Сергей Герасимов Тоннель

Если бы не это голубоватое свечение, местность была бы похожа на земной лес. Пусть не совсем обычный лес, но хотя бы такой, какой может показаться обычным в ночной темноте. В темноте, когда не видишь почвы, по которой ступаешь.

То, что сейчас находилось у него под ногами, вообще не походило на почву. Эта штука была чистой, как хорошо подметенный пол. Чистой и гладкой, хотя совсем не скользкой. Конечно, то здесь, то там пробивалась трава отдельными плотными светящимися островками. Но в этом лесу не было ни сломанных веток, ни прелых листьев, ни полусгнивших кусков древесной коры, ни старых пожухлых стеблей. Не было паутины, как не было и насекомых, которые могли бы в нее попасть. Не было шума ветра, гудения пчел или птичьих голосов. Здесь не было запаха земного леса, запаха тления, запаха роста, запаха огромного круговорота рождений и смертей. В этом лесу ничего не умирало, поэтому казалось, что лес не живет. Но только казалось.

Грунт упруго вздрагивал под ногами. Шаги оставались бесшумны, так, будто бы он шел по мягкому ковру. Высокие стволы толщиной с фонарный столб, гладкие и влажные, возносились прямо к черному небу — или к тому, что здесь заменяло небо. Здесь не было кустов и подлеска, и лишь слабо светящаяся трава струилась у его ступней, голубоватая, напоминающая ночное море.

Он должен найти тоннель.

Он остановился и посмотрел на часы. Затем включил передатчик. Передатчик сильно искажал голоса — так сильно, что некоторые слова невозможно было понять. Жаль, что обычные радиоволны здесь бесполезны, подумал он.

— Это Сергей, — сказал он, — это опять я, ребята. Еще не соскучились?

— Ты опаздываешь на семь минут, — ответил голос. — Что-то случилось?

Зайцев, как всегда, волновался сильнее, чем нужно. Это понятно: всегда нервничаешь, сидя в кабинете. Когда идешь сам, волноваться некогда. Нужно работать, вот и все. Забираться сюда и вправду опасно, но, к сожалению, никто не знает насколько, статистики пока нет: за три года работы здесь погибли два человека, и оба по собственной неосторожности. Но насколько опасно входить в эту тьму на самом деле? И что можно найти там, дальше? «Может быть, мы никогда этого не узнаем, — подумал он. — Но нечего об этом рассуждать сейчас. Нужно просто найти тоннель».

— Семь минут ничего не решают, — сказал он.

— Ты объяснишь, что случилось?

— Да ничего особенного. Увидел колодец. Там, где его раньше не было. Решил обойти на всякий случай.

— Где?

— В седьмом квадрате, — ответил он. — За тем овражком, помнишь? В точности на линии майского тоннеля. Там, где мы весной упустили старика. Слушай, не думай об этом. Это ничего не значит. Я иду дальше. Как будут новости, сообщу.

— Колодцы никогда раньше не появлялись так близко. Тот старик ведь покончил с собой?

— Кажется. Если хочешь знать точно, посмотри медицинскую карточку. Она должна быть в архиве.

Сергей отключил связь. Колодцы никогда не появлялись так близко, это правда. Но ведь ничто не мешало им появиться. Они безвредны, если не подходить к ним ближе, чем метров на десять или двенадцать. Колодец это просто воронка с гладкими стенками, в которую ты рискуешь свалиться, если будешь неосторожен. В свое время пытались измерить их глубину, опуская туда веревку с грузом. На глубине около сорока метров груз прекращал тянуть, затем была пауза и сильный рывок, который неизменно выдергивал веревку или разрывал ее. Бог его знает, что там на дне. Ничего хорошего, это уж точно.

Лес постепенно становился гуще. На стволах появились наросты, напоминающие грибы. Эти наросты тоже светились, даже ярче, чем трава, на оттенок свечения был другим, в нем стало больше зеленого, чем голубого. Сергей протянул руку к одному из наростов. Его рука была в перчатке — того требовала инструкция. Светящееся существо довольно проворно отползло в сторону, что несколько странно для гриба. Здешняя фауна еще совершенно не изучена.

Он достал трансфайдер и настроил шкалу. Плоский экранчик величиной с ладонь наполнился бессмысленным мельтешением фиолетовых и серых точек. Вначале он ничего не мог разглядеть. Повернул экран во все стороны, дважды поменял настройку и наконец заметил тонкую розовую нить. Нить была на месте, там, где ей и полагалось быть. Ребята из вычислительного отдела рассчитали точно. Интересно, почему тоннель всегда отображается на экране розовым цветом? Розовый — это цвет юности, цвет надежды, цвет мечты. Тоннель — как раз наоборот. Черный цвет подошел бы ему гораздо больше. Ведь черный — цвет смерти.

Линия была тонкой, но отчетливо различимой. Это означало, что до тоннеля еще километра два по прямой. Около того. Через двадцать минут он будет на месте. Он подойдет к тоннелю, включит резак и сделает отверстие достаточное, чтобы проникнуть внутрь. Кажется, что все просто. На самом деле он был здесь уже шестнадцать раз, и просто никогда не получалось. Слишком много неизвестных в этом уравнении. Но что бы ни случилось, он все равно будет делать свое дело. Слишком велика цена. Нет ничего дороже жизни, как бы банально эта фраза ни звучала. Слишком велика цена, черт побери.

Он вздрогнул и обернулся. Если и поминать черта, то только не здесь. И не сейчас. Здесь и сейчас у этой мохнатой и хвостатой животины наибольшие шансы выйти на контакт, если животина существует, разумеется. Все же сейчас он находился в том мире, который лежит за гранью смерти. И это давило на нервы. Это всегда давит на нервы.

— Бред, — сказал он сам себе, — нет здесь никакого черта. Нет и не может быть.

Все началось в пять тридцать пять сегодняшним утром. Телефонный звонок вырвал его из сна. Полчаса спустя он уже был в клинике, внутренне готовый к тому, что придется совершить прыжок. Большое здание больницы еще спало; небо едва начинало светлеть; длинные коридоры были тихи и даже уютны особенным ночным уютом больших казенных зданий.

