"Дом Утраченных Грез" - читать интересную книгу автора (Джойс Грэм)

8

Среди ночи Майк проснулся весь в поту. Дернувшись, сел в постели среди окружающей тьмы. Ким, спавшая рядом, перевернулась на спину. Пробормотала:

– Что случилось?

– Скорпионы.

– Что?

– Скорпионы. В комнате скорпионы. Они выползают по ночам.

Ким внезапно села. Только что ей снились скорпионы. Она ничего не сказала об этом.

– С чего ты так решил?

– Не могу сказать. Я проснулся оттого, что голос в голове кричал это.

– Тебе это показалось из-за того разговора с Кати.

Накануне вечером они сидели в таверне с Кати и ее мужем Василисом. Они поехали в Лиманаки, в красивый ресторан в саду, окруженный кустами гардений и олеандр. Звучала живая народная музыка, и певец пел песню, в которой любовь сравнивалась со скорпионом. Шуточную, по греческим понятиям, песню. Василис переводил слова.

Потом Василис поинтересовался, не слишком ли их донимают скорпионы, поскольку та часть берега, где они жили, кишит этими тварями. Они любят заползать в дома, сказал он. Когда они побледнели, Кати остановила его и попыталась обратить все в шутку.

– Возможно, там, где вы поселились, их нет, – сказала она.

– Да, – поддакнул Василис, наотрез отвергнув их попытку заплатить хотя бы за себя, – возможно, у вас их нет.

Но на обратном пути Кати настояла на том, чтобы они остановились у их дома, и вынесла пузырек нашатырного спирта:

– Возможно, у вас в доме нет скорпионов, но, если все же они вас ужалят, воспользуйтесь этим.

Они пошли домой в темноте по тропинке вдоль берега, Майк сжимал в руке пузырек, и больше ни словом не обмолвились о скорпионах.

– Нет, мне не показалось. Они там.

– Ты видишь хоть одного? – спросила Ким, в темноте обшаривая глазами комнату. Вдруг стало казаться, что каждая тень выпустила пару лапок.

– Нет. Но я чувствую их. Они там.

– Зажги лампу.

– Я думал об этом. Но тогда придется идти босиком но полу. Фонарь с твоей стороны.

– Я думала об этом. Но тогда придется шарить вокруг руками.

Так они и сидели в темноте, словно вокруг все кишело ядовитыми тварями. Наконец Майк вылез из постели и зажег масляную лампу.

Пляшущие тени отнюдь не успокаивали. Майк внимательно осмотрел пол под кроватью. Проверил все углы, ножки кровати и стола. Ким, вооружившись фонарем, откинула простыни, осмотрела и в ногах. Она слышала, что скорпионы любят забираться в постель.

Майк проверил обувь:

– Они любят теплые влажные местечки.

– Да, – ответила Ким, думая о своих самых теплых, самых влажных местечках.

– Нету, – сказал Майк, подняв лампу над кроватью. – Нету никаких скорпионов. Ты была права. Просто, если говоришь о чем-то, кажется, что оно рядом, так обычно…

Ким взглянула на него. Первый раз он заговорил об этом феномене подсознательной тревоги, о предчувствии.

– В чем дело? – спросила она.

Он не сводил глаз со стены в изголовье кровати. Прямо у них под носом, дюймах в шести, сидели три отличных крупных экземпляра, совершенно неподвижно.

– Брр! – Она спрыгнула с кровати, заворачиваясь на ходу в одеяло. Вышла наружу и пошла через сад к морю.

Через секунду Майк последовал за ней. Она сидела в лодке. Он вернулся за бутылкой вина и пластмассовыми чашками.

– Знаю, я веду себя как дурочка.

– Вовсе нет. – Он щедро плеснул ей красного вина. – Я тоже терпеть не могу этих тварей.

Ночь была теплая. Море – гладким, как масло, и серебрилось под луной. Ким передернула плечами. Не хотелось бы, чтобы что-то вынудило их покинуть это место.

– В Англии у людей на стене висят керамические летящие утки. А здесь у нас – стая скорпионов.

– Что будем делать?

