"Виртуальное правительство (Virtual Government)" - читать интересную книгу автора (Константайн Алекс)

Глава 7

ДОМ УЖАСОВ

ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНАЯ ПСИХИАТРИЯ В НАЦИСТСКОМ СТИЛЕ -КЛИНИКА ОАК-РИДЖ, КАНАДА

СТИВ СМИТ И АЛЕКС КОНСТАНТАЙН

Целых 20 лет Стив Смит тщетно пытался заставить себя предпринять что-нибудь, чтобы призвать к ответу виновных в кошмаре, который он пережил во время “лечения” в психиатрической клинике Оак-Ридж.

Наконец, в 1991 году он запросил свою историю болезни из архива психиатрической клиники и получил документ на 15 страницах. С бумагами на руках Смит обратился в канадскую Коллегию врачей. И потребовал проверить законность экспериментального психиатрического “лечения” – садистского метода, который его мучители уклончиво называли “терапия, прорывающая защиту”. Коллегия провела расследование и категорично заявила, что в клинике Оак-Ридж никакие экспериментальные исследования не проводились – ни на Смите, ни на других пациентах.

Смит обратился в Совет здравоохранения Канады. В качестве доказательства он приложил к письму свою историю болезни. Совет здравоохранения дал указание Коллегии провести новое расследование. В письме на девятнадцати страницах Совет требовал тщательного расследования. “У меня есть копии писем, которыми обменивались совет и коллегия, – говорит Смит. – Переписка становилась все более резкой, причем коллегия обвиняла совет в действиях, которые “оказывают плохую услугу общественным интересам”.

На самом деле общественным интересам правда о погружении Смита в жуткий мир психиатрии пошла бы только на пользу. Услугу обществу оказало бы и разоблачение “экспериментаторов”, особенно доктора Элиота Баркера, который руководил “лечением” Смита в Оак-Ридж. Подопытных для психиатрических экспериментов часто выбирают случайно, решение зависит от секретных служб. Учитывая характер опытов доктора Баркера, заинтересованность ЦРУ весьма вероятна. Q причастности спецслужб говорит и финансовая поддержка, которую получил один из пациентов, который после выписки из клиники стал наемником и воевал в Родезии. Эксперименты на людях продолжаются – в нарушение Нюрнбергского соглашения. Жертвы экспериментов могут потратить десятилетия, чтобы собрать документальные свидетельства. История Смита не уникальна. Каждый из нас – это потенциальная жертва теневой науки, основанной на абсолютном презрении к правам человека.

А. К.

История Стива Смита

Зимой 1968 я бросил школу, но всем, похоже, было на это наплевать. Подростковая тяга к путешествиям натолкнула меня на мысль двинуться в Калифорнию. Я уже умел водить машину, и целью моей жизни было получить водительские права. Иногда я таскал у матери ключи от машины и катался по соседним переулкам. Родители развелись, когда мне было десять. Мы с братом жили у отца в Садбери, Онтарио. Мать ушла к крутому красавчику-бармену, отец пристрастился к алкоголю и скоро совсем опустился. Нам с братом приходилось самим заботиться о себе. Жили мы в запущенном доме, часто было нечего есть. Где-то с год отец медленно умирал, а потом нас с братом отправили к матери. Несколько лет пришлось терпеть побои и издевательства, которые в приступах пьяной ярости обрушивал на всех нас ее новый муж Билл. В 1987 году он покончил с собой. Мать доживает век в одиночестве со своими кошками и собаками.

После нескольких столкновений с морской полицией и судебной системой, которая очень недолюбливала местную контркультуру и жестко ее обрабатывала, я рванул к Западному побережью.

Вдвоем с моим другом Беном мы отправились в дорогу в разгар зимы – без денег, наобум. Автостопом мы доехали до ВаВа, Онтарио. Провели ночь в церковном подвале. Следующее утро было морозным, и путешествие стало настоящим мучением. Мы пешком побрели в Уайт-Ривер, “самое холодное место Канады”.

