"Входят трое убийц" - читать интересную книгу автора (Хеллер Франк)Глава седьмая Члены детективного клуба второй раз посещают виллу Лонгвуд1Люченс быстро оделся и поспешил к дому норвежца, чтобы узнать подробности. Но он опоздал, поэт уже ушел. Впрочем, поскольку дома была Женевьева, доцент явился не зря. Благодаря своим связям на рыбном рынке источником сведений была именно Женевьева, а она не принадлежала к числу тех, кто откажет томящемуся жаждой ближнему в глотке воды из этого источника. Накануне вечером старая миссис Ванлоо легла в обычное время после мирного ужина в кругу семьи. Как большинство пожилых людей, спала она очень чутко, просыпалась обычно в шесть и звонила, чтобы ей принесли утренний кофе. В это утро звонок не раздался, но слуги, полагая, что она утомлена тягостными событиями последних дней, не обратили на это внимания, решив дать ей поспать подольше. Но когда прошел час, ее долгий сон начал казаться им странным, а через полтора часа слуги не без ужаса вспомнили то утро, когда не проснулся Артур Ванлоо… Горничная постучала, сначала негромко, потом сильнее. Не получив ответа, она решительно открыла дверь, которая была не заперта. Услышав звуки, доносившиеся с кровати, она сразу поняла, что дело неладно: звуки напоминали не столько дыхание спящего, сколько предсмертный хрип. Горничная раздвинула занавеси и испустила крик. Миссис Ванлоо лежала на кровати, полуоткрыв рот. На оклики она не отзывалась. Горничная бросилась к телефону и, по счастью, дозвонилась доктору Дюроку. Тот явился необычайно быстро. Первое, что он заметил, был стакан на ночном столике с остатками какого-то питья. Значит, миссис Ванлоо накануне принимала снотворное? Насколько горничной было известно, нет. Перед тем как лечь спать, мадам обычно сама готовила себе стакан апельсинового сока с сахаром и водой, который она пила, если просыпалась ночью. Она никому не разрешала делать себе это питье. Когда накануне вечером горничная пожелала хозяйке спокойной ночи, та уже засыпала. Доктору не понадобилось проводить сложный анализ, чтобы убедиться: в стакане с апельсиновым соком, разбавленным водой, было и кое-что другое. Дюрок приложил все старания, чтобы привести пациентку в чувство, и наконец ему это удалось. Вызвав сиделку, доктор пожелал поговорить с членами семьи. О чем шла речь, Женевьева, конечно, знать не могла, что отнюдь не помешало ей высказать множество фантастических домыслов насчет возможного содержания разговора: накануне похороны, ночью несчастный случай — такого не бывает в семьях, где все идет как положено. Хозяин Женевьевы, очевидно, придерживался на сей счет такого же мнения, потому что, едва выслушав новости, написал записки банкиру и доценту и умчался в город… «А вот и он», — заключила Женевьева свой произнесенный на гренландском диалекте монолог, потому что у садовой калитки показался Эбб. День был жаркий, Эбб был в испарине. Но может, капли пота на его висках были вызваны не лучами весеннего солнца? Он снял шляпу, откинул светлые волосы со лба и рухнул на стул. Однако если Женевьева надеялась услышать дополнительные новости, то ей пришлось разочароваться. Кристиан просто отдал ей несколько распоряжений насчет ланча, побудивших ее с ворчанием удалиться. — Ну что скажете? — спросил поэт доцента, в первый раз взглянув ему в глаза. — Я только что беседовал с Женевьевой, — ответил доцент, — и знаю то, что знает она. Но поскольку мне известно, как приукрашивают сообщения в прессе даже в странах, наиболее свободных от цензуры, я предпочел бы услышать — Которую Трепка, несомненно, назовет еще более приукрашенной! — заметил поэт. — Я полагаю, что Женевьева рассказала нам обоим одно и то же, и могу только добавить, что мои сведения подтверждают ее рассказ. Старуху нашли сегодня утром в глубоком обмороке, вызванном сильнодействующим снотворным, очевидно вероналом. Она Доцент молчал. — Она никогда не запирала дверь в свою спальню, — заметил Эбб. — Но — Ну, тут у нас широкое поле для предположений! Возникла новая пауза. В памяти доцента всплывал то визит к месье Терону, то посещение кондитерской. Должен ли он рассказать Эббу, — Я только что от мадемуазель Титины. Как источник новостей она заткнет за пояс и Женевьеву и агентство Гавас.