вирджиния-Сити до форта Уилл Фарни, уложившись в поразительный, пятидневный, срок. Фентон сидел без дров уже двадцать восемь часов, буран ослабевал, и сиу, не подозревая о наличии других войск ближе чем за двести тридцать шесть миль, неспешно продвигались, чтобы начать приятное занятие по сжиганию дотла фортификационного шедевра Фентона. Однако не успели они пройти в этом направлении дальше нескольких выстрелов, как явился следопыт от Маленького Волка с известием о приближении Бойнтона.

— Вождь с Орлами из форта Лоринг. Много солдат на конях. За одно солнце отсюда. Много также солдат, ходящих пешком. Сколько? Ах, да просто много. Правда, много. Волноваться больше не о чем — солдат много. Пошли. Пошли прочь отсюда.

Вслед стихающему топоту копыт этого посланца весь в мыле от быстрой езды прискакал индеец-оглала — от Американской Лошади.

— Идёт Орлиный Вождь. Конных солдат множество — что галок вокруг зелёно-пенной бизоньей лёжки. Ходящие пешком роятся, словно черви в желудке мёртвого пса. Их неисчислимо больше, чем просто много, коней и людей. Зрение шайена затмилось. Язык его скуп. Хопо. Хукахей. Пошли. Тотчас же!

Красное Облако знал правила военной игры слишком хорошо, чтобы не признать поражение, когда оно в упор глядит на тебя. Он увёл своих сиу, направившись назад, на Танг, часом позже после полученного от Американской Лошади известия. Чёрный Щит со своими минниконжу отправился следом. Белый Бык и его хункапапа, в свою очередь, также пустились в путь. Тупой Нож уже вывел своих шайенов на тропу, полагаясь на более раннее сообщение, пришедшее от Маленького Волка.

Ташунка Витко и его шесть сотен воинов-оглала из группы Плохие Лица остались одни и снялись с места лишь тогда, когда под утро на тридцатое число за шесть миль ниже по тракту на Вирджинию-Сити начали поблёскивать стволы карабинов кавалерии Бойнтона. Форт Уилл Фарни был спасён, но странный смуглокожий человек, принёсший ему спасение, лежал тихо на госпитальной койке в форте Лоринг, с бледным лицом, закрытыми глазами, с застывшим ртом. Если он дышал, покрывавшая его простыня не выдавала этого.

Врачебное заключение вытянулось длиной на целый фут, и человеку, обладающему достаточным мужеством, чтобы переварить такие термины, как «полная атрофия нижней конечности» и «частичное усыхание левой верхней конечности», без сомнения, всё становилось ясно. Но и заурядному уму легко было проглотить последнюю строчку без труда: «В резерв. Частичная инвалидность. Годен к нестроевой».

Перес, сидевший полностью одетым на краю госпитальной койки, с кривой улыбкой вернул листок майору Джонстону без всяких комментариев.

— Как вы себя чувствуете, Перес?

— Нормально. С медведем бы не схватился.

— Со временем станет лучше.

— Может, и так. Что сказал о моей судьбе Фентон?

— Что ж, мне пришлось сообщить ему о вашей нетрудоспособности.

— Ну, я думаю. Что-нибудь ещё?

— Сержант Даффи ожидает внизу с вашей лошадью и снаряжением.

Перес поднялся, зажмурив невольно глаза в тот момент, когда высохшая нога коснулась пола. Врач шагнул вперёд. «Постойте, дайте я вам помогу…»

— Не стоит, — скрипнул зубами скаут, отшатнувшись. — Вроде могу ступить на неё. Нужно же когда-то начинать учиться.

— Надо мне было, не слушая вас, отнять её, — сказал майор Джонстон, глядя с неодобрением на скрюченную конечность. — И руку тоже. Они вам ни к чему.

— Вы говорите, как белый, док, — усмехнулся Перес. — Забываете, что индеец садится на пони с правой стороны. Всё, что мне нужно от этой ноги — всего лишь поддерживать меня в стремени, когда я сяду верхом. Что же до руки, я приберегаю её для приятеля, который их собирает.

— Приятель, собирающий высохшие левые руки?

— Ага. Высохшие или здоровые. Лишь бы левые.

— Но кто же на свете Божьем, — с удивлением спросил врач, — станет коллекционировать левые руки?

