Баздырева Ирина Владимировна Вечер с вампиром

Я должна, нет просто обязана рассказать эту историю, потому что очень хочу этого. Думаю к концу моего рассказа вы поймете почему.

Он пришел ближе к полуночи — самое время для посетителей, которые начали занимать столики. Устроился на высоком табурете за барной стойкой и заказал водки.

Я наполнила тяжелый квадратный стакан и молча поставила его перед ним на фирменную салфетку. Но когда он вытащил из кармана кожанки небольшой пакетик томатного сока и добавил его в водку, я сказала:

— Если желаете, то я приготовлю вам настоящую «Кровавую Мэри»? И после короткого и емкого совета «отвалить», так и сделала, оставив его в покое.

Отчасти, мне просто некогда было с ним препираться: повалил народ и я только успевала поворачиваться. Отчасти, из-за того, что выглядел он смертельно бледным, смертельно уставшим и, вообще, смертельно больным. Ну его. Посидит и уйдет. Судя по его простоватому прикиду и жалкому пакетику томатного сока, деньгами он не богат. Авось все обойдется и никто не обратит на него внимания.

Вскоре, его присутствие перестало напрягать меня и я позабыла о нем, потому что посетителей прибавилось и я металась за стойкой, стараясь без задержки обслужить их, не забывая при этом приветливо улыбаться каждому.

Потом, между делом, я взглянула в дальний угол стойки и обнаружила, что он по прежнему сидит на своем месте, судя по всему, основательно пьяный, потому что смотрел перед собой неподвижным взглядом. Звучала шелестящая музыка шансона, коричневые абажуры отбрасывали мягкий приглушенный свет, в такой обстановке только и напиваться.

К нему подсела одна из девушек, подрабатывающих по вечерам в нашем баре и попросила угостить ее выпивкой. Этот чудик удосужился оторвать свой взгляд от полированной поверхности стойки и посмотреть на нее, но только для того, что бы бросить ей короткое:

— Отвали.

Девочка поначалу опешила, потому что до сих пор не знала у мужчин отказа, как и они не знали отказа от нее, но потом, как ни в чем ни бывало наклонилась к нему.

— Если ты голубой, то не сомневайся, это заведение в состоянии удовлетворить любую прихоть клиентов, только скажи, — доверительно сообщила она, ничуть не смущенная его недружелюбностью.

Более того, придвинулась к нему поближе и, кажется, прижалась коленкой к его колену. Но он уже снова вперил свой взгляд на поверхность стойки, не обращая никакого внимания на нее. Еще на что-то надеясь, девушка какое-то время сидела рядом с ним и даже погладила его плечу, но он оставался все таким же безучастным. Немного подождав, но так и неуслышав с его стороны ни словечка, ни реакции на ее поглаживания, ни выпивки, девушка встала и отошла, решив больше не тратить на него свое время.

Когда я снова, вспомнив о нем, взглянула в его сторону, то увидела его в обществе бизнесмена. Но это было не то, что обычно думаешь, когда один мужчина подсаживается к другому и заказывает ему выпивку. Этот расстроенный бизнесмен с расстегнутым воротом рубашки, без галстука, в заляпаных соусом и красным вином белоснежными манжетами и с поблескивающими в них золотыми запонками, не походил на беззаботного голубого.

Заговорив с этим чудиком и, видимо так и не получив от него ответа, бизнесмен, как ни странно, заказал для него выпивку. Парень его угощение так и не тронул, продолжая сосредоточенно разглядывать барную стойку, в то время, как подвыпивший бизнесмен изливал ему свою душу.

Я взбивала коктейли для двух «местных» дам, одна из которых была отвергнутая болезным чудиком, девочка. Двое джентльменов, обмывающих какую-то сделку, любезно согласились угостить, подсевших к ним девушек.

— Водки, — вдруг бросил, молчавший до сих пор парень, заставив от неожиданности замолчать своего собеседника, уже отчаявшегося дождаться от него какой-нибудь реплики.

Налив стакан, я толкнула его вдоль стойки и снова взялась за шейкер — взбивать вторую порцию коктейля. Не поднимая глаз, парень поймал стакан и достав свой пакетик томатного сока, долил его в водку. Бизнесмен с интересом наблюдал за ним, потом взял стакан виски, который ему же и заказывал, и залпом выпил.

— Татьяна, — выглянул в это время из подсобки Степан Дмитриевич, хозяин нашего бара, которого мы за глаза звали Митричем.

