II
ЦЕЗАРЬ

В 46 г. до н. э., за два года до своей гибели, Юлий Цезарь был удостоен особых отличий со стороны Сената. Во-первых, Цезарь получил официальный титул Освободителя, во-вторых, в его честь решено было построить Храм Свободы. Но парадоксальным образом человек, защитивший свободу римского народа, сам к тому моменту успешно превратился в диктатора. Более того, он был во многом повинен в том, что тысячи из них лишились жизни в результате гражданской войны. Цезарь, этот великий защитник народа, стал фактически единоличным правителем, почитаемым почти как бог. Само убийство его два года спустя после указанного решения Сената было совершено во имя свободы. Что же случилось с прославленной Римской республикой? Как была утрачена свобода, столь бережно хранимая римлянами?

За сто лет до Рождества Христова все римское общество оказалось вовлечено в ожесточенные споры, в которых столкнулись две концепции свободы: свобода аристократической элиты и свобода римского народа. Две различные идеи свободы выкристаллизовались в два варианта представлений о том, что такое республика. В столкновении этих идей переплелись жизни двух выдающихся политиков и полководцев — Юлия Цезаря и Помпея Великого. В результате их противостояния вся древнеримская цивилизация оказалась сотрясена до самого основания.

Итак, спор о том, какая концепция свободы должна перевесить другую, вверг государство в кровавую гражданскую войну. По ее итогам старая система, включавшая открытое голосование, публичные выборы, ежегодную смену должностных лиц и совместное правление Сената и народа Рима, закончила свое существование, сменившись диктатурой, правлением одного человека. Выборы, правда, сохранялись и при Цезаре, но теперь они не были свободными: окончательное право голоса перешло к диктатору. Эти изменения ознаменовали один из важнейших поворотных пунктов в римской истории.

Но не только столкновение идей привело к разрушению Римской республики. В том, что теоретический спор перерос в кровавую и жестокую революцию, во многом виноват сугубо личный фактор. Дело в том, что главной чертой римской аристократии было трепетное отношение к своей чести и достоинству. Превыше всего она ценила такие понятия, как престиж, почет, высокое политическое положение — ничто иное для знати не могло с этим сравниться. По иронии судьбы именно эта черта заставила Юлия Цезаря начать гражданскую войну, приведшую к разрушению прогнившей аристократической среды, столь бережно ее пестовавшей. Именно эта черта во многом обусловливала грандиозные сражения за власть в последние годы существования Римской республики. И именно она лежала в основе окончательного краха республиканского строя.

Убийство трибунов Тиберия Гракха и Гая Гракха не могло не отразиться на политической жизни поздней Римской республики. Их мать Корнелия объявила священным местом Римский Форум, где оба ее сына приняли мученическую смерть от рук консерваторов из аристократической элиты. Таким образом, в самой сердцевине города возник открытый мемориал, вокруг которого начал формироваться культ выступавших за народ политиков. В течение следующих ста лет у каждого честолюбивого молодого человека был выбор: использовать должностные полномочия для защиты интересов консервативной элиты или последовать примеру братьев Гракхов и способствовать введению порядков, улучшающих положение народа Рима. Первый путь был выгоден сенаторам, которые тем самым могли продолжать удерживать контроль как над притоком богатств от новых территорий, так и над рычагами влияния внутри республики. Второй путь ставил целью перераспределение власти и богатства в пользу народных масс.

Современник тех событий писатель Варрон назвал политиков, представляющих эти направления, «двумя головами» республики. Точный образ, поскольку в войне на истощение, ознаменовавшей последние десятилетия существования республики, обе стороны вели себя примерно одинаково. Так, и те и другие утверждали, что они защищают республику. Правда, в вопросе о том, что именно, по их мнению, требует защиты, наблюдались значительные расхождения. Консерваторы утверждали, что защищают республику от смутьянов, пытающихся расшатать государственный строй; политики же, выступавшие от лица народа («популяры»), заявляли, что защищают республику от коррупционного правления своекорыстной аристократической элиты.

Лозунг у обеих сторон был один — «Свобода». Но понимание этого слова у них, естественно, было совершенно разным. Консерваторы бились за свою традиционную привилегию тешить собственное самолюбие политической карьерой (желательно славной), строя ее на равных друг с другом условиях и без вмешательства посторонних; при этом самыми страшными людьми для них были тираны, честолюбцы, стремящиеся стать царями, чрезмерно влиятельные личности, ставящие собственные интересы выше республиканских. Популяры, с другой стороны, боролись за независимость народа от элиты и его право принимать законы. Движение маятника, раскачивавшегося между этими двумя группировками, все менее способными к компромиссу, подчас принимало яростный, импульсивный характер.

Полем боя служили сессии Плебейского собрания, оружием — выборы. Законы Тиберия и Гая Гракхов наделили Народное собрание новым, более важным значением в республике в ущерб роли Сената. Но чем влиятельнее становилось Плебейское собрание, тем больше появлялось рычагов воздействия на него. Большинство римских граждан, составлявшее тридцать одну из тридцати пяти триб, проживало вдали от города, и участие в голосовании было для них накладным и неудобным. В результате большая часть выборщиков от этих триб в процедуре голосования обычно не участвовала. Те же, кто мог позволить себе оставить хозяйство, в основном были зажиточными землевладельцами, более склонными поддержать консервативную элиту Рима, нежели чернь. Большинство в голосовании принадлежало городским жителям, а на них оказать влияние было несложно: расположение бедняка можно было купить за деньги; мелкий торговец или предприниматель зависел от своих клиентов из знати; отпущенные на свободу рабы обычно сохраняли лояльность к бывшим хозяевам. Тем или иным способом голоса оказывались купленными. И чем больше денег поступало в Рим из провинций, тем пышнее расцветала коррупция. Братья Гракхи действительно открыли потенциал народа как оружия в политической борьбе, вот только в последние десятилетия существования республики этим оружием свободно пользовались обе стороны.

Итак, популяры и консерваторы из Сената, вооруженные таким образом, сошлись на поле боя. После убийства братьев Гракхов кулаки чесались прежде всего у популяров, и именно они нанесли первый удар. В 110-х гг. до н. э. были приняты антикоррупционные законы, ограничивавшие права наместников в провинциях. Была сделана попытка вывести сенаторов из публичной сферы жизни государства. В то же время стороны схлестнулись по другому больному вопросу кто должен назначать военачальников — Сенат или народ? Когда полководцы из аристократии провалили военные кампании в Северной Африке и Галлии, ответственных за это сенаторов подвергли судебному преследованию за некомпетентность. А на командирские посты были назначены люди пусть и не столь высокого ранга, зато проверенные в бою, и постановление об этом приняло Народное собрание, а не Сенат. В результате полководец Гай Марий, не имевший в своем роду сенаторов, избирался консулом беспрецедентное количество раз — подряд со 108 по 90 гг. до н. э.

Популяры не побоялись даже пойти на серьезный военный конфликт. В 90-89 гг. до н. э. армии Римской республики пришлось сражаться с обозлившимися на метрополию италийскими союзниками. Эта кровавая жестокая война, получившая название Союзнической, окончилась, когда Сенат согласился наделить гражданством все италийские общины, проживавшие южнее реки По. Римское гражданство давало защиту от чиновничьего произвола. Это был явный успех тех сил, которые отстаивали свободы римского народа.

Ответный удар последовал в 80-е гг. до н. э. В войне Рима с понтийским царем Митридатом, претендовавшим на власть над восточными территориями, Сенат назначил на пост командующего армией ультраконсерватора Луция Корнелия Суллу, консула 88 г. до н. э. Кампания обещала принести большие трофеи как самому военачальнику, так и задействованным в ней солдатам. Однако это назначение недолго было в силе. Один из народных трибунов наложил вето на кандидатуру Суллы и предложил вместо него обратиться к отставному полководцу Марию, дабы тот снова взял бразды правления в свои руки. Другие военачальники из знати, будучи смещены столь безапелляционным образом, несмотря на всю свою ярость по этому поводу, не смели перечить верховной воле народа. Но только не Сулла. Его действия были решительными, а ответ противникам — более чем доходчивым. Сначала он добился верности армии, находившейся у него в подчинении. Он заявил им, что, если Мария назначат на должность командующего, тот возьмет в поход ветеранов прежних кампаний, которым и достанется богатая жатва на Востоке.

Экономический аргумент сработал безотказно. Завоевав поддержку армии, Сулла пошел походом на Рим, убил трибуна, наложившего вето на его кандидатуру, и захватил власть в республике, совершив молниеносный военный переворот и объявив себя диктатором. Государственное устройство республики давало определенное обоснование такому поведению, поскольку предусматривало возможность наделения одного человека особыми полномочиями в случае необходимости. Но Сулла решил использовать свою власть исключительно с одной целью: для расправы над политическими оппонентами.

После окончательной победы над Митридатом в 83 г. до н. э. и разграбления богатых восточных провинций Сулла вернулся в Рим, разгромил своих врагов у городских ворот, а затем безжалостно расправился с популярами. В Форуме были вывешены проскрипционные списки, а солдаты и сторонники Суллы открыли охоту на его врагов. Многие из них были убиты или изгнаны из города, а их имущество конфисковано. Столь же реакционной была и законодательная деятельность диктатора Суллы, нацеленная на решительное ослабление власти популяров и расширение полномочий Сената.

Среди новых законов было постановление о том, что занятие государственных постов может происходить исключительно в строгой иерархической последовательности. Таким образом, популяры лишились возможности, минуя средние звенья, быстро достигать звания консула путем народного голосования. Также за счет сторонников Суллы было увеличено количество членов Сената — с трехсот до шестисот человек. Но самыми провокационными стали, конечно же, законы, связанные с ролью народных трибунов. Этот пост превратился в свою слабую тень. Отныне ни один человек, хотя бы раз избиравшийся на должность трибуна, не мог претендовать на другие магистратуры (вследствие чего она теряла привлекательность в глазах людей честолюбивых), а любой законопроект, выдвигаемый трибуном, должен был получить предварительное одобрение со стороны Сената; к тому же трибун лишался права вето. Таким образом, политический маятник со стороны популяров основательно качнулся в сторону консерваторов.

Совершив свое кровавое дело, Сулла вернул власть в республике Сенату и вскоре, в 79 г. до н. э., удалился на покой в имение близ Путеол. Большую часть следующего десятилетия популяры потратили на то, чтобы восстановить трибунов в их старинных правах и развязать руки Народному собранию. Консулом, снискавшим в 70 г. до н. э. восторженные похвалы народных масс за восстановление власти трибунов, стал человек, от которого никто этого не ожидал. Он был самым успешным римским военачальником той поры, к сорока годам дважды удостоенным триумфа. Но репутация его сложилась в более мрачные и кровавые времена: при Сулле он был одним из наиболее ярых его приверженцев. В 80-е гг. до н. э. он немало времени потратил на борьбу с главными популярами того времени и своей деятельностью заслужил прозвище Маленький Мясник. Настоящее же его имя было Гней Помпей Магн — Помпей Великий.

Хотя Помпей и был сыном консула и наследником крупнейших в Италии земельных владений, не стоит считать его традиционным представителем властной элиты. Он был человеком действия, лишенным какой-либо сентиментальности в отношении политических традиций республиканского прошлого. Кроме того, это был выдающийся воин. Честолюбивый и дерзкий, с пышной светлой шевелюрой, он получил от своих солдат прозвище Магн (Великий) — в напоминание о герое его детских грез македоняне Александре Великом. Он подтвердил свое право на это прозвище, проведя в 80 г. до н. э. в возрасте всего двадцати трех лет блестящую военную кампанию в Северной Африке. Впрочем, самым главным его талантом следует признать умение находить возможности для дальнейшего упрочения своей славы. В 70 г. до н. э., занимая пост консула, он почувствовал, что переход в лагерь популяров дает ему такую возможность и незамедлительно принял их сторону. Помпей не только восстановил в правах трибунов, но также реформировал институт судебных заседателей, в результате чего они более не могли обслуживать интересы сенаторов. Вдобавок он позаботился о том, чтобы шестьдесят четыре второстепенных сенатора (все — ставленники Суллы) были исключены из Сената в результате введения ценза. Тем самым он снискал народную любовь. Хотя многие сенаторы находились в оппозиции к Помпею, у великого полководца имелась поддержка в лице молодого сенатора Гая Юлия Цезаря.

Со вступлением на политическую арену Помпея и Цезаря в 70-е гг. до н. э. маятник качнулся в сторону популяров, но его движение приобрело невиданные доселе особенности. Причина тому проста. Помня о жестоком уроке, преподанном Суллой, Помпей и Цезарь в течение последующих двадцати лет последовательно собирали в своих руках власть и влияние, каких не было ни у одного римского политика до них. Но в отличие от Суллы они стремились укрепить положение популяров, а не Сената. Восстановление полномочий трибунов не было случайным — именно с их помощью они собирались добиться той власти, к которой стремились.

Первопроходцем стал Помпей. В 67 г. до н. э. один из трибунов обратился к Народному собранию с предложением доверить народному герою — хотя тот и не занимал в тот момент никакого поста — руководство операцией по очищению Средиземноморья от пиратов, которые нагло наживались на результатах многочисленных завоевательных войн Рима. Ситуация достигла критической точки, когда контроль пиратов над морскими путями привел к нехватке в Риме зерна. Борьба с пиратами на таком широком пространстве представляла собой тяжелую задачу. Для ее выполнения Помпей потребовал столько кораблей, воинов и времени, сколько не имел в своем распоряжении ни один военачальник до него.

В Сенате забили тревогу. Предоставление Помпею пятисот боевых кораблей, 120 000 воинов и трехлетних полномочий военачальника ставило под сомнение идею равенства членов политической элиты. Речь шла о том, что подобные преференции по сути означали установление монархии в республике, от которой оставалось одно название. Тем не менее Народное собрание одобрило законопроект, и Помпей приступил к работе. Его успехи были поразительны. Он не просто разгромил пиратов, а сделал это всего за три месяца. Остававшееся в его распоряжении время он потратил на то, чтобы затмить свой же успех, произведя грандиозные завоевания на Востоке, которые вполне могли соперничать с великим покорением Греции во II в. до н. э. Находясь на волне невероятных успехов, полководец получил новое назначение. Народное собрание — и вновь с подачи трибуна — вручило ему командование армией, которой предстояло довершить войну с азиатским царем Митридатом.

И на сей раз Помпей не собирался довольствоваться малым, а результаты его деятельности были еще более ошеломляющими. В течение следующих трех лет он не просто победил Митридата, но еще и сформировал — чередуя дипломатические методы с военными — две новые римские провинции: Сирию и Иудею. В общей сложности по окончании двух кампаний Помпей мог похвастаться тем, что ему покорились тысяча укрепленных пунктов, девятьсот городов и восемьсот пиратских кораблей. Он основал тридцать девять городов, а вдобавок к 20 000 талантам, изрядно пополнившим республиканскую казну, вдвое выросли доходы от налогов, собираемых с восточных провинций, — и все благодаря Помпею. Римские сенаторы впадали то в восторг, то в изумление, то в испуг. Назначал ли он кого-нибудь царем, заключал ли мирное соглашение, покорял ли зарубежную твердыню — во всех своих деяниях он и впрямь напоминал нового всесильного Александра Македонского. Сенаторы боялись одного: не решит ли он со своей армией захватить абсолютную власть в Риме?

Но когда Помпей прибыл домой, он распустил свои войска и подчинился Сенату. Это означало, что, даже пребывая на вершине популярности и власти, он не намеревался использовать их против республики. Он, правда, предъявил кое-какие условия: в награду за службу его солдаты должны были получить земельные участки на территории Италии, а соглашения, заключенные им на Востоке, подлежали ратификации. Но и это вызвало озабоченность консерваторов в Сенате. Согласившись с подобными условиями, они бы признали особый статус Помпея, связанного личными отношениями с армией, а также с восточными правителями. Консерваторы в конце концов наградили народного героя третьим триумфом (случай беспрецедентный), но навстречу его пожеланиям так и не пошли. Они раз за разом откладывали принятие решения, стремясь вывести полководца из игры. В итоге раздосадованный Помпей махнул на них рукой.

Тем временем в 60-е гг. до н. э. Гай Юлий Цезарь, который был младше Помпея на шесть лет, также сосредоточил в своих руках значительную власть. В отличие от Помпея, Цезарь происходил из древнего патрицианского рода, который якобы восходил к троянцу Энею, мифологическому основателю Рима. Поскольку Эней считался сыном Венеры, Цезарь имел основания возводить свой род к небожителям. И он не упустил шанса показать, что в его жилах течет наиболее чистая голубая кровь среди всех жителей Римской республики. На величественных, подлинно аристократических похоронах сначала своей тетушки, а затем своей первой жены он выложил имевшиеся у него козыри с такой расчетливостью и с таким эффектом, каким позавидовал бы любой нынешний политтехнолог. На первых похоронах он восславил божественное происхождение тетки (следовательно, и свое тоже), а кроме того, обозначил собственные политические симпатии, причем не словом, а делом. Поскольку его тетка была супругой великого полководца Мария, он распорядился, чтобы плакальщики шли в процессии в восковых масках ее мужа. Таким образом Цезарь продемонстрировал, что он выступает на стороне популяров. Этой театральности вторила и его одежда. Цезарь имел репутацию щеголя: его волосы были тщательно расчесаны на прямой пробор, а на тоге красовался эффектный пояс. Такое поведение было воспринято консерваторами как оскорбительное. Но они даже не догадывались о том, что будет дальше.

Еще в начале 70-х гг. до н. э. Цезарь открыто проявил свои политические симпатии, подвергнув уголовному преследованию коррумпированных наместников Рима в двух провинциях: Македонии и Греции. Хотя ему не удалось добиться их осуждения, он завоевал большую популярность в плебейской среде. Благодаря красноречию, обаянию и приветливости ему не составило большого труда покорить сердца простых граждан. Но он также понял, что от него требуется совершить нечто более существенное, чтобы на волне всеобщей популярности претендовать на самые высокие посты в республике. Питая такие честолюбивые намерения, Цезарь выжимал максимум возможного из каждой должности, которую ему доводилось занимать.

Например, в обязанности курульного эдила входила организация народных забав во время государственных праздников. Будучи избранным на эту должность в 65 г. до н. э., Цезарь не замедлил поразить воображение публики объявлением о том, что ей предстоит увидеть самый захватывающий гладиаторский турнир в истории. Было обещано, что не менее 320 пар гладиаторов в блестящих серебряных доспехах будут сражаться за славу победителя и на потеху зрителям. Этого события чернь ждала с таким нетерпением, что консерваторы в Сенате поспешили выставить на голосование законопроект, ограничивающий количество гладиаторов, которых может содержать дома один человек. Таким образом они попытались помешать планам молодого политика, столь беззастенчиво пытавшегося завоевать благосклонность толпы. В день праздника публике пришлось ограничиться более скромным зрелищем, нежели обещалось, но все равно нужный эффект был получен.

Подобные мероприятия требовали средств — и значительных. Чтобы погасить долги, Цезарь решил баллотироваться на должность наместника в одной из провинций, намереваясь выкачать из нее как можно больше средств и расплатиться ими с кредиторами по возвращении в Рим. После службы претором Цезарь исполнил задуманное, отправившись в 61 г. до н. э. в провинцию Дальняя Испания. Там, вместо исполнения обычных обязанностей наместника, он занялся покорением независимых племен Северной Португалии и проявил себя настолько же умелым воином и командиром, насколько до того — обаятельным политиком-популяром. Он действовал так успешно, что стал даже задумываться о том, чтобы потребовать права на триумф, а это, по мысли молодого полководца, открывало путь к избранию на высшую должность в республике — пост консула. Однако, когда он вернулся в Рим, все пошло не совсем так, как он рассчитывал.

На пути Цезаря к должности консула встал ультраконсерватор Марк Порций Катон. Непреклонный, напрочь лишенный чувства юмора и в целом производивший впечатление куда более старого человека, нежели он был в свои тридцать пять лет, Катон мечтал воплотить в себе строгий идеал республиканца, исполненного старинных добродетелей. Его волосы были вечно взъерошены, как у крестьянина, седоватая борода висела клочьями, одежду он носил исключительно черного цвета — в знак протеста против распространенной среди аристократов моды на легкие и роскошные пурпурные облачения. Его современник Цицерон сетовал, что Катон словно бы живет «в государстве Платона, а не среди подонков Ромула».[29] Уважающий себя сенатор, желая хорошо провести вечер, едва ли мог прельститься ужином у Катона. И вот, когда Цезарь вернулся в Рим, Катон продемонстрировал, насколько глубоко он знает и чтит республиканскую конституцию, насколько решительно готов использовать ее положения, дабы не дать популярам прийти к власти.

Находясь за городскими стенами, Цезарь отправил формальный запрос в Сенат, чтобы ему позволили совершить триумфальное шествие в награду за его завоевания в Испании. Он также сообщал, что хотел бы выдвинуть свою кандидатуру на предстоящие в июле выборы консулов. В ответ последовала резолюция Катона: согласно законодательству Цезарь не имеет права получить и то и другое одновременно. Дилемма заключалась в следующем: претендент на триумф должен был дожидаться торжественного дня за пределами города, в то время как участие в выборах предполагало незамедлительное прибытие в город для личного выдвижения своей кандидатуры. По словам Катона, Цезарю предстояло сделать выбор между высокой честью пройти по Риму во главе грандиозного шествия и возможностью выбираться на главную должность в республике.

Цезарь выбрал консульские выборы. Как мы увидим далее, это решение навсегда изменило курс течения римской истории. Правда, результаты выборов отнюдь не были предрешены. Чтобы стать консулом и упрочить свои позиции в глазах черни, ему пришлось отказаться от триумфа, и теперь Цезарь крайне нуждался в деньгах и рычагах влияния. И снабдил его всем необходимым не кто иной, как обиженный на Сенат Помпей Великий. Два великих популяра заключили договор. Помпей соглашался обеспечить Цезаря финансовой и политической поддержкой на выборах, а Цезарь в случае успеха обещал помочь Помпею добиться своих целей. Цезарь готов был провести в жизнь те самые решения, которых опасались консервативные сенаторы: о расселении ветеранов армии Помпея и о ратификации его договоров на Востоке.

Союз двух политических деятелей потенциально представлялся таким мощным и угрожающим, что на выборах консулов летом 60 г. до н. э. консерваторы, ведомые Катоном, решили во что бы то ни стало помешать планам Цезаря и Помпея. Таким образом, две стороны — конституционалисты-консерваторы и реформаторы-популяры — вновь вступили в схватку. В преддверии июльских выборов Помпей и его богатый союзник Марк Лициний Красе позаботились о том, чтобы поток денежных средств обеспечил нужное настроение на Марсовом поле — месте, где происходили выборы консулов. Даже Катон, несмотря на всю свою приверженность букве закона, прибег к взяткам, продвигая кандидата от консерваторов — собственного зятя Марка Бибула. Катон и его союзники так отчаянно стремились провести в консулы хотя бы одного консервативного политика в противовес Цезарю, что были готовы играть по тем же правилам, что и блок популяров в лице Цезаря, Помпея и Красса. Хотя Цезарь в итоге получил подавляющее большинство голосов, Катон также не остался внакладе. Висевший на волоске Бибул был все же избран вторым консулом наряду с Цезарем. Но борьба только начиналась.

Год пребывания Цезаря на посту консула представляет собой логическое завершение всей долгой борьбы между популярами и конституционалистами. Как выяснилось, победу в ней праздновали популяры. В самом деле, в 59 г. до н. э. случилось неслыханное: главным популяром своей эпохи, человеком, готовым презреть традиции и пойти наперекор воле Сената, оказался не какой-нибудь народный трибун, а консул — политик, чьи полномочия были одними из самых широких в республике. Впрочем, он не отказывался и от проверенных временем радикальных методов, которыми не раз пользовались народные трибуны. Когда, например, Цезарь, предложив законопроект Помпея о наделении солдат землей, натолкнулся на стену сопротивления со стороны оппозиции во главе с Катоном, то он не отступил перед коллективной волей коллег-сенаторов, как сделали бы другие консулы на его месте, а, выйдя из здания Сената, самостоятельно направил законопроект в Народное собрание, где тот был успешно принят. Но Цезарь был готов и на более крайние меры. В дни, когда принимались решения по другим проектам Цезаря и Помпея, второй консул Бибул раз за разом пытался помешать слушаниям, ссылаясь на дурные знамения. Однако Цезарь, не обращая на него внимания, попросту «продавил» свои предложения. Нарушал ли Цезарь закон? Катон, скорее всего, думал именно так.

В лихорадочном напряжении 59 г. до н. э. Цезарь и Помпей объединились в своих «противозаконных» действиях. Они вновь прибегли к такому опасному и не раз уже использовавшемуся обеими сторонами средству, как грубая сила. Когда Катон блокировал самую возможность обсуждения земельной темы в Сенате, Цезарь поручил своим ликторам схватить неуемного сенатора и бросить его в тюрьму (правда, в итоге ему пришлось пойти на попятную). Но это было только начало. Над Римом нависла угроза со стороны ветеранов армии Помпея — тысяч бывших солдат, лично преданных командиру. Чтобы обеспечить «правильные» итоги голосования по земельному вопросу, отряды приспешников Помпея в назначенный день появились на Форуме и ничтоже сумняшеся очистили его от всех противников законопроекта. В стычке с ними пострадали даже Катон и Бибул, чья охрана была разбита, а магистерские фасцы сломаны. В довершение унижения на голову консула вылили ведро помоев.

На следующий день Бибул созвал заседание Сената и подал жалобу на столь грубое и беззаконное обращение с собственной персоной. Хотя сенаторы и сочувствовали ему, они не знали, как ему помочь. Всю вторую половину года Бибул провел дома, дрожа от страха за свою жизнь. Тем временем разведший бурную деятельность Цезарь просто бойкотировал Сенат, наплевав на все обычные процедуры и проводя свои законопроекты напрямую через Народное собрание без каких-либо препон. Таким образом, год выдался необычайный. И на этом дело не закончилось.

По традиции каждый консул по окончании срока своих полномочий получал звание проконсула и наместничество в какой-нибудь римской провинции, которую выбирал для него Сенат. В отчаянной попытке сдержать честолюбивого и расчетливого Цезаря Катон и другие консерваторы решили отправить его на тихие сельские просторы Италии. Здесь не с кем было воевать, некого разорять и не на ком наживаться, завоевывая тем самым преданность армии. Словом, пребывание там должно было означать преждевременное завершение блестящей и яркой карьеры Цезаря. Но у того оказались собственные планы. С его подачи преданный Цезарю трибун провел через Народное собрание иное решение, согласно которому в распоряжение Цезаря на пятилетний срок попадали куда более перспективные провинции: Цизальпинская Галлия (район по восточную сторону Альп, см. карту на с. 123) и Иллирия (на Далматинском побережье). По невероятному стечению обстоятельств наместник Трансальпийской Галлии (район по западную сторону Альп) умер весной 59 г. до н. э., так что и этой провинции тоже срочно требовался правитель. А отсюда открывался путь к землям, которых еще не коснулась власть Рима, и это обещало новые военные кампании, завоевания и добычу.

В Сенате Помпей также предложил предоставить Цезарю управление Иллирией и обеими Галлиями. Жалкие остатки аристократической элиты, которые еще приходили на заседания Сената, удовлетворили это предложение. Даже если бы они отказали Помпею, Народное собрание все равно дало бы Цезарю желаемое; предоставив же Цезарю наместничество самостоятельно, они не потеряли бы лица и хотя бы внешне сохранили верховенство над Народным собранием.

Но и у пребывавших в глубоком унынии традиционалистов появился свой, пусть невеликий, повод для радости. Ко времени, когда Цезарь отправился в Галлию, он разорвал отношения не только с Сенатом, но и с частью плебса. Его нововведения были выгодны далеко не всем слоям плебеев, и теперь некоторые из них начали задаваться вопросом, не являются ли его методы столь же грязными и нечестными, как и методы дискредитировавших себя аристократов, от которых Цезарь собирался защитить Рим. Как писал Цицерон, бывший в то время сенатором: «Знай: никогда не было ничего столь подлого, столь постыдного, столь одинаково ненавистного людям всякого положения, сословия и возраста, как это нынешнее положение… Эти народные вожди уже научили свистать даже скромных людей».[30] Но настоящей костью в горле Цезарь оставался для своего самого главного и несгибаемого врага — Катона.

Суровый и упрямый сенатор считал своим высшим долгом остановить Цезаря, стремившегося к дальнейшему расширению личной власти, и теперь он был уверен, что знает, как это сделать. Катон убедил своих союзников, что у них есть все основания для уголовного преследования Цезаря за незаконные действия, совершенные в период его пребывания на посту консула. Конечно, пока Цезарь занимал эту должность, дотянуться до него было невозможно. Но стоило подойти к концу сроку его наместничества в Галлии, как Цезаря можно было бы отдать под суд как обычного преступника.

Однако планы Катона на возмездие откладывались на далекое будущее. Когда Цезарь прибыл в Галлию весной 58 г. до н. э., оказалось, что он и его союзник Помпей недосягаемы для преследователей. Консулы и трибуны, избранные на тот год, были их верными друзьями, так что вполне можно было рассчитывать на сохранение в силе всех выгодных союзникам законов. Союз двух политиков был закреплен старым добрым аристократическим способом. Цезарь предложил Помпею в жены свою единственную дочь Юлию, и весной 59 г. до н. э. стареющий полководец ввел к себе в дом прелестную юную невесту.

Однако политическому альянсу предстояла серьезная проверка на прочность. Дело в том, что пока Помпей оставался в Риме, окруженный врагами, алкавшими его крови, Цезарю предстояло покрыть себя невероятной славой. А вместе со славой к нему в руки шла невероятная власть.

Древний статус маленькой римской провинции Трансальпийской Галлии (ныне это юг Франции) отразился на современном названии этой территории — Прованс. Римляне называли землю к северу от нее «Галлией длинноволосых», поскольку там, по рассказам, обитали жуткие, обросшие волосами варвары. Хотя римский Сенат признал некоторых вождей наиболее значительных племен «друзьями римского народа», и хотя римские торговцы-первопроходцы уже осваивали речные пути Роны и Гаронны, налаживая оживленную торговлю вином, большинство цивилизованных римлян по-прежнему считали сырые и холодные северные леса неведомыми землями, таящими угрозу. Более того, очень многие считали этот регион главным источником опасности для власти Рима.

Что порождало этот страх? В 390 г. до н. э. дикие орды варваров из Галлии добились того, чего не смог сделать даже великий карфагенянин Ганнибал. С неистовой яростью пройдя по Италии, они дошли до Рима и успешно взяли его. Давние страхи, связанные с этим событием, получили новую подпитку в 102–101 гг. до н. э., когда только прекрасно подготовленные и организованные легионы Мария смогли защитить Италию от нового жестокого вторжения галльских и германских племен. Но в период правления Юлия Цезаря этому застарелому страху перед Галлией предстояло уйти в прошлое.

Когда Цезарь прибыл в Галлию, у него не было никаких директив или полномочий начинать военные действия. Напротив, годом ранее был принят закон, ограничивающий произвол римских наместников в провинциях. Цезарь не мог не знать этого. Не кто иной, как он сам, в бытность консулом, разработал и провел соответствующий законопроект. Но и собственные популистские законы Цезарь не задумываясь нарушил, расчетливо выбрав подходящий момент. В 58 г. до н. э. племя гельветов мигрировало из своих родных мест (ныне территория Швейцарии) и подошло вплотную к территории, подчиненной Цезарю. Пользуясь случаем, проконсул расположился со своей армией в 16 километрах от границы — прямо на пути варваров. Попав в ловушку, гельветы атаковали римскую армию. Предводитель римлян воспользовался их подарком. Цезарь немедленно прибег к законной, освященной веками уловке: он заявил, что оберегает Римскую республику от внешней агрессии, а также защищает собственную честь, на которую покусились враги.

Цезарь собрал три легиона, расположенные в Аквилее (город на севере Италии), присоединил к ним еще два легиона из Цизальпийской Галлии и вскоре преподал гельветам жестокий урок военного искусства. В Сенате это вызвало бурю негодования, особенно громко в ней звучал голос Катона. Он утверждал, что Цезарь попросту самовольничает: незаконно ведет войны с независимыми племенами, не являющимися подданными Рима, незаконно собирает войска, пополняя легионы людьми, не имеющими римского гражданства, незаконно наделяет их этим гражданством. Он превращается, кричал Катон, в самозванца, взявшего на себя права судьи и судейской коллегии, накапливая одно за другим преступления против республики!

На самом деле, начав войну против гельветов, Цезарь недвусмысленно показал, каковы его истинные намерения на посту наместника Галлии. На любых основаниях, под любыми предлогами, сколь угодно шаткими, он собирался вести войны с галльскими племенами до тех пор, пока вся Галлия, эта огромная и мрачная неизведанная северная страна, не будет окончательно усмирена и подчинена власти Рима. В течение следующих восьми лет Цезарь целеустремленно шел к решению этой задачи, ни на секунду не теряя дерзкой уверенности в своих силах.

В 57 г. до н. э. он наглядно показал галлам, насколько велика мощь его легионов, разгромив племя бельгов. А ведь среди галлов они считались самыми стойкими и отважными воинами, так как жили «дальше всех других от Провинции с ее культурной и просвещенной жизнью».[31] После того как в 55 г. до н. э. два германских племени, усипеты и тенктеры, пересекли Рейн и напали на римлян, Цезарь не просто разорвал в клочья четырехсоттысячную армию противников. Он использовал отступление остатков их войск в Германию для одного из самых смелых решений в своей карьере военачальника.

Цезарь приказал инженерам построить мост через Рейн в порожистом месте шириной 350 метров. Это был настоящий подвиг инженерной мысли, о каком прежде никто даже не помышлял. Когда римляне пронзили дно реки грандиозными деревянными сваями и таким образом укротили Рейн, они словно бы покорили саму мать-природу. По мосту Цезарь и его армия перешли через реку и вторглись в незнакомую страну. Германские племена свевов и сугамбров, не видавшие доселе мостов, были настолько поражены изобретательностью чужестранцев, что ретировались в глубь лесов и там затаились. Цезарь же сжег и разграбил поселения в близлежащих землях, а людям, оставшимся в живых, сказал, чтобы они передали германцам простое послание: никогда более не совершать враждебных действий против Рима. И так же быстро, как пришли сюда, он и его армия вернулись в Галлию, попутно разобрав мост через Рейн. Весь поход занял всего лишь двадцать восемь дней.

Некоторое представление о том, что двигало поступками Цезаря в Галлии, дает принадлежащее ему описание Галльской войны. По его словам, он построил мост, поскольку пересекать реку на лодках считал ниже «собственного достоинства», или «чести» («дигнитас»). Этот термин обозначал основной атрибут римского политика патрицианского происхождения, включавший в себя такие понятия, как социальная значимость, положение и авторитет. Чем древнее и аристократичнее род, тем больше «чести» он накопил и тем выше в нем ощущение собственной значимости. Именно обостренное чувство чести двигало Цезарем, когда тот домогался желаемой должности в Риме, именно оно обусловливало его поведение на посту консула, именно оно теперь вело его к новым славным деяниям в Галлии. Чтобы достойно увенчать свои заграничные достижения, Цезарь в 55-54 гг. до н. э. подготовил флот, пересек пролив, ныне известный как Ла-Манш, и начал вторжение в Британию — страну, о существовании которой многие римляне даже не догадывались. Придя туда во второй раз, Цезарь провел в Британии все лето, дойдя до Темзы и обложив данью некоторые британские племена. Хотя он и не основал никакого постоянного римского лагеря в Британии, Цезарь мог быть доволен: он добился очередного блистательного успеха.

Эффект от этого успеха создал беспрецедентную политическую поддержку Цезарю как за границей, так и дома. В Риме новости о его подвигах волновали и восхищали чернь: для них они были сродни сказочным, приключенческим историям, наподобие преданий, которыми древнеримские родители удивляли и поучали своих детей. Катон и его сторонники могли сколько угодно брюзжать, что Цезарь предал свою аристократическую честь, но чернь именно в нем видела источник новых славных достижений Римской республики. В их глазах деяния Цезаря превращались в величайшее на земле зрелище, сценой для которого послужила Галлия: дикие орды старинных врагов Рима были разбиты, и теперь ни реки, ни моря не могли отвести простертую руку римского могущества. В конце 53 г. до н. э. Цезарь счел возможным объявить, что вся Галлия «усмирена». Соответственно, его популярность не просто была восстановлена — она резко возросла.

Но Цезарь не собирался почивать на лаврах своих заграничных подвигов и народного восхищения, а вел активную политическую работу. Каждую зиму он располагался лагерем настолько близко к границам Италии, насколько позволяла территория вверенной ему провинции. Оттуда потоком текли новости о невероятных дарах и благодеяниях Цезаря римскому народу. Самый большой эффект произвело обещание Цезаря построить в центре Рима новый Форум на деньги, полученные в результате его военных походов. Подарки более личного свойства также наводнили Рим. Обилие взяток и писем с рекомендациями убеждали, что Цезарь может добиваться избрания близких ему магистратов, готовых отстаивать его интересы и доброе имя. Но движение происходило и в обратном направлении. Честолюбивые молодые римляне, жаждавшие богатства и военных свершений, толпами устремлялись в единственное место, где кипела настоящая жизнь, — в Галлию к Цезарю. В то же время, хотя Цезарь успешно воздействовал на изменчивую политическую жизнь в Риме, Катон и его союзники-конституционалисты успокаивали себя тем, что по крайней мере они ни в чем не уступают противникам. Уже не одно десятилетие им удавалось бороться с популистской фракцией на Форуме и в Сенате. Однако вскоре выяснилось, что они не готовы противостоять новой угрозе своим интересам, каковой являлась заграничная опора Цезаря — армия. Несмотря на все усилия политиков-популяров, проблема солдат, которые, пройдя через длительные войны, обнаруживали, что им негде начинать мирную жизнь, так и не была решена с помощью земельной реформы. Демобилизованные ветераны Помпея, правда, получили участки земли в бытность Цезаря консулом, но это все же было исключением из правил. Реформа армии, проведенная военачальником Марием в 107 г. до н. э., только усугубила проблему безземельных солдат: пусть ему удалось добиться должной комплектации войск путем отмены имущественного ценза, однако результатом этого стало то, что легионы пополнили люди, не имевшие никаких владений в республике. Их единственной надеждой в жизни было армейское жалованье и шанс отхватить свою часть военных трофеев. В Галлии Цезарь мог дать им в изобилии то и другое. Это привело к тому, что между полководцем и его воинами развились новые и очень опасные отношения, построенные на взаимной зависимости. Солдаты все более равнодушно относились к республике с ее древним представлением о свободе. Единственным объектом преданности был теперь для них один человек, от которого зависело их благосостояние, а именно главнокомандующий. Как резюмировал историк Саллюстий:

Естественно, это еще в большей степени распространялось на германцев и галлов, которых Цезарь привлекал в ряды своей армии. Многие из них в жизни не видели даже италийской земли, что уж говорить о метрополии. Постепенно количество легионов Цезаря выросло с трех, положенных ему по статусу проконсула, до десяти. Это вложило ему в руки оружие более опасное, чем любое из тех, с которыми доводилось сталкиваться республике: ярость и мощь по меньшей мере 50 000 закаленных в боях солдат, каждый из которых был беззаветно предан самому имени Цезаря. Неудивительно, что Катон со своими единомышленниками из знати попытался положить конец его власти. Но при первой же попытке с их стороны Цезарь, даже находясь на галльском удалении, с легкостью нашел чем им ответить.

В 56 г. до н. э. сенатор по имени Луций Домиций Агенобарб объявил, что он собирается выдвинуть свою кандидатуру на пост консула с целью сместить Цезаря с должности наместника Галлии. Цезарь, державший руку на пульсе римских событий, не замедлил нейтрализовать эту угрозу, возобновив свой альянс с Помпеем. На встрече в Лукке (город на севере Италии) он побудил Помпея и их общего союзника Красса к участию в выборах, чтобы лишить Агенобарба возможности стать консулом. В случае успеха они обязались провести через Народное собрание закон, разрешающий Цезарю продлить свои полномочия наместника еще на пять лет. В ответ Помпей и Красе получали возможность консолидировать свою власть и независимость от Сената с помощью выгодных постов проконсулов за рубежом. Таким образом, никто не остался внакладе.

Катон за версту почуял, что Цезарь и Помпей что-то затевают. Поэтому он призвал Агенобарба сделать все возможное и невозможное для победы на выборах. «Борьба с тиранами, — говорил Катон, — идет не за консульскую должность, а за свободу».[33] В день голосования вооруженные группы ветеранов Помпея избили Агенобарба и Катона, не дали им попасть на Марсово поле и обратили в бегство их сторонников. Помпей и Красе благополучно были избраны консулами на 55 г. до н. э., и Цезарь вновь вышел сухим из воды. Дружба и союз с Помпеем на сей раз избавили его от неприятностей. Но в следующий раз, когда Катон с союзниками повел атаку на Цезаря, полководец так легко отделаться уже не смог.

Три года спустя, в 52 г. до н. э., отношения между Цезарем и Помпеем дали трещину. Фатальным для их союза стало поведение Помпея, хотя ослабление его началось двумя годами ранее. Юлия, жена Помпея и дочь Цезаря, умерла во время родов, причем дитя тоже скончалось через несколько дней. Охваченные горечью потери, политики в то же время не могли не понимать, что со смертью Юлии исчезло главное связующее звено между ними. Если Цезаря трагическая весть настигла в Галлии, то Риму предстояло получить новое доказательство того обожания, с каким Помпей Великий относился к своей жене, — ив такой полноте, что даже его враги в Сенате на краткое время прониклись жалостью к нему.

Но для того, чтобы консерваторы стали активно добиваться расположения человека, к которому они так долго относились со страхом и подозрениями, потребовался грандиозный общественно-политический катаклизм. Начало ему было положено убийством Публия Клодия Пульхера, союзника Цезаря. Будучи народным трибуном с популистскими взглядами, Клодий занял место главного подстрекателя и защитника городского плебса. Время для его выдвижения было самое что ни на есть подходящее: в середине 50-х гг. до н. э. сенаторы, погрязшие в трясине подозрений во взяточничестве и коррупции, стремительно теряли доверие. История блестящей, но неоднозначной карьеры Клодия показывает, что народ скорее предпочел бы иметь добрых и щедрых правителей, чем свободу. Когда во время случайной уличной драки Клодий был заколот своими противниками, эта смерть вызвала взрыв ярости. Люди, преданные ему всем сердцем и объединенные общей болью — пестрая толпа лавочников и оборванцев, торговцев и нищих, бедноты из городских трущоб, — тысячами вышли на улицы. Они пришли на Форум и решили устроить погребальный костер в память своего благодетеля. Где? В здании Сената. Из чего? Из скамей сенаторов. Никто не мог остановить их. Когда здание Сената выгорело до основания, буйство охватило весь город.

В эпоху поздней республики в Риме не существовало никаких органов правопорядка. Чтобы потушить волнения и восстановить спокойствие на улицах, переполошившиеся сенаторы обратились за помощью к единственному человеку, который обладал достаточным авторитетом, чтобы собрать силы, необходимые для усмирения толпы. Таким человеком был не кто иной, как Помпей Великий — политик, к которому большинство сенаторов относилось с такой неприязнью и недоверием. Но когда от здания Сената остались только обугленные стены, аристократам пришлось поступиться гордостью и собраться в здании, примыкавшем к новому грандиозному театру из мрамора, построенному Помпеем. Трудно было найти лучшее место для встречи. Здесь сенатор Бибул предложил назначить Помпея Великого как наиболее достойного гражданина республики на новый пост единоличного консула, наделив его исключительными правами для подавления беспорядков в городе. Еще более удивительным было то, что Катон, наступая на горло собственной песне, обратился к своим коллегам с настоятельным призывом поддержать это предложение. Пусть неохотно, но он — лидер конституционалистов — протянул ветвь мира своему закоренелому врагу.

Их решение втайне обрадовало Помпея. Хотя до возвышения Цезаря ему приходилось выступать в роли народного героя, величайшего полководца Рима, негласного кукловода на выборах, он никогда не был вполне удовлетворен этим. В действительности, Помпею всегда хотелось признания и со стороны сенаторского большинства. Но у него имелось одно условие к сенаторам: от них требовалось признать его выдающиеся способности, «его особое положение» в республике. А это противоречило психологии сенаторов, задевало их, шло вразрез с их верой в равенство представителей римской элиты и желанием, чтобы властные полномочия имели ограничение в виде ежегодных выборов. Их предки основали республику, изгнав из Рима царей. Так с какой стати им заводить себе нового царя? К Помпею всегда относились с прохладцей. Но теперь перед ним приоткрылась дверь. Как же намеревался он распорядиться своим шансом?

Даже приняв вид человека скромного и непритязательного, Помпею не удалось обмануть некоторых своих проницательных современников, один из которых заметил: «Он имеет обыкновение думать одно, а говорить другое; он недостаточно умен, чтобы скрыть то, чего хочет».[34] Помпей принял командование, и вскоре его войска вошли в Рим. Через десять лет после невероятного, триумфального возвращения Помпея Великого с Востока, звезда его снова ярко загорелась на небосклоне. Означало ли это закат звезды его давнего союзника? Ответа на этот вопрос пришлось ждать недолго.

Пока Цезарь находился в зимнем лагере неподалеку от италийской границы, напряженно ожидая, что предпримет Помпей, новость о мнимом безвластии в Риме распространилась по Галлии с быстротой огня. Вожди галльских племен тайно собрались в лесной глуши. Основываясь на несколько приукрашенных и преувеличенных слухах о разброде и шатании в Риме, они задумали воспользоваться отсутствием Цезаря (он в это время находился на севере страны) и поднять восстание против римских захватчиков, пока те не пришли в себя. Времени на раздумья не было. Племя карнутов взялось выступить первым, и свое обещание они исполнили. Карнуты напали на поселение Ценабум и вырезали всех его римских жителей. Стоило другим племенам услышать эту новость, как они тут же собрали ополчение в поддержку карнутов. Из всех галльских племен вскоре выделились арверны, чей юный вождь возглавил общее восстание. Звали его Верцингеториг.

Через послов Верцингеториг заключил союз с сенонами, парисиями, кадурками, туронами, аулерками, лемовиками, андами и всеми галльскими племенами, жившими по атлантическому побережью. Были найдены необходимые средства, и благодаря им организована армия галльских воинов. Чуть позже Верцингеториг доказал, что помимо организаторских способностей он обладает решимостью, необходимой для наведения порядка в войсках. Борясь с трусостью, он не чурался отрезать уши, вырывать глаза и даже жечь всех, кто не встанет в строй. Как не без уважения отмечал Цезарь, «чрезвычайная энергия соединяется у него с чрезвычайной строгостью военной дисциплины».[35] Коротко говоря, Верцингеториг демонстрировал те самые качества, которые Цезарь и сам ценил выше всего — качества, присущие подлинному римлянину. Верцингеториг стал главнокомандующим объединенного войска галльских племен, и всего через несколько недель к восставшим присоединились племена Центральной и Северной Галлии.

Реакция Цезаря была молниеносной. Будучи отрезанным от легионов, находившихся на юге, он проскакал к ним по вражеской территории и сумел предотвратить немедленное нападение галлов, а затем двинулся назад на соединение с двумя другими легионами, стоявшими зимним лагерем на севере. То, что ему удалось стабилизировать ситуацию, особенно удивительно, если принять во внимание, что зима была в разгаре и Центральная Галлия утопала в снегу слоем в два метра. Реки стояли скованными во льдах, леса превратились в непроходимые дебри, заваленные снегом, а когда спали кусачие морозы и началась оттепель, с возвышенности побежали ручьи, которые моментально заболотили местность. Несмотря на все преграды, Цезарь успешно собрал свои войска воедино, и тут ему стало очевидно, что всеобщее галльское восстание сулит ему уникальную возможность раз и навсегда подавить сопротивление и усмирить Галлию навеки.

Держа это в уме, Цезарь наносил поражение за поражением союзным войскам под предводительством Верцингеторига. В ответ тот изменил тактику. Он решил не ввязываться в открытый бой с Цезарем, а попытаться взять римлян измором, уничтожив все пищевые запасы в городах, которые находились поблизости от них. Но решающим событием в этом противостоянии стала битва летом 52 г. до н. э., в которой Верцингеториг потерпел поражение и вынужден был отступить с войсками к городу Алесии.

Алесия располагалась на возвышенности, однако эта естественная преграда не удержала Цезаря от осады города, вокруг которого римляне возвели неприступную стену. Длина ее по периметру составляла целых 18 километров, а вдоль нее расположились двадцать три укрепленных редута и восемь лагерей. Вдобавок на восточной стороне были вырыты три рва, каждый примерно в 6 метров шириной и столько же глубиной. Цезарь приказал наполнить средний ров водой из двух рек, омывавших город с каждой стороны. Хотя после шести лет непрерывной войны выполнение земляных работ, возведение стен и сторожевых башен не являлось чем-то новым для натренированных солдат Цезаря, по сей день самый масштаб и смелость его замысла не могут не изумлять. Но и это было не все. Когда Цезарь узнал от галльских перебежчиков, что Верцингеториг ожидает подкрепления, он просто приказал построить вторую стену — параллельно первой, только лицевой стороной наружу, дабы предотвратить атаку с тыла. Эта внешняя стена была не менее 22 км длиной по периметру.

Надежно укрытый за городскими стенами, Верцингеториг решил не начинать атаку на римлян, пока не подоспеет подкрепление. Однако он понимал, что драгоценное время уходит. Запасов еды в Алесии должно было хватить всего на тридцать дней. С каждой новой неделей их приходилось распределять все экономнее. Когда они уже подходили к концу, а галльское подкрепление все не появлялось, на общем собрании некоторые вожди выступили с леденящим душу предложением: начать убивать и есть тех, кто слишком стар, чтобы вести войну. Верцингеториг выступил против этой идеи. Но теперь ему не оставалось ничего другого, кроме как вступить в открытый бой с врагом. И он сделал это. От исхода битвы з а -висит будущее Галлии, заявил он. Поражение будет означать одно: конец галльской независимости. Но, чтобы победить, необходимо было любой ценой направить все оставшиеся продовольственные запасы исключительно на нужды дееспособных воинов. Тогда он решил передать римлянам женщин, детей и стариков. Он знал, что Цезарю придется, приняв пленников, кормить их и таким образом лишать продовольствия римскую армию.

Но Верцингеториг не знал, насколько беспощадным в своей целеустремленности может быть Цезарь. Когда тысячи людей были выпровожены за ворота в надежде, что римляне возьмут их к себе в плен, между Цезарем и Верцингеторигом началась психологическая борьба. Но никто не отступил, и в результате все эти женщины, дети и старики были обречены на смерть от голода и холода, зажатые между городскими стенами и осадным кольцом, построенным римлянами. По подсчетам одного древнего автора, в результате завоевания Цезарем Галлии около миллиона галлов было убито, еще миллион обращен в рабство. В наши дни большинство ученых считает эти подсчеты преувеличенными. Тем не менее в них отражается поразительная, устрашающая бессердечность, проявленная Цезарем при осаде Алесии и показывающая, до каких крайностей он готов был дойти во имя собственной чести и ради славы Рима.

В конце концов к осажденным подошло подкрепление. Оно расположилось на соседнем холме. Количество воинов насчитывало 200 000 пехотинцев и 8000 кавалеристов. И вот в жаркий летний день 52 г. до н. э. началось совместное наступление двух галльских армий, попытавшихся зажать римлян в тиски: союзники ринулись на внешнее ограждение, а войско Верцингеторига, оставив город, атаковало внутреннее кольцо укреплений. Крикам одних вторили кличи других. Римляне рассредоточились вдоль своих стен. Они великолепно сражались в первый день. Однако римской кавалерии пришлось несладко, и ее спасло только то, что вспомогательные кавалерийские отряды германских союзников подключились к бою и обратили галлов в бегство. Ночью, под покровом темноты, галлы вновь ринулись в долину и закидали рвы землей; когда наступил день, они предприняли еще одну попытку проломить римскую стену и объединиться со второй армией. На сей раз римлянам удалось отогнать их с помощью пращей, катапульт и ловушек. На третий день, однако, галльские разведчики донесли, что лагерь римлян, расположенный на середине холма, имеет уязвимые точки.

Немедленно галльская кавалерия обрушилась на него сверху, в то время как воины Верцингеторига напали на стену изнутри. Римляне, атакуемые с обеих сторон, начинали терять силы, людей, оружие. Это был критический момент битвы, и противники сражались с удвоенной яростью. Цезарь беспрерывно объезжал укрепления, лично подбадривая своих воинов, крича и пытаясь донести до них мысль о том, что судьба всей кампании решается в этот день и в этот час. В конце концов он поднял резервные кавалерийские отряды и сам повел их в тыл галлам, бросившись в омут отчаянного сражения.

Когда его алый плащ показался в непосредственной близости от врагов, со стороны обороняющихся римлян раздался раскатистый клич. Теперь стороны поменялись местами, и галлы оказались заперты в ловушке. Увидев приближение римской кавалерии, они обратились в бегство. На глазах воинства Верцингеторига, все еще зажатого в Алесии, огромное союзническое ополчение было раздавлено и растаяло, словно «призрак или сон». Описание финала битвы, оставленное Цезарем, типично немногословно: «Идет большая резня».[36] Только крайнее истощение не позволило римлянам пуститься в погоню и продолжить бойню.

Оказавшись в явном численном меньшинстве, римляне, благодаря смелому тактическому гению Цезаря, эффективности его беспрецедентной осадной стратегии, а также смелости воинов, одержали одну из величайших побед в истории Древнего Рима. Хотя в Галлии оставались еще очаги сопротивления, она теперь целиком была под властью римлян, составив новую провинцию огромной империи. В скором времени она стала приносить Риму ежегодный доход в сорок миллионов сестерциев.

Завоевание Галлии принесло и самому проконсулу неимоверные богатства, а также беспримерную славу в глазах простого народа и преданность десяти римских легионов, готовых сделать все ради него. Катон знал об этом, об этом знал Сенат и об этом знал Помпей. И это знание порождало дурные предчувствия. Поскольку мыслями Цезаря овладел теперь один вопрос, который ни один римлянин — включая Помпея Великого — еще не ставил перед собой: как трансформировать свою личную власть во власть над Римом?

На следующий день после сокрушительной победы над галлами в Алесии к ногам Цезаря были поднесены семьдесят четыре галльских штандарта. Верцингеториг лично выехал из городских ворот, украшенный бронзовым галльским шлемом с фигурками зверей, одетый в сияющие латы с позолоченным поясом. Остановившись перед Цезарем, он снял с себя это облачение, передал копье и длинный меч, после чего пал ниц в знак смиренного признания своего поражения. Великий противник Цезаря был побежден. Но, как уже было ясно Цезарю, ему еще предстояла истинная проверка на прочность.

Когда послы Цезаря доставили в Рим новость о его победе, Сенат принял беспрецедентное решение провести двадцатидневные народные торжества по этому поводу. Сам Цезарь не остался в стороне: он оплатил гладиаторские бои, а также роскошные поминки своей дочери. Желая показать, что пиршество организовано им специально в знак внимания римлянам, он отдал распоряжение, чтобы часть еды была приготовлена в его собственном доме. В дальнейшем он также не упускал ни единого шанса, чтобы проявить свою щедрость. Черни он даровал зерно «без меры и ограничений», нуждающимся давал взаймы под низкие проценты. Сенаторы и всадники (так называлось сословие знатных людей рангом ниже сенаторов), отягощенные долгами, а также рабы и вольноотпущенники, преследуемые по закону, — все пользовались великодушием Цезаря.

Чуть позже Цезарь повел атаку не только на сердца, но и на умы сограждан. В 50 г. до н. э. вышли в свет его восьмитомные «Записки о Галльской войне». В них так прославлялись его поразительные подвиги, что они стали затмевать в народном сознании успехи Помпея на Востоке. Разошедшиеся во множестве экземпляров, они стали на редкость удачным пропагандистским ходом. Записки эти свидетельствовали не только об искусности Цезаря-военачальника, но и о мастерстве Цезаря-литератора Написанные кристально-ясным, афористичным и доступным для большинства читателей языком, сочинения Цезаря давали понять каждому, кто брал их в руки, насколько блестящим умом обладает их автор (не случайно ему принадлежит также трактат по грамматике). Следует отметить, что в «Записках о Галльской войне» Цезарь не мог обойтись без напоминания о своем основополагающем политическом принципе: «Вообще люди от природы стремятся к свободе и ненавидят рабство».[37] И вот Цезарь, этот защитник народных свобод, стал готовиться к возвращению в Рим и встрече с врагами из Сената.

Старая вражда между Цезарем и консерваторами во главе с Като-ном породила новый животрепещущий вопрос: когда Цезарь сложит с себя должностные полномочия? Цезарь прекрасно понимал, что, как только он станет простым гражданином, Катон немедленно вонзит в него когти и учинит суд за мнимые преступления, совершенные им на посту консула в Риме и затем проконсула в Галлии. Сама мысль о том, что он, Цезарь, человек, рисковавший жизнью ради победы над галлами во славу и на благо республики, может подвергнуться такому обращению, казалась совершенно абсурдной. Кто такой этот нелепый Катон, чтобы учить Цезаря, как себя вести? Попрания своей чести Цезарь никак не мог допустить. Избежать ловушки можно было только одним способом: вновь занять должность консула. По закону он не мог занимать ее два раза в течение десяти лет, так как это противоречило республиканской норме равномерного распределения власти. Поэтому Цезарь, нацелившийся на выборы консулов в 49 г. до н. э., отправил своих соратников в Рим с задачей провести в обход Сената через Народное собрание законопроект, по которому срок его наместничества в Галлии продлевался бы до 49 г. до н. э., после чего у него появилось бы право претендовать на должность консула — и все это в его отсутствие в городе! Несмотря на крайнее недовольство врагов Цезаря в Сенате, у него была такая популярность в народе после победы над галлами, что все десять народных трибунов поддержали законопроект, и тот был принят в 52 г. до н. э. Однако борьба только начиналась.

В течение многих месяцев консерваторы предпринимали непрерывные и тщетные попытки изменить статус Цезаря. Стоило какому-нибудь сенатору внести законопроект о лишении Цезаря властных полномочий, как он тут же натыкался на вето со стороны того или иного трибуна, предусмотрительно проинструктированного союзниками Цезаря. «Ты же знаешь порядок, — писал современник. — Будет приниматься решение по поводу Галлии. Кто-нибудь наложит вето. Тогда кто-то другой встанет и начнет спорить… В общем, нам предстоит долгое, красочное, совершенно бессмысленное представление». Ситуация складывалась таким образом, что все члены римской элиты волей-неволей вынуждены были выбирать ту или иную сторону. Становившаяся все многочисленнее группировка молодых и честолюбивых приверженцев Цезаря полагала, что на его стороне сила, что неотложно требуется реформа государственного устройства республики и Сената, погрязшего в коррупции и дискредитированного в глазах общества, что, наконец, близость к Цезарю открывает огромные перспективы политического и финансового роста. Катон тем временем объединил традиционно настроенных сенаторов под знаменем защиты республиканской конституции. Их тоже было довольно много. А неслыханные требования Цезаря давали все основания Катону представить его человеком, жаждущим разрушить республику и стать тираном, охваченным противоестественной жадностью и тщеславием, которые и влекут его к захвату власти. Но в Риме, разделившемся на две половины, еще оставался один политик, которому только предстояло сделать свой выбор.

После назначения на пост единоличного консула поведение Помпея в отношении своего старого союзника было двойственным. В последние месяцы пребывания на посту (в 52 г. до н. э.) он использовал свое влияние для поддержки законопроекта, дававшего Цезарю особую привилегию — выдвигаться на пост консула заочно (in absentia). Однако призывы к примирению, зазвучавшие из уст конституционалистов, и выдвижение его на пост единоличного консула заставили Помпея задуматься над тем, что обретение власти и почестей не обязательно может быть связано с поддержкой Цезаря и его маргинальных политических методов. Поэтому, когда после смерти Юлии Цезарь предложил Помпею в жены свою внучатую племянницу Октавию, тот решительно отказался.

Та, на ком он в итоге женился, была прекрасна, очаровательна и замечательно разбиралась в литературе, музыке, геометрии и философии. Их союз вызвал скандал в обществе, так как новая жена Помпея — Корнелия — была вдвое младше него. Однако эта женщина даровала Помпею не только любовь, но и место среди высшей знати: сложно представить себе, у кого могла быть более голубая кровь, чем у нее. Корнелия была дочерью Квинта Цецилия Метелла Сципиона, отпрыска знаменитой патрицианской семьи, которая могла гордиться, в частности, Публием Сципионом, убившим самого Ганнибала, и которая ныне входила в ядро сенатской верхушки.

И вот, в то самое время, когда от Помпея ждали решительных действий по наведению порядка на улицах Рима, он надел на себя свадебные гирлянды и сочетался браком с Корнелией. Чтобы показать, насколько он сроднился с конституционалистами, Помпей в августе 52 г. до н. э., после того как город вернулся к спокойному существованию, добровольно досрочно сложил с себя полномочия единоличного консула и предложил своему новому тестю Метеллу Сципиону стать наравне с ним вторым высшим магистратом государства. Бывший попиратель устоев превратился в оплот респектабельности. Катон мог быть доволен: Помпей двигался в нужном ему направлении. Оставалось только «подстрелить зверя».

Для того чтобы окончательно вбить клин в отношения между Помпеем и Цезарем, Катон развернул массированное наступление. Пока консулы, назначенные на 51 г. до н. э., шумно критиковали Цезаря в Сенате за то, что он удерживает власть в Галлии, Катон тайно «обрабатывал» Помпея, указывая ему на уязвимость его для Цезаря. Тот теперь куда могущественнее Помпея, утверждал Катон. Неужели же Помпей Великий будет сидеть сложа руки, наблюдая за тем, как его бывший союзник входит в Рим во главе армии и заводит тут свои порядки? Какое право имеет Цезарь диктовать им свою волю? Ни один человек не может ставить свою честь выше чести республики. Вскоре стало очевидно: ухищрения Катона не прошли даром. В сентябре 51 г. до н. э. Помпей выступил с заявлением. Цезарь, сказал он, должен оставить свой пост весной следующего года и передать его преемнику, назначенному из Рима. А когда встал вопрос, не наложит ли на это решение вето один из трибунов, подконтрольных Цезарю, последовал ответ: «А что, если мой сын захочет ударить меня палкой?»[38] Эти слова показывали, что Помпей выходит из уютного убежища недомолвок и разрывает отношения с Цезарем.

Хотя консервативные политики всячески обихаживали своего новоявленного защитника, потребовались экзальтированные излияния любви и поддержка со стороны народных масс, чтобы Помпей окончательно почувствовал себя на коне. Когда он оправился от серьезной болезни, настигшей его в Неаполе, римские граждане по всей Италии восприняли эту новость с огромной радостью, принесли обильные жертвы и устроили торжества. По пути в Рим Помпея встречали толпы людей, украшенных венками и держащих в руках пылающие факелы. А когда они провожали Помпея дальше, то осыпали его цветами. Такой размах народного ликования подействовал опьяняюще и даже ослепляюще: «Гордыня и великая радость овладели Помпеем и вытеснили все разумные соображения об истинном положении дел».[39]

Восприятие Помпеем действительности стало теперь еще более неадекватным. Когда на восточной границе Рима в Парфии возникла напряженность, Сенат выступил с инициативой, чтобы и он, и Цезарь предоставили по легиону для ее устранения. Поскольку Цезарь получил от республики лишний легион, то Сенату имело смысл взять оба необходимых легиона у Цезаря. И тот был рад воспользоваться этим случаем, чтобы проявить себя сторонником мира, стремящимся к разрешению кризисной ситуации. Поэтому Цезарь охотно отправил в Рим два своих легиона. Когда они прибыли в Италию, то один из офицеров по имени Аппий стал распускать слухи, будто армия Цезаря не так грозна и ее успехи в Галлии преувеличены. Помпею будет более чем достаточно этих двух легионов, чтобы справиться с угрозой со стороны Цезаря, заявил Аппий, еще более подхлестнув самоуверенность Помпея. Это с его легкой руки Цезарь пошел вверх, думал великий полководец, и теперь ему не составит труда спустить Цезаря с небес на землю. Позже, когда один из сенаторов, озабоченный тем, что Помпей не прикладывает особых усилий для подготовки армии, спросил его, будет ли достаточно двух легионов, чтобы защитить республику, в случае если Цезарь двинется на Рим, Помпей невозмутимо ответил, что для волнений нет повода. «Стоит мне только, — сказал он, — топнуть ногой в любом месте Италии, как тотчас же из-под земли появится и пешее, и конное войско».[40]

В середине 50 г. до н. э. союзник Цезаря по имени Марк Целий Руф (к слову, известный своим беспутством) провозгласил, что политический роман Цезаря и Помпея окончен. На устах у всех римлян — от раба до сборщика налогов, от нищего до сенатора — были теперь только два слова: «гражданская война». И тем не менее, когда в конце года стороны подошли предельно близко к открытому столкновению, большинство сенаторов высказалось за то, чтобы не дать расколу произойти. В ноябре за мирное разрешение вопроса проголосовало 370 человек против 22. Однако это решение означало одно: необходимость уступить Цезарю. Для Катона подобный шаг был просто немыслим.

Но слабость Сената вынуждала самих ультраконсерваторов во главе с Катоном к действиям, лишенным правовой базы. После голосования консул 50 г. до н. э. Гай Клавдий Марцелл воскликнул: «Побеждайте, чтобы иметь Цезаря тираном!» — и выбежал из Сената. Он и второй консул направились в дом Помпея, находившийся на окраине города, и почти театрально вложили ему в руки меч. Тем самым они благословили его на то, чтобы вступить в бой с Цезарем во имя защиты республики. Также они предоставили ему в распоряжение два легиона, расквартированные в Италии, и право набрать дополнительные войска. Помпей, не желая показаться зачинщиком, торжественно отвечал: «Что ж, если нет другого выхода…» На самом-то деле он, конечно, желал войны.

В первый день 49 г. до н. э. Цезарь вновь выступил с позиций миротворца, полагая, что достаточно напугал Сенат. Новоизбранный трибун Марк Антоний, проводник идей Цезаря в Риме, зачитал письмо от проконсула, в котором говорилось следующее: за многочисленные успехи в Галлии римский народ даровал Цезарю право выдвигаться на выборы заочно; собираясь воспользоваться этим правом, он готов сложить оружие, но только если Помпей сделает то же самое.

В ответ один из новых консулов, Луций Корнелий Лентул, разразился гневной тирадой. Не время давать слабину, заявил он. Если сенаторы пойдут на уступки, консулам придется призвать на помощь Помпея с его армией. Именно он является оплотом спокойствия в республике, и они не замедлят обратиться к нему за поддержкой, пока не стало слишком поздно. Большинство сенаторов было настолько ошарашено подобными угрозами, что вынуждено было согласиться с тестем Помпея Метеллом Сципионом, предложившим назначить день, до которого Цезарь должен сложить оружие, а иначе он будет объявлен врагом отечества. На заседании Народного собрания Марк Антоний наложил вето на это постановление, и ситуация опять зашла в тупик.

Цезарь предпринял еще одну попытку. Если Сенат отказывается от его предложения, он тоже не собирается оставлять свой пост и добровольно отдавать себя под суд. Но он по-прежнему готов искать компромисс. Он сказал, что может покинуть обе галльские провинции вместе с десятью легионами, расквартированными там, если за ним останутся Иллирия и один подчиненный ему легион. И вновь его предложение встретило жесткий отпор со стороны Катона и его фракции. Ни при каких обстоятельствах не может Цезарь диктовать свои условия Сенату, кричали они. В результате урегулировать ситуацию политическими методами оказалось невозможно, и война стала неизбежностью. Консулы издали «окончательное постановление» Сената. Должны быть предприняты все шаги, говорилось в документе, чтобы избежать любого ущерба для республики. Затем, изрытая угрозы и оскорбления, консул Лентул вышвырнул из здания Сената Марка Антония и других союзников Цезаря.

Отныне они не могли чувствовать себя в Риме в безопасности. Марку Антонию, Целию и бывшему трибуну Гаю Скрибонию Куриону были даны шесть дней на то, чтобы покинуть город, иначе им угрожала смерть. Они переоделись рабами и бежали из города на наемной телеге. То, что их принудили к такому мало достойному бегству из Рима, было логичным завершением патовой ситуации и давало Цезарю очередное доказательство неправедности действий Сената, которое можно было использовать в пропагандистских целях. Высокомерные, коррумпированные и беззастенчивые сенаторы вновь попрали свободу римского народа, выступив с угрозами по отношению к народным трибунам, нарушив неприкосновенность их личностей. Для вящей убедительности Цезарь попросил своих друзей, подвергшихся такому унижению, пройти перед войсками в той одежде, в какой они прибыли из Рима, то есть в одежде рабов.

Эпицентр событий тем временем сместился к югу. В историю вошло название маленькой речки, по которой проходила граница между Галлией и Италией, — Рубикон. По закону римские военачальники не имели права переводить свои войска из подотчетной себе провинции на территорию Италии, поэтому вооруженный переход через эту реку неминуемо означал бы объявление гражданской войны. И тем не менее 10 января 49 г. до н. э. Цезарь отправил к Рубикону отряд своих самых храбрых воинов. Такое характерное для него решение! Он не собирался тратить время на соединение с десятью легионами, находившимися по другую сторону Альп, поскольку «для начала задуманного им предприятия и для первого приступа более необходимы [были] чудеса отваги и ошеломительный по скорости удар, чем многочисленное войско».[41] Перед тем как оставить лагерь, Цезарь в полдень понаблюдал за битвой гладиаторов, после чего принял ванну, оделся в приличествующую своему положению тогу и разделил с друзьями трапезу и приятную беседу. Казалось, ничто его не беспокоит. Когда стемнело, он незаметно оставил гостей и отбыл к границе.

Сейчас никто не знает, где именно следует искать Рубикон и существует ли вообще эта речка в природе. Таинственности добавляет и то, что сам Цезарь не упоминает ее в своих «Записках о гражданской войне». Тем не менее все прочие греческие и римские историки уделяют особое внимание переходу через Рубикон. Это внимание является отражением восхищения жителей древнего мира поступком Цезаря, желанием понять, что именно творилось в его душе в этот критический момент. Некоторые уверяют, что он колебался и почти потерял самообладание в ужасе от того, что ему предстоит вести войну с собственными согражданами. Другие рассказывают, будто некий дух выкрал у одного из солдат трубу и, исторгнув из нее громкий звук, пересек реку, а Цезарь воспринял это как сигнал к действию и сделал то же самое. Как бы то ни было, все сходятся в том, что Цезарь молвил: «Пусть будет брошен жребий» — и совершил переход через Рубикон.

Будущее республики с ее древней системой свободных выборов, демократией и согласием между разными сословиями римского общества было в руках Помпея и Цезаря. И, хотя они еще этого не осознавали, им суждено было уничтожить то, ради чего они собирались бороться. Эта битва за свободу громким эхом прокатится по всему римскому миру.

Марш-бросок тринадцатого легиона Цезаря по Италии был быстрым и неумолимым, как молния. Но не менее действенной была развернутая Цезарем пропагандистская кампания, проходившая под лозунгом «снисходительности». Когда Цезарь за один день достиг Аримина (ныне Римини), город добровольно открыл перед ним ворота и перешел на сторону Цезаря, даже не думая оказывать ему вооруженного сопротивления. Другие города, включая Ауксим, Аскул, Пицен и Коринф, последовали этому примеру даже несмотря на то, Что в них были дислоцированы войска, набранные специально для Помпея. Сценарий был тот же. Офицеры Помпея оказывали подобие сопротивления, но, попав в плен, тут же получали свободу с правом выбора, чью сторону принять, при этом большинство солдат переходили на службу к Цезарю, а городам доставалась от него благодарность. Сам полководец так описывает эту цепную реакцию в своем письме, отправленном в тот самый период: «Я по собственному почину решил проявить всю возможную снисходительность и попробовать примириться с Помпеем… Пусть это станет новым способом завоевания — использовать вместо щита мягкосердечие и великодушие». Этот способ и вправду оказался довольно действенным.

Враги Цезаря в Риме впали в панику. Они надеялись, что высшие сословия в италийских городах как один встанут на защиту республики от захватчика. Но, по мере того как Цезарь совершал свой «блицкриг», не встречая серьезного сопротивления, их заблуждения относительно настроений в обществе рассеялись. Сенатор Цицерон был поражен тем, насколько резко поменялся расклад сил между Помпеем и Цезарем:

Боеготовность конституционалистов была весьма шаткой. Помпей не ожидал столь стремительных действий от Цезаря, полагая, что столкновения не следует ждать до весны. Ослепленные гордыней противники Цезаря не успели собрать достаточно войск в Италии, а легионам Помпея, расквартированным в Испании, уже было не добраться до Рима вовремя. Два легиона, которые были в распоряжении Помпея, никоим образом не могли соперничать с одиннадцатью легионами Цезаря.

Сенат захлестнула волна склок и взаимных обвинений, не оставив в стороне и того, кто был избран на роль спасителя республики. Более того, она накрыла его с головой. Это по причине старой дружбы Помпея с их нынешним общим врагом Цезарь получил в свои руки войска, кричал один сенатор. А где были те армии, которые, как он горделиво хвастал, собирались явиться к нему, стоило лишь топнуть ногой о землю, вопил другой. Собирался ли вообще Помпей «топать ногой»? Разброд в сенаторских кругах отозвался реакцией улиц Рима, зафиксированной в одном весьма выразительном свидетельстве очевидца. Все магистраты выбросили свои чиновничьи одеяния, обычные люди метались по городу, словно призраки, полные печали и страха, храмы были наводнены женшинами, которые бросались в отчаянии на пол и рвали на себе волосы. Город сотрясался от страха при мысли о том, что римлянин пойдет с мечом на римлянина, — а именно это сулило безостановочное и неумолимое наступление Цезаря, подбиравшегося все ближе и ближе к Риму.

Наконец Помпей разродился планом действий. Но, услышав его, сенаторы окончательно впали в тоску и уныние. Для того чтобы защитить республику, говорил он, необходимо покинуть Рим, увести легионы на восток, где он может собрать серьезную армию с помощью греческих союзников. Только заручившись поддержкой друзей римского народа, можно рассчитывать на успех в открытом противостоянии с Цезарем — не раньше того. Любого, кто останется в городе, добавил Помпей, он будет считать предателем и сторонником Цезаря.

Подобные перспективы погрузили сенаторов в отчаяние. Хотя Помпей говорил о тактическом отступлении, они не могли отделаться от мысли, что им предлагается позорное бегство от власти тирана. Воля Помпея вынуждала их пойти на этот малодостойный шаг. К унижению и разочарованию добавлялось еще осознание того, что им предстоит оставить все материальные символы своей возлюбленной республики: дорогие сердцу храмы — обители римских богов — и самое главное — все их наследственное имущество. Что есть республика, если не сам город Рим? — возражали они Помпею. Катон разразился целой речью, в которой он оплакивал, стеная и сокрушаясь, потери, предстоящие сенаторам, а также и самую судьбу Рима. Цицерон, еще не решивший, уходить ему и л и оставаться, сетовал на то, что не слишком достойная участь — скитаться «подобно бродяге». Заключить мир было бы куда лучше, чем оставлять родной город в распоряжение Цезаря и его «подонков», всех этих бесчестных отбросов общества, писал он. Тем не менее все они понимали, что приперты к стенке и им остается только одно — бежать.

Всю ночь большинство сенаторов вместе со своими присными спешно паковали вещи, хватая все без разбору — словно «грабили соседей». Затем, наглухо заперев дома, они поцеловали римскую землю, помолились богам и оставили город. У консулов не было даже времени на то, чтобы совершить полагающиеся жертвоприношения. Городская беднота осталась в Риме, многие плакали, угрюмо ожидая скорого пленения. Могло возникнуть впечатление, что Цезарь и впрямь был прав: богачам нет дела до черни, их волнует только собственная судьба.

Но мало кто обращал внимание на упреки сограждан. Помпей и его сторонники внушительной колонной двигались по прямым дорогам, рассекавшим италийские просторы. Их целью был Брундисий (ныне город Бриндизи), где базировался римский флот, — завладев им, они могли скорее всего рассчитывать на безопасность. Речь шла о порте, расположенном на подошве Апеннинского полуострова, откуда открывался кратчайший путь в Грецию. Но Цезарь тоже нацелился на Брундисий. Узнав о планах Помпея, он понял, что ему достаточно отрезать врага от порта и война будет завершена — быстро и бескровно. Погоня началась.

Ко времени, когда Цезарь во главе шести легионов достиг Брундисия, Помпей успел захватить флот и отправить на нем половину своей армии. Другая половина оставалась в городе со своим командиром. На их долю выпало страшное испытание: в ожидании кораблей, увезших первую часть войска, противостоять легионам Цезаря. Тот не замедлил с первым шагом: в очередной раз проявив масштабность и ясность ума, Цезарь взял в кольцо гавань Брундисия, перекрыв ее в самом узком месте при помощи дамбы, сделанной из плотов. Поверх нее солдаты Цезаря насыпали землю и построили укрепления. Тотчас последовал ответ Помпея. Он вывел в море все бывшие в его распоряжении корабли, возведя на их палубах трехэтажные осадные башни. Взобравшись на них, легионеры Помпея обрушили на дамбу ливень горящих стрел, пращей и прочих дальнобойных метательных снарядов.

Когда стало ясно, что сражение за порт принимает серьезный оборот, Цезарь попытался выжать максимум из своего относительного превосходства и отправил офицера Каниния Ребила с поручением договориться о мире. Но если Цезарь рассчитывал на сговорчивость Помпея, то очень скоро его ждало разочарование. Отставной военачальник, впервые за десять лет почувствовавший запах битвы, дал Ребилу от ворот поворот. Его ответ гласил, что в отсутствие консулов ни о каком соглашении с врагом не может быть и речи. Цезарь понял, что это всего лишь жалкая отговорка. Его вердикт был лишен сантиментов: «Таким образом, Цезарь должен был признать, что пора наконец отказаться от этих слишком частых и напрасных попыток и думать только о войне».[42]

К радости Помпея, на горизонте показались корабли, возвращавшиеся из Греции. Вскоре они вошли в гавань. Пока Цезарь готовился к штурму города, Помпей приложил все усилия к тому, чтобы усложнить атакующим их задачу, а самому благополучно отплыть из Брундисия вместе с войском. Ворота в город были забаррикадированы, на улицах вырыты рвы с воткнутыми в них копьями, острия которых были покрыты ядом, а на стенах засели воины с луками и пращами. Под покровом тьмы солдаты Помпея взошли на корабли, и, казалось, им суждено было спастись. Но у жителей Брундисия, возмущенных жестоким обращением с ними со стороны Помпея, имелись другие планы. С крыш своих домов они дали людям Цезаря сигнал о том, что Помпей готовится к отплытию. Затем горожане помогли им взобраться по приставным лестницам и преодолеть защитные сооружения, после чего рассказали обо всех ловушках и указали безопасный путь в гавань. Промчавшись через весь город, легионеры Цезаря вскочили на имевшиеся в наличии суденышки и лодки. Они успели напасть и потопить два корабля Помпея, напоровшихся на остатки построенной Цезарем дамбы. Но когда наступило утро, всех остальных уже и след простыл.

Рассекая синь Адриатики, Помпей прекрасно осознавал, что только чудом избежал катастрофы. Но теперь он был в безопасности и плыл на встречу со своими друзьями и союзниками — богатыми царями и властителями Греции и Азии, которые могли снабдить его войсками для победы над Цезарем. Помпей и сам был слегка удивлен тем обстоятельством, что его план срабатывает. Но и Цезарю было чем гордиться. В течение шестидесяти дней, практически без кровопролития, он стал хозяином Италии. И, если бы в его распоряжении были корабли, он не задумываясь бросился бы в погоню за Помпеем, чтобы не дать тому собрать новые силы за границей. Правда, по здравом размышлении он понял, что сейчас не время преследовать Помпея. В этом случае Галлия и Италия могли подвергнуться нападению со стороны четырех испанских легионов Помпея. Если бы Цезарь не занялся немедленным решением этой проблемы, он мог потерять все, чего добился для Римской республики. Однако, прежде чем собрать воедино все свои легионы и отправиться на север, в Испанию, он не мог не заехать в Рим.

Когда Цезарь прибыл туда в конце марта 49 г. до н. э., его встретили не приветственные возгласы толпы, ликующей по поводу возвращения своего героя, а хмурые запутанные лица. Все это время горожане гадали, не станет ли гражданская война поводом для Цезаря рассматривать Рим как какой-нибудь иноземный город, который предстоит взять штурмом, разграбить его богатства, надругаться над его богами. В течение следующих десяти дней, несмотря на отсутствие консулов, преторов и всех прочих должностных лиц республики, Цезарь приложил все усилия к тому, чтобы воссоздать, по крайней мере внешне, привычные механизмы политической жизни. В одном из храмов он собрал заседание Сената, на которое явилась горстка понурых сенаторов. Когда он предложил им принять участие в управлении государством, они стали медлить с ответом, не зная, стоит ли им принимать чью-либо сторону. После трехдневных переговоров, не приведших ни к чему, кроме новых отговорок, Цезарь, разочарованный их пустословием, оставил терпеливые попытки соблюдать мнимую законность власти и стал действовать, сообразуясь с собственным чувством чести.

Для ведения войны с Помпеем и Катоном, сказал Цезарь сенаторам, ему требуются деньги из государственной казны. Это предложение вызвало протест со стороны народного трибуна Метелла, который заявил, что подобные действия незаконны. Цезарь резко оборвал его и, дав понять, что в условиях ведения войны с врагами республики он считает себя вправе воспользоваться этими деньгами, стремительно покинул собрание. Не получив ключей от храма Сатурна, он приказал своим солдатам взломать двери. Трибун Метелл вновь попытался остановить Цезаря, встав у него на пути. Но политик-популяр, всей своей карьерой обязанный союзу с народными трибунами и всегда защищавший их священные права, теперь заставил Метелла отойти, сказав ему «Мне проще убить тебя, чем спорить с тобой». Так Цезарь получил в свое распоряжение все золото республики. Но, прежде чем покинуть город, ему пришлось совершить еще один противозаконный акт. Будто царь, он назначил своего человека на пост претора, чтобы тот от его имени управлял Римом. Совершив это, Цезарь во главе войска отправился на запад.

Ему потребовалось несколько месяцев на то, чтобы разбить три испанские армии Помпея. Тем самым Цезарь довел своих легионеров до последних пределов физического истощения, чего нельзя было сказать о воинах Помпея. В Греции он с легкостью набрал себе новое войско. С деньгами у него также все было в порядке, поскольку ему удалось заставить компании откупщиков на востоке поделиться с ним своим золотом. Эти обстоятельства, однако, не остановили Цезаря, который зимой 49–48 гг. до н. э. вернулся в Брундисий. Там его ждал флот, подготовленный Марком Антонием, и они совместно стали готовиться к отплытию на встречу с Помпеем. Республика стояла на перепутье: ей было уготовано либо оказаться под властью старой гвардии конституционалистов, защищающих политические свободы элиты, либо принять новый порядок в лице Цезаря, ратующего за права народа.

Хотя зима была в разгаре, а Адриатику бороздили корабли Помпея, флот Цезаря, юрко двигаясь вдоль берегов Италии и современной Албании, сумел преодолеть блокаду и благополучно высадить семь легионов близ Диррахия (ныне г. Дуррес). Но остальной части войска пришлось задержаться из-за противодействия вражеского флота. Тогда Цезарь, которому не терпелось получить его в свое распоряжение, переоделся в чужой костюм и лично отправился за ним на двенадцативесельном рыболовецком судне, несмотря на то что в море бушевал шторм. Едва не потерпев крушение, Цезарь вынужден был отказаться от своего плана и положиться на помощника, остававшегося на италийском берегу. Марк Антоний прекрасно справился со своими обязанностями и, преодолев все препятствия, доставил Цезарю остальные легионы.

Оказавшись в Северной Греции, обеим сторонам приходилось избирать тактику ведения действий, сообразуясь с ключевым фактором любой военной кампании — доступом к провианту. Помпей находился на дружественной территории, имел надежных поставщиков продовольствия и контролировал морские пути. Цезарь, напротив, находился на враждебной территории и, имея значительные людские ресурсы, испытывал недостаток в провианте. Как следствие, Помпей стремился измотать противника: он надеялся, уклоняясь от прямых столкновений с войсками Цезаря, довести их до истощения. Пусть люди Цезаря были опытными и закаленными в боях воинами, но долгие годы войн, сопровождавшихся затяжными походами, возведением лагерей и осадой городов, должны были сыграть свою роль. Раз за разом Цезарь пытался склонить Помпея к битве, надеясь на скорую победу. И раз за разом Помпею удавалось уклониться от нее.

Началась война нервов: солдаты Помпея испытывали на прочность терпение отважных и безжалостных легионеров Цезаря. Когда Цезарь осадил лагерь Помпея близ Диррахия, Помпей был уверен, что армия Цезаря стоит на пороге голода. Однако легионеры, более напоминавшие уже диких зверей, нежели людей, были полны решимости держать блокаду до конца, невзирая на болезни, усталость и крайние лишения. Настоящим спасением для них стало местное растение под названием «чага», листья которого в обжаренном виде годились в пищу. Стоило людям Помпея начать издеваться над врагами, обреченными на муки голода, как те в ответ перебросили через стену лагеря несколько листьев чаги в доказательство своей непобедимости и сверхчеловеческой силы, надеясь тем самым смутить неприятеля своей стойкостью. Но если легионеры Помпея и были смущены, то ненадолго.

Когда наконец Помпей вступил в сражение близ Диррахия, ему удалось разбить армию Цезаря. Девятый легион понес особенно большие потери. Однако Помпей не стал добивать соперника, позволив тому отступить в укромное место. Ошарашенный своим первым за многие годы поражением, Цезарь принял тяжелое решение. Ему необходимо было истощить соперника, увести Помпея от побережья в нагорье, где доступ к провианту был бы равно затруднен для обеих сторон. И вот Цезарь, который и так рисковал, отважился на поступок, более напоминавший акт коллективного самоубийства: он повел своих измученных усталостью, голодом и болезнями легионеров внутрь материка, углубляясь далее во враждебную территорию, где найти продовольствие было еще сложнее. И хотя такое поведение противоречило инстинкту самосохранения любого нормального человека, в августе 48 г. до н. э. солдаты Цезаря собрались с духом и совершили марш-бросок через скалистое, поросшее лесом нагорье Фессалии. По пути они взяли греческие города Гомеры и Метрополь, разжившись там вином и едой. Восстановив физические и нравственные силы, легионеры расположились лагерем близ города под названием Фарсал.

Помпей, уверенный в том, что враг бежит, а сам он располагает всеми преимуществами, немедленно последовал за Цезарем. Победив в первой битве, он был исполнен ликования и гордыни, пребывая в предвкушении скорой победы. Но, когда его армия встала лагерем неподалеку от Фарсала, Помпею суждено было совершить главную ошибку: поддаться влиянию следовавших за ним сенаторов. Зависимость от них оказалась его ахиллесовой пятой. Дело в том, что Катон и его друзья не смогли спокойно наблюдать за тем, как в течение многих дней Помпей не предпринимает никаких активных действий, и начали оказывать на него давление. Ну как же так, вопрошали они, неужели Помпей не заманил Цезаря в ловушку? Почему же великий полководец не хочет вступить в бой с Цезарем и нанести ему смертельный удар? Что, он слишком стар для этого? Где его здравый смысл? Или он просто радуется тому, что вновь руководит армией, и настолько опьянел от власти, что не хочет заканчивать войну, желая оставаться во главе войска до бесконечности?

Устало, но решительно Помпей пресекал эти разговоры. Все, о чем беспокоятся сенаторы, — с кислой миной ворчал он, — это деньги и неприятная перспектива пропустить сбор урожая фиг в Тускуле! А его заботит совсем другое — как минимизировать людские потери. Стратегия выжидания, настаивал он, как ничто другое отвечала этой цели. Да и потом, что они, разнеженные жизнью в метрополии, знают о войне? Ничего! Но время шло, а нападки и оскорбления не прекращались, и под их натиском Помпей стал потихоньку сдавать позиции. И тем не менее ежедневные маневры протекали пока по обычному сценарию: Цезарь и Помпей выстраивали свои армии, но Помпей отказывался заглатывать наживку, и бой не начинался.

Ясным утром 9 августа 48 г. до н. э. Цезарь, чьи запасы провианта вновь стали угрожающе малы и чья тактика не приносила успеха, решил сняться с лагеря и продвинуться еще немного в глубь страны. Но когда палатки были разобраны, а вьючные животные уже стояли нагруженные багажом, разведчики донесли об изменениях в действиях противника. Солдаты Помпея продвинулись от оборонительных редутов дальше обычного. Ошибиться было невозможно. Помпей Великий наконец-то склонился к бою — он заглотил наживку! Ликующий Цезарь приказал вывесить перед своей палаткой пурпурную тунику в знак начала битвы.

Люди, окружавшие двух полководцев, вели себя абсолютно по-разному. В лагере Помпея политики кричали: «На Фарсал!» — и потирали руки, предвкушая славную победу. Они весело спорили о том, кому из них по возвращении в Рим с триумфом достанется положение жрецов, кому—места преторов и консулов, и кто кому сдаст в аренду тот или иной дворец на Палатинеком холме. Цезарь и его офицеры, напротив, были целиком и полностью сосредоточены на решении куда более актуальной задачи. Загнанные в угол, они понимали, что им бросили спасательный канат. Верхом глупости было бы от него отказаться.

Когда ряды противников выстроились друг против друга, все вокруг озарилось блеском их копий, мечей, луков, пращей и стрел. В распоряжении Цезаря было 22 000 пехотинцев и 1000 кавалеристов — соответственно в два и в семь раз меньше, чем у соперника. Но, обладая меньшей армией, Цезарь проявил себя более тонким стратегом. Заметив, что вся кавалерия Помпея скопилась на левом фланге, Цезарь понял, что его старый союзник планирует окружить его войско именно оттуда. Чтобы нейтрализовать эту угрозу, Цезарь отнял по нескольку когорт от каждого легиона и из них сформировал четвертую линию пехоты. Разместив их позади первых трех, он дал им следующие указания: когда он с помощью флага даст им сигнал — и ни в коем случае не ранее, — они должны броситься на кавалерию Помпея. Кроме того, им предписывалось не метать копья, а, как пиками, разить ими лица всадников. По его словам, победа в битве полностью зависела от их личной доблести.

Перед боем Крастин, преданный Цезарю центурион десятого легиона, прошедший с ним Галлию, Алесию и Испанию, обратился к солдатам с такими словами: «Остается только одно это сражение; после него Цезарь вернет себе свое положение, а мы — свою свободу».[43] А своему командиру он сказал: «Я постараюсь сегодня, император, заслужить твою благодарность — живой или мертвый». С этими словами Крастин, а за ним еще сто двадцать отборных воинов с оглушительным криком бросились на врага. И вот, по почину пехотинцев Цезаря, римляне схлестнулись с римлянами, и началась битва, в которой обе стороны, обученные одинаковым образом, рубились с одинаковым же ожесточением.

Довольно скоро Помпей решил задействовать свою кавалерию. Ей немедленно удалось потеснить врага. Кавалерии Цезаря пришлось отступить под яростным и самоотверженным натиском. Но когда кавалерия Помпея разбилась на эскадроны и начала окружать войска Цезаря с фланга, тот дал сигнал своему запасному войску вступить в бой. С гордо воздетыми штандартами четвертая линия пехоты стремительно атаковала кавалерию Помпея, коля лица всадников копьями. В этом проявился военный гений Цезаря. Тот верно рассудил, что цвет римской аристократической молодежи, отпрыски сенаторов, возможно, жаждут битвы, но не обладают ни нужным опытом, ни готовностью к ожесточенной драке. Решительное противодействие повергло их в панику. Они развернули лошадей и ускакали на высокие горы.

Тем самым они оголили фланг собственного войска. Четвертая линия армии Цезаря сполна воспользовалась своим преимуществом и напала на врага с тыла. Почуяв запах крови, Цезарь нанес смертельный удар. До этого времени он придерживал в резерве третью линию пехоты, составленную из закаленных в войнах ветеранов, и теперь они со свежими силами ринулись в кровавую схватку, подменив уставших товарищей. Без жалости они били и разили врага, прорубая себе путь сквозь окровавленные, изнуренные боем ряды армии Помпея. В конце концов огромное полчище Помпея не выдержало их натиска и было наголову разбито.

Когда Помпей увидел, что его армия бежит с поля боя, он повел себя подобно «безумцу, потерявшему способность действовать целесообразно».[44] Тихо удалившись в палатку, он стал ждать, пока его легионеры не будут перебиты, как тут его озарила новая надежда на то, что ему удастся накопить новые силы и ответить ударом на удар. И вот в компании тридцати всадников Помпей Великий бежал из Фарсала. На самом деле ему не суждено было оправиться от этого поражения. Цезарь вышел победителем из гражданской войны. Шанса на реванш Помпею так и не представилось.

Цезарь приказал своим людям штурмом взять укрепленный вражеский лагерь. Когорты Помпея, охранявшие его, либо также бежали, либо сдались на милость победителям. Оказавшись в лагере Помпея, солдаты Цезаря обнаружили доказательства крайней самоуверенности сенаторов. На столах были выставлены горы серебряных тарелок, словно в ожидании праздничного пира по поводу неизбежной победы. Палатки были увиты плющом, ложа усыпаны цветами, а кувшины до краев наполнены вином. Но представителям аристократии, отцам и детям знатных римских семей, не суждено было предаться пиршеству в тот день. Эта честь досталась Цезарю и его людям.

На следующий день 24-тысячная армия Помпея сдалась Цезарю: солдаты пали перед ним на землю, слезно умоляя пощадить их жизни. Среди 15 000 погибших на поле брани 6000 были римскими гражданами. По отношению к выжившим врагам Цезарь проявил снисходительность, рассматривая это как первый шаг к исцелению пораженной болезнью республики. Он также простил представителей знати, сражавшихся против него. Многие из них, однако, бежали в надежде найти безопасное место, где можно было бы прийти в себя. Помпей воссоединился со своей женой и отправился с Кипра в Египет, где намеревался искать прибежища. Но что, если ему удастся собрать там новую армию и в будущем вновь бросить вызов Цезарю? Цезарь не мог этого допустить и решил преследовать его. Однако стоило Помпею ступить на берег в Александрии, как он был убит. Влиятельный евнух при дворе египетского фараона посчитал, что лучшим способом добиться расположения Цезаря будет лишить жизни его противника. Но его рассуждения были в корне неверны. Когда Цезарь взглянул на отсеченную голову своего бывшего союзника и друга, а затем на его печатку, изображавшую льва, держащего в лапе меч, то у него на глазах выступили слезы. Воистину великий гражданин Рима не заслуживал такой жалкой смерти.

Хотя битва при Фарсале решила судьбу гражданской войны в пользу Цезаря, ему предстояло еще совершить походы в Африку и Испанию, для того чтобы окончательно подавить очаги сопротивления сенаторов. По возвращении в Рим в 46 г. до н. э. Цезарь устроил себе четырехкратный триумф, его ветераны получили пожизненное жалованье, а каждому жителю Рима в подарок выплатили небольшую сумму денег. В период 49-44 гг. до н. э. Юлий Цезарь четырежды получал звание консула и четырежды — диктатора. Пользуясь властными полномочиями, которые эти должности ему давали, Цезарь исполнил свои обещания по реформированию республики и восстановил попранные народные свободы. Были введены новые законы, которые включали отмену на год арендной платы за землепользование, взимаемой с ветеранов, а также с городской бедноты по всей Италии и за ее пределами, но это вовсе не означало радикальных, революционных преобразований, которых так боялись консерваторы. Правда, Цезарь не чурался и репрессивных методов. Стремясь исключить чрезмерное усиление черни в будущем, он положил конец практике общественных собраний в публичных местах, если у них не было на то официального разрешения.

Диктатор также увеличил число сенаторов и всадников, расширив их ряды за счет представителей незнатных фамилий. Обязанные Цезарю своим возвышением, эти люди с охотой осыпали его все новыми почестями. В январе 44 г. до н. э. он нарочито отверг предложенный ему титул и корону царя, но культ религиозного почитания и появление прижизненных статуй Цезаря свидетельствовали о том, что он не стал возражать против обожествления собственной персоны. В феврале Цезарь дал согласие занять пост диктатора на постоянной основе, что, в сущности, означало установление автократии, и, таким образом, его можно считать первым римским императором. Похоже, что подлинному реформированию республики на базе взаимодействия с новой сенаторской элитой Цезарь в конечном счете предпочел личные почести, соответствующие его патрицианскому чувству собственного достоинства, и забыл о народных свободах.

Поэтому окончание гражданской войны не означало, что спор о свободе также окончен. Напротив, установление бессменной диктатуры Цезаря привело к тому, что пламя этого спора вспыхнуло снова. В середине марта 44 г. до н. э. перед входом в здание Сената, выстроенного когда-то Помпеем, один из сенаторов совершенно неожиданно задержал Марка Антония, заведя с ним долгий разговор. Этот сильный, внушительного вида мужчина даже не догадывался о том, что его умышленно удерживают на улице. В самом С е -нате тем временем группа сенаторов притворилась, будто собирается выступить с петицией против Цезаря. Они словно ненароком подошли к нему, так что он оказался в их окружении. Вдруг один из сенаторов приподнял край одежды, и в его руке блеснул кинжал, который вонзился в диктатора. Другие тоже стали лихорадочно вынимать спрятанное в складках оружие. Их клинки двадцать три раза пронзили тело врага. Брут, бывший близким другом семьи Цезаря, но сражавшийся на стороне Помпея у Фарсала, нанес один из этих ударов. После этого он покинул здание Сената в компании некоторых других заговорщиков. Держа окровавленные ножи в руках, они направились к Капитолию и обратились к народу с возгласом: «Свобода восстановлена!»

Безжизненное, окровавленное тело Цезаря осталось лежать в здании Сената — в том самом здании, которое было построено на средства его врага в дар Риму. Более того, он упал прямо к ногам статуи Помпея. Можно, конечно, увидеть в этом убийстве Цезаря своего рода месть Помпея, но более важно другое: не только Цезарь — республика также была мертва. Хотя об этом не догадывались Брут и другие сенаторы-патриции, мечтавшие покончить с «тиранией» и вернуть старую, во многом идеализированную республику, Цезарь смотрел дальше них. Всенародное участие в выборах, законодательная роль римских народных собраний не годились более для успешного управления обширной Римской державой. С этой задачей мог справиться только единоличный правитель — император.

Мирным путем привести и аристократическую элиту, и народ Рима к пониманию этого, заставить их принять как свершившийся факт то обстоятельство, что для всех них свобода закончилась, было почти непосильной задачей, требовавшей ясного политического видения и ледяного, безжалостного бесстрастия. По счастливой случайности решение этой задачи легло в руки такого человека, как Август. Он был настоящим гением политики, равного которому не найти во всей истории Древнего Рима. Впрочем, несравненной была и его способность пойти на все, включая самую страшную жестокость, во имя укрепления собственной власти.