"Эсэсовцы под Прохоровкой. 1-я дивизия СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер» в бою" - читать интересную книгу автора (Пфёч Курт)
День пятый 6 июля 1943 года
Его разбудил лязг танковых гусениц. Он глянул на часы: почти полночь. Эрнст сунул ему под нос зажигалку и улыбнулся:
— Возьми за ухом.
— За ухом? Что за ухом? — удивленно спросил Блондин. Эрнст вытянул у него из-за уха окурок и вставил его Блондину в губы.
— Можешь дымить один?
Мимо проезжали «Тигры». Блондин скривил лицо. Всякий раз, когда он слышал мерзкое скрежетание и лязганье гусениц, у него мурашки пробегали по телу со спины, через темя на затылок. Кожа съеживалась, и он становился словно собака, у которой шерсть встала дыбом, но не от злобы, а от страха. Затарахтел мотоцикл с коляской. И голос позвал:
— Эй, вы, сони! Приехало бюро добрых услуг!
— Да это Дори! — Эрнст вскочил и закричал в ответ:
— Дори! Мы здесь!
Мотоцикл снова затарахтел, подъехал ближе и остановился. Тень соскользнула с сиденья и подняла очки на каску.
— И как ты сразу нас нашел, Дори? И без поломок! Что скажешь по этому поводу, Цыпленок?
— Просто мастерство, Эрнст, а может, и что-то другое?
— Случай, — улыбнулся мюнхенец. — Просто случай.
— На самом деле так, — проворчал Дори.
— Что на самом деле?
— Точно так, как мне сказали из третьей, что наш отряд лежит перед танками и что два невероятных придурка — там же. — Дори улыбнулся: — Описания личностей лучше и быть не могли.
Остановились вездеходы «Штейр». К ним побежали солдаты. Загремели котелки. Возбужденный шум приглушенных голосов.
— Боеприпасы и жратва доставлены, — сказал Дори, показав на темные силуэты машин.
— И это ты говоришь только сейчас? — разозлился Блондин и собрался бежать к машинам. Эрнст удержал его:
— Цыпленок, дай Дори сигарету «с родины».
— Да, но… — Он прикурил сигарету. Эрнст сел на сиденье водителя задом наперед, а Блондин прислонился к заднему сиденью. Дори зарылся в коляске и достал оттуда, наконец, и поставил на землю две коробки с пулеметными лентами, а рядом положил несколько дисков к русским автоматам.
— Снабжение для Пауля и Петера.
За ними последовали две буханки хлеба и две банки тушенки.
— Специальный рацион из твоей бельевой сумки, Эрнст.
Два котелка — у Эрнста загорелись голодные глаза, и он облизнул губы. И снова непередаваемый голос Дори:
— Жирный гуляш для господ!
Он осторожно приподнял из коляски термос и прошептал:
— Чай, господа. К сожалению, термос не полный, хотелось бы заметить. А теперь — сюрприз! Смотрите, вы, стоптанные сапоги, что привез для вас дядя Дори! — Он вытянул руки перед Эрнстом и Блондином с лимонами на ладонях. Когда оба снова обрели дар речи, Блондин хлопнул Эрнста по плечу и рассмеялся:
— Дори конкурирует с тобой! Смотри, он еще превзойдет тебя!
Эрнст кивнул, покачал головой, как лунатик, и прошептал:
— Такого, дорогой мой, я от Дори не ожидал! — При этом он не забыл переложить консервы в свой футляр от противогаза.
Сначала они наполнили свои фляги, порезали лимоны и осторожно протолкнули их через горлышко, потом отпили по большому глотку, снова наполнили фляги и тщательно завернули крышки. Потом они мелко нарезали хлеб и насыпали его в котелки. Дори окликнул Камбалу и, когда берлинец наконец подошел, шикнул на него:
— Бери термос с чаем и раздай напиток. Если бы подошел пораньше, то эти, — он кивнул на Эрнста и Блондина, — столько бы не выпили.
Он прикурил сигарету «с родины» и стал внимательно смотреть, как Эрнст с Блондином уничтожали гуляш.
— После долгой прогулки на свежем воздухе так поесть особенно вкусно, — прочавкал Эрнст.
А Блондин рассмеялся:
— Лучше, чем в Белгороде, не так ли?
Эрнст пропустил шутку мимо ушей и обратился к Дори:
— Может, съешь чего?
— Нет, — усмехнулся тот. — Я уже сыт. А теперь — освободите место. Мне еще надо к ротному. Возить продовольствие — это моя частная инициатива.
Он подошел к мотоциклу, нехотя сел за руль и завел мотор.
— Сейчас же вернусь обратно.