Но в тот момент еще ничего не было решено: ведь прыжок — это всегда последняя надежда. Сонный дежурный рассказал ему о том, что случилось. Сухие слова человека, привыкшего к чужой боли. Речь шла о жизни девушки, которая выбросилась из окна этой ночью. Упала очень неудачно и пролежала до самого утра без сознания, примерно до пяти часов. Когда ее привезли в отделение неотложной хирургии, она, как ни странно, могла говорить. Единственные слова, которые она повторяла, были: «Я не хочу жить». Она не сообщила ни своего имени, ни причины, по которой поступила так. Она просто не хотела жить, и весь мир уже перестал для нее существовать. А люди, которые не хотят жить, обычно не выживают. Особенно с множественными повреждениями внутренних органов. Еще два часа хирурги боролись за ее жизнь. А потом пришло время прыжка. Прыжка как последней надежды.

Первые прыжки люди научились делать совсем недавно — каких-нибудь шесть или семь лет назад. Это было сенсацией: человек научился проникать в тот мир, в мир, который лежит за смертью. Следующей сенсацией было то, что не удалось обнаружить там ни бога, ни демонов, ни разную потустороннюю нечисть. Вскоре стало понятно, что человек сумел проникнуть не на тот свет, а всего лишь на узкую полосу границы между тем светом и этим. А дорога дальше была для него закрыта. Исследовать этот новый мир по-настоящему так до сих пор и не удалось. Зато удалось найти применение новой технологии: порой, когда умирающего человека не удавалось вытащить с этой стороны, его можно было вытащить с той. Для этого и нужен был прыжок.

Смерть человека, если смотреть отсюда, выглядит всегда одинаково. Вначале вдоль некоторой невидимой линии проходит серия шуршащих разрядов. Разряды намечают трек, по которому через некоторое время пройдет тоннель. Первые разряды невидимы и определяются лишь по характерному звуку, напоминающему треск в трубке плохо работающего телефона. Через несколько минут или через несколько часов, в зависимости от конкретного случая, появляются видимые разряды, которые идут в обратную сторону. Они движутся очень быстро — так, что сливаются в светящиеся изогнутые полоски. Некоторые из них отклоняются от прямой линии. Когда их становится много, трек кажется похожим на пульсирующую молнию с несколькими ответвлениями. Но это продолжается недолго. Разряды гаснут, и на том месте, где они прошли, образуется характерная серо-розовая нить, напоминающая бесконечно длинного дождевого червя. Появление нити означает, что человек обречен, хотя на самом деле он может прожить на земле еще несколько часов или дней. Возможно, даже лет.

Нить постепенно становится толще и со временем превращается в тоннель. Его диаметр несколько метров, обычно три или четыре, хотя бывают очень узкие тоннели и очень широкие. От чего это зависит и что это означает, неизвестно. Важен совершенно другой параметр: прочность стенки. Чем прочнее стенка, тем труднее будет вернуть человека к жизни.

С самого начала было понятно, что именно по этому тоннелю человек уходит в другой мир. Если помешать этому переходу, то человек останется жив. Так родилась идея посмертной реанимации безнадежно больного или умирающего. Вначале пробовали заблокировать тоннель механическим способом. Это ничего не давало и лишь ускоряло смерть. И более того, заблокированный тоннель начинал вибрировать и светиться, а затем выпускал несколько дополнительных рукавов, ведущих в разные стороны. По одному из этих путей и уходил умирающий. К сожалению, он уходил не туда, куда ему было предназначено идти с самого начала. Возможно, это обрекало его душу на неимоверные страдания. И уж наверняка приводило к последствиям, которые мы даже представить себе не можем. Опыты с блокировкой тоннелей пришлось прекратить. Вмешалась церковь, комиссия по правам человека и даже несколько крупных экологических организаций. Оставался единственный способ: прорезать в стене тоннеля дыру, самому войти внутрь и вернуть человека, уходящего во тьму. Вернуть его с помощью убеждения или с помощью физической силы. Порой удавалось и то, и другое.

Сейчас Сергей приблизился к тоннелю почти вплотную. Растянутая серая кишка диаметром метра в четыре лежала перед ним, выходя из черной бесконечности и уходя в черную бесконечность. «Так мало смертей, которые мы можем предотвратить, — думал он, — даже те, которые умирают достаточно медленно, даже те, к которым мы успеваем подобраться совсем близко, даже они обычно уходят. Жизни, которые мы спасаем, это единицы. Единицы на фоне миллионов и миллиардов. С точки зрения статистики это бесполезный труд. К тому же практически каждый, к кому мы можем пробиться, уже согласен умереть, уже приветствует смерть. Мы просто заставляем его жить, оживляя насильно. И мы не знаем, к чему приведет это насилие в долговременной перспективе. Может быть, мы не правы, мы ведь не знаем, куда ведет этот тоннель. А что, если он на самом деле ведет к счастью?»

Он ощупал стенку тоннеля и убедился, что она теплая. Не горячая, а просто теплая. По температуре стенки можно определить стадию умирания. Вначале тоннель холодный, затем он разогревается, а после этого снова начинает остывать. Он остывает до температуры человеческого тела, а затем разрушается — это означает, что умирающий уже проделал свой путь. Теплая стенка могла значить, что тоннель нагревается, а могла означать и то, что он остывает. В последнем случае времени почти не остается.

Он достал передатчик из чехла на поясе и снова связался с землей.

— Как там наша пациентка? Я на месте.

— Состояние стабильное, — ответил Зайцев. Его голос вибрировал и двоился. — Но в сознание не приходит. Как стенка?

— Теплая.

— Это плохо.

— Я сам знаю, что плохо. Сейчас попробую сделать разрез. Держите ее там, постарайтесь не потерять.

— Не учи ученого, — ответил Зайцев.

— Вскрываю тоннель через четыре минуты. Вам хватит?

— Вполне.

— В таком случае конец связи.

Он спрятал передатчик и начал собирать резак. Закончив с этим, простукал стенку тоннеля. Кажется, стенка слегка нагрелась. Хороший знак. Если так, то еще есть время. Три минуты, три с половиной, четыре…

Он начал резать стенку.

Тоннель — это в некотором смысле продолжение человека. Его ни в коем случае нельзя считать просто стеной из неживой материи. Он способен ощущать и передавать в умирающий мозг сигнал о повреждении. Когда мы начинаем резать, у умирающего изменяются биотоки мозга. Пульс становится чаще, если только у него еще есть хоть какой-нибудь пульс. Некоторые могут даже очнуться в этот момент. Обычно они кричат от боли. Они воспринимают это как болевой шок. Возможно, что резать тоннель — это такое же непозволительное издевательство, как, например, резать без наркоза кишечник или желудок. Выжившие навсегда запоминают невыносимую боль, которую мы им причинили. Последним, кого Сергею удалось спасти, был пожилой преподаватель консерватории. Он сказал, что чувствовал симфонию боли. Безобразную симфонию боли, которая вечно будет звучать в его мозгу. Многие из выживших уже не могут спать без сильного успокоительного. Но мы делаем то, что можем делать. Когда-нибудь люди изобретут наркоз для этой операции. Черт возьми!

