"Личный убийца" - читать интересную книгу автора (Приходько Олег Игоревич)

ГЛАВА 26

Тем же праздничным утром, когда Столетник находился в ста пятидесяти километрах от Москвы, почти в противоположном направлении — на севере, в электричке Москва — Савелово, между остановками Каналстрой и 75-й километр прогрохотал взрыв. Заряд помещался в тамбуре третьего от головы электропоезда вагона; потом, через много дней и ночей титанической, скрупулезной работы следственных отделов всех силовых ведомств, выяснится, что взрывное устройство сработало при помощи радиовзрывателя, приведенного в действие сигналом из автомобиля, следовавшего по параллельному железной дороге шоссе. Но это будет потом, а Первого мая утром, в девять часов тридцать две минуты, взрыв унес жизни четырех человек, еще двенадцать пассажиров были доставлены в больницы с ранениями различной степени тяжести. Известие о взрыве привело в движение Дмитровскую прокуратуру, Савеловское ЛОВД, ФСБ по Москве и области, по цепочке были подняты на ноги областная, а там и Генеральная прокуратура, не говоря о СМИ, многочисленные представители которых с микрофонами, видеокамерами, фотоаппаратами и авторучками наперевес ринулись атаковать свидетелей трагического происшествия.

В десять часов в квартире Кокорина, когда семья усаживалась за праздничный стол, раздался телефонный звонок начальника следственного управления Андрианова:

— С праздником, Алексей Михайлович, — мрачно проговорил он в трубку и тут же, без всякого перехода, распорядился: — Собирайся и жди у подъезда, я выслал за тобой машину.

— А что случилось?..

Вопрос повис в воздухе, в трубке послышались гудки отбоя.

…Через час он шагал по пустым коридорам прокуратуры, так и не добившись от водителя, приехавшего за ним на «Волге», что же все-таки случилось. И прокурор управления Шорников Андрей Павлович, с которым они были не слишком дружны, прошел мимо, едва кивнув головой в знак приветствия, и знакомые оперативники из ГУВД.

В кабинете Андрианова сидел следователь Глотков, работавший без году неделю, поговаривали, чей-то протеже.

— Садись, — собственноручно подставил старшему следователю Кокорину стул начальник. — Как у тебя дела?

Вопрос был, не сказать, трудным — он был просто идиотским при том, что у Кокорина дела не умещались в шкафу.

— Вы о чем?

— Я о делах, Алексей Михайлович, — закурил Андрианов. — Подписано постановление о передаче некоторых из них Глоткову. — Он протянул несколько постановлений, скрепленных подписями прокуроров управления.

— То есть? — стараясь сохранять спокойствие, спросил Кокорин.

— Главный распорядился разгрузить тебя насколько возможно. Извини, совещаться некогда, мы забираем дела, близкие к завершению и готовые к передаче в суд. Не очень, как ты можешь заметить, сложные — Глотков у нас молодой специалист, сложные остаются за тобой…

«Без меня меня женили», — ехидно подумал Кокорин. Если бы не годами воспитанное умение владеть собой, он раскричался бы и ушел писать жалобы, как поступил бы любой другой на его месте.

— А в чем, собственно, дело? И что за спешность такая?

— Дело, Алексей Михайлович, в том, что два часа тому назад неустановленные пока террористы произвели взрыв в электричке Москва — Савелово у семьдесят пятого километра. Лично Генеральный прокурор распорядился направить туда самых опытных сотрудников. Кажется, ты в девяносто пятом занимался взрывом в троллейбусе и тогда же — на дороге в Барвиху?..

Дела такие на счету Кокорина были, взрывами он занимался еще в бытность свою следователем КГБ.

— Бери машину, людей — всех, кого сочтешь нужным. Специальным постановлением создается объединенная следственная бригада… Ну, не будем терять времени, я думаю, ты все понял.

Кокорин помешкал — уж слишком неожиданным и бескомпромиссным было распоряжение. В список дел, которые предстояло передать Глоткову, входило и дело Богданович, которое, в отличие от остальных шести, еще только-только разворачивалось, и, похоже, разворачивалось неожиданной стороной: вчера, в последний апрельский день, Кокорин беседовал с Артуром Максимовичем Ленюком, возглавлявшим Фонд содействия предпринимательству, а в понедельник собирался к председателю партии «Власть и порядок» Костромскому, милостиво давшему согласие на встречу. Изучая связи Богдановича, он заинтересовался списками ЦК партии, где встретил ряд знакомых фамилий, в том числе — прокурора Шорникова, имевшего непосредственное отношение к пересмотру дела Богдановича в девяносто втором году. Опытный следователь сразу почувствовал, что этому обстоятельству стоит уделить особое внимание. Он хотел было сказать о своих догадках Андрианову, но подумал вдруг, что тот обо всем осведомлен, и сегодняшнее присутствие Шорникова на работе (хотя дежурил не он, и на место происшествия выехал другой прокурор) отнюдь не случайно. Именно такой оценке способствовало не совсем обычное поведение самого Андрианова: начальник говорил не слишком обстоятельно, спешил и старался не смотреть Кокорину в глаза.

