"Мальчик А" - читать интересную книгу автора (Тригелл Джонатан)

U как в Uncle Дядя Терри

Терри просыпается с тяжким стоном. Алкоголь — это зло и проклятие, что-то такое из Дантова Ада. Чем больше пьешь, тем больше хочется пить — и все равно чувствуешь жажду. Это более изощренная пытка, чем тягать камни на гору. Он шарит рукой по столику у кровати в надежде найти там стакан с водой. Но ничего не находит и только потом вспоминает, что стакана там нет, потому что вчера он его не поставил. Забыл. Он чувствует, что уже рассвело, но пока не открывает глаза. Хочется отложить пробуждение хотя бы на пару секунд. Но будильник трезвонит, как сумасшедший. И какое, спрашивается, удовольствие лежать в постели, если этот противный пронзительный писк отдается в мозгах убийственным эхом? Он бы бросил в проклятую штуку тапком или чем-нибудь потяжелее, но будильник стоит на столе у компьютера. А в компьютере — важные файлы. Вся жизнь Джека в электронных документах. Так что с машиной следует обходиться бережно.

Он слышит, как сын гремит посудой на кухне. Может, снова готовит ему завтрак. Сын изменился с тех пор, как переехал сюда. Хотя, может быть, он изменился уже давно, но Терри это заметил только сейчас, когда они стали жить вместе и проводить больше времени друг с другом. Раньше Зеб был необщительным и угрюмым, к нему было не подступиться. На следующий год ему исполняется двадцать семь, Терри все правильно подсчитал. А самому Терри, стало быть, сколько? Он с трудом разлепляет глаза, кое-как поднимается и идет к зеркалу. Не самая удачная мысль.

Он как-то раз слышал по Радио-4, что Мик Джаггер взбесился, когда его фотографию опубликовали на обложке журнала «Saga». Терри пытается выковырять желтую слизь из уголков глаз — отекших и красных, как у блудхаунда. Если бы он выглядел так же бодро, как Джаггер, он бы не стал беспокоиться насчет своих опубликованных фотографий. В последнее время он себя чувствует таким же помятым и сморщенным, как яйца Кейта Ричардса.

— Завтрак готов, — кричит Зеб из кухни. — Придешь сюда? Или тебе принести в постель?

— Сейчас приду, — хрипит Терри в ответ.

Завтрак в постель. Зебеди и вправду взрослеет. На это ушло целых двадцать пять лет, но сын все-таки вырос. «Зебеди». Да, нельзя винить мальчика, что тот обиделся на родителей, выбравших ему такое имечко. Хотя назвали его в честь злого волшебника из «Волшебной карусели», а не в честь библейского персонажа. Тогда были совсем другие времена. Надо было назвать его Беном, в честь мистера Бена[36]. Это имя ему бы подошло: судя по тому, сколько работ он успел сменить.

Терри надевает халат и идет на кухню. Зебеди улыбается и салютует ему деревянной лопаточкой.

— Ты как, папа? Нормально? — интересуется он. — Мы вчера очень даже неплохо уговорили бутылочку виски.

На нем спортивная рубашка от Фреда Пери; тесные рукава подчеркивают рельеф мышц, вполне вероятно, наращенных на стероидах. Видимо, старина Фред снова в моде, думает Терри, раз Зеб его носит. Похоже, на всем, что он носит, стоит чье-то имя: Томми Хилфингер, Ральф Лорен, Донна Каран, Серджио Таччини. Сам Терри, когда был маленьким, тоже носил одежду с чужими именами — с именами прежних владельцев, написанными на бирках, нашитых с изнанки у ворота. Забавно, но он никогда не стремился иметь много денег, в отличие от многих тогдашних его друзей. Есть деньги — классно. Нет — не беда. Деньги — это всего лишь метафора, просто средство добыть то, что нужно, так что деньги, конечно, нужны, но не как самоцель; они не имеют действительной стоимости. Когда они новые, режут пальцы, когда они старые — воняют, так Терри всегда говорил о деньгах. А вот у Зеба подход совершенно другой. В этом смысле они очень разные.

Зебеди аккуратно перекладывает яйцо, две колбаски и два кусочка бекона с большой сковородки на тарелку Терри, па которой уже лежит горка поджаренных помидоров. Потом Зеб возвращает сковородку на плиту и выбивает туда еще два яйца, уже для себя. Терри садится за стол, смотрит на гору еды на тарелке. Его немного подташнивает, но он знает, что горячий и жирный завтрак приведет его в чувство. Или когда-нибудь отзовется тромбозом сосудов. Сыну-то хорошо: наверняка он сегодня пойдет в спортзал, и к обеду все съеденные калории превратятся в мышцы. Сегодня Зеб даже преодолел свое подозрительное отношение ко всяким соусам и приправам, и Терри выдавливает на тарелку кетчуп — яркое пятно цвета посреди мертвых продуктов мясоперерабатывающего комбината. На крышке, с внутренней стороны, рыжеет колечко засохшего соуса. Терри сдирает его ногтем и тут же жалеет об этом, потому что не знает, куда его теперь положить. В конце концов, он вытирает палец о халат; все равно халат нужно стирать. Зеб ставит перед ним чашку с кофе, и Терри говорит: «Спасибо» — и берет нож и вилку, как будто только и ждал, чтобы этот последний кусочек паззла встал па место. А теперь можно и приступать к завтраку. Он подцепляет на вилку кусок помидора, макает его в кетчуп и только потом понимает, как это абсурдно. Впрочем, с кетчупом все вкуснее. Даже, как выясняется, помидоры.

Потом Терри минут пять, наверное, ищет свой галстук и находит его на крючке на дверце шкафа, неразвязанным со вчера. Надевает его через голову, затягивает узел и подправляет сам галстук, чтобы тот лежал более-менее ровно. У Терри есть и другие галстуки, но к ним не прицеплено удостоверение. Он сгребает со столика в коридоре горсть мелочи, ссыпает ее в карман, кричит «до свидания» и берет кошелек и ключи. Радует только одно: что сегодня пятница.

Машина заводится лишь со второго раза. Мотор ревет, как сумасшедший, когда Терри после первой неудачной попытки со всей дури давит на педаль газа. Ему пришлось подключить все свои связи, чтобы его перевели в Манчестер, на работу в другую колонию для несовершеннолетних преступников. Поближе к Джеку, к своему подопечному. Пока что все хорошо. Все идет без сучка и задоринки. И Терри вовсе не хочется, чтобы сегодняшний день ознаменовался первым проколом. Он мог бы поклясться, что Зебеди пытается сделать из него законченного алкоголика. Слишком часто они напиваются с сыном на пару. А в последнее время — все чаще и чаще. Хотя, с другой стороны, это действительно здорово: проводить больше времени с сыном. Раньше такой возможности не было. Хотя он всегда любил Зеба, всегда. Он безотчетно касается медальона, спрятанного под рубашкой. Медальон раскрывается на две половинки, и там внутри вставлены две крошечные фотографии: Зеб совсем маленький, меньше года, и Зеб-подросток. Эта последняя фотография сделана незадолго до развода. С тех пор Терри и носит его, не снимая. Медальон с фотографиями сына. Зебеди, понятное дело, ничего об этом не знает. И никогда не узнает. Потому что он точно решит, что его папа — сентиментальный старый дурак. Нет. Не такие у них отношения.

Выезжая из своего переулка на большую улицу, Терри включает радио. Утро, самый час пик. Он еще не опаздывает на работу, но уже близко к тому. Самочувствие по-прежнему далеко не идеальное, тем более, когда у тебя впереди — целый день общения с трудными детьми; но аспирин и плотный горячий завтрак уже потихонечку начинают действовать. Терри останавливается на светофоре, рядом с автобусной остановкой. На остановке две девочки ждут автобуса. Судя по виду, студентки. Может быть, из художественного института — обе в брюках клеш.

Когда-то Терри тоже носил клеши, и тогда это значило очень многое: это был знак, заявление о своем мировоззрении и отношении к жизни, а не просто модный фасон. Времена изменились. Теперь всем на все наплевать. Где демонстрации? Где марши протеста? Неужели никто не заметил, что мир стал хуже, гораздо хуже?

В салон залетела муха. Видимо, еще с вечера. По идее, она давно должна была умереть, или впасть в спячку, или что они делают, мухи. Хотя, может, она и впадала в спячку, а потом снова проснулась, когда Терри включил обогрев. Она вяло летает по всей машине, бьется о стекла и жужжит, и жужжит, и жужжит. Терри морщится. Голова гудит и без того. Муха большая, черная с синим отливом. И очень громкая. Она подлетает к его лицу, и Терри раздраженно отмахивается. При этом он заезжает на соседнюю полосу и едва не врезается в джип. Водитель джипа пытается избежать столкновения, но с другой стороны — тротуар, где люди, и ему приходится снова выруливать на середину дорога. Бабах! Терри резко бросает вперед. Если бы не ремень, он бы точно ударился грудью о руль.

Черт. И кто виноват? Он первым выехал не на свою полосу, но это не он врезался в джип. Джип врезался в него. Скорость была небольшая, так что можно надеяться, что машины побились не сильно. Терри выходит наружу, и муха вылетает следом. С джипом вроде бы все в порядке; спасибо массивным стальным боковым протекторам, не особенно тщательно замаскированным под ступеньки. Зато левое переднее крыло верной Терриной «Сьерры» смято, как лист фольги. Водитель джипа тоже выходит, осматривает свой «Чероки» и улыбается, довольный, что с машиной ничего не случилось. Он молодой и высокий, в темпом костюме в узкую белую полоску. И уже начинает лысеть. Кто-то бибикает им из плотного потока проезжающих мимо машин. Водитель джипа, не глядя в ту сторону, поднимает вверх руку, выставив средний палец. Однако он предлагает Терри отъехать к обочине, чтобы обсудить детали. Речь у него очень правильная; так говорят выпускники привилегированных частных школ.

Терри пытается подправить крыло, врезавшееся в шину. Но у него ничего не выходит, зря только руки испачкал. Он выпрямляется, смотрит по сторонам: куда молодой человек отогнал джип. И выясняется, что пока Терри возился с помятым крылом, тот парень просто уехал. Водители проезжающих мимо машин раздраженно сигналят — побитая «Сьерра» мешает проезду.

— По-вашему, я тут нарочно стою? — кричит Терри, ни к кому конкретно не обращаясь.

В конце концов, кто-то из нетерпеливых водителей все-таки уступает ему дорогу, и Терри удается подъехать к обочине. Хорошо еще, что у него задний привод. Потому что левое переднее колесо крутится с большим трудом, оставляя на асфальте черный след от резины. И судя по звуку мотора, он может сдохнуть в любую минуту.

Терри звонит на работу, чтобы предупредить, что он опоздает. Это значит, что сегодня он уже не сможет как следует пообщаться со всеми своими мальчишками. Но делать нечего. Еще раз извинившись, Терри вешает трубку и тут же звонит в Автомобильную ассоциацию, просит прислать эвакуатор. Может быть, и хорошо, что водитель джипа уехал. Если бы они начали разбираться, кто виноват, пришлось бы вызвать полицию. Их обоих проверили бы на наличие алкоголя в крови, а вполне вероятно, что после вчерашнего содержание алкоголя в крови у Терри все еще превышает допустимый предел. Терри умеет во всем находить свои плюсы.

В ожидании своей кавалерии, которая, как всем известно, непременно придет и спасет — в данном случае в качестве кавалерии выступит канареечно-желтый фургон скорой технической помощи, — Терри пытается сообразить, стоит ли тратиться па ремонт старенькой «Сьерры», или купить новую выйдет дешевле. Он даже не помнит, сколько лет на ней ездит. Эта машина была у него уже тогда, когда Джек сидел в колонии для малолетних преступников. Да, точно. Потом, когда Джека перевели во взрослую тюрьму, он каждый раз спрашивал, когда Терри его навещал, как поживает старушка «Сьерра».

— Как твой мотор, Терри? Еще фурычит? — говорил он обычно. Когда Терри с ним познакомился, он говорил, как мальчишка из Байкер-Гроув. Но Терри уже тогда понял, что это не просто какой-нибудь очередной отморозок с рабочей окраины. Было в нем что-то такое… не сказать, чтобы что-то особенное, по все же. А потом у Джека, который тогда еще не был Джеком, умерла мама, и в этот день все изменилось. Терри хорошо помнит, как он сидел на кровати Джека, прижимая к себе этого жалкого, некрасивого, никому не нужного и всеми презираемого ребенка, и вдруг понял, что сможет его полюбить.

И после этого он как бы принял на себя ответственность за мальчика. Не по долгу службы, а по зову сердца. Тем более что остальные сотрудники колонии не особенно с ним занимались. Не потому, что они были злыми, жестокими или черствыми, просто им, кажется, было все равно. За исключением, может быть, того второго психолога. Элизабет как ее там… Терри не помнит фамилию. Она была единственной, кто и вправду пытался как-то помочь. Во всяком случае, Терри так показалось. Именно благодаря се рекомендациям Терри потом разрешили видеться с Джеком, когда того перевели во взрослую тюрьму. Если бы не эти рекомендации, получить разрешение было бы гораздо сложнее. И она помогла мальчику совершить прорыв. Это так называлось: прорыв. Многим уже начинало казаться, что он действительно невиновен, ведь он так упорно отрицал свою вину, но Элизабет помогла ему разобраться в себе, преодолеть внутренние барьеры и честно признаться в содеянном.

