"Появление Сесса" - читать интересную книгу автора (Тови Дорин)

Глава четвертая

Если в нашей деревне что-то случается, кто-ни­будь обязательно это увидит. Например, в тот туман­ный день в лесу был Фред Ферри. Не спрашивайте меня почему — просто он словно бы всегда околачи­вается там, точно так же, как старик Адаме как будто всю жизнь просиживает в засаде у ограды нашего сада.

— Он говорит,— заявил старик Адаме, заглянув­ший поведать нам, о чем разглагольствовал Фред в «Розе и Короне»,— он говорит, ты там металась что твоя навозная муха под крышкой кастрюли с мясом, и никак не мог в толк взять, что такое происходит. А тут из тумана выскакивает этот парень, а вы все ну прямо в землю вросли, а ты впереди. Ну, он и понял, что они тебе нервы укрепляют.

Объяснять, как обстояло дело, не имело смысла. В Долине изумительное эхо. Сколько раз я стояла у себя в саду и слышала топот лошадей, несущихся галопом по лесной тропе. До того ясно, что я могла сказать, сколько их, когда они перешли на рысь, ког­да они вовсе остановились, и слышала голоса перек­ликающихся всадников. Точно так же очень многие слышали нас во время историй с Варваром... Отча­янный галоп, вопли: «Берегись!» и «Бога ради, при­держите его!» — все эти звуки словно бы подтверж­дали версию Фреда Ферри, и история распространи­лась по деревне, как лесной пожар.

— А вы застраховались на эту поездку? — осведо­милась одна из наших соседок, глядя на меня, а не на Чарльза, а мисс Уэллингтон, когда новость дос­тигла ее ушей, немедленно навестила нас — в первый раз за несколько недель.

Она так тревожится, сказала она. Если ей за дру­гими хлопотами удалось бы уделить нам побольше времени, то, наверное, она сумела бы уговорить нас отказаться от этой опрометчивой поездки. Но мы ведь знаем, сколько у нее было других тревог... хотя, слава Богу, все уже уладилось.

Нас это очень обрадовало. Когда мисс Уэллинг­тон чем-то поглощена, часто возникают самые неж­данные ситуации. Например, появление в деревне Бэннетов обернулось, в частности, тем, что навестив­ший ее священник обнаружил, что ему некуда пове­сить шляпу. Все восемь колышков на вешалке, обыч­но целомудренно хранящие ее шляпу для работы в саду, шляпу для походов за покупками и непромока­емый капюшон, были увешаны мужскими головны­ми уборами. Фетровые шляпы, кепки, помятый ко­телок... Священник совсем растерялся, не зная, что и подумать, но тут выпорхнула мисс Уэллингтон, сдернула их и умоляюще сказала, чтобы он повесил шляпу где ему угодно,— эти тут просто, чтобы отпу­гивать посторонних.

В том числе явно и Бэннетов. Выяснилось, что в Лондоне у мисс Уэллингтон есть кузина, так у нее на вешалке всегда висит мужская шляпа, чтобы отважи­вать непрошеных гостей, и вдохновленная этим при­мером мисс Уэллингтон, по обыкновению, слегка пе­регнула палку, убедив себя, что восемь мужских го­ловных уборов будут понадежнее. Она купила их на дешевой распродаже, и эффект получился впечатля­ющий. Священник после ее объяснений воспринял это зрелище спокойно, но молочник был просто ошеломлен — как и все прохожие, заглядывавшие случайно в открытую дверь.

Эти головные уборы породили в округе несколько интересных теорий — особенно с тех пор, как мисс Уэллингтон для пущего правдоподобия завела манеру открывать заднюю дверь и через нерегулярные ин­тервалы выкрикивать: «Фрэ-энк!» в сторону сада. Вслед за чем, по утверждению некоторых наблюдате­лей, она тихонько кралась вдоль изгороди, отделяв­шей ее участок от бэннетовского, под покровом су­мерек, держа над головой палку с одной из шляп. Фред Ферри, естественно, клялся, что видел вполне живого мужчину.

