Александр МАТЛИН О ПОЛЬЗЕ РУССКОГО ЯЗЫКА

Дамы и господа, позвольте вас спросить: ваш ребёнок говорит по-русски? Подозреваю, что ваш ответ мне известен заранее:

— Ой, лучше не спрашивайте!

Я вам сочувствую. Я знаю, что это болезненный вопрос. Дети иммигрантов не говорят на языке родителей. Не хотят говорить или не могут говорить — кто их знает? Что поделаешь, их родной язык — английский. Самый родной. Роднее некуда.

Впрочем, не все родители от этого страдают. Многим всё равно. Некоторые даже гордятся:

— Мой Джончик вообще по-русски не говорит! Только по-английски!

Я знал родителей Джончика. Между собой они говорили по-русски, но к своим детям обращались по-английски. Чтоб детям понятнее было. И заодно — чтоб было, чем гордиться. Удивительно, но, как выяснилось впоследствии, какой-то рудиментарный запас русских слов всё равно оседал в незамутнённом сознании Джончика.

Всё это было давно. Тогда, во времена нашего знакомства Джон только закончил колледж и нашёл свою первую работу в Канаде, в городе Калгари. И там он впервые пожалел, что не научился от своих родителей говорить по-русски. Вот как это случилось.

В 1988-ом году в Калгари проходила 15-ая международная зимняя олимпиада. Весь мир съехался в Канаду, чтобы прикоснуться к этому знаменательному событию. Люди платили бешеные деньги за то, чтобы попасть на стадион и посмотреть на лучших лыжников или конькобежцев мира. А Джону никуда не надо было ехать: он был уже там, в гуще мировых свершений. Но, увы, денег у него не было. Не только бешеных, но и самых обычных, банальных денег. И ему было очень обидно, что он не увидит лучших лыжников и конькобежцев мира.

И тут Джончик проявил свою природную находчивость. Он сообразил, что при таком страшном количестве иностранцев, собравшихся в Калгари, им требуется такое же страшное количество переводчиков. Он пришёл в административный офис олимпиады и предложил свои услуги в качестве русско-английского переводчика.

Конечно, если бы его мама или папа узнали об этом, они бы умерли от смеха. Но в олимпийском офисе людям было не до смеха. Им по-зарез нужны были переводчики. К тому времени в Калгари было уже довольно много иммигрантов их Советского Союза, которые прекрасно знали русский язык. Но в олимпийском офисе этого не могли оценить. Они не понимали по-русски, зато слышали, как плохо иммигранты говорят по-английски.

И они наняли Джончика, который замечательно говорил по-английски. Они считали, что человек, который так хорошо говорит по-английски, должен так же хорошо говорить по-русски. Они не знали, что его недюжиный русский словарный запас был буквальным, то-есть не превышал дюжины слов.

Джончик был счастлив, не подозревая, на что его обрекла собственная находчивость. Его прикомандировали к советской женской команде то ли лыжниц или конькобежек. Эти доблестные атлетки почему-то часто болели, а когда не болели, то ходили по магазинам. И у Джона не оставалось времени смотреть олимпиаду. Он должен был их всегда сопровождать — или в больницу, или в магазин.

Однажды у одной спортсменки начались какие-то неприятности по женской линии. То ли преждевременное кровотечение, то ли, наоборот, задержка. Поехал Джон с ней в больницу. Врач эту бедную спортсменку осмотрел и спрашивает, разумеется по-английски:

— Когда у вас последний раз была менструация?

Бедный Джон, конечно, понятия не имеет, как выразить этот интимный вопрос по-русски. Он говорит:

— У тебя… это…

И хочет показать жестом, что именно. Но неудобно.

— У тебя, — говорит, — это… знаешь, что у тебя бывает раз в месяц?

Спортсменка попалась догадливая.

— Знаю, — говорит. — Зарплата.

— Да, — говорит Джон, поскольку слова "зарплата" он тоже не знает. — Это самое, — говорит. — Когда было?

Спортсменка, конечно, не понимает, почему врач её зарплатой интересуется. Но начинает подозревать: не иначе, как заставят платить. У них тут так — капитализм. И ей уже не до её женских проблем. Надо ноги уносить. Она говорит:

— Зарплату нам в этом месяце ещё не выдавали, так что платить мне нечем. И вообще это неправильно — брать с людей деньги за лечение. У нас вот, при социализме, нет такого безобразия. У нас медицина совершенно бесплатная.

Из всего этого Джончик понял только два слова — "социализм" и "нет". Он напряг воображение и перевёл так:

— У них при социализме менструации не бывает.

Врач несколько удивился. Но он был человеком либеральных взглядов, и заявление советской спортсменки ещё более укрепило его убеждение в преимуществе социалистической системы.

Спортсменка, со своей стороны, была так напугана перспективой платить, что её болезнь сразу прошла. На следующий день она уже выступала на соревнованиях и показала хорошие результаты.

Но Джон этого не видел. Как раз в это время у другой спортсменки заболел живот, и её тоже пришлось везти в больницу. Врач теперь попался другой, но, как и прежний, задаёт вопросы. Мало того, что по-английски, но ещё и совершенно неприличные вопросы:

— У вас, — говорит, — есть боли при испражнении?

Тут бедного Джона прямо потом прошибло. Откуда он знает, как этакую гадость по-русски выразить? Помучился Джон с минуту и, в конце-концов, вспомнил одно русское слово, которое папа с мамой употребляли, когда сердились друг на друга. Говорит:

— Тебе болит, когда говно идёт?

Спортсменка краснеет, но вопроса не понимает. Откуда идёт? Куда идёт? И как оно вообще может ходить? А врач тут уже задаёт следующий вопрос: нет ли у этой спортсменки жидкого стула? Поноса, попросту говоря. Это врачу, может, попросту, а бедному Джону совсем не так просто выразить такую коварную мысль по-русски. Он опять напряг воображение и говорит:

— Говно вода?

Спортсменка совсем сникла от этих паршивых вопросов, но всё равно не понимает, чего от неё хотят. Тогда Джон пускается на хитрость, и, манипулируя теми же двумя словами, ставит вопрос по-другому:

— Вода говно?

Спортсменка, наконец, думает, что поняла вопрос, и говорит:

— Да, — говорит, — вода здесь действительно неважная. Не иначе, как от неё все неприятности.

Джон, конечно, опять недопонял. Вернее, он ничего не понял, кроме слова "да". Так он и перевёл. И кроме того, ещё от себя добавил, чтобы убедительнее звучало:

— Да, стул у неё никуда не годится. Смотреть не на что. Прямо дерьмо какое-то, а не стул.

Я уж не знаю, какое лечение назначил доктор этой пациентке на основании Джонова перевода, но она, как не странно, вскоре поправилась, порозовела лицом и вполне удачно выступила на соревнованиях, не посрамив честь своей родины.

В магазинах Джон тоже, конечно, мучился с этими надоедливыми спортсменками, но не так сильно, как в больнице. В магазинах он приучил их, а заодно и сам научился выражать жестами такие тонкие понятия, как размер, цена, цвет и даже оттенок. И они остались вполне довольны друг другом. Вернувшись домой, спортсменки всем рассказывали, какой у них был красивый и высоко квалифицированный переводчик-канадец.

А у Джона, представьте, от шока, вызванного этими олимпийскими мучениями, проснулся интерес к языку своих родителей. Он начал с того, что выучил, как по-русски будет "менструация", что, к его удивлению, оказалось совсем не трудно. Это его воодушевило, и дело пошло дальше. Говорят, теперь он заведует кафедрой русского языка то ли в Гарварде, то ли в Стэнфорде.

New Jersey

March 2007