Однако, как гласит древнее положение права: «Во внимание принимается ближайшая, а не отдаленная причина». Кокорин удержался от того, чтобы высказать вслух свои сомнения и подозрения, но неожиданно сам Андрианов, словно угадав его мысли, коснулся вопроса о Богдановиче:

— Кстати, что там у тебя с этим начальником по торговому ведомству?

— С кем именно?

Начальник демонстративно заглянул в папку.

— С Богдановичем?

— Не хочется навязывать мнение молодому коллеге, — не удержавшись от язвительной усмешки, проговорил Кокорин, — но я бы попросил у прокурора санкцию на заключение ею под стражу.

— Почему?

— По подозрению в причастности к смерти жены. Возможно, к убийству или доведению до самоубийства. В любом случае — по статье двести девятнадцать «Небрежное хранение огнестрельного оружия». По статье двести восемнадцать «Незаконное хранение и приобретение…». А также настоял бы на повторном пересмотре статьи двести семнадцать с привлечением потерпевшей Вороновой.

— Ну, положим, это ты махнул, — почему-то стал перелистывать настольный календарь Андрианов, — хотя дело тут ясное и готовить обвинительное заключение по «небрежному…» — нужно.

Кокорин встал и вышел, не желая вообще продолжать разговор. По его сведениям, Богданович снова обратился к члену коллегии адвокатов Рознеру, встреча которого с Андриановым явно уже состоялась, иначе тот не стал бы напирать на «Небрежное хранение»: по этой статье Богданович мог получить до одного года условно — только и всего, в то время как «Незаконное хранение и приобретение» сулило до пяти лет.

«Нет, не случайно это все, — вставив ключ в замочную скважину двери своего кабинета, подумал Кокорин; в конце коридора у стола дежурного он снова увидел Шорникова. — Работа ведется, господа Рознер и Богданович принимают активные контрмеры, не исключено, уже раздобыли разрешение на «лепаж», и этот сопляк Глотков оформит обвинительное заключение по тем признакам, по каким ему скажут. При этом протоколы допросов, в которых Леонтий Борисович признал отсутствие разрешения, бесследно исчезнут — как пить дать!»

Он позвонил домой, предупредил, что уезжает и будет неизвестно когда, не исключено, что его не будет сегодня вовсе.

С жадностью выкуренная сигарета успокоения не принесла.

Он достал из шкафа несколько папок по делам, которые предстояло передать Глоткову.

Кокорин открыл сейф, достал пленку с записью допроса (ведение аудиозаписи в протоколах не отражалось, подследственный на этом не настаивал, а значит — с его согласия), сунул кассету в нагрудный карман пиджака и, сложив в папку все необходимые бумаги, позвонил оперуполномоченному областного утро, с которым работал вместе уже много лет.

— Собирайся, Федор, — сказал, не вдаваясь в подробности.

— На семьдесят пятый?

— Откуда знаешь?

— Только что передали в «Новостях».

Вертолет Кокорин не вызвал — его бы пришлось дожидаться дольше, чем ехать по прямой. Всю дорогу он молчал, думал о Кире Богданович, которую видел только мертвой, и почему-то о Решетникове, которому вынес предупреждение, и приостановил действие его лицензии через разрешительный отдел ГУВД, оберегая его таким образом от худшего, что ему могли инкриминировать.

Этот любитель чая с сушками вызывал у него симпатию.

— Ты мне толком объясни: чем этот лох привлек твое внимание?! — пытался добиться сколько-нибудь вразумительного ответа Решетников. — Он что, украл что-нибудь? Одежда тебе его не понравилась?..

Младший сержант Закир Альдыбегов расстегнул пуговицу на форменной рубашке.

— Нормальная была одежда: кроссовки, кожа, джинсы — как у всех, — вздохнул он. — Елозил на скамейке, сумку под ноги прятал и на меня смотрел. Нервный очень.

— Сколько ему лет?

— Двадцать пять — двадцать семь.

Решетников отщелкнул в урну окурок:

— Пойдем, покажешь на месте, как все было. Они прошли по перрону в вокзал, остановились посреди зала ожидания.

— Я вышел из комнаты милиции — вон оттуда… пошел по залу…

— Зачем? — инстинктивно спросил Решетников и тут же пожалел об этом: младший сержант замер, посмотрел на него недоуменно («Твое-то какое дело?» — спрашивал его взгляд), он мог и вообще не разговаривать с частным детективом.

— Знакомые должны были из Набережных Челнов ехать, старики, позвонил друг, попросил в поезд посадить.

— Ясно. Ты, брат, извини, что я спрашиваю, — это важно. Здесь все важно. Значит, ты вышел и?..

— И стал на пассажиров смотреть. Я их не знал, но думал, может, они меня узнают или увидят милиционера, спросят Закира Альдыбегова.

— Ну?

— И я его увидел. Он засучил руками, глаза отвел, потом сумку стал запихивать под лавку. Я газету купил — «Мегаполис-экспресс» называется, киоск вон там…

— Дошли туда, — сказал Решетников. — Он где сидел?

— На той скамеечке во втором ряду, кажется, на третьем месте… Что-то я не помню… Или на третьей?.. Забыл… Откуда я знал, что это важно?

— Проехали!.. — Они остановились у киоска «Роспечати». — Так, купил ты газету…

— Купил, зашел со спины, хотел документы спросить. А он оглянулся, посмотрел на меня. Я — к нему, он встал и пошел — туда вот, на выход к поезду, откуда мы только что пришли. Я — за ним.

— Пошли! — уверенно двинулся Решетников в указанном направлении. — Бежал он?

— Нет, не бежал. Шел. Все быстрее и быстрее.

Потом, когда вышли на перрон… Он еще раз оглянулся… и побежал, как будто на поезд опаздывает…

— Какой поезд стоял?

— Из Барнаула поезд был, это я точно помню.

— Хорошо, побежали!.. Не торопись — беги потихоньку и рассказывай.

Альдыбегов затрусил по платформе. Решетников — за ним.

— Я хотел патруль позвать, а никого не было. Вон там, на третьей платформе, стоял военный патруль… возле киосков… Где-то здесь я свисток достал, засвистел… Он стал перепрыгивать через чемоданы и сумки… За два вагона до хвоста поезда он спрыгнул на пути…

— Прыгай!

Альдыбегов спрыгнул, протянул руку Решетникову, но тот помощи не принял — уж на это-то еще горазд.

Побежали по шпалам.

— Здесь он перелез через платформу, — Альдыбегов не стал дожидаться команды, понял, что от него требуются максимально приближенные имитирующие действия, — я тоже перелез… Когда до забора добежал…

— Погоди, давай сначала добежим! — вскарабкался на платформу Решетников, чувствуя одышку («Надо бы бросить курить!» — подумал).

Они поравнялись с тем местом, где преступник вскарабкался на забор.

— Вот, вот здесь… — показал Альдыбегов. — Уцепился за верх… подтянулся…

— Ловкий парень, как ты его оцениваешь?

— Ловкий, быстрый, сильный, — кивнул Альдыбегов, оседлав забор. — Нас метров двадцать разделяло, я же по асфальту бежал — дело четырех секунд, а забор высокий. «Не уйдет», — думал. А он даже кроссовками забора не коснулся — подтянулся на одних руках, тело как пушинка, может, спортсмен.

Решетников вскарабкался на забор, для него это оказалось непросто. Слева внизу, по Ольховскому переулку, тянулись гаражи с просмоленными крышами.

— Дальше?

— Ну, вот, он стал правую ногу переносить через забор, а сумка соскочила, он ее за ремень попытался схватить… А тут я пистолет достал и крикнул: «Стой! Стрелять буду!» Он и бросил сумку — по гаражам побежал. Когда я на заборе оказался — вот так, как мы сейчас с вами, — он спрыгнул вниз. Я — за ним. Отсюда дороги внизу не видно… Рыжую дверь с цифрой «семьдесят два»… видите?..

— Вижу.

— Там машина стояла, из-за нее вдруг выскочил мотоцикл, а на заднем сиденье — он. Пойдемте, я покажу, до какого места добежал… — Они, уже не спеша, дошли до карниза, посмотрели вниз. Четыре автомобиля стояли вдоль стен у гаражей напротив, еще два прямо под ними. — Ну, вот здесь примерно был, когда мотоцикл этот свернул за поворот.

— А ты что же?

— А что я?.. Назад пошел. Сумка ведь. Подумал еще, вдруг там наркотики окажутся.

— И тогда тебе медаль дадут, да? — проворчал недовольно Решетников. — Какой мотоцикл-то хоть был?

— «Харлей-Дэвидсон».

— Откуда знаешь?

— Сначала я на него внимания не обратил… То есть, обратил, конечно, только марку выяснять не стал — назад побежал, за сумкой. А потом начальник меня послал выяснять, свидетелей опрашивать.

— Когда потом?

— Назавтра. Когда ориентировка прошла и следователь из «Сокола» приехал.

— И что?

— Видели мотоцикл частники у гаража. Трое. Может, спустимся?

Решетников глянул вниз, уцепился за карниз руками и повис; когда до асфальта осталось полметра — отпустил руки. Альдыбегов повторил его маневр. Двое водителей, возившихся с машинами в гаражах, вышли с монтировками, но, увидев милиционера, вернулись обратно.

— Вон, кстати, владелец «Опеля», — показал Альдыбегов на толстого мужика, склонившегося над раскрытым капотом, — он показания давал.

Они подошли к «Опелю», Решетников поздоровался.

— А, опять ты, — косанул владелец на Альдыбегова. — Ну что, нашли мотоцикл?

— Ищем, — ответил за младшего сержанта Решетников. — Никуда он не денется, если вы нам поможете.

— Да я уже все рассказал и в протоколе расписался, — недовольно сказал владелец. — Проехал он медленно вон оттуда… — показал в сторону вокзала. — Потом притормозил. Я, конечно, его видел, у нас тут в гаражах мотоциклов вообще нет, да еще таких. Мощная машина, широкая, колеса — во!.. Помощней моего «опелька» будет.

— «Харлей»?

— Я не знаю.

— Про то, что он «Харлей», другой владелец сказал — из тридцать пятого бокса.

— Так. Ну, и что дальше?

— Дальше он на медленной скорости подкатил куда-то вон туда, — указал владелец на то место, куда спустились Альдыбегов с Решетниковым, — остановился, но с мотоцикла не слез и мотор не глушил. Вдруг с крыши парень спрыгнул, на заднее сиденье вскочил, и тут он газанул. Между машинами проехал довольно лихо — тут тесно было, на такой скорости объехать — уметь надо. Ну и свернул… вон там… Я сразу подумал, тут что-то не так, отошел к противоположным гаражам — на крышу посмотреть, откуда этот «кожаный» свалился. Смотрю — младший сержант пистолет в кобуру прячет и назад идет — к забору… Вот, все.

— Он в шлеме был?

— В шлеме, в шлеме! Черный такой шлем, глухой, забрало тонированное, как инопланетянин. К заднему сиденью был еще один шлем приторочен, точно такой же. Только «кожаный» его надевать не стал.

— Ничего он не кричал, не угрожал ему оружием?

— Да нет, они на пару работали.

— Почему вы так думаете?

— Да потому что все четко, без слов — подъехал, подождал, рванул. Слаженно играли, как по нотам.

Решетников поблагодарил владельца, дошел до угла, из-за которого выехал мотоциклист. Прикурив, постоял и посмотрел на Альдыбегова:

— Значит, с Ольховского он въехал, проскочил между гаражами и на Ольховский же вернулся?

— Да.

Они вышли в переулок и не спеша направились по нему в сторону вокзальной площади, где Решетников оставил машину.

— Неплохо тебя кинули, браток, — протянув на прощание сержанту руку, сказал он. — Ну, ничего. Наука будет, а вообще ты молодец.

Альдыбегов не знал, как реагировать на его слова: с одной стороны, вроде как похвала, с другой — что значит это «кинули»? Кто его «кидал»-то?.. Он хотел спросить у детектива, но тот уже сел в свою машину и стал выезжать со стоянки.

«Вот и начальник со следователем тоже: спасибо, иди!.. — думал Альдыбегов, возвращаясь в отделение. — А что «спасибо»-то?

И какая же это наука, если все что-то знают, но никто не считает нужным объяснить?.. Шибко гордые, не хотят общаться с младшим по чину!..»

Решетников спустился по 1-му Басманному на Бауманскую и позвонил в агентство. Валерия сказала, что Женька еще не вернулся, Каменев куда-то и вовсе пропал, даже на звонки не отзывается, а Валя Александров поехал на Сельскохозяйственную к Валентине Нелединой…

В очках в золотой оправе, в неизменном костюме-тройке, Валя Александров способен произвести впечатление на кого угодно. Он мог часами читать Бальмонта и Блока, разговаривать о преобразованиях Петра I, цитировать Кони и Плевако, был достаточно обеспечен — имел свою нотариальную контору, ездил на машине «Сааб», пользовался собственным аппаратом сотовой связи, а главное — был пунктуален и обладал уникальной способностью доводить все до конца.

— Сколько это будет стоить? — поборов стеснение, спросила Неледина.

Они сидели в комнате, обставленной без роскоши и вкуса. Транслировали футбольный матч, и муж Валентины Виктор заперся на кухне, где стоял маленький телевизор «Шилялис», а в холодильнике была трехлитровая банка жигулевского пива. Судьба Фрола его мало интересовала: «Я-то тут при чем?» — пожал он плечами, когда Валентина пригласила его поучаствовать в разговоре.