Перед нами стоял выбор: идти или умереть. До Маратона мы добрались поздно ночью, совсем окоченев. В городе все уже было закрыто. Хотя искать открытый ресторан все равно смысла не было. У нас не хватило бы денег даже на чашку кофе на двоих. Мы с Беном нашли маленькую автостоянку на окраине и угнали машину. Доехали до следующего города перед самым рассветом и хотели было бросить машину у автосервиса. Только мы стали вылезать, подъехала полиция. На пять минут раньше или позже – и моя жизнь пошла бы совершенно по-другому.

В кармане у меня (это было в духе того времени) лежали две таблетки ЛСД, которые я думал принять, когда доберемся до Ванкувера. Пилюльки всего-то со спичечную головку. Но на пути в Ванкувер замаячил арест, я их и проглотил. С этого-то и началось сошествие в ад, которое продолжалось восемь месяцев и от которого я не могу оправиться всю жизнь. О последующих сутках у меня сохранились очень смутные воспоминания, но некоторые моменты запечатлелись навсегда:

Я в темной стальной клетке; на стенах зловещие граффити. Я в наручниках стою перед врачом. Пол ходит ходуном.

В больничном отделении скорой помощи какой-то здоровяк валит меня на кушетку и пытается всунуть мне в нос пластиковую трубку. Я сопротивляюсь. Стакан жидкости, похожей на красное вино. Выпиваю, и через несколько секунд начинается жуткая рвота. У меня передоз, я страшно ослаб и напуган – сильнее, чем когда-либо за всю свою жизнь.

Несколько часов полный провал. Следующая картинка: я в зале суда, кругом полно скелетов в черных балахонах. Судья только глянул на меня и сразу отправил в местную психбольницу – па 30 дней, под наблюдение.

Первый день я пролежал привязанный к кровати почти без всяких контактов с окружающими. Следующая неделя прошла без происшествий. Со мной пару раз беседовали, но не могу припомнить, говорил ли я кому-нибудь про ЛСД. У меня было ощущение, что они никак не могут разобрать, притворяюсь я или под кайфом. Вскоре мне вернули одежду. Меня не запирали, и я считал, что мне можно выходить из больницы. Я познакомился с одной девушкой из соседней палаты, и она пригласила меня вечером потанцевать. Но когда я отправился на свидание, в дверях палаты меня остановил санитар, которому сильно не понравилась моя одежда – контркультурный прикид шестидесятых, бисер, обычные прибамбасы. Санитар вел себя ужасно агрессивно. Он оттолкнул меня к стене, схватил за джинсы и начал кричать что-то о приличной одежде.

И тут я допустил еще одну серьезную ошибку. Я стал сопротивляться. Он тут же повалил меня на пол. Набежали другие санитары, мигом сдернули штаны аж до колен и саданули мне какой-то болезненный укол. Потащили по коридору, втолкнули в пустую комнатуи заперли. Я был в бешенстве. Меня там девушка ждет, а я здесь, голый, заперт в этой комнатушке. Я бросился на пол и давай орать, пока не сорвал горло.

В моей истории болезни есть запись, датированная 26 апреля 1968 года. Она сделана через несколько дней после того инцидента: Стив Смит “обидчив, замыкается в себе и проявляет враждебность, когда ему запрещают делать то, что он хочет…”. Я и не подозревал, как опасен мой бунт. Никогда не сходи с ума в сумасшедшем доме. На следующий день я узнал, что меня отсылают в психиатрическую клинику для пациентов с криминальными наклонностями. Нет слов, чтобы описать охвативший меня ужас. Клиники пользовалась дурной славой. Это конец, думал я, оттуда на свободу не выйдешь. Да, у меня были серьезные проблемы, но сумасшедшим я не был. На следующий день на меня надели наручники, и два здоровенных охранника затолкали меня в поезд. Они ясно дали попять, что никаких глупостей не потерпят. Охранники показали мне полицейскую дубинку и здоровенный шприц. Путешествовать пришлось в обычном вагоне. Попутчики не спускали с меня глаз.