— О, да любой шайен, док, — но я приберегаю эту для Маленького Волка. Я думаю, ему понравится, что она такая вся усохшая и причудливо-необычайная. Он большой знаток по этой части.

Когда Перес вышел наружу, Даффи экспансивно приветствовал его.

— Перес, дружок! Наконец-то. Хотя, честное слово, во имя всех святых, я не узнал бы тебя, если б не эти твои сатанинские баки. Что с тобой случилось, парень?

— А что случилось с тобой, Даффи? — Перес пристально на него посмотрел. — Я торчу в этой мясной разделочной уже почти с месяц, и ни души рядом не было.

— Ах, ну, Перес… видишь ли… — Солдат опустил глаза вниз, пошаркал тяжёлыми башмаками в неловкости. — Много чего здесь переменилось. Полковник Фентон отстранён от командования. Я нашёл себе одну вдовушку в жёны…

— Поздравляю, — проговорил скаут, сменив тон на спокойно-серьёзный. — А что миссис Коллинз, Даффи?

— Девушка-то? Ну, у неё-то дела отлично. Каждый норовит похлопать её по хорошенькой спинке за то, что она заставила тебя совершить этот перегон…

— Что, это она так говорит? Будто заставила меня сделать это?

Даффи вовремя взглянул на него, чтобы уловить молнию, промелькнувшую в чёрных зрачках глаз.

— Ну, не совсем так, парень. Я…

— Хватит пятиться задом, Даффи. — Большой рот Переса сжался. — Что ты там скрываешь? Насчёт девушки то есть?

— Да ничего в общем-то. Я бы не придавал этому значения.

— А я бы придал. — Голос зазвучал сухо, словно звук взводимого курка. — И именно сейчас.

— Ну, ладно, парень — Тон Даффи зазвучал печально. — Просто, видишь ли, она положила эти свои зелёные глаза на одного здешнего офицера, и…

— Бойнтон?

— Да, на полковника.

— И что?

— Отец Флэнаган повенчает их сразу после парадного построения сегодня утром. Мне очень жаль, парень. Ты вынудил меня сказать это.

— Всё в норме, Даффи. — Голос скаута снова стал спокойным. — Что-нибудь ещё?

— Господи, конечно. Чуть не забыл. Миссис Коллинз передала мне для тебя вот эту записку.

Перес взял конверт, засунул, не открывая, в карман охотничьей рубахи.

— Спасибо, Даффи. — Он отвернулся, взял в руки поводья живо откликнувшегося Сози. — Я передам от тебя привет Красному Облаку.

Сержант стоял, глядя вслед скауту, внезапно припоминая что-то ещё, им позабытое. Он поспешил за хромавшим Пересом, и голубые глаза его со значительным выражением расширились.

— Ты уж не покидаешь ли форт, Перес, а, парень?

— Не скорее, чем навострю лыжи. А что?

— Да простят мне небеса, я позабыл всё, о чём прежде всего другого послал полковник Фентон тебя известить!

— Ну?

— Ну, так нельзя тебе ещё уезжать, парень. Надо подождать до построения!

— Ха! Полковник Фентон — павший герой, и ему собираются трогательно помахать на прощанье ручкой. Можешь передать старику, что он волен оставить это построение себе, и…

— Да это не в его честь построение, парень. — Сержант-ирландец пустил в ход всю мягкую убедительность родной речи. — Это в твою!

Перес застыл неподвижно, до него медленно доходил смысл сказанного старым солдатом. Голос Даффи продолжал убеждать:

— Это ты герой, парень, и среди нас нет такого человека, который бы, стоя под стеной и окапываясь перед этими бойницами да читая молитвы, не знал бы этого.

Когда Перес посмотрел на сержанта, его чёрные глаза были темны, как угли.

— Я вовсе не герой, Даффи. Я совершил эту скачку просто, чтобы показать Фентону, да и остальным вам всем, что полукровка может сделать нечто, когда все остальные только плюхаются на живот да пускают ветры. — В голосе скаута зазвучала усталость, не горечь. — Я возвращаюсь к своему народу, Даффи, если они меня примут. Целых десять лет я пытался стать Пересом, а теперь попробую быть Поуни.

