"Девочка из нашего класса" - читать интересную книгу автора (Минутко Игорь Александрович)

Зимняя дорога

В классе писали диктант. Всё шло хорошо, пока на край окна не село весёлое солнце, свесив длинные тонкие ноги — лучи. Одна нога наступила на белый тетрадный лист, на котором Володя Чижиков старательно выводил: «Пионеры нашли в лесу логово волка». Солнце наступило на первую букву слова «волка», и «в» теперь стало не фиолетовым, а рыжим.

«Волк начал линять, — решил Володя. — Наверно, у него полинял только хвост, вот сейчас солнце наступит на другую букву, и тогда…»

Но капризный лучик не хотел больше заниматься волком, солнце слезло с окна, и теперь его опять не было видно. Оно ушло на школьный двор, туда, где расселись под забором пышные сугробы (как здорово прыгать в них с разбегу!), а в белых лохматых ветках берёз сидели важные снегири. Конечно, на улице солнцу интереснее, чем в классе. А что, если бы оно вдруг подпрыгнуло, скатилось с неба и — в глубокий-глубокий овраг? Стало бы темно-претемно. И все бы заплакали: люди, звери, и среди них волк с полинявшим хвостом, и мама, и даже учительница Нина Петровна. Все бы плакали и причитали: «Где ты, наше красное солнышко? Пропадём мы без тебя». И только бы он, Володя Чижиков, знал тот овраг, куда солнце закатилось. Он привёл бы к оврагу людей, и они все вместе, обжигаясь, стали бы забрасывать солнце на небо.

—…Чижиков! — послышался над головой голос Нины Петровны. — Прочитай, что ты написал.

Володя встал и увидел класс, своих товарищей; они смотрели на него — кто насмешливо, кто сочувственно. А солнце никуда не закатилось; теперь оно сидело в другом окне и подмигивало Володе через замёрзшие стёкла.

— «Пионеры нашли в лесу логово волка», — прочитал Володя.

Класс захохотал.

— Сколько он пропустил предложений? — Голос у Нины Петровны стал точно таким, как у мамы, когда она лупит хворостиной упрямую козу Груню. — Сысоева, скажи.

— Три предложения, — старательно пропищала с первой парты Катька Сысоева.

Зубрилка несчастная! Сыса противная!

— Почему ты не пишешь диктант?

— Я думал.

— Как это — думал? О чём?

— О солнце. И ещё о том, что у волка полинял хвост.

Класс опять захохотал.

— Он только и умеет фантазии выдумывать, — сказал Борька Хвисько.

— Не фантазии, — фыркнула Катька, — а дурачится он.

— Я не дурачусь. Я правда…

— Что — правда? Что — правда-то?

— Про солнце и про волка. У него хвост полинял.

— Сам ты полинял! — крикнул Борька.

И опять все захохотали.

Володя обиделся, схватил пальто, портфель, шапку-ушанку с оторванными тесёмками и бросился к двери. Нина Петровна даже ничего сказать не успела — так быстро он выскочил из класса.

Володя Чижиков — маленький худенький мальчик. Волосы у него светлые и совсем не причёсываются: растут как им вздумается, а глаза серые, и в них живут весёлые, насмешливые искорки. Их Володина мама зовет чёртиками. Учится он в третьем классе, очень любит читать книжки про путешествия и мечтает стать моряком. Или можно пожарником, как дядя Лёня, чтобы носить каску и ездить в красной грозной машине, которая умеет так здорово гудеть.

Володя вышел на школьный двор. Кругом морозно, снежно, а солнце запуталось в берёзовых ветках. Снегири всё ещё сидели там же, в берёзах, и им, наверно, было тепло около солнца.

И почему все над ним смеются? Подумаешь, пропустил три предложения… Разве же он виноват, что задумался?