Мы добрались до Мидлэнда, Онтарио. Там нас ждала машина. Короткий переезд – и вот я стою перед клиникой Оак-Ридж, очень похожей на тюрьму. Железные ворота закрылись за мной; обратно я вышел только через восемь месяцев. Меня поразили размеры охранников; никогда в жизни не видел такой коллекции громадных обезьян. Никто из моих родственников или знакомых не знал, что я здесь. Я исчез с лица Земли. Никогда я не чувствовал себя более беспомощным и одиноким. Никто не сказал мне ни слова. Со мной обращались как с куском мяса. Раздели догола. Заглянули в рот, ощупали подмышки, волосы – проверяли, не прячу ли я там оружие или контрабанд Побрили голову. Обрызгали жгучей дезинфицирующей жидкостьк , дали тяжелый полотняный халат и закрыли в бетонной камере, выдав всего одно одеяло. Ни слова. Дверь захлопнулась.

Не знаю, сколько прошло дней. Я думал, что меня могут продержать здесь всю оставшуюся жизнь. Будь у меня хоть что-то, что можно использовать для самоубийства, я бы покончил с собой.

Лампа в камере светила круглые сутки. Ел я с бумажных тарелок. Никакой другой посуды; у меня не было даже пластиковой ложки. Единственным спасением был сон, и я заставлял себя спать как можно дольше. За окном прогуливались люди в обычной одежде. Думая, что это врачи или персонал, я попытался заговорить с ними, чтобы выяснить, что это за чертовщина вокруг. Ни один не взглянул в мою сторону. На меня просто не обращали внимания. Не знаю, сколько дней это продолжалось.

Однажды дверь открылась, и вошел доктор Элиот Баркер. Излучая искренность и обаяние, он с улыбкой похлопал меня но плечу. Назвал по имени. Мне показалось, что еще никогда в жизни со мной не обращались так доброжелательно. Я клюнул на приманку, не зная, какие пытки приготовил для меня этот человек.

“Как считаешь, ты болен?”

“Нет”.

Он усмехнулся, рука его по-прежнему лежала у меня на плече. “А как ты думаешь, почему ты сюда попал?” “Не знаю”.

“Хорошо, я тебе скажу. Парень, ты очень болен – сказал мне Баркер. – Думаю, ты очень хитрый психопат, и я хочу, чтобы ты понял: здесь есть люди вроде тебя, которых мы держим в клинике уже больше двадцати лет. Но у нас есть программа, которая может помочь тебе победить болезнь. Если ты добровольно примешь участие в лечении, это повысит твои шансы на освобождение – но, предупреждаю, ты должен полностью довериться нашей программе”.

Он объяснил мне, что важнейшей чертой психопата является неспособность нормально общаться с окружающими. Под оболочкой его личности скрывается глубоко укоренившийся психоз. Идея доктора Баркера заключалась в том, чтобы с помощью ЛСД, метедрина и других наркотиков вывести наши “скрытые психозы” наружу, и тогда уже их лечить. Другими словами, чтобы вылечить нас, он хотел сперва довести до безумия.

Меня заперли в ярко освещенной холодной камере. Я завернулся в одеяло, но все равно коченел от холода. Скоро я готов был на все, лишь бы согреться! Я согласился на сотрудничество.

XI Документ о моем “согласии” на лечение я подписал 27 декабря 1967 года. Через много лет я получил его согласно закону о свободе информации. Документ предлагает более чем странный подход к “психотерапии”:

ПРОСЬБА О ТЕРАПИИ, ПРОРЫВАЮЩЕЙ ОБОРОНУ

Понимая, что шансы на выздоровление и освобождение могут значительно повыситься благодаря интенсивному лечению, прошу принять меця в группу терапии, прорывающей оборону, в отделение № 6.*

* У авторов – ward “F”.

