"В Эрмитаж!" - читать интересную книгу автора (Брэдбери Малькольм Стэнли)

25 (наши дни)

— Mes amis, спасибо, что так внимательно слушали меня во время нашей небольшой экскурсии. Но я знаю, вы не то что другие, вы не туристами сюда приехали. Вы настоящие пилигримы и пересекли Балтийское море, чтобы проследить путь великого философа, которого у нас в России зовут Дионис Дидро. Конечно, интересы у вас разные, но я не сомневаюсь, что Эрмитаж доставит удовольствие всем. Сразу, как Бу позвонил и попросил моей помощи в организации этой поездки, я поняла, что начинать нужно именно отсюда. И по весомой причине. Вам известно, что в данный момент мы находимся в Малом Эрмитаже. Это лишь небольшая часть огромного Зимнего дворца. А находимся мы здесь потому, что очень давно, зимой тысяча семьсот семьдесят третьего года, когда все эти здания только-только построили, а многих еще вообще не было, наш герой, великий Философ, проходил по залам и коридорам Малою Эрмитажа в личные покои царицы, чтобы поделиться с нею своими великими идеями.

Попробуйте представить, как это было. Но не забывайте, пожалуйста, что все, что вы видите перед собой, — не совсем такое, как тогда. И все же дух Дидро живет в каждом из этих залов, в каждой вещи. В те времена дворец принадлежал царям. И пускали сюда тех, кого велели пустить они. Но сначала посетитель попадал лишь в официальные приемные. В личные покои царей, в их частное жилище допускали отнюдь не всех. Чем ближе вы были ко двору, чем больше вас при дворе ценили и уважали, тем глубже вам дозволялось проникнуть. Теперь же доступ открыт всем и всюду — только не трогайте руками экспонаты, а то сработает сигнализация. В те времена планировка и убранство были иными, дворец был рабочим местом и жилищем царицы. Но однажды, зимним вечером тысяча восемьсот тридцать седьмого года, когда один из самых подлых русских царей, Николай Первый, отправился в оперу, в Эрмитаже начался сильнейший пожар. Огонь полыхал три дня. Вещи все пришлось вынести и свалить прямо в снег на Дворцовой площади. Оконные стекла полопались, люстры попадали, но — ценой человеческих жизней — почти всю обстановку удалось спасти. После пожара дворец перестраивался, планировка, да и все остальное сильно изменились. В тысяча девятьсот семнадцатом году царская семья была уничтожена, а залы Эрмитажа наводнили комиссары и рабочие. Многие коллекции пропали. Словом, все теперь по-другому, но все же, если бы не дружба Императрицы и Философа, вполне вероятно, что ничего бы не было вовсе.

Итак, mes amis, вот одна причина, по которой я привела вас сюда и попросила повнимательней оглядеться кругом. Но есть и вторая. В автобусе я уже говорила вам, что работаю в библиотеке. Библиотекарь — подходящая специальность для любопытных людей с пытливым умом и пылким воображением. Но я начала работать в конце войны, будучи совсем молоденькой девушкой. Для Ленинграда то было ужасное время. Немцы наконец отступили, но город лежал в руинах. Говорят, немцы — цивилизованная нация, но при всем при том они настоящие варвары. Они заняли Летний дворец в Царском Селе, дочиста его обобрали да еще писали на развалинах свои имена — чтобы мы знали, кого ненавидеть. То, что унести было невозможно, они разрушали или поджигали. Каждую ночь город бомбили и обстреливали: бомбили дворцы, Зимний и Таврический, Думу, заводы и жилые кварталы. Если бы Ленинград был взят, его сровняли бы с землей, уничтожили. Когда этот кошмар кончился, мы напоминали подпольных людей Достоевского. Мы жили в подвалах, голодали и боролись за жизнь.