— Сейчас это ничего не будет стоить, — заверил ее Александров. — Все расходы на адвоката в моем лице берет детективное агентство «Шериф». Но если выяснится, что Фрол причастен к исчезновению Рудинской, это будет стоить ему многих лет свободы — как минимум. К тому же у детективов возникло подозрение, что за этим исчезновением стоит более серьезное преступление.

— То есть ее убили? — хрипло спросила женщина.

— Валентина Игнатьевна, несомненно, ваш брат что-то скрывает. У нас есть основания требовать изменения меры пресечения по отношению к нему, но сейчас мы ничего не можем предпринять, вы понимаете? Мы не располагаем протоколами его допросов, материалами по факту нападения на него, даже не можем встретиться с ним и поговорить, потому что у нас нет таких полномочий и такого права, пока он находится в изоляторе.

Она опасалась подвоха, опасалась навредить брату, боялась за своих детей.

Никогда прежде она не могла себе представить, что криминал коснется кого-то в их семье. И вот теперь — Фрол. Она слушала Протопопова, отвечала на вопросы, навещала брата в сизо и никак не решалась позвонить в Пензу матери и отчиму — не знала, будет ли от этого толк, надеялась — авось все обойдется.

— Его там избили, — заплакала она вдруг и замотала головой, — избили!.. Он такой страшный, худющий, не бреется, не ест, а в последний раз, сегодня утром, отказался со мной разговаривать. Передачи берет, а не ест — отнимают у него их, что ли?..

«Есть! — послышался крик из кухни. — Есть гол!.. Так вам, хохлы поганые!»

Из соседней комнаты доносились детские голоса. Вначале веселые и мирные, потом все более воинственные.

В детской что-то упало. И тут же в кармане Александрова зазвонил телефон.

— Извините, — вынул он трубку. — Слушаю вас, Александров. Валентина воспользовалась паузой, побежала к детям: кто-то из них заплакал.

Звонил Викентий Решетников.

— Валя, сумку с аппаратурой и пленкой Неледина подбросили. Это абсолютно точно! Хорошо дрессированный качок на Казанском привлек внимание неопытного мента, побежал, тот — за ним. Качок перемахнул через забор, сделав вид, что случайно уронил сумку, а по ту сторону забора его ждал сообщник на мотоцикле «Харлей». В общем, не хочу каркать, но похоже, что кусок пленки в четырнадцать недостающих кадров найдут в руке мертвой Рудинской.

— Я понял, Вик, спасибо. Женька вернулся?

— Нет еще.

Предположение, которое проверял Решетников, первым высказал Столетник — однокашник Вали Александров. Осенью девяносто седьмого Валю избили молодчики из останкинской преступной группировки, требуя сообщить данные о деле, которое вел тогда Женька. Валя вытерпел побои, перенес две сложные операции в Склифе, потерял контору — от фешенебельного офиса бандиты оставили одни осколки, — но не сказал им ни слова. После этого случая Валя вошел в «шерифское братство». Теперь их было трое — Женька, Викентий и он. Намечался четвертый — Каменев.

На кухне хлопала дверца холодильника. Ревели трибуны. Участились возгласы Виктора. «Козлы! — пьяно кричал он. — Бар-раны!..»

Валентина Игнатьевна вернулась в комнату.

— Извините, — села на свой стул. — Я все равно не понимаю, за что посадили Фрола. Мне сказали, ему должны предъявить обвинение?

— Вам неправильно сказали, Валентина Игнатьевна, — терпеливо ответил Александров. — Он заключен под стражу как лицо, подозреваемое в совершении преступления.

— Разве так можно?! — воскликнула она.

— В исключительных случаях.

— А почему…

— Потому что он, по мнению следователя, передал проявленную пленку кому-то из сообщников. Следователь увидел достаточно оснований полагать, что Фрол воспрепятствует установлению истины.

— Как же так, Господи! Какие у него основания так полагать?

— А как кусок пленки, проявленной им, по его заверению, в Москве двадцать второго апреля между тринадцатью и четырнадцатью часами, оказался в Белощапове — в ста пятидесяти километрах от Москвы, если сам он — это подтверждают свидетели, сотрудники редакции газеты «Подробности» — из Москвы в течение дня не отлучался, а в час ночи двадцать третьего был доставлен в больницу?.. Часть негатива найдена утром двадцать третьего. Значит, либо он действительно не называет лиц, которым передал пленку, либо ею завладели преступники при других обстоятельствах, о которых он также не говорит.

— А что вы можете сделать?

— Я уже вам говорил, Валентина Игнатьевна. Детективы агентства выполняют поручение родителей исчезнувшей девушки. Даже по тем фактам, которые им удалось установить, можно ходатайствовать об изменении меры пресечения. В противном случае он будет находиться под стражей еще четыре дня. Затем либо ему предъявят обвинение, либо следователь найдет основания для повторного заключения под стражу, но речь не о нем, а о ней. Потому что его местонахождение известно, а ее — нет, и в ее поиске дорога каждая минута.

Она все еще колебалась и не знала, давать ли свое согласие на участие адвоката: в ее представлении, адвокат нужен был лицу, которое совершило преступление, лицу обвиняемому, само наличие адвоката уже говорило о признании вины.

Она поделилась своими сомнениями с Александровым.

— Валентина Игнатьевна, — покраснев от напряжения, с вымученной улыбкой принялся разъяснять он, — в случаях, когда к подозреваемому лицу применяется мера пресечения в виде заключения под стражу, защитник допускается к участию в деле с момента объявления ему постановления о применении этой меры. Так что если бы вы обратились к квалифицированному юристу, — он нажал на слово «квалифицированному», произнеся его по слогам, — то ваш брат был бы давно на свободе, и не исключено, что с его помощью мы бы уже нашли Рудинскую.

— И вам… если он согласится… предоставят свидание?

— С момента допуска к участию в деле защитник вправе иметь с подозреваемым свидания наедине без ограничения их количества и продолжительности. Кроме того, я получу доступ ко всем материалам, буду присутствовать на допросах, смогу обжаловать любые действия, противоречащие закону.

— Вам нужно найти Рудинскую, — выдвинула упрямая Неледина последний аргумент в оправдание своей нерешительности. — Вам ее родители за это заплатили, вот вы и хотите вытащить Фрола, чтобы получить от него сведения, а что с ним будет потом — вас не интересует.

Хотелось крикнуть: «Дура! Дура, ты же брата губишь и девчонку, ты же не хочешь помочь, упираешься изо всех сил по собственной дурости!» Но Валя Александров превыше всего ставил интересы дела.

— Хорошо, — ледяным тоном сказал он. — Но дальше… Пеняйте на себя.

— Подождите, — тихо сказала она. — Что я должна сделать?

— Убедить брата прибегнуть к помощи защитника.

Шел девятый час. Викентий Решетников дремал, вдоволь напившись чаю с конфетами и усевшись в кресло. Только что уехал домой Валя Александров. Завтра ему предстоял трудный день: Неледина обещала повлиять на брата — нужно было поехать с нею в сизо, выдернуть Протопопова, заручиться санкцией прокурора и добиться освобождения Фрола под подписку о невыезде.

Валерия сидела за компьютером и пыталась выстроить план предстоящих мероприятий — так, как это представлялось ей, дилетантке, исполнявшей функции офис-менеджера и не имевшей права голоса в том, что касалось детективной работы. Частично это отвлекало ее от тревожных мыслей, связанных с молчанием Женьки, — он не звонил сам и не отзывался на их с Решетниковым звонки.

Телефон зазвонил ровно в девять.

— Агентство «Шериф», — сняла трубку Валерия.

— Каменев, — коротко представился Старый Опер. — Дай Столетника.

— Сан Саныч, его нет. Он с утра уехал в Рязанскую область, в последний раз звонил в шесть часов и пропал.

— Если он выйдет на связь, передай, чтобы ехал ко мне. Пусть оставит машину где-нибудь поблизости и войдет со стороны проспекта. Сканер у него есть?

— Есть. За тобой что, следят?

— Похоже.

Каменев отключился. Валерия пересказала разговор Решетникову.

— А сканер-то ему зачем? — задумчиво проговорил Викентий. — Опасается, что в квартире «жучок»?

— Никогда не слышала, чтобы Старый Опер разговаривал таким тоном.

— Каким?

— Озабоченным, — подобрала она подходящее слово. — Не могу даже представить, что у него случилось и чем он вообще занят. Пять раз звонила ему домой. Куда подевалась Леля? Телефон все время молчит, даже гудков нет. Отключили его, что ли?

Решетников прошелся по комнате, закурил.

— Звони Женьке, Валерия. Все время звони. Если не дозвонишься в течение часа, я поеду его искать.

Валерия нажала кнопку «память» на панели большого офисного телефона с факсом и определителем номера.

«Нет, нельзя работать поодиночке, — подумал Решетников. — Перебьют!»

Женька не отвечал…

Свой телефон он оставил в «бардачке» «Рено», а машину — в кустах в полукилометре от объекта. Машину охранял Введенский. Введенского — Шериф. Тому и другому было запрещено выходить из машины, отпирать дверцы и отвечать на звонки.

Можно уметь метать ножи и попадать с тысячи метров в спичечный коробок, можно знать наизусть кодексы, владеть рукопашным боем, уметь выживать в пустыне и на полюсе, иметь инженерную подготовку и ориентироваться в любом пространстве, даже в чужом, но ничто не заменит опыта. Потому что опыт — это шестое чувство; опыт — это нюансы, о которых не пишут в учебниках; опыт — это предвидение бреши, сквозь которую может хлынуть вода, до того, как она хлынет.

Женька понимал: телефон может зазвонить, Шериф может залаять, Введенский не сможет убежать, случись такая необходимость.

Снаружи объект действительно напоминал воинскую часть, на бетонном заборе кое-где остались звезды, на зеленых металлических воротах — эмблема ДОСААФ. В пятидесяти метрах он обнаружил электронный «извещатель» — тонкую проволоку, натянутую на уровне щиколотки. Шериф или Введенский непременно задели бы ее, и тогда бы загорелась сигнальная лампочка перед наблюдателем. Дальше Женька не пошел: вполне возможно, это была учебно-тренировочная база МВД или ФСБ, а если так — могли сработать емкостные сигнализаторы или чувствительные микрофоны, способные передавать хруст ветвей и даже шепот. Солнце почти опустилось за горизонт, и нужно было использовать каждую минуту: у тех, кто находился за оградой в пределах объекта, могли оказаться приборы ночного видения.

Женька обошел объект вокруг и убедился в отсутствии наружной охраны. До него долетали покашливание, смех, удары, хлопанье дверей и прочие разрозненные, бессистемные звуки; ветер доносил запахи пищи и солярки. От ворот вокруг забора пролегала узкая, в одну колею, дорога без покрытия. Выбрав не слишком высокую, но густую ель, Женька ухватился руками за сук и легко вскарабкался по ветвям.

В плохо освещенном закатными лучами квадрате он увидел два приземистых, похожих на бараки строения; вдоль забора была сооружена несложная полоса препятствий; тут и там висели мешки с песком — два качка в черных футболках мутузили их кулаками; в поставленный на попа деревянный кузов втыкались ножи, но метатель стоял у ближнего забора и в поле зрения не попадал. Главным, что отметил Женька, был трехосный тягач на базе «Татры» с прокопченным капотом и раструбом. Вполне возможно, именно эти колеса наследили на поляне. В дальнем левом углу под навесом сидели четыре человека в камуфляжных комбинезонах — играли не то в нарды, не то в домино. Ни погон, ни самих униформ, ни номеров на «Татре» — ничего, что могло бы хоть как-то сориентировать в принадлежности и назначении базы! Только по отдельным приемам, которые отрабатывали трое на помосте, можно было предположить, что здесь готовят телохранителей, а по отсутствию воинской дисциплины — что это какая-то база, куда выезжали на сборы не то бандиты, не то будущие охранники.

Нины здесь быть не могло, если на всю дюжину обитателей объекта имелась в наличии хотя бы одна мозговая извилина: непосредственная близость от места ее исчезновения делала этот объект непригодным для содержания заложницы. Но вот причастность «контингента» — почему бы и нет? Гуляли ребята по деревне, увидели дымок из печи…

«Пустое, — прекратил Женька бесплодные размышления, — пустое. Этак любого прохожего-проезжего заподозрить можно. Шла машина по дороге, глядь — красотка во дворе… А пленка? А Неледин?..»

На дереве он просидел час. Какие-то квелые, лишенные системы тренировочные движения — на досуге, без инструктора, под вечер, так, себе в охотку — не позволяли прийти к какому бы то ни было выводу: приемы рукопашного — из боевого самбо и частично «киокушинкай», метание ножей — из системы спецназа ГРУ (хотя в оружейных магазинах сейчас продаются метательные ножи). Разве что отработка приемов телоохраны — двое прикрывают «клиента», трое прикрывают «клиента»… Никаких признаков содержания под охраной пленницы!

Со стороны трассы по пролеску двигалась легковая машина. Никаких ответвлений от пролеска не было, и допустить, что она сбилась с пути, Женька не мог. Видимо, у водителя или пассажиров была радиосвязь с объектом — все пришло вдруг в движение, повскакивали доминошники, один с карабином полез на вышку, двое побежали к воротам, остальные рассыпались по помещениям.

Женька быстро спустился с ели, стараясь не проглядеть растяжку и не наступить еще на какую-нибудь дрянь, подкрался на максимально близкое расстояние, метров на десять. Он успел вовремя: ворота распахнулись, двое встретили массивный черный «БМВ». Женька машинально отметил, что чести они не отдавали, значит, едва ли это было воинское подразделение; главное же, что ему удалось засечь, номер: 501-37 МО!

«Это уже кое-что! — удовлетворенно думал он. — Какая-никакая, а зацепочка!»

И еще полчаса он понаблюдал за объектом, пока не наступила тишина: все, за исключением наружного наблюдения, оставались в помещениях с плотно зашторенными окнами; потом неожиданно вспыхнули два прожектора — один освещал территорию, другой, на вышке, — прилегающий участок леса. Второй прожектор был «блуждающим», то включался, то вдруг выключался и выстреливал лучом в совершенно непредвиденном направлении, так что по мере наступления темноты оставаться поблизости становилось все опаснее.

Дорогу к машине он нашел почти на ощупь.

— Господи, — недовольно проговорил Петр Андреевич, — я уж думал, с вами что-то случилось. Честное слово, если бы вы не вернулись через минуту, я бы отправился на поиски.

Женька выпустил Шерифа. Бедный пес пулей бросился к ближайшему дереву.

— Телефон звонит, не переставая, но я не брал, как вы сказали.

— Извините, что заставил вас волноваться.

Он поехал на очень малой скорости, давая Шерифу возможность размять затекшие лапы.

— Вы что-нибудь нашли? — осторожно спросил Введенский, сомневаясь, что вправе интересоваться изысканиями детектива.

— Кое-что, — неопределенно ответил Женька.

Зазвонил телефон, он достал его из «бардачка»: — Алло!..

«Женя! С тобой все в порядке?» — раздался голос Валерии.

— Да. Как у вас?

«Только что объявился Старый Опер. Просил тебя приехать прямо к нему. Он подозревает слежку, поэтому оставь машину подальше от дома и войди через парадное. Нужно будет просканировать его квартиру. Это вся информация о нем».

— Я понял. Нахожусь неподалеку от Белощапова, возвращаюсь через Новоселки. Отбой!..

Они выехали на проселочную дорогу. Женька остановился, впустил запыхавшегося пса.

— Пробежался? — ласково потрепал его Петр Андреевич. — Он тут места себе не находил, все скулил и вертелся…

— Петр Андреевич, — щелкнув переключателем фар, заговорил Женька, — где здесь поблизости можно проявить фотопленку?

Введенский задумался.

— Какую, если не секрет?

— «Кодак».

— С этим сложнее. В Новоселках такого сервиса нет, разве что в райцентре. Во всяком случае, Наташа проявляет там, на первом этаже универмага «Ока».

— Кто может знать все пункты проявки? В радиусе… сколько до райцентра?

— От Белощапова?.. Тридцать километров.

— В радиусе тридцати километров?

Введенскому снова понадобилась пауза.

— Пожалуй, Матвей Григорьевич, наш учитель физкультуры.

— Я прошу вас, узнайте у него все адреса подобных пунктов. Но сделайте это осторожно. И еще. Не нужно никому рассказывать, где мы с вами были, чем занимались и что видели. В том числе и дочери. Договорились?

— Понятно, — насупился Введенский.

Белощапово они проскочили по касательной, миновали мост через Оку. Перед въездом в Новоселки Введенский не удержался-таки от вопроса, который беспокоил его все время:

— Евгений Викторович… Я хотел спросить, вы сейчас все же ищете Нину? Или ее труп?

Он ответил не сразу, в узком месте дороги пришлось свернуть на пригорок и пропустить грузовик.

— Иными словами, я знаю, что вашей племянницы нет в живых, но создаю видимость активного поиска, чтобы вытянуть из богатой клиентки деньги? Это вы хотите спросить?

— Нет, ну что вы! — замахал руками Введенский и стал усердно протирать платком снятые очки, что позволяло спрятать глаза. — Я вовсе так не думал, мне бы даже в голову…

— Не стоит оправдываться, Петр Андреевич. Пока ни я, ни кто-либо другой не сможет ответить на этот вопрос. О том, где Нина и что с ней, знают только ее похитители. Или убийцы, между нами, мужиками, говоря. Вот их-то я и ищу.

— Спасибо.

— Не за что. — Женька подрулил к дому Введенских, остановился: — Вы по-прежнему считаете сегодняшний день пропавшим?

— Во всяком случае, не самым продуктивным.

— Зря. Мне стала понятна последовательность версий, которые предстоит отрабатывать в ближайшее время, а на это порой уходят месяцы.

— Одну из них я, кажется, знаю, — ответив на прощальное рукопожатие, с вымученной улыбкой сказал Введенский. — Полагаете, этот фотограф Неледин передал пленку сообщникам в непроявленном виде где-то поблизости?

Женьки посмотрел на него с уважением.

— Я так не полагаю, но проверить эту версию, безусловно, придется. Жду вашего звонка завтра. Телефон агентства вы знаете.

Введенский вышел из машины и, перед тем, как захлопнуть дверцу, искренне сказал:

— Рад был с вами познакомиться, Евгений. — Потом погладил Шерифа по голове: — И с тобой тоже, друг.