— Перес, послушай, паренёк. Полковник Фентон написал в Вашингтон об этой скачке. Правительство отправило тебе почётную благодарность и посылает щедрую сумму денег в придачу. Мы все очень гордимся и хотим поучаствовать в том, что тебе причитается. Не стоит тебе так поступать с нами — взять да уехать, парень.

Перес сдался на искренние и настойчивые уговоры.

— Хорошо, Даффи. Когда состоится построение?

— В десять тридцать. Значит, всего через полчаса.

— Я буду там. Так и передай Фентону.

— Спасибо, парень. Мы все так гордимся тобой!

Скаут похромал вокруг угла госпитальных бараков,

Сози — следом. Скоро он обнаружил то, что искал, — уединённое место у западной стены форта, где утреннее солнце могло согреть его застывшее тело. Присев неловко, сначала на одно колено, словно старая скво, он поудобнее опёрся о брёвна, пошарил рукой за пазухой и стал разглядывать маленький белый конверт. Когда наконец он открыл его, то принялся изучать написанное, наморщив лоб и время от времени водя по строкам пальцем. Губы его медленно двигались, повторяя каждое особенно трудное слово:

Скаут перечитал письмо трижды, каждый раз переворачивая его на другую сторону, словно надеясь обнаружить какую-то незамеченную приписку. Наконец вновь вложил его в конверт, сложив вдвое, потом вчетверо, очень тщательно.

Любопытная овсянка порхнула к нему с промёрзлой земли, усевшись рядом. Перес поглядел на неё, прикинул расстояние, решил, что слишком далеко; терпеливо дождался, пока оно сократилось. Кусок жевательного табака задумчиво переместился от одной скуластой щеки к другой. Как только ветер, освещение, дистанция и мишень совпали, Перес плюнул. Траектория тонкой струйки слюны была прямой, как полёт боевой стрелы. Точно! Ни капли не пропало зря.

Маленькая птичка хрипло пискнула, помотала оскорблённо головкой, рассерженно порхнула прочь. «Пусть это будет тебе уроком, — выговорил наставительно скаут, с трудом подымаясь на ноги. — Никогда не доверяй женщине — или полукровке».

Пехота, кавалерия, оркестр и знаменосцы описывали круг и поворачивали, двигаясь по вязкой слякоти парадного плаца. Позади Переса и Фентона сидели верхами капитаны Хауэлл и Тендрейк. За ними застыли безмолвные ряды героев форта Фарни.

На дальнем конце плаца располагалась другая безмолвная группа: женщины и дети, которые провели ту ужасающую неделю в пороховом погребе форта Фарни. Впереди всех, сияя рыжими кудрями на утреннем солнце, ждала Лура Коллинз, застыв и затаив дыхание.

И ещё одна группа смотрела на проходящие войска. Они сидели на корточках, ряд за рядом, завернувшись в одеяла; с неподвижными, как камни, глазами, сиу из агентства, которым разрешено было видеть разминку военных мускулов белого человека — вознаграждение за согласие на жалкие условия своего рабства.

Самая последняя, наименьшая группка, стоявшая на плацу, производила впечатление даже на сиу. На десять шагов впереди полковника Фентона и Поуни Переса сержант Орин Даффи неподвижно застыл, демонстрируя цвета штандартов 16-го пехотного полка и четвёртого кавэскадрона США. Позади Даффи с задрапированными в чёрное пустыми сёдлами стояли три кавалерийские лошади. Сёдла могли быть пусты, но имена, начертанные на них, никогда не забудутся. Майор Фил Стейси. Капитан Дж. К. Боулен. Второй лейтенант Баррет Драммонд.

Перес, глядя на всё это, видел перед собой одну только девушку с той стороны поля, с вьющимися по ветру рыжими волосами, с фигуркой, грациозной, как у лани.

Речь Фентона была сжатой. Он воздал должное героизму солдат и мужеству женщин форта Уилл Фарни, высоко отозвался о храбрости майора Стейси, отметил стойкость скаута Джона Переса и присовокупил к этому похвальное слово благородству и стати Малыша Кентаки, завершив всё искренней благодарностью в адрес полковника Бойнтона за успех военных действий.