Эрнст вымазал насаженным на кончик ножа куском хлеба соус от гуляша со дна своего котелка, прищелкнул языком и удовлетворенно рыгнул. Блондин продолжал спокойно есть дальше. «Что за обжора! С такой обезьяньей скоростью очистил полный котелок гуляша, да еще полбуханки хлеба!» Он улыбнулся, дочиста облизал свою ложку и сунул ее в сухарную сумку.
— Эрнст, можешь доесть мое? Я наелся до отвала.
— Хм? Пока ты не выбросил?
Блондин закурил: «Я же совсем забыл, надо было еще в полдень это сделать!» Он расстегнулся, достал из сухарной сумки серую оберточную бумагу, оставшуюся от пирога, и присел на корточки.
— Свободное время, можешь как раз здесь и посра…
Эрнст отставил котелки в сторону, продолжая ругаться про себя. Блондин с облегчением улыбнулся, засыпал полной лопаткой земли свое облегчение, снова застегнулся, прицепил лопатку к ремню, как раз на животе, и сказал:
— Теперь опять хочется пить.
— Еще бы! Пожрать, выпить и наложить большую кучу на поле! Может, тебе еще чего-нибудь?
Дори примчался обратно и крикнул:
— Все ясно?
Мимо проезжали бронетранспортеры.
— А что новенького, Дори?
— Сверни-ка мне, Эрнст, штучку, нашему Цыпленку в активе еще понадобятся. Значит, так, мы прорвались, так, по крайней мере, говорят. И так на пятнадцати километрах по фронту, все русские позиции начисто взломаны.
— Только тебе понравилось.
— Знаешь, Эрнст, да. Все шло без меня.
— Пятнадцать километров, — промолвил Блондин и почесал подбородок. — Это настоящая дыра.
— Огромная дыра!
 |
— «Рейх» и «Мертвые головы» тоже проскочили. Тяжелее всего пришлось «Великой Германии».
— Это благодаря их новым танкам.
— А потери, Дори?
— Очень большие. Особенно у передовых рот.
Блондин почувствовал комок в горле, поперхнулся и откашлялся.
— А что дальше?
Дори глубоко затянулся, с наслаждением затянул дым через верхнюю губу в нос, задержал его, а потом выпустил.
— Танки и штурмовые орудия полным ходом идут на Обоянь. Мы бежим следом. А что танки оставили позади себя или не заметили — ну, да вы уже знаете. Иваны, пропустившие танки, назад отходить не могут, но и в плен особо уже не сдаются.
— Значит, теперь пойдем легче.
— Да, — кивнул Дори. — Но до тех пор, пока иван не подтянет резервы. Тогда вам снова придется туго.
— Почему?
— «Почему?», — передразнил Эрнст Блондина. — Не выставляй себя глупее, чем ты и так уже есть, Цыпленок! Надо топать, а если повезет — ехать, пока русские не подтянули резервов. Где они их держат — я не знаю. Но когда они окажутся здесь, то их начнут колотить танки, а мы займемся пехотой. Приблизительно так будет, Цыпленок?
— Точно так. Кроме того, перед вами еще находится пара дрянных районов обороны, противотанковый ров и железнодорожная линия и…
— Ничего себе? И больше ничего?
— И Обоянь!
— Не могу больше слышать этого дрянного названия!
— Тогда я скажу: излучина Псела, — пошутил Дори.
— Что это еще за ерунда?
— То же самое, Эрнст. Первое — название места, второе — ландшафта. Должно быть, прекрасные места с равнинной речкой Псел. Ну ладно, шутки в сторону, я поехал. Возьму еще с собой двух раненых. Счастливо!
Он завел мотор, два раза повернул ручку газа.
— Пока! Вам привезти чего-нибудь особенного?
— Отпускной билет!
Они рассмеялись, Дори помахал рукой, включил передачу, дал газ и так круто развернул мотоцикл, что колесо коляски оторвалось от земли.
— Видел бы это его друг — техник!
— Ему такое совсем не надо. Дори и так каждый раз нарывается на разнос!
— Две странные птички.
— Они нужны друг другу. Один без другого — только полпорции.
Они потащились к отделению. Эрнст бросил две коробки с пулеметными лентами на землю:
— Для Петера и Пауля от Дори!
Ханс посмотрел на них и сказал:
— Можешь их сразу помочь нести.
Они снаряжали ленты, а Эрнст ругался на Дори и на портящий настроение груз патронов. Все рассмеялись.
Ночь была теплой.
Роты двинулись вперед.
Эрнст и Блондин шагали друг за другом. Слева от них — Камбала, Куно и Петер. Справа — Пауль и Йонг. Во главе — Длинный Ханс. Все они были в шароварах с напуском. Преимущество — пыль не так быстро набивается в сапоги. Единственный консерватор — Ханс. На нем — суконные брюки, по дедовскому обычаю заправленные в голенища со складкой спереди. У него необычайно длинные ноги, а из-за короткой маскировочной куртки они кажутся еще длиннее. Полная противоположность ему — Камбала. У него длинная маскировочная куртка свисает почти до колен, как полупальто. Блондин улыбнулся: «Как длинный сюртук в вермахте, так называемый сюртук „в память о кайзере Вильгельме“, также прозванный „курткой от несчастных случаев“, „защищающей колени от солнечных ожогов“!» Куно то и дело оборачивался. Опять они спорили. Петер не встревал.