[44] Знаете, что она сообщила, взяв с меня обещание молчать; полагаю, такое обещание она берет со всех, кому она это сообщает. Муж прекрасной мадам Деларю и Аллан Ванлоо вчера днем подрались в саду казино. Накануне мадам побывала в Ницце, якобы чтобы примерить платье у какой-то неизвестной портнихи, которую она там нашла, — «настоящее чудо». Но приятель мужа видел как раз в это время в Ницце Аллана Ванлоо… Бедняга музыкант, которому известны все сплетни, от горя и злобы совершенно потерял над собой власть и, наткнувшись в парке на Аллана Ванлоо, пустил в ход кулаки, хотя тот возвращался прямо с похорон… «Чудо, что весь город не услышал их криков», — сказала Титина. Но в общем, строго говоря, слышала ли их одна Титина или весь город — это одно и то же. Я просил мадемуазель Титину в доказательство ее любви к человечеству обо всем молчать, она пообещала, но… «Прямо с похорон» — звучало в мозгу доцента. — Я забыл еще одно, — добавил Эбб. — Месье Деларю заметил вчера на руке жены кольцо с бриллиантом, которое при его появлении она поворачивала камнем внутрь. Он не без оснований предположил, что это кольцо имеет отношение к ее поездке в Ниццу. Мадам Деларю это признала, но уверяет, что его ей дал просто «примерить» один ювелир, который готов в любую минуту взять его обратно… Доцент вспомнил кресло-качалку, на котором сидел смуглый господин. Смуглый господин держал на коленях смуглую девочку и яростно раскачивался, крича: «Когда вы встретите вашего друга Аллана Ванлоо, скажите ему, чтобы он не забыл про двадцатое текущего месяца». До двадцатого оставалась неделя. Нет, об этом Люченс пока ничего не станет говорить Эббу. Пока можно побеседовать о других делах. — После вашего первого визита на виллу, — обратился Люченс к поэту, — вы показали нам отпечатки следов, которые нашли под окнами Артура Ванлоо. Продолжили вы — гм! — ваши изыскания в этом направлении? — Да, продолжил. — И пришли к какому-нибудь результату? — В известной мере. Отпечатки принадлежат молодой девице, она член того левого кружка, с которым общался Артур. Но потом мы узнали результаты вскрытия, и я решил, что — Так ее зовут Жаннина? Позавчера днем я заглянул в парк. Я ведь прежде не видел его при дневном свете. Там было безлюдно, но вдруг я заметил девушку с лицом как у кошки, она бродила поблизости от окон покойного Артура Ванлоо. Шляпы на ней не было — очевидно, она не принадлежит к числу домочадцев. И я сразу подумал, не она ли оставила замеченные вами следы. — Не слишком ли смело такое предположение? — Да нет, отчего же. Отпечатки, которые вы нам показали, явно принадлежат женщине. А вы рассказывали, что Артур имел обыкновение по ночам принимать гостей. И обнаружив на том самом месте, где разыгралась драма, молодую женщину, смахивающую на анархистку, я счел, что выводы напрашиваются сами собой. Добавлю, что теория моя почти тотчас же подтвердилась; каким образом — я предпочел бы не говорить. Но что вы думаете об Эбб вынул из чековой книжки собственную находку и сравнил два бумажных обрывка. — Гм, похоже, они связаны друг с другом! Во всяком случае, и качество бумаги, и шрифт на этикетке почти одинаковы. А где вы нашли этот клочок? — Там же, где вы нашли свой, — на клумбе с роскошными цинерариями. Скажите, говорят ли вам что-нибудь буквы LENC? — Ничего. А вам? — Тоже ничего. Эбб попытался соединить две бумажки. Но ничего не получалось, края на месте обрыва были неровные. Он указал на это своему шведскому коллеге. — Вы правы, края не совпадают. И все же, думаю, каждый из нас нашел обрывок одной и той же бумаги. Я предлагаю вам сохранить мой обрывок вместе с вашим. Быть может, настанет час, когда мы разберемся что к чему, удалось же в конце концов расшифровать вавилонскую клинопись! В это мгновение комнату сотряс взрыв. Не замеченный коллегами, датский представитель детективного клуба вошел в дом через садовую калитку и теперь стоял в кабинете Эбба, негодующе фыркая. Он затягивался сигарой и яростно выписывал тростью замысловатые круги, а из его презрительно скривившегося пухлого рта изливались горькие слова: — Ничто не в состоянии отвлечь вас от расчетов и умозаключений. Случись при вас штурм Сиракуз, вы бы его не заметили.