Я сникла. Принесла же его нелегкая. Ничего хорошего не было в том, что Митрич вызывал к себе. И надо же ему было в это время очутиться в подсобке. Все, работающие в баре, зависели от его непредсказуемого настроения. Он мог только придя на работу провести своим дорогим галстуком по столикам и полкам, а потом устроить разнос персоналу за то, что столики якобы пыльные и липкие. Далее следовали увольнения. Митрич мог уволить официантку только за то, что ему не понравился ее зад, слишком толстый по его мнению. Девушку, довольно расторопную казашку, уволил за неповоротливость и медлительность. Хотя бедняжке просто не повезло, что она попалась ему на глаза в тот день, когда отключили горячую воду и ей пришлось отмывать посуду в ледяной воде. Теперь, похоже, настал мой черед.

— Тебе известны наши правила? — строго поинтересовался у меня Митрич.

— Да, Степан Дмитриевич, известны.

— Почему тогда этот тип пробавляется у меня в баре своим тухлым соком? Ты поставила его в известность, что сюда вход со своими напитками запрещен?

— Я предложила приготовить ему коктейль — он отказался.

— Почему тогда не позвала Андрюшу, раз сама не в состоянии справится с ситуацией. Собственно, я вам за то и плачу, чтобы вы справлялись с любой ситуацией. К тому же, как ты говоришь, тебе хорошо известны наши правила. Тогда, почему ты их игнорируешь? — продолжал выговаривать мне Митрич.

— Я их не игнорирую, просто этот парень явно болен и я решила…

— Ты уволена.

— Что?

— Я увольняю тебя.

— А за что?

— За то, что решаешь там, где тебя не просят. Вижу, для тебя наши правила не писаны.

— Хорошо, — не стала я спорить. — Мне уйти сейчас?

— Доработаешь свою смену, а завтра с утра получишь расчет.

Я молча повернулась и вышла из подсобки. Больше говорить с ним было не о чем и не зачем. Если уж Митрич что-то решил, то это навсегда. Ждать понимания и жалости от человека с замашками мелкого лавочника, выбившегося вдруг в люди, нечего. Конечно, я испытывала горечь, но мы все время жили под постоянной угрозой сиюминутного увольнения и невольно привыкли к мысли, что это когда-нибудь произойдет и именно так, а не иначе закончится твоя работа в баре. Но всегда оставалась крохотная надежда, что уж с тобой-то этого не случится, что это обойдет, минует тебя. И вот сейчас эта надежда была разбита вдребезги и мне оставалось одно — уйти с достоинством.

Самое паршивое, что Митрич на этом не успокоился. Ему непременно нужно было вышвырнуть из своего заведения не понравившегося посетителя. Уверена, мысль о том, что кто-то подумает, что в его баре могут предлагать сок в подобной обшарпанной смятой упаковке, будет еще долго преследовать его жутким кошмаром. Маленький пакетик томатного сока являлся нешуточной угрозой репутации бара.

Только я вернулась на свое рабочее место, как возле стойки появился Андрюша — внушительных размеров, суровый парень, без чувства юмора.

— Будьте добры, пройти со мной, — тихо произнес Андрюша, деликатно склонившись к парню. Тот отвел взгляд от полированной поверхности стойки, поднял его на Андрюшу и внимательно оглядев его, негромко заявил:

— А почему бы тебе не отвалить от меня, а?

Минуту Андрюша непонимающе смотрел на парня. Я же невольно напряглась. Мой опыт работы в баре, за время которого я насмотрелась всякого, говорил, что парень, который был раза в два мельче нашего Андрюши, не стал бы просто так нарываться. Те, кому ясно что его шансы невелики и что лучше не ввязываться в переделку, стараются всячески избежать ее и, по возможности сохраняя свое достоинство, удалиться.

В этом случае, Андрюше следовало бы быть осмотрительней. Не настолько уж парень был пьян, чтобы не соображать, чем грозит ему хамство. Но Андрюша привык, что его немалые габариты сразу же производят соответствующее впечатление и все, как правило, решалось тихо: притихшего нарушителя спокойствия подхватывали под локоток и провожали до дверей. Минуту другую Андрюша честно силился воспринять услышанный им ответ, как шутку.

— Слышь, покинь заведение, — попросил он, скрестив огромные руки на груди и подумав, дружелюбно добавил: — По-хорошему…

— Отвали, — устало отмахнулся от него парень и отвернулся.

— Не понял? Че ты сказал, чебурашка?! — опешил Андрюша, но, спохватившись, все же решил уточнить: — Ты че, не слышал меня?

Чебурашкой Андрюша обзывался тогда, когда не на шутку был зол. А так как всякое сквернословие было в нашем заведении под строжайшим запретом, то для ругательства наш охранник и вышибала выбрал имя этого милого зверька. Почему? Для всех это оставалось загадкой, как и для самого Андрюши, который лишь смущенно улыбался, когда его об этом спрашивали.

Может, то были забытые с детства давние счеты, но тот к кому сейчас было обращено это ругательство решительно не походил на Чебурашку, хотя и выглядел по сравнению с Андрюшей игрушкой. Тут до меня неожиданно дошло, что я вижу все эти разборки в последний раз и что мне теперь нужно привыкать к свободе, ждущей меня с завтрашнего утра. Впрочем, это осознание не мешало мне обслуживать клиентов с привычной приветливостью.

