"Ночная смена" - читать интересную книгу автора (Dok)

Утро девятого дня Беды

Подъем не носит эпохального характера. Встаем как-то спокойно, спокойно собираемся. Я немного мандражирую, но вроде как не показываю этого. Впрочем, наверное, актер из меня убогий, потому как Андрей тихонько говорит мне:

— Это нормально. Только не повторяй распространенной ошибки салобонов — не надо смотреть на себя все время со стороны и думать «а не боюсь ли я». Все боятся. Да и в конце концов ты уже почти обстрелянный…

Он тихо улыбается.

Николаич собирает нас и дает коротенько вводную:

— Сегодня будем работать в районе Стрельны. Основная задача — взять под контроль ремзавод бронетанковой техники. Ситуация лично мне непонятна, потому как мне еще тогда не понравилось, что мы там видели. Странное малолюдство в районе супермаркетов, ну да остальное — вы сами видели. Возможно, я ошибаюсь, но готовиться лучше к тому, что будет оказано реальное сопротивление. Наши силы — сводная группа сухопутчиков и кронштадтские. Хорошо то, что обещали провести авиаразведку — и вроде б выполнили это.

— Более серьезной поддержки с воздуха не будет? С вертолетчиками не связывались?

— Какими вертолетчиками?

— А в Вартемяги же полк стоял?

Николаич переводит дух. Плохо он сегодня выглядит — словно свинцовой пылью осыпан, губы серые и отеки заметнее, чем раньше. И то, как он дышит — часто и поверхностно — мне и вовсе не нравится.

— Докладываю. Бывший военный аэродром «Касимово», на котором в свое время базировался вертолетный полк, является аэродромом, где размещаются самолеты аэроклуба «Звезда» и Федерации парашютного спорта Северо-западного региона России. Что там нынче происходит — не знаю. Но рассчитывать на вертолетную поддержку не стоит.

— Жаль…

— Получается так, что пока противник вырисовывается не слишком мощным. Так что может и обойдется.

— Идем на броне?

— Вопрос сейчас будет решаться.

— Николаич, а сам-то как решаешь?

— Полагаю, что отправимся мы без своего панциря. Есть такое подозрение. Побывать на заводе и ничем не разжиться — странно как-то будет. Ладно, давайте собираться. Званцев обещал нам и бронежилетов и касок подбросить, ну а сами мы должны предусмотреть, что там еще нам запонадобится.

Тут меня стукает в голову. Странно, что раньше не пришло на ум.

— Что Доктор подскочили?

— Да вот, вспомнил — нам надо сидушек нарезать из полиуретановых ковриков — ну так — на резинку — чтоб на заду было. И на броне простатит не получишь и на снег сесть можно.

— Это как?

— Ну, режется прямоугольник из пенополиуретана, сквозь прорези продевается резинка, так чтоб не давила, а на заднице держалась вся конструкция — надо куда сесть — получается своя сидейка. Такое в Мясном Бору видел у копарей — удобно.

— Дело. Видал такие, продавались. Жаль, в нашем мы такой фигней не торговали, глядишь, пригодилось бы сейчас. Пока будем на собрании — Сережа — нарежь на группу. И в запас тоже — пригодятся.

— Размером не ошибись. А то ходить не сможем — скалит зубы Андрей.

— Шути, шути. У кого воспитанник нажрался? Да еще и с нарушением правил?

Андрей скисает, отводит глаза.

— Каких правил? — влезаю я, чтоб Андрея не очень пинали.

— Получается так, что основополагающих: градус не понижать, из разных материалов — не смешивать. А то этот гусь ухитрился тяпнуть водки — это из пшеницы, значит, потом портвешка — этот из винограда вроде — раздобыл и пивком — из ячменя — отлакировал. Получите — распишитесь. Вон оно лежащее — посылка из вашего мальчика.

Обсуждаемый предмет дрыхнет без задних ног и только посвистывает носом.

Нам пора с Николаичем идти на собрание. Остальные собираются. Уходя, слышу знакомый звук позвякивания антабок на оружии, глухой грюк от магазинов на столешнице.

— Не нравится Вам ситуация?

Николаич некоторое время идет молча.

— Получается так, что — не нравится. Но выбирать не из чего — либо грудь в крестах, либо голова в кустах… Мутное там что-то, чую, что очень мутное — и получается так — что я раньше с таким не встречался. Не люблю, когда не понимаю ситуацию. Сейчас — ни черта не понимаю. Честно скажу — если б взвод этих разгильдяев просто перерезали или перестреляли — мне бы было б легче. А так — есть какая-то гнусность во всем этом, не все так просто…

Мда, разговорился что-то Старшой…

На собрании мешает то, что я все время прокручиваю в голове — что еще надо взять с собой. Такое странное впечатление, что что-то забыл. Возможно, просто это из-за внутреннего мандража. Достаю блокнотик и начинаю записывать, что уже готово.

Поневоле вспоминаю, как наша отличница Галка так же мандражировала перед каждым экзаменом и в конечном итоге спасалась тем, что садилась писать шпаргалки, но к общему удивлению соседок по комнате в общаге писала их по памяти — не из учебника…

Схема получается достаточно простой — сушей, придерживаясь окружной дороги, попрет сводная бронегруппа сухопутчиков — и наши знакомые из Медвежьего Стана и с Полигона, еще кто-то. Сапер выражает удивление тем, что танки и БМП пойдут по автостраде — они ж гусеницами весь асфальт снесут, а ремонтников теперь не дождешься.

Вроде б сухопутчики обещали этого не делать… ну-ну…

Мы со своей стороны высаживаемся со сводной группой морской пехоты из Кронштадта. Всего от крепости идет наша команда, взвод курков из Дзержинки да сборная солянка из свободных от несения службы гарнизонных и комендантских. Место высадки знакомое — как раз оттуда мы эвакуировали семью Семен Семеныча и его дружка… АТП вроде. Там еще фура с чулками и колготками осталась…

Точка приложения сил — завод. До этого сухопутные займут супермаркеты на Таллинском. Заодно проверят — что там с пропавшим взводом произошло.

Николаич задает волнующий всех вопрос — сужу по одобрительной реакции присутствующих — какая связь между группами и внутри групп? Ясно, ему не дает покоя то, что в неминуемой неразберихе — а начальника единого так и нет, к сожалению, каждый получается сам себе голова, не смогли договориться, вполне возможно такое дело, как френдлифайер. А в исполнении танковых пушек и прочих дудок это вовсе нежелательное явление.

Отвечает Званцев. Поддерживаться будет радиосвязь (называет частоты, все пишут, а я хлопаю ушами), кроме того, группы обменялись делегатами связи и по возможности обсудили возможные варианты. Также обеспечена связь при помощи ракет — ракеты при этом используются флотские, у сухопутников такого нет, так что не ошибемся. Кроме того, всем «нашим» будут выданы повязки из одинаковой ткани — синего цвета. Ткань сама по себе дерьмо лежалое, больше ни на что не годна, но цвет получился специфический — так что сейчас командиры подразделений получат эту рухлядь — и обязательно должны обеспечить у каждого бойца на левой руке такой лоскут.

— Как обозначена наша техника?

— Белые полосы на башне и по корпусу.

— А с моря поддержка будет?

— Да, высадку прикроет учебный корабль и сейчас подготовлен катамаран типа «Зибеля» — он сможет подойти ближе.

— «Зибель» — это немецкий паром, набитый артиллерией?

— Так точно. На наш тоже поставили достаточно серьезные системы. Но когда десант удалится от берега — прикрывать будет сложно, так что с собой тоже будет выдано дополнительно тяжелое вооружение — крупнокалиберные пулеметы и два АГС. По зомби АГСы работают не совсем удачно, но, учитывая возможность наличия крупной банды — могут понадобиться.

Сейчас при погрузке на катера — десант получит дополнительно шлёмы и бронежилеты. Убедительная просьба командирам — присмотреть, чтоб бойцы не пролюбили имущество.

— Что с питанием?

— При удачном раскладе — за счет раскулачивания находящихся там магазинов. Если что-то будет наперекосяк — питание обеспечит камбуз учебного корабля.

Так вроде все понятно. Пока отцы-командиры обсуждают всякие вопросы по подчиненности и разграничении обязанностей, равно как и с полосами наступления и зонами ответственности, прикидываю свои силы и средства. Раз нет единоначалия — значит, я отвечаю за своих. Правда, курки думаю тоже на нас с Надеждой, да и гарнизонные никуда не денутся… А, надо спросить, лучше будет.

— Какие силы и средства медицинского обеспечения задействованы?

— Сухопутчики сами себя обеспечивают. От Кронштадта будет врач и фельдшер и шесть санинструкторов. Старшим по сводной кронштадтско-крепостной группе будет наш врач — Вы у него в подчинении. Возражения есть?

— Нет возражений. Материальное обеспечение значит — с него?

— Точно так.

— Отлично.

Получаем карты, распечатки с приказом, расписание — кто на каком судне идет, таблицу сигналов…

Поневоле лезет в голову то, что говорил Николаич насчет бардака или порядка в начале операции. Тут пока все образцово-показательно, что, похоже, не должно радовать… Или должно?

Завтракаем не торопясь, но и не затягивая. Катера подаются вовремя. Так же вовремя — по плану отваливают. Подгоняем вымазанные грязно-серой краской каски. Вроде не бликуют, краска матовая, уже хорошо. Старье, конечно, такие по лесам ржавеют, где бои были.

Но с другой стороны — если поймать в голову пулю из «Кедра» или картечину — то каска к месту безусловно будет.

Корячимся с тяжеленными бронежилетами. Когда разбираюсь, наконец с подгонкой, обнаруживаю, что по мою душу приперся тот мужик, что задавал дурацкий вопрос о прижигании ран каленым железом.

Ну, сейчас начнется…

И действительно начинается.

Не зря моя начальница на отдыхе всегда представлялась бухгалтером. Если узнают окружающие, что лекарь — обязательно назадают кучу нелепых вопросиков… Какой уж тут отдых!

Вот и сейчас мушшшина рвется обличить не то, что мою — а и общемедицинскую некомпетентность.

Нет, я, конечно, понимаю, что есть, за что нашу медицину критиковать. Да беда-то в том, что критикуют в основном не по делу.

И почему-то вспоминается, как в конце тяжелого дня патриарх Герардыч неожиданно заметил севшим отдохнуть в ординаторской коллегам:

— А ведь мы окружены мертвецами, сэры.

И когда мы не поняли его посыла — пояснил:

— Если мы сейчас откроем свои пуза — то у всех там будет шрам от аппендэктомии. Что бы не говорили о ничтожности медиков и медицины — а ведь совсем недавно это было совершенно смертельным заболеванием. А сейчас — вот мы ходим, а могли бы быть и мертвецами.

На меня нашел стих глупой гордыни и я как-то неприлично хвастливо заявил:

— А у меня на пузе нет шрама!

На это мудрый Герардыч спокойно заметил:

— Значит, вам повезло.

А я тем временем вспомнил, что пару раз у меня было тяжеленное воспаление легких, и без массивной антибиотикотерапии вряд ли бы я тут величался. И я устыдился.

— Вот вы давеча говорили о бесперспективности прижигания ран железом! Вот почему у вас, медиков, такое отвращение к народной медицине? Это же вековая мудрость, а вы самонадеянно свое гнете! Небось, скажете, что и чеснок, и лук на раны класть нельзя?

— Ну, давайте, рассказывайте, что там делать надо…

— И расскажу — вот пусть люди слушают! У меня память отличная — я четко запомнил, что на сайте писалось: «Закладывая в свежую рану зелёную, травяную кашицу, мы обеспечиваем ране усиленное дыхание, а это главное для предотвращения инфекции и для стимуляции заживительных процессов. Такой тип лечения невозможен в официальной медицине — она не может обеспечить наличие свежих зелёных трав в течение круглого года, официальная медицина вообще игнорирует народную медицину, ошельмовывая её. Повезло тому, кто ранен летом!

В другое время года можно использовать другие природные антисептики и стимуляторы, которые длительно сохраняются в свежем состоянии: чеснок, лук и алоэ. Очень сильным природным антибиотиком на все случаи жизни является чеснок. При всех острых воспалительных и инфекционных процессах чеснок надо есть внутрь, желательно луковицу каждый день. А для местного лечения ран чеснок можно применять еще и в виде чесночной водной настойки.

Если рана с самого начала загрязнена, большая по размеру, и вообще сразу подозрительна, надо раздавить луковицу чеснока до кашицы, и просто ежедневно свежую кашицу класть прямо в рану, а старую вымывать чесночной водой.

Также можно использовать и репчатый лук. Репчатый лук пропускается через обычную соковыжималку для апельсинов, и этот, но только свежеприготовленный, сок употребляется для залития и промывания ран, а получающаяся в отходе соковыжимания кашица лука используется для закладки в рану. Например, если рана после хирургической обработки не большая и легко зашивается: залили рану свежим соком репчатого лука и зашили, сверху положив зелёную массу». Вот так прямо и написано — и каждое слово верно! Что вы на это скажете?

— Скажу, что это бред.

— Я так и думал! Вы все держитесь за свои пилюльки. А вот сила природы — вы ее игнорируете и презираете! Вот что конкретно — бред?

— А все, что вы сказали. Все — бред. Это бы могло пойти для какого-нибудь раннесредневекового трактата.

— Давайте конкретизируйте!

— Ох!

— Вы тут не охайте — ошельмовали уважаемого автора — так будьте любезны отвечайте за свои огульные обвинения!

Замечаю, что кумпаньоны, сидящие рядом, навострили уши.

Не получится незаметно скинуть этого умника за борт. Ладно, буду отдуваться.

— Ну, поехали: Первое. Закладывая в рану кашицу из травы, мы суем туда инфекцию. Растения с поля не стерильны — потому вместе с ними пойдут и бактерии. Чем скажем отвар зверобоя хуже? Разговор о живительности только зеленых растений — опровергнут сотни лет назад — как раз когда активно собирались травяные сборы. Да, травы собирать надо со строгим соблюдением правил, так же важно правильно провести процесс ферментации и сушки — но собранные растения отлично работают весь год.

Второе. Официальная медицина не отвергает народную медицину. Но выдавать всякую чушь за народную медицину — не надо. Почему только лук-чеснок вами упомянут? Крапива — отличное кровоостанавливающее, подорожник, зверобой, чистотел, кора дуба, шалфей, золотой ус — отличные средства, в том числе и раны со ссадинами обрабатывать… Могу продолжать и продолжать, но уже и этого хватит.

Третье. Вы пробовали сжирать по головке чеснока в один присест?

— Нет, но я же не был ранен!

— Ну, так вот я вам точно скажу — единственно, чего можно добиться, лопая чеснок в таких количествах — это развития гастрита или обострения язвы. Чушь. Тем более — проверенная и уточненная именно как чушь — примеров хватает. Каждый год в клиники попадали такие умники. Известное дело.

Четвертое. Лук в виде печеного — помогает оттоку гноя. На свежую рану класть свежий лук — сделать дополнительно химический ожог поврежденных тканей. Ровно то же — с кашицей от чеснока. Вы эту кашицу себе на язык положите и посидите так с часик — потом я на Вас гляну. А язык, между прочим, защищен и приспособлен к агрессивной среде — это не распоротое мясо с драными нервами.

Пятое. Какую рану предлагает зашивать автор? Что такое хирургическая обработка в его понимании? Хирургическая обработка — это иссечение нежизнеспособных тканей, размозженных в первую очередь. Обычно делается при огнестреле — и после хирургической обработки рану зашивать НЕЛЬЗЯ! Это еще в Первую Мировую установили. На десятках тысячах примеров — на всех фронтах. Во всех армиях! После этого в гное утонешь, раны зашивая.

Этого хватит?

— Вы меня не убедили!

— Ну, разумеется. Я другого и не ожидал. Впрочем, когда Вас ранят — я, так и быть, напихаю Вам в рану тертого чеснока с луком.

— Поперчить, посолить и поджарить на медленном огне, — облизнувшись плотоядно, говорит Ильяс.

— Вам все шуточки! А возразить-то, по сути, и нечего! — оскорбленная невинность в лице поборника народной медицины тем не менее отходит на другой борт, подальше от нашей дикой компании.

— Ютить вашу мать! — не выдерживаю я и рассказываю ребятам о пациентке, которой кто-то рассказал про контрацептивное действие лимона — и она, не мудря, запихнула себе во влагалище лимон целиком. Потом вспоминаю про лук и про препарат в музее кафедры судебной медицины — матка с проросшей в нее из влагалища луковицей — был раньше такой «народный» метод аборта, только вот думаю, от него чаще помирали, вспоминается виденной мной старичок с терминальной стадией рака — опухоль в распаде, а он до последнего был адептом копротерапии и мазал развивающуюся опухоль свежим калом…

«Знатоки! Убивать надо таких знатоков, папаша его студебеккер» — как совершенно правильно в подобной ситуации сказал великий гроссмейстер.

Фэнь шуй им всем в нос… С дыню размером.

За содержательной беседой время незаметно пролетело.

Катера идут по заливу, держась пробитого во льду канала.

Скоро будем на месте.

Уже скоро…

Вовка успевает еще рассказать про то, как он боролся с чирьями на заднице во время службы в армии — а у мехводов на срочной такое часто бывает — грязища, немытость, ГСМ, пот застарелый, да плюс авитаминоз в придачу. Лук он, оказывается, применял, но по совету «знатоков» — как раз сырой. Сидеть после этого недели две не мог. Потому, по его мнению, лучше удалять чирей, взяв пустую бутылку, насовав туда горящих спичек, а потом приложив горлышко к больному месту — отсасывает в момент все!

Мне остается только жалобно кряхтеть, слыша о таких варварских обычаях и вспоминать, что в старой армии у кавалеристов было золотое правило — «беречь жопу пуще глаза», потому как кавалерист с чирьем на заднице — ровно то же, что пехотинец с переломанными ногами.