Но, несмотря ни на что, мы прилагали все усилия, чтобы восстановить город в прежнем его виде и, мало того, чтобы реанимировать его культуру. Потому что Ленинград всегда был самым культурным из российских городов, писательским городом, местом, которое сочинители лучше всего знали и чаше всего описывал и. Пушкин и Гоголь, Достоевский и Толстой. А потом Белый и Мандельштам, Ахматова и Бродский, Битов — все, все они писали о нашем Петербурге-Ленинграде. Но это не значит, что он вызывал только любовь. Порой он навевал тоску, разбивал надежды, доводил до отчаяния, преследовал, изгонял, морил голодом, оставлял в беспросветной нужде. То был город темных страхов, призрачных мечтаний, смертельного ужаса, странных иллюзий — город-вымысел, город-обман, порождение собственных легенд, книг и мечтаний. В нем сама реальность начинала казаться ирреальной.

Я росла такой же, как все русские дети. Даже в худшие времена нас учили любить Пушкина и читать его книги. Может быть, для меня это значило больше, чем для других: в то время от ужаса повседневности некуда было скрыться, оставалось только с головой уйти в чтение, раствориться в литературе. Помните, что говорит герой «Записок из подполья» Федора Достоевского? Он говорит, что в книгах жизнь предстает не такой бессмысленной, как наяву. Я тоже предпочитала книжную жизнь реальной и читала запоем. И не только по-русски: мама научила меня иностранным языкам — французскому и немецкому. И вот, когда начались восстановительные работы, когда город ожил и все стало постепенно возвращаться на свои места, я пошла работать в Публичную библиотеку. А поскольку я отлично знала французский, мне поручили работу с собранием книг эпохи Просвещения, с библиотеками Вольтера и Дидро, из-за которых, насколько понимаю, вы сюда и приехали.

— Не все, но некоторые, — вклинивается Бу. — Но продолжайте, Галина, ваш рассказ очень занимателен.

— Что ж. Может быть, вы помните, как эти библиотеки попали в Россию? Сами видите, Екатерина приобретала все, что, по ее мнению, работало на имидж России — мошной державы, цивилизованного государства, полноправного члена нового европейского сообщества. Если царице хотелось иметь какую-то вещь — она требовала. А потребовав, получала. Но с тех пор как ее помазали на царство в одном из кремлевских соборов, она твердо знала, чего хочет больше всего, — больше всего она хотела стать государыней-философом. За поддержкой она обратилась к самим философам, les lumières,[43] светочам мысли, просветителям. Она объявила, что отныне Россия — свободная страна, где они вольны исповедовать любые свои идеи и ставить любые философские эксперименты. Цензура не будет вмешиваться, церкви не позволят оказывать давление. Как и вся Европа, царица была без ума от великого Вольтера. Всю жизнь она вела с ним оживленную переписку. Первое письмо отослала буквально через месяц после коронации. Подписалась псевдонимом, сделав вид, что пишет один из придворных, решившийся поведать философу, как восхищается им российская императрица. Сначала Вольтер ее признаниям не поверил, но Екатерина не унималась. Она слала к нему целые делегации, забрасывала восторженными письмами и щедрыми подарками. Она знала, что некоторые книги Вольтера во Франции бросают в костер, а сам он живет почти что в изгнании. И потому предложила ему печатать все свои произведения в России.

— «Энциклопедию» Дидро тоже, — опять встревает Бу.

— Искусством обольщения Екатерина владела в совершенстве. Через некоторое время подействовали ее чары и на Вольтера. Вскоре он уже отвечал ей не менее восхищенными письмами и поэмами; некоторые из них я покажу вам на стендах нашего музея. Но встречаться они не встречались ни разу. Я думаю, императрица об этом позаботилась. Она знала, что иллюзия — лучше реальности. Думаю, Вольтер не отказался бы приехать, но Екатерина предупредила его, что ничем хорошим это не кончится. В конце концов он предложил ей принять его хотя бы после смерти. Великолепное предложение! Могила величайшего в мире философа — во владениях величайшей в мире императрицы. «Я рад буду завершить свое земное существование в могущественнейшей из мировых держав», — писал Вольтер, и Екатерина этим письмом очень дорожила. Вы знаете, что умер Вольтер в мае тысяча семьсот семьдесят восьмого года. Царица объявила во дворце траур и приказала отпечатать его произведения в сотнях экземпляров. В то время ее агентом в Европе стал Мельхиор Гримм. Екатерина велела ему ехать в Ферней и купить библиотеку Вольтера, а также все письма, которые удастся заполучить.