«Неужели он снова идет с перекошенным лицом, серьезный, мрачный, тупо смотрит перед собой и думает о Вальтере? Пауль и Йонг идут в том же ритме, стабильно. Одного роста, одной комплекции, одно целое. Их объединяет их пулемет. Да… А Эрнст и я? Эрнст снова топает как индеец. Единственный с непокрытой головой. Всклокоченные волосы слиплись от пота. О чем думает? О жратве? О Мюнхене? О бокале холодного пшеничного пива? Пить ему всегда хочется. В крайнем случае, он даже пьет чай с лимоном. Скучно идти вот так, но все же лучше, чем бежать на позицию с дотами. К жаре постепенно привыкаешь. Жажда тоже переносима. Если, конечно, не думать сразу о пиве и о тенистом пивном садике».
— Эй, Цыпленок!
— Что?
— Ведь ты же знал Вальтера лучше, чем кто-либо из нас?
— Может быть. Во время рекрутчины и в батальоне охраны я жил с ним в одном помещении. Часто вместе проводили время. Вместе учились на саперных курсах в Шпреенхагене. На съемках фильма в Бабельсберге. Во время кампании по сбору зимней помощи перед дворцом УФА. Вальтер справа — я слева. Посредине — Сара Линдер! Что это ты сейчас вспомнил о Вальтере?
— Не знаю. Видел, как он погиб. Так дома представляют себе геройскую смерть. Во время атаки удар в «тыкву» — и все… К сожалению, Цыпленок, не каждому дано такое счастье. Большинство подыхает в муках!
— А к чему твой вопрос о Вальтере?
— Да, мой Цыпленок, вот в чем дело. Вальтер был для меня типичным представителем подрастающего поколения. Я думаю, как снаружи, так и изнутри. Для него все было определено. Из многодетной семьи — в национально-политическую академию. Чистый, понимаешь, что я подразумеваю? Порядочный во всем. Чтобы не звучало напыщенно, я бы сказал — чистый. Чистый в своих мыслях и идеях. Чистый и ясный в своем поведении и убеждениях. Подрастающее поколение, Цыпленок! Элита — не из реторты, а из смолы! И все же он был здесь? Да, и именно в него, блестящего чистого и порядочного парня попало. Рядом с ним бежало полно всякой малышни, но нет. Попало именно в него. Разве это справедливо?
— Сейчас ты занимаешься тем, в чем упрекаешь меня, когда говоришь «задумался, Цыпленок?». «Задумался, Эрнст?» Ты же знаешь старую поговорку: первыми гибнут лучшие — остается дерьмо.
Эрнст улыбнулся и вытер пот с лица:
— В соответствии с этим я должен остаться, так?
— Чепуха! Это не имелось в виду!
— И все же я умру в постели. Я это знаю.
— А от чего, ясновидящий ты наш?
— От того, что сильно обожрусь и упьюсь пшеничным пивом.
— А я? Про меня ты тоже знаешь?
— Это нетрудно. Умрешь во время спора. Скорее всего, задохнешься, потому что часто будешь втягивать лужи в ноздри.
Они рассмеялись. Наконец, Блондин сказал:
— Странно, Эрнст. Знаешь, что я хотел бы знать? — А когда Эрнст не ответил, продолжил: — Знать, как будет после войны. Представь, война прошла, а мы бы встретились через пять или десять лет после нее.
— Думаю, ты хочешь стать учителем. Тогда все ясно. Ты будешь в гимназии. — Он покачал головой и поправился: — Да, в национально-политической академии, естественно. Будешь женат, с детьми, мальчиком и девочкой, как предписано, будешь ругаться на налоги и на тещу и первого числа каждого месяца будешь получать свою монету.
— А ты женишься на дочери хозяина пивоваренного завода и будешь жить за счет ее собственности.
— Лучше за счет пива.
Блондин стал серьезным:
— Без шуток. Ты думаешь, что мы, наше обстрелянное поколение, вообще сможем жить нормальной гражданской жизнью?
Эрнст задумался и почесал нос.
