"Мажор" - читать интересную книгу автора (Макаренко Антон Семенович)Акт первыйДмитриевский Блюм Дмитриевский: Соломон Маркович, очень нужно. Блюм: Ну… хорошо. Троян Воргунов Григорьев: Кажется, нет. Кажется, товарищ Троян высчитывал. Троян: Если кажется, нужно перекреститься, Игорь Александрович. Все зуборезные высчитывали вы, как вы могли это забыть? Вот же у меня расчеты. Вот! Это ваши цифры? Григорьев Блюм Дмитриевский: Соломон Маркович, маленькое недоразумение: для зуборезного «рейнекер» рассчитан фрез модуль один, а нужно ноль семьдесят пять сотых. Блюм: Новое дело! Пойдите достаньте. Модуль один доставали две недели, а теперь семьдесят пять сотых… А кто же такой грамотный, извините? Значит, кот Васька виноват? Ну и хорошо. Я поехал. Только, пожалуйста: мне, старику, прыгать по лестницам нельзя сказать, чтобы было приятно. Пока я дойду до машины, так вы мне закричите: не ноль семьдесят пять сотых, а ноль сто семьдесят пять сотых. Так, пожалуйста, кричите в окно, я догадаюсь, в чем дело. Будем доставать. Троян: В городе нет. Блюм: Что значит нет? На свете все есть, даже калоши номер пятнадцатый. Троян: Подождите, Соломон Маркович, я заканчиваю проверку. Сейчас. Блюм: Вот теперь подождите. В таких темпах работают только угорелые кошки… Дмитриевский: Не волнуйтесь, Соломон Маркович. Блюм: Как же не волноваться, Георгий Васильевич? Вот-вот должны приехать коммунары. А что у нас есть? Даже фундаментов нет, станки в ящиках. Это называется: мы пускаем завод первого сентября? А сейчас тринадцатое августа, слава тебе, Господи. А что скажут коммунары? Сидели здесь вас шесть инженеров, а сделали для комара насморк. Дмитриевский: Ничего, ничего, все будет хорошо. Садитесь лучше и расскажите нам о коммунарах. Блюм: Ну что же, будем сидеть и разговаривать? Коммунары нам покажут, как разговаривать. Кто здесь сидел: инженеры или разговорщики? Вот вы их увидите! Воргунов: Вы думаете, мы не видели беспризорных? Блюм: Да, вы их не видели. Воргунов: Один даже у меня шапку сорвал с головы, да я отнял. Блюм: Хэ-хэ, то шапка… Воргунов: А то что? Блюм: Они из вас душу вытрясут, к вашему сведению. Григорьев: А у вас уже вытрусили? Блюм: А что вы думаете? Они за меня как взялись, так моя душа, знаете, где была? В подметках, если вы хотите знать. Ну, а потом я их узнал, так это же совсем иные люди. Дмитриевский: Интересно вот что, Соломон Маркович, откуда у вас такая преданность коммунарам? Вероятно, вы хорошо жили, был у вас собственный заводик, правда? Блюм: Ну а как же? У Блюма был завод, фабрика, настоящий трест. Разве вы не слышали? Соломон Блюм и К. Откуда вы все так хорошо знаете? Дмитриевский: А все-таки? Блюм: Что «все-таки»? Ничего никогда у Блюма не было, кроме еврейского счастья — семеро детей. Работал всю жизнь на других, как угорелая лошадь, а что у меня теперь есть? Заводик. Дмитриевский: Я слышал, вы работали у своего дяди управляющим. Блюм: Желаю Вам иметь такого дядю. Разве это дядя, когда он не заплатил мне за год жалованья и уехал в Америку? Хороший дядя! Так я лучше буду работать у коммунаров. Они меня не обманут, я знаю. И пускай детки на моем труде учатся. Воргунов: Трогательная история. Блюм: История ничего себе. Троян: Вот расчет. Правильно: семьдесят пять сотых. Блюм Троян: Можно передать, что ж… Григорьев: Он у них здесь делом вертел. Заведующий производством. Спасите мою душу, инженер