Библиотеку Дидро она уже купила, но Дидро тогда еще здравствовал, и, с разрешения Екатерины, книги оставались у него дома. Библиотека Вольтера была больше, в три раза больше. В отличие от Дидро, который большую часть жизни нуждался и зарабатывал литературной поденщиной, Вольтер практически ни в чем себе не отказывал — средства позволяли. Он жил как король в собственном замке недалеко от Женевы, а Дидро ютился в тесной парижской квартирке. Вольтер опубликовал сотни трудов, в плодовитости ему не было равных. Дидро предпочитал разговоры и вечно терял записи и рукописи. Гримм вел переговоры с мадам Дени, племянницей и одновременно экономкой Вольтера, очень жадной женщиной. Библиотеку он купил, но по очень высокой цене — за сто тридцать пять тысяч ливров, это раз в десять больше, чем заплатили Дидро. Гримм пытался приобрести и письма, но почти все бумаги уже были проданы издателю Панкуку, который решил скупить рукописи всех знаменитых философов — Руссо в Невшателе, Бюффона — и опубликовать их в Париже. Но в результате переплатил столько денег писательским женам и племянницам, что бумаги Вольтера ему пришлось перепродать. Покупателем был Бомарше.

— Автор «Фигаро»? — спрашивает Биргитта Линдхорст.

— Да, совершенно верно. Но Гримму было дано еще одно поручение: приобрести тело Вольтера. Царица намеревалась изготовить в Царском Селе точную копию поместья в Фернее и похоронить Вольтера в центре этих владений. Но Екатерине не повезло. Незадолго до смерти Вольтер решил навестить Париж. И там был прославлен в качестве театрального драматурга. Париж склонился перед ним, провозгласил великим из великих. Вскоре после этого Вольтер скончался, и тело его под покровом ночи посадили в карету и контрабандой вывезли из Парижа, потому что церковники хотели зарыть его в негашеной извести как злостного атеиста. В конце концов его похоронили в пригороде Парижа в заброшенной часовне, а потом перенесли в Пантеон. Так что в Россию Вольтер так и не приехал, а новый Ферней так и не был построен. Но вы можете взглянуть на планы поместья, они здесь, в Эрмитаже.

Но кое-что все же было построено. И совсем близко от места, где мы находимся сейчас, в галерее, выходящей окнами на Неву. Там Екатерина устроила прекрасную библиотеку. Секретарь Вольтера привез из Фернея его книги, и на новом месте их расставили в точности в том же порядке, что и дома, а в нише одной из библиотечных стен поместили знаменитую скульптуру работы Гудона — сидящий Вольтер. В добиблиотечные времена она хранилась в Эрмитаже рядом с Аполлоном Бельведерским. Екатерина считала, что Вольтер должен видеть только равных себе. В другом конце библиотеки установили другую скульптуру, изготовленную Мари-Анн Колло, помощницей Фальконе и женой его сына. Это она завершила работу над лицом Медного всадника, и существует мнение, что мастерством и талантом Мари-Анн превосходила своего учителя. Так вот, скульптура в библиотеке — это бюст Дидро, скончавшегося шестью годами позже. Его книги и бумаги тоже оказались здесь. Таким образом, в галерее окнами на Неву была создана библиотека книг эпохи Просвещения, librairie des lumières.[44]

— И сейчас мы ее увидим? — спрашивает Свен Сонненберг, крепко-накрепко вцепившийся в руку Агнес Фалькман.