А Андрюша, с сомнением поглядев на хилого парня, вдруг решительно взялся за него. Зная характер нашего охранника, могу с уверенностью сказать, что ему наверняка было жалко гнать болезного в тычки, но тот от выпитого видимо совсем оборзел и приходилось принимать меры по-круче тех, какими желал бы ограничиться Андрюша. Так вот, взяв своего строптивого подопечного за плечо, Андрюша сдернул его с табурета, заставляя встать на ноги. Я это хорошо углядела, а вот что было потом…

Я удивленно глядела на Андрюшу, прижатого к стойке и никак не могла понять, как эта бледная худосочная рука может не просто удерживать бывшего боксера, упираясь в его могучую, накачанную спину, а еще, видимо, давить на нее настолько, что причиняла нешуточную боль. Андрюша только кряхтел и извивался, словно пытался сбросить с себя непомерную тяжесть бледной ладони, так что от напряжения глаза его налились кровью.

Я же стояла столбом и ничего не предпринимала для Андрюшиного спасения, просто потому, что не верила происходящему. Из подсобки вылетел разъяренный Митрич и бросился к ним.

— Сейчас же выметайся отсюда! — яростно зашипел он на парня, боясь гневными воплями распугать посетителей. — Или я вызываю милицию!

Словно очнувшись, парень повернулся к нему и вроде бы улыбнулся. Во всяком случае он не произнес ни слова, а Митрич вдруг поперхнулся ругательствами, которые рвались наружу, глотая и захлебываясь ими. Как-то спав с лица и враз утратив свою агрессивность, он попятился к двери подсобки, за которой поспешно скрылся.

Делать было нечего, пришлось вмешаться мне.

— Послушайте, зачем вам неприятности, — шагнула я к парню. — Отпустите Андрюшу. Он ничего не имеет против вас лично, просто делал то, что ему велели. Эта его работа — наводить порядок.

Парень повернулся ко мне. На бледном лице лихорадочно горели черные глаза, длинные волосы взъерошены, а губы казались неестественно яркими и сочными, будто к ним прилила вся кровь, что имелась в его тщедушном теле. Какое-то время он не мигая смотрел на меня и вдруг оттолкнул, совсем уже выбившегося из сил, Андрюшу.

Тот не будь дураком, быстренько убрался, кряхтя и потирая широкую грудь. На то он и горький опыт, чтобы где не надо не раскрывать рта и не играть мускулами впустую. А пугающе странный парень плюхнулся обратно на табурет, с которого был грубо сдернут, и схватился за свой стакан с водкой, разбавленной томатным соком.

Народ потихоньку начал покидать бар, косясь и оглядываясь на загадочного типа, который непонятно как, буквально одной левой или правой, положил, пусть не на лопатки, а на живот такого парня, как Андрюшу, один вид которого усмирял буянов. Я вздохнула, уверенная что завтра к Митричу, Андрюша придет за расчетом вместе со мной.

Я покосилась на парня, которого с опаской и интересом разглядывал молчавший бизнесмен. Я не винила его в нашем увольнении и вовсе была не против, что бы он остался. Может быть потому, что он меня страшно заинтриговал. Благополучие и репутация бара теперь уже мало волновали меня и я подошла к нему с бутылкой «Кристалл». Приподняв ее, спросила:

— Налить? Это за счет заведения.

Он тяжело посмотрел на меня непроницаемо темными глазами. Нет, все-таки было в нем, помимо его необычайной силы, что-то жуткое, без причины пугающее. Но вместо уже привычного: «отвали», он вдруг кивнул мне. Я долила в его стакан водки. Он посмотрел в него, подумал и вылил в стакан остатки томатного сока.

— Если останетесь, то посмотрите стриптиз, — сказал я, чтобы завязать разговор. Мне хотелось, чтобы он проявил хоть каплю эмоций и не был бы таким отрешенным.

— Ты искушаешь меня плотью? — презрительно фыркнул он.

— Почему же плотью, — я была немного сбита с толку, мужчин обычно воодушевляло предстоящее представление. — Наши девушки неплохо танцуют. Сами увидите.

Бизнесмен, прислушивающийся к нашему разговору, встрепенулся, оживился, завертел головой и отыскав небольшую круглую эстраду, развернулся к ней, в ожидании обещанного стриптиза.

— Плотью, — между тем жестко повторил парень.

— Почему сразу плоть? — возмутилась я.

— Потому что у ваших стриптизерш мысли как у дойных коров: кто их сегодня хорошенько угостит, а потом оттрахает.

— Очень образно, — пробормотала я, дивясь подобному цинизму и жалея, что вообще завела с ним разговор. Я уже повернулась было, чтобы отойти от него, как он вдруг спросил:

— Зачем ты это сделала?