Они согласились, что не могут позволить каким-то насекомым выжить их из дома. Хорошо было бы заманить скорпионов в банку и выпустить на волю где-нибудь подальше; но самый верный способ покончить с ними – поджарить огнем лампы. В конце концов Майк решил давить их сковородкой. Ким при этом держала лампу, светя ему.

Сковородка зазвенела, как надтреснутый монастырский колокол, когда Майк одним ударом припечатал пару тварей. Жало одного из скорпионов упало на пол и продолжало рефлекторно дергаться у их ног. Замерши от ужаса, они смотрели, пока оно не перестало шевелиться. Третий скорпион свалился со стены и принял угрожающую позу перед Майком, невзирая на то что противник был шести футов ростом. Он выпустил свое мерзкое жало и размахивал клешнями, дразня Майка, как английский футбольный фанат.

Майк еще раз взмахнул сковородкой. День или два после этого липкие частички хитинового покрова, приставшие к дну сковородки, потрескивали на огне, когда ее ставили на газовую плитку.

Но они привыкли к тому, что скорпионы были повсюду. Просто стали бдительней, осматривали одежду, прежде чем надеть. Лакис, когда они потребовали объяснений, дал им какой-то отвратительный порошок, который отпугивал скорпионов, но окончательно от них не избавил. Видимость порядка была восстановлена.

Но что не давало им обоим покоя, изводило больше, чем любая боязнь скорпионов, так это ставшее привычным исполнение тех или иных глубинных предчувствий. Казалось очень необычным, что некий таинственный сигнал предупредил их об опасном соседстве ядовитых насекомых; но ведь то, о чем нашептывал бес, подтвердилось в который раз, и это обескураживало. Происходило это довольно часто, чтобы начать нервничать.

– Завтра в бухте появятся дельфины.

– Что? – переспросил Майк, сидевший на веслах. Они возвращались со скального островка, где провели несколько идиллических послеполуденных часов.

– Пытаюсь сделать предсказуемым то, что должно произойти. Чтобы не было неожиданностей.

– Предсказуемым? О чем ты говоришь, Ким?

– Зачем это нужно?

– Не понял?

– Зачем прикидываешься, будто ничего не происходит, когда прекрасно понимаешь, о чем я? Это очень по-мужски. Игнорировать то, что у тебя под носом. Но, я вижу, тебя это беспокоит так же, как меня.

Майк перестал грести и отпустил весла.

– Не знаю. Даже говорить об этом не хочу, не то опять случится что-нибудь подобное. Когда это происходит, – когда что-то появляется после того, как мы об этом упомянем, – мне становится немного не по себе, настолько это странно.

– Это не просто у нас в голове, скажи? Скажи, Майк?

– Когда облекаешь свое ощущение в слова, оно не кажется чем-то особенным. Что тут такого? Мы говорили о скорпионах, змеях, молниях…

– И еще о каких-то таких вещах.

– …но они существуют и без нашего упоминания.

– Не обманывай себя. Это происходит. Постоянно.

Майк снова взялся за весла и продолжил грести к дому. Ким сидела на носу лодки, сцепив руки на коленях и глядя вокруг.

– Это место такое, – тихо проговорила она. – Все дело в нем.

Но никаких дельфинов на другой день не было видно. Они не признавались себе, но оба ждали их появления и наблюдали за морем. Когда наступил вечер, они вышли в патио; на холмах в траве громко пели цикады. Единственный звук, нарушавший тишину.

Наконец Майк почти равнодушно сказал, что дельфины в бухте не появлялись.

– Да, – согласилась Ким. – Сегодня их не было.

– Тебя пугает это место?

– Пугает. Но мне не хотелось бы уезжать отсюда.

– И мне.

Они снова замолчали. Цикады звенели все громче, все неистовей и исступленней.

Однажды Майк объявил, что хочет съездить на другой конец острова. Он продолжал искать вероятные места, откуда в древности мог бы вещать орфический оракул, придумывал и другие отговорки, только бы не браться за кисть. Была пара мест, которые он хотел посмотреть, и он предложил съездить туда на пикник. Однако в тот день Ким пообещала Кати присмотреть за лавкой; да и в любом случае она немного устала мотаться по разным местам, привлекавшим Майка. Она уговорила его поехать без нее. Первый раз за два месяца они должны были расстаться больше чем на два часа.

– Поезжай осторожно, – крикнула она ему вслед. – Не поцарапай машину.

Майк поднялся в горы и поехал по дороге, что шла по внутренней стороне кратера. Ему не нужно было нырять на дно котла и подниматься по противоположному склону; можно было проехать некоторое расстояние по этой стороне, а там по каменистой дороге спуститься обратно к морю.

Дорога, по которой он сейчас ехал вдоль края кратера, была завалена массивными валунами, каменными глыбами, выброшенными из жерла в доисторические времена. Они лежали там, где упали миллионы лет назад. Майк остановил машину. Посредине дороги лежала на спине большая черепаха, перебирая лапами в воздухе. Майк приблизился, и черепаха втянула лапы под панцирь. Он поднял ее и, перевернув, перенес на обочину. Он не представлял, как черепаха могла оказаться в таком положении: может, какой-то хищник, вспугнутый звуком мотора, выронил ее. Во всяком случае, подумал он, последние двадцать четыре часа они не говорили о черепахах.

Он постоял, глядя на котлообразный кратер. Лента дороги зигзагами бежала вниз, пока не скрывалась из виду на дне, огибая там залив, и вновь показывалась, едва различимая, на противоположном склоне, взбираясь наверх. Внутри кратера было жарко. От раскаленных скал тек дрожащий горячий воздух. Кроме необычного кривого кустарника и чахлого мха, здесь ничего не росло. Черные и ржаво-охряные валуны, из которых солнце выжгло всякое воспоминание о влаге, зазубренные, шелушащиеся и осыпающиеся, казалось, готовы взорваться, превратившись в облако пыли, как выгоревшие звезды. Неземное, нечеловеческое место.

Берег, куда приехал Майк, разочаровал его. Он последовал советам, вычитанным в брошюре, которую нашел в библиотеке в Камари. Там был горячий источник, вокруг него руины римских бань, но сам берег был непривлекательным, поросшим мелким кустарником. Пришлось признаться, что он сам точно не знает, что ищет, но миф об Орфее по-прежнему влек его к себе.

Это не было наваждением археолога. Он не мечтал откопать очередную маску Агамемнона или украшения Елены. Предмет его мании лежал не в нескольких дюймах от поверхности земли, но глубже. Миф говорил с ним через века. Орфей пытался обмануть смерть, чтобы возвратить свою потерянную любовь. Он потерпел неудачу, но обрел невиданную мудрость. Его разорвали на части, но его голова продолжала изрекать пророчества здесь, на этом самом острове.

Буквально поняв историю о кровавом убийстве, совершенном менадами, и о голове, приплывшей сюда, он предположил, что, после того как культ Орфея был уничтожен на материке, он продолжал существовать на острове Маврос. Место, куда волны вынесли голову, вероятно, заменяло собой храм, который продолжал веско говорить от лица культа.

Может, в конце концов Майк искал язык говорящий. Голос, любой голос, который бы произносил слова его языком, губами. Потому что он чувствовал – собственная его жизнь есть некий не выраженный в слове опыт, а неназванное может как быть, так и не быть. Вещь названная, верил Майк, существует; даже если существует как ложь или иллюзия или как совершенное воплощение истины. Ложь существует. Иллюзии существуют. Они существуют, но в иной плоскости, находятся на другой полке. И, приехав сюда, поставив перед собой что-то вроде цели, он надеялся в конце концов увидеть смысл в хаосе мира.

И еще он верил в историческую основу мифа. Должно существовать реальное место. Сколь бы малой ни была крупица исторической правды, породившей миф. Майк понимал, что подлинное место, где бы оно ни находилось, обладает особой атмосферой, особым духом. Последователи культа должны были выбрать место, по крайней мере обладающее естественным резонансом, усиливающим звук, а там, куда он приехал, такого не было. Так что он вычеркнул этот берег из списка.

Он недолго оставался там и отправился в большой монастырь Святого Микалиса, то есть архангела Михаила, где в красивой церкви были выставлены примечательные произведения византийского искусства. В монастыре, отнюдь не заброшенном, располагалась процветающая духовная семинария. Гостеприимный монах предложилему ракию и сушеный инжир. Сама церковь была вчетверо больше крохотного заброшенного монастыря на вершине утеса неподалеку от его дома. Майк провел там больше двух часов.

В дополнение к предметам византийского искусства в церкви было множество любопытных вещей. Майка подвели к жуткой посмертной маске, висящей на стене. Лицо было как живое и, по словам монаха, вылеплено из глины и свежей крови монахов, зверски убитых пиратами. Ее создал единственный избежавший смерти монах, и ему удалось передать мгновение ужаса и скорби.

Головы, которые свидетельствуют.

А еще были башмаки, тоже, как утверждалось, свидетельствующие, – башмаки святого. Майк уже обратил внимание на приношения в виде металлической обуви, во множестве стоявшей в церкви, и теперь понял смысл обычая. Пара серебряной с золотом обуви была заключена в прозрачный ларец и выставлена на всеобщее обозрение. Насколько Майк мог понять, она олицетворяла обувь самого небесного воителя. Верующий приносил в дар архангелу пару обуви из металла и возносил ему молитвы. Говорили, если святой хотел показать, что молитва услышана, он являлся ночью и надевал пару, принесенную просителем.

Чтобы у Майка исчезли всякие сомнения, пожилая женщина, наводившая блеск на церковный пол, поднялась с колен и сняла пару обуви с полки рядом с алтарем. Она перевернула туфли, показывая ему подошвы. В самом деле, на подошвах были царапины – убедительное доказательство того, что святой являлся и ходил в них. Женщина взяла руку Майка и приложила его ладонь к подошве, чтобы он ощутил царапины. Майк вежливо кивнул, удивляясь ее глупости, и двинулся дальше.

Майк был закоренелым атеистом, но купил свечу, зажег и поставил ее за жену. Он не верил в Бога, но верил в свою любовь к ней и всегда считал, что за любовь стоит зажечь свечу в любом храме. Повернувшись, он увидел, как женщина одобрительно кивает, и это взбесило его.

Он не любил дикую мрачную силу греческой православной церкви, как не терпел и церковь католическую. Для него это были религии ночного кошмара. Обе предпочитали темноту, алтари, освещаемые свечами, и храмы, имитирующие пещеры и заполненные иконами и статуями, которые изображают муки и боль. Он однажды посетил церковь в Тоскании. обитель ужасов с освещенным образом Пресвятой Девы: семь жутких ножей впились ей в спину, на голубых одеждах – запекшаяся кровь. Пещеры из кошмара, вызывающие клаустрофобию, с тошнотворным запахом ладана, засохшей крови и старого греха. Он не выдержал, бросился вон, на яркое послеполуденное тосканское солнце. Ким смеялась над ним, шутила, что он как злой дух, но он знал – никакое зло не променяло бы тьму на свет.

И здесь, в греческой православной церкви, тоже подавляла атмосфера истовой веры, подхлестываемой чувством вины и страха пред темными очами ангела-воителя и тяжелым запахом ладана. Но еще больше приводил в смятение примитивный и жалкий пафос приношений. Иконы в серебряных окладах по всей церкви были увешаны аляповатыми посеребренными металлическими пластинками с грубыми оттисками ноги, или руки, или сердца – смотря по тому, что требовалось исцелить молящему, а в одном случае даже с оттиском американского доллара. Все это свисало с икон на ленточках вместе с пластмассовыми розочками, или фотографиями, или дешевыми украшениями. Никаких изменений со времен Древней Греции, когда обеты сопровождали подобными приношениями; до сих пор археологи копаются в мусорных ямах, полных такого же отвергнутого хлама.

И еще эта обувь. Дюжины и дюжины пар фабричного изготовления из меди и алюминия, сделанные в средневековом стиле, все для неугомонного святого, шатающегося по ночам. Майк был сыт по горло. Не обращая внимания на ящик для пожертвований, он вышел из церкви.

Он перекусил в таверне поблизости, заказав стифадо [10]и пару пива. В зале кроме него был только один посетитель, пожилой грек с коротко подстриженной седой головой и огромными усами с проседью. Он поздоровался с Майком, дождался, когда ему принесут заказанное, и только тогда в обычной греческой манере засыпал его вопросами, обращаясь к нему через хозяина таверны.

Кто ты? Как здесь оказался? Женат? Где твоя жена? Дети есть? Что тебя привело в эту часть острова? Хозяин, знавший английский немногим лучше, чем Майк – греческий, старался как мог и настолько заинтересовался, что взял стул и подсел к столику Майка. Налил по стаканчику узо Майку и старику за счет заведения, не забыл и себя.

Майк благополучно выдержал допрос. Как он ни отнекивался, старик налил ему снова.

– Как там у вас в Англии? – спросили они.

– Ненормальные. Много людей ненормальные, – сказал он, сам переходя на корявый местный английский, и, когда они спросили его имя, ответил: – Микалис. Майк.

– Он тоже Микалис, – сказал хозяин таверны, кивая на старика. – Он говорит, это имя приносит удачу.

– Правда? Почему?

Греки принялись бурно обсуждать между собой его вопрос, и наконец хозяин объявил:

– Потому что так зовут святого: Микалис. Он спрашивает, ты уже видел чудотворную обувку?

– Да. Видел.

Майк попросил хозяина налить старику и увидел, что ему тоже подливают. Пошутил, что из святого Михаила вышел бы хороший футболист, чем заставил хозяина таверны рассмеяться. Тот долго объяснял шутку старику. Старик не засмеялся. Он был оскорблен и начал что-то говорить, громко и страстно.

– Что он говорит?

– Не обращай внимания. Я сказал ему про футбол, а потом, что эти башмаки – для дураков.

– Но я этого не говорил!

– Ты прав. Это все для простаков.

– Но теперь он думает, что я назвал его дураком!

– Не волнуйся.

Но старик вскочил на ноги. Он тыкал пальцем в Майка, и хозяину таверны не удавалось его успокоить. Беззлобная шутка не могла вызвать подобной ярости, и Майк подумал, не добавил ли чего хозяин от себя при переводе. Он захотел узнать, что говорит старик. Хозяин внимательно выслушал слова старика.

– Он рассказывает историю о том, как некие люди выпивали в этой таверне и насмехались над святым Микалисом. Потом эти люди отправился домой, и по дороге святой ждет их в кустах, и выпрыгивает, и колотить его. И теперь эти люди верующий. Он хочет, чтобы ты это знал.

– Скажи ему, что я не хотел его оскорбить.

Но было слишком поздно. Старик выскочил из-за стола и заковылял прочь, опираясь на палку и продолжая выкрикивать проклятия. Стаканчик узо, которым угостил его Майк, остался нетронутым.

– Ах, черт! – расстроился Майк.

– Не беспокойся. Никаких проблем, – сказал хозяин, наливая им еще по одной.

Перед глазами у Майка слегка плыло, когда он шел к машине. Будь он в Англии, он и не подумал бы салиться за руль, но на острове никто не соблюдал никаких правил дорожного движения, поскольку, кроме ослов, другого транспорта практически не существовало. Так или иначе, вряд ли кто встретится ему на обратной дороге.

Майк ехал сквозь плотную пелену предвечернего зноя, в лобовое стекло слепило солнце, а дорога впереди растворялась в дрожащем мареве. Ни малейшего ветерка, который бы пошевелил сушь, висевшую плотной завесой. Само движение казалось преступлением против природы. К тому времени, как он доехал до края кратера, воздух нисколько не стал свежей. Он чувствовал, что засыпает за рулем.

Майк остановил машину и вышел, чтобы размять ноги. Страшная сушь, как в пустыне. И мертвая тишина, только скрип песка под ногами. В полном безмолвии пыльные валуны казались спящими существами, одушевленными, но впавшими в спячку. Нечем было дышать. Он забрался в машину и начат спускаться по склону внутрь кратера, соблюдая особую осторожность на уклонах и крутых поворотах.

Внезапно сбоку вынырнула огромная коричневая тень, загородив переднее стекло и лишив его обзора. Он нажат на тормоза, по-прежнему ничего не видя впереди, но почувствовал, что машина не слушается. Ее занесло, затем она несколько раз перевернулась, и что-то сильно хлестнуло его по шее.

Через несколько мгновений Майк обрел способность видеть. Он понял, что находится на своем сиденье, только вверх ногами, висит на ремне безопасности. Мотор продолжал работать. Нащупав ключ зажигания, он сумел выключить мотор. Слышалось слабое шуршание, словно пыль тихо оседала на машину. Дверца с его стороны открылась лишь на дюйм, но дальше не поддавалась, однако, освободившись от ремня, он сумел вылезти с другой стороны.

Машина лежала вверх колесами на скалистой площадке сбоку от дороги. Еще бы десять или двадцать ярдов, и она покатилась бы по крутому склону. Майк выбрался на дорогу и взглянул на машину. Колеса все еще вертелись. Как она напоминает черепаху, лежащую на спине, мелькнула у него мысль. «Обошлось без единой царапины, – думал он. – Повезло, повезло, повезло».

Ничего и никого не было вокруг, ни намека на то, что могло бы на миг заслонить ему ветровое стекло. Может, он заснул за рулем? Но нет, он был уверен: что-то вылетело на него из-за поворота. Но что? Не другая машина, это точно. Даже если бы она не остановилась, он еще полчаса видел бы ее на извилистой дороге. Он подумал о больших птицах или животных, но это казалось нереальным.

Он стоял и ошеломленно смотрел на машину. Дрожал раскаленный воздух. Необычной формы валуны как будто шевелились. Майк услышал за спиной приглушенные пылью шаги.

Он обернулся и увидел в двух ярдах от себя троих мужчин. Первое впечатление было, что они монахи, возможно, из монастыря, куда он ездил. Но они были не похожи на виденных им греческих православных монахов. На ближнем из них была грубая ряса, прихваченная на поясе пеньковой веревкой. Он опирался на высокий посох. Тронутые сединой волосы и борода коротко острижены. Глубоко посаженные глаза как черные озера. Они смотрели на Майка отнюдь не дружелюбно. Лица двоих других монахов, стоявших позади первого слева и справа от него, были почти скрыты под капюшонами. Они тоже опирались на высокие посохи.

– Говорите по-английски? – спросил Майк. Потом глупо добавил: – Я разбил машину.

Монахи молчали.

– Камари, – сказал он, пытаясь выдавить улыбку и махнув в ту сторону, в которой, за горой, находился, как он надеялся, его дом.

Ответа опять не последовало. Первый монах жег его взглядом. Тут Майк обратил внимание на обувь монаха. Она была из какого-то тяжелого серого металла и с заостренными носками точь-в-точь как та, что он видел в монастыре. Жесткие ее края до крови натерли ноги монаха. Майка охватил дикий страх. Он попятился назад, спотыкаясь и снова повторяя: «Камари».

Монах молча замахнулся посохом, как копьем, и сильно ударил Майка в зубы. Ошарашенный, Майк отскочил назад. «Какого черта?» Он выплюнул кровь с осколком зуба. Монах двинулся на него, собираясь опять ударить, но Майк схватил конец деревянного посоха и крутанул его, стараясь вырвать из рук монаха. Двое других монахов пришли на помощь первому и ударили своими посохами Майка по руке, так что она сразу онемела. Потом посох с громким треском обрушился ему на голову.

Майк согнулся пополам, в глазах у него на мгновение потемнело. Открыв глаза, он увидел подошву металлического башмака, нацеленного ему в лицо. Последовал сильный удар в челюсть. Второй удар пришелся на коленную чашечку, и он рухнул на пыльную дорогу. Другие монахи нещадно охаживали его посохами. Но боль от их ударов было не сравнить с болью от железных башмаков, которыми его продолжали пинать, как в драке без правил. Он попробовал приподнять голову, но почувствовал, как к горлу подступает тошнота. Последовал удар посохом по затылку, и он потерял сознание.