Блюм. Вальченко: Он не инженер! Григорьев: Как не инженер? Да вот и сейчас он насчитал шесть инженеров, значит, и себя считал. Дмитриевский: По снабжению он работает прекрасно! Прекрасно! Воргунов: Спекулянт! Дмитриевский: Нет, про него нельзя это сказать. Воргунов: Советский спекулянт. Вынюхать, обмануть, с мясом вырвать… Вальченко: Блюм — энтузиаст. Воргунов: Еще бы. Для того чтобы хватать каждого встречного за горло, необходимо быть энтузиастом. Григорьев: Верно. Это верно. Он спекулянт. И производство у него было такое же. Что хочешь? Дубовая мебель, медные масленки и трусики. Спасите мою душу, комбинат! Все это в сараях, в подвалах. Столярный цех — это умора. Семьдесят метров длины и весь из фанеры. И чего там только нет, на десять пожаров хватит! А механическая? Станки! И где он их навыдирал? И прямо на полу, никаких фундаментов. Вальченко: Да! Георгий Васильевич, фундаменты не делаются. Дмитриевский: Почему? Вальченко: Белоконь говорит, чертежей нет. Дмитриевский: Игорь Александрович, что такое? Воргунов: Чертежей фундаментов до сих пор нет? Григорьев: Петр Петрович, поймите же… «Гильдмейстеры» еще в пути. Габаритов… Воргунов:…Я вам сказал снять габариты на Кемзе. Я вам сказал, на Кемзе восемнадцать «гильдмейстеров». Сняты габариты? Григорьев: Да ведь все некогда, Петр Петрович… Эти расчеты… Воргунов: Где эти расчеты? Модуль один насчитали? Воргунов: Где фундаменты? Белоконь: Чертежей же нет. Воргунов: Чертей же на вас нет. А леса, а грязь, а бочки? А бетономешалку когда уберете? Белоконь: Плотники ушли, вы же знаете. Дмитриевский: Но если фундаменты все равно не делаются, можно заставить каменщиков убрать леса. Воргунов: Георгий Васильевич! А придут плотники, фундаменты сделают, а чернорабочие фрез рассчитают. А инженер Григорьев что будет делать? Плановое хозяйство? Социализм строите? Социалисты! Портачи! Дмитриевский: Петр Петрович, ну чего вы так? Григорьев — молодой инженер, ошибся, бывает же… Воргунов: Не беда, что молод, а беда, что лентяй. Габариты может снять каждый грамотный человек, нужно распорядиться. Нужно меньше баб. Григорьев: Спасите мою душу, Петр Петрович! Воргунов: Чтобы чертежи были к вечеру, понимаете? Дмитриевский: Позвольте, ведь Блюм на завод едет. Блюм Дмитриевский: Зайдите. Блюм: Но как же так можно? Дмитриевский: Зайдите, нужно! Вы подождите, товарищ Воробьев. Белоконь: Побелку кончили, а убрать некому. Собственно говоря, это не моя обязанность. Воргунов: Не ваше призвание, хотите сказать? Белоконь: Я по механическому делу, а выходит уборщик… Дмитриевский: Некогда разбираться с этим. Вы проследите. Блюм: Товарищи, нельзя же так. Я же просил, крикните в окно, ну, сколько теперь? Наверное, ноль пятьдесят или ноль черт его знает. Дмитриевский: Соломон Маркович, вы будете на Кемзе? Блюм: А если буду, так что? Дмитриевский: Надо снять габариты нескольких станков. Блюм: Новое дело. Какое же это имеет отношение к снабжению? Вальченко: Потому, что вы будете на заводе. Блюм: Мало ли где я бываю! Так я должен за всех работать? А где я возьму время? Дмитриевский: Я вас очень прошу. Блюм: Ну хорошо, давайте список, какие там станки. Григорьев: Я сейчас запишу. Блюм: Да, Георгий Васильевич, в той заявке на материалы много пропущено. Дмитриевский: Не может быть. Дайте. Блюм: Я никогда не записываю. Запишешь, потеряешь, а так лучше. Блюм: О, у меня память! Воргунов: А я бы