— Что, простите?

— Зачем, спрашиваю, вступилась за меня перед этим козлом?

— Я и не думала вступаться, а сказала все как есть. Вы разве не больны?

— Можно сказать и так. Но ведь ты бы могла промолчать Скажешь нет? Ты студентка и деньги тебе нужны позарез.

Я медленно поставила бутылку и оперлась ладонями о стойку. Если бы я не видела его сегодня здесь впервые, то подумала бы, что он выспрашивал обо мне.

— Откуда вы знаете?

— Что именно? То, что ты поцапалась со своим хозяином-козлом из-за меня? Так вы даже не прикрыли дверь в подсобку.

— Нет… про то, что я учусь и здесь моя единственная подработка.

— Тебе этого лучше не знать, — хмыкнул он с неприятной усмешкой.

Я уж было собралась настаивать, но тут в бар ввалились два милиционера, по хозяйски оглядываясь и недвусмысленно поигрывая резиновыми дубинками. Из-за их спин выглядывал бледный Митрич. Нагловатые от своей полной безнаказанности и от заведомой беззащитности отданного им на расправу нарушителя, их сытые круглые физиономии выражали предвкушение от предстоящей потехи. Всего-то делов, что вдвоем накостылять какому-нибудь лыко не вяжущему пьянчужке, да выкинуть его вон из бара, а будет сопротивляться — в участок его и там снова, уже как следует, вдумчиво поучить уму разуму.

— Уходи через подсобку, — зачем-то шепнула я, откидывая крышку стойки. Но вместо того, чтобы спасаться бегством так, чтобы в ушах свистело, этот чудак развернулся на своем табурете навстречу прибывшим усмирять его представителям власти, и облокотившись локтями о стойку с интересом наблюдал за ними так, словно все это не имело к нему никакого отношения. Бизнесмен не долго думая и больше не испытывая интереса к дальнейшему, благоразумно покинул бар, бочком пробравшись к выходу.

Но вся доблесть и самоуверенная наглость вдруг слетела с бравых блюстителей порядка, когда они увидели с кем им придется иметь дело. Оба сбавили шаг, переглянулись и остановились, нервно поглядывая в сторону парня. Наконец, один из милиционеров, старший по возрасту и с более объемным брюхом, на котором едва сходился китель, недовольно глянув на Митрича, шагнул к парню.

— Ты это… брось тут колобродить и вообще… это… не буянь, — почти просяще обратился он к нему, потом словно оправдываясь сказал: — Тут, видишь ли, приличное заведение, а на тебя сигнал поступил… Не хорошо… Мы, понимаешь, вынуждены были на него отреагировать… И он виновато развел руками. У Митрича глаза на лоб полезли. Уверена, он неплохо заплатил, чтобы эти два наглых борова поворачивались поживее.

— Это как понимать! — растолкав стражей порядка и выбравшись вперед, Митрич возмущенно принялся выяснять отношения. Он кричал, что позвонит куда надо, что напишет кому надо, что он их, шпану этакую, порвет в лоскуты… Кончилось все тем, что им же призванные бравые вояки живо переключили свое рвение на него. Митрич и слова не успел сказать дальше, как они подхватив его под руки, выволокли из его же собственного бара со словами: «р-разберемся… это для вашей безопасности…».

Едва за ними закрылись стеклянные двери, как парень с довольной ухмылкой, едва сдерживаясь чтобы не расхохотаться, развернулся обратно к стойке.

— Что произошло? — спросила я, оглядывая опустевший бар и уже догадываясь, что парень не так прост, и что он наверняка сынок какой-нибудь здешней шишки. Но действительность оказалась куда страшнее и фантастичнее.

— А… — беспечно махнул рукой парень, снова берясь за свой стакан. — Просто никому не хочется связываться с вампиром.

— Что? — я бы конечно посмеялась, но мне было не до шуток: остаться один на один в полутемном баре с чокнутым типом… — Знаете, вам больше не нужно пить.

— Еще как нужно, Таня, — хмыкнул парень, быстро глянув на меня странно блеснувшими глазами. — И на твоем месте, я бы подливал мне и подливал.

— Почему? Но… а откуда вы знаете мое имя?

— Почему? Потому что водка притупляет жажду крови, которой я не пил уже две недели. Господи, сдохнуть бы как-нибудь поскорей… Откуда я знаю твое имя? Так ведь мы, вампиры, обладаем возможностью читать чужие мысли. Например, та девица, что подсела ко мне — еще та продажная сучка. А парню, которого сегодня кинули с его бизнесом, просто нужно было выговориться. Твой хозяин — форменная козлина и ты правильно сделаешь если не станешь больше работать на него. Ничего, проживешь и без его денег. Мысли у тебя правильные, а твоими мечтами я очарован. Честно…

— Ну знаете ли… — задохнулась я от негодования и покраснела от досады. Мои мечты принадлежали только мне и чужое подглядывание в них меня оскорбило.