Володя чувствовал себя одиноким, обиженным, никому не нужным, и ему стало ужасно жалко себя. Как всё-таки несправедливо устроена жизнь! А с Борькой придётся подраться — что он ко всем лезет? Катька Сыса дура и подлиза. И все ребята тоже хороши: хохотали, как будто их кто щекотал. И над чем, спрашивается? Конечно, над ним, Володей, над его курносым, веснушчатым носом, над отвратительным вихром, который растёт куда-то вбок на самой макушке, над его большими валенками. Ну и пусть, и ладно. Вот он сейчас выйдет на дорогу и зашагает, зашагает сам не зная куда, в снега, за горизонт, и замёрзнет где-нибудь в пушистом и мягком сугробе. Его найдут закоченевшего, безжизненного, с запиской в руке: «Нина Петровна, Сыса, ребята! Я вам всё прощаю. Остаюсь ваш Вовка Чижик»…

С этими нерадостными мыслями Володя вышел на деревенскую улицу. Вот по ней он и пойдёт замерзать в сугробе, туда, за синий горизонт. Правда, в душе Володя сознавал, что отправится сейчас домой, на птицеферму, которая находится в трёх километрах от Дубровки. Там его мама работает птичницей. Но, если бы ему сейчас встретился кто-нибудь из знакомых, он сказал бы, что идёт замерзать…

Февральский день был в зените. По небу не спеша карабкалось солнце, уже чуть-чуть весеннее, потому что, если надолго подставить ему спину, то даже через пальто можно почувствовать тепло. Весна начиналась и на дороге: снег на ней, чёрный от машин и лошадей, таял — он стал ноздреватым, точно губка. От дороги пахло ещё неизвестной Володе жизнью и путешествиями. Карнизы крыш походили на большие прозрачные гребёнки: они обросли сосульками. Во дворах хлопало на ветру морозное, тугое бельё, и взрослые занимались своими делами.

Кругом было много света, воздуха, чуть подкрашенного голубым; от лёгкого мороза щёки сделались холодными и красными.

Володя вышел за деревню, и к его ногам прильнуло бесконечное белое поле. Оно лежало гладкое, ровное, точно сказочный добрый великан раскатал его огромной скалкой. На самом краю поля, там, где оно встречается с небом, стоял маленький, похожий на карандаш, телеграфный столб, и Володя знал: дойдёт он до этого столба, и опять будет большое поле, уходящее к горизонту. И у Володи вдруг непонятно отчего, захватило дыхание, сделалось жарко и тревожно. Как хорошо, что земля такая большая и можно путешествовать! Вот так бы шёл, шёл по дороге, и встречались бы незнакомые города, государства, горы. С собой Володя взял бы мешок сухарей, книжку «Дальние страны» и своего верного Джека. О несправедливых товарищах уже не думалось, настроение стало хорошим, и замерзать в сугробе ни капельки не хотелось.

Володю догнала пегая, в яблоках лошадь, запряжённая в сани. В них сидел дед в рыжей шубе, из дыр которой торчал овечий мех. Володя с разбегу сел на задок саней. Дед не обернулся. Ехали молча. Володя: болтал ногами и смотрел, как из-под саней выбегала дорога. Он смотрел долго, и ему начало казаться, что сани стоят на месте, а дорога живая и сама неразглаженной лентой выползает из-под них.

— Ты что это расселся без разрешения? — спросил дед.

Лицо его было сухое и сморщенное, заросшее белой щетиной, даже из ноздрей торчали седые волосы, и Володя моментально подумал, что именно так должны выглядеть злые волшебники из сказок. Но Володя знал, что на самом деле волшебников не бывает, и поэтому без страха сказал:

— Так разве ей тяжело? Я же маленький.

— Всё равно, спрашивать надо.

— Де-едушка, — затянул Володя, — довезите, я до переезда.

— Ладно уж, сиди.

В это время пегая лошадь повернула голову и посмотрела на Володю фиолетовым добрым глазом; потом она тряхнула головой и побежала быстрее.

«Всё услышала, что мы говорили, — догадался Володя. — Хитрая!»

Пегая бежала, он неё пахло теплом. Володя сидел на соломе и смотрел по сторонам. Около переезда он слез.

— Спасибо, дедушка.

— На здравие.

Переехав железную дорогу, сани укатили дальше. А Володя повернул на узкую розоватую тропинку, которая вела к опушке леса. Теперь ему надо идти по этой тропинке через лес, потом будет опять поле, а там и птицеферма. Володя переложил сумку с учебниками с одного плеча на другое и хотел уже было продолжать свой путь, но в это время в маленькой будке тревожно запел звонок, потом, дёрнувшись, опустился полосатый шлагбаум, и к нему вышла стрелочница в больших, как у Володи, валенках, в ватнике, подпоясанном широким ремнём, и с жёлтым флажком-свечкой. Она пришла встречать поезд — он уже гудел где-то за поворотом. Володя тоже остался, потому что любил смотреть на дальние поезда, приезжающие из неведомых стран.

Поезд только слышался: он натужно стучал, пыхтел, отдувался, и Володя понял, что поезду тяжело приходится на подъёме — изо всех сил старается. Но вот показался паровоз, над ним вырастали сизые взрывы дыма, ветер на них набрасывался и растаскивал дым неизвестно куда. Паровоз, дохнув на Володю жаром, прогромыхал мимо, и теперь медленно ползли зелёные вагоны, одетые снизу толстым инеем. На вагонах белели таблички: «Москва — Батуми». У Володи перехватило дух. Поезд приехал из Москвы! Где-то там, за полями и лесами, стоит этот город, который Володя видел только в кино и во сне… И он стал жадно вглядываться в окна, но они почти все были задёрнуты занавесками. А ведь поезд ехал так медленно и можно было бы всё рассмотреть…

Вот уже проплыл последний вагон, и паровоз радостно кричал за новым поворотом, потому что он перелез через подъём, и теперь ему весело бежать по ровному полю в таинственную страну, которая называется Батуми.

Володе, непонятно отчего, стало грустно, и даже захотелось плакать. Он подошёл к железной дороге и приложил ухо к блестящему тёплому рельсу, в котором ещё жили звоны и чёткий перестук колёс.

Володя вздохнул. Вот так всю жизнь. Живёшь, живёшь, и всё одно и то же: птицеферма, где постоянно дерутся петухи, деревня Дубровка, школа с Катькой Сысой и Ниной Петровной. А люди ездят в далёкие края, видят всякие города, реки, моря. А он уже сколько прожил на земле и нигде не был, ничего не видел.

Володя опять вздохнул, даже что-то присвистнуло в горле. Но делать было нечего: надо идти домой. В школе уже, наверно, кончились уроки. Солнце прошло по всему небу и теперь, большое и оранжевое, висело над лесной опушкой.

И Володя зашагал по тропинке к лесу. Все деревья были в иглистом, мохнатом инее, и опушка походила на груду белых кудрявых облаков, присевших от усталости на самую землю.

Как только Володя вошёл в лес, его окружил голубой полумрак, чёрные стволы и неясный шум, который рождался где-то вверху. И Володя сразу почувствовал себя одиноким и совсем-совсем маленьким. Захотелось скорее выйти из лесу, потому что — кто его знает — может быть, тут живут всякие звери и тот самый волк, с полинявшим хвостом.

Володя даже побежал по тропинке, которая теперь сделалась серо-синей. Оглядываться не хотелось. А солнце где-то там, за лесом, уже закатилось за снега, и от этого небо стало ярко-фиолетовым, точно в него налили густых чернил. На этом небе с левой стороны от тропинки чернели стволы деревьев и почему-то казались живыми.

Наконец Володя выбежал на просеку. Тут было ещё светло, и дул весёлый, быстрый ветер. По просеке бежали неведомо куда телеграфные столбы, зажав белыми колпачками, точно клювами, звонкие провода. Володя знал, что по этим проводам передают телеграммы. Вот если б можно было подпрыгнуть, ухватиться за два каких-нибудь слова и умчаться вместе с ними в большой, чудесный город, где много людей, машин и есть зоологический сад со слонами и тиграми…

Володя прислонился к столбу, и ему начало казаться, что внутри него тоненько поёт пчела. Очень хотелось послушать эту пчелу ещё, но ведь надо спешить домой: там уже, наверно, мама беспокоится.

Скоро лес кончился, и Володя вышел к полю. И тут он увидел, что поле живое: оно всё двигалось, перемещалось, и по потемневшему насту бежали белые клинья. Потом на них сбоку кидался ветер, клинья поднимались над землёй и казались то языками белого пламени, то призрачными всадниками, пригнувшимися к холкам белых коней, то превращались в расплывчатые фигуры чудовищ с несколькими головами и хвостами — в поле началась метель.

Володя поднял длинный, гибкий прут и со свистом рассек им снежного всадника, который наседал на него. И всадник вроде даже отступил от неожиданности, а потом исчез совсем.

— Ага! — закричал радостно Володя. — Не будет вам от меня пощады!

И он ринулся в бой со снежными чудовищами. Сначала они были ребятами из соседней деревни Петушки, с которыми Володя постоянно враждовал, потом фашистами, теми, кто много лет назад пришёл с войной на Володину землю и расстрелял его дедушку, потому что он не захотел сказать, где партизаны. Наконец белые призраки стали капиталистами — поджигателями войны, которые хотят поубивать всех честных людей.

