Глава 24

Весной опять наступила пора цветения, а по ущельям побежали, стекаясь к морю, ручьи. Остров заполонили птицы.

Тейнор и Лурай построили себе гнездо на том же дереве, где родились сами. Они собирали для его постройки сухие водоросли, прошлогоднюю листву и шерстинки со спины Ронту. Стоило псу на мгновение зазеваться во дворе, как птицы устремлялись вниз, вырывали у него клочок меха и улетали. Ронту это не нравилось, и в конце концов он спрятался от них и не вылезал, пока они не свили гнездо.

Оказалось, что я правильно дала Лурай девчачье имя, потому что она отложила два крапчатых яйца, из которых – не без помощи супруга – высидела двух уродливых птенцов, впоследствии превратившихся в красавцев. Я придумала им имена и подрезала крылья, и вскоре они сделались такими же ручными, как их родители.

Ещё я нашла чаёнка, который выпал из гнезда и лежал на песке у кромки моря. Чайки привыкли устраивать гнёзда на высоких утёсах, в выемках скал. Выемки эти обычно крохотные, и я часто видела, как птенец трепыхается на краю гнезда, почему-то не падая. Падали они действительно очень редко.

Этот чаёнок – белый, с жёлтым клювом – не расшибся, однако сломал себе лапу. Я взяла его домой, скрепила сломанную кость двумя палочками и перевязала жилой. Некоторое время он даже не пробовал ходить, потом, не умея летать, стал ковылять по двору.

С птенцами и их родителями, с чаёнком и Ронту, который следовал за мной по пятам, жизнь во дворе казалась вполне счастливой. Но я не могла не вспоминать Туток, не могла не волноваться за свою сестру Юлейп. Как она живёт? Помогли ли ей нарисованные на носу и щеках значки? Если они и впрямь обладают магической силой, то она должна была выйти замуж за Ненко и уже народить кучу детей. Она бы, небось, только улыбнулась при виде моих питомцев – так они были непохожи на тех, о которых я всегда мечтала.

Ранней весной я принялась собирать морские ушки и относить их сушиться к себе во двор. Мне хотелось сделать запас побольше – вдруг опять появятся алеуты.

Однажды я запасала ушки на рифе и складывала их в каноэ, как вдруг моё внимание привлекла стая каланов, резвившихся в ближайших водорослях. Они гонялись друг за дружкой и то высовывали головы из зарослей, то ныряли и выныривали в другом месте. Это напоминало игру, в которую мы детьми любили играть между кустов. Я поискала глазами Мон-а-ни, однако все выдры казались мне на одно лицо.

Заполнив каноэ морскими ушками, я повернула к берегу. Один из каланов последовал за мной. Когда я на минуту перестала грести, он нырнул и всплыл далеко впереди. Несмотря на расстояние, я узнала его. Никогда не думала, что сумею отличить Мон-а-ни от других выдр, но теперь у меня не было ни тени сомнения. Я взяла рыбину из сегодняшнего улова и подняла её вверх.

Каланы плавают потрясающе быстро, и я глазом не успела моргнуть, как Мон-а-ни выхватил рыбу у меня из рук.

Две следующих луны я не встречала его, и вдруг в одно прекрасное утро он вынырнул из водорослей, когда я рыбачила. Следом за Мон-а-ни плыли два крошечных выдрёнка. Они были не больше щенят и передвигались так медленно, что Мон-а-ни приходилось иногда подгонять их. От рождения морские выдры не умеют плавать и вынуждены цепляться за мать. Мало-помалу она учит их держаться на воде, сначала отпихивая от себя ластами, затем плавая кругами около детёнышей, пока они не научатся следовать за ней.

Мон-а-ни подплыл к самому рифу, и я швырнула ему в воду рыбу. Он не бросился ловить её, как привык делать раньше, а застыл в ожидании: что предпримут выдрята? Когда выдрята проявили больше интереса ко мне, чем к корму, и рыба уже собралась удрать, Мон-а-ни схватил её своими острыми зубами и сунул им под нос.

Я кинула в воду ещё одну рыбину, специально для Мон-а-ни, но он поступил с ней так же, как с предыдущей. Малыши, однако, не брали корм, а когда им наскучило играть с ним, подплыли к Мон-а-ни и принялись тыкаться в него мордами.

Тут только до меня дошло, что на самом деле Мон-а-ни – их мать. Каланы образуют пары на всю жизнь, и, если мать погибает, отец нередко берёт заботу о детёнышах на себя. Сначала я подумала, что так случилось и с Мон-а-ни, но, оказывается, ошиблась.

Глядя на плавающую у рифа семейку, я сказала:

– Придётся переназвать тебя, Мон-а-ни. Тебе больше подходит имя Уон-а-ни, что значит Девочка с Огромными Глазами.

Выдрята росли не по дням, а по часам, и скоро научились брать рыбу из рук. А Уон-а-ни теперь предпочитала морские ушки. Когда я бросала ей ушко, выдра давала ему затонуть, ныряла и всплывала наверх, прижимая раковину ластом и держа в пасти камень. Затем Уон-а-ни опрокидывалась на спину, клала раковину на грудь и била по ней камнем, пока ракушка не раскалывалась.

Она обучила этому приёму и выдрят, так что иногда я пропадала на рифе целое утро, любуясь на трех каланов, которые били камнями по раковинам у себя на груди. Если бы привычка есть морские ушки таким способом не была свойственна всем каланам, я бы решила, что Уон-а-ни придумала эту игру для моего удовольствия. Но каланы действительно все едят ушки именно так, чему я всегда удивлялась – и удивляюсь до сих пор.

После этого лета, лета дружбы с Уон-а-ни и её детёнышами, я больше не убила ни одного калана. Я донашивала свою накидку из выдры, пока она совсем не истёрлась, однако новой заводить не стала. Не убила я больше, позарившись на красивое оперение, и ни одного баклана, хотя мне неприятны их длинные, тонкие шеи и пронзительные голоса. Не убивала я больше и тюленей, чтобы пользоваться их жилами, а если нужно было что-то связать, употребляла для этого водоросли. Больше я не тронула также ни одной дикой собаки и не прикончила копьём ни одного морского слона.

Юлейп подняла бы меня на смех за это, да и прочие мои сородичи тоже, в особенности отец. И всё же я не могла вести себя иначе по отношению к животным, с которыми подружилась… или могла подружиться когда-нибудь потом. Если б Юлейп и отец вдруг вернулись и стали бы смеяться, если б вдруг вернулись и стали смеяться остальные мои сородичи, я бы всё равно поступала именно так, потому что звери и птицы – те же люди, только со своим языком и своей манерой поведения. Без них жизнь на белом свете была бы очень тоскливой.