После этого он вызвал Переса вперёд и быстро протянул ему длинный жёлтый конверт. В тишине, которая была столь ощутимой, что её можно было резать лопатой, Перес взял и мгновение нерешительно держал его. На конверте не было ни печатей, ни адреса, но внутри заключалось официальное признание его скачки, в самом деле присуждённое ему правительством из самого Вашингтона! Не диво, что Поуни Перес колебался, прежде чем распечатать его.

Наблюдая за ним, полковник Фентон находился в этот миг в не меньшем замешательстве, чем сбитый с толку Перес. Но если Перес был растерян оттого, что не знал содержимого конверта, Фентон переживал оттого, что знал его.

— Ну же, берите, — кривилась неловко его улыбка. — Это вам.

Скаут, сидя с высохшей левой рукой, безнадёжно повисшей вдоль тела, правой повозился с незапечатанным пакетом, наконец неловко раскрыл его. Внутри находились три купюры по сто долларов. И ничего больше.

— Примите поздравление, Перес. И всего наилучшего. И знаете, насчёт этих денег — я понимаю…

— Да, конечно. Я знаю. Не беспокойтесь вы об этом, полковник. — Каким-то образом ухмылка его вновь обрела свою силу. — Всё лучше, чем ткнуть в глаз кочергой. — В молчании, последовавшем за этими словами, он двинул лошадь через поле.

— Вот бедняга! — Подавленное проклятие Хауэлла донеслось до Тендрейка. — Что за дьявольский позор!

— В этом конверте лежали три сотни долларов, — пожал плечами бесстрастно его собеседник. — Вероятно, больше, чем он когда-либо видел. Он загуляет на них, как всякий полукровка, и, проснувшись, станет думать, что прекрасно провёл время!

Усмешка Хауэлла была едкой.

— Триста долларов — за человечью руку и ногу? За спасение полутораста жизней белых людей? За то, что сиу и шайены лишились величайшей победы, о какой могли только мечтать?

— Я могу ещё кое^:что добавить к вашему «справедливому негодованию», — подбросил Тендрейк углей в жар его сарказма. — Двести долларов из этих денег — всего лишь зарплата, что ему причиталась за последнее время. Я сам выписывал документы. Правительственное постановление касалось только одной сотни.

В ответ Хауэлл резко вскинул правую руку к голове, салютуя отъезжавшему скауту.

— Ну а это к чему? — осведомился в раздражении Тендрейк.

— Это, — медленно промолвил его собеседников честь храбрейшего человека, какого я когда-либо видел, — белого, полубелого — всё равно.

Поуни Перес «въехал» в короткую историю форта Фарни в одиночестве. Точно так же он и выехал из неё. Его отбытие из форта Лоринг прошло столь же незамеченным, как и его появление. Даже погода, словно сговорившись создать видимость подобия, сгустила свинцово-серый фон снега, внезапно подкравшийся с гор Бигхорн, чтобы угрожающе скопиться позади флангов Ларами, быстро загасив яркое солнце плац-парада.

Капрал Сэм Бун подошёл к низкому крыльцу квартиры миссис Луры Коллинз, сутуля плечи на крепнущем ветру, постукивая каблуками, чтобы согреться.

— Прошу прощения, мэм. Я Сэм, э-э… то есть капрал Бун. Приятель Поуни, мэм. Он оставил мне этот конверт, чтоб вам передать.

— Пожалуйста, заходите, Сэм, — девушка взяла конверт, посторонилась, пропуская солдата. — Мистер Перес как будто скоро покидает форт?

— Он уже уехал, мэм.

— Ах, неужели? В такую бурю!

— Буря, да только не для него, мэм. Он ездил и в худшие. — Худощавый капрал глядел девушке прямо в глаза.

— Да, — зелёные глаза опустились. — Я знаю.

— Да уж верно, знаете, мэм.

— Я хотела повидать его. — Слова казались столь же мягкими, как и губы, произносившие их. — Он так внезапно покинул плац-парад. Я пыталась привлечь его внимание, но он не хотел смотреть на меня. Он не хотел смотреть ни на кого, Сэм. Что с ним случилось?

— Я не знаю, мэм. Эти полукровки очень странные.

— Вы говорите, что были его другом, Сэм. Неужели он вам ничего не сказал?

— Что ж, мэм, у него не было настоящих друзей, кроме этого другого скаута, м-ра Клэнтона, которого убил Неистовая Лошадь. А среди прочих, думаю, только я да Даффи — мы лучше всех его знали.

— Но объяснил ли он хоть что-нибудь, Сэм?

— Нет, мэм. Он дал мне и Даффи каждому по стодолларовой бумажке. Потом попросил передать этот конверт вам. Вот и всё. Может, вам лучше поглядеть, что внутри, мэм. — Лура Коллинз кивнула с отрешённым видом.

— Он был таким странным, таким резким человеком. — Длинные пальцы распечатывали конверт. — С ним я всегда чувствовала себя как-то неловко…

— С ним многие из нас чувствовали себя неловко, мэм. Так уж ему было свойственно.

— Нет. — Долговязый горец подумал, что слова девушки так же неслышны, как снежные хлопья, падающие на круп лошади. — Нет, не свойственно, Сэм. Я до сегодняшнего дня не понимала, как на самом деле чувствовалось при нём. — Она помолчала, и зоркий глаз горца уловил блеск набежавшей слезы. — Ах, Сэм! Рядом с ним становилось стыдно за себя.

— Я, пожалуй, пойду, мэм. Не годится мне здесь показываться. Я…

— Подождите, Сэм. — Конверт был уже открыт, а голос девушки сделался вопрошающим. — Но ведь в нём ничего нет! Просто чистый клочок бумаги. Ни слова. Я не понимаю…

— А я понимаю, мэм. Насчёт письма то есть. — Ленивый голос южанина звучал извинением. — Поуни, он ведь не умел писать. Так и не выучился.

Перес проехал по тропе пять миль, затем повернул к северу, по пересечённой местности. Существовал прямой путь к станции Мьюлшоу, в стороне от безлесной долины Платт, который сокращал обычную дорогу миль на десять. Если он хотел добраться туда, где спрятал своё снаряжение, до наступления темноты, ему следовало поторопиться. Едва он пустился по короткому пути, как нависшая хмарь со стороны Бигхорна сомкнулась вокруг него и первые крупные хлопья застлали глаза.

Всю вторую половину дня он ехал на север, а снегопад всё усиливался, тогда как температура неуклонно падала. К четырём часам дня, приближаясь к своему тайнику, Перес ощутил, что непогода разошлась вовсю и ещё — что он, трясясь и раскачиваясь в седле, совсем болен.

Дважды по пути ему пришлось останавливаться — его рвало; во второй раз из желудка не вышло ничего, кроме тонкого жёлтого с красным сгустка. Уже с час он кашлял — глубоким лающим кашлем, от которого грудь болела, а тело покрывалось испариной. Утирая рот после последнего приступа, захватившего его минут двадцать назад, он обнаружил, что на тыльной стороне руки остался след ярко-красной слизи.

Но не только изнурённое тело скаута было больным. За последние два часа сильно сдали нервы. Каждый естественный предмет на тропе наводил на него ужас. Заснеженный куст можжевельника, нависший у поворота, заставлял его гнать Сози с тропы в чащу леса, коричневый кролик, выскочивший из-под холмика травы, — судорожно хвататься за винчестер под коленом. Начиная с того момента, как Перес сошёл с тракта Платт по пути из форта Лоринг, он никак не мог избавиться от ощущения, что за ним следят. Вновь и вновь он делал петли, возвращаясь назад, залегая в засаде по собственному следу. Но никого не было. Ни хруста ветки, ни крика совы, ни фырканья лошади.

Наконец он понял, что никого и быть не могло. Только ветер, да снег, да одиночество — и нервы.

Так было несколько часов назад, ещё до рвоты и кашля. Тогда он не чувствовал себя больным. Теперь он знал, что болен всерьёз. И знал, что всё то, что ему казалось и слышалось, было лишь отзвуком крепнущей в нём болезни.

Первый раз в жизни Пересу нужно было бороться со страхом — пустым, паническим ужасом — какой приходит к сильному человеку, когда в нервных рудах, прежде всегда выплавлявших чистое железо, иссякает мощная жила. Этот вздох неподалёку справа вовсе не был конским. Этот тошнотворный скрип не был скрипом замёрзшего седла. Этот изменивший очертания силуэт там, впереди, не был конным воином, ожидавшим в неподвижности, за пеленой снега.