— Думаю, да. Хотя сейчас я себе этого не могу представить. Сначала нам будет чего-то не хватать. Бравых начальников, снарядов, грязи, искусственного меда и, например: начальники есть везде, и бравые есть в гражданской жизни. В сомнительных случаях устройство привычного разноса возьмет на себя жена.
 |
Он прервался и задумался. Возникли проблемы, потому что он перешел с диалекта на хохдойч:
— Эта свинская война в нас что-то сломала. Где-то у нас контачит. Хотя перегоревшие предохранители можно заменить, поврежденные проводники остаются. И это есть, а может быть, и будет нашей болезнью. Сувенир, Цыпленок! Эти помехи дальше мы будем тащить за собой всю жизнь. Лучший пример дает Первая мировая война. Когда они тогда пришли с нее домой, у них был тот же дефект. Не умеют ничего, кроме как стрелять и убивать. Что им делать? Идти во фрайкор. В этом они знали толк — стрелять и убивать. В рейхе было немногим лучше — солдаты с обеих сторон. С одной — вечные ландскнехты, с другой — те, которым игры в войну и солдатиков до смерти надоели. Объединения верных родине и не имеющих родины.
— Коммунисты?
— Не все. Большинство — социалисты. В конечном итоге все пришло к тому же, а именно — к взаимному проламыванию черепов. Больше всего повезло, может быть, тем, кого приняли в рейхсвер. Они были тем, что сейчас называется «запасные части в глубоком тылу». Кроме того, они были внепартийные, то есть государство в государстве. По моему мнению, верные кайзеру тугодумы.
— Да и время не особенно хорошее.
— Ты еще говоришь! Война проиграна, работы нет, жрать нечего, инфляция — что еще оставалось делать, кроме как ругаться и драться? В основном было две партии — верная кайзеру, мечтавшая о довоенном времени, и другая, которая хотела нового, лучшего будущего. Консервативная и революционная. Ты видишь между ними компромисс?
— Нет, но он был. Меня интересует наше будущее. В восемнадцать-двадцать лет внутренне мы уже никуда не годимся. Выйдем ли мы когда-нибудь из серых тряпок?
— Ты — совершенно определенно — нет, — улыбнулся мюнхенец. — Учителем придешь в национальную политическую академию. Там всегда будешь носить форму. Школьный советник Цыпленок в коричневом, и повязка со свастикой на рукаве. По совместительству — офицер резерва Лейбштандарта. Должна быть традиция! Может, станешь даже директором школы. В Обоя- ни, например!
Он рассмеялся над своей шуткой, громко хлопнув Блондина ладонью по каске.
— Замечательные времена! Вот в чем штука! Директор Цыпленок в Обояни. И тогда будешь рассказывать своим детям, как ты туда пришел и о большой битве под Курском. На улице будет идти снег, вы сидите у камина. На стене висит твой стальной шлем и шпага «ЛАГ». И в пятницу вечером ты будешь пить мюнхенское пиво. А когда нечего будет рассказывать — будешь выдумывать. — Он продолжал хохотать.
— Прекрати, старый фантазер!
— И раз в год будет отпуск. Тогда ты сможешь съездить домой в рейх. Посмотришь на часовых у рейхсканцелярии и подумаешь: «Все не так, как было в мои времена!»
Постепенно приступы смеха у друга стали действовать Блондину на нервы, и он вскипел:
— Откуда только можно почерпнуть столько глупости!
— Глупости? — Эрнст вдруг стал совершенно серьезным. — Ты действительно думаешь, что я говорю глупости? Все же ты еще очень наивен, Цыпленок! Если мы выиграем войну, то нас откомандируют сюда или на Ледовитый океан, а может быть, и в Сахару. Там будешь служить апостолом. Прививать культуру местным жителям. Дома, в рейхе, будут сидеть те же бонзы, которые уже сегодня удерживают свои позиции до последнего человека. В Берлине по Курфюрстендам будут прохаживаться специалисты по тепленьким местечкам. Ты будешь прогуливаться по Обояни. Я буду приезжать к тебе в гости на годовщины ее освобождения.
Блондин притянул верхнюю губу к носу.
— Странно, с этой стороны я историю еще не рассматривал. Если смотреть на вещи так, как ты, то мое будущее кажется обеспеченным. Апостол культуры в Обояни. Отправят для обновления и расширения идеологического курса в рейх. Там меня введут в курс нового положения вещей, я буду перепроверен разбирающимся в тонкостях коричневым человеком, правильно ли я все излагаю. К двадцать пятой годовщине службы будет приглашение на имперский партийный съезд. Моя дочь станет руководительницей Союза немецких девушек в Обояни, а потом перейдет в Союз немецких женщин, а мой сын, который…
— Который будет служит в «ЛАГе», потому что он такой же тупой, как и ты.
— Черт возьми, Эрнст, от твоих перспектив тошнит. А если мы проиграем войну?
— Тогда ты все равно будешь в Обояни. В качестве иностранного рабочего в каменоломне!
Они продолжали идти в ногу, курить, делиться своими мыслями и потеть.