— И что ни вечер, то нового,— расписывал он, опираясь на многочисленность шляп.

Хотя никто ему не верил, слухи росли и шири­лись, а потому было приятно узнать, что эту свою маленькую фантазию она исчерпала. То есть нам хо­телось думать, что исчерпала.*

К открытию, что Бэннеты были, по ее выраже­нию, «такие же, как мы», ее через несколько недель привела тревога из-за того, что вопреки деревенско­му этикету она не нанесла им визита. Как, впрочем, и почти все остальные. Во-первых, оба они работали и до вечера отсутствовали, а во-вторых, теперь этот обычай почти забыт, и в-третьих, они, бесспорно, казались странноватыми. Что касается нас, послед­нее, скорее, выглядело причиной для визита, пос­кольку мы сами слывем странными, но мы были за­няты приготовлениями к поездке в Канаду... Как бы то ни было, она дотревожилась до обычного состоя­ния ожидания кары от Всевышнего, если она тут же не сделает того, что должна была сделать. И вот мисс Уэллингтон как-то вечером робко постучала в дверь Бэннетов, держа бутылку своего бузинного вина. Лиз пригласила ее войти, и, когда она увидела шесть че­репах, которые, расположившись полукругом, гре­лись у камина Бэннетов, ее сомнения, сказала она нам с глубочайшей серьезностью, сразу же рассея­лись.

Конечно, сомнения большинства людей только укрепились бы, тем более что каждая черепаха поме­щалась в отдельном шлепанце. Но к мисс Уэллинг­тон это не относилось.

— Милый мальчик с детства обожал черепах,— сообщила она нам в полном восторге.— В детском садике у них жила черепаха в песочнице, и за ней плохо ухаживали, так он еще тогда добился, чтобы ее отдали ему, и стал о ней заботиться. А милая девочка сажает их в шлепанцы, потому что пол каменный. Они забирают их на ночь из вольеры, потому что двое из них простужены... И эти милые дети каждый вечер топят камин, чтобы черепахи не мерзли.

И еще (для точности) потому, что неуемно радо­вались настоящему камину у себя в гостиной: им нравилось смотреть на горящие поленья. До зимы было еще долго, и черепахи служили прекрасным предлогом, хотя, без сомнения, им нравилось тепло. В свой срок их увидели и мы. Веер из шести шле­панцев перед камином, в двух уже спят две малень­кие черепашки, а четыре большие упрямо карабка­ются друг на друга, вытягивая шеи навстречу волнам жара, наверное напоминавшего им карибское солн­це, а Лиз тем временем подогревала молоко для про­стуженной пары.

Добавьте к этому, что Бэннетам не только понра­вилось бузинное вино, но они занялись приготовле­нием собственного... Теперь все свободное от черепах место перед камином занимали булькающие галлон-ные банки и две оплетенные бутыли. Мисс Уэллинг­тон была наверху блаженства. Тим с его бородой, сообщила она нам, выглядит совсем как ее отец на фотографии в ее спальне, где он снят молодым... а я заметила, что красные флорентийские бусы, которые носит Лиз, точь-в-точь такие же, как ее собственные, пусть они и голубые? Да, я заметила. Как заметила сходство их платьев с неясными цветочными узорами с той лишь разницей, что у мисс Уэллингтон они были подлинными двадцатых годов, а Лиз доволь­ствовалась модными копиями. Они могли бы сойти за мать и дочь... а вернее, за племянницу и чудако­ватую тетушку. Корабль мисс Уэллингтон наконец-то прибыл в тихую гавань. Теперь она могла изливать свои заботы на пару птенчиков.

Как и мы. Только у нас их было четыре. Они все еще безмятежно занимали наш гараж вместе с роди­телями, и не было никаких признаков, что они со­бираются его покинуть, а до нашего отъезда остава­лось две недели. Створка гаражных ворот все еще прислонялась к сливе — объект предположений ста­рика Адамса и его приятелей... Хотя, честно говоря, к этому времени на нас свалилось столько бед, что гараж без створки был сущим пустяком.

Начало им за четыре недели до нашего отъезда положила Шебалу, заболев и отказавшись есть. Что само по себе было чем-то неслыханным. За два года жизни она еще ни разу не отворачивалась от мисоч­ки, и обычно ее приходилось изолировать в прихо­жей, пока Сили, неторопливый гурман, доедал свою порцию, не то бы она уписала то, чего он не успел проглотить. В течение дня мы наблюдали, как она чахнет прямо на глазах, подобно героине «Травиаты»: никнет на середине пола, такая хрупкая; томно отво­рачивает голову, когда мы ставим перед ней еду, от­вечает нам слабеньким голоском, означающим, что она вот-вот отойдет в мир иной, но прощает нам нашу Нечуткость... И мы вызвали ветеринара. Нам нельзя рисковать, объяснили мы ему. Если у ее хвори инкубационный период, мы должны знать заранее. Мы же не только не сможем уехать, если она забо­леет, но даже если она успеет поправиться до нашего отъезда, мы не сможем отправить ее в Лоу-Нэп —- это будет опасно для других кошек.

Ничего страшного, заявил он, осмотрев ее. Учи­тывая жару, он готов побиться об заклад, что она либо ловила мух и глотала их, либо съела что-то, засиженное мухами. На всякий случай он сделает ей инъекцию, но это просто временное расстройство желудка. Если это все-таки что-то заразное, то Сил и нам это продемонстрирует очень скоро, добавил он ободряюще. Недели не пройдет.

Четвертая неделя до отъезда ушла на это: наблю­дать за Шебалу, еле удерживаться от вопля радости, когда она наконец томно обнюхала мой палец, сма­занный пастой из лосося... понюхала еще раз, при­нялась с энтузиазмом его облизывать. А тогда перек­лючиться на Сили, ведь речь все-таки могла идти об инфекции, которую Шебалу перенесла легко. В лю­бой момент Сили теперь мог отказаться от еды.

Но не отказался. Если не считать легких заминок, когда он обнаруживал, что, стоит ему направиться к миске, и я оказываюсь рядом. Зачем я веду Себя Так? — снова и снова негодовал он. Неужели я не знаю, что Это ему Мешает? Неужели он не может наслаж­даться рубленым сердцем в Уединении?

К этому времени до отъезда оставалось три неде­ли, и тут тетушка Этель, тетя Чарльза, объявила, что умирает. Ничего необычного. Всякий раз на протя­жении последних двадцати лет, когда кто-то в семье собирался уехать отдохнуть, она непременно решала, что умирает. Хотя обычно не звонила в половине девятого утра и не просила слабеющим голосом дать трубку Чарльзу словно на последнем вздохе.

В панике я кинулась за ним и с трепетом ждала, пока он говорил с ней.

— Тетя, вставьте зубы,— сказал он почти сразу же. (Так вот чем объяснялся этот умирающий старческий голос!) — Нет, вы говорите не с ангелом. Наденьте слуховой аппарат. Нет-нет, иначе я слышал бы пот­рескивание. Наденьте его. НЕМЕДЛЕННО!

Все было хорошо, как подтвердилось, когда уда­лось восстановить более или менее нормальный спо­соб общения. Чарльз сказал, что сейчас же позвонит ее доктору, а она дрожащим голосом возразила, что уже поздно. При самом легком недомогании она сама тут же ему звонила, не рискуя прибегать к посредни­кам. Тем не менее Чарльз позвонил врачу и услышал, что она, вероятнее всего, доживет до ста, а вот он, доктор Картрайт, скончается много раньше,— на этой неделе тетушка Этель уже дважды звонила ему в шесть утра, спрашивая, стоит ли ей за завтраком поесть пшеничных хлопьев или нет.

Вот так прошла третья неделя до отъезда, а когда их осталось две, тут-то все и началось.