Полукровка скрипнул зубами, вынуждая свою руку не браться за винчестер, и коленями направил Сози вперёд, на поляну, по ту сторону которой находился его тайник. Теперь он оказался в открытом месте. На поляне. И этот изменивший очертания силуэт там, впереди, действительно был конным воином, ожидавшим за пеленой снега!

Сози остановился с пылающими ноздрями, прижав уши. Перес сидел на нём неподвижно, наклонив голову вперёд, горбя плечи. В чёрных глазах, помутневших от лихорадки, всё же отразился блеск узнавания при появлении старого знакомца.

— Хохахе, — сказал Американская Лошадь. — Добро пожаловать в наш типи! Мы ждали тебя.

Теперь вокруг себя скаут мог различить уже других, призрачных воинов, восседавших верхами на неосязаемых конях, серых, почти нездешних в нервном свете сумерек: Лосиный Народ, Малый Медведь, Безумный Типи, Большой Горб, Хвостатый Бык; все, все старые друзья. Ему не нужен был быстрый взгляд через сгорбленное плечо, чтобы понять: сзади него ждут другие. Тусклое поблёскивание серебряного креста, попав в поле зрения, проникло в сознание: Маленький Волк, шайен, стоял там вместе с Тонкашей, Малышом, Красной Мышью, что ухмылялся рядом, а с ним и тени дюжины других, толпившихся по краям.

— Уойонихан, — возвратил Перес приветствие Американской Лошади, дотронувшись высохшей рукой до лба. — Уолакота. Хун-хун-хе. Я вернулся домой, к своему народу.

— Хохахе! Добро пожаловать! — рявкнул Маленький Волк и выстрелил ему в спину.

Скаут застыл, полуобернувшись в седле, обращая лицо к шайену. Дюжина вспышек оранжевого цвета по краям поляны. Звук свинца, впивавшегося в тело Переса, всего на полсекунды задержался за звуком выстрелов. Правая рука Переса скользнула за пазуху шубы, поколебалась упала вниз крепко сжатой в кулак.

Сози, не обратив внимания на стрельбу, начал заинтересованно подходить к заржавшему жеребцу Американской Лошади. Тело Переса покачнулось, заваливаясь на холку, сползло по правом боку лошади, проволоклось несколько футов в стремени, освободилось совсем и упало, застыв в снежном сугробе.

Тогда индейцы столпились вокруг него, спешились. Маленький Волк завладел левой рукой полукровки, почти вытащив его тело из-под снега, и широкий охотничий нож блеснул в воздухе. Высокая тень упала между ним и скаутом. Маленький Волк сердито обернулся, когда удерживающая рука поймала его руку.

— Ташунка Витко сказал «нет». — Американская Лошадь был невозмутим. — Ташунка говорит: это была великая скачка. Он сказал — оставь ему руки, чтобы править лошадью на вечной тропе.

— И волосы тоже? — вызывающе потребовал ответа шайен.

— О волосах он ничего не сказал, — пожал плечами сиу.

Нож Маленького Волка нырнул вниз ещё до того, как Американская Лошадь замолчал. Резким толчком вождь шайенов отшвырнул от себя лишённое скальпа тело, послав его прочь ударом ноги. Безвольная фигура полетела в сугроб с такой силой, что сверху, с огромной ели, обрушилась лавина снега, и, когда она осела, на виду осталась лишь безвольная правая рука скаута.

— Рука всё равно никуда не годилась. Вся скрюченная! — заключил Маленький Волк. — Хопо, двинулись.

— Хукахей, — согласился Американская Лошадь. — Двинулись. Холодает.

Копыта исчезающих коней подняли ветер, и прибывающий снег начал своё милосердное дело, скрывая последние очертания тела, лежавшего под елью. Маленький вихрь закурился над распростёртой рукой, капризно дёргая за скомканный клочок бумаги, зажатый в холодеющих пальцах. Секунда-другая — и тот был почти свободен. Ещё секунда — и он покатился по мёрзлому насту поляны, сморщенный, величиной с орех, шарик зелёного цвета. Зацепившись за нижние ветки полыни, он застыл неподвижно.

Вот налетел вороватый снежный вихрь, налетел в последний раз, подхватывая стодолларовую бумажку и погребая её ещё до того, как она прекратила своё движение.