Я готов принять условия лечения, а именно:

1. Участвовать в течение неопределенного периода времени в групповой терапии под строгим надзором.

2. Принимать препараты, назначенные мне врачом отделения для ускорения моего излечения. Среди назначенных препаратов могут быть скополамин, метедрин, мескалин, псилоцибин, амитал натрия, декседрин и прочие… “

Меня выпустили из камеры, отвели в душ, дали штаны и рубаху цвета хаки и отправили в “солнечную комнату” – помещение, где практически не было никакой мебели. Там находилось шесть или семь парней, приблизительно моего возраста. Все они провели здесь неделю или больше. Доктор Баркер объяснил, что меня поместили к ним “без предварительной подготовки”, чтобы “встряхнуть всех”. Я наблюдал за соседями несколько дней, стараясь поменьше болтать. Все, что они делали, казалось мне бессмыслицей. Парни, казалось, играли в какую-то игру: они разговаривали друг с другом, подражая докторам. Потом они сосредоточились на мне. Стали требовать, чтобы я согласился с мнением врачей, что я психически болен. Давление было сильным и не прекращалось ни на минуту. Ну вот, меня бросили в яму с ядовитыми змеями – заперли в клинике, полной насильников и убийц, которые твердо решили добиться от меня признания в том, что я болен.

В палате я один был нормальным человеком. В тот момент главной опорой для меня была уверенность, что я психически здоров, и я не собирался от нее отрекаться. Но скоро выяснилось, что кроме коллективного давления в запасе у моих соседей-психов имелись и другие средства. После того, как я несколько дней молчаливо сопротивлялся, один из пациентов пришел к выводу, что нужно назначить мне кое-какие “препараты”, чтобы я “расслабился”. И ПАЦИЕНТЫ НАЗНАЧИЛИ МНЕ ЛЕЧЕНИЕ! Они прописали метамфетамины. Доктор Баркер утвердил их назначение. В палату вошли два санитара и медсестра; они гонялись за мной по всей комнате, пока не загнали в угол и не повалили на пол. Я боролся как мог, но в конце концов им удалось загнать мне иглу в вену. Препарат меня просто оглушил. В следующие пять лет этот наркотик стал целью моей жизни. Я был готов на все, лишь бы его достать.

Программу доктора Баркера проводили в жизнь сами обитатели клиники. Сотрудники только наблюдали и утверждали решения пациентов. Мое сознание подвергалось методичной бомбардировке наркотиками. Сопалатники и врачи хотели сломить мое сопротивление и выявить так называемый “скрытый психоз”. Не думаю, что мощные наркотики выявляют что-либо, скрытое в личности человека. На самом деле они сами порождают наркотический психоз. В своих научных статьях доктор Баркер рассказывает, какие препараты использовал и какие результаты надеялся получить, но ничего не говорит о том ужасе, через который прошли жертвы его экспериментов.

Попробую рассказать о некоторых эффектах препаратов, которыми меня пичкали долгое время. Во время лечебных сеансов несколько пациентов привязывали друг к другу ремнями, застегнутыми па висячий замок.. Если пациент противился инъекциям, па шею ему накидывали полотенце и стягивали до тех пор, пока он не терял сознание. Со мной делали так несколько раз, пока я не понял, что если подчинюсь лечению, у меня будет больше шансов остаться в живых. Вспоминаю, как однажды меня назначили “наблюдателем”. Я должен был всю ночь следить за сном остальных пациентов. Чтобы я справился с этой задачей, мне дали бензедрина сколько я захотел. Еще мне дали журнал для записей и огрызок карандаша. Я должен был заносить в журнал все происшествия. Помню, записывал что-то всю ночь.

После нескольких суток без сна у меня начались галлюцинации. Вначале дымка по краю периферического зрения, потом тысячи жуков, ползающих по коже. Я все старался показать жуков другим пациентам и санитару, который приносил еду. Каждый пристально меня разглядывал, а потом заливался хохотом. Но вот в палату вошли два санитара и, не говоря ни слова, надели на меня наручники и связали ноги.

Потом была паранойя – не общая тревожность, столь частая в обыденной жизни, а настоящий пышный психоз. Мне казалось, что все окружающие сговариваются меня убить. Помню, как лежал на матрасе, брошенном прямо на пол, натянув на голову одеяло. И мучился подозрениями, что два моих соседа вынули из журнала скрепку, чтобы выколоть мне глаз.

Я приподнял край матраса. Пол кишел жуками и червями. В страхе и ярости я вскочил и бросился на соседей. Одного попытался задушить наручниками. Этот взрыв был следствием бессонницы и наркотиков -программы, известной как “терапия, прорывающая оборону”.

Мне давали много разных препаратов. Я вспоминаю скополамин, так называемый “эликсир правды”.Говорят, нацисты использовали его во время допросов. Дозу вводили за три инъекции с часовым интервалом. Нет слов, чтобы описать ужасающий эффект этого препарата. После первой инъекции во рту стало совершенно сухо. Горло сжалось до размеров игольного ушка. Когда я пытался сглотнуть, раздавался какой-то сухой, щелкающий звук. Один из побочных эффектов препарата – очень частое сердцебиение, нехватка воздуха и страх. После второй инъекции сознание начинает метаться между реальностью и делирием. Теряется чувство времени. После третьей следует 8-12 часовой период полного делирия, бессвязной речи, двигательного беспокойства и огромной теплопотери.

Во время этих средневековых пыток жертву привязывали к двум другим пациентам. Пока продолжалось инквизиторское испытание, эти двое должны были следить, чтобы подопытный не разбил себе голову о стену и не умер от переохлаждения. Никакого предварительного инструктажа не проводилось. Жизнь пациента находилась в руках людей, которые пару дней назад сами прошли через тот же препарат. За время пребывания в “солнечной комнате” я прошел, наверно, три курса скополамина – ну, а метамфетамины и барбитураты составляли мой ежедневный рацион.

От следующих месяцев осталось не слишком много воспоминаний. Плавное погружение в наркотический омут перемежалось эпизодами жестоких издевательств. Как-то раз доктор Баркер вошел в палату, держа в руке металлический баллончик с аэрозолем. Подбрасывая его па руке, он принялся рассказывать о своем новом замечательном изобретении, которое называл “дубинкой”. И вдруг ни с того ни с сего, просто для проверки, распылил его в комнате. Мы повалились на пол. Вот какой это был человек – такой любознательный, всегда готовый на легкий веселый экспериментик.

Когда я пробыл в “солнечной комнате” недели две, доктор Баркер перевел меня на другую, стандартную, программу. В то время я сопротивлялся всему, боролся с попытками Баркера затуманить мне голову наркотиками и переделать мое сознание в соответствие с его, Баркера, представлениями о норме. Меня перевели в камеру с настоящей кроватью, раковиной и туалетом.

Вскоре ко мне зашел пациент из тех активистов, что сотрудничали с Баркером. Он принес кипу психологических тестов и потребовал, чтобы я выполнял его задания. Он был в обычной одежде и вел себя как сотрудник клиники. Я уже был сыт всем этим по горло и послал его подальше со всеми его тестами. Он вернулся с двумя санитарами, они сдавили мне горло полотенцем и долбанули какой-то укол. Потом раздели и сунули в пустую камеру.

Активист с тестами вернулся и, улыбаясь, спросил: “Готов к тестированию или нужны еще разъяснения?” После укола у меня слипались глаза. Я начинал писать и засыпал; падал лицом прямо на бумагу. Кто-то надавливал мне на болевые точки, я просыпался и снова принимался писать. Сконцентрировать внимание я не мог. Вопросы по математике, логике. “Укажи, что неверно на этой картинке?” Я снова засыпал, санитары тащили меня в душевую и ставили под холодный душ. Это была настоящая пытка, я орал. Потом назад в камеру – мокрый, посиневший от холода.

Проходи тесты или обратно в душ! Я вернулся к тестам.

В истории болезни записано, что мой коэффициент интеллекта приблизительно равен размеру моей обуви. Не помню, закончил ли я эти тесты, но, в конце концов, мне разрешили спать.

Назавтра началась официальная программа прочищения мозгов. День был расписан по минутам. Основная цель была в том, чтобы заставить пациентов заучивать наизусть длинные тексты, в которых речь шла о защитных механизмах и извращенной логике. Соседям разрешали переговариваться друг с другом только во время групповых занятий. В остальное время мы должны были молчать. Никаких предупреждений. Любое нарушение правил означало неминуемое наказание, характер которого был непредсказуем. Надзиратели могли забрать все вещи из камеры и оставить одно одеяло, а могли бросить в карцер и несколько дней накачивать наркотиками. За нарушение правил могли посчитать вздох, взгляд в потолок или любой жест недоверия. Через неделю такой дрессировки я чувствовал себя, как побитая собака, стал покорным и готовым к сотрудничеству.

По три раза в день нас заставляли делать гимнастику. По свистку мы падали на пол и начинали отжиматься. Вкладывай душу в упражнения или будешь наказан! На смену наркотикам, наручникам и унижениям пришло подавляющее “физическое вытеснение”. Мы не знали, что нас ждет в следующей фазе программы. В конце концов я дал ответ, который хотели получить мои мучители, когда спрашивали, болен ли я.

Полагаю, к тому времени из меня действительно сделали сумасшедшего.

Я видел, как некоторым пациентам давали огромные дозы ЛСД. Я видел избиения и убийства. Я помню имена Матта Лэмба, Питера Вуд-кока и других.

Все происходило при активном участии самих пациентов. Поэтому так тяжело писать об этой истории. Она выглядит абсурдно. Но так было на самом деле. Например, я не мог самовольно попросить администратора ознакомить меня с моей историей болезни – для этого требовалось одобрение группы психически больных пациентов.

“Лечебная” программа доктора Баркера погружала молодых людей в наркотический психоз. А потом с помощью страха и дисциплины создавалась саморегулирующаяся социальная система. Мог ли врач искренне считать такую систему полезной для психически больных людей? Это за пределами моего понимания.

Потом-то я узнал про эксперименты ЦРУ с наркотиками, о том, какую роль играла Канада в программе MK-ULTRA. Многое из того, что происходило в клинике Оак-Ридж, прояснялось для меня по мере разгадывания ребусов в операциях ЦРУ по контролю над сознанием. Думаю, моя история отлично вписывается в общую зловещую картину.

Отголоски беспощадных тайных операций можно заметить между строк в сообщении о досрочном освобождении и последующей гибели Матта Лэмба, одержимого манией убийства и якобы излеченного пациента из Оак-Ридж. Статья была напечатана в “Торонто Глоуб энд Мейл”:

СТОЛКНОВЕНИЕ ВОЕННЫХ С ПОВСТАНЦАМИ

Канадец, убивший двоих в провинции Онтарио, погиб в Родезии Во время военных действий в Родезии погиб бывший пациент психиатрической клиники. Младший капрал Мэттью Чарльз Лэмб, 28-ми лет, погиб во время боя с темнокожими повстанцами-националистами, которые пытаются отобрать власть у правящего в Родезии белого меньшинства.

Доктор Эллиот Баркер, психиатр, несколько лет лечил Лэмба в клинике и подружился с ним. Он рассказал, что Лэмб поехал в Родезию около двух лет назад, намереваясь вступить в армию. В 1973 году Лэмб был освобожден из отделения строгого режима психиатрической клиники Оак-Ридж, куда попал после того, как открыл пальбу на Виндзор-стрит и застрелил двух прохожих. После выписки Лэмб гостил у родственников, а прошлым летом приезжал к доктору Варкеру на его ферму, расположенную неподалеку от клиники. “Он понимал, что если вернется домой, его, скорее всего, убьют”, – сказал вчера доктор Баркер.