предпочел, чтобы у вас был список. Что это вы из себя монстра какого-то корчите? Блюм: Монстра? Как это? Воргунов: У нас не цирк. Это в цирке дрессированные лошади и собаки считают до десяти, что ж, пожалуй, и занимательно. Дайте список, у нас серьезное дело. А фокусы эти оставьте для ваших беспризорных. Блюм: Что вы ко мне пристали с беспризорными? Почему они беспризорные, скажи мне, пожайлуста? Они не беспризорные, а коммунары. Григорьев: Что же, теперь запрещается называть их беспризорными? Блюм: А что вы думаете? Чего это вам так хочется говорить о том, что раньше было? Коммунары беспризорные, у Блюма был заводик. А если я спрошу, что вы раньше делали, так что? Я же никому не говорю «господин полковник»? Вальченко: Да у нас и нет полковников. Блюм: Да, теперь нет. Ну, и беспризорных, значит нет. Коммунары здесь хозяева. Григорьев: Не слишком ли это сильно сказано? Блюм: Чего я буду их выбирать? А он выбирал слова? Кошки, собаки, лошади, так это можно? Дмитриевский: Соломон Маркович, нас не могут нанять беспризорные, или пусть там, коммунары. Блюм: Хорошо, «пусть»… Дмитриевский: Мы служим делу. Блюм: Вы служите делу, а кто это дело сделал? Они же, коммунары! Они заработали этот завод. Вы не можете так работать, как они работали. На этих паршивых станочках, что они делали, ай-ай-ай… Григорьев: Что же они делали, спасите мою душу? Масленки, что же тут особенного? Станочки. О Ваших станочках лучше молчать. Интересно, где вы выдрали всю эту рухлядь… Эпохи… первого Лжедмитрия? Блюм: Какого Дмитрия, причем здесь Дмитрий? Ну пускай и Дмитрий, так на этой самой эпохе, как вы говорите, на этой рухляди они и сделали новый завод. А вы теперь будете работать на гильдмейстерах. Так кому честь? Торская Григорьев: Простите, Надежда Николаевна, не ожидали вас. Воргунов: Вот именно. А для самого товарища Григорьева здесь достаточно чисто. Торская: Я получила телеграмму, Соломон Маркович. Блюм: Вот видите, вот видите? Вот, Георгий Васильевич. Дмитриевский Блюм: И габариты я, и фрез я, распоряжаться тоже я! Вы — главный инженер, начальник коммуны дает распоряжение, а вы его заместитель. Дмитриевский: Я с ним даже не знаком. И какое мне дело до спален? Я не завхоз. Григорьев: Приедут господа с курорта, обижаться будут. Блюм: Да, с курорта, а почему нет? Григорьев: Может быть, даже в белых брюках? Торская: Угадали, в белых брюках. Блюм: Он думает: только ему можно, хэ-хэ… Ну, я поехал… Воробьев: Соломон Маркович, едет или не едете? Стою, стою. Блюм: О, Петя! Послезавтра коммунары приезжают. Вот кто рад, а? Наташа приезжает. Торская: Наташа о нем забыла. На Кавказе столько молодых людей и все красивые… Воробьев: Как же это так, забыть! Письма, небось, писала. На Кавказе, знаешь, Надежда Николаевна, все большие пастухи, а здесь тебе шофер первой категории. Торская: Вы кажется, влюблены не сердцем, а автомобильным мотором. Воробьев: Что ты, Надежда Николаевна! У меня сердце лучше всякого мотора работает. Троян: И охлаждения не требует? Воробьев: Пока что без радиатора работает. Блюм: Ну, едем, влюбленный. Воробьев: Едем, едем… Воргунов: И здесь любовь? Торская: И здесь любовь. Чему вы удивляетесь? Воргунов: Да дело это нехитрое. Я пошел на завод. Дмитриевский: И я с вами. Торская: Какой сердитый дед. Троян: Он не сердитый, товарищ Торская, он страстный. Торская: К чему у него страсть? Троян: Вообще страсть… К идее… Торская: Идеи разные бывают… Товарищ Троян, расскажите мне о ваших этих машинках. Я возвратилась с каникул и застала у нас настоящую революцию. Троян: Да, революция… Мы делаем революцию. Торская: Это электроинструмент? Троян: Да, такие штуки будет выпускать наш новый завод. Это новое в инструментальном деле. Электросверлилки, электрорубанки, электрошлифовалки. Задача, барышня, очень трудная. Видите, в этой штуке двести деталей, а точность работы до одной сотой миллиметра. Торская: Ой, даже не понимаю!.. Троян: Мы все немножко боимся, как ваши мальчики справятся? Торская: Не бойтесь, товарищ Троян, они сделают. Троян: Я уже десять раз проверял. Если они настоящие люди, так они должны сделать. Торская: Они не только люди, они еще и коммунары. Григорьев: Божественные коммунары! Крейцер Вальченко: Только что. Здравствуйте, товарищ Крейцер! Крейцер: Ну, как у вас дела? Что-то медленно подвигаются, вижу. Вы знаете, коммунары этого не любят. Григорьев: Товарищ Крейцер! Сегодня нас целый день пугают коммунарами. У меня уже поджилки трясутся. Крейцер: Правильно, пускай трясутся. Коммунары — это молодое поколение, новые люди. Они, знаете, волынить не любят. А у нас все на одном месте стоит… Вальченко: Н-нет. Почему все? Мы идем вперед… Крейцер: Никуда вы не идете. Станки в ящиках, беспорядок… Вальченко: Препятствий много, товарищ Крейцер. Крейцер: Вот видите: препятствий. А что вы делаете, чтобы препятствий не было? Вальченко: Мы свое дело делаем. Крейцер: Какое свое дело? Вальченко: Мы — инженеры. Стараемся устранить препятствия, поскольку это в наших технических силах. Крейцер: Вот видите, у нас это как-то очень интеллигентно выходит. Поскольку в ваших технических силах. Есть у вас такие люди, что больше так… мешают работать? Вальченко Крейцер: И что вы делаете? Вальченко: Все, что можем. Предупреждаем, добиваемся, требуем. Крейцер: Вы управляете, кажется, машиной? Вальченко: Автомобилем? Да. Крейцер: Ну, вот представьте себе: едете вы на авто. А впереди корова. Понимаете, корова? Ходит это перед фарами, стоит, мух отгоняет. Вы гудите, гудите, предупреждаете, требуете. А она ходит на вашей дороге, корова. И долго вы будете гудеть? Нет. Надо слезть с машины, взять палку и прогнать. Палкой. Торская Крейцер: Вот видите, девушка автомобилем управлять не умеет, а тоже говорит правильно. Вальченко: Если всем шоферам гоняться за коровами, погонщиком сделаешься. Крейцер: Боитесь потерять квалификацию? Чудаки. Ну, как дела, Николай Павлович? Троян: Да как вам сказать? Это верно, что коровы ходят перед фарами. Крейцер: Верно? Ну? Троян: Не умеем мы как-то… это самое… с палкой. Крейцер: Вы больше насчет убеждения, теплые слова: «товарищ корова», «будьте добры», «пропустите»… Троян: Не то, что убеждения, а так больше… помалкиваем. Коровы, знаете, тоже разные бывают. Крейцер: Иная боднет так, что и сам убежишь и машину бросишь? Троян: В этом роде. В этих вопросах теория познания еще многого не выяснила. Крейцер: Темные места есть? Троян Крейцер Троян: На заводе. Хотите пойти? Крейцер: Пойдем. Пойдемте, товарищ Вальченко. Григорьев: Надежда Николаевна, вы давно работаете в этой коммуне? Торская: Три года. Григорьев: Спасите мою душу! Это же ужасно. Торская: Ну что вы, чему вы так ужасаетесь? Григорьев: Молодая красивая женщина, сидите в этой дыре, с беспризорными, далеко от всякой культуры. Торская: В коммуне очень