— Это вам за маму! За Катю Сысоеву! За негритянских мальчиков, которых вы мучаете в колониях! Вот вам! Вот! Вот! — И под ударами волшебного прута отступали, таяли злобные белые фигуры.

Володя не знал, сколько продолжалась эта отчаянная схватка. Он опомнился, когда мокрый, облепленный снегом, очутился на краю низины. Там, внизу, виднелась птицеферма с мамой и сердитыми петухами. Оттуда призывно и вкусно пахло берёзовым дымом и тёплым хлебом. Володя сразу вспомнил о доме и заспешил. Ох, будет от мамы нахлобучка!

Он спустился в низину и побежал по тёмной тропинке. Тут было тихо — ветер с метелью из белых призраков остался где-то вверху. А над большим, ещё не разведанным Володей миром колыхались печальные февральские сумерки. Володя бежал и бежал, и навстречу ему разноголосо и всё громче кукарекали петухи.

Первое, что он услыхал от мамы, были привычные слова:

— Боже ж мой! Опять весь мокрый! Где пропадал? Уж скоро семь! Уроки когда кончились!

— Я только на одном уроке был, — сказал Володя.

— Как это — на одном?

— А ушёл. Что они надо мной смеялись?

— Снова?! Подойди, подойди сюда, непослушник окаянный! — У мамы был такой голос, каким она обычно кричала на козу Груню.

Володя подошёл.

— Убежал из школы, весь день шастает, как оглашенный. И что это за ребёнок уродился! — И мама начала шлёпать Володю, не очень больно, но обидно.

Володя сопел, переступал с ноги на ногу и бубнил:

— И бей. И пожалуйста. И совсем не больно.

Потом Володя залез на печку, уткнулся носом в тёплый уголок и притих. И стало ему ужасно одиноко жить на свете, и слёзы сами закапали из глаз. За что его все обижают? Что плохого он сделал людям? Разве он виноват, что солнце наступило на хвост волку и…

— Слезай сейчас же и садись ужинать, — сказала внизу мама.

— Не пойду!..

И Володя тут же решил: он откажется принимать пищу, умрёт от истощения, как революционер, и тогда посмотрим… Все будут плакать и говорить, что он был хорошим мальчиком и погиб напрасно…

— Слезай! Я кому говорю!

— Не слезу! Не хочу я твоей еды…

Володя отвернулся к стене, глаза его закрылись, и сразу же поползла в гору живая серая дорога, вышла откуда-то пегая лошадь и почему-то проговорила человеческим голосом: «Ты мальчик с пальчик». Потом по воздуху пролетел поезд, на вагонах которого белели таблички «Москва — Дубровка». Тут сильно засвистел ветер, и Володя очутился в бесконечном поле, и со всех сторон на него бежали, оскалив клыки, белые волки с рыжими хвостами. Сделалось невыразимо жутко и страшно. Володя хотел закричать: «мама!» Но голос пропал… И тут появилась Нина Петровна, сказала грозно волкам: «Уходите вон! Уходите вон!» — и волки разбежались.

…Володя открыл глаза и на самом деле услыхал голос учительницы. Он осторожно повернулся — за столом сидели мама и Нина Петровна в чёрной шубке с застрявшим в меху снегом. Они тихо разговаривали.

— Была в правлении колхоза, — говорила Нина Петровна. — Думаю экскурсию со своим классом провести в ваше куриное царство. (Тут Володя подумал: «Только б она не жаловалась».) Вот и к вам зайти решила. Сегодня Володя убежал из класса…

Тут мама всплеснула руками и сказала своё привычное:

— Боже ж мой!

— Только вы его особенно не ругайте. Он хороший, мечтательный мальчик. А ведь мечтать — это хорошо! Вот здесь, на листочке, записано, что ему учить на завтра. И ещё передайте эту книгу: «Два капитана». Пусть почитает.

Тут у Володи слёзы навернулись на глаза. Но это уже не от обиды, а от любви к маме, к Нине Петровне и ко всем хорошим людям, которые живут на земле. И в сладком предчувствии замерло сердце: Володя понял, что ждёт его впереди ещё целая непрожитая жизнь, дальние путешествия и много добрых дел.