"Три мешка сорной пшеницы" - читать интересную книгу автора (Тендряков Владимир Федорович)20Вера убежала за фельдшерицей. На крыльце выли собаки. Бахтьяров сидел возле койки Кистерева — локти в стороны, руки в колени. Женька топтался у него за спиной. Кистерев пришел в себя, лицо стало, как в прошлый раз, из бледного до зелени воспаленно–розовым, лоснилось от пота. Он лежал и глядел в потолок мутными глазами. Выли собаки на улице. — Иван… — позвал Кистерев тихо, почти одним дыханием. — Что, Сережа? — склонился Бахтьяров. — Иван… помнишь… элитные поля за Звонцовом? — Лежи, брат, лежи. Не трать сил. — Колосья на них… на ладони не помещались… — Еще будет расти такой хлеб у нас! Будет, Серега! Молчание. Выли на улице собаки. — Без меня… — шелестел шепот. — Нет уж, держись до победы. Не смей сдавать. — Иван… ведь получился бы из меня агроном, если б… не война! — Из тебя я, Серега, тогда хотел не простого агронома — метил вместо себя двинуть. Думал: сам на пенсию — директором совхоза тебя оставлю. И больной слабо пошевелился: — Хотел тут в колхоз… председателем… Но где… бегать по полям…, Вот в сельсовете… должность кабинетная… — Молчи. Я буду вспоминать, а ты слушай… Помнишь, как в школу к вам пришел, рассказывал, что такое элита? — Хлебный жемчуг… — Рассказываю, а сам приглядываюсь: деревенские парнишки — волосня кудельная, носы от солнца облезли, рубахи латаные. Среди них один — ростом мал, но, видать по всему, гвоздь, не хватай голой рукой — уколешься. И вопросы задает дельные, и в глазах интерес. Вот, думаю, кого надо выманить на селекционную работу… — Как давно… — Да не так уж и давно по времени — восемь лет. Только годы–то уж очень крупны, из них четыре военных — эпоха… Черт! Что это твои собаки так закатываются? Под такую музыку и здоровый сляжет. — Боятся — помру… — Сергей, держись! Мир скоро. — Не будет мира… — Будет! В дверь стучится! — Мир? Пока божеумовы живы?… — Божеумовы истории не остановят. Собаки на минуту перестали выть. На крыльце раздались шаги. Это Вера привела фельдшерицу. В тесной комнатушке пятерым не пошевелиться. Женька вышел, чтоб не мешать. За окном на дворе стояла лошадь, на которой Женька приехал из Княжицы. Чалкин с Божеумовым за закрытой дверью в кабинете что-то сердито бубнят между собой. Скорей всего обсуждают его, Женьку. С ними связан, числится в одной бригаде, вместе придется возвращаться обратно в свой район. А там–то Чалкин и Божеумов хозяева… В их глазах он, Женька, — предатель. А для Кистерева и Бахтьярова он — приезжий, временный, собственно, тоже чужой. Дремлет на морозе лошадь за окном. Воют собаки. Вернуться в Княжицу?… Ужо простился. Там–то он и вовсе теперь не нужен. Не нужен и Вере… Женька никогда в жизни еще не был одиноким. До войны — какое одиночество у мальчишки. Дома — отец с матерью, улица полна товарищей… На фронте… Там и днем, и ночью с людьми: спишь под одной плащ–палаткой, ешь из одного котелка, даже если вылезешь на порыв линии один в открытое поле, под пули, под рвущиеся мины, то знаешь — о тебе сейчас думают, на тебя рассчитывают, твоего возвращения ждут. Сейчас словно подвешен в воздухе — все рядом и все в стороне. Куда девать себя? К кому приткнуться? И собаки воют, выматывают душу. Проскрипели половицы, кто–то встал за спиной. Заставил себя обернуться. Вера! Закутана в шаль, под длинными ресницами страдальческая синева, глаза устремлены в окно, на Женькину заиндевевшую лошадь. — Ты сейчас куда? — спросила она. — А не знаю. — Вот и я… не знаю… — Тебе ночью придется дежурить, как в прошлый раз. — Не придется. Фельдшерица ни на шаг не отойдет. Бахтьяров не разрешит. Помолчали. Неспокойный блеск глаз из–под шерстяной шали, тихое: — Едем в Юшково. — Если приглашаешь… Она качнулась к нему, припала лицом к шершавому шинельному плечу: — Ой, Женечка!… Спрятаться от всего, хоть на времечко! И стало сразу жарко. И весеннее таяние в груди: смейся и плачь — не одинок. На сельсоветском крыльце выли кистеревские псы… |
||
|