Мы уже несколько месяцев пытались арендовать в Канаде туристский автофургон — такой, в котором есть емкость для запаса питьевой воды, и холодиль­ник, и раскладная постель над водительской каби­ной. Но до этих пор все фирмы, с которыми мы связывались, либо уже сдали все автофургоны на весь сезон, либо у них оставались только «люксы», кото­рые сдавались за соответствующую цену. И тут вне­запно пришла телеграмма с предложением неболь­шого автофургона «мазда» на четыре места фирмы в Эдмонтоне, куда у нас были авиабилеты, и — просто чудо в это время года — свободного с середины июля по сентябрь.

Представитель фирмы в Лондоне позвонил нам, и мы тут же все оформили. После чего Чарльз на ра­достях, что ему все-таки не придется спать в прерии под открытым небом, завернувшись в одеяла, отпра­вился вбивать палки для фасоли — десяти-двенадца-тифутовые ветки лещины, вздымающиеся ввысь на­подобие шестов для вигвама. А когда Эрн Бигс осве­домился, почему он не спилил их до обычных шести футов, Чарльз беззаботно просветил его:

— Чтобы подбодрить фасоль. Дать ей цель, к чему стремиться.

Эрн поглядел на ростки фасоли, на высоты, ко­торых им предлагалось достичь, разинул рот, поко­сился на Чарльза и зарысил по дороге к коттеджу старика Адамса.

— Им придется обрывать чертовы стручки с прис­тавной лестницы,— донесся до нас его сомневающийся голос, а Чарльз, мысленно уже за рулем нашего авто­фургона, продолжал блаженно вбивать палки.

И такого блаженства был он исполнен, что на следующий день, когда нам позвонили из канадского посольства и передали приглашение быть гостями го­рода Эдмонтона и принять участие в праздновании Дней Клондайка,— и не могли бы мы сообщить им наши размеры, чтобы нам приготовили костюмы,— Чарльз немедленно проголосовал за то, чтобы при­нять это приглашение.

Впрочем, мы едва ли могли его отклонить, учи­тывая, что спонсором нашей поездки было канадское правительство, но я пережила несколько тревожных минут, прикидывая последствия. Викторианские ко­стюмы, сказали они. Чарльз целых пять дней в вик­торианском цилиндре и фраке, когда его еле удалось принудить облечься во фрак на трехчасовую свадьбу? Да еще, пожалуй, в накрахмаленной рубашке и гал­стуке? И еще трость с золотым набалдашником?

Как Скарлетт О'Хара, я предоставила будущее бу­дущему и согласилась, что, конечно, принять приг­лашение нам следует, а вскоре до дня нашего отъезда осталась неделя. И тут в один вечер тетушка Этель позвонила нам четыре раза: она все больше слабеет, и если больше нас не увидит, то надеется, что мы приятно проведем время. Затем на нас снизошло оза­рение: ласточки по-прежнему явно не намеревались покидать гараж, но мы повесили створку на место и вынули стекло из окна над ней, чтобы они могли улетать и прилетать, как им заблагорассудится. Затем в пять утра Шебалу выпрыгнула из окна нашей спальни, которое я забыла закрыть, но все обо­шлось — видимо, она приземлилась на траву, и, когда я в панике выскочила наружу подобрать ее труп, она беззаботно появилась из задней калитки, весело та­раторя, что День Чудесный и странно, что мы, ос­тальные, так заспались. После чего Чарльз в довер­шение всего нами пережитого проснулся с флюсом.

Однако мы справились. И в назначенный день улетели в Эдмонтон: Чарльз — с запасом пеницилли-новых таблеток (принимать каждые четыре часа), я — с нервами на пределе: а вдруг над Атлантичес­ким океаном его зубу станет хуже? И внезапно мы увидели внизу Гудзонов залив, а затем Северо-Запад­ные территории... бассейн Атабаски, тундру к северу от Эдмонтона, ее торфяники и сотни маленьких озер, которые с нашей высоты казались лужицами... И на­конец сам Эдмонтон: высокие здания, вызолоченные предвечерним солнцем, и дальше на юг — просторы канадских прерий.