Местность была холмистая. Земля сухая и растрескавшаяся, сухая трава, низкий кустарник и редкие заросли орешника. Ничего прочного, ничего привлекательного. Никакого контраста. Ландшафт был мягким и почти скучным. Отличался только левый фланг. Там были крутые холмы, сверкал огонь и колотили танковые пушки. Там вдруг проснулась немецкая артиллерия и прокатилась по всему горизонту.
Мимо проезжали связные-мотоциклисты. Один из них остановился далеко впереди командира роты, развернулся, поехал назад и что-то крикнул гренадерам. Эрнст махнул рукой. Мотоциклист затормозил и остановился.
— Хотел только попросить сигарету.
— И ты не смог стрельнуть у командира роты? И он тебя ни одной не угостил?
Дори рассмеялся и начал отряхивать рукава и грудь. От него пошла пыль. И Эрнст ругался, пока скручивал ему сигарету.
— Может быть, пыль тебе вкуснее?
— Ханс зовет, — Блондин толкнул мюнхенца в спину, — мы должны идти дальше!
— Беги, Цыпленок, — сказал Эрнст и повернулся к Дори: — И что говорится в твоем специальном сообщении?
— Иван снова занял оборону. Район обороны называется Грезное или что-то в этом роде. «Рейх» попал под сильный обстрел!
— А что будет у нас? Хорошо, что мы не впереди.
— Ты думаешь, Эрнст. Сначала марафонский бег, потом — поворот налево и участие в маленькой битве на окружение. Усек?
— А, черт побери! Когда же перед нами все успокоится?
Дори поправил очки, небрежно поднял руку в немецком приветствии и, уезжая, крикнул:
— Удовольствия вам в драке!
На ходу Эрнст кивнул на правый фланг и проворчал:
— Сейчас там все только начинается!
Блондин промолчал, подумав только: «Главное, что у нас пока тихо». Он пытался приспособить дыхание к ускоренному темпу марша. Они почти бежали, задыхаясь, слыша канонаду, и удивлялись тому, что как раз на их участке царила воскресная тишина.
Но уже через два часа удивляться им было нечему.
Через два часа застрочили пулеметы, загремели пушки «Тигров» и захлопали противотанковые пушки.
Через два часа русские гвардейские стрелки побежали под фланкирующий огонь головных рот «Лейб- штандарта».
Ко второй половине дня все было закончено.
Ко второй половине дня Грезное было взято. Оборона русской 6-й гвардейской армии была прорвана. От 51, 52, 151 и 152-го гвардейских стрелковых полков остались только номера. Дорога на Обоянь, в тыл советской 1-й танковой армии, была открыта!
Но обо всем этом люди из отделения Длинного Ханса ничего не знали. Изможденные от марша и боя, они сидели между остатками стен бывшего хлева с обвалившейся крышей. Охранение от первого взвода залегло далеко в поле.
В руинах маленького жилого дома, выделяющихся остатками печи. Во дворе стоял целый колодец с журавлем. Ханс предупредил, чтобы воду из него не пили, но рассмеялся, когда увидел вооруженных котелками босых солдат, садившихся у колодца и медленно, с наслаждением поливавших водой распухшие ноги. Эрнст где-то стащил большую кастрюлю, помятую и местами ржавую, но достаточно большую, чтобы помыть не только свои ступни, но и своего светловолосого друга. Они сидели друг напротив друга, массировали ноги и стонали:
— А-а-а! О-о-о! Вот так хорошо!
— Хотел бы знать, как ты можешь все так организовывать, Эрнст? — удивился Камбала.
— Случайно, — проворчал мюнхенец, искоса глянув на берлинца. — Мне попалась кастрюля. Что мне было делать?
— Я и говорю, почему она попалась именно тебе, а не мне?
Они рассмеялись, и Эрнст снова искоса глянул на Камбалу:
— Камбала, у тебя есть еще что-нибудь перекусить?
Берлинец скривил лицо:
— Есть немного хлеба. Больше — ничего.
— Тогда доставай свой хлеб. Я дам тебе, что положить сверху. — А когда Камбала повернулся, добавил: — Позови Куно, слышишь!
Камбала снова скривил лицо, на этот раз довольно, и хотел было надеть сапоги.
— Оставь свои вонючие шкарбаны! Они никому не нужны! — Эрнст открыл свою сухарную сумку, поставил перед собой на землю одну початую и одну полную банки тушенки, достал из противогазного футляра завернутый в мокрую тряпицу кусок сливочного масла, проверил, как это обычно он делал перед каждым перекусом, остроту своего ножа, довольно улыбнулся и отрезал два куска хлеба толщиной в палец. Когда подошли берлинец и Куно, Эрнст и Блондин уплетали уже за обе щеки.
 |
— Что такое? — спросил Эрнст остальных. — Вы что, не хотите?
Пауль и Йонг отложили свой пулемет и сели у кастрюли с водой. Только Петер отмахнулся и продолжил молча чистить свой карабин.