Что он сделал? Действительно страшную вещь, ужасную. Немыслимую. Но он тогда был ребенком. Разве может невинный ребенок убить человека? Человеческий разум просто ис в состоянии осознать, что такое бывает. Потому что так не должно быть. И если что-то подобное случается, человеческий разум не желает с этим смириться. Тем более, когда люди видят в газетах портреты девочки, которая была почти ангелом еще при жизни. Говорят, что хорошие люди умирают молодыми. А можно сказать по-другому: умирают хорошими только те, кто умирает молодым. Анджела Мильтон умерла слишком рано. Она не просто хорошая. Она совершенство. Великомученица современного общества. Подтверждение нашей полной несостоятельности. Хотя история человечества дает все основания предположить, что мы всегда были несостоятельными как люди. Ее глаза, глаза мертвой девочки, безмолвно кричали с первых полос всех газет: «Не сажайте их в тюрьму. Пусть их повесят». И одного из них таки повесили. Ей было всего десять лет, но она выглядела на двенадцать, и уже очень скоро ей исполнилось бы шестнадцать, но об этом никто не говорил. «Ангел, который мог бы стать фотомоделью», — писали о ней «Star» и «Sun», рьяные поборники прав женщин.

Будь Джек моложе на девять месяцев, его бы признали невиновным. Вот так все просто. Чем определяется мера вины и ответственности за убийство? Почему никто не призвал ЦРУ к ответу за то, что они хладнокровно прикончили Че, человека, который мог бы реально изменить мир? Почему это считалось вполне допустимым? Как и убийство невинных людей в Чили, Аргентине, Восточном Тиморе, Никарагуа, Конго, Сальвадоре, Гаити, Гватемале, Турции, Бразилии и Филиппинах. Массовые убийства с политической подоплекой, сообщения о которых даже не всегда проходили в газетах. Преступления, совершаемые наемниками, которые убивают за деньги, почему-то считаются менее тяжкими, чем преступления, совершенные в порыве бесстыдной животной жестокости.

Терри знакомы такие порывы: извращенное желание обидеть, сделать по-настоящему больно. Наверное, такое бывает со всеми. Он хорошо помнит, как в детстве ему приходилось прикусывать зубами язык, чтобы не закричать на весь школьный автобус: «Вы все мудаки и уроды» — в лицо этим богатеньким маменькиным сынкам, сытым, счастливым, беспомощным недоумкам. Да и потом, уже будучи взрослым, когда он узнал об измене жены, он едва смог сдержаться, чтобы не взять ее силой. Да, изнасиловать. Не потому что он вдруг воспылал к ней безудержной страстью, а чтобы показать ей, что он еще кое-что может, чтобы она перестала вот так ухмыляться. Но значит ли это, что он плохой? Плохой человек — это тот, кто совершает плохие поступки. А если ты понимаешь, что хорошо, а что плохо, и стараешься хотя бы не делать плохо — значит ли это, что ты хороший? И если хорошие люди — это те, кто не делает ничего плохого, значит, те, кого мы называем плохими, они не хуже, чем мы — они просто слабее. И если понятие «доброта» вообще что-то значит, прежде всего это значит, что сильные должны помогать слабым. Таково убеждение Терри.

Зебеди — он сильный. То есть действительно сильный. У него такие огромные руки. С такими руками разорвать человека на две половинки — раз плюнуть. Разбитую «Сьерру» благополучно отбуксировали в гараж, и Терри решил заглянуть домой, раз уж он все равно вернулся. Зеб пылесосит компьютер. Терри не раз ему говорил, чтобы он не трогал компьютер. Но он не ругается. Просто не может ругаться. Зеб сейчас такой потешный, голый по пояс, с этим пылесосом — прямо Арнольд Шварценеггер в роли прилежной домохозяйки. Даже язык высунул от усердия. Похоже, он и вправду старается, чтобы теперь все было хорошо. За все то, что было плохого в прошлом. Столько времени потрачено зря. Почему так бывает? Ну, почему?