Во вчерашнем коммюнике родезийских сил безопасности сказано, что за последние 48 часов во время вооруженных столкновений погибло восемь темнокожих повстанцев и один наемник из Канады. Доктор Баркер сказал, что узнал о гибели Лэмба в воскресенье.

В прошлом месяце другой канадец, служивший в родезийских войсках, Майкл Маккион из Дартмоута, за отказ сражаться был приговорен к году тюремного заключения. Маккион утверждает, что на службу его завербовали в Канаде.

В январе 1967 года Лэмба, которому тогда исполнилось 19, признали невиновным в убийстве двадцатилетней Эдит Чайкоски, признав психически невменяемым. Компания молодых людей просто шла к автобусной остановке, и тут из-за дерева выскочил Лэмб и открыл стрельбу. Были ранены еще трое, один -двадцатилетний парень – позже скончался.

Во время расследования Лэмб предпринял две неудачные попытки побега.

В 1965, в возрасте 16-ти лет, Лэмба приговорили к 14 месяцам заключения в исправительной колонии за то, что он ограбил пригородный магазин и вступил в перестрелку с полицейским. Попав в 1967 в клинику Оак-Ридж, Лэмб стал пациентом доктора Баркера, который в то время заведовал отделением строгого режима.

Из клиники Лэмба выпустили в 1973. Решение было принято на основании заключения экспертного совета. “Ему выдали справку, что он совершенно здоров, – сказал в интервью доктор Баркер. – Экспертный совет считал, что Лэмб больше не опасен. Он был болен, но затем выздоровел”.

Баркер был одним из лечащих врачей Лэмба. Выйдя на свободу, Лэмб поселился у доктора Баркера. Целый год он жил в семье психиатра на его ферме в 200 акров поблизости от клиники. Свой хлеб Лэмб отрабатывал, помогая по хозяйству.

На мое счастье, пока я находился в Оак-Ридж, законы о содержании в психиатрических больницах, изменились. Был создан экспертный совет, и пациентам разрешили подавать прошения об освобождении.

Помню, как я сидел перед пятью или шестью чиновниками. Это был мой последний шанс вернуться к жизни. Беседа продолжалась меньше получаса. В итоге мне сказали, что меня освободят, как только будут выполнены необходимые формальности. Так я вырвался из лап Баркера. Несколько дней спустя я уже сидел в автобусе, который ехал в Торонто. Все кончилось так же внезапно, как началось, но те несколько месяцев, что я был подопытным кроликом доктора Баркера, влияли на мою жизнь еще долгие-долгие годы. До Оак-Ридж я дважды пробовал ЛСД, после второго попал в клинику. В 60-е я, как и большинство моих сверстников, экспериментировал с наркотиками. Но на амфетамины подсел только после клиники. И покатился по наклонной, чуть было не повторив судьбу своего отца.

До Оак-Ридж сама мысль ввести себе в вену иглу вызывала у меня дрожь. Но если тебе нужен амфетамин, другого способа нет. Я жил в кузове какой-то развалюхи и пользовался стержнем шариковой ручки вместо шприца. Меня точно выбросило после кораблекрушения па пустынном берегу – и все из-за Баркера.

Но пришло время, когда я смог взять себя в руки и сам выбирать себе жизнь. Благодаря этому я стал тем, кто я есть. Сейчас у меня – свое дело. Есть небольшая парусная шлюпка, а в свободное время я катаюсь на лыжах.

Но многих клиника искалечила навсегда. Я кое-кого разыскал. Доктор Баркер изуродовал нам жизнь. В Оак-Ридж я своими глазами наблюдал убийства. Я видел такие пытки, какие даже невозможно представить нигде, кроме самых жутких стран третьего мира. Все это живет во мне вот уже сколько лет, и каждый вопрос порождает только новые и новые вопросы. А я хочу получить ответ – от клиники Оак-Ридж. И особенно от доктора Баркера.