— Намажь Петеру бутерброд, Цыпленок.
Блондин намазал мягкое масло, положил кусок тушенки и примял его сверху ножом. Он вытащил одну ногу из кастрюли, немного подумал, потом поставил ногу обратно и протянул бутерброд Камбале:
— Камбала, возьми бутерброд и передай Петеру с приветом от Эрнста.
Петер взял бутерброд. Камбала что-то сказал ему, хлопнул дружески по плечу и рассмеялся. Потом оба они подошли, и Эрнст проворчал:
— Ну вот, приветствую за обеденным столом всю семью.
Между стеной двора и старым фруктовым деревом стояла противотанковая пушка. Артиллеристы увидели тесный кружок вокруг кастрюли с водой, удивились, и один из них крикнул:
— Вам что, уже еду подвезли?
— Нет, — отмахнулся Камбала, — мы на подножном корму!
— Мы? — возмутился Куно. — Мы? Ты подразумеваешь Эрнста? Если бы не он, то был бы у тебя на закуску собственный хрен с твоими говенными фотками сверху!
— Или салат из ушей дохлого осла, — рассмеялся Йонг.
— А так у тебя толстенный бутерброд, — поддержал Пауль своего друга.
Камбала перестал жевать и хватал ртом воздух.
— А где наш командир отделения? — быстро спросил Блондин.
И Камбала, которому не дали возразить, разочарованно продолжил жевать дальше.
— У командира взвода. — Эрнст вытер свой нож большим и указательным пальцами и взялся за флягу. — Там думают, что мы будем делать ночью после такого спокойного дня?
— И это ты называешь спокойным днем, старый хвастун?
— Кто дает мясо, Камбала, тому можно все, даже похвастаться.
Блондин пошарил в своей маскировочной куртке.
— Последняя пачка сигарет «с родины», господа! — Он почти торжественно открыл ее и пустил по кругу. — Покурите с толком!
— С чем? — Куно сунул сигарету в губы.
— С тем, чего у тебя нет, Куно, — ответил Камбала, довольный тем, что смог дать отпор хотя бы одному.
Они курили и шевелили с наслаждением пальцами ног. Эрнст шлепал по воде ногами, закатив глаза и урча, как довольный пес, валяющийся по траве. Далеко справа догорало то, что снаряды оставили от Грезного. Фронт был спокойным. Начинавшийся вечер — теплым и мирным. Эрнст ковырял кончиком ножа в зубах. Наконец он встал и сказал:
— Вынимай свои ласты из кастрюли, Цыпленок.
Он взял емкость, раскрутил воду и выплеснул ее на несколько метров.
— Сейчас приду, — сказал он и зашлепал босыми ногами к колодцу, чтобы вымыть кастрюлю. Все смотрели на него. Блондин широко улыбнулся:
— Кто как думает, зачем ему понадобилась кастрюля? А я могу вам сказать. Если сегодня ночью привезут еду, то он или стащит, или получит спецпаек на все отделение, и для нас это значит, что будет оргия обжорства, ясно?
— У Эрнста природный дар, за который не дают ни орденов, ни званий.
— Правильно, Камбала. На этот раз ты прав! — рассмеялся Пауль. — Такой, как Эрнст, должен сидеть в Генеральном штабе, тогда у армии всегда была бы жратва, а голод стал бы иностранным словом.
— А вместо него сидит в штабе какой-нибудь идиот, может быть, и гений, только не организационный, как Эрнст, а велосипедный.
— Точно, Йонг, а Эрнст, как недооцененный роттенфюрер, растрачивает свой талант перед свиньями.
— Под свиньями ты подразумеваешь нас, Пауль? — улыбнулся Куно и сунул свою свежевымытую ногу, словно для проверки, Паулю под нос.
— Ничуть не бывало, — отскочил он испуганно. — Ты почти такой же чистый, как и Дори.
— Как Дори? Это уже оскорбление, мой дорогой!
— Оставьте Дори в покое! — ругнулся Эрнст и поставил кастрюлю одним краем на камень для просушки. — Если бы не Дори, то не видать бы вам ночью шнапса!
— Шнапс? Что слышат мои воспаленные уши? Неужели маркитантская лавка выехала так далеко вперед?
Раздался громкий смех. Только Камбала остался озадаченным невольно вызванным им смехом.
Артиллеристы у противотанковой пушки снова оглянулись и покачали головами.
— Камбала! — хохотал Блондин. — Ты величайший! Шнапс из маркитантских товаров в качестве фронтового приложения, черт возьми, да ты просто фантазер!
Он наклонился к берлинцу и приложил указательный палец к губам:
— Никому больше. Секретно, только для командования! Шнапс, естественно, из маркитантской лавки. Еще лучше: он был в маркитантской лавке! Быть может, сидит как раз сейчас бухгалтер и пытается вычислить, куда делись две бутылки водки и пара бутылок коньяка.
— Я понял, — обрадовался Камбала, — Эрнст их тоже стащил.
— Тс-сс! Камбала! Вовсе не стащил! Ты — солдат! А на военной службе не таскают, а организуют! — Блондин покачал головой и пожал плечами: — Совершенно безнадежный этот житель столицы рейха! Эти бутылки также замечательно попались Эрнсту, как та кастрюля. Усек?
Они завыли от удовольствия.
— Значит, так: бутылки лежат в машине у Дори, и если он сегодня ночью приедет, то все будет, понял, Камбала?
— Я же не дурак! Тогда пропустим по маленькой, ха- ха-ха, — присоединился берлинец к настроению остальных.
— Ты разве пьешь шнапс? Я думал, у вас есть только вода из Шпрее!
Камбала разошелся:
— Заткнись, Куно! Когда меня крестили и мой дед пропустил за меня рюмочку, то в купели был чистый, понимаешь ты это, чистый корн! — Он вытянул голову вперед, как хищная птица. — А тебя, Куно, макали тыквой в коровий навоз и…
— Всем почистить оружие! — Ханс стоял перед отделением, широко расставив ноги и уперев руки в бока, лицо его выражало что-то среднее между усмешкой и сочувственным пониманием.
— Сначала — оружие! Потом вы можете жрать, пить и спорить. — Он показал на босые ноги: — Или ухаживать за своими дегенеративными ступнями! — Теперь он усмехнулся своей казарменной ухмылкой. — Вот был бы кадр для «Вохеншау»! Лейбштандарте фюрера в героической борьбе! Босые, как какие-нибудь зулусы или кафры! Консервные банки — естественно, откуда-то стащили. Пустые фляги. Обожравшиеся, словно счетоводы из войсковой продовольственной службы, пьяные, как возчики с пивоварни, а оружие засорено и загажено, как будто мусор им вывозили!
Он сел на камень, при этом взгляд его упал на кастрюлю. Сначала он посмотрел на нее, потом — на Эрнста, кивнул, улыбнулся и закурил.
— Мы остаемся здесь. Боеприпасы и продовольствие подвезут. Когда — о том знают звезды. Главное — поспать. Как можно быстрее, как можно дольше и как можно тише! Вопросы?
Все молчали. Он встал, подошел к стене хлева, выбрал место, расстегнулся, положил штурмовое снаряжение под голову вместо подушки, лег со сложенными руками на бок и слегка согнул ноги в коленях.
— А ну, поднимайте свои задницы! — Голос Ханса звучал насмешливо.
Эрнст выругался. Блондин поднялся и сидел молча. Камбала, как маленький мальчик, тер глаза. Пауль и Йонг смотрели в небо. Петер занимался карабином, а Куно спокойно продолжал храпеть.
— Получить продовольствие в управлении взвода!
В один момент все приободрились, схватили котелки, сухарные сумки и поспешили к разрушенной хате. Там в длинной очереди стояли солдаты, разговаривали, курили и расспрашивали стоящих впереди о меню: гусиное жаркое? Свиная отбивная с капустой? Голубая форель или паштет с трюфелями? На этот раз снова был гуляш.
— Ты что, был шеф-поваром у Кемпински?
Повар сиял, словно капельки жира в котле его полевой кухни:
— Я? Почему?
Камбала пропищал:
— По разнообразию в меню.
— Не нравится — не ешь, — проворчал повар.
— Это из той же вчерашней лошади? — показал Пауль указательным пальцем на гуляш.
Повар выругался и стукнул половником. Но палец оказался быстрее и показал на форменную куртку выше поварского фартука — на ней были капли соуса и кусочки мяса.
— Типичный шеф-повар, — улыбнулся Эрнст. — Вместо Железного креста у него гуляш на геройской груди. — При этом он наполнил котелки и передал их Блондину. Тот быстро ушел, вылил содержимое в кастрюлю, сбегал к колодцу, ополоснул котелки, снова встал в очередь. Остальные отвлекали повара.
— Вчера собачатины там было меньше!
Повар закипел от бешенства и зарычал.
— Пауль, ты слышишь? Он сейчас залает!
Пауль и Йонг передали свои полные котелки Блондину. Повар вспотел и закричал:
— Унтершарфюрер!
Камбала продолжал его подначивать, обращаясь к Паулю:
— Слышали? Он позвал папу! Осторожно, Куно, сейчас он наведет порядок! — Они рассмеялись.
Унтершарфюрер заорал:
— Тихо, вы, стадо свиней!
Этот ухарский голос мы как раз сегодня засекали во время атаки, — сказал кто-то из артиллеристов.
— Кто сказал? — Унтершарфюрер закричал на октаву выше: — Выйти вперед, солдат!