— Правда, о людях ты почему-то думаешь лучше, чем они есть на самом деле, — продолжал он как ни в чем ни бывало, либо делая вид, что не замечает моего смущения, либо попросту не обращая на него внимания. — Но ничего, это со временем пройдет…

— Можно подумать, что вы образец человечности, — раздраженно огрызнулась я.

— Я ошибка природы. Тупик эволюции. Урод.

— Слушай, кончай меня разводить, а? — мне уже начинал надоедать его пьяный бред, а лихорадочный блеск темных глаз просто пугал. — Тоже мне вампир выискался. Ширяться меньше надо. Тебя, что в жизни ничего кроме косяка больше не интересует?

Долгое мгновение он тяжело смотрел на меня, потом раздельно, тая за словами горечь отчаяния, произнес:

— В жизни меня интересует сама жизнь. Я хочу работать. Пить с друзьями пиво. Орать на футбольных матчах. Хочу спать до полудня в воскресенье. Хочу детей, семью. Это все, что нужно человеку. Блин! Это просто щедро!

— Ого! Тут кое-кто говорил о плоти и вдруг такие возвышенные мысли.

— Просто ты не в состоянии понять, что имеешь.

— Философ! — ткнула я его шпилькой иронии.

— Дура! — врезал он мне в ответ.

Я отошла и повернувшись к нему спиной принялась усердно протирать стаканы. Вампир видишь ли… Почему тогда не Наполеон?!

— Может включишь музыку, — тихо попросил он мне в спину. Я подошла к музыкальному центру и не глядя ткнула в клавишу. Бар наполнил мелодичный напев Sade, тихий, проникновенный, как будто она сама находилась здесь, третьей.

— Если бросишь дуться и подойдешь ко мне, то поймешь почему я все-таки вампир, а не Наполеон, — услышала я его насмешливый голос, когда раздумывала над странным поведением милиции.

Черт! Все же он не врал, когда говорил, что читает мысли. Я отставила стакан, подошла к нему и демонстративно остановилась перед ним. Он положил передо мной на стойку смятый пакетик от сока.

— И что? — холодно поинтересовалась я. — Я должна теперь убирать за вами мусор?

— Нет. Мусор я в состоянии убрать сам, но прежде определи, что за сок я пил.

Из подсобки выглянул Андрюша и с подозрением глянув на парня, перевел тревожный взгляд на меня. Успокаивая его, я улыбнулась, хотя мне очень хотелось позвать его. Когда Андрюша прикрыл за собой дверь, я брезгливо взяла пакетик из-под сока и поднесла к лицу, чтобы в следующую секунду выронить его. В нос ударил тошнотворный запах затхлой крови.

Парень засмеялся низким, утробным смехом, а я, подавляя тошноту, опустилась на табурет, стоящий с моей стороны стойки. Глядя на него, смеющегося, я поняла, что в этом парне так перепугало Митрича. Хотя я и была подготовлена его бредовым признанием, но все равно, от вида его влажно блеснувших клыков мне стало не по себе, а по спине пробежали мурашки озноба. Он перестал улыбаться и теперь пристально смотрел на меня. На его щеках разгорался темный румянец.

— Не хочешь выйти из-за стойки и присоединиться ко мне?

Этот его вкрадчивый голос напугал меня больше, чем вид вампирских клыков.

— Сядем за столик, посидим, поговорим.

Его голос странно завораживал. Я уже не чувствовала отвращения и страха, меня словно укачивало на воздушных волнах покоя и неги.

— Я дам тебе вечность, — слышала я произносимые им слова и это при том, что его губы не двигались. Я невольно заглянула в глаза вампира и их темнота безраздельно завладела мной, но вместе с тем, я увидела в них бесконечную усталость и равнодушие.

— Н-нет, спасибо… Вечность мне не нужна… мне бы экзамены сдать… — зачем-то пробормотала я.

Он невольно моргнул и холодная отстраненность в его взгляде исчезла и хотя смотрел на меня нахмурившись, в его темных глазах заиграли искорки смеха. Он недоверчиво спросил:

— Ты… серьезно?

— Ага. Вглядевшись в меня, и, видимо, прочитав мои мысли, растерянно проговорил:

— Да… кажется серьезно… — и вдруг, заметно расслабился, даже выдохнул, словно сбрасывая с плеч тяжелую ношу, покачал головой, неожиданно добавив: — Ну и правильно.

Как-то не по-вампирски это у него получилось, а по-человечески устало. Тогда расхрабрившись, стараясь казаться вежливо отстраненной, я спросила:

— И много ты покусал?