Он выключил резак. Снова достал передатчик.

— Зайцев, привет. Вы ее не упустили, я надеюсь?

— Все в порядке. Как ты?

— Я — плохо. Стенка слишком прочная. Резак ее не берет. Попробую пройти дальше.

— Только не увлекайся. Ты знаешь, как кончил Габричидзе.

— Спасибо за напоминание, мог бы и не говорить.

Габричидзе погиб в прошлом году. Погиб во время прыжка. Дело в том, что чем дальше идет тоннель, тем мягче становится его стенка. Поэтому всегда есть надежда, что в нескольких сотнях метров от тебя стенку удастся разрезать. Почему бы и нет? Обычно так и случается. Только не нужно заходить слишком далеко. Этот мир не предназначен для живых людей. Этот мир — не место для прогулок. Габричидзе шел вдоль тоннеля до той точки, где отказал его передатчик. А затем он пошел дальше, хотя инструкция это категорически запрещала. С ним произошло то, что впоследствии назвали глубинным опьянением: он потерял контроль и навсегда ушел во тьму. Неизвестно, что его убило, потому что передатчик не работал. В последний сеанс связи он уже напевал «Ах, Самара-городок, беспокойная я», а на вопросы отвечал невпопад. Он потерял рассудок. Бедняга, ему было всего тридцать, он был человеком высокого роста, иногда несдержанным, очень сильным физически, хорошим спортсменом, хорошим другом.

Сергей разобрал резак и упаковал его. Еще раз пощупал стенку. Ее температура не изменилась. Затем двинулся дальше. В принципе нужно пройти всего лишь метров триста вдоль тоннеля, а потом попробовать еще раз. Но не все так просто. Его нога скользнула, и он едва удержал равновесие. Прямо перед ним была черная воронка колодца. Воронка, в которой скрывается нечто мощное и совершенно чуждое нам.

Он включил фонарик и осветил пространство перед собой. Ничего необычного, если не считать размеров. Обычно колодцы были раза в полтора меньше. Этот просто красавец, никогда еще не встречалось таких больших.

Он начал осторожно обходить, делая на всякий случай гораздо больший круг, чем требовалось. Больше всего колодец похож на ловушку. Но если это ловушка, то кого же ловят эти громадные муравьиные львы? Если существует охотник подобного размера, значит, есть и жертвы. В этот колодец свободно провалилось бы существо величиной с бизона.

По пути он наткнулся на три совсем маленькие воронки: похоже, что колодец умел размножаться. Когда он осветил последнюю воронку фонариком, ему показалось, что он заметил движение — будто бы быстра юркнула вниз черная лента. Но он не был уверен. Пусть с этим разбираются другие.

Теперь он снова был у тоннеля. Прошел по прямой еще метров сто, затем включил передатчик. Вначале земля не отвечала. Очевидно, он уже достиг того предела, где связь обрывается. В наушниках осталось лишь тихое шуршание. Пришлось идти в обратную сторону. Вскоре связь восстановилась.

— Видел отличный колодец, — сообщил он, — такой большой, что вы просто не поверите. Рядом с ним три маленьких, возможно, они отпочковались. Насколько я знаю, раньше никогда не замечали детенышей. Стенка продолжает разогреваться. У меня есть не меньше часа. Поэтому буду действовать наверняка.

— Что значит «наверняка»? Дальше идти некуда. Связь на пределе.

— Я знаю. Я оставлю передатчик здесь и пройду немного дальше. Метров сто, не больше. Затем попробую сделать разрез. Обещаю, что не уйду далеко.

— Ты с ума сошел!

— Ничего подобного. Ты же не слышишь, чтобы я пел песни или говорил заплетающимся языком. Я контролирую каждый свой шаг. Слышишь, я обещаю, что не уйду дальше, чем на сто метров. Я специально кладу передатчик здесь. Он останется в пределах прямой видимости.

— Ты так хочешь умереть?

— Я хочу жить не меньше, чем ты. Но это безопасно. Понимаешь, совершенно безопасно. Пока, ребята. Это совсем не так страшно, как вам кажется.

Он положил передатчик на светящуюся траву и пошел вдоль выпуклой теплой стенки. Несколько раз он оглядывался и видел отчетливое темное пятно на фоне голубого сияния. Пятно становилось все меньше и меньше и наконец превратилось в едва различимую точку. Это означало, что расстояние до передатчика метров сто или чуть меньше. Так далеко за линию обрыва связи еще никто не заходил. За исключением погибшего Габричидзе, конечно.

Он огляделся. Со всех сторон был все тот же редкий лес, но деревья стали ниже и тоньше. Травы здесь было больше, и ее стебли вытянулись. И тишина стала гораздо глубже. Может быть, это просто кажется? Тишина давит на уши, давит, как черная вода на барабанные перепонки ныряльщика. Пожалуй, он все-таки зашел слишком глубоко.

Бесцветное пламя резака пыталось прожечь плотную стенку тоннеля. «Каждое движение моей руки означает целый водопад боли, падающий сквозь умирающий мозг той девчонки, — думал он. — За что я мучаю ее так? Никто нас не спрашивает, хотим ли мы родиться на свет, а когда мы решаем уйти, нас вытаскивают обратно и заставляют жить насильно. Почему кто-то чужой должен распоряжаться твоей жизнью и смертью? Почему, если ты делаешь выбор сам, твой выбор не может быть окончательным?»

Он выключил резак. Снова ничего не вышло. Стенка оставалась слишком твердой. Конечно, она станет мягкой и податливой — может быть, в ста метрах от этого места, а может быть, в десяти километрах. Но он не будет это проверять. Такая прочная стенка означает, что девчонка на самом деле очень сильно хочет умереть. Может быть, это ее право. В любом случае он не станет рисковать своей Жизнью.

И в этот момент он услышал голос. Услышал — и сразу же его узнал.

— Привет, Серега, — сказал голос. — Не ожидал, что ты зайдешь так далеко. Ты же всегда выступал за осторожность.

— Привет, Георгий! — ответил он. — Мы все думали, что ты погиб. Что с тобой случилось?

— Правильно думали. Я и на самом деле умер, — сказал Габричидзе, — только смерть — это немножко не то, что вы себе представляете. Смерть не разрушает сознание.

— Приятная новость. Тогда нам нечего бояться смерти?

— Я предпочел бы умереть полностью, чем существовать так, как я существую сейчас. Это трудно объяснить, это нужно почувствовать. Хотя лучше не чувствовать. Смерть есть смерть, ничего хорошего в ней быть не может… Кого ты выручаешь в этот раз?

— Девушка лет двадцати, пробовала покончить с собой. Какая-нибудь несчастная любовь, что еще может быть в этом возрасте?

— Ты говоришь так, как будто ты сам старик.

Не старик, но кое-что успел в жизни повидать.

— Ничего не выходит?

— Ничего. Резак не берет эту стену. А идти дальше я уже не могу. Не могу и не имею права. Такое отвратительное и гадкое чувство, ну, ты знаешь, как будто тебя вываляли в дерьме. Сейчас поворачиваю обратно. Надеюсь, она не будет приходить ко мне во снах. Она уже седьмая, кого я не смог спасти… — Подожди, — сказал Габричидзе. — Что такое?

— Погоди возвращаться. Ты пока в безопасности. Можно пройти дальше еще около километра. Я буду тебя вести. Идет?

— Идет. Только кто поручится, что ты — это на самом деле ты? Может быть, у меня глубинное опьянение, и я просто слышу голоса.

— Никто не поручится. Решай сам. Как ты думаешь?

— Я думаю, что пятьдесят на пятьдесят, — сказал он. — Пятьдесят процентов за то, что мои мозги начали глючить. Хотя, если бы я был на земле, я бы дал глюкам девять из десяти.

— Решай сам, — повторил голос.

— Хорошо, — сказал он. — Я иду с тобой. Веди. И плевать на инструкции.

Он пошел вдоль тоннеля, слушая указания голоса. Кто-то другой внутри него искренне удивлялся, как могло случиться так, что он, нарушая инструкции, идет вперед, идет на верную гибель. Еще несколько минут назад он был уверен, что ничто не заставит его сделать это. Ничто. И вот — он идет вперед, продолжает погружаться во тьму.

— Эти колодцы, — спросил он, — это ведь ловушки, правильно? На кого они охотятся?

— Я никогда не видел, как колодец охотится, — ответил голос. — Но здесь, в лесу, много животных. Чем дальше, тем их больше.

— Ты не ответил мне.

— Я же сказал, что не видел, как он охотится. — Ладно. Здесь есть хищники?

— Они есть везде.

— Почему я никогда не встречал животных?

— Они не подходят к тебе близко. Ты защищен.

— Что меня защищает?

— Сама технология прыжка. Звери боятся тебя так, как ты на земле испугался бы привидения. Эта защита работает идеально, но лишь до поры до времени.

— Точнее?

— Точнее, до тех пор, пока ты не слишком удалился от границы. Если ты будешь идти дальше, защита исчезнет. Она выключится, я знаю, я проверил это на своей шкуре. Хищники перестанут тебя бояться. Тогда ты их увидишь. Но мы не пойдем так далеко. Ни ты, ни я. На самом деле те места страшны для меня так же, как и для тебя. Я бы не хотел умереть еще раз.

— Это возможно?

— Еще как возможно. Я доведу тебя до самой границы безопасной территории, и ты сделаешь разрез. Если не выйдет, дальше ты не пойдешь. Это означало бы самоубийство.

— Кто живет в колодце? — спросил он.

— Одна неприятная тварь, похожая на большого глиста. Не хочу рассказывать подробнее.

Наконец они добрались до места. Здесь стена была горячей — как отопительная батарея зимой. Он включил резак.

— Сколько попыток ты уже сделал? — спросил голос.

— Режу в третий раз.

— Это ведь очень больно.

— Я знаю. Но я хочу спасти ее.

— Это потому, что ты не знаешь, что такое по-настоящему очень больно.

Струя пламени начала вгрызаться в стенку. Ему показалось, что стенка вздрогнула.

— Получается? — спросил голос.

— Нет. Подожди. Нет. Стена все еще слишком твердая. Эта девочка по-настоящему хочет умереть. Я первый раз в жизни сталкиваюсь с таким сильным желанием. По-моему, ее настойчивость заслуживает уважения. Пусть умирает, если она уж очень хочет. Я сделал все, что мог, и даже намного больше, чем мог. Я возвращаюсь, и будь проклят этот день. Прости, старик, все же сегодня я встретил тебя.

— Ты сказал, она самоубийца? — спросил голос.

— Да. Это что-то меняет?

— Это меняет все. Я не хотел говорить тебе, но, наверное, ты должен знать. Самоубийцы никогда не доходят до конца тоннеля, они сворачивают в один из боковых рукавов. У каждого тоннеля есть ответвления.

— Ну и что?

— Боковые рукава — это на самом деле длинные колодцы. То, что живет в глубине, ждет тебя, хватает тебя, пережевывает тебя и начинает высасывать то, что осталось, потом прорастает сквозь тебя. Оно становится тобой, и ты становишься им. Когда тоннель разрушается, колодец остается. После каждого самоубийцы остается один новый большой колодец.

— Это всего лишь смерть.

— Это бесконечная смерть. Ты продолжаешь умирать вечно, потому что сознание не разрушатся. Ты превращаешься в тело этой большой пиявки и все еще продолжаешь жить. Это худшее из того, что может случиться. Это хуже, чем любой выдуманный ад, — уже потому, что люди на земле не могут этого себе представить. Если бы люди знали, они бы не совершали самоубийств. Никогда, ни по какой причине.

— Что я могу сделать?

— Ничего. Ты дошел до предела, — сказал голос. — Видишь ту полосу серой травы? Там граница. В двух шагах за полосой. Дальше не сможешь пройти ни ты, ни я. Еще несколько метров, и твоя защита разрушится.

— Что будет, если я перейду границу, а потом вернусь?

— Ты не успеешь вернуться. Ты не сможешь. Тебя просто разорвут на куски.

— Я пока не вижу ни одного хищника.

— Они появятся быстро, поверь мне.

— Я рискну, — сказал он. — Я не буду отходить далеко. Всего метров на двадцать или на тридцать. Как только возникнет опасность, я побегу назад.

— Нет, — сказал голос. — Это безумие. Я запрещаю тебе.

— Ты можешь меня остановить?

— Если бы я был жив, я бы набил тебе морду. Остановись сейчас, потом скажешь спасибо.

— Здесь тебе кулаки не помогут.

Перед ним возникла полупрозрачная фигура, отдаленно напоминающая человеческую. Габричидзе даже здесь был на голову выше. Черты лица, как и другие мелкие детали, трудно было разглядеть. Фигура стояла на пути. Сергей шагнул вперед и прошел сквозь призрака. «Ах, Самара-городок, беспокойная я», — запел он злым голосом.

Призрак исчез. Может быть, и не нужно было так жестоко.

Он спел пару фраз и замолчал. «Как раз это и называется глубинным опьянением, я пою песни и разговариваю с призраками, — подумал он, — и что самое гнусное во всей ситуации — ведь никто не мешает мне вернуться, ничто и ничто. Я могу просто повернуть назад и уйти. Я делаю то, чего не хочу делать, хотя никто меня не просит это делать. Это бред, это болезнь, это яд, это сумасшествие. Но я все равно пойду дальше».

Хищники пока не появлялись. Он медленно продвигался вперед, шаг за шагом. Здесь тоннель стал немного уже, а его стенка начала остывать. Вскоре все это закончится, закончится так или иначе, думал он. Он прошел еще метров сто, пока заметил нечто новое: его ладони начали светиться.

Он поднес ладонь к лицу и долго вглядывался в нее. Кожа и в самом деле светилась каким-то мертвенным светом, словно гнилушка во влажном лесу. Большие линии ладони светились ярче, все, кроме линии жизни, они были будто нарисованы светящейся краской. Он прекрасно знал, что это означает.

В свое время, когда прыжки были в новинку, этот мир исследовали теми же методами, что и космические дали: запускали сюда беспилотные механизмы и животных. С механизмами ничего не вышло, техника ведь плохо переносит прыжок и всегда изменяется при фазовом переходе между двумя пространствами, а вот животные забирались очень далеко. Гораздо дальше людей. Но мир смерти оказался несовместим с жизнью. Чем дальше проникало животное, тем хуже оно себя чувствовало. У него нарушалась поведение и координация движений. Некоторые собаки выли и кусали сами себя. Затем бедное существо начинало светиться, светиться все сильнее. Через несколько часов такого свечения животное погибало. Свечение всегда означало приближение смерти. Собаки выдерживали почти два с половиной часа свечения. Мартышки семь часов. Крысы — пятнадцать минут. Муравьи, выдерживали почти сутки. Но никто не знает, сколько часов или минут выдержит человек. Сейчас отсчет времени уже пошел.

Он уже ушел довольно далеко за ту черту, за которой отключается защита. Метров двести или триста. Никаких хищников пока не было. Он постучал по стенке тоннеля и послушал эхо. В окружающей тишине каждый звук казался значительным. Затем начал резать стенку — в четвертый раз за этот день. «Господи, сделай так, чтобы у меня получилось! — думал он. — Сделай это или дай мне знак, что я творю дело, неугодное тебе». Но знака не было.

В этот раз ему повезло больше. Он настойчиво направлял лезвие пламени в одну и ту же точку и наконец прорезал отверстие. Но дальше дело не двигалось. Он расширил отверстие еще на пару сантиметров, потратив на это не меньше, чем десять минут. Стенка тоннеля накалилась докрасна и начала вибрировать, издавая тихий гул. Чтобы прорезать приличную дыру, придется работать еще часов пять. Этих часов у него просто нет. Он выключил резак и прислушался. За его спиной кто-то двигался.

К счастью, у негр имелось оружие. Нечто, напоминающее пистолет. До сих пор этой штукой еще никто не пользовался, и брали ее лишь на всякий случай, да еще потому, что это предписывала инструкция. Еще никто не сталкивался со зверем в этой тьме.

Резко обернувшись, он вскинул руку и выстрелил по направлению звука. Нечто темное метнулось в сторону. Метнулось беззвучно. Он выстрелил еще раз и, кажется, попал. Подождал минуту, прислушиваясь. Подошел и толкнул существо ногой. От зверя мало что осталось. Лишь нижняя половина тела и кусок плеча, висящий на тонкой полоске плоти. «Все же этот пистолет бьет просто здорово, — подумал он. — Ребятам надо сказать спасибо, что сделали такую штуку. И все ведь своими руками — руками, которые никто не ценил и не ценит. Интересно, как выглядел этот зверь. Судя по останкам, что-то вроде лягушки на длинных и тонких лапах. Во всяком случае, на пальцах имеются перепонки. Водоплавающая хищная мразь».

Он двинулся дальше. Вначале ничего не было, затем он услышал шаги позади себя с правой стороны. Это не были шаги человека. Несколько раз он оборачивался и направлял фонарик на звук, но ничего не видел. Сейчас его больше волновало свечение, которое продолжало усиливаться. «Что, если это радиация? — думал он. — Ерунда, никакая радиация не дает такого эффекта. Но что, если эта вещь еще похуже, чем радиация? Что, если оно убьет меня или просто свалит с ног после того, как я вернусь? Еще немного, еще совсем немного. Еще несколько шагов». Он поднял руку, чтобы посмотреть на часы. Поднял и подпрыгнул от ужаса.

Ремешок часов, всегда сидевший туго, сейчас прорезал плоть и вошел в тело глубже, чем на палец. При этом никакой боли и никакого кровотечения. Это выглядело так страшно, что его едва не стошнило. Он отстегнул ремешок, сорвал часы и швырнул их во тьму, даже не взглянув на время. На запястье осталась уродливая вмятина. Он пошевелил пальцами и убедился, что мизинец онемел и не гнется. Мизинец светился сильнее всего. Возможно, он уже начал отмирать. «Еще двадцать шагов, нет, тридцать, — думал он, — отсчитаю тридцать и остановлюсь. Я ведь прав. Не так ли? Чем дальше я зайду, тем больше выиграю времени на быстром вскрытии стенки. А время сейчас очень важно».

Только сейчас он увидел, что на его руках нет перчаток. Он совершенно не мог вспомнить, когда их снял и снимал ли их вообще. Инструкция это запрещала. Как же это случилось? Поглощенный этой мыслью, он чуть было не пропустил атаку сзади.

Несколько тяжелых тел бросились на него одновременно. Он успел срезать одного из нападавших, но второй сбил его с ног. Что-то ужасно захрустело в районе левой ступни. Он выстрелил, не глядя, еще несколько раз, затем закричал и продолжал стрелять в темноту, ощущая разогревшуюся рукоять оружия. Наконец выстрелы прекратились: он израсходовал весь заряд. Имелась еще и запасная обойма, он она была последней. Перед ним лежало несколько изуродованных тел разных форм и размеров. Некоторые тела светились, некоторые нет. Прямо у его ног лежала оторванная голова с длинными и острыми зубами, напоминающими гвозди. Челюсти продолжали рефлекторно двигаться. Он попробовал подняться, но не смог. Размер мертвой пасти был просто невероятным. Морда действительно напоминала лягушачью.

— Кажется, они откусили мне ногу, — медленно сказал он вслух и подтянул негнущуюся ногу поближе. Но все оказалось не так страшно: отсутствовала лишь передняя часть ботинка, а то место, где раньше находились пальцы, было сплющено — так, будто по пальцам ударили большим молотом. Чуть выше была дыра, сочащаяся кровью, а все остальное казалось целым. Во всяком случае, на пятку можно будет опереться.

Он еще раз попробовал встать. Вначале встал на колени, потом оперся на правую ногу. Взявшись рукой за стенку тоннеля, приподнялся. Потом попытался опереться на левую пятку и снова упал. Боль была такой сильной, что у него перехватило дыхание и закружилась голова.

Лежа, он поменял обойму. «Как я здесь оказался? — подумал он. — Как я здесь оказался и что я здесь делаю? С чего все началось? Ведь не может же быть, чтобы я забрался сюда безо всякой причины?»

Что-то было, что-то невидимое присутствовало в памяти, некая фигура, некий призрак — и вдруг он вспомнил. Это было так, словно ключ вошел в замок. Ну конечно же! Он вспомнил лицо умирающей девушки, спокойное лицо, безо всякого ожесточения, закрытые глаза, голову, соскользнувшую с подушки, полуоткрытые губы, прерывистое дыхание. Она была похожа на сломанный цветок. Пусть это сравнение банально, но она была именно такой. И в тот миг, когда он взглянул на нее, что-то случилось. Он понял, что не может отдать ее смерти. Она напомнила ему кого-то, может быть, старую фотографию собственной матери, может быть, первую детскую любовь, может быть, его собственный предрассветный сон.

— Так вот в чем дело, мужик, — сказал он сам себе, — она тебе просто понравилась. И ты захотел ее спасти, и это уже не просто работа. И что же тебе делать сейчас?

Допустим, он еще сможет кое-как идти. Идти, несмотря на боль. Рассуждая чисто физически, опереться на пятку можно. В крайнем случае можно прыгать на одной ноге. Но далеко так не уйдешь. Последняя обойма закончится быстро, потому что хищников станет больше — их привлекает запах крови. Наверняка они приближаются уже сейчас. То есть вернуться он уже не сможет. Попробовать можно, но шансы равны нулю. Оставаться здесь тоже нет смысла. Пройдет немного времени, и звери его съедят, не оставят даже косточек. Остается двигаться вперед. Вперед — так вперед.

На этот раз он поднялся легче. Ему удалось опереться на пятку и сделать первый шаг. Это было очень больно, так больно, что он наконец-то оценил справедливость слов о симфонии боли. Это была именно симфония, как минимум соната для скрипки с оркестром. При каждом шаге он ясно ощущал, как скрипят и трутся друг о друга мелкие обломки костей. Но вскоре он притерпелся. Боль даже помогала ему сосредоточиться. Он уже ничего не боялся и ни о чем не думал, он просто шел, считая шаги. А хищники шли за ним, постепенно приближаясь. Когда пришло время, он обернулся, чтобы выстрелить.

Метрах в трех от него стояло жабоподобное существо с пастью приличных размеров. Пасть была приоткрыта, из нее торчали зубы, длинные и тонкие, как гвозди. Пистолет медленно поднялся, приготовившись к выстрелу. Палец напрягся, спуская курок. Но ничего не произошло. Выстрела не было.

Он жал на спусковой крючок снова и снова, а хищник стоял, не двигаясь ни вперед, ни назад. Хищник пока боялся, он помнил смерть своих сородичей. Сергей повернул пистолет и посмотрел на курок. Нет, этого не может быть. Он попробовал еще раз. Попробовал — и увидел то же самое.

Его палец не мог нажать на спусковой крючок. Палец просто проходил сквозь сталь — или сталь проходила сквозь него.

Оружие на самом деле лишь отдаленно напоминало пистолет, разве что игрушечный, с широким пластмассовым стволом. Спусковой крючок тоже казался ненастоящим, но он был металлическим и очень тугим. Очень тугим — в этом все дело: как только палец напрягался, он начинал погружаться в сталь. Казалось, что металл расплавляет плоть; затем тело проходило сквозь металл, а крючок оставался на месте. То же самое было с ремешком часов, затянутым туго: он глубоко погрузился в тело.

Возможно, что так выглядит смерть в этом мире: его тело постепенно становилось бесплотным. Он сам становился тенью в этом мире страшных теней.

Сергей бросил пистолет в животное, оно сделало шаг назад и присело. Затем он достал резак, прикрутил головку и включил язык пламени, настроив его на максимальную длину. Огненное лезвие вытянулось сантиметров на сорок. Неплохое оружие ближнего боя. Белые блики отражались в больших глазах животного. Оно мигнуло несколько раз и отступило за деревья. Оно имело длинные веки и несколько бесформенных выростов на щеках.

«Еще десять шагов, — подумал он, — еще десять шагов, и я начинаю резать».

В этот момент хищник прыгнул на него сверху. Этот был небольшим и не слишком быстрым, огонь мгновенно перерезал его пополам. Обе половинки все еще пытались двигаться, расползаясь в разные стороны. Еще две небольшие твари попробовали броситься на него с двух сторон одновременно, но тоже получили свое. Одной снесло голову, а другая удрала без лапы, хныкая, как ребенок. Отрезанная лапа продолжала подпрыгивать, словно хвост ящерицы. Девять шагов; десять, одиннадцать. Он прислонился лбом к остывающей стенке тоннеля. Кружилась голова. Возможно, от потери крови, возможно, просто от боли. Он слышал, как темное копошение приближается к нему со всех сторон. Ну что же, пришло время сделать последний разрез.

Пламя легко погрузилось в стену. Так легко, что он даже удивился. Ему понадобилось не больше минуты, чтобы прочертить три раскаленные полосы, три стороны квадрата. Он начал четвертую — и здесь пламя погасло. Плазменный резак израсходовал свой последний заряд. Оружия больше не было, и тоннель оставался закрытым.

Он сунул пальцы в раскаленную щель и ощутил запах горелого мяса. Затем потянул квадратный лист на себя. Лист прогнулся — и снова стал на место: пальцы прошли насквозь, они не могли удержать лист. Он попробовал еще раз: слегка потянул одной рукой, затем всунул другую руку по локоть в образовавшуюся щель. Кое-что получилось. Лист был отогнут градусов на тридцать. Он навалился на лист всем телом, отгибая его книзу. В этот момент кто-то прыгнул ему на спину.

Перевернувшись, он придавил нападавшего к острому раскаленному листу — хватка сразу ослабла. Он продолжал свое дело. Дыра уже была достаточно широкой, чтобы пропустить человека. Он встал на колени и начал пролезать ногами вперед. Хищники осторожно приближались. Один из них корчился на траве, дрыгая лапами. Он был так близко, что можно было дотронуться до него рукой.

В последний момент он почувствовал острые зубы на своей шее. Ощущение было такое, будто шею прокусили насквозь. Кто-то сидел на его плечах и тянул его наружу. Еще минуту продолжалась молчаливая схватка, затем он рывком втиснулся в тоннель и повалился на мягкий теплый пол.

Он сразу почувствовал небольшой сквозняк. Внутренность тоннеля была покрыта упругим ворсом, который струился волнами, изумительно красиво переливаясь, чувствуя поток свежего чистого воздуха, воздуха с ароматом степных трав. А возможно, наоборот, это ворсинки гнали воздух, создавая ветер, достаточный, чтобы унести умирающего человека в вечность. Внутренность тоннеля всегда покрыта мириадами ресничек.

Он лежал и чувствовал, как истекает кровью. Жабья морда просунулась в отверстие, затем спряталась, и ее сменила другая, поменьше. Большой зверь в такую дыру не пролезает, вяло подумал он. Наконец маленькое существо, ростом не больше метра, ухитрилось протиснуть свое тело в отверстие. Оно шлепнулось на пол и поползло. Оно выглядело очень вялым и напуганным. Но даже в таком виде оно оставалось смертельно опасным для обессиленного человека.

Что-то зашипело и начало дымиться. Он поднял голову и увидел, что дымятся края дыры. Тоннель заращивал повреждение стенки. Обычно дыра существует не больше двух или трех минут. Чтобы выйти, нужно сделать новую. В данном случае это невозможно — он заперт здесь, и резака нет.

Тварь ползла все медленнее и наконец остановилась. Она глотала воздух широко открытой пастью. Она умирала — похоже, что воздух тоннеля совсем не годился для нее. Несколько раз хлопнула глазами, раздвинула лапы и начала сморщиваться. Казалось, что она высыхает на глазах. Через минуту она превратилась в скелет, обтянутый кожей.

Он поднялся. Хищников больше нет, но это ничего не меняет. Теперь оставалось лишь то, зачем он шел сюда: спасти чужую жизнь. Несмотря на то что он все же проник в тоннель, это будет не так-то просто сделать.

Он увидел легкую фигуру девушки, плывущую издалека в коконе золотистого сияния. Фигура приближалась, он видел расслабленные раскинутые руки, наклоненную голову, волосы, рассыпанные ветром, закрытые глаза, маленькую грудь, прикрытую больничной сорочкой. Почему-то все умершие появляются здесь в последней одежде, которая была на них, обычно в больничном белье. Он встал посреди тоннеля, придерживаясь левой рукой за стенку, и вытянул правую вперед. Летящая девушка открыла глаза; сияние вокруг нее начало гаснуть.

— Я вас не знаю, — сказала она, — вы — ангел боли?

— Почему боли? — удивился он.

— Я не знаю, — она улыбнулась, — просто в последнее время все, что я испытываю, это боль. Но теперь это все закончилось, ведь я умерла. Простите, если я вас обидела.

— Нет, нисколько, — ответил он. — Вы очень красивая. Даже сейчас. Поэтому я хочу вас спасти. То есть не поэтому, не только поэтому. Мой долг спасти вас, но я бы сделал это даже вопреки долгу.

— Спасти от кого? — удивилась она. — Кто может быть мне страшен теперь?

— Спасти от вас самой. Я не хочу, чтобы вы умирали.

Кажется, она начала понимать. Сияние вокруг нее совершенно исчезло. Ветерок стал сильнее, реснички на стенах начали двигаться и извиваться в каких-то конвульсиях. Стена тоннеля снова потеплела.

— Как вы проникли сюда? — спросила она. — Это ведь моя территория. Здесь не должно быть чужих, я знаю. Если вы не ангел, то почему вы здесь? Откуда?

— Оттуда. — Он показал рукой на стену. — Этот тоннель довольно длинный, не правда ли? Любая длинная труба обязательно проходит по какой-то местности. Любая труба имеет и внутреннюю, и наружную поверхность. Я пришел снаружи. Я прошел то пространство, по которому проложена эта труба, сделал отверстие в стенке и вошел, чтобы сделать то, что я должен сделать. Чтобы спасти вас. Это было нелегкое путешествие, я думаю, самое тяжелое в моей жизни. Я чуть было не погиб. Но я успел вовремя. Я здесь, и мы разговариваем.

— Я слышала об этом тоннеле, но я никогда не думала, что там, снаружи, еще что-то может быть. Что там?

— Там тьма, — ответил он. — Там целый мир тьмы. Мир, чуждый жизни, наполненный антижизнью.

— Что это там лежит? — спросила она, указав рукой на мертвого высохшего хищника.

— Представитель местной фауны. Уже не кусается.

— Пропусти меня, — сказала она, — пропусти меня туда, слышишь, иначе я тебя убью.

— Нет.

— Учти, я буду драться за свою смерть. Ты не знаешь, какая я сильная.

— Знаю, — ответил он. — Ты самая сильная из всех, кого мне приходилось спасать.

— Тебе приходилось спасать! — закричала она. — Ах, тебе уже кого-то приходилось спасать! И что же, те люди не проклинали тебя и не плевали тебе в лицо, встретив в коридоре?

— Бывало всякое.

— Ты думаешь, что им нужно было твое спасение?

— Я думаю, что некоторым из них оно было нужно.