— Кто сказал! — крикнул Пауль. Йонг повернулся и закричал ожидающей очереди:
— Кто сказал?! Выйти вперед!
— Кто сказал? — повторил Блондин, не успев перевести дыхание. А Камбала крикнул:
— Выйти вперед!
Унтершарфюрер взял половник из рук повара, отложил его и угрожающе тихо зашипел:
— Вздумали надо мной издеваться? Вы? Вздумали? Вам это выйдет боком! — Он сказал это ясно и выразительно, а потом вдруг закричал в полный голос: — Кто это был? Кто?!
— Я думаю, он был, — сказал Эрнст совершенно спокойно, а когда каптенармус набросился на него: — Вы думаете? Говорите ясно, солдат! Кто? — Эрнст молодцевато отчеканил: — Я думаю, унтершарфюрер, о рейхе, о фюрере, о победе и о… — И он спокойно показал на повара:
— А это был он!
— Вы, дурак, пытаетесь утверждать… Вы думаете…
— Это был повар, — подтвердил артиллерист, а Пауль щелкнул каблуками и доложил:
— Могу подтвердить! Я ясно слышал!
— Точно, это был повар!
— Повар!
— Тихо! — закричал каптенармус. — Вас надо бы всех говном кормить! Я…
— Кто здесь орет, как недорезанный бык? — У котла с гуляшом вынырнул стройный унтерштурмфюрер, коротко обвел взглядом собравшихся, бросил презрительный взгляд на обляпавшегося повара и на багрового, тяжело дышащего каптенармуса и спросил с безразличным лицом:
— Так это вы, Пенски?
Каптенармус встал по стойке «смирно»:
— Это стадо свиней хотело меня…
— Эти парни, — прервал его спокойно унтершарфюрер, — хотят, наконец, получить свою еду. Они ее заслужили с достаточно большим трудом. И, Пенски, потише. Как можно тише. Иван не должен слышать, что мы ужинаем.
Каптенармус щелкнул каблуками и прокричал:
— Так точно, унтерштурмфюрер!
— Да тише вы, Пенски! Зато побыстрее. Ясно вам? — И обращаясь к повару: — Шевелите своим половником, солдат! И побольше мяса и поменьше бульона, а то завтра вы побежите с пулеметными коробками. — Он кивнул солдатам, приветливо улыбнулся, заложил руки за спину и добавил: — Всё. Принесите мне тоже немного гуляша, Пенски.
— Вот и все, — ухмыльнулся Эрнст. Он поставил кастрюлю с гуляшом на место, где стояла его «ножная ванна», зажал свой котелок с обычной порцией между колен, порезал хлеб мелкими кусочками и размешал их с гуляшом. Тихо присвистнул, с наслаждением зачерпнул гуляш ложкой и отправил его в рот.
— Все равно, конина, собачатина — все равно вкусно. — А когда он посмотрел на полную кастрюлю, снова улыбнулся:
— Дайте потом отсюда и артиллеристам. Они хорошо нас поддержали!
Они сидели в кружок у кастрюли. Обычный рацион был слабоват. С добавкой из кастрюли он становился достаточным и насыщал. А полный живот и сигарета на десерт приводили мир, их мир, снова в порядок.
Ночь была ясная и светлая. В небе гудел самолет, тарахтя и стрекоча, как старая швейная машинка. Блондин глянул вверх и подвинулся к Эрнсту:
— Помнишь Белгород, Эрнст. Прекрасный гуляш?
— Еще бы, — улыбнулся Эрнст. — Но на этот раз она прилетела слишком поздно.
— Русский разведывательный самолет, напоминающий по шуму швейную машинку, за свою вошедшую в поговорку частоту и точность появления прозванный еще «дежурным унтером», бросил бомбы где-то вдалеке.
Эрнст, принюхиваясь, поднял нос, а Камбала пошутил:
— Я смотрю, ты вынюхиваешь хороший десерт?
Эрнст только пожал плечами, пробормотал что-то про обжору, встал, поправил маскировочную куртку и снова посмотрел на небо.
— Что это с Эрнстом? — спросил Куно, и Блондин ответил:
— Ему не нравится ночь. Слишком светло. Слишком ясно. И слишком спокойно. Идеально для игры в войну. Или мы остаемся здесь, тогда иван выигрывает время и подтягивает резервы, или…
— Или нам надо что-то делать! В любом случае нам остается сначала выспаться, — закончил Пауль предложение.
Эрнст пробрался к стене хлева, где лежало снаряжение. Сел, прислонился спиной к еще теплым камням и свернул сигарету. Остальные последовали его примеру. Сидели, или лежали, курили, или пытались заснуть. На самом деле они ждали, чем закончится это «или — или», то, на что вынюхиванием намекал Эрнст и что сказал Блондин.
Во дворе между хлевом и домом лежала старая кастрюля, испачканная гуляшом.
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |