"Дом Утраченных Грез" - читать интересную книгу автора (Джойс Грэм)

9

Лишь когда пылающее солнце скрылось за скалистым островком, торчащим из моря, Ким забеспокоилась. Ужин для Майка был готов, в вечернем воздухе разносился запах чеснока, бутылка вина была открыта. День прошел на удивление спокойно, только один раз ее потревожили: молодая немецкая пара обратилась к ней за помощью – наступили на морского ежа. Она показала им, как в таких случаях поступают греки: намазала им подошвы зубной пастой, чтобы колючки немного вытянуло, а потом удалила их пинцетом. Немцы поблагодарили ее, но, уходя, так морщились, словно им выдернули не колючки, а ноги.

Тучи заволокли алый горизонт, и небо стало темнеть. Впервые Ким задумалась, что ей делать в случае, если Майк не появится. Она уже собиралась зажечь лампу, когда увидела на тропинке вдоль берега Кати, спешащую к ним. У ворот Кати остановилась в нерешительности.

Странно было видеть Кати не в лавке. Ким не раз приглашала ее к себе, но Кати неизменно отказывалась. И вот она здесь.

– Кати! Да не стой ты у ворот, входи!

Но у Кати, похоже, не было желания идти дальше. Вид у нее был очень серьезный. Она кивнула, подзывая Ким к себе.

– Смотри, – сказала Кати. – Произошел несчастный случай. Майк в больнице в Потами. Я пришла за тобой, чтобы отвезти тебя туда.

– Что случилось? Что он сделал? Что с ним?

– Успокойся. Собери для него что нужно. Рубашку, еще какие-то вещи.

Ким вдруг ощутила необыкновенную ясность в голове. Она собрала кое-что из одежды, полотенце, его бритву. Выключила газовую плитку, на которой грелся их с Майком ужин, заперла дом. Возле таверны Кати усадила ее в машину и повезла в больницу. Кати сама мало что знала. В больнице Майк назвал ее имя, и оттуда позвонили, сообщив ей, что он у них. По дороге Кати остановилась у своего дома, тоже что-то прихватить.

Когда они приехали в больницу, Майк спал. Голова забинтована. Все лицо в кровоподтеках. Больница привела Ким в смятение. Грязь, равнодушие персонала. Врачей не сыщешь.

Наконец врач смог поговорить с ней:

– У него трещина в ребре или в двух. Сломана рука. Множественные раны и ушибы. Он оправится. Я сделал ему укол.

Только теперь Ким заплакала.

– Я не сказал, что он умирает. Я сказал, он оправится.

– Да. Да. Спасибо. Да. Могу я забрать его домой?

– Пока нет. Я жду, что покажет рентген.

– Но он не может здесь оставаться!

– Почему?

Ким обвела взглядом палату. Ей не хотелось обижать врача. Он был очень добр к ней.

– Ну а я могу остаться с ним?

Врач заговорил с Кати по-гречески, потом покинул их.

– Тебе негде тут разместиться, – сказала Кати. – В любом случае ты ничем не сможешь ему помочь. Мы приедем завтра.

Ким подошла к койке Майка и постояла рядом, держа в ладонях его безвольную руку. Он не просыпался. Ким передала медсестре сумку с вещами. Выйдя из больницы, она снова заплакала:

– Извини. Знаю, я такая глупая.

Кати в замешательстве посмотрела на нее:

– О чем ты?

– Ну, что я плачу. – И тут она вспомнила, что говорит с гречанкой, а не с англичанкой.

– Переночуешь у меня, – сказала Кати. – Не хочу, чтобы ты сегодня оставалась в том ужасном доме.

Ким плохо слышала, что говорила ей Кати, но была благодарна ей за то, что не придется возвращаться домой одной.

Утром Кати сказала, что им надо отвезти Майку что-нибудь поесть. Предыдущим вечером она кое-что оставила в палате, чтобы Майк мог позавтракать; питание в греческих больницах более чем скудное, об этом должны заботиться родственники пациента.

Майк еще не отошел от вчерашнего укола. Он приоткрыл один глаз:

– Эт…ы.

– Да, это я. Что с тобой произошло?

– Р…бил м…шину.

– Я об этом слышала.

– М…хи. Н…али.

Ким не могла понять ни слова, да и не очень прислушивалась. Ее слишком потрясло его опухшее, все в кровоподтеках лицо, хотя она старалась не показывать этого. Накормила его йогуртом с медом и час просидела с ним. Кати отправилась в Палиоскалу, столицу острова, и должна была приехать позже. Ким пошла узнать подробности аварии. Врач, которого она нашла, был тот же, что и вчера.

– Долгое же у вас дежурство.

– Да. Даже слишком. – Усталый вид подтверждал его слова.

– Можете сказать мне, что все-таки произошло?

– Крестьянин нашел его в горах, лежащим на обочине дороги. Он перевернулся, и его выбросило из машины. И крестьянин привез его к нам.

– Вы должны сказать, кто этот крестьянин. Хочу отблагодарить его.

Врач рассмеялся:

– Мы – греки. Неужели вы думаете, что мы оставим человека умирать на дороге? Конечно, я скажу, где он живет.

– И насчет машины. Я хочу, чтобы ее доставили сюда.

– Я собираюсь подержать вашего мужа у нас еще пару дней. Он еще в шоке. У крестьянина, который нашел вашего мужа, есть брат. Он автомеханик и уже доставил машину в Палиоскалу. Вам нужно будет заплатить ему.

– В каком состоянии был мой муж, когда его привезли?

– Бредил. Он знает греческий?

– Не очень хорошо. А что?

– Когда его привезли к нам, он свободно говорил по-гречески. Но с тех пор ни слова не может сказать.

– И что он говорил?

– Говорил-то он свободно, но все какую-то бессмыслицу.

Когда Кати приехала за ней, Ким настояла, чтобы та отвезла ее домой. По-прежнему запертый, с закрытыми ставнями, как она оставила его, дом выглядел странно мрачным на слепящем послеполуденном солнце. Когда она отперла дверь и вошла, ей показалось, что кто-то, – возможно, Лакис – побывал в доме в ее отсутствие. Она как будто уловила слабый запах масла для волос. Это заставило ее заглянуть в шкаф, проверить свое белье, но ничего не было тронуто, все, как и прежде, было аккуратно сложено.

Она распахнула ставни, и комната, когда в нее хлынуло солнце, словно облегченно вздохнула, как легкие от глотка кислорода. Она занялась уборкой. Вымыла пол, столешницу; до блеска вычистила стеклянную колбу масляной лампы. Подмела в патио, протерла плиту и пол в уборной. Потом сожгла в саду мусор, бросив заодно в огонь старые половики Лакиса, грязные и дырявые.

Ей казалось, что, наведя в доме порядок, ей удастся отвести от него новые беды.

Канистра для питьевой воды была почти пуста. Нужно было идти с ней в деревню и наполнить водой из крана возле церкви Девы Непорочной. Даже когда они ездили за водой на машине, все равно приходилось тащить такую тяжесть по тропинке до дома. С полной канистрой и Майку это было нелегко. Была и другая возможность, которую они с ним уже обсуждали, но ни разу ею не воспользовались.

У солдат на горе была вода. По прямой до поста было недалеко; Ким обычно избегала пользоваться той тропинкой. Альтернатива – поход в деревню – была малоприятна и утомительна. Жара начинала спадать, но по-прежнему ни малейшего ветерка, который принес бы облегчение.

– Сыграй на их слабости для разнообразия, – произнесла она вслух и решила попросить воды у солдат.

Она сбросила шорты и футболку и надела брюки и блузку с длинным рукавом, темные очки и соломенную панаму. Прихватила сигареты для солдат и пластмассовую канистру и отправилась в путь.

Пока она поднималась по извилистой тропинке в гору, туфли покрылись белой пылью. Из трещин на валунах по обе стороны от тропы росли пучки шалфея и камнеломки. На полпути к сторожевому посту она остановилась и взглянула на мыс позади. Таинственный наблюдатель был снова на месте – крохотная прямая фигурка, смотрящая в море с края утеса.

Камни на гребне горы, через которые ей предстояло пройти, выглядели как выщербленные зубы, крошащиеся от иссушающей жары. Двое молодых новобранцев на посту сидели, прислонясь спиной к огромным бакам, на одном из которых виднелась надпись Аммо, то есть песок, и Неро – вода. Они сидели, раскинув ноги; каски стояли между башмаками на желтой земле. Увидев приближавшуюся Ким, оба вскочили.

Солдатам было лет по восемнадцать – мальчишки с улыбкой до ушей. Они таращились на нее, словно она была кинозвезда или знаменитая поп-певица, прилетевшая на вертолете.

Она поздоровалась, протянула сигареты одному и другому. Они с наслаждением закурили, глубоко затягиваясь и выдыхая дым вертикально вверх. У солдат еще не сошла краска смущения, они по-прежнему улыбались, когда Ким подняла канистру и сказала:

– Тэло нэро. Хочу воду.

– Вы говорите по-гречески! – восхитился один из мальчишек.

– Немножко. Могу только что-то попросить.

– Вы очень хорошо говорите по-гречески! Очень хорошо! – Он схватил канистру и побежал к крану.

Ким почувствовала, что, перейдя на английский, первый солдат хочет таким образом устранить конкурента в лице своего напарника.

– Где вы живете?

– В белом доме у моря.

– Я его видел. И видел, что вы там живете.

– Пожалуйста! Не наливайте доверху, а то я не донесу!

Ким слишком поздно поняла, что допустила промашку. Солдат не стал ее слушать:

– Пустяки! Я сам донесу ее вам до дома.

Он уже быстро говорил что-то по-гречески своему приятелю, который улыбался и согласно кивал. Несмотря на ее протесты, молодой солдат схватил полную канистру и потащил вниз по склону к дому.

Он недооценил тяжести канистры, и, хотя ни на секунду не умолкал, расспрашивая ее, ему приходилось нелегко – он тяжело дышал и перехватывал канистру то одной, то другой рукой. Форма под мышками потемнела от пота, но он отказывался остановиться передохнуть. Когда они дошли до дома, он со стуком поставил канистру на бетонный пол патио, сел рядом, утирая пот, заливавший глаза, и попросил еще сигарету.

Ким принесла ему сигарету и налила воды, которую он принес. Присела рядом, пока он отдыхал.

– Где ваш муж? – спросил он.

– В доме. Спит.

Парень попытался заглянуть в окно. Оно было открыто. Она надеялась, что после яркого света улицы он ничего не увидит. Похоже, ему не хотелось возвращаться на пост.

– Пора, – сказала Ким, вставая и протягивая руку на прощание, – мы не хотим, чтобы вы упустили турок.

Он не почувствовал иронии в ее словах, но тоже встал. Ким проводила его до ворот и смотрела, как он быстро шагает по тропинке. Потом оглянулась на мыс, где упорный наблюдатель по-прежнему стоял, устремив взор на море.

На другое утро Ким проснулась с тем же необъяснимым ощущением подавленности, что посещало ее раньше. Она приоткрыла глаза и протянула руку, ища теплое тело Майка, но его не было, и она не могла вспомнить, что с ним случилось. Потом все нахлынуло снова. Она натянула футболку и побрела в патио, щурясь от слепящего солнца. Несмотря на яркий день, было отвратительное ощущение, будто все вокруг затянуто какой-то жирной пленкой, чем-то мутным, молочно-белым. Свет расплывался на виноградной листве, обесцвечивал синеву моря, плещущегося в конце сада. Как на плохо отфиксированной фотографии, краски которой пожухли от времени.

Чушь. Ты не хочешь покончить с собой.

Заблудившаяся мысль возникла и пропала, молниеносно, словно ящерица. Откуда она взялась? Похожая на чужую мысль, кукушкино яйцо; а может, на созревший задним числом ответ, но на какое ощущение? Ким инстинктивно прижала растопыренную ладонь к низу живота. Необъяснимое томление охватило ее, чувство одиночества, острое, как голод. Оно существовало отдельно от нее, чужое, но возникшее в ней, использующее ее тело. Казалось, что-то утекает из нее, оставляя пустоту. Как будто недовольное, что уходит из ее снов, желая вновь овладеть ею.

Она сбежала к морю, сбросила футболку и бросилась в холодную воду. Море освежало, как лаймовый сок. Шипело и пенилось вокруг ее тела. Кожа горела от его утренних холодных объятий. Она нырнула и оставалась под водой, сколько хватило дыхания, и, когда вынырнула, море вернуло ей чистоту, окончательно разбудило, смыло пленку снов, облеплявших ее, как грязные водоросли.

Она стояла в мелкой воде, подняв стиснутые ладони к подбородку, и смотрела на дом на берегу. Мысли-кукушки исчезли.

Позже муж торговки помидорами подвез ее до больницы. Майк уже мог вставать и рвался домой. Избитое тело сильно болело, но все ушибы были ничто по сравнению со страданиями от заточения в греческой больнице. По крайней мере, он шутил над своим плачевным состоянием. Еще один день потерпите, сказал врач. Всего один день.

Ким ничего не сказала о том, что было с ней утром.

Врач воспользовался случаем, чтобы поговорить с ней наедине.

– Послушайте, его раны заживают. Но вы знаете своего мужа. Если он начнет – ну, знаете… – Он махнул рукой.

– Что вы хотите сказать?

– Если он начнет говорить бредовые вещи… он же ваш муж, вы знаете, что он вовсе не то имеет в виду.

– С ним все в порядке?

Я осмотрел его. Есть небольшие последствия сотрясения мозга. Ему нужен еще день покоя.

Вернувшись домой, Ким надела бикини и, прихватив триллер в бумажной обложке, улеглась в саду. Скоро она сбросила верх и, увлеченная романом, лежала, непроизвольно поглаживая грудь указательным пальцем. Она перевернула страницу и поняла, что у ворот кто-то стоит.

Это был молодой солдат, который только вчера принес ей воду. Он глупо, по-обезьяньи ухмылялся и махал ей. Она села, не делая попытки прикрыться.

– Можно сигаретку?

Она невозмутимо посмотрела на него. Отказать было невозможно.

– На столе. Возьми сам.

Он открыл ворота и скромно вошел в патио, не глядя в ее сторону, словно женщины каждый день демонстрировали ему свою грудь. Он взял пачку со стола и сел на траву в полутора метрах от нее. Он не переставая улыбался. Закурил и спросил ее, не хочет ли и она сигарету.

– Хочу.

Она потянулась за пачкой, но он дал ей свою, а себе взял новую. Она чувствовала запах его потных губ на фильтре. Он все так же улыбался и притворялся, что оглядывает сад. Вид у него был непринужденный, но она заметила, как он сжимает кулак.

Она знала, что надо бы прикрыться, но в эту минуту не могла устоять перед восхитительным ощущением своей власти над юношей.

Он кивнул в сторону дома:

– Ваш муж опять спит?

– Да.

– Нет. Я заглядывал. В доме никого.

– Ты прав. Я солгала.

На этот раз он позволил себе мельком взглянуть на ее грудь. Парень был красив, с сильным гибким телом; но бегающие глаза делали его похожим на насекомое, увязшее в патоке. Мужчины, думала Ким, делают первый шаг, а женщины – пока их не понудит к этому некоторое насилие – всегда стоят у таинственных врат, решая, открыть их или не открывать. Иногда сама эта сила привлекательней обещаемых ею наслаждений.

Она никогда не изменяла Майку. Бывала близка к этому, но всегда ценила верность достаточно высоко, чтобы отступить в самый последний момент. Сейчас, глядя сквозь темные очки на этого ухмыляющегося мальчишку, она поняла, как быстро может произойти падение. Это займет всего минуту, а то и меньше. Влечение возникло прежде, чем она это осознала; все могло бы свершиться раньше, чем проснулась бы совесть. Нужно было всего лишь улыбнуться ему, может, легко коснуться его дочерна загорелой руки. Дальнейшее произойдет быстро, с неразрывной последовательностью, как звенья золотой цепочки у него на шее.

Дай ему.

Слова возникли в голове, удивив ее саму. Словно произнесенные чужим голосом; кукушечье яйцо. Ей вдруг стало неуютно. Та же маслянистая пленка, глазурь снов, как будто легла на парня и сгустившийся вокруг него воздух.

Дай ему.

Рука инстинктивно потянулась прикрыть грудь. Ее охватило замешательство. Парень взял бутылочку лосьона для загара:

– Натереть? Дай ему.

Неожиданно у ворот произошло какое-то движение, и тут же узкую полоску берега заполонили овцы. Пастух! Да, это был пастух, изменивший сегодня свой привычный маршрут и спустившийся с гор раньше обычного. Всегда молча проходивший мимо, словно не замечая обитателей дома, сейчас он стоял у ворот.

– Кали мера! – крикнул он, здороваясь.

Солдат смутился, заерзал. Ким встала, надевая блузку, но пастух уже шел дальше по берегу, гоня свою отару. Но его внезапное приветствие раздалось очень вовремя, разрушив греховное наваждение.

– Пора тебе уходить, – сказала Ким солдату.

– Да?

– Да. Прощай.

Вид у солдата был растерянный.

– Я приду еще.

– Нет. Больше не приходи сюда. Прощай.

Она зашагала к дому и со стуком захлопнула за собой дверь. Сквозь щели в ставнях она смотрела на солдата: как он почесал в затылке, медленно встал. Потом перескочил через низкие ворота и, широко шагая, направился к посту, где должен был следить за появлением в море призрачного врага.