высокая культура. Григорьев: Спасите мою душу! А общество, театр? Торская: В театр мы ходим. Да еще как! Идут все коммунары с музыкой, в театре нас приветствуют. Весело и не страшно. Григорьев: Ведь здесь одичать можно, видеть перед собой только беспризорных… Торская: Забудьте вы о беспризорных. Среди них очень много хороших юношей и девушек, почти все рабфаковцы, комсомольцы… У меня много друзей. Григорьев: Уже не влюбились ли вы в какого-нибудь такого Ваську Подвокзального? Торская: А почему? Может быть, и влюбилась. Григорьев: Спасите мою душу, Надежда Николаевна, не может быть! Торская: Почему? Это очень вероятно… Григорьев: Значит, вы уже одичали, вы ушли от жизни. Сколько в жизни прекрасных молодых людей… Торская: Инженеров… Григорьев: А что вы думаете! Инженеров. Разве мы вам не нравимся? А? Торская: Значит, коммунары и я — это что-то вне жизни? А где жизнь? Григорьев: Жизнь везде, где культура, понимаете, культура, чувство. Торская: Видите ли, то, что вы делаете, не культура, а просто хамство. Уберите руку. Григорьев: Ах, извините, Надежда Николаевна. Я уже начинаю увлекаться вами… Торская: Кончайте скорее. Григорьев: Как вы сказали? Торская: Кончайте скорее увлекаться. Григорьев: Спасите мою душу, Надежда Николаевна, ведь это не так легко. Вы мне очень нравитесь. Торская: Какое событие! Я должна многим нравиться, что ж тут такого? Григорьев: Надежда Николаевна, поверьте: ваши глаза, походка, голос… Торская: Даже походка? Странно… Григорьев Торская: Отстаньте. Вальченко: Я, кажется, помешал? Торская: Отчего вы такой сердитый, товарищ Вальченко? Вальченко: Я не сердитый. Это вам показалось после воодушевления Игоря Александровича. Торская: О, товарищ Григорьев на вас не похож. Он энтузиаст. Он приходит в восторг от походки, глаз, голоса… Вальченко Григорьев: Надежда Николаевна! Торская: Скажите, товарищ Вальченко, а вы бы не могли прийти в восторг от таких… пустяков? Вальченко (смущенно): Да, я думаю. Торская: Вот видите, товарищ Григорьев, у вас есть хороший пример. Григорьев: Давайте прекратим эту затянувшуюся шутку. Торская: Прекратить? Есть прекратить, как говорят коммунары. Григорьев: Вы слишком презираете людей, Надежда Николаевна. Торская: Ну, это тоже слишком громко сказано. Троян: Откуда взялся этот Белоконь? Григорьев: Белоконя я рекомендовал Георгию Васильевичу как прекрасного механика. Я с ним работал. Троян: Помилуйте, какой же он механик? Он уже две недели возится с автоматом… Дмитриевский: Он хороший механик, но станок никому не известен. Во всем городе нет. Воргунов: Автоматов в городе нет, а таких механиков можно найти на любой толкучке. Вальченко: Чего вы не выгоните его, Петр Петрович? Воргунов: Не люблю заниматься пустяками… Торская: Чудак вы, Петр Петрович. Воргунов: Вот видите: «чудак». Торская: Это вы от тоски в печаль ударились… Пройдет. Я вас приглашаю встречать коммунаров. У них музыка хорошая. Воргунов: Музыка! Торская: Вы принимаете приглашение? Воргунов: Нет, я, знаете, на такие нежности не гожусь. Торская: Вы невежливы. Воргунов: Что это такое? Вы меня сегодня второй раз бьете? Это правильно. А все-таки увольте — не люблю вокзалов. Торская: Ну, как хотите. До свидания, товарищи. (Вышла). Одарюк: Где я могу найти Соломона Марковича? Дмитриевский: Соломона Марковича? Одарюк: Да. Я привез лагери. Дмитриевский: А вы кто такой? Одарюк: Коммунар. Одарюк. |
||
|