— Non, mon ami, все не так просто. Мир вообще устроен непросто. Думаешь что-то найти — а оно оказывается в другом месте, а если и было здесь, то давно исчезло. Все течет, все изменяется, и ничто не вечно под луной. Прошло немного времени, и мир перевернулся с ног на голову. Во Франции свершилась Революция и начался Террор. Екатерина же стала старой и пугливой. Она не сомневалась, что волна революции захлестнет и Россию. Конечно, она заблуждалась, это произошло спустя более чем век. Но теперь императрица считала философов опасными людьми. Она приказала Гримму выявить виновных в распространении революционной заразы. Она сожгла французскую одежду и книги, выслала из страны всех сочувствующих революции французов. Ополчилась она и на Вольтера. Когда его тело по инициативе Бомарше торжественно перенесли из часовни в Селльере в Пантеон, Екатерина велела запереть библиотеку. Статую Гудона императрица сослала на чердак и строго-настрого запретила придворным даже смотреть на нее. Вскоре царица скончалась, здесь, в Эрмитаже, в личных своих покоях…

— Но библиотека… — начинает было Андерс Мандерс.

— Что случилось с библиотекой? В царские времена за хорошим царем почти всегда следовал плохой — такая уж наблюдалась закономерность. Екатерину сменил на престоле ее сын Павел, который был плох настолько, что через четыре года придворные его убили. Павел ненавидел мать. Ненавидел философов. Странно, как это он не уничтожил библиотеку Просвещения. После Павла на трон сел его сын Александр. Он начал проводить реформы, открыл библиотеку и вернул статую Вольтера на прежнее место. Но затем в Россию вторглась наполеоновская армия. Все французское объявили враждебным, а библиотеку снова закрыли. Место Александра занял его брат Николай. Хорошим царем его не назовешь. Его царствование началось с разгрома восстания декабристов, и все время николаевского правления продолжались репрессии. Писателям приходилось несладко. Пушкина отправили в ссылку, Достоевского чуть было не расстреляли перед Петропавловской крепостью и помиловали в последнюю минуту. Но Вольтера Николай ненавидел особенно люто. Помните, что он сказал, увидев статую Гудона? «Уничтожьте эту хихикающую старую обезьяну…»

— И статую уничтожили? — волнуется Агнес Фалькман.

— Non, non, та cherie.[45] Приключения ее только начинались. Кто-то спрятал скульптуру в библиотеке — единственном месте, куда Николай никогда не заходил. Потом случился пожар, и все опять переменилось. Следующий царь, Александр Второй, освободил Финляндию и отменил крепостное право. Он решил использовать библиотеку для других целей, потому что коллекция картин и objets[46] к тому времени сильно выросла. Книги Александр велел перенести в другое место, в прекрасную Публичную библиотеку Петербурга. Теперь она называется библиотекой имени Салтыкова-Щедрина, и там-то я и работаю. Статуя тоже переехала: ее погрузили в сани и перевезли на Невский проспект. Помните, как кончил царь Александр? Его убили анархисты, устроившие засаду в маленькой кондитерской на том же Невском проспекте. Преемник Александра Второго, тоже Александр, приобрел еще одно книжное собрание, библиотеку друга Дидро, Дмитрия Голицына, бывшего послом в Париже и Гааге. Александр Третий подумал, что эти книги лучше всего отправить туда же, в Салтыковку. Но взамен он кое-что попросил — статую Вольтера. Философ покинул Невский и на дрожках вернулся в Эрмитаж.

Здесь он оставался довольно долго — до семнадцатого года. Царь создал Временное правительство, асам возглавил армию: немцы шли на Петроград. Как во времена наполеоновского нашествия, над Россией снова нависла угроза, и правительство решило, что надо обезопасить сокровища Эрмитажа. Философ в мраморном кресле опять снялся с места, но отправился уже не на Невский, а гораздо дальше, на Московский железнодорожный вокзал. Его отправили в Москву, и там, в Кремле, он хранился до конца войны и вернулся уже в совсем другой Эрмитаж. Здание было захвачено и принадлежало теперь не царям, а народу, а сам город не звался больше ни Петербургом, ни Петроградом, но превратился в Ленинград. В сорок первом году в Россию опять вторглись немцы. Вольтер, естественно, счел за лучшее снова отправиться на вокзал. Там он вместе со знаменитой восковой фигурой Петра Великого работы Растрелли успел на последний поезд, покинувший Ленинград перед началом осады. Вам интересно, где Философ провел Вторую мировую войну? В Свердловске, бывшем Екатеринбурге, где убили последнего русского царя и его семью. Кстати, один небезызвестный политический деятель тоже оттуда родом. Его зовут Борис Ельцин.

— Где же статуя Вольтера теперь? — недоумевает Свен Сонненберг.

— Здесь. Можете посмотреть, если хотите. Но я думала, цель вашей поездки — Дидро.

— Вы абсолютно правы, — соглашается Бу.

— С ним совсем другая история. Ведь Вольтер и Дидро были очень разными людьми. Вольтер — хитрый и язвительный — трепетно относился к своей славе, яростно отстаивал свои идеи и заботился об издании своих сочинений и авторских правах. Дидро — откровенный, добродушный, шумный. Сначала делился пришедшей в голову мыслью с первым встречным, а потом уж записывал ее. Написанное помногу раз переписывал, а в результате сам понятия не имел, какая версия правильная или какая ему больше нравится. Дидро пережил своих коллег. На шесть лет Вольтера и на столько же — Руссо. Это были очень важные шесть лет. Он дотянул почти до конца эпохи Разума. Незадолго до смерти он вспомнил данное царице обещание, нанял трех копиистов и попросил скопировать все его бумаги. Он хотел, чтобы и России, и Франции досталось по экземпляру каждого документа. Беда в том, что среди бумаг оказалось множество набросков и черновиков. Возникла путаница, выяснилось, что копиисты переписывают разные версии одних и тех же книг.

— Немудрено запутаться, — качает головой Ларс Пирсон.

— Дальше путаница только усугублялась. Услышав, что ее друг Дидро умирает, Екатерина обеспечила его переезд на другую, более удобную квартиру. И послала Гримма удостовериться, что получит не только книги, но и рукописи Философа. «Позаботься, чтобы ничего не пропало, — сказала она. — Ни клочка бумаги». Дидро умер летом тысяча семьсот восемьдесят четвертого года. В следующем году его дочь, мадам де Вандель, послала отцовские книги в Эрмитаж. А вместе с книгами и рукописи — тридцать два тома плюс кипы бумаги. Царица держала их под замком: из этих рукописей можно было почерпнуть немало пикантных подробностей их с Дени отношений.

— Они были любовниками? — любопытствует Биргитта Линдхорст.

— Любовниками? Кто знает? Но были и другие копии. Кое-что хранилось у Мельхиора Гримма. А кое-что — у молодого философа Нежона, который впоследствии опубликовал их. Оригиналы дочь оставила себе. Все сходились на том, что пора привести бумаги в порядок, разобрать рукописи и все напечатать, передать Потомству — как желал того сам Философ. Но тут началось — штурм Бастилии, революция, Террор. Вместо Света Разума — огонь факелов. Был ли Дидро революционером по духу? Основателем, теоретиком нового общественного строя — или его противником? Ответить на эти вопросы так и не удалось: мысль его, капризная и неуправляемая, порхала, как бабочка. Да, он говорил, что мечтает увидеть, как последнего короля удавят кишками последнего попа. Но на самом деле Дидро, разумеется, верил не в террор и насилие, а в разум и просвещение.

Итак, некоторые его произведения увидели свет, другие же были утеряны. Многие оригиналы дочь отдала на хранение, и нашли их только через сто лет. К тому времени бумага начала портиться. Конечно, имелись еще и копии. Например, те, что принадлежали Гримму. Но революция принесла Гримму массу треволнений. Он ведь числился в друзьях у всех королей, принцев и тиранов Европы. Практически все королевские браки заключались при посредничестве Гримма, и потому он был, можно сказать, автором и создателем попавших в беду династий. Он передавал послания Екатерины Великой в собственные руки Марии-Антуанетты. Неудивительно, что Гримм поспешил упаковать вещи и отправиться в Германию, в Готу. Письма Екатерины — письма царицы к «Гриммунчику», как она его называла, — он забрал с собой. Известно, что прихватил Гримм и кое-что из бумаг Дидро: во всяком случае, они оказались в Готе. Но какие именно бумаги? Например, была ли среди них рукопись «Племянника Рамо»?

— Ах, это про вашу книгу, — поворачивается ко мне Биргитта Линдхорст.

— Известно также, что многие бумаги остались в Париже. Затем в роскошную квартиру Гримма ворвались якобинцы и забрали все ценные вещи. Бумаги Гримма разошлись по разным людям — давали любому, кто что попросит. Были среди них и рукописи Дидро. Некоторые исчезли и больше не появлялись никогда, другие были скопированы и впоследствии опубликованы. Et voilà, mon pauvre[47] Дидро. Его бумаги разметало по всей Европе, взбудораженной, обращенной в хаос. Дело шло к тому, что Потомство даже имя его забудет. Но потом стало происходить нечто странное. В якобинском Париже одна за другой в печати начали появляться произведения нашего Философа. Занимался их публикацией в основном Нежон. Но некоторые определенно были извлечены из архива Гримма. Иные же были просто подделками, вовсе не из-под пера Дидро вышедшими. Одно за другим выходили новые издания, издавались новые тексты — в Лондоне, Лейпциге, Женеве. Кое-что, сидя в Готе, подготовил к печати Гримм. Но в тысяча восемьсот седьмом году Мельхиор Гримм тоже умер, а бумаги продолжили странствие по миру.

Что же происходило с рукописями Дидро, хранившимися в Эрмитаже? Я уже говорила, что во время революции Екатерина приказала посадить их под замок и не выпускать ни под каким видом. Но потом и здесь стали происходить странные вещи. Может, вы знаете, как это происходит в библиотеках — люди приходят, уходят; среди ученых попадаются не слишком честные; даже при закрытых дверях, за тройными запорами, при охране у входа, при милиции в коридорах вещи все равно пропадают. Сегодня книга на месте, назавтра смотришь — ее уже нет. Книгохранилища взламываются, книги и документы испаряются. Бессовестным вором был ректор Петербургского университета, он с выгодой для себя продал за границу множество ценных рукописей, в том числе «Сон Д'Аламбера».

Вскоре Дидро оказался и здесь, и там — повсюду. По всей Европе на разных языках выходили под его именем книги, о которых раньше никто и не слыхивал. В Веймаре Шиллер перевел какой-то вариант «Жака-фаталиста» и раздобыл где-то рукопись «Племянника Рамо». Рукопись он передал Гёте, который перевел ее на немецкий и издал в Лейпциге. С немецкого издания был сделан французский перевод, который выдавался за подлинник. Но как Шиллеру удалось заполучить эту рукопись? Трудно сказать наверняка, потому что после того, как Гёте закончил перевод, она исчезла опять. Можно предположить, что он получил ее от самого Гримма. Или же из Петербурга. Многие считают, что в руки Шиллера попал подлинный список, украденный из Эрмитажа. Но позже, на сей раз в Париже, обнаружили еще один подлинник «Племянника». Сейчас он находится в Нью-Йорке, в библиотеке Моргана.

Итак, в течение всего девятнадцатого столетия в свет выходили все новые труды Дидро. Публиковались также новые версии напечатанных ранее работ. При всем при том никому не было известно, какая из опубликованных рукописей подлинник, а какая фальшивка и откуда они все брались. Неясным оставалось также, какая версия полная, какая нет, какая более аутентична, а какая менее. Письма и написанные для Екатерины меморандумы тоже периодически всплывали — и продолжают всплывать. В любой момент может быть найдена целая книга. И все эти находки такие разные, случаются в таких разных странах и в такие разные исторические моменты, что за всеми за ними просто не может стоять один и тот же всегда одинаковый Дидро. Он был многоликим автором — не только мыслителем и философом, создателем толстенных энциклопедических томов, но и провокатором, парадоксалистом, мечтателем, фантазером, лжецом, рассказчиком весьма странных и рискованных анекдотов, писателем очень и очень современным.

Но это еще не все. У нас в Петербурге все запуталось окончательно. Когда в середине прошлого столетия библиотеку из Эрмитажа убрали и перевезли на новое место, вместе с книгами перевезли и бумаги. Поскольку Дидро гостил при дворе и вел беседы с царицей, некоторые его писания причислили к государственным документам и отправили в Москву. Другие же, вперемежку, присовокупили к разным коллекциям. Во времена большевистской революции и сталинизма многие ценности из учреждений бывшей Российской империи были разворованы и распроданы. И конечно, и того хуже стало, когда город окружили нацисты и на Невском проспекте каждую ночь разрывались снаряды.

В сорок шестом году, начав работать, я застала библиотеку в абсолютно хаотичном состоянии. Прекрасные собрания, библиотеки Вольтера, Дидро, Голицына — что с ними сталось? Я стала разбирать завалы, лазить по подвалам и чердакам — и постепенно кое-какие книги обнаруживались. Книги из фернейской библиотеки Вольтера — в сафьяновых переплетах и с его экслибрисами. Книги с собственноручными пометками Дидро на полях. Рукописи там, рукописи здесь, запертые в ящиках, закрытые в шкафах, оттуда, отсюда… Надеюсь, теперь вы понимаете, что такое я — Галина Соланж-Ставаронова. Вы понимаете, что дело моей жизни — восстановить библиотеку Просвещения. Установить, что она собой представляла, и полностью восстановить. Вот чем я занималась и занимаюсь по сию пору. А сделано пока что всего ничего…

— То есть вы находите новые и новые рукописи? — спрашиваю я в возбуждении и восторге. — Мы сможем их увидеть?

— Ну… может быть, завтра или в какой-нибудь другой день, — без тени энтузиазма отзывается Галина.

— А кто из них вам ближе, Дидро или Вольтер? — интересуется Агнес Фалькман. — Кого вы предпочитаете?

— Предпочитаю, mon ami? Мне не хотелось бы выбирать. Оба они великие писатели и обаятельные личности. Оба поклонялись Разуму, оба восхищались новой Россией. И любили друг друга — порой. Оба любили царицу. Оба были ревнивы, как тигры. Если один посвящал ей оду, другой тут же писал лирическое послание. Если один советовал сажать капусту, другой тут же рекомендовал выращивать бобы. Дидро или Вольтер, Вольтер или Дидро — право, не знаю. Одно могу сказать: Вольтер — француз до мозга костей, такой, какими хотят видеть себя сами французы. Ясный взгляд, острый язык, изощренный ум. Дидро же писатель не только французский, но и немецкий, и английский, и русский. В Париже его зовут Дени Дидро, а мы придумали ему другое имя — Дионис Дидро. Он приехал в Россию, он изучал наш таинственный призрачный город, смотрелся в него, как в зеркало. Он оказал влияние на Пушкина, а тот на Гоголя, а Гоголь — на всех русских писателей. Из Дидро вышла вся русская литература. Да-да, monsieur, это как матрешка — в большой заключено много маленьких.

Галина указывает на меня, а я смотрю на своих матрешек.

Тем временем наши пилигримы, как любые туристы с любым экскурсоводом в любом музее мира, откровенно заскучали.

— Что-то долго мы говорим, может, для разнообразия что-нибудь поделаем? — властно требует Биргитта Линдхорст. — Может, покажете нам статую Вольтера?

— К вашим услугам, — спохватывается Галина, — Следуйте, пожалуйста, за мной. Pardon, pardon, excusez-moi.[48]

С устрашающей скоростью, рассекая толпу туристов, она ведет нас по залам и мраморным галереям Эрмитажа — где, как говорят, можно найти любую диковинку, привезенную из любого уголка нашей планеты.