— Только одну девочку, которую сбила машина. Родители ее очень меня умоляли…

Мы немного помолчали. Он задумчиво потягивал свою «Кровавую Мэри», а я смотрела на него, борясь с искушением, но наконец не выдержала и опять спросила:

— Скажи, как ты дошел до жизни такой?

— Можно подумать, тебе это интересно… — проворчал он лениво, однако взгляд оставался добродушным.

— Если бы не было интересно, я бы не спрашивала.

Парадоксально, но я начинала привыкать, что передо мной сидит всамделишный, настоящий вампир. Парень вдруг прыснул в стакан и глянул на меня смеющимися глазами. Черт!

— Я хотела сказать, то есть подумать, что ты не киношный, не чокнутый, а реальный… — начала оправдываться я.

— Расслабься, меня уже ничто не может обидеть. Ты просто посиди со мной, ладно? Давно не говорил с хорошей девчонкой.

— Ты хотел сказать: «с хорошим человеком»?

— Нет, именно «с хорошей девчонкой». В вас, бабах, порой такой дряни понамешано.

— Понимаю. Тебя бросила твоя девушка.

— Не бросила. Просто не дождалась. Человека бросают, когда понимают, что жить с ним невозможно, не тот человек оказался. А когда девчонка не может дождаться парня, это значит, что ей так хочется замуж, аж свербит. И не важно за кого, лишь бы взяли.

— Ты всегда был таким циничным?

— А разве я не прав? — он снова глянул на меня с обостренным вниманием: — Возражай вслух, чего боишься?

— Я не боюсь, просто думаю как поточней высказаться.

— Ты говори, а я пойму.

— Ну, хорошо. Такие девушки, о которых ты только что сказал, не очень уверены в себе. Парень, которого она ждет, возвращается из армии чуть ли не суперменом, пройдя суровое испытание мужской жизнью и смотрит он на свою избранницу не как раньше, восторженными глазами юнца. Некоторые девушки уже по письмам своих парней чувствуют, что их друг здорово изменился, или что у него появилась другая и может потому спешат устроить свою судьбу.

— Убедительно. Скорей всего та, что не стала ждать меня с войны, из моих писем почувствовала, что я изменился, что я уже не тот которого она знала, что возможно, я уже не человек…

— Так, ты… вы преобразились на войне?

— Да, в Великую Отечественную, когда наша часть стояла в Карпатах. Я служил в разведке и осматриваясь в здешних лесах, забрел на заброшенный хутор. Но там обретался древний дед, который приветил меня: накормил, напоил, спать уложил, ну а потом укусил. Ну и… Тогда мое преображение было довольно легко скрыть и… тогда я был сыт всегда. Но я, знаешь ли, был довольно идейным вампиром и пил только фашистскую кровь. Особенно любил гестаповцев, которых рвал на куски.

Однажды заслонил собою от автоматной очереди комбрига и, черт меня дернул, после этого вернуться с поля боя в нашу часть. Оказывается многие ребята видели, как меня прошило автоматной очередью, а я как ни в чем ни бывало продолжаю расхаживать по белу свету. Меня начали сторониться и, в конце концов, комбриг вызвал меня к себе. Пришлось все ему рассказать. Он долго матерился, но кажется поверил, потому что, как только стало известно, что к нам в часть едет особист, комбриг отправил меня к партизанам. Там, в лесах, я резвился до конца войны. Плохо ли: уйдешь ночью в разведку, подпитаешься немецкой кровушкой, а утром в землянку — на целый день отсыпаться. К концу войны какая-то сука, из так называемых однополчан, стукнула на меня и я был взят в особый отдел. Он замолчал, уйдя в воспоминания. То, что они были не из приятных, выдавало болезненное подрагивание его губ.

— Тебя… изучали? Они знали кто ты? — решилась я вернуть его в действительность. Он перевел на меня свой темный неподвижный взгляд и холодно улыбнулся.

— Меня допрашивали, как последнего мокрушника, расстреливали, били и пытали, а на мне все заживало, как на собаке. Труднее всего было выдержать пытку серебром. Одна из них, когда особист, мой одногодок, очень перспективный службист, протягивал мне серебряный портсигар, битком набитый сигаретами. Ему нравилось наблюдать, как я скуля и шипя, пытаюсь вытащить хоть одну из них не дотрагиваясь до серебра.

После, в шестидесятых, я встретил этого особиста, старого, больного, разжалованного после Хрущевской «оттепели». Он меня сразу признал, ведь я остался таким же пацаном, каким он меня помнил. Он тогда кричал, визжал, валялся в ногах, умоляя, чтобы я его укусил. Судя по той истерике, что он устроил, он умирал от рака. Я посмотрел на него и ушел, слыша за спиной его проклятья. Но меня уже нельзя было проклясть сильнее. Побои и боль, как-то забылись, а вот тот серебряный портсигар помню до сих пор.

Жить можно везде, тем более если окружающим тебя подонкам известно, кто ты такой. В общей камере, где вперемешку сидели и уголовники, и политические, я навел порядок, «попробовав» нарвавшегося на меня отмороженного пахана, не дававшего житья никому. Он-то думал, что в его камеру засунули обычного салабона из политических и решил сделать из меня Маруху. Ну и нарвался. Я перегрыз ему горло на глазах у всех, чуть ли не умывшись его кровью, потом быстренько залез под нижние нары, чтобы не попасть под солнечные лучи и там заснул. Даже не смотря на то, что я добровольно занял место под нарами, место для опущеных и политических, вся камера негласно признала меня своим новым паханом.

После, этапом меня отправили в Сибирь, но определили не в лагерь для заключенных, а в ссылку, поселив в колонию пленных немцев. Позже я узнал, что кому-то из вышестоящих пришла гениальная идея поселить меня к фрицам, чтобы «облегчить» им жизнь, видимо зная, как я «воевал» в партизанском отряде. Пленные немцы оказались люди как люди. Простых солдат, у которых от пропаганды мозги немного прочистились, я не трогал, а вот бывших эсэсовцев, офицеров вермахта и наших уркаганов, что обретались в лагере неподалеку, рвал беспощадно. Я боялся тогда одного, как бы не отравиться их поганой кровью.

— Как же ты узнавал, кто из них кто?

— Забыла? Я мог слышать их мысли. Словом, и тогда я был сыт. К тому же Сибирь, с ее вечными ночами, оказалась благодатным для меня местом. Как-то местные аборигены привели мне в дар своих вымазанных медвежьим жиром девах. Когда я спросил зачем, они простодушно ответили, что я злобный дух и они хотят задобрить меня. Я спросил с чего вдруг они решили, что я злобный дух? Сказали, что шаман увидел во мне иного, нежитя.

— Вскоре, меня выпустили по амнистии, но я на какое-то время остался в Сибири. Затаился, немного отдохнул, пожив в одиночестве, осмотрелся и вновь отправился в армию. Куда меня только не забрасывало, тяжелее всего было во Вьетнаме. Вообще, я избегал горячих точек южного полушария. Так и перебивался. Если меня «убивали», воскресал в другом месте, под другим именем. Я попадался.

Меня допрашивали и отпускали, словно окольцованную подопытную птицу, чтобы потом снова отловить. Слушай, я устал от всего этого… ни сдохнуть, ни успокоиться…

— А твоя девушка?

— Что моя девушка? Ах, да… Она сейчас ветеран труда и тыла, у нее больные отекшие ноги. Ее внучка похожа на нее в молодости как две капли воды, но девица вышла отвязная, непутевая. Я отыскал ее сразу же, как только вернулся из Сибири, где-то в конце пятидесятых. Посмотрел со стороны на ее житье-бытье, потом встретил ее муженька, пьяницу и дармоеда в темном переулке и малость поучил его уму-разуму. Не удержался…

— Ты ее до сих пор любишь?

— Издеваешься? У вампира любовь к человеку может быть только плотоядной. Скажем так — я ее помню. Налей себе вина, я оплачу.

— Почему ты не перебрался за границу. Для тебя ведь нет ничего невозможного. Там демократия, там твои вампирские права стали защищать и ты бы не только свободно пил кровь, но тебе бы ее еще и поставляли по средам и пятницам.

— Ох, сколько иронии… вижу, не любишь ты заграницу, — усмехнулся он. — Был я там. Прожил лет пять и смотался обратно на родину. На большее меня не хватило.

— И что? Там тоже есть такие, как ты?

— Есть, — зло сказал он и замолчал, подумал и стал рассказывать дальше: — Познакомился я с тамошними братьями-вампирами. Ну так у них одно на уме — без разбора лакать кровь, только о своей жажде и думают. Одним словом — упыри.

— А здесь? Он засмеялся.

— Да уж, встретил я одного, горького пьяницу. Выпили, поговорили о нашем житье-бытье. Он мне, кстати, и рассказал, что спасается от жажды алкоголем. Он дольше меня на этом свете мается. Долго плакался у меня на плече, а потом попытался укусить. Я пару раз сунул кулаком в его наглую пьяную морду, плюнул и ушел.

— В тебе еще так много человеческого.

— Ты это говоришь, потому что не знаешь, насколько я отвратителен, что я вытворял и на что способен, — он остро глянул на меня. — И выбрось из головы эту дурь, что можешь спасти меня, облегчить мою участь и прочую ерунду. Мне легче одному…

— Как хоть тебя зовут?

— Никак. Если я назовусь, ты меня позовешь и я вынужден буду прийти.

— То есть, я больше не увижу тебя?

— Я возьму твои воспоминания о нашей встрече и ты никогда не вспомнишь меня…

— А если я не соглашусь забыть тебя?

