"Белый тапир и другие ручные животные" - читать интересную книгу автора (Линдблат Ян)

Тролль из пещеры горного короля

Добиться, чтобы животное, которое росло на иждивении человека, перешло затем к самостоятельной жизни, не просто. Особенно верно это для животных, совсем не общавшихся со своими сородичами. Изнеженные доброжелательным хозяином, они не учатся вовремя распознавать, кто их враг в животном мире, человека привыкают считать неопасным и доброжелательным существом, а это далеко не во всех случаях справедливо. Для совы, как уже говорилось, важен охотничий навык. И тут нельзя полагаться на то, что инстинкт достаточно силен, что рано или поздно птица сама освоит все приемы. Инстинкт легко отмирает, если животному подносят еду «на блюдечке». А еще велика опасность прочного запечатлевания совой человека, после чего она уже не сумеет наладить верный контакт с другими совами и обзавестись семьей.

Моя неясыть Стрикс до конца жизни оставалась отшельницей, хотя вряд ли от этого страдала. Позже, выкармливая серых и длиннохвостых неясытей, ушастых сов, мохноногих и воробьиных сычей, я с самого начала настраивал их на естественный образ жизни, чтобы они сами умели охотиться и устанавливать правильные взаимоотношения с сородичами. Выше говорилось, как важно, на мой взгляд, чтобы совята с самого начала получали нужные звуковые сигналы, ведь без этого они не наладят затем общения с дикими совами. Кормя совят, я имитировал звуки, которыми эта процедура сопровождается в природе. В неволе совы почти всегда молчат; как и наши дети, они не научатся «говорить», если вовремя не будут слышать нужные им «слова». Занимаясь с ними, я с радостью подмечал, как самец длиннохвостой неясыти понемногу начинает издавать свой территориальный сигнал — на чердаке зоологического факультета. Глухое гуканье ушастой совы, словно кто-то дует в бутылку, быстрое и высокое «ку-ку-ку» мохноногого сыча, повторяющееся «хю-хю-хю» сыча-воробья — все эти звуки можно было услышать в конце зимы, как раз в ту пору, когда дикие совы начинают свои предвесенние концерты. Но то было в помещении, а в ту минуту, когда я пишу эту главу в избушке в Даларна, снаружи доносится голос одного из моих давних питомцев. Он сидит на ели возле дупла, где уже не раз устраивал гнездо вместе со своей большеглазой супругой. В этом году мало полевок — хоть бы хватило для пропитания нового выводка мохноногих сычей!

Порой, когда в лесу гуляет ветер или лютует мороз, я спрашиваю себя: насколько велики шансы сов в суровой жизненной лотерее? Успели сычи-воробьи запасти корм, чтобы пересидеть мороз? Как дела у мохноногих сычей, у длиннохвостых неясытей? Но, пожалуй, чаще всего я вспоминаю Миаи…

Вряд ли кому в лесном царстве доводилось видеть тролля красивее, чем Миаи. Серый, под цвет скалы, он был одет в пушистую кофту и теплые гольфы с начесом. На круглой голове загадочно сверкали черные омуты зрачков, обрамленные радужиной цвета морошки, что пестрела на болоте по соседству. Для полного сходства с троллем не хватало только хвоста. Родом это существо было с Аландских островов, где его, как мне сказали, вывели из яйца, снесенного «манным филином» — так называли несчастных птиц, которых охотники брали из гнезд для того, чтобы приманивать на выстрел ворон и ястребов. Привяжут такого беднягу за кол возле помойки или в каком-нибудь другом подходящем месте и палят над его чувствительнейшим ухом по яростно пикирующим вороньим стаям. Но нет худа без добра: эти самые «манные филины» послужили основой для нынешних попыток восстановить численность вида в нашей стране, где филины стали редкостью. Возможно, их потомки и вернут себе леса, «очищенные» от филинов рьяными, но ничего не смыслящими в устройстве природы охотниками.

Я назвал Миаи по мягкому, с пришепетыванием звуку, которым он встречал меня. Этот сигнал издают маленькие совята, когда просят еду у матери. Так как я в то время занимался съемками у гнезда филинов в Хельсингланде и вел наблюдения над еще одним гнездом в Эстеръётланде, мне не составляло труда, используя только что подслушанные «выражения» взрослых филинов, разговаривать с малышом на его собственном языке. Подходя к клетке, я имитировал похожее на человеческий крик низкое уханье самца и сам же отвечал более тонким голосом самки. После «уо» я издавал громкое «веэв» — так самка требует пищи, и птенцы тут же вступали со своим шипящим «миаи». Эти разговоры были очень важны для голосового развития моего филина. Тогда я еще не знал, что он мальчик, больше того, из-за крупных размеров считал его девочкой. Ведь у сов, как и у ястребов, орлов и других пернатых хищников, самка всегда крупнее.

Я написал: «Подходя к клетке». Возможно, это плохо вяжется с моими собственными утверждениями, что клетка — неподходящая обитель для диких птиц. Но в этом случае у меня не было выбора. Каждое лето я держал сов разных видов и разных размеров. Выпусти я всех на волю на острове, мохноногих и воробьиных сычей быстро не стало бы: серая неясыть и ушастая сова не брезгуют своими меньшими братьями. Так что клетки играли защитную роль, тем более что по соседству обитал тетеревятник, который не прочь закусить мохноногим сычом. Наконец, поскольку моим подопытным пернатым предстояло часть времени жить в помещениях зоологического факультета, им с самого начала надо было привыкать к ограниченному пространству. Да и клетки были не такие, в каких канареек держат. Одна — шесть на одиннадцать метров, другая — примерно шесть на шесть. И мои питомцы обычно попадали туда вскоре после того, как поднимались на крыло, а потому не рвались на волю так, как рвалась бы взрослая дикая птица.

Когда Миаи в конце мая прибыл в Стокгольм, он был уже совсем ручной; более ручного филина и совы вообще я не видел ни до, ни после. Выше я писал, что лучший способ завоевать доверие птицы, породниться с ней — кормить изо рта. Именно так поступает мама-филин, потчуя детей отборной крысой с ближайшей помойки, однако есть границы, которые я не могу переступить, хотя мои друзья полагают иначе. Самое большое, на что я способен, выступая в роли пернатого родителя, — зажать губами и предложить зарянке извивающегося «мучного червя». Миаи и другие совы получали свой хлеб насущный у меня из рук; правда, при этом я держал полевок и мышей около самого лица. Подменял я маму-сову и как источник тепла. Совята рано являются на свет, вероятно, чтобы успеть за лето натренировать для охоты свой сложный зрительно-слуховой аппарат, и они достаточно хорошо одеты, легко переносят апрельские и майские ночные холода, однако любят греться сами и погреть младших сестер и братьев. В лесах под Хедемура, наблюдая из укрытия выводок болотных совят, я однажды видел, как старшая сестра с наступлением вечерней прохлады подобрала под себя малышей. Трогательная картина… Обмен теплом — мостик между особями, между мамой-совой и совятами, и, занимаясь своими птенцами, я это учитывал. Надену толстый серый свитер, лягу на спину, посажу совят себе на грудь и прикрою руками. Они распластывались на мне и явно блаженствовали. А когда сова блаженствует, она забывает про время, так что от меня требовалось изрядное терпение, чтобы сохранять описанную позу, пока совята получали свою дозу контакта. Для Миаи было верхом наслаждения разлечься на свитере, пощипывать меня за нос уже довольно грозным клювом и платить дань Морфею — за мой счет. Чуть пошевельнешься — открывает свои бездонные очи и устремляет на тебя по-ректорски строгий взгляд, который, кажется, проникает в сокровенные тайники твоей души.

Он не сразу научился летать, а до тех пор мы с ним прогуливались среди скал Каменного острова. Я старался с самого начала приучать его к подходящей для гнездовья местности, ведь со временем он станет сам себе хозяин, будет ухать в своем горном замке, встретит подругу жизни и выкормит не один выводок тролликов… Он и впрямь был удивительно похож на тролля, когда ковылял следом за мной и карабкался вверх по камням, цепляясь жилистыми «руками», на которых пух постепенно сменялся перьями.

В один прекрасный день, после многих попыток, неуклюжих прыжков и потешных кувырков он поднялся на крыло! И сразу пролетел изрядный путь. Над озером, над лесом, против ветра до гор на другом берегу. Вороны и сойки тотчас разбушевались и обрушили свою ярость на кровного врага. Где-то вскричала испуганная неясыть — вероятно, Стрикс, — а я стоял и думал, куда занесет моего Миаи. Отыскать филина среди мшистых валунов на горном склоне или в лесу очень трудно, камуфляж у него отменный… Я провожал Миаи взглядом сколько мог, но в конце концов потерял. Кто найдет его первым, я или лиса? Вся надежда была на ворон — они не оставят в покое столь благодарную мишень для своих выпадов. Было похоже, что Миаи опустился на горный склон к востоку от озера. Я бросился было к лодке, но тут передвижной вороний секстет — или октет — вдруг прибавил громкость. А затем высоко в голубом небе показался и филин, окруженный сварливыми воронами. Рядом с ними он выглядел великаном, и странно было видеть, как он, приземлившись у моих ног, словно съежился и снова стал тем же вихрастым мальчуганом, каким я привык его видеть. Тем же, да не совсем: в его взгляде появилось нечто новое — присущее взрослому филину чувство собственного достоинства.

Больше всего у филина чаруют глаза. Взгляд взрослой птицы, даже самой ручной, может испугать своей дикостью. Когда Миаи, проведя несколько месяцев в народном парке Эскильстуны в обществе пары американских филинов Bubo virginianus, в разгар зимы переселился в квартиру моих родителей, глаза его приобрели еще более дьявольский блеск. При виде столь свирепого взгляда мне даже почудилось, что Миаи забыл своего кормильца, своего «папу». Но нет, хоть глаза и казались ужасными, сам он оставался таким же «родным», как прежде. Я почесал ему кожу в ушах и около глаз. Прищурясь, он тихо пощипывал мне пальцы. Мои ласки были ему явно по душе. Словом, Миаи нисколько не переменился. Ко мне.

У мамы его взгляд тоже вызвал оторопь, тогда я решил доказать ей, что он совсем ручной. Протянул руку и дал филину подержать мощным клювом один палец. Мама робко последовала моему примеру — и с криком отдернула руку, не без труда вырвав из «клещей» окровавленный палец. Для Миаи только я был филином, он только меня признавал своим. Больше того, он запечатлел меня настолько, что в его представлении я олицетворял спутницу жизни! Это привело потом к немалым затруднениям. О них рассказано в книге «Совиные дебри», а здесь скажу только, что, как мы ни старались заставить Миаи и самку — бывшего «манного филина» — вывести птенцов под наблюдением исследователей, наши тщательно разработанные планы сорвались по несколько неожиданной причине: оба филина считали меня подходящим партнером! Необычный вариант любви втроем.

Миаи прожил у меня три года. Самка два года откладывала яйца, однако Миаи так и не познал радости отцовства в неволе. Дело в том, что сова, как и курица, может откладывать неоплодотворенные яйца. В конце концов я выпустил его на свободу, причем постарался выбрать место получше. Это была одна из гор центральной Швеции, здесь много лет гнездились филины, но затем старый самец невесть почему погиб. Выпустив Миаи, я потом нарочно не вызывал его. Во-первых, перед тем я понемногу отучал его от людей, во-вторых, услышав чье-то «уо», он мог решить, что здесь живет другой филин, и улететь.

Как сложилась его судьба? Точно не знаю, но могу заверить, что охотиться он умел. Через четыре года после нашей разлуки мне рассказали, что километрах в десяти от «моей» горы люди слышали уханье на редкость бесстрашного филина. Надеюсь, что это Миаи, и предвкушаю возможность осторожно подобраться к горе, но так, чтобы не помешать ее обитателям. Ведь после долгого перерыва на гору вернулись тролли! Мартовскими ночами звучит их жуткий дуэт, исполняется причудливый танец — часть брачного ритуала. Если не приключилось какой-либо беды, то сейчас, в мае, должны были появиться большеглазые троллики. Вот бы знать наверное, что папа-тролль — тот самый озорник, который некогда лежал на моем старом свитере и щипал меня за нос! А впрочем, кто бы ни был отцом семейства, желаю родителям и их малышам всяческого благополучия.