[45] Вчера в соответствии с составленным по всем правилам медицинским заключением состоялись похороны, а сегодня… — А сегодня едва не состоялись еще одни похороны, — закончил фразу Эбб. — Значит, вы не получили записку, которую я послал вам утром? — Нет, — ответил директор банка, — не получил. Я сидел на телефонной станции в ожидании разговора с Берлином. А что было в вашей записке? Один из оставшихся братьев убил другого? Или они убили друг друга? — Скажите, однако, милейший Трепка, — пробормотал доцент, — разве в вашем отеле нет телефона? Администрация уверяла, что он обеспечен всеми современными удобствами! И цены… — Конечно, в отеле есть телефон, что за детский вопрос! Но что было в записке Эбба? — И все же, черт возьми, почему вы не звоните по телефону из отеля? — настаивал доцент. — Это же гораздо удобнее, чем сидеть на неуютной центральной станции и… — А если человеку надо поговорить об интимных делах и он не желает, чтобы его подслушивала прислуга? — зарычал банкир. — Вы что, собираетесь учинить перекрестный допрос по поводу моих частных дел? Но могу я узнать или нет, что же все-таки было в записке Эбба? У вас, быть может, нет других забот, как сочинять сказки в духе «Тысячи и одной ночи», а у меня дела в Ницце! В тоне банкира звучала уже не насмешка, а злость. Удивленно на него глядя, поэт в нескольких словах изложил, что произошло утром на вилле Лонгвуд. При каждой очередной фразе Трепка делал затяжку и стряхивал пепел в медную пепельницу. — По выражению вашего лица, — сказал Эбб, — я вижу, что, по-вашему, все идет как положено и вообще все к лучшему в этой лучшей из республик. — К лучшему? Что вы имеете в виду? Старые дамы за восемьдесят лет не должны иметь свободного доступа к наркотикам! — Она — Это она утверждает теперь, чтобы вызвать к себе интерес. — Она ничего не утверждает, потому что ее еще не могли допросить. Это говорит ее горничная. И доктор говорит, что никогда не выписывал ей веронала. — Здесь, во Франции, веронал можно купить без рецепта в любой аптеке. Я сам вчера его купил. — Вам понадобилось снотворное? А мне-то казалось, что у вас нет никаких забот. — По крайней мере, я не создаю себе искусственных забот, — прорычал Трепка. — Куда вы гнете? Вы что, всерьез утверждаете, будто на вилле бесчинствует серийный убийца и он настолько безумен, что совершает второе покушение в день похорон первой жертвы? — Иногда человек не властен над своими поступками… или сроками, когда приходится их совершать. Некоторые люди утверждают, что каждый поступок — это звено в цепи, которая прирастает ими и в конце концов замыкается ловушкой. Но позвольте, я расскажу вам последние новости из бара Титины. Эбб изложил их, напряженно вглядываясь в лицо датчанина. Когда речь зашла об эпизоде с бриллиантовым кольцом, поэту показалось, что у Трепки дернулась верхняя губа. Может быть, банкир что-то выведал? А может, Эббу почудилось. Так или иначе, подергивание прекратилось так же внезапно, как и началось, и когда поэт окончил свой рассказ, единственным комментарием его коллеги было продолжительное фырканье. — Все это меня не интересует! Вы наверняка помните, что сказал Наполеону Талейран после казни герцога Энгиенского? «Это хуже, чем преступление, это глупость!» Если на вилле существует серийный убийца, то он не преступник, а дурак! — Все преступники совершают ошибки. — А частные детективы совершают их еще чаще, особенно если они при этом пишут стихи. — Все ваши возражения, — закричал Эбб, начиная сердиться, — сводятся к одному: доказать, что все в мире плоско, как ваша страна! — Ах вот как! Вы говорите это о Дании! — прошипел банкир. — А что в таком случае представляет собой Норвегия? Болезненная попытка создать наибольшее вертикальное расстояние между двумя точками? — Господа! — взмолился настойчивый голос. — Господа! — А что такое Швеция, — заревел банкир, круто повернувшись к Люченсу, — как не датская колония, отпущенная на волю на триста лет раньше срока? — И с этими яростными словами банкир скрылся в саду. — Это что, серьезно? — спросил Эбб. — Это 1905 год детективного клуба? — Конечно, нет, — успокоил его доцент. — В такую ярость впадает лишь тот, кто играет комедию. Он вернется! Но извините, дорогой Эбб, у меня дела в Ницце, в точности как у нашего датского друга. Всего наилучшего! |
||
|