— Тогда ты заблуждаешься. Человек должен иметь право умереть. У нас отобрали все, но это единственное право, которое отобрать невозможно. Уйди с дороги.

— Ты не понимаешь, — начал он, но она толкнула его рукой и брезгливо вытерла ладонь о рубашку. На белой ткани остался след крови.

Он упал, и, пока пытался подняться, девушка уже прошла мимо. Сияние вокруг нее разгоралось с новой силой.

— Подожди! Я должен предупредить тебя! Она остановилась и обернулась.

— Ты все равно не доберешься до конца этого тоннеля. Для тебя этот путь закрыт.

— Там ждут меня твои друзья? — спросила она. — Они меня не остановят.

— Нет. Просто самоубийцы всегда сворачивают в один из боковых тоннелей. Тебя там ждет смерть.

— Я уже умерла.

— Тебя там ждет вечная смерть, вечная и повторяющаяся. В конце каждого бокового тоннеля живет хищник, который… Ты идешь прямо в его челюсти.

— Хищник вроде этого, что лежит здесь? — Она толкнула существо ногой, и то рассыпалось, словно состояло из хлопьев пепла.

— Гораздо страшнее. Гораздо страшнее, чем ты можешь себе представить, и в сто раз страшнее, чем я могу описать. Это ужас, равного которому нет на земле. Именно это ждет самоубийц. Не будет никакого доброго бога, задающего вопросы, не будет никаких умерших родственников, прилетевших приветствовать тебя, а будут лишь челюсти черной пиявки и ее безразмерный желудок. И это навсегда. Сейчас твой последний шанс вернуться. Послушай меня.

Ее глаза на мгновение померкли.

— Я тебе не верю, — сказала она. — Ты придумал все это, чтобы меня обмануть. Чтобы не пустить меня дальше.

— Ты сама знаешь, что это правда!

— Это ничего не меняет, даже если это правда.

Она начала удаляться. Легкий ветерок, пахнущий степными травами, подхватил ее и понес во тьму. Надежды больше не было. Так жаль, что все это было зря.

Он закрыл глаза. Он ощущал, как кровь продолжает вытекать, и вместе с нею уходят последние силы. Теперь осталось совсем немного, думал он, еще несколько минут. Она достигнет развилки и попадет в колодец. Затем сорок метров темного пространства и невидимая тварь, схватившая тебя за голову и потащившая вниз. И вдруг его осенило. «Неужели все колодцы питаются именно так? — подумал он. — Неужели они питаются нами и только нами? Наевшись, они отпочковываются от тоннеля и спокойно переваривают пищу, ожидая, пока следующая жертва бездумно бросится во тьму. Нажравшись, они могут даже дать несколько отпрысков, почему бы и нет? Но если сознание не разрушается, значит, на дне каждого большого колодца есть человек, по крайней мере один человек. Этот человек до сих пор видит, слышит и чувствует. Неужели это и есть ад? Нет никаких горячих сковородок и вечно пожирающего огня. Есть лишь пустыня боли, ненависти и одиночества. Так жаль, что она не поверила мне. Она уже была готова поверить.

Но если люди об этом когда-нибудь и узнают, то это будет не сейчас, — думал он. — Сколько мне осталось? Несколько минут, не больше. Как только она погибнет, стенка тоннеля начнет разрушаться. А стенка — это единственное, что сейчас отделяет меня от хищников. Тоннель исчезнет, и я исчезну вместе с ним».

Он ощутил легкое и нежное прикосновение, но не стал открывать глаз, чтобы продлить иллюзию еще хотя бы на несколько секунд. Ничего легкого и нежного здесь быть не может. Здесь может быть лишь смерть, которая приходит явно или крадется бесшумно. Неужели у смерти могут быть такие руки? Он с трудом открыл глаза.

Сиреневые ленты света струились но стенам тоннеля, а ветер пах костром, затерянным в ночи, пах звездами, и камышом, и летним ором лягушек, пах сонно плеснувшей рыбой посредине тихой реки, тонким комариным гудением у твоего уха, мохнатыми соснами, дальними огнями и стуком колес поезда, проходящего вдали за лесом, — пах всем этим одновременно и еще тысячью тысяч вещей, о которых нельзя сказать и которые можно лишь ощутить, ощутить одновременно, как один большой глоток жизни. Девушка склонилась над ним, и каждое прикосновение ее волос делало его невыразимо счастливым.

— Почему ты вернулась? — удивленно спросил он.

— Как я могла не вернуться? Не могла же я оставить тебя умирать. Я коснулась своей рубашки, и на ней осталась кровь, твоя кровь, посмотри. А под тобой уже целая лужа. Если тебя не перевязать, ты умрешь от потери крови. За кого ты меня принимаешь, за изверга какого-нибудь? Ты знаешь, что у тебя здесь несколько глубоких дырок? Повернись немного. В тебя что, гвозди заколачивали?

Почти. Что-то вроде того.

Она оторвала несколько матерчатых полос от своей длинной больничной рубахи и начала накладывать повязку. Ему пришлось приподняться, и он застонал от этого простого движения.

— Вот так уже лучше. Теперь расскажи, как тебя отсюда вытащить.

— Зачем ты это сделала? — спросил он.

— Что сделала?

— Сделала то самое, из-за чего мы здесь.

На мгновение ее глаза будто подернулись корочкой льда. Цветные полосы на стенах тоннеля погасли, сейчас ее освещало лишь ее собственное свечение. Ветер затих, воздух стал спертым, как на закрытом чердаке, полном старого хлама.

— Это был плохой вопрос, — сказал он, — прости меня.

— Ничего, когда-нибудь расскажу, обещаю. Но обещаю, что это случится нескоро… Ты заметил, что здесь нечем дышать?

Он попытался подняться, и она помогла ему.

— Тоннель умирает, — ответил он. — Мы должны успеть. Нужно пройти около двух километров в обратную сторону. Там ты можешь меня оставить. Потом ты пойдешь в ту сторону, которую выберешь сама. Вперед или назад. Когда тоннель исчезнет, я окажусь на безопасной территории. Там у меня передатчик. Я свяжусь со своими, и они меня вытащат. Обо мне не беспокойся.

— Отлично. Тогда попробуем проползти эти два километра. Обопрись на мое плечо. Не стесняйся.

— Ты уже решила, в какую сторону пойдешь? — спросил он.

— Пока нет. Но я успею решить, пока мы будем идти.