— Кто это, интересно, будет спрашивать твоего согласия? — скривился он. Я смотрела на него и совсем не понимала себя. Меня, против воли, тянуло к этому парню.

— Помнишь ментов, что приходили за мной? — спросил он, махнув в сторону стеклянных дверей и этот скупой жест выдал, насколько он оказывается был пьян. — Так вот, один из них, тот пузан, что разговаривал со мной, в бытность свою был худющим, большеглазым пацаном, постоянно разбивающим стекла моих окон мячом. Это сейчас он не помнит, как я таскал его за уши, потому что я забрал у него память о себе, как и у своих соседей по той огромной коммуналке, где я жил. Да… — он хохотнул, — соседи, помнится, сторонились меня. Считали странным то, что я днем все время сплю, а ночью куда-то хожу.

— Я объяснил, что работаю в подвале истопником и на меня перестали обращать внимание. Гораздо больше всем докучала одна сварливая бабка. Эта старая калоша поедом ела соседей, в том числе и меня. Дня не проходило, чтобы она не затевала скандалов, после которых странно успокаивалась. Сейчас это называют энергетическим вампиризмом а тогда этого не знали и нас сторонились. Так мы и остались в огромной сталинской квартире одни, стараясь выжить один другого. Угадай, кто победил? Пра-авильно, бабка. Эту паршивку не напугал даже вид моих клыков, которые я специально ей продемонстрировал. Я же просто брезговал ее кровью.

— Ну вот, что ты наделала? Зачем поддалась мне? Я разговаривал с тобой, как с хорошей девчонкой, а ты оказалась обыкновенной сучкой с сентиментальной чушью вместо мозгов. Ладно, я избавлю твою голову от всего того, чем я ее сейчас забил. Я даже не успею дойти до дверей, как ты забудешь всю эту чушь, в том числе и меня, — привстав он наклонился ко мне и прошептал на ухо: — Она тебе ни к чему. Ты забудешь, зато я буду помнить… хотя память порой причиняет боль не хуже серебра.

— Но почему? — прошептала я.

— Потому что, не было и нет человека, который бы мог противостоять мне, тем более женщина. Смирись и забудь. Не выбирай дорогу страданий, живи спокойно и беззаботно… как все.

Но я не хотела забывать. Он взглянул мне в глаза и я невольно дотронулась до ворота блузки, под которой прятался медный, потемневший от старости, бабушкин крестик. Я выбирала другое, я не хотела чтобы кто-то решал мою судьбу, даже из самых лучших побуждений. Этот вечер — кусок и моей жизни тоже. Но что я могла сделать? Даже если бы я захотела, то не в силах была ни отвести глаз в сторону, ни закрыть их, под его пристальным неподвижным взглядом, словно буравившим мой мозг, заставляя мысли путаться.

Единственное, что я могла, это глубоко спрятать свои мысли и чувства, представив себе пустой экран. На уме вертелись, раз за разом, слова какой-то немудреной песенки, и я не давала острой игле своего разума, сойти с этой убогой дорожки памяти, сосредоточившись только на этой песенке. Я сама торопилась на миг стереть свои воспоминания, чтобы сохранить их, и сидела с застывшим, неподвижным лицом, почему-то посчитав, что именно так и должен выглядеть человек которому вторгаются в мозг. Не мигая смотрела я в его глаза и меня затягивало в тяжкий омут безвременья. Время словно остановилось.

Он встал и перегнувшись ко мне через стойку, поцеловал в губы холодным поцелуем, пахнувшим кровью и водкой.

Я слышала, как он уходил, не смея шевельнуться, боясь, что он почувствует, поймет, что я обманула его и вернется, чтобы… Мое сознание застыло, мысли затихли. Сейчас, где-то за гранью своего осознанного бытия, я понимала на какую боль обрекала себя, чтобы там в будущем вечно терзаться от потери… Он хотел избавить меня от этой муки, взяв ее себе. Но я хотела помнить его.

Не знаю сколько я так сидела, одна в пустом баре, уронив голову на ладони. Тихо пела Шаде. Я смогла. Я противостояла ему, а он так и не узнает об этом.

Подошел Андрюша.

— Слушай, когда пойдешь к Митричу, позови меня. Возьмем расчет вместе.

— Он тебя тоже уволил?

— Нет. Но он уволил тебя. Я не хочу оставаться здесь без тебя.

Я невольно взглянула на него глазами мудрого безымянного вампира и кивнула. Меня не тронуло его признание. Слышишь: не тронуло.

Я пишу в слабой надежде, что он прочтет это, что узнает о том, что есть на свете кто-то, кто смог противостоять ему. Видишь, я все помню и я ничего не забыла из того, что ты рассказал мне за те несколько часов, что мы провели, сидя в баре одни. Я не забыла.