За поучительной и не лишенной приятности беседой прибываем к точке высадки. Мореманы обеспечили все путем — обеспечив даже колонновожатых. На льду чувствуем себя неуютно, словно мишени и потому, как только получаем с соседнего катера усиление в лице трех матерых саперов и отделения явно срочников желторотых бодро бегом за провожатым несемся к берегу. По дороге замечаю, что вроде как нас высадили не там, где полагалось по плану, а немного левее. Сбоку в сотне метров вижу бегущих курсантеров — соседями будем.

То, что со спины нас прикрывают стволы корабля и катеров — греет душу, но когда добираемся до домишек на берегу — становится как-то легче.

Кронштадтские уже там. Попадается пара упокоенных, но в целом видно — территория уже подчищена. Не успеваем перевести дух, как Николаич командует занять второй этаж невзрачного дома. Саперы парой быстро проверяют двери, потом один зачем-то включает обычную школьную лазерную указку, второй его страхует. В домике пусто. После быстрой проверки лестницы нам машут — можно заходить.

Запаленно дыша, вваливаемся в угловую комнатушку. Все-таки бегать с таким грузом — тяжко. Окна берутся под контроль, мы — несколько человек, не занятых немедленно для наблюдения, я в том числе — плюхаемся на пол задницами, и переводим дух, опершись спинами на стенку. Так. Теперь можно и перекурить. Пока без нас обходятся, и понадобимся мы не раньше, чем через полчаса — Николаич говорит, что нас должна подобрать броня, она на подходах…

Когда немного прихожу в себя — замечаю рядом лежащую в углу гранату — немного запылившуюся, но знакомую Ф-1. Снаряжена, готова к бою, только отогни усики да дерни чеку. Вполне себе пригодится лимонка в хозяйстве. Тянусь, чтоб забрать, но сидящий рядом сапер из приданных хватает меня за комбез и я плюхаюсь обратно.

— Не рекомендую вам подбирать всякое, что валяется — спокойно, доброжелательно, но очень убедительно говорит мне этот мужик.

— Думаете растяжка?

— Вижу, что не растяжка. Но к бесхозным боеприпасам привык относиться очень осторожно. Есть знаете, опыт.

— Оставляли, что ли, такие сюрпризы? — спрашивает смекнувший что к чему Андрей.

— Ага.

— Так те видео, которые на ю-тубе были — как духи с криком «аллаху акба…» рвутся при стрельбе из миномета или гранатомета — ваши шуточки, или они просто бестолковые? Я не понял, вы портачили с боеприпасами, а потом их сплавляли духам, или это случаи брака и криворукости были? — Саша уже отдышался и из-за Андрея выглядывает.

— У духов бахали модернизированные 82 мм мины, РПГ 26, выстрелы РПГ-7, ВОГи (лягухи) — все в момент выстрела. Гранаты рвались в руках. Особенно запомнился выезд на позицию одноразовых минометчиков, миномет самопальный, один выстрел нормальный — мина ушла, а второй или наше творчество, или смежников — труба в клочья, плиту не нашли (хотя может, и не было) и весь джаз банд рядом притих. С нашей стороны потерь нет. Жаль редко представлялась возможность зреть дело рук своих. Фэйсы втюхали на ту сторону паленую иглу, при старте — вышла и бахнула, старт был замечен, двадцатьчетверочники долго резвились.

— Хоть убейте, не могу понять, как может рвануть ВОГ в момент выстрела?

— Вот и они не могли понять. (мужик весело улыбается) ВОГ — легко, если под вышибным зарядом кусок ЭДП и бризантная доп. навеска, детонация страшная штука. И не портачили, а модернизировали. Патроны в том числе — тенересом, но его достать было трудно, одних бумажек кучу напишешь и вопросы лишние. Сплавляли путем бросания — а ля просто потеряли. Были и те, кто продавал, но покупатели, как правило, второй раз не приходили, а новых геморно искать. Проще бросил и забыл. Только сводки сиди читай.

— А следы демонтажа на «модернизированных» изделиях — насколько оставались заметны? Скажем, Вы сами, зная такую практику, могли бы увидеть — «доработанный» боеприпас или фабричный?

— Все зависело от того, кто делал. Во всяком случае, найденные боеприпасы и граники мы не использовали и писали МУКи, что их использовать нельзя. Внешний вид отличить практически невозможно, все это таскалось как попало — сколы краски и лака, потертости, царапины — обычное явление. Минам в хвосте, под вышибным, отверстие и запальная трубка. Одноразовые РПГ — визуально — однозначно нет. А попытаться вытряхнуть оттуда гранату — желающих не было, доработанная в руках рванет. В РПГ — 7 дорабатывался стартовик выстрела, головные части тож крутились но это в разы сложнее, стартовик не определить.

ВОГ 25п разбирался до нуля — при сборке резьба клеилась — если руки не из задницы — то только эксперт сказал бы, ну или неудачная попытка разобрать. ВОГ 25 — извлекался капсюль вышибного заряда, сверлилось отверстие под КД, после доработки капсуль заменялся новым — но это экстрим, хотя и это делали. УЗГРМы и запальные трубки у нас безукоризненно дорабатывал командир приданных саперов из Сибири — с виду не отличить, а замедление «0».

Запалы РГО — РГН — не крутились вообще. Патроны разбирались и собирались только 7,62Х39 и 54 — под них была у снайперов приблуда. После всех манипуляций с изделием — в «пластилин» на недельку под открытое небо для придания товарного вида.

При всем том, что некоторые из оппонентов таки воевать умели — специалистов раз-два и обчелся. Они в основном ловушки ставили на «чистильщиков». Так что канали даже корявые поделки.

— Непростой Вы сапер — замечаю я.

— Не, я — простой, я не единичный экземпляр, наштамповала Родина. (Тут он лукаво подмигивает). Вот заведение, где нас натаскивали — то да, непростое было. Хотя самоучек дохера. Но откуда у самоучки неучтенки в больших количествах? Во всем этом, нюансы были, и особка как грушу трясла самоучек или тех, кто без предварительной договоренности чудил — однозначно за сбыт или утрату потянут. Всем не объяснишь, что боеприпасы и ВВ — тютю. А куда тютю — хз. А уж тем более при обнаружении в схронах номерных единиц — особка плюс прокуратура. И доказывать, что этот предмет вовсе не полетит, а совсем наоборот — замучаешься.

А потом еще слить могут гады — особливо прокурорские, в конторе покапывало, но не сильно, а у них — обмен информацией… И будут потом за тобой гоняться местные и на КП большие деньги предлагать, чтоб показали, кто таков. В общем, документы прикрытия были как воздух и надзирающий военный прокурор в придачу для общения со своими коллегами во избежание расшифровки.

— И что, духи разве не пользовались купленными в других странах боеприпасами? Вроде ж им со всех сторон поставляли? (Вижу, что Сашу заинтересовало всерьез, а вот Андрей жмурится как-то по котовьи — очень похоже на то, что знакомые вещи слышит.)

— На халяву и известка — творог. У меня видеопособие трофейное есть, так там сплошь и рядом фигурируют наши боеприпасы. Патроны они покупали, а все остальное было затруднительно. Тот же тротил не у каждого есть. А шайтанки и подавно. Вообще то они без затей были. Все простенько достаточно. Были и у них умельцы… в основном бывшие наши, но этих отлавливали с повышенным энтузиазмом. Был один выродок Смирнов В., он же Абу — Малик, бывший сержант спецуры, русский, уроженец ст. Наурская кажется, до 2003 года был жив, сейчас не знаю.

— Так что проблемы у них с боезапасом что ли?

— Начиная с 2000 года появились. Если бы все было ок — не ковыряли бы они снаряды и не плавили тол. На всех желающих не хватало. С патронами проблем у них не было. Так что — лучше б гранату не трогать.

— А что с ней может быть не так? Замедление «0»?

— Ага. Или не сработает.

— Ну, это ладно. Оставим как оружие последней возможности.

— Куркуль Вы, Доктор. Жадность — она губит.

— И не говорите.

С этими словами обтираю гранату и прячу в пустой кармашек разгрузки.

— Наблюдаю бронетехнику! — это заявляет пацанчик с странной винтовкой, очень похожей на СВД, только вот приклад складной и какая-то она, ну немного другая. Пацанчик смотрит из приоткрытого окошка, пользуя прицел.

— Какая техника? — интересуется Николаич.

— Три маталыги, БТР и… и еще БТР! За нами?

— Белые полосы на них есть?

— Нет, целиком зеленые… Нет полос…

Значит, не наши? Это уже весело, пулеметы с маталыг нам тут не страшны, а вот если на БТР крупняк стоит — так нас через стену найдут без проблем… Вижу, что остальные тоже насторожились.

— Номера видишь? — Николаич шустро разворачивает выданные сегодня утром бумажки.

— Вижу.

— Диктуй!

Пока колонна шла боком, пацанчик успел сказать номера первого БТР и маталыг. По списку Николаича получается — это наша бронеподержка. Почему без полос?

Приданный нам связист, совершенно ботанского вида паренек, связывается с броней. Отвечают сразу. Насчет полос удивляются — никто о таком не говорил. Ну, ясно. Бывает. Особенно в армии…

Когда убеждаемся в том, что это и впрямь свои — Николаич все-же настаивает на том, что полосы быть должны. Летеха, командующий этими жестянками, наконец, соглашается с тем, что получить от танка в борт гостинчик — не самое лучшее. За краской посылают к мореманам.

В итоге рассаживаемся на броне, сторонясь липких, подмерзающих на холодрыни полос все той же шаровой краски. Удивляюсь — а чего не в десантный отсек?

— А так привычнее — отвечает Андрей. — Тут нет толп зомби, что вообще-то удивляет. А морфа увидим — стволов хватит затормозить.

Да уж, стволов у нас нынче богато — у снайперов по два — взяли в дополнение к Светкам еще и охотничьи слонобои, Вовка к калашу еще прихватил какую-то гладкоствольную многозарядную коротышку, Николаич как раз с АК-Б и только мы с Сашей и Надей как обычные мотострелки. Только с ПМ в кобуре. А я так еще по совету Андрея и «Марго» взял. Хотя зачем — не понимаю. Ну да он опытный парень, зря не посоветует. Все. Тронулись.

Гарнизонные и курки — те забились внутрь. Ну, там сейчас теплее, конечно, хотя пока наоборот жарко — броники, сумки, запас боеприпасов — и взятый с собой на всякий пожарный сухпай и фляги — весят густо. Предполагается, что нас забросят к югу от завода и мы начнем действовать оттуда — и лишний груз можно оставить в технике. Хотя, сомневаюсь я в том, что наши на это пойдут — пропадет что — хрен кого найдешь потом и хрен чего докажешь.

Едем медленно. Рядом грохает выстрел — мальчонка со складной СВД горделиво задирает нос — свалил стоящего метрах в 150 от дороги обглоданного мужика.

— Ты зря так лупишь по всему подряд. Винтовочку-то не напрягай зря.

— Тебе-то чего? Ты что возбудился? Я — снайпер, а ты кто? Сиди со своей допотопной берданой, охотничек!

— Снайпер говоришь? Хорошо, скажи, будь добр — что такое тысячная? Формула тысячной? Цена щелчка барабанчика ввода боковых поправок?

— Да чего ты ко мне докопался, толстый? Я те что — школьник?

— Ты не снайпер, ты мотострелок с винтовкой. И не надувайся — у таких как твоя винтовочек при настреле более тысячи выстрелов заклинивает затвор в затворной раме. После этого — только неполная разборка винтовки. И так далее. Ты сколько выстрелил уже?

— Откуда я помню? Я че — компьютер?

— Если ты снайпер, а не пулеметчик — то должен это знать, настрел у тебя не ящиками. Вот и прикинь — как оно будет — если твоя заклинит в самый неподходящий момент, а толстого рядом не окажется? Дальше: пистолетная рукоятка коротка, мизинец висит в воздухе. Значит — увидишь ломаные носилки или велосипед — снимай резину с рукоятки и натягивай на пистолетную рукоятку. Понял?

— А почему — сломанные носилки только для этого годятся?

— Потому что целые нужны будут в дело. Затыльник приклада — голое железо, удерживать приклад в плече одинаково во время стрельбы сложно. Значит надо намотать пластырь, изоленту. Можно нас попросить — глядишь какой затыльник и найдется.

— Ты дядьку сынок слушай. Дядька дело говорит — заявляет сапер, остренько покосившись на Андрея. — И за толстого извинись, кстати.

— Да отвалите вы от меня. Чего прицепились, сам знаю, что делать. — снайперишко обиженно нахохлился. Андрей коротко подмигивает саперу. Тот в ответ ухмыляется.

— Что, действительно клинит после тыщи выстрелов?

— Ага. Где-то с четверть таких браковок.

— Мда… мрак…

Останавливаемся у каких-то домиков. Вокруг валяются всякие домашние вещи, которые дико смотрятся посреди улицы — видно тут хорошо помарадерили. Сапер подбирает себе пухлую подушку в наволочке, пристраивает ее себе под задницу. Предложенную ему пенку-сидейку отвергает — так привычнее, да и потом горит наверно это пенка хорошо. Последнее явно отмаза, потому как на замечание Андрея о том, что если тут так все будет гореть, то нам и без пенок хреново придется, пропускается мимо ушей.

— Чего ждем?

— Танки еще не приехали.

— Ясно.

Пока ждем прибытия тяжелого железа бойцы потихоньку шарятся в близлежащих коттеджах. Николаичу это не нравится, мы остаемся сидеть как сидели, да и приданных Николаич не отпускает — токо слезть, ноги размять. Правда ничего и не происходит — шарящие ничего не нашли — «все уже украдено до нас», зомбаков не попалось ни одного, так что тишь.

Единственно, кто работает — так это наш ботан-связист. Вроде как он проникся важностью своей задачи или просто нравится ему болтать с приятелями — но связь с соседями он держит четко.

Николаичу — видно с утра хворь достала — и это не по душе.

— Ты поменьше трепись — если нас слушают — слишком много знать будут.

— Так я ж о пустяках!

— Из пустяков можно тоже выводы сделать…

Кронштадтские продублировали связь — прикомандировав в каждую группу двоих своих — связиста и координатора. Ясно ребятки треплются вроде бы о ерунде. Но может Николаич и прав. Связываюсь с начальством — врач оториноларинголог оказывается. Развернули они свой пункт практически на льду — под прикрытием корабельной артиллерии. Ну, это умно, мало найдется охотников их там обижать. Определяемся по порядку взаимодействия. Так мне от него и не перепало матобеспечения, ну да живы будем — сквитаемся.

— Заводи! Выходим на исходные!

Все рассаживаются по местам, БТР под нами фыркает и дергает вперед.

— Хорошо, что мы первые идем, а то от маталыг нам в морду накидало бы дерьмища! — орет мне в ухо Андрей. Киваю в ответ.

Мотает нас сильно — водила прет не разбирая дороги.

Хоть мы тут уже ездили — не могу сориентироваться. Вроде мы должны выкатиться с юга, но что-то забираем слишком к Петергофу.

Водила дает по тормозам, Николаич орет: «Не стрелять!»

Нам навстречу бежит расхристанный мужичонко, видимо выскочил из какой-то ямы — только что его было не видно. Он явно живой, машет руками и орет: «Я живой!!! Живой!!!»

Добегает до борта, тычется как очумевший, смотрит на нас снизу вверх дикими глазами. Видок у него жуткий, впору забубенному бомжу — и воняет от него дерьмищем, рвотой и страхом. Но что-то в лице — а у него именно лицо, а не синяковая рожа — говорит, что это нормальный человек, только вот хреново ему пришлось. Лицо осунувшееся, голодное и глаза ввалились как у старой лошади.

— Вы — военные? Вы — военные?

— Да. Из Кронштадта. Ты кто? Откуда?

Мужик садится прямо у колеса, его колотит и он начинает плакать каким-то лающим сухим плачем — без слез. Жутко, когда так рыдает взрослый — и явно не трясогузный мужик.

Тут мне надо работать. Соскальзываю с брони, слышу, как Николаич прыгает следом, крикнув: «Наблюдать! Всем — по секторам. Нечего тут таращиться, мы разберемся!»

Подбежавших от маталыг курсантов рыком гонит обратно.

У мужика не истерика, просто отходняк такой дикий. Сую ему фляжку, забыв, что там водка. Он хапает несколько больших глотков, кашляет.

— Водички, водички дайте.

Поспевает Николаич — ухитряется налить воду в пластиковый стаканчик (видно не хочет, чтоб такой грязнючий мужичина его флягу смоткал.) Стаканчик мнется в ходуном ходящих руках, мужик жадно глотает воду, расплескивая ее вокруг. Ему немного легчает.

— Ты откуда?

— Из лагеря спасения! Там еще люди остались! Много! Помогите!

— Нехреновый у вас тут лагерь спасения. Где он?

— На заводе. Там, в цехах.

К нам присоединяется сапер, что постарше. Николаич, мельком глянув на него, тут же возвращается к мужику. Видно, что по его мнению сапер здесь полезнее, чем на броне.

— Что там в лагере? Ты что такой дикий?

— Ты б сам был такой дикий!

Мужика снова начинает колотить.

— Давай излагай по порядку. Потом будешь истерить. Есть что важное — говори.

— Спокойнее, Николаич, спокойнее — ему солоно пришлось, видно же. Давайте рассказывайте, чем можем помочь. Вас зовут как?

Николаич не возражает против старой, но верной методы хороший — плохой.

— Получается так, ничего он не расскажет. Он вон в истерике. Нашатырь лучше дайте ему понюхать, даме нервной.

Мужик словно выныривает из омута, с ненавистью смотрит на Николаича и обращаясь уже только ко мне достаточно внятно говорит:

— Я — инженер Севостьянов. Лагерь спасения — открыли на второй день этого гадства. Указатели поставили. Эвакуации помогали. Тут неподалеку учебка ментовская — вот курсанты прикрывали. Народ туда бежал потоком. Епта — чего не бежать — тут это самое укрепленное место.

И из Стрельны. Из Петергофа были. С дороги — кто откуда. Мы помогали колючку тянуть, забор наростили, сами как дураки вышки дополнительно поставили. Но все равно мертвяки прорывались, а потом какие-то твари — тоже мертвые, но здоровущие. Народ потому заперли по цехам — чтоб жертв не было. А потом ночью стрельба. Утром — бля, утром оказалось, что власть переменилась. Новые какие-то появились — но и ментов осталось, хотя сильно меньше, чем было.

Мужик со стоном переводит дух.

— Весь лагерь — ловушка. Люди — мясо. Последние три дня ни воды, ни еды. Согнали как селедок в бочку — не сесть, ни лечь. Кто умирал — соседи, чтоб не сдохнуть, голыми руками шеи умершим ломали. И бля нашлось пидоров — тоже в охрану подались. Из наших же! А там ритуал. Нам показывали. Мы все видели. Чтоб они суки в своих кишках задохлись! Нелюдь, хуже мертвяков.

— Кто там сейчас верховодит?

— Психопаты какие-то, долбанутые на всю голову. Церковь «Священной Вечной жизни» с Великим Мастером во главе.

— Первый раз слышу.

— Я тоже впервые услышал. Но от этого не легче.

— Они могут оказать сопротивление?

— Могут. И окажут. Они ж долбанутые! Оружие у них есть.

— Там у вас на заводе — только корпуса или бортовое вооружение тоже есть?

— К нам техника разоруженная поступает. Но у этих пара БТР с вооружением были точно — свои, наверное. Это только то, что я видел. БТР-80. Но камуфляж у них другой.

— Мины, фугасы — видел? — это сапер о своем, о девичьем.

— Не видел.

— Гранатометы есть? ПТУРСЫ? Танки на ходу?

— Не знаю. Тех, кого видел — с легким стрелковым были.

— Сколько всего там этих церковников?

— Полста будет точно. Может и больше.

— Ты-то как удрал?

— Нас шестеро бежало. Ночью еще. Мы ж заводские, там у себя как дома. Я один выбрался. Водички дайте еще, а? Пересохло все внутри.

Издалека доносится автоматная трескотня, потом раскатистое драканье крупнокалиберных — два, потом еще один. Интересное кино — это наши или по нашим?

— Связь, что там?

— Огневой контакт! Атакованы морфом, есть потери, просят медиков — помочь.

— Это точно наши?

— Ручаюсь — Пашка там, точно он на связи. Да, морф необычный — у него четыре руки!

— Они что там — пьяные?

— Нет, точно — подтверждает — четырехрукий.

Ерунда какая-то…

Летеха, к которому мы обращаемся с требованием транспорта — жмется и кряхтит.

Начинается херомуть многоначалия — мы не можем ему приказать, он — нам. В итоге возникает дискуссия изначально дурацкого свойства типа «должен ли джентльмен, если он должен?»

Под огонь попали не его сослуживцы, ему до них нет никакого дела, а отправить коробочку непойми куда — тоже стремно. Я прекрасно его понимаю. Самому ехать неохота, тем более, что начальство новоявленное точно не стронется со своего бережка, где ему уютно под сенью пушек.

Однако там раненые, и они точно ждут с нетерпением бронированную скорую помощь. Будет очень кисло, если они помрут только из-за того, что летеха пожабится дать колесницу гусеничную.

Некоторое время идет яростная торговля в радиоэфире, в итоге летехе обещают много всего полезного — если пришлет коробку — и кучу ебуков физического свойства — если не пришлет.

Скоропомощной экипаж формируется несколько необычно — маталыга, как наиболее подходящая для перевозки раненых — у нее дверцы сзади и пузо вместительное, мы с Надеждой (чертова баба даже слушать не стала возражения — дескать не стоит класть всех медиков группы в одну корзину и просто залезла в таратайку), Саша с Серегой — в усиление и пара курсантов — в которых я не без удивления узнал Званцева-младшего и его приятеля.

Туда мы катим, сидя внутри гусеничной кареты скорой помощи, как ее нарек смешливый лопоухий курсантер. Одно дело — когда рядом сидит Андрей со слонобоем, а другое дело Саша или курсантеры, которые хорошие ребята и даже стреляют неплохо, но вот при нападении морфа я бы все же лучше б оказался рядом с Андреем.

Маталыга идет несколько жестче БТР, нас потряхивает в салоне, который куда здоровее БТРовского, но вроде как сильно ниже — сидеть приходится бубликом. Зато видно, что тягач — кроме лавок, никаких загадочных ящичков и коробочек с проводами и шлангами нет. Пока едем — по совету Надежды Николаевны вынимаем пластины из броников. Дышать сразу становится легче.

На месте оказывается, что все не так плохо — раненых четверо, но к счастью все не тяжелые — один с гордостью показывает каску с содранной краской — морф, не шибко разбираясь, хапнул парня за голову, а голова оказалась в шлёме, что и выручило. А так — переломы. Сильные ушибы, ссадины и царапины, у одного возможно — повреждение внутренних органов, очень похоже на тупую травму живота, но тут все равно — эвакуация, не боец он со сломанной ногой. Санинструктор у них в команде оказался неглупый — так что в шесть рук обрабатываем и шинируем быстро.

У них, оказывается, и носилки есть. Курсантеры хватаются за ручки и бодрым галопом тянут первого раненого. Успеваю вспомнить про Марка и рявкаю, чтоб остановились. Остановились — а на меня все уставились недоумевающе.

Когда нас дрессировали на военной кафедре и учили эвакуировать раненых, мы на своей шкуре убедились в том, что это сложное и тяжелое действие. Майор Сухов, подтянутый, голенастый и ироничный поручил первой четверке носильщиков пробежать с «раненым на носилках» кружок по стадиону. После чего загрузить пострадавшего в угрюмую приземистую транспортерину. Жертвой выбрали Марка — как самого легкого. Не учли того, что в нем явно был актерский талант, и он нередко веселил однокурсников различными репризами, особенно ему удавались сцены из постановок Жмеринского драматического театра оперного балета.

— Э, Мепистохэл! Вам зовут из подземелье!

— Кому, мине? Чичас иду!

Калитка пипскнула и Мепистохэл явился.

Вот тут во время таскания Марк и смешил и бесил своих таскателей, вовсю играя роль раджи на прогулке. Ржать, неся бегом тяжесть (а Марк все-таки был в сапогах и с автоматом) — не сахар. Когда ребята подбежали, наконец, к транспортному средству и закинули передние ручки на борт, передняя пара залезла в кузов и все облегченно рывком вдвинули носилки с телом в кузов.

Тело неожиданно прервало свою тираду о «нерадивых и нелепых слугах» таким мощным ревом, что все чуть не подпрыгнули. Марк коряво вывалился из носилок, спустил свои портки и стал корячиться, пытаясь глянуть, что у него на тыльной стороне организма. На тощем заднем фасаде оказалась здоровенная ссадина и быстро наливающийся мрачной синевой не меньших размеров синячище.

— Вы видите — невозмутимо пояснил майор Сухов — одну из характерных ошибок при загрузке раненых в транспорт. Самая нижняя часть при переноске раненых в брезентовых носилках естественно провисает и выдается за уровень ручек, что при резкой загрузке в кузов или салон сантранспорта вызывает дополнительную травматизацию раненых.

Мне тогда показалось, что майор это объясняет уже в сотый раз, и такой ход событий нимало его не удивил, наоборот — все шло по накатанной колее.

Раненых загружаем быстро — но аккуратно.

Возникает короткий спор с полканом, который командует этой группой — он безапелляционно требует эвакуировать раненых, чтоб под ногами не болтались, а мне надо на морфа глянуть. К слову — и вывезти тушу отсюда — если не сделаю, мне Валентина этого точно не простит — отращивание дополнительных конечностей некрофауной обязательно нужно изучить как можно быстрее.

Полкану эти премудрости — как зайцу барабан, так, суемудрие.

Не знаю, чем там дело бы кончилось, если б не Надежда, которая спокойно влезла в беседу с совершенно штатским заявлением, что пока я гляну неидентифицированное метаморфированное некрообразование, она задержит отправку «этой машинки» и обещает присмотреть за пострадавшими мальчиками. Все это выговаривается так, что любого военного может Кондратий хватить — все-таки каждая женщина в душе актриса — тут Надя может и хватанула через край, но спорить с такой гражданской интеллигентной дурой — явно бессмысленно, полкан смотрит на нее — и право, если б он сплюнул, это было бы менее оскорбительно, но наша сестричка отвечает ему настолько безмятежным взглядом, что офицер теряется.

Отыгрывается он на мне, тыкнув пальцем в ту сторону, где эта падаль валяется.

— Совсем рядом с боковым охранением. Охранение вон там, у сарайчика, а туша чуть дальше.

Припускаю туда мелкой рысью.

На полдороге соображаю, что вообще-то надо было бы взять ребят с собой для переноски. Когда собираюсь бежать обратно — соображаю, что на коробочке проще было подъехать. Да и не стоит тут в одиночку гонять. Ну да ладно — авось обойдется, тем более, что боковое охранение в случае чего прикроет.

Около сарайчика никакого боевого охранения нет. Видно, что тут была пальба — гильз до черта. Прикидываю, в какую сторону стреляли — и действительно совсем рядом нахожу кучу прострелянных тряпок. Морф сравнительно невысок, зато широк в плечах, скорее антропоморфен, рук вижу только две (или это уже можно назвать лапами?), на теле — одежда и обувь, грязная конечно, но вполне по размерам, что странновато.

Башку ему расквасили добротно, потому переворачиваю его на спину без опаски.

Чертыхаюсь.

Из расстегнутого драпового старомодного пальто действительно торчит еще пара рук. Маленькие такие ручки — причем очевидно, что падая морф их своим весом поломал. «Ничего не понимаю, шеф! — Аналогично.»

Расстегнув пуговицы пальто, чертыхаюсь еще раз. Морфы не дошли еще до того, чтоб отращивать себе дополнительные конечности. Просто я не взял в учет того, с кем мы имеем дело. Ночная смена пришла, действительно.

Обе руки пришиты в области середины грудины. Просто пришиты. По виду — руки принадлежали ребенку лет 6–7, потом ампутированы в области плечевого сустава и вшиты в грубо сделанный разрез на груди… Всего — навсего.

Даже без особого разбирательства видно, что они нефункциональны — тот, кто этим занимался — не заморачивался с иннервацией, созданием суставной сумки и так далее. Топорная работа, хотя, пожалуй, какая-никакая медицинская практика имеется. Но не выше третьего курса. И по качеству исполнения — троечная.

Мда… Что еще можно сказать. А можно сказать, что пришивалось прижизненно. Безусловно. По потекам крови видно — лежащему на спине. Грудь еще выбрита, хотя человек при жизни был волосат изрядно. Но никаких следов нормальной обработки хирургической операционного поля — и в помине нет.

Ладно. Надо побыстрее эвакуироваться. Побыстрее рассказать Николаичу, что видел. Противничек у нас еще тот, даже и не знаю, какой гадости от него ожидать.

Встаю, осматриваюсь по сторонам.

Несмотря на безлюдность — почему-то остро ощущаю себя мишенью. Пухлой, здоровенной мишенью. Слева слышу голоса — азартные такие и молодые похоже. Высовываюсь аккуратно из-за сарайчика — впереди метрах в тридцати в низинке растет дерево. Там скучилось четыре солдапера — судя по снаряге и повязкам на руках — наши.

Мне кажется, что они окружили что-то висящее на суке дерева, ну да веревку вижу точно. Увлеклись ребятки так, что подхожу совершенно беспрепятственно, они дергаются только, когда я начинаю говорить.

— Это вы — боевое охранение?

— А тебе какое дело?

— Такое, что вы лихо несете службу. Достойно. Немного удивляет ваш повышенный интерес к дамским трусикам. На память взять хотите, или поносить?

— А не пойти ли тебе…!

Адрес сопляк называет конкретный. И, похоже, что из них четверых — он самый борзый. Лидер, скорее всего. Так с веткой в руке и стоит. То ли забыл, то ли наглый. Вот те двое, что слева — засмущались. Четвертый пока не ясен. Значит надо быстро чморить лидера и дробить группу, а то, не ровен час, в спину пальнут. Не думаю, что их сотоварищи очень одобрят то, что вместо боевого охранения эти придурки старательно тянут веткой с подвешенной за ногу зомбячки ее трусы. Значит, могу пострадать за свое необдуманное вмешательство.

— Зачем девчонку подвесили?

— Это не мы, она уже висела так. — отозвался слева крайний, значит я не ошибся в оценке.

— А подумать, кто и зачем ее подвесил — не судьба? Вы вон стояли — меня не увидели, так увлеклись. Вас с ножа можно было б снять, не то, что очередью. Автоматы у вас — за спиной, пока дотянетесь… Думаете тут морф один на всю округу?

Кажется, проняло — заозирались. Кроме лидера. Тот подходит ближе и цедит:

— Вали отсюда, сами разберемся!

— Не вопрос. Уже валю.

А вот теперь не ошибиться — начинаю поворачиваться как бы уходя, замечаю движение оппонента и опережаю его — с разворота в челюсть. Он явно этого не ожидал, да еще похоже собирался мне пинка дать на прощание — хорошо ему влетело, душевно. Башку о мерзлую землю не расшибет — она у него в каске, а вот в себя приходить будет долго. Надеюсь, что я ему ничего костного не поломал. Ну да рукой бил, хотя хотелось врезать прикладом по наглой тупой роже.

— Ты чо, охерел?

— Товарищ попросил меня, чтоб я валил. Я его просьбу выполнил. Теперь я вас убедительно прошу — заняться не некрофилическими забавами, а вести, черт вас дери, наблюдение за окрестностями и прилегающей местностью, для чего вас сюда и направили. Я сюда за ранеными приехал и мне тут еще калеки не нужны. Все, дискуссия окончена — автоматы в руки — поделили зону контроля на сектора — и наблюдать.

— А с Тимуром что? Ты ж его убил!

— У Тимура нокаут. Всего-навсего. Хамить не надо незнакомым докторам. Да и не докторам тоже не надо. Меня ваш полкан попросил глянуть, как вы службу несете — раз я морфа обследовать сюда пришел. Так что автомат этого дурня я с собой возьму — у командира пусть заберет. Ясно? Ответа не слышу.

— Ясно…

— Вот и молодцы.

Так, вроде они в драку лезть не собираются. Ну, это знакомо — выбил лидера — остальные теряются, а они еще и не банда, так, сброд малорослый. Теперь — что с зомби.

Красивая была девушка. А теперь висит вниз головой, нелепо растопырившись из-за того, что веревкой подтянута за ногу к суку. Тяжелые роскошные волосы с набившимся в них мусором метут по грязному насту — она пытается дотянуться руками до стоящих неподалеку салобонов. Лицо классических пропорций, только чугунно-черное из-за прилива крови и резко выделяются белки глаз — как на древнегреческих бронзовых статуях, где вставлялись кусочки серебра в глазницы. Стрелять в такую красоту из ПМ как-то совестно, вот тут и пригождается «Марго». Приседаю, не теряя из виду этих балбесов, вот она поворачивается виском… Тап-тап. Все, обмякла, руки шлепаются на снег. Теперь вместо «Марго» — «Копуша» — перехватываю лезвием веревку сразу над высоченным каблуком — девчонка полуодета, из зимнего на ней только сапоги на каблуках. По уму надо бы глянуть — от чего умерла, но какая собственно сейчас разница.

Прихватываю калаш с вяло возящегося Тимура и, не слишком поворачиваясь спиной, откатываюсь за сарайчик.

То, что совсем рядом появляется урчащее рыло МТ-ЛБ с серыми полосами — радует очень сильно. Оказывается, ребятам пришло в голову, что поговорка про гору и Магомета имеет возможные варианты. Это замечательно.

Морф оказывается не слишком тяжелым и ребята сначала держатся отлично, только вот когда мы его затягиваем на верх агрегата одна из ручонок отрывается. Званцев — младший стремительно бледнеет, что особенно по ушам заметно и прыгает с машины долой. Мне тоже мерзко на душе, но надо держать фасон — подбираю ручонку и запихиваю ее морфу в карман пальто.

Прихватываю тушу к какой-то выступающей детали поданным водителем шнуром.

Теперь не свалится.

Водила очень недоволен тем, что мы ему погрузили, но уж не знаю как — Надежда его угомонила. Бурчит, но вот даже шкертик нашел.

Все — едем на берег.

Вкратце рассказываю все, что видел.

— А я таким всегда место уступал — немного непонятно заявляет младший Званцев.

— Каким — таким?

— У кого каблуки высокие. Они всегда с радостью садились — а вот старухи вечно какую-то щемоту разводят — то выговоры устраивают «что я по-вашему такая старая, что вы мне место уступаете!», то кота за хвост тянут мокрым полотенцем, пока какой-нибудь тин без комплексов на пустое место не плюхнется, стоишь потом как дурак. Даже беременные не всегда садятся — а вот у кого каблуки — те очень рады и благодарны.

— Походил бы ты на каблуках — вопросов бы не возникало — немного свысока заявляет Надежда.

— Не, боюсь мне это не светит — с искренним огорчением заявляет лопоухий.

И заливисто хохочет, видя удивленное лицо медсестры — купилась Надя как маленькая. Раненые тоже посмеиваются и по мере возможности участвуют в разговоре. Каждому не терпится рассказать о своей героической схватке с нежитью. Как я понимаю, контакт был внезапный, но шумный. Заметили его поздно — тихарился где-то.

— А он мне как даст — так я кувыркаться устал! — хвастливо говорит тот, у кого подозрение на тупую травму живота. Мы посматриваем за ним — но вроде пока признаков внутреннего кровотечения — во всяком случае бесспорных — нет, и это замечательно.

Не замечательно то, что старший машины, после некоторого бубнения рации, высовывается в салон и говорит:

— Подполковник этот требует, чтоб мы вернулись. Говорит — необходима ваша помощь, причем немедленно.

— Что у них там стряслось?

— Не сказал. Ну что, поворачиваем?

— Поворачиваем. Своим сообщи. Ну, нашим в смысле.

— Ага.

Бойко развернувшись на левой гусенице, отчего нас сложило в кучу, маталыга поперла обратно. Раненые бухтят, пытаясь донести до водителя массу интересной информации о нем и его манере езды — и по — моему настроение у них упало — вот уже совсем близенько было оказаться в безопасности, ан приходится возвращаться, куда не надо.

Сунутый в угол тимуровский автомат во время боевого разворота вывалился и больно стукнул стволом по колену лопоухого курсанта. Естественно тот заинтересовался — откуда тут ствол. Вкратце объясняю.

— Да, тут только ипатьевский метод поможет — соглашается сосед лопоухого.

— Это как?

— А был такой передовик производства — Ипатьев. Сталин часто рекомендовал использовать его метод для улучшения показателей.

— И какой это метод?

— Ипать, ипать и еще раз ипать!

— А что, хороший метод. А то разборзелись салобоны, края не видят, застариковали!

— Ну, да, в общем.

Тут лопоухий снимает крышку затворной коробки и ахает как-то по-женски удивленно.

— Не, вы гляньте — этот мудиль только сверху смазку обтер — а внутри все как было, так и осталось в консервации. Как он стрелять собирался?

К моему несказанному удивлению вместо того, чтоб вытереть замасленную руку об штаны паренек достает из кармана носовой платок и старательно обтирает пальцы. Потом брезгливо ставит оружие обратно в угол.

— Пяхота!

Прибытие наше оказывается настолько долгожданным, что нас тут же встречают букетом матюков — какого лилового мы так долго ехали?

Водитель и старший за словом в карман не лезут — лай стоит добротный. Мы с Надеждой тут же оказываемся утянутыми от машины — по пути видим, что тут что-то произошло — причем нехорошее — достаточно благодушный раньше народ словно ощетинился, оружие под рукой держит, все какие-то нервные.

Уже знакомый санинструктор корячится в небольшой комнатенке, где на полу лежит и сидит с десяток окровавленных человек — один свернувшись клубком в углу и рядом с ним — автоматчик наизготовку, остальные — на особицу. Ничего не понимаю — одеты они все в одинаковый камуфляж. Да и повязки синие вижу. Разве что кажется — у того, одиночки вроде как повязка какая-то пыльная. Санинструктор мельком кидает — этого потом. Если время останется.

Работы оказывается неожиданно много. Настоящий, без дураков, огнестрел, причем не только пулевые ранения, но и осколочные. За окном странное сочетание звуков — очень знакомое. Давно уже удивился тому, что тяжелая техника сочетает в себе несочетаемое — например ревущий за окном танк к басовому низкому гулу двигателя приплетает чистые высокие звуки лязгающих траков и странно это слышать в комплекте — по уму кажется, что не может быть такого звонкого мелодичного звука от бронечудища. Чего там танк возится непонятно — санинструктор не успевает нам толком ничего сказать, как какой-то капитан бегом уводит его — несмотря на наши возражения. Попытка забрать и нас для чего-то спешного — проваливается, капитан посылается в лес и поля. Это его страшно бесит, но Надежда заявляет, что она вольнонаемная, а я на голубом глазу ставлю его в известность, что сам офицер того же ранга.

Работаем, лихорадочно спеша — раненые как на грех все тяжелые, не безнадежные.

Восемь человек. Два жгута. Двенадцать перевязок. Кровопотеря здоровенная. Хорошо еще, что вроде справляемся — и везет — терминальных нет. Пока нет. Везти их надо быстро. А еще этот странный парень в углу с часовым. Но сопровождающий с маталыгой должен быть и охрану снимать нельзя. Ладно, сам справлюсь.

Одним махом расходуем половину своих припасов, а лягушки с кровозаменителем — уходят все. Этих надо эвакуировать как можно быстрее. Вызываю нашу маталыгу — и начинается пересадка. В итоге маталыга забита битком и на броне еще сидят наши знакомые — те, с переломами, ради которых мы изначально сюда и прикатили. Они очень недовольны этими изменениями. Надежда затыкает их фонтан неудовольствия тем, что садится с ними — успев сказать мне перед отъездом:

— Будете оказывать помощь тому, который в углу лежит — сначала проверьте его на наличие оружия, щиколотки, карманы, рукава. И хорошо проверьте.

— Вы что-то о нем знаете?

— Его охраняют. Потому лучше сразу относитесь к нему, как к враждебному и опасному, целее будете. Может его и обыскали — а может и нет.

— Хорошо, посмотрю! Удачи!

— Мы за вами заедем!

Лежащий в углу — невысокий, худощавый мужик. Молодой. Ранения в грудь — замотан поверх одежды на скорую руку.

Как-то так получается, что к словам своей медсестры мне стоит прислушаться. За последнее время она уже доказала, что не бросается словами на ветер. Осматривая раненого лишний раз убеждаюсь в том, что она знает, о чем говорит — на щиколотке находится злобного вида небольшой нож с черным лезвием, а под мышкой — странный пистолетик белого металла — я такой ни разу не видал. Несмотря на смешные размеры — как ПСМ, который мне доводилось держать в руках — этот явно под 9 мм. В магазине — пять знакомых кургузых патрончиков. Нож просит себе караульный, прикрывавший меня стволом, отдаю ему, потому как прикрывал грамотно — и случись что — не влепил бы очередь мне в спину, себе прибираю пистолетик — патрон ходовой. Да и размер приятный.

Найденный в кармане брелок с автомобильными ключами оружием не является, но прибираю его совершенно автоматически, как Шура Балаганов.

Раненый и впрямь оказывается враждебным. Немного по-другому — я не успеваю толком оказать ему помощь, а он уже помирает. Не могу сказать, что реанимационное пособие я оказал полностью. Нет, конечно. Да и две дыры а грудной клетке как-то не воодушевляли. Отходим с караульным — он страхует. А я второй раз за день делаю тап-тап при первых признаках обращения.

— Кто это был?

— Хер его знает, пидораса.

Удивляюсь такому.

— Так он не из ваших?

— Куда там. Дивер, сволочь.

— Да что тут у вас случилось-то?

— Это пусть начальство рассказывает. Я не в курсах.

— Зря я тебе нож дал.

— Да я действительно не в курсах.

Ладно, тут делать уже нечего. Выхожу на улицу и иду глянуть — что там танк вытворяет. Зрелище странное — из под груды строительного мусора — видимо обломков нехилого совсем недавно домика торчит орудийный ствол, видно, что танк въехал в дом и его там привалило. Второй такой же металлический агрегат старается выволочь из руины своего незадачливого собрата.

Судя по толпе народа и начальственным крикам — сейчас именно тут разворачивается основной эпизод. Подхожу поближе — вообще-то мне надо добираться к своим — и санинструктора тоже зачем-то вызывали.

Санинструктор стоит в толпе зевак, одетых милитари-стайл и глазеет самым наглым образом. Оказывается, начальство упало и сломало палец. Ну да. Скользко нынче.

Что происходит — он и сам знает плохо, но со слов раненых — какие-то хамы пытались захватить и угнать танк. Вот прямо так, посреди полного здоровья, на шарап. Говорят хамов было двадцать, все спецназовцы. Наших успели убить пятерых, да еще восемь ранено. В застрявшем в руинах танке еще осталось два танкиста — что с ними неясно, водила вроде живой.

Нахожу подполковника с забинтованной лапой, отмахивается от меня как от мухи и продолжает командовать. В здоровой руке держит приспособу для беспроводной связи, но орет в нее так, словно и без нее обойтись может.

Чертов капитан, который вертится рядом, заявляет, что к своим меня отправить могут только по окончании операции, если на то будет решение командира. Думаю, что это он только что сфантазировал, просто мстит за то, что мы нагло игнорировали его приказы. Правда снисходит до объяснений инцидента — дивергруппа составом четыре человека совершила нападение на экипаж танка, убив двоих и ранив одного — но к общему счастью водитель сообразил, что происходит, и дал задний ход, въехав при этом в дом.

Оставшиеся с носом диверы, вступили в перестрелку с подоспевшими бойцами. Результат известен. Двое диверов были раздавлены при въезде танка в дом, один убит на месте, а взятый язык по докторской косорукости помер, непонятно, чему этих штатских идиотов в институтах учат…

Да и кстати — я по распоряжению командующего группой полковника прикомандировываюсь к группе до особого распоряжения и потому — далеко не отходить, закончат с танком — капитан скажет мне, что делать.

Сердечно благодарю за ценнейшую информацию и начинаю претворять в жизнь старый армейский принцип — подале от начальства — поближе к кухне. Кухню не нахожу. Зато нахожу скромно приткнувшийся за углом соседнего дома маленький джипик синего цвета.

Машин-то здесь много — в основном брошенных, но эта обращает на себя внимание — во-первых, видно, что на ней недавно ездили, во-вторых это «Судзуки», а у покойного дивера брелок как раз этой фирмы. Заманчиво, черт возьми, очень похоже на то, что на той машине диверы и прикатили… Да и не нравится мне тут. Я уже как-то привык к несколько привилегированному положению, а здесь к медикам относятся явно неуважительно.

Минуту — другую раздумываю на тему — а не заминирована ли машина, потом решаю — что в таком случае ключики бы остались в замке. Была — не была, еду!

Салон маленький, но, в общем, все понятно, разве что рычажок добавился к стандартному набору — 2–4. Надо полагать — для включения полнопривода. Ну да мы люди простые, мы и так уедем, если заведется. Оно, конечно, могут быть всякие секретки противоугонные типа размыкателя цепи или еще чего, но вряд ли диверы угона боялись…

Заводится влегкую, аккуратно трогаюсь и сматываю удочки без каких либо проблем. Немудрено, что диверсанты приехали как к себе домой.

Места знакомые, сориентироваться особой проблемы нет, но и гнать не резон. Машинка идет ходко и я даже несколько расслабляюсь. И совершенно зря, потому как лопается переднее колесо, руль дергается, бьет по рукам и машину закидывает в сторону. Скорость-то была — самокат быстрее ездит, так что ничего не произошло особенного, но вот возиться со сменой колес тут как-то не с руки. Озираюсь внимательно по сторонам — безлюдно совершенно, место глухое, дорога второстепенная, особенно не спрячешься. Ладно, пошли менять на запаску.

Инструмент к счастью есть, домкрат есть — запаска на мое удивление — тоже, причем новехонькая, так что собственно дело на пять минут.

Ну вот, даже не вспотел. Теперь все по местам и — ходу. Колесо, правда, уже ни к черту — видно, какую-то арматурину словил, порвало от души. Да впрочем, и осталось ехать всего — ничего, а машинка понравилась, надо бы ее себе прибрать. Теперь в теплый салон и…

Повернувшись — вижу новое в пейзаже.

Вижу и не хочу понимать.

Не могу даже.

Никак.

В метре от меня — человек.

В грязной просторной одежде.

Лицо немножко изменено.

(Да какое нахер лицо!)

Чего ему надо-то?

Подошел как?

Почему я запаха не почуял?

Окатывает ледяной волной, как в детстве, когда весной с плота упал.

Морф.

Из расстегнутой на груди хламиды свисают две маленькие синие ручки.

Пытаюсь нащупать рукой автомат.

Еще раз передергиваюсь от ужаса — АК на боку нет.

Вмать!

Я ж его там и оставил, у переднего колеса.

Чтоб под рукой был.

Морф слегка раскачивается.

Нелепо шарю руками по себе…

Где-то ж у меня пистолеты были…

Три штуки…

Не успею…

Ничего не успею…

Все!

Теперь — точно все!

Морф разевает пасть.

— Аххррушшии. Ахххрушшии хеммхааа.

Туплю неимоверно. Такое только на экзаменах было — когда надо немедленно соображать, а нечем и никак. Он что — говорит?? Говорит???

— Аххррушшии!!! Ахххрушшии хеммхааа!!!!

Эта скотина явно злится. Да и до этого не аллегория дружелюбия и добродушия был. Челюсти в метре от лица мозг просто отключили! Но пока не атаковал — есть время. Что ему надо? Что обычно требуют при первом знакомстве? При таком знакомстве? Что я бы потребовал?

— Ахххрушшии хеммхааа!!!! Ахххрушшии хеммхааа!!!! Ахххрушшии хеммхааа!!!!

Судорожно память выволакивает из глубин мальчишку, которого дразнили прозвищем «сушеные кузнечики» соседи по палате. Волчья пасть, незаращение верхнего неба. Очень похоже у него получалось. Здесь — то что?

Морф ступил на шаг вперед. Пятиться мне некуда — за спиной машина.

Совсем мне в лицо с мерзким смрадом мертвечины с ацетоном:

— Ахххрушшии хеммхааа!!!!

— Оружие? Оружие?

— Ахххрушшии. Хеммхааа!

— На землю?

— Хеммххааа…

— Автомат — там.

— Хисохххессс!

Выкидываю из кобуры ПМ. В последний момент думаю, что мог бы применить, потом понимаю, что нет — не успел бы.

— Храссиххаа! Хеммхааа!

Уже в установившемся ритме кидаю вниз рацию. Пытался ее включить, но не получилось — пальцы не слушаются. А еще может от того, что старательно пытаюсь вспомнить — что-то в его речи очень напоминает не только бедолагу с кличкой «сушеные кузнечики», еще что-то… Что-то очень знакомое… Вот вертится…

Странное ощущение — было такое. Когда я с двумя балбесами на передних сидениях, уверенными в том, что марка «Мерседес» гарантирует от всех бед, невзирая на лысые покрышки и криворукое вождение вылетел на поворот в селе с дурацким названием Большое Опочивалово. Только-только начался дождик и эти первые минуты всегда самые страшные — асфальт еще не мокрый, а капельки воды еще не растекаются, а остаются шариками, покрытыми пылью — и дорога оказывается сплошь с такими водяными микроскопическими шарикоподшипниками, на которых и нормальная машина идет юзом, а уж на лысых покрышках-то и тем более.

Ну, мы и пошли вертеться, дав два полных оборота на 360 градусов, как корова на льду, после чего улетели в кювет. И все это время отчетливо запомнилась до мельчайших деталей вся обстановка вокруг, и я успел передумать чертову прорву всего, правда превалировало утилитарное — сейчас врежемся в этот грузовик левым бортом, значит повреждения у меня будут как на рис. 38 учебника по судмедэкспертизе, нет проскочили, значит воткнемся передом в «Жигуль», значит повреждения пассажира на заднем сидении слева будут как в случае, описанным у рис. 40 — того же учебника — и в том же духе.

А потом втроем мы выдернули тяжеленный «Мерс» из кювета — на голом адреналине. И не проносилась передо мной вся жизнь…

И сейчас я вижу отчетливо бежевые метелки прошлогоднего бурьяна, серый мерзкий снег, репейник на хламиде морфа, отчетливо — хоть рисуй потом по памяти — все пятна на его роже и все зубы… Да акула симпатичнее! Но это не все… С речью что-то… Его речь очень характерная. Было… Точно было… Когда? Что-то с опухолью… Точно!

Раковая опухоль — молодой очень успешный инженер 34 лет. Отличная семья, отличная карьера, отличный специалист и, видимо, очень хороший человек — друзья к нему ходили все время, даже когда стало четко ясно, что это — все. Мне его спихнули, потому как студент-шестикурсник уже может что-то делать, а больше уже пациенту и не нужно. Опухоль была не курабельна. Ни оперативно, ни терапевтически. И развивалась стремительно, отчего у пациента отключались одна за другой функции мозга — то он забыл как логарифмировать, потом уже становилось невозможным считать — это ему-то, блестящему совсем недавно инженеру, потом резко ухудшилась речь — сначала перестал говорить сложносочиненными предложениями, дальше он мог говорить на странном языке, состоявшем практически из существительных — и понимал тоже максимально упрощенную обращенную к нему речь, отчего мучился не меньше, чем от болей…

Но я-то хорош гусь. Взяли тепленьким. Остается только покрываться холодным потом. Хорошо еще не обделался. Вот есть такая теория, что обсираются от ужаса не трусливые люди, а те, которых в детстве хвалили за «хорошо покакал». Меня видно не хвалили. Или просто забыл, как это делается. Не до того сейчас.

А до чего?

Чего ему надо?

Я что, в плену?

У кого?

Или ему собеседник нужен?

Да нет, морда у него в кровище, жрал он кого-то, иначе б морфом не был.

Или я, такой покорный, отлично гожусь на консервы?

— Хессиххх?

— Что?

— Хессиххх??

Смотрит на сумку. Ага, понял!

— Медик. Врач. Доктор.

(Черт, чего это на меня словесный понос напал — взамен положенного по ситуации натурального, что ли?)

— Это понятно. Великолепно! Теперь продолжим начатое. С чего это вы, почтенный, так нахально разъезжаете?

(Не отрывая правого глаза от зубов у самого лица, левым стараюсь посмотреть вбок. Там стоит герой — картинка. Не знаю почему, но первое впечатление — манекен из оружейного бутика. Снаряжение такое впервые вижу — от амуниции до оружия. Все определенно дорогущее и навороченное, прямо прет таковым от этого красавца. Шлем на башке — явно НАТОвский, да еще с какими-то привинченными приблудами, а вот автоматик в лапах — явный АКСУ, только не простой какой-то — и магазин коротенький, и понавешено на автомат всякого — вроде и глушитель, и гранатомет, но все какое-то необычное — либо я очумел, либо и у гранатомета торчит магазин. И стоит это чучело в картинной позе. Хотя вообще-то ему есть с чего так стоять, чего уж там…

— Итак, эскулап как тот медведь — шел по лесу — увидел: горит машина, сел в нее — и сгорел. Что с нашими диверсантствующими произошло?

(Убивал бы таких баянистов, рассказывать с таким понтом самый старый анекдот — это даже не хамство. Хотя да. Похож я на медведя. Сгорел. Сел в машину и сгорел. Расслабился как-то — катались мы взад — вперед без проблем, да и ехать-то тут всего — ничего. А про то, что у диверов обычно есть группа поддержки и прикрытия — совсем запамятовал. Вот она — группа. Прострелили мне колесико и пока я возился и пыхтел — подошли мягонько и незаметно…)

— Убили несколько человек, ранили с десяток, сами тоже легли. Ключи взял с умершего — помочь было невозможно — проникающие огнестрельные грудной полости.

— Замечательно! Поменьше употребляйте существительных, когда разговариваете.

— Извините, не понял?

— Я так хочу! Меньше существительных! Теперь — молодец, Мутабор! Мясо!

Пендрила вытягивает из сумки кусок мяса и кидает морфу. Морф ловко его ловит и чавкает прямо у моей физиономии. Хорошенькая парочка.

— Снимайте каску и медленно бросайте влево. Чтоб не питать ненужных глупостей.

Шлем стальной звякает о наст.

— Великолепно и замечательно. Какая специализация?

— Терапевт.

— Это хуже. Хирургически подготовлены? Шить умеете?

— Хирургическая подготовка была, практики было мало. Шить умею.

— Отлично. Мутабор! Позиция!

Морф, к моему несказанному облегчению, отодвигается. Правда то, что он стоит чуть дальше, не меняет в ситуации ничего — судя по тому, как он мясо поймал — шустрый, зараза. Да и пендрила ненавязчиво меня на мушке держит.

— Присядьте на колени. И руки поднимите. Прекрасно. Итак, мне нужно, чтоб мне ассистировали. Работать приходится много, жаль тратить время на второстепенные второстепенности. Вы меня понимаете?

— Не совсем. Много раненых?

— Вот еще глупости, тратить время на такую слюнявую чушь. Экспериментальные изыскания по некробиотическим новоформам! Вот где можно развернуться! Это — потрясающе! Да вы и сами видите — какая здесь перспективность! Перед вами стоит. Вы о таком и не мечтали, верно?

— Да, дрессированное некрообразование — не ожидал.

— Все не ожидали и не верили. Но я могу и не такое, это только начало. Жаль, что не могу показать это тем, кто… Ну не важно. Короче говоря — выбирать вам не из чего. Либо — работать под моим управлением, что обещаю будет не скучно и фантастически увлекательно, либо… Продолжать или поймете сами?

— Корм для Мутабора?

— Еще раз повторяю — меньше существительных. Не более одного на десяток других форм. Иначе пожалеете. Понятно, наконец?

— Ограниченность восприятия охраняете?

— Уловили. Значит сработаемся. Разумеется, ваше опасение беспочвенно. Я — гениален. Вы сами в этом убедились. Скормить? Да это самое простое и легкое. Разумеется — нет. Я только что потерял Альманзора. Он был первым полученным мной результатом по моей методике, а первый блин — комом, глуповатый получился, слабоуправляемый. Хотя и раньше интеллектуально был не слишком развит, зато агрессивен, несговорчив и уперт невероятно, но знаете, обидно терять созданное.

Второй блин перед вами — управляемость уже лучше, как можете убедиться сами, и к слову наглядно показывает, что вас ожидает, если вы проявите нечуткость. Вам ясно? Я предложил ему то же, что и вам, а ему вдруг приспичило из-за сущего пустяка заартачиться. Гуманизм — вредная фича, совершенно ненужная в человеческом составляющем.

— Мутабор — врач??

— Еще одно употребление существительных вне моих рекомендаций — и вы на себе узнаете, что такое огнестрельное проникающее. Или сквозное. Это больно, судя по наблюдаемым. Ясно, наконец?

(А глазки то прищурил! Боишься, сволочь, своего мутанта, определенно не хочешь, чтоб эта скотина тебя понимала. Хотя почему скотина? Выходит — порядочный был человек, только упустил, что это раньше все кончалось смертью, и туда можно было кинуться как в последний выход и тем спасти свое доброе имя, а сейчас — вон на манер собачки, хоть в цирке показывай… Или в добровольном обществе морфоводов…

Мне-то что делать? Если я что и помню про попадание в плен — все в один голос утверждают, что чем больше походит времени — тем сложнее удрать — налаживается охрана, улучшается контроль, а вот ты теряешь силы и чем дольше — тем дальше тебя уводят от своих, тем больше возникает сложностей при побеге. Это-то ясно, а вот как тут удерешь? Не вижу никакой возможности. Это в кино герой одним прыжком выхватывает автомат, косит всех врагов и с автоматом в одной руке и спасенной героиней в другой гордо уходит в закат. Тут мне так не прыгнуть. И пендрила девайс свой держит хватко и морф на стреме.)

— Извините, не подумал толком. Но сказанное вами поразило — ей богу — я не представлял себе, что это можно дрессировать. Если это так, то это действительно — гениально!

(Сейчас он должен купиться на лесть. Не до конца и не совсем — но должен. Потому что отчасти эта лесть — правда. Разумеется, интеллект у морфов есть — но вот дрессировка их меня действительно поражает. Если купится — то скажет обязательную фразу, что-нибудь про интеллигентного человека, понимающего другого интеллигентного человека, это своего рода символ веры у таких людей, мы, дескать, одной крови, Элита, в отличие от окружающего нас быдла.

Давно заметил, что вся эта сволочь, проповедующая нам о «равности всех людей» при этом приходит в ужас, если их самих, Великих Телеведущих и Сиятельных журналистов, Гениальных актеров и прочих из их числа вдруг кто сравнит с ментом каким позорным или ничтожным слесарем…

Сразу становится ясно — эти господа считают себя Элитой, Совестью, Мозгом и всем прочим нации, а вот всех остальных — быдлом, и потому на голубом глазу говорят о равности. Но не между собой и другими людьми, а о равности этого нижележащего говна, в сортах которого Элита разбираться не обязана. Этот фрукт явно из того сада).

— Вы же интеллигентный человек, разумеется, понимаете. Но это не последнее, множество нового, которое можно изучить — и использовать! Вы и представить себе не можете — что вас ожидает в случае, если вы будете работать совместно! Это — абсолютная свобода!

— Но ведь нужно сложнейшее оборудование?

— Все гениальное — просто. Оборудование — самое простое. Интеллект — вот что главное! Мой интеллект!

(А вот сейчас не худо бы узнать, как он морфов дрессирует. Видно же, что допросов ему проводить не доводилось, а это еще та задачка. И я вижу, что он нарушает основную заповедь допроса — не давать допрашивающему никакой информации, которую тот может потом использовать во вред допрашиваемому. Пендрила так уверен в себе — или давно не мог распушить хвост, что теряет бдительность. А средневековая мудрая немецкая поговорка так и говорила: «Потеряешь бдительность — потеряешь девственность!». Но ко мне это тоже вообще-то относится — кто у кого на мушке, забывать не стоит.)

— Я потрясен.

— Разумеется. Что ж, тогда поехали — мы успеем уже сегодня создать замену потерянному Альманзору и я уверен, что получится гораздо лучше. Немного времени займет подтверждение вашей лояльности, но без этого никак не обойтись.

— У вас есть запас морфов, которых вы дрессируете?

Пендрила очень удивляется.

— Вы мне показались умнее. Зачем держать диких — их невозможно дрессировать, ну или потребуется дрессировать очень долго, что бессмысленно и слишком расходно, у меня это делается куда быстрее. Сами увидите. Вставайте и вперед!

(А вот сейчас есть шанс соскочить! Пистолеты тут не у дел. А вот граната — та, которую я нашел сегодня — как раз под рукой. Пока мы трепались, я руки-то подопустил и сейчас кисти на уровне лифчика, только б нашарить сразу.)

Кряхтя, неловко начинаю подниматься с колен, к своему удивлению, сразу цепляю пальцами стерженек взрывателя, тут где-то колечко, так вытягиваю, вытянул. Пендрила все же протабанил — я успеваю выдернуть чеку, хотя с неразогнутыми усиками это сделать оказалось очень непросто — и теперь показываю ему хрестоматийное — колечко на пальце и феньку в кулаке другой руки.

— И что вы этим хотите сказать? — осведомляется весьма спокойно пендрила.

С нечеловеческим трудом подавляю лезущую на лицо дурацкую самодовольную улыбочку.

— То, что мы в равных условиях. Если граната хлопнет — вам укрыться будет негде.

— Вас тоже порвет. В выигрыше будет один Мутабор.

— Ну, вам-то какое дело до меня?

— Мне нужен подходящий ассистент.

— Да как-то не хочется мне быть вашим ассистентом.

— Завидуете?

— Нет. Вы занимаетесь аморальной вивисекцией.

— Ой-ой, какие мы нежные! Раз вы учились в меде — то точно резали лабораторных животных. Какая разница?

— Ну, крысы не были моими коллегами! И они пищали не на том языке, на котором разговариваю я.

— И что из этого?

— Да то, что…

А больше я сказать ничего и не успеваю.

Чертов морф так лупит меня своей лапой по руке, что фенька зеленым мячиком улетает далеко в сторону. Руку сушит немилосердно и я теряю возможность ею двигать, уже просто от отчаяния кидаюсь к автомату, стоящему где-то у смененного колеса, но это уже без толку. Морф прижимает меня к джипу так, что мне получается только жалко пискнуть.

Пендрила довольно шустро кидается в небольшую ямку. Секунд через десять, не дождавшись взрыва, встает. С весьма неприятной смесью чувств на своей харе смотрит на запачканный комбез, потом на меня. Брезгливо отряхивает прилипшую грязь перчаткой.

— Вы сами не представляете всю глупость совершенного. Но я дам вам шанс. Не ожидал такой внезапной удачности, а ассистент мне все же нужен. Вы будете работать на меня, хотите того, или нет. Но ощутить собственную глупость вы сможете неоднократно.

И признаетесь в ней сами.

(Чего там признаваться! Я уже признался. Не один раз с того момента, как заменил колесо. И с гранатой сглупил — прав оказался сапер, лучше б я ею сразу пендриле в морду кинул — и то прок был бы лучше…)

Пендрила подходит ближе. Видно, что запачканная одежда его огорчает больше всего, ну а на меня он уже и не смотрит. Похоже — накатанная дорожка, взгляд лаборанта, подготавливающего очередное лабораторное животное для работы.

Ну да, шить ему влом, да и не умеет он это делать, самолюбие страдает, нужна рабсила для того, чтоб выполнять всю рутину. Значит глаза и руки мне оставят… Но, либо я плохо разбираюсь в людях, либо он точно приложит все старание, чтоб убедить себя в моей ошибке — и наглядно убедить. Как нагляден этот чертов Мутабор. А он нагляден. Безукоризненно нагляден.

Как вот морфа удается в подчинении держать? Не собака же, не конь — откровенно хищник, да и те же собаки несколько тысячелетий воспитывались, теперь у них это вколочено. Хотя дичают они в момент, это тоже есть. Почему морф не жрет хозяина? Явно побаивается, слушается отлично…

Мутабор растягивает пасть в чем-то похожем на улыбку. Улыбку в исполнении крокодила или акулы…

— Ссхеббосссь… Херроисснн… Хассиссхеннн…

Пендрила смотрит на своего зверька, вопросительно подняв бровь.

— Мутабор! Место!

Морф поспешно выполняет команду.

Герой-красавец (а я совершенно не к месту отмечаю, что падение сняло с моего оппонента лишний лоск, теперь он не выглядит как манекен, скорее — как голливудский актер, заботливо подготовленный костюмерами к съемкам боевичка) успокаивается, переводит взгляд на мою персону.

Теперь явно последуют оргвыводы и распоряжения о транспортировке моей тушки в нужное место. Не знаю, что у них еще есть в запасе, но раз добыть танк у них не вышло — видимо будут сматывать удочки, каким бы раздолбайским не было несение службы в группе подполковника, но два танка против пехоты — это серьезно. Вынесут обороняющихся на раз. Издалека и не торопясь. Как говорят умные люди — лучшая противоснайперская винтовка — танковая пушка.

— Руки держать на виду и повыше! Вперед пошел — вон к тем кустам! Двигай! Обернешься — отрежу яйцо! На выбор — правое или левое. Мутабору скормлю. Вам понравится, ассистент…

Веселится, сволочь. К бабке не ходи — отрежет и скормит. И чтоб я все видел в деталях.

Плетусь, задрав руки. Мерзейшее ощущение, тем более, что даже обманывать себя нечем. Тут никаких Женевских конвенций нет и быть не может, да и были бы — вермахту вон они никак не помешали угробить несколько миллионов наших пленных…

За кустами — здоровучий джип — пикап, с грубо приляпанной железной будкой без окошек. Вот и с доставкой определились…

Сзади удивленный вскрик, хрюканье морфа, бряканье чего-то железного о мерзлую землю, вопль боли, хруст…

Железный бряк к слову очень сильно похож на падение автомата.

Оборачиваться не могу — после слов героя-красавца не хочется экспериментировать.

— Мутабо…

Поспешно делаю несколько шажков — пикап пыльный, но в боковом окошке — отражение того, что за моей спиной. Мне так будет видно, что там — сзади… И пистолет, этот маленький, скорее в кулак…

Ирка словно двужильная — взялась с таким пылом наводить порядок, что Виктор устал на нее смотреть уже за пять минут и отправился по деревне — просто чтоб перевести дух.

Ноги самостоятельно привели его к сараю с газенвагеном.

Вообще-то идея насчет электрогенератора на дровах была очень заманчивой. Что ни говори, а это реальный выход из проблемы с освещением. Осмотр показал, что вообще-то эту хреновину действительно можно починить. Причем Виктор — как не безрукий и безголовый — понимал, что вроде бы и несложно, но нужного инструмента для ремонта у него нет. И в деревне — тоже нет. Нужна мастерская.

Еще до БП он пошел несколько другим путем — пока основная масса тех, кто считал себя тру-сурвайверами, в основном только писала всякую чушь на разных форумах в инете, Витя всерьез занимался подготовкой. Не только базы, но и самого себя. Теперь он вполне себе представлял, что может сделать все необходимое для ремонта и наладки. Сварка, ковка, пайка, рихтовка были знакомым делом. Схема агрегата тоже была понятна. Все упиралось в материалы и инструментарий. Кое что было в схронах, но вот представить себе находку допотопного, но рабочего газгена — такого и представить себе было невозможно и всего нужного, естественно, запасено не было.

Задумавшись, Виктор вернулся в дом. До обеда он стеклил рамы и наводил порядок, по возможности стараясь защитить избу получше. Кое-что заколотил досками, потом всерьез занялся сортиром. Он терпеть не мог выгребные ямы с их вонью и мухами и был строго привержен тем самым приспособам, которые гордо именовались «пудр-клозетами». На деле это означало ведро с засыпкой — лучше всего подходил сухой торф или сено или еще что, погигроскопичнее. Сделал дело — засыпал. Потом вынес в компостную кучу. Запаха это не давало вовсе, и как-то было гигиеничнее, что ли. А торфа вокруг было до черта. Делая сидушку для важного дела, Виктор думал и думал.

Получалось, что либо выбираться из безопасной глухомани туда, где можно было б раздобыть необходимое для ремонта — а то и сделать по месту все нужное сразу, либо плюнуть на затею.

Отсиживаться в схроне было бы безопаснее, и раньше это как раз и было целью. Однако, несмотря на ежедневную тяжеленную работу — Виктор стал чувствовать отупляющую скуку. К своему стыду он отметил, что баня и дом сейчас как-то кажутся куда привлекательнее. И добавить комфорта — было бы неплохо. Да и развлечений стало мало. Радио уже перестало доставлять удовольствие — да и исчезли практически все радиостанции, а в словах Ирки было рациональное зерно — без картошки житье представилось не слишком комфортным. Только побыв в сюрве больше недели, Виктор увидел еще целую кучу необходимых вещей, упущенных при подготовке.

И самое противное — как-то сильно съежилось то вкусное ощущение своей победы и исключительности. Еще и Ирка как-то слишком вознеслась. Чем дальше, тем сильнее захотелось выбраться из глуши, показать Ирке, кто в доме хозяин и заодно разжиться многими полезностями.

В конце концов, можно тихо просидеть в лесу, подъедая потихоньку запасы. Но запасам и так ничего не будет — отобрано все как в Росрезерв — долго и спокойно хранящееся. Тушенка в жестяных банках может и подождать. Крупа и сахар — полежат. А вот свежего чего — было бы не дурно.

А еще слова Ирки навели на мысль — а и впрямь, почему бы не устроить тут огородец? В бункере возиться с рассадой было невозможно, а вот тут — в доме на подоконниках… Да даже стеллажи можно сделать… Вообще-то настоящий сурвайвер вполне знает, как варить щи из свежей крапивы. Без картошки. Без лука.

Но только самый настоящий сюрвайвер знает, что щи с капустой, картошкой, лучком и помидорами — гораздо вкуснее.

Еще бы и чесночок со сметанкой…

Ира покладисто согласилась с планом мужа. Получалось, что придется катить к маленькой автомастерской. Там еще была какая-то мелкая деревушка, вроде бы даже кто-то там свиней разводить взялся, помнится рассказывали что-то такое, одно время Ирка носилась с идее готовки молочного поросенка, но Виктору это как-то не понравилось.

А в мастерской — где во время разведки местности незадолго до прихода Пушистого Зверя Витя ремонтировал помятую дверцу, вроде бы было все необходимое.

Посидев над картой, Виктор прикинул, куда можно будет еще заглянуть во время вылазки, написал на бумажке, что нужно для ремонта газгена.

Ирка, расставив тушенку в подвале, занялась обеспечением со своей стороны.

К удивлению мужа, она выволокла какое-то старушачье шматье.

— Это еще зачем?

— Если там живые люди, сначала лучше мне в одиночку зайти. Глянуть — кто да как.

— Думаешь, нас возьмутся обидеть?

— Не исключено. Ну не удивлюсь. Хотя бы ради оружия.

— Зубы обломают.

— Так не обязательно встречать огнем и вступать в перестрелку. Можно нас напоить или отравить. Или зарезать в подходящий момент. Да просто вывернуть на тебя кастрюлю кипящего супа. А меня сразу гробить нет резона, в одиночку я неопасной выглядеть буду — если что, так ты и вступишься, милый, когда они засветятся…

Виктор подумал, что в этом есть смысл. Но не оставлять же за Иркой последнего слова.

— А если там будут мертвяки?

— Мы же сначала глянем, что да как. Ты же у меня осторожный и бдительный!

— Ладно. Мы так и поступим.

Последнее слово все же осталось за Витей.

Это было приятно.

В пыльном стекле вижу ровно то, что мне сообщает отчаянный вопль:

— Некротическое взбесилось!!! Стреляй — разойдемся по-хорошему!!! Хватай стреляющее!!! Скорей!!!

Вопль резко заканчивается очень болезненным криком.

Вот уж дудки, нашел дурака!

Дверь в кабину не заперта.

Прыгаю в машину.

Запираюсь.

Ключей нет.

Смотрю, как морф будет жрать своего хозяина.

Морф не жрет.

Он наслаждается.

Герой-красавец изо всех сил пытается отползти, сидя на заднице, но не замечает того, что Мутабор придавил его ногу лапой и потому гений впустую елозит ручонками по насту.

Странный навороченный девайс с глушителем и гранатометом валяется аккурат посередине между мной и сладкой парочкой.

Вообще-то можно бы рвануть за ним, пока они так заняты друг другом.

Не успел.

Морф поворачивается в мою сторону и идет к машине, волоча за ногу свою добычу. Добыча, вместо того, чтоб раскрыть висящую на боку кобуру, продолжает в слепом ужасе хвататься руками за снег. А ведь не получается у него, ручки-то не слушаются. То ли Мутабор их поломал, то ли так засушил. У меня рука еще не в порядке и болит, зараза.

Показываю морфу зажатый в руке пистолет.

Сам прекрасно понимаю, что выгляжу смешно с этой пукалкой.

Морф реагирует, тем не менее, серьезно.

И совсем не так, как я ожидал.

Сорванная с пояса гения кобура отлетает как пушинка…

Чудище деловито поднимает ногу хозяина на уровень своих глаз и обдирает и маленькую кобуру со щиколотки.

Это что, он понял мой жест не как угрозу ему, а как помощь и напоминание о возможном противодействии хозяина?

Слишком хорошо, чтоб было правдой.

Но чем черт не шутит.

Когда бог спит.

Морф что-то заботливо делает со своим создателем, отчего тот орет совершенно немыслимым ревом. Наконец отстраняется — когда у меня уже в ушах звенит.

Вижу, что пальчики на обеих руках у экспериментатора торчат нелепо в разные стороны — минимум вывихнуты, но со своей дури морф мог их и переломать легко.

Не успеваю ничего умного придумать, как машину сотрясает гулкий удар.

Мутабор слегка грохнул в дверцу кабины кулаком.

Я это понимаю как намек на то, что стекло между нами не преграда и не защита.

Такое приглашение вылезать из кабины.

Ужас, как не хочется этого делать.

Вылезаю.

Герой-картинка с недоверием глядит на свои изувеченные руки и начинает взахлеб плакать. Слезы ручьем текут. Ну да, это еще и больно впридачу, а не только обидно.

Морф даже головой начинает мотать — не будь он мертвяком, я бы сказал, что он восторженно слушает этот плач — как великолепную музыку.

Надо бы по дуге обойти этих ребят и попытаться добраться до автомата, но — странно до невозможности — ноги не идут. Держат худо-бедно, но не слушаются. Не было у меня такого никогда раньше.

А еще — совершенно не к месту — мне становится жутко любопытно — что черт это все побери, тут происходит? Такое дурное любопытство можно сравнить с тем, когда мы шестиклассники разбирали взрыватель здоровенного снаряда, нарезки на медных поясках которого четко говорили, что давным-давно эта стальная дура вылетела с грохотом в облаке пламени из орудия, просвистела десяток километров и потом тяжко рухнула в этом лесу. И не взорвалась.

Детонатор мы разобрали, ни черта не поняв в полученных деталюшках. Зачем разбирали — так и осталось неясным. Как решили, повзрослев — по чистой и незамутненной дурости. Потом была возможность посмотреть, что делают с человеческим телом и куда меньшие железяки — и я не только в руки больше эти штуки не брал, но и взял за правило уносить ноги от безлюдных костров в лесу…

Вот и сейчас — любопытство ровно того же розлива. Нет, разумеется, его можно объяснить — говорящий и думающий мертвец, чего никто не видал раньше… Его создатель, владеющий явно технологией производства морфов в почти промышленных масштабах. Сам морф — невероятно ценный материал для изучения.

Кое-что мне и так понятно. Всякая ерунда — например, откуда звуки. Раз зомби двигает конечностями и может кусать и жевать — и глотать — значит, мышечные группы работают. В сложных сочетаниях, точно, координировано. И почему бы не работать мышцам грудной клетки — набирая в грудную полость воздух? И получается по принципу детских резиновых игрушек-пищалок. Те тоже не живые, а звуки издают — токо в путь. Голосовая щель и пасть — тоже работают. Да любой мертвяк издает стон-стенанье. Тут только еще отмодулировано несколько звуков. Вот сохранившийся интеллект — это совершенно непонятно. Мозг умирает — кора во всяком случае. Раз морфы охотятся, да еще и хитрят при этом — интеллект у них точно есть. Так что тут просто еще к тем структурам мозга, которые у морфов работают на охоту — добавились дополнительно огрызки коры. Вот как — совершенно не понимаю.

Хотя не только тут. Как функционируют зомби — никто не понимает.

Мутабор, насладившись музыкой воя и плача, поворачивается ко мне.

— Хессих!

— Да, я медик.

Мотает башкой, совершенно человеческим движением отрицания. Тычет лапой себя в грудь, повыше висящих ручонок.

— Хессих!

Потом в меня.

— Хассиссхеннн!

— Ассасин?

Отрицательное мотание башкой.

— Хассиссхеннн!

Это что получается? Конкурирующая фирма?

— Задача? Цель?

Мда… Что, интересно, морф захочет? Интересный шеф получается. И улыбочка у него… Устрашающая улыбочка…

— Хабботха. Хассиссхенннссиа.

Морф напрягается, видно, что говорить внятно ему физически трудно. Поневоле напрягаюсь, непроизвольно помогая ему, как это делают все люди, беседующие с косноязычным или заикой.

— Рхееанниассииха.

Теперь не понимаю. Но вижу, что как раз хозяин свою зверюшку понял отлично, аж плакать перестал и притих как-то подозрительно…

— Эй, гений, как вы делали морфов? Почему грудь Альманзора брита? Зачем бритье? И раз уж речь пошла — зачем ручки пришиты? Жду ответ. Нахрена шитье ручек? Жду мало времени.

— А что сделаете? Вы теперь меня беречь будете!

— О, а я думал, что вы речь в норме забыли. Насчет ожидания — это вряд ли. Сомнение. Я не научный работник. Практик. Примитив. Говно цена вашей деятельности.

— Она уникальна! Любое начальство вас поставит на место, идиот!

— Есть сомнение. Тут начальство — медик Мутабор. Главврач Мутабор.

— Льстите, льстите, жополиз. Он все равно не поймет.

— Ерунда. Отрыв башки он вполне обеспечит. Доение коровы — видели?

— Что за бред?

— Бред? Нет. Дерганье пальцев. После вывиха. Итак, информация?

— Пошел в жопу, мудак! Я жив, пока не говорю.

— Жизнь эквивалент боль.

— Ничего, потерплю. Он тебя тоже сожрет. Не первый будешь. Он — людоед.

— Вы тоже людоед. А он — ваше творение. Симпатия к нему — не к хозяину.

Морф вмешивается довольно бесцеремонно.

— Хессссих. Херрссь. Рхееанниассииха. Херрссь. Рхееанниассииха. Херрссь. Рхееанниассииха. Херрссь. Рхееанниассииха. Херрссь. Рмуххабборр.

Слушать это — уши в трубку сворачиваются. Понять — мозг пухнет. Но вроде как — начал с медика, а получился в конце Мутабор, если я его правильно понял. Несколько циклов. Что за циклы.

— Повтор? Еще повтор?

Морф повторяет. Но при этом делает нелепые жесты. Нелепые, потому как странно их видеть в его исполнении. Получается, как в детской картинке «Найди спрятавшегося мальчика». Смотрел, смотрел — и вдруг как повернулось что-то — и странно, что раньше очевидного не видел. Он тычет лапой в себя, скрещивает лапы на груди, потом словно трет что-то зажатое в руках, потом прикладывает эти невидимые предметы, потом снова скрещивает руки на груди… На всякий случай проверяю.

— Врач. Смерть. Реанимация. Вторая смерть. Вторая реанимация. Третья смерть. Третья реанимация. Четвертая смерть. Четвертая реанимация. Пятая смерть — конец. Мутабор.

Жуткая башка медленно кивает.

— Причина? Болезнь?

— Ппрреххось…

— Прихоть?

— Ппрреххось.

Мило. Хорошая развлекушка.

— Эй, гений. Симпатии у меня к вам не было, а теперь вы мне еще больше не по нраву.

— Вы не можете так со мной поступить!

— Почему?

— С вашей точки зрения я преступник. Допустим. Но вы-то нет. А если поступите как я — вы тоже станете преступником, ничем не лучше меня.

— Сравнение для дурака. Антибиотик не равен возбудителю болезни.

— Вы значит — антибиотик?

— Роль вполне меня устраивает. Правда, у меня нет уверенности, что я обеспечение пяти реанимациям одолею. Задача — морф хозяина? Кстати, как вы обеспечивали послушание Мутабора?

— Он притворялся, сволочь. А вам ничего не скажу.

— Надобности у меня нет. Пока осталось одно. Непонятка с детскими ручками, которые вы вшили взрослым мужикам. Но раз у вас такая прихоть и фантазия — есть уверенность — просто по приколу. Видно как побрили первенцу грудь, чтоб шарашить разряд дефибриллятором, идея и пришла. Совершенно дурацкая идея.

— Конечно, сейчас можно топтать свободу творчества! А я — творил.

— Свобода подразумевает ответственность. Иначе получается не свобода, а херня. Затея идиота — жестокость и только. У Альманзора уже явления некролиза были на ручках. Он их стал переваривать, а не адаптировать. Да и исполнение — такое же, как и идея. Ну, мы заболтались. К делу. Главврач, распоряжения?

— Хрусс. Ххашина.

— Груз?

— Хрусс. Хуссофф. Хоссаинн.

— Хозяина в будку?

Кивает. Сам значит на место хозяина, а гения — в ту самую жестяную конуру, где видно Мутабора возили. А что, хорошая мысль. Только вот возникают у меня совершенно козацкие мысли — хоть гения и обваляли уже по земле, но одежонка и амуниция у него отличные — а так как он щуплый, то тому же Демидову в самую пору будет. Это раз. Второе — голый и босый до смерти не замерзнет, а вот бежать и сопротивляться ему будет куда сложнее. Это два. А три — надо мне собрать в кучу разбежавшиеся мысли. Пока я получил просто передышку. Не более. Морф — он и в Африке морф, никак не святой Николай. Значит можно ожидать любого варианта. Но вроде я ему нужен для расправы с хозяином — значит пока идет по плану — жить буду.

Вот только потом у меня в соседях окажется два морфа.

И если у гения останется часть мозгов — то любить он будет уже конкретно меня.

А мне по уму и одного Мутабора — с походом хватает.

— Одежда. Обувь. Изъятие.

— Ссмыхлн?

— Побег. Хозяин. Затруднение.

Морф кивает. Величественно это у него получается.

Вытряхивать гения из одежонки удается не быстро — несмотря даже на внятное запугивание его Мутабором. Голым вивисектор производит весьма убогое впечатление. Тощий, но рыхлый и с брюшком. В кузов лезть не хочет, но тут я убеждаюсь, что силенка у морфа — несмотря на его не такие уж значительные габариты — есть. По-моему, мертвяк еще и руку хозяину сломал. Все, кузов закрыт. Подбираю шмотки.

— Штурм. Завод. Предупреждение. Товарищи.

Мотает головой. Не согласен.

— Помощь. Альтернатива. Обстрел. Опознание. Отсутствие.

Опять не согласен.

— Время. Нехватка. Реанимация. Обстрел. Танки. Снайпера. Помеха. Работа.

А ведь если бы я мешки грузил — меньше бы потел.

— Месть. Время. Торопливость. Помеха. Помощники. Хозяин. Нейтрализация. Необходимость.

— Ххерняя.

О, это у него четко вышло. Приходится бросить шмотки. Успеваю накоротке прикинуть пару ориентиров — как тот гоголевский дид, у которого было проклятое место между хатой и левадой.

Похоже, что дискуссия закончилась — проиграл всухую. Правда, пара недопистолетов все же есть в активе, но что-то мешает всерьез оценивать их наличие, как кардинально меняющее расклад сил.

Надо ехать.

Открываю кабину и получаю увесистый толчок, так что с трудом удерживаюсь на ногах, отсеменив на пару метров в сторону.

Морф лезет на водительское сидение.

Уверенно и привычно.

По-моему, у меня уже даже удивления не хватает.

Сейчас заведет и поедем.

Как на макабрических гравюрах Средних веков — токо смерть не на коне и не на возу, а в джипе…

Но что-то не склеивается. Сделав несколько неуверенных движений лапами, морф замирает в неподвижности. Потом начинает колотить лапами по рулю, отчего несчастный кругляш мнется как пластилиновый. Выдав такую реакцию, Мутабор с видом побитой собаки вылезает из кабины. Жаль, у него нет хвоста, он бы его точно поджал. Но приходит в себя быстро — тыкает пальцем в меня.

— Сшшофферр.

— Направление?

Ну, разумеется. Мы не выпендриваемся, мы пальцем покажем.

Странно, на карте этого КПП не помню. Но еду куда показано.

Тут недалеко.

В заборе просто и незатейливо пробита брешь. Вроде никого нет рядом — вижу довольно высокую вышку, торчащую как марсианский треножник. Но на вышке пусто, это четко заметно.

Сбавив ход до пешеходного вкатываюсь на территорию завода, правда тут все загорожено контейнерами, лабиринт какой-то. Морф тыркается в дверь. Тянусь, открываю его дверцу, и он легко выскакивает из машины, оставив в кабине стойкий запах мертвячины и ацетона.

— Стреляй, стреляй, тревога, стреляй! — гулко, как из бочки начинает кто-то вопить за спиной — ну да, хозяин разошелся, терять-то ему нечего, а охрана тут всяко должна быть.

Не успеваю разогнуться, как с дробным грохотом по кабине лупит несколько пуль, боковое стекло брызжет мелкой стеклянной дрызготней и, не особо понимая, что я делаю, сугубо по велению спинного мозга и дремучих инстинктов, выскальзываю в открытую дверь головой вперед, больно приземляясь на вытянутые руки. Куда податься — понятия не имею. Но лучше бы с наружной стороны стены. Охрана-то, скорее всего внутри — в периметре. Чертов трофейный пистолетик застрял в кармане. Дергаю изо всей силы, карман трещит и выворачивается наизнанку, верчу башкой, надо ж хоть как-то сориентироваться, куда утекать. Морфа не видно, кто стрелял — неясно.

Прямо над моей головой, словно какой-то идиот приколист со всей дури шарашит ломом по ограде — на меня секуще сыплются кусочки стены, а я и так, как Дед Мороз в блестках — весь в кусочках насыпавшегося битого стекла. Оборачиваюсь на грохот — метрах в десяти — совсем рядом какой-то молокосос с удивлением на тупой морде и таким же странным комплексом, как у хозяина морфа, в лапах.

Стреляю в его направлении наобум святых и пытаюсь не то перекатиться, не то пропрыгать по-лягушачьи. На мое счастье, бестолковая пальба вспугнула молокососа и вместо того, чтоб положить меня второй очередью, он лепит ее куда-то вообще в молоко — на меня даже ничего не сыплется. Кусочком сознания удивляюсь — отчего его бесшумка грохочет так громко.

Три патрона я сдуру спалил. Осталось два. Противника не вижу по-прежнему. Искренне надеюсь, что и меня он тоже не видит, во всяком случае, по мне не стреляют.

Гений в будке заливается во всю мощь легких, охрипнет ведь, зараза. И еще меня очень беспокоит тот, кто стрелял по кабине — это явно не молокосос — не успел бы он переместиться так шустро — явно сидел в секрете. И вообще — сколько их тут? Двое — точно. А может больше?

Вздрагиваю от какого-то заячьего верещащего визга совсем рядом — справа. И вижу нелепую фигуру Мутабора, удовлетворенно поднимающегося во весь рост. Морда у него свежеизмазана «малиновым вареньем». Молокосос-то меня почти натянул — я его оттуда не ждал никак, ловко подобрался.

— Секрехх. Ппарра. Ххъяссо.

Бреду на ватных ногах обратно к джипу.

— Хех! — заявляет морф и стукает лапой по будке.

Вопль как обрезает.

Прислоняюсь к будке.

Перевожу дух.

Какого лешего меня понесло искать себе на задницу приключений?

Ну, прикомандирован и прикомандирован. Эко, невидаль.

Ну, необученная команда, ну, дисциплины нет, но в конце-концов, танк у них захватить не смогли. А тут хрен поймешь, что дальше ждать.

— Мута…

Дальше кто-то хлестко бьет меня по ушам здоровенными ладонями, от удара мозг словно перекувыркивается в черепной коробке, на какое-то время, которое я не могу определить — я глохну и слепну от боли, слезы ручьем, звенит и пищит внутри головы и вроде как словно фоном какой-то стукоток вокруг и словно по мне кто-то бегает на маленьких беличьих лапках. И, по моему, дрогнула земля под ногами и будка по спине приложила как доской плашмя.

С трудом проморгавшись и уняв льющиеся сопли и слезы, вижу совершенно очумевшего Мутабора рядом — мы оба скорчившись сидим сбоку от джипа, а вокруг все еще сыплется какая-то дрянь — от стекол из кабины до каких-то огрызков и комочков, они стукаются о мерзлую землю, сыплются и сыплются с неба.

Обалдело озираюсь — с трудом до меня доходит, что вышки нет — вместо нее рваное дымное облако.

— Та… Танк! Артподготовка! Отходим! Отход!

Мутабор словно со скрежетом, как заржавевший, распрямляется.

А я вижу быстро расползающуюся из-под джипа, странно перекосившегося, темную лужу.

Наше счастье, что взрыв был с той стороны — джип принял на себя кучу осколков и сейчас четко видно, что он свое отъездил.

Чуть поодаль долбает еще раз — но чуток слабее — и рот у меня уже открыт, и оглох я уже. Танк снес что-то на крыше цеха.

— Коллега! Отход! Минута — накрытие!

— Ххуссофф!

Отщелкиваю щеколду — в будке достаточно светло — много дырок и кусок крыши снесен чем-то крупным. Гений свернулся в клубочек и скулит. Совершенно непонятно как, но он целехонек — не считая причиненных его питомцем увечий.

Морф выдергивает свое начальство. Это радует, я действительно боялся, что он начнет требовать, чтоб мы поехали дальше на машине с пробитыми колесами и развороченным передком.

Даже с грузом морф бежит быстрее меня. Но шансов на то, чтоб оторваться и потеряться по дороге у меня точно нет. Успеваю только дать небольшого крюка — туда где валяется молокосос с расквашенной головой и подхватываю автомат. Мутабор оборачивается, выражает свое недоумение гулким рыком и я быстро несусь вслед за ним. Скатываемся в какую-то яму, куда насыпалось снега и мусора.

Танк молотит с ровными промежутками — звонкий грохот выстрела — и обвальное рокотание у нас за спиной.

— Пехота. Бронемашины. Танки. Плохо.

Морф смотрит исподлобья.

Нехороший у него взгляд, тяжелый и неприятный.

Гений крючится под ногами.

— Надобность. Помощь. Товарищи. Связь. Поддержка.

Морф оживляется.

— Фоммосшь.

Тычет лапой в меня.

— Храсссрерр.

Показывает себе над ручонками.

— Пррен. Хубаниссмм.

Тычет лапой в скорченного хозяина.

Не лишено смысла.

Стоя рядом с морфом я чувствую себя крайне неуютно. Вообще-то хоть он и разумен — а стрельнуть ему в башку очень тянет. Инстинктивное желание.

— Варианты? Сторона охрана сектанты. Сторона танки и пехота освободители. Мутабор и ассистент — промежность. Жопа. Выбор стороны. Одиночка — бесполезность. Одиночка поле воин несоответствие.

Не могу сказать, что сам себе кажусь убедительным.

Это паршиво. Убедить другого, не убедив себя — крайне сложно.

Чтобы получить передышку, отщелкиваю магазин в гранатомете. Пусто.

Магазин в ксюхе — четыре обычных патрона.

Мучительная как судорога в сведенной ноге диллема — зарядить и попробовать выбить морфу мозги — или рискнуть — и все же попытаться разобраться в чертовщине. Морф-союзник танка стоит. Смотрю на него. Он также смотрит на меня, неуловимо сместившись на чуть-чуть. Почти незаметно, но я уверен — он готов прыгнуть. Щелкаю магазином. Закидываю укорот за спину.

— Благодарность. Спасение.

— Ы?

— Патруль. Дистанция кинжала. Выручка.

Молчит. Смотрит.

— Долг возвращение. Действия? Движение брюхо рожон? Повторение?

— Хррошонн?

Изображаю в лицах сидя в яме, как мы героически лезем на рогатину пузом.

Молчит. Смотрит.

— Бронетранспортер — конец. Яма могила.

Молчит.

— Харрранссии?

— Польза. Мутабор — танк. Свой. Союзник. Отсутствие агрессии. Взаимность. Выгода.

— Хххоссяинн?

— Командир группа решение. Предположение — согласие план Мутабор. Руки жопа шитье заслуга.

— Хррприссинна?

— Вивисекция. Долг. Платеж. Красота. Информация сохранение мозг. Опыт.

Вот сейчас я и сам верю в то, что говорю. Все-таки разрыв танкового снаряда рядом — убедительный довод.

— Ссффой? Мыутабор сффой?

Опа, а это же не существительное!

— Утверждение ассистент. Ожидание ответ подтверждение командира группа.

Неподалеку даданят и крупнокалиберники БТРов. Канонада внушительная, по нынешним временам — вполне себе. В трескотне уже и калаши слышны — звук у них характерный.

Видимо морф принял решение.

— Хффосффррасссшенниее.

Вытягивает синюшного хозяина и двигается впереди меня.

С трудом подавляю уже ставшее привычным желание влепить очередь в полулысую голову. Как-то странно голова двигается и я почему-то вижу нос спутника. До меня доходит, что он меня банально провоцирует, весь такой раскрытый, но сечет каждое мое движение. Я не смогу вскинуть автомат беззвучно — либо антабка брякнет, либо ремень прошуршит по комбезу. Точно, он ждет. Когда я начну вскидывать автомат — он быстро меня накажет. Дистанция тут смешная, а походка у него валкая, затылок мотается перед глазами по заковыристой амплитуде.

Нет, даже и пытаться не буду.

И, пожалуй, не только потому, что у меня четыре патрона, чужое оружие, хрен знает кем пристрелянное, и попасть морфу, чтоб наповал — таки непросто. Не в этом дело… не в этом. Даже и сам не скажу, в чем. Но, скорее всего в детских ручках, пришитых заживо…

— Мутабор! Оружие хозяина! Одежда.

Фыркает — по-моему, презрительно.

— Хрмахррафферр!

— Оружие и одежда. Необходимость. Образец редкость.

Но, тем не менее, выводит как по нитке на то самое место, где еще валяется разбросанная одежда и вооружение. Явно пользуется носом — обоняние работает. Как — черт его знает.

В темпе собираю все это в охапку. В кобуре-переростке — я-то думал будет какой навороченный «Глок» или «Беретта» — а там ПБ, в маленькой кобурке — брат-близнец моего трофея.

— Я мерзну! Вы же врач! Должны же в вас быть капля сострадания и человечности!

— Одежда — в распоряжении главврача. Мутабор, пациент одежда просьба.

— Хых!

И морф стремительно рвет почти напополам трусы господина. А я отмечаю, что коготь, располосовав ткань, кожу даже не оцарапал. Весьма внушительная координация движений…

— Боюсь, что это означает отказ.

— Не возносись, сволочь, ты такая же мразь, какой считаешь меня! Такое же — для своего удовольствия, только под прикрытием высоких идеалов!

— Бросьте вопить. Чьи, к слову, ручки вы присобачили? Да вы не стучите зубами, лучше ответьте.

— А пошел ты!

— Да мне-то… Все равно ведь расскажешь.

А вот и чертов Судзуки. Стоит игрушечка. Не был бы он таким новеньким — может я бы и не притараканил его на свою голову. За разговором подбираю свою каску. Автомат так мирно и простоял у колеса. И, наконец — рация.

Выхожу на связь и получаю ворох нелицеприятных эпитетов в свой адрес. Николаич все-таки сдерживает эмоции, но вопрос — где меня черти носят — несколько теряется в орнаментике.

Очень чешется язык возопить в ответ так же цветисто. Но сдерживаюсь.

Потому как не тот момент вопить цветисто.

Не могу я себе сейчас позволить свободы слова.

Брехать, что на ум взбредет, можно только в полном благополучии.

Сейчас за базар отвечать придется не то что своей шкурой.

Приведу морфа в группу — если окажется враждебен — положит половину не напрягаясь.

Значит, каждое слово он должен понимать.

То же — и Николаич.

И я сам.

А тут возникает проблема — каждый человек понимает в разговоре все по-своему, и я не раз нажигался, предполагая, что меня поняли именно правильно. Потом оказывалось — ровно наоборот.

Не зря же во время составления договоров стороны нудно уточняют все по пунктам. Иначе окажется, что все всё поняли диаметрально противоположно и договор не то что, туалетная бумага, а много хуже — повод для вражды и злобных мероприятий…

Сейчас мне тут надо отработать устраивающий три стороны договор.

Причем одна сторона — мертвец.

Понимающий только существительные.

А я, выходит, при нем переводчик.

Что тоже — сахар.

Не зря на итальянском слово переводчик от предателя отличается одной буквой.

Ляпну что не так…

Надо собраться.

Даю выговориться Николаичу.

Наконец в «самоебезрассудноеповедениенамоейпамятитолькополныйидиотможетсебепозволить такие выходки на боевых действиях Надя уже обе группы на уши поставила» попадается «где вы находитесь???»

Вклиниваюсь.

— Командир. Спокойствие. Медик в порядке. Проблема в наличии.

Николаич видно уже спустил пар, да и сам понимает, что длинные рулады можно отложить на позднее время — когда будет разбор полетов, я точно огребу со всех сторон.

— В чем дело? Не можете говорить?

— Просьба — разговор существительными слова. Громкость максимум. Решение группы необходимость.

— Да что у вас там такое?

— Контакт — противник. Группа обеспечения диверсантов.

— Вы попали в плен? — чувствую, что Николаич подобрался.

— Подтверждение.

— Что хотят?

— Просьба — только существительные слова в разговор.

— Удивление. Какого черта? Отсутствие владения русским языком? Гастарбайтер?

— Группа обеспечения диверсантов — состав два человека — вивисектор и Мутабор.

— Пояснение?

— Вивисектор — создатель. Шитье рук на тело — развлечение. Часть — эксперимент.

— Мутабор?

— Счет рук: мужчина — рука рука, ребенок — рука рука.

Не хочется мне сейчас оперировать словами «морф», «мутант» или «мертвяк».

— Мутабор — имя?

— Подтверждение. Даю слово вивисектору.

Пока клацающий зубами хозяин визгливо просит понять то, что не понял тупой лекарь — а именно то, что он очень полезен, я искренне надеюсь, что ребята в группе сообразят, для кого эта клоунада с существительными. Мутабор, однако, не разделяет моей точки зрения, придвигается ближе и решительно рубит перед собой лапой воздух. Не хочется ему, чтоб с хозяином договорились.

— Ситуация. Вивисектор — взятие в плен? Медик — взятие в плен?

— Точность.

— Требования Мутабора? Мутабор — командир?

— Подтверждение. Требование — отработка на хозяине-вивисекторе — операция производство Мутабора. Шитье рук. Цикл подготовки.

— На грудь?

— Отрицание.

— Место?

— Жопа.

— Причина?

— Месть. Возращение долга. Символ квалификации вивисектора. Оценка работы вивисектора.

— Понимание. Роль медика? Роль группы?

— Роль медика — работа. Операция и цикл…

— Уточнение — цикл?

— Повторение умерщвления и реанимации. Мутабор — обладание речью и понимание разговора. Потеря глаголов и прочего. Понимание существительных.

Мутабор предупреждающе шипит.

А я с мелкой дрожью в душе ожидаю какого-нибудь удивленного возгласа — кого-нибудь из группы — типа — «Ого, фигасе! Этот мутант еще и говорит!»

На мое удивление голос в переговорнике так же спокоен. Даже, пожалуй, еще спокойнее. Речь Николаича приобретает ощутимую тягучесть, становится вязкой и замедленной. Понимаю, что он сейчас осторожен, как с гремучей ртутью манипулируя, взвешивает каждое слово и интонацию. Чувствую радость — как теплом пахнуло.

— Мнение медика — важность информации вивисектора?

— Ноль. Отсутствует. То есть отсутствие. Необходимость — информация от Мутабора. Мутабор — врач. Вивисектор — недоучка.

— Понимание. Ворон ворону глаз клевание отсутствие?

Ого, Николаич уже тему как держит!

Морф оценил шутку, хмыкает.

— Мутабор возможность?

— Очевидец медик — ликвидация охраны на КПП завод. Патруль. Момент. Мощь.

— Враждебность?

— Взаимность вопроса. Опасение расстрела.

— Опасение атаки взаимность.

Смотрю на Мутабора.

Он смотрит на меня. Вообще-то нет у нас поводов для обоюдного доверия.

— Вопрос. Реанимация — сохранность мозга обеспечение?

— Повторение. Цикл повторение. Требование Мутабора — увеличение количество циклов для вивисектора…

Разговор ползет, как вша по струне. Беременная тяжело груженая ломовая вша…

Слышу, как там кто-то удивленно что-то спрашивает. Пару минут идет обсуждение.

— Саша вопрос. Количество циклов — влияние на сохранность мозга?

— Вероятность подтверждение.

— Виви… ну этот, хирург-самоучка — получение увеличения цикл сравнении Мутабор?

— Подтверждение.

— Самоучка сохранение мозга сравнение Мутабор увеличение?

А черт его знает… Кто б сказал… Может и так… нужен ли нам морф, умнее и разговорчивее Мутабора? И впридачу гораздо паскуднее, хотя может он и изменится? Тот же покойный Альманзор как-то ж управлялся, хотя не должен бы после вивисекции к своему создателю пылать любовью.

Пальба у нас за спиной начинает стихать. Танк перестал долбать, практически стихли крупнокалиберники, редко давая только совсем коротенькие — максимум по три выстрела очереди, даже калаши уже не барабанят.

Слышу в рации, что кто-то громко говорит: «Наши вошли! Все, отработали! Сопротивление подавлено полностью. Теперь только зачистить. Пустяки остались! Сейчас эту шпану переловят — нам приказано перекрыть перекресток.»

Мутабор как-то перекашивается.

— Ххиисроссть. Сзасазза. Хоссоррошшшность.

— Командир, Мутабор выказывает озабоченность! Предупреждение!

— Конкретность! Нужда конкретность!

— Вопрос? Вопрос? Конкретность! Мутабор?

Морф не успевает ответить.

Нестрашно хлопает несколько раз в том направлении, где на завод вошла соседняя группа.

За пальбой я бы не заметил, немного громче, чем выстрелы.

И сразу за хлопками лавина звуков — бешеная пальба из всех стволов, жуткий рев и визг. Так орать может не одна сотня человек. Не надо быть Клаузевицем, чтоб понять — соседи вляпались во что-то основательно.

Морф морщится.

— Ссзннаннниие хотсусстффие. Хрразххоффорр. Сззассадда.

— Разговор о засаде. Информация неконкретность. Командир?

— Минута!

Слышу, как наш радист пытается что-либо узнать, но связь гавкнулась как обрезанная.

Хихикает лежащий на снегу хозяин морфа. Вот это зря он сделал. Ой, зря! По-моему он и сам это смекнул, и тут же притих мышонком. Хренушки, я твой хихикс слышал.

— Мутабор, потребность блиц допрос вивисектора.

— Ппррреххметт?

— Уточнение по засаде.

Краем уха слушая разговоры встревоженных моих кумпаньонов, пытаюсь убедить морфа в надобности этого действа. Но ему наплевать на наши интересы, его беспокоит только его задача — все остальное несущественно и потому он равнодушен как чиновник.

Черт его знает — то ли он сейчас таким стал, то ли и раньше был человеком с одной мыслью в голове. Допрос делать не позволяет, ему хозяин нужен на столе целым, а тут может сдохнуть. Нет, не согласится, могильный памятник.

Стоит как вкопанный на своем — мы должны добраться до лаборатории и там отработать на вивисекторе то, что Мутабор скажет. И никак иначе. Интересно, а как мы будем добираться, если танковая группа что-то не блещет. И очень сильно не блещет, потому как калаши что-то один за другим стихают, зато пулеметы дербанят просто истерически. Поклинит их от такой стрельбы, как пить дать. И я четко слышу — стрельба выкатывается за пределы завода.

Опять начинают щелкать калаши. Но что-то сильно меньше, чем было. Бьют одиночными. Истерика солдатская вроде б прекратилась.

Связи нет.

Николаич попросил подождать.

Ждем.

Верчу в руках НАТОвскую каску. Легкая, а по силуэту очень на вермахтовскую похожа. Приходит в голову идея. Вообще-то она достаточно идиотская. Ну да сегодня день соответственный.

Распускаю ремешок до максимума. Протягиваю каску морфу.

— Ы?

— Защита головы. Пята Ахиллеса — голова Мутабора.

Ну, да он же не современный школьник, поймет аналогию. Мозг у него единственно уязвимое место. Напялит каску — считай за тяжелую кавалерию. Смотрит недоверчиво, потом начинает прилаживать шлем на купол. Помогаю затянуть ремешки.

Мда, и так-то жутковатый видок был, а каска еще и усугубила. Но доставать зеркало и показывать ему, как сидит обновка — не хочется. Кто его знает — как он на свою харю в зеркале отреагирует.

Со стороны соседей взлетают в воздух красные ракеты. Сигнал бедствия.

Действительно вляпались.

Знать бы еще во что.

Николаич ничего не может сказать внятного. Предлагает прибыть туда, откуда начинали. Где подобрали инженера.

Настойчиво спрашивает — как Мутабор сможет гарантировать свою невраждебность. Морфа интересует это симметрично — хоть он и в каске, но понимает, что случись что — и шлем не спасет. Не знаю, видел ли он в инете записи стрельбы иракского снайпера по американцам — но там видно было как шьет СВД кевларовые каски навылет…

Получается, что гарантий не может дать никто.

Придется верить друг другу на слово.

Тонкая материя. Очень тонкая.

Это раньше дворяне и купцы в России на слово данное могли полагаться. Вон как в «Бесприданнице» Вожеватов-то не мог через данное им слово перепрыгнуть при всей охоте. Но это когда было. Нынче и письменные договоры от надувалова не спасают…

Остается надеяться, что в мертвом мозгу морфа доминанта мести — достаточная мотивация. И что у моих друзей не возникнет ощущения, что лучше такого союзничка определить для общего блага в яму. И присыпать для надежности.

Попрепиравшись — наконец садимся в джипик — тесно, но влезли, и тут уже морф не рвется за руль, чего я признаться опасался. Искоса поглядываю на него, но похоже, что манипуляция с заведением мотора у него выпала из памяти и мои действия не вызывают у него ассоциаций. А интересно — если б сел в заведенную машину — повел бы?

От волнения ухитряюсь заплутать в трех соснах и выкатываюсь совсем не оттуда, откуда хотел. Но все-же выкатываюсь. Наши расположились грамотно, прикрывшись броней.

Останавливаюсь аккурат под прицелом пулеметов с БТР. Вылезаем, вытаскиваем гения.

Навстречу спокойно идет Николаич. Совершенно неожиданно протягивает руку Мутабору. Отрекомендовывается и спрашивает — врач ли Мутабор. Мутабор… ну, самое подходящее слово — он охренел. Точно. Руку не пожимает, показав явно растерянно свою лапу. Потом говорит уже слышанное мной раньше: «Хесссиххх…»

Старшой кивает. То, что ему отказали в рукопожатии, видно его мало смутило, а вот морфа он определенно озадачил. Удивил — победил?

Как источник информации морф оказывается малоинтересен — он может рассказать на своем волапюке с моим кривым переводом только про медлабораторию. Что происходило в лагере — не знает. Да и возили его в будке без окошек. Хотя проскакивает намеком, что видимо его использовали в акциях устрашения, но развивать эту тему он не хочет категорически.

Связи по-прежнему нет. То есть с кронштадтскими кораблями и подразделениями связь в порядке — а вот соседи что-то заткнулись. И стрельба смолкла. Это совсем непонятно. Не было артиллерийской пальбы — нечем было б танки выбить. Должна была бы часть брони уцелеть. Да и дымов оттуда не видать — а горящая техника дает такие чадные столбищи, что слепой — и тот, если не увидит, так за пару километров унюхает.

Хотя не факт, что битая техника обязательно должна пылать костром…

Но вообще желание лезть на завод пока остывает…

Только сейчас замечаю, что не вижу никого из тех, с кем мотался к соседям.

Оказывается, Надежда с Рукокрылом — еще там у подполковника.

Меня искали.

Летеха, несколько скисший, топчется рядом.

Он вообще между стульев — и как бы не решил, что лучше ему с броней откатиться к супермаркетам. Я бы так точно так решил. Потому как жирная синица в руках — она сытнее.

Вообще — самое хреновое — это отсутствие информации.

На военный совет из БТР вытаскивают Севастьянова.

Инженер хренеет, увидев морфа. Первое охреневание не успевает схлынуть, когда замечает лежащего на насте голого Творца.

Мне кажется, что у Севастьянова возникает сильное желание напинать пленного, от которого его удерживает только наше присутствие. И больше, пожалуй — присутствие морфа.

— Это ж этот! И тварь егонная!

— Знаем. Вопрос в другом — штурмовавшая группа на что-то напоролась и откатилась, судя по всему — с потерями. Что там могло оказаться такого, что разгромило считай батальон с танками? Артиллерия? Зенитки? ПТУРСы? Что у вас там было?

— Не, этого не было точно. На территории завода есть склад охотничьего вооружения и боеприпасов — в виде конверсии делали. Артиллерии точно не было.

— Оборудование в цехах — в рабочем состоянии?

— Пока да. Но его ж рвануть — минута делов. Ну не минута. Но все равно — ломать — не строить.

— Получается так. Если нам внутрь лезть — как лучше?

— В каком составе? С коробочками или пешком?

— А пешком рекомендуете?

— Залезть-то проще будет. Вот вылезти боюсь, не получится.

В этот момент появляется счастливый ботан. Такой радостный, словно только что удачно девственность потерял.

— Есть связь! Командир, есть связь! Паштет отозвался! Сюда едут!

— Какой еще паштет?

— Да Пашка же!

— Челепить! — авторитетно заявляет с брони Ильяс, не отрываясь от бинокля.

Странно, это ж по-корейски вроде? Ну да он полиглот, это я уже видел. Ну, то есть слышал.

— Мутабора с гением пока попросите в грузовичок перебраться.

О, а группа-то тоже не зря сидела — отрофеились, похоже. Действительно не увидел сразу — а позади брони стоит пара КАМАЗов с кунгами. В одном кунге даже печка топится — дымок видать. Вот вроде и большие объекты, а по сравнению с дулом пулемета на первом плане — совершенно не видны были.

Сообщаю морфированному коллеге, что идет бронегруппа, лучше пока нам с глаз долой из сердца вон спрятаться. От волнения путаюсь, но почему-то морф не злится на вставляемые глаголы и прочие части речи.

У машин — новый сюрприз. Из кабины вываливается Семен Семеныч, дальше на его слегка заспанной и потому помятой физиономии пролетает сложная гамма чувств. Сделавшая бы честь любому современному актеру, не говоря уж про Балуева, сохраняющего твердокаменность морды лица в любой из своих 569 ролей.

Семен Семеныч спросонья видит сначала меня — радость совершенно искренняя и приятная мне, потом посторонних — удивление, потом морду морфа — удивление, ужас — и руки шарят по куртке в поисках того, что верно в кабине осталось, потом сомнение, потом опять удивление и уже с недоумением в глазах, выдав всю эту палитру эмоций в пару секунд:

— Привет! А это кто?

— Это пленник и союзник. Мутабор — союзник. Коллега. Врач.

— А голый вассер?

— Нудист — представитель противника. Творец Мутабора.

— Это как?

— Повтор реанимации — сохран деятельности мозга.

— Ничего не понял? Он что — врача садировал, пока тот не обернулся?

— Подтверждение. Момент — прятки в кузов.

— Доктор, а что это вы так странно размовляете?

— Мутабор — сохранение речи. Понимание речи. Только существительные.

Наконец находится хоть один нормальный человек. С нормальной реакцией на мой явный бред.

— Охренеть! Что, серьезно? Он говорит?

— Подтверждение.

Мутабор начинает кряхтеть.

Семен Семеныч с сомнением смотрит на меня, с опаской на Мутабора.

— Ладно, давайте в кузов.

В кунге шаром катай. Печки нет, хотя вроде как положена по штату — и лист железа на полу и забитая дырка в стенке. Холодно, почти как на улице. Наверное, потому и нет никого.

— Мутабор, а что на заводе?

— Ы?

— Семен Семеныч — конкретность вопроса.

— В каком смысле?

— В таком, что так и я не отвечу.

— Вам и отвечать нечего — вы там не были.

Морф опять начинает кряхтеть. Это конечно лучше, чем их стенание или как там они кричат перед атакой, но все равно неприятно.

— Извинения.

— Хххеррня!

Семен Семеныч подскакивает.

— И впрямь говорит! А петь он умеет?

Ну, это понятно. Дружок — песельник еще в себя не пришел толком, петь Семен Семенычу было видно не с кем, а привычка — вторая натура. Соскучал.

— Мутабор — песня? Приглашение.

Морф опять чумеет. Когда уже начинаю бояться, что он завис наглухо — пожимает плечами.

— Проба?

Еще раз пожимает плечами.

Потом как-то скептически выговаривает:

— Хххммуссыххаферрапхия… шшуушшь!

— Музыкотерапия польза. Логопедия.

— Ссзаиха?

— Мутабор заика отрицание. Фонетика улучшение. Коммуникативность. (После такого словечка и отдохнуть пару часиков не грех…)

— Времяпрепровождение — вклинивается Семен Семеныч.

Опять пожимание плечами.

— К слову. Семен Семеныч, оружие отсутствие?

— Йопта! В кабине оставил! Я мигом!

Пока он бегает морф презрительно спрашивает:

— Хххоннфохь?

— Отрицание. Шофер. Профессионал. Певец.

Фырканье в ответ.

Хлопает дверь. На этот раз у Семен Семеныча на спине АКМС.

— Готовы? Споем?

И, не дожидаясь ответа, с воодушевлением начинает:

Знаю эту песенку. Старая, студенческая. Петь можно бесконечно. Очень хорошо петь в пьяной компании, слова заучиваются быстро. Хотя сюрреализм происходящего у меня на глазах песенка только подчеркивает.

Очень вовремя дверь распахивается — меня вызывает Старшой.

Напоследок решаю пустить парфянскую стрелу:

— Мутабор консультация возможность хирургия раненый?

Опять бедолага завис.

— Решение по возвращении.

Уф!

Бегом с посыльным. Николаич спорит о чем-то с инженером и летехой — командиром бронетехники нашей группы. Кроме них там же еще несколько человек — и мой знакомый сапер. Только они в перепалке не участвуют.

— Получается так, что это лицо американского империализма вы с рук спихнули? — отвлекается от спора Старшой.

— Это вы о ком?

— О морфе. В каске рожа у него — хоть плакат рисуй. Чистый агитпроп. Он что, все время в каске бегал?

— Не, это я ему одел. Каска-то с хозяина.

— Это зря. Хорошая касочка и прочная. Поменяйте потом под благовидным предлогом.

— Я там в джипе еще шмотки оставил и трофеи — пара автоматов, пистолеты.

— Уже прибрали. Вовка первым делом машинку проверил.

— А что звали?

— Получается так, что непонятно?

— Ну, опять оказание помощи раненым в той группе?

— Ага.

Договорить не успеваем.

— Повторяю, мне вне основной группы здесь делать нечего! — летеха ожил как недобитая огневая точка.

— Да что ты как маленький! Не отобьем завод — ты без ремонта на своей железке много накатаешься? — ясно, инженер в долгу не остался.

— Железо на складах еще есть — а людей положить это как?

— Так и на заводе люди, а не хвосты собачьи, притырок ты прыщавый! Несколько тысяч!

— Было! Было несколько тысяч! А сейчас — хера. Сейчас там несколько тысяч зомби! И куда нам лезть?

— Стоп, стоп! Охолоньте! — Николаич вклинивается между вспыхнувшим Севастьяновым и летехой.

— Да какого мужского полового он меня тут лечит? Полковник покойный тож гуманист был. Полгруппы в сраке и сам туда же! У меня жена. Между прочим. И нехер мне по сознательности топтаться. Этот вонявый — небось, сам-то удрал, а теперь все вокруг ему должны.

Теперь уже приходится присутствующим держать летеху с инженером за руки, фалды и всяко разно — чтоб парочка в драку не пустилась. Страсти-то накалились нешуточно.

— Я те сука харю разобью!

— Да пошел ты! Гнида пластинчатая!

Николаич буром влезает между спорщиками.

— Хорош! Хорош я говорю! Идиоты, оба. Лейтенант — что такое бронетехника без ремонта — это наглядно Красная армия в 1941–1942 показала. А панцерваффе вермахта — в 1944–1945. Из-за поломки грошовых деталюшек технику бросали пачками. Видал? Сейчас на броне токо и ездить, а без ремонта — кукиш без масла, а не броня. Это-то понятно?

— Не надо меня лечить, не мальчик. Броня еще походит, а вот мертвяками мы вполне сегодня станем. И насчет присяги — не надо. У меня три десятка человек и я их гробить просто так не дам. И не просто так — тоже не дам. Больше у меня подчиненных нет. И я без них приезжать не хочу. Все, разговор окончен! Мы отходим.

Похоже, летеха прямо сейчас отдаст приказ.

— Разве только в мир иной отойдете.

А Севастьянов ему под колеса кинется.

— А ты что ль не дашь?

— Эй-эй, давайте пока перекурим. Лейтенант, курите?

— Курю. От такой жизни закуришь, мля…

— Тогда угощайся.

— Ого! Богато живете. Сигары!

— Только в затяг не вздумай.

— А как надо?

— Держи дым во рту.

— Да ну?

Замечаю, что Севастьянова отвели в сторонку. Ну да, страсти то охолонуть надо.

Скуповатый Николаич тем временем роздал сигары. Вот не ожидал такой щедрости. Но тут получилось грамотно — все отвлеклись, а еще обрезка кончиков, да прочие хитрости. Опять же многие впервые вообще сигары в руках держат, это раньше кубинские сигары продавались на каждом углу, как и кубинский ликер, хорошая была штука… Пробовал в детстве… Сейчас обязательно кто-нибудь по привычке затянется во всю мощь легких и начнет КАШЛЯТЬ…

Как у нас в роте — я тогда из отпуска ребятам сигару привез. На роту хватило. Три дня ее курили по очереди. Один затяг — и готово…

О, что я говорил! Уже закашляли.

Ботан-радист тоже отхватил себе сигару, но ничего сделать не успел — я наседаю с вопросами. Ответов оказывается не густо. Тот самый Паштет успел сообщить, что группа разгромлена, потери офигительные — пехоту считай всю потеряли, бронетехника откатилась, потом после спора и ругани поделилась надвое — часть ушла к супермаркетам. А часть сейчас идет к нам — с кучей раненых. Мой знакомый полкан вроде погиб. Командуют там непонятно кто.

Оставляю ботана разбираться с куревом. Надо бы все ж пополнить сумку — тут у меня — если Нади не окажется среди отступающих, будет хлопот полон рот. И того толкового санинструктора здесь нет. И кстати — автомат свой забрать — вылезая из машины, я его не прихватил, что не помешало мне потом Семен Семенычу глаза колоть.

Вовку нахожу в БТР, на котором Ильяс сидит. Выслушиваю нотацию. Ну да, на это-то мы все горазды, других жизни учить. Сам такой. Меня не отпускают, пока не рассказываю о своем путешествии. Вовка затыкает тех из слушателей, которые начинают сомневаться в моей умственной полноценности.

— Джип хорош. Сам бы тоже угнал. И бак полный. И пара гонореек тоже к месту. А если с твоего говоруна еще прок будет — совсем заелдыс. (Похоже, что Ильясовское полиглотство заразно.)

— Запаски там нет. И что за гонорейки?

— Ксюшки с глушаком и подствольником — комплекс «Канарейка» называется. Довольно редкая хреновина. А запаска… Фигня, добудем. Не та проблема. Вот что там начальство решило?

— Ну, их старшой хочет тикать. Наш — не хочет.

— Эй! Воины! А вы как? — спрашивает Вовка у солдат летехи.

— Чо мы. Как скажут. — отвечает ему водитель.

— Орлы! Богатыри! — одобряет Вовка.

За броней шум. Вылезаем. Но это не разгромленные — это, как я вижу, кронштадтские усиление подогнали. Сотни две человек, только уж очень сбродные какие-то и одеты и вооружены разношерстно.

Выделяется взвод морпехов вроде — не шарю я в их наклейках и нашивках, да еще группа здоровых ребят, скромные такие, но с достоинством. Оказывается — тут те, у кого родственники могут оказаться в лагере этом заводском.

Мда… Эти настроены решительно и отойти летехе и его ребятам вряд ли дадут. Видно, что у них командир есть — и грамотный.

Вижу знакомые лица — две медсестрички из кронштадтсткой больницы. Это уже веселее. И сумки у них — как среднего размера рюкзаки. И набиты битком. Машу им рукой.

Замечаю, что здесь охранение — они мимо нас прошли и заняли удобную позицию — мух ртом не ловит. Это хорошо. Так же вижу, что и пулеметчики у прибывших — толковые.

Осторожно чмокающий сигару лейтенант стоит рядом со мной.

Медсестрички тож подходят, здороваемся. Николаич представляет присутствующих. Предлагает принять участие в перекуре.

Одна забирает сигару для мужа, другая отказывается — достает свои, тоненькие ультралайт. Кокетливо прикуривает от одной из четырех поданных зажигалок.

Ну да, симпатичная она. Токо вот курит зря.

Видимо в плане компенсации за многочисленные в последние дни случаи словесного воздержания черт дергает меня за язык.

— Коллега, лучше б вы сигару курили.

Девушка ухмыляется.

— Типо фаллический символ, как у Шэрон Стоун?

— Ну что вы. Просто то, что курите вы — банальный обман и дрянь. Фальсификация продукта. Надувалово. К тому же еще и сильно вредное.

— Да бросьте пугать-то. Ясно же, что никотина здесь меньше. Это же — ультралайт!

— Ага — отвечаю, радостно про себя отметив, что девчонка вляпалась. — Именно. А курят ради чего? Ради никотина. Только поэтому. И кайфа не будет, пока концентрация этого алколоида в крови не дойдет до нужного уровня. А никотина-то как раз и не доложили. Получается, что курите сено или прошлогодние сушеные листья, а не табак. Получаете мало никотина, поэтому до нужной дозы вбираете в себя двойную порцию дыма, смол и прочей дряни.

— Насчет сена — это ты заливаешь — вмешивается летеха.

— Отнюдь, сказала баронесса. Это — точные сведения, с ручательством. Табака мало, а курильщиков — много. На всех не хватает. С алкоголем просто — его можно произвести из чего угодно, в любых объемах. С табаком сложнее.

Потому чистый табак курят счастливчики — либо те, кто табак выращивает — тут можно вспомнить наших горных долгожителей, либо богатеи — кто может позволить себе дорогущие сигары или некоторые сорта трубочного — действительного табака.

— Какая радость в сигарах. Они ж крепкие, как железный лом. Чуть легкие себе сейчас не выкашлял!

— А ты неправильно курил.

— Рассказывай. Я уже десять лет курю. Тоже мне лектор. — летеха стоит как победоносный памятник самому себе.

— И, тем не менее — неправильно. Для того, чтобы получить кайф от курения надо, чтоб нейротоксин (никотин) всосался в кровь. Это и происходит при контакте со слизистыми оболочками. Так?

— Ну, так.

— При курении например сигар или трубки (то есть чистого табака) дым содержит высокую концентрацию никотина и для получения достаточной дозы для кайфа достаточно дымом полоскать рот, не нужно курить «взатяг». Слизистые рта всосут достаточно никотина. Но это очень дорого и расточительно. На всех табака не хватает. Сигары и трубки могут себе позволить только богатые люди.

А как быть остальным?

Для этого и сделаны сигареты. Табака там мало, зато много всякого хлама — от прессованной табачной крошки до банального сена, заодно все это пропитано селитрой — чтоб горело побыстрее. Положи сигару или трубку — так огонек и погаснет. А сигарета горит как бикфордов шнур. И знаешь почему?

— И почему?

— А потому что они и сделаны по методе бикфордова шнура — с пропиткой селитрой. Встречаются и так называемые соусированные сигареты — где табака нет вообще, а есть сено с пропиткой вытяжки из отходов табака. Старая немецкая методика производства эрзац-продуктов. За две мировые войны отточили до совершенства.

— Как напоить бутылкой водки 20 человек? Разболтай ее в ведре с грязной водой, всем и хватит. Пусть пьют, пока шары на лоб не полезут — добавляет ухмыляясь Николаич.

— Вот-вот. Тот же принцип. В сигаретах концентрация никотина такая убогая, что для кайфа, чтоб доза никотина долбанула по мозгу, требуется задействовать куда большую поверхность слизистых — например всю поверхность слизистых оболочек легких и бронхов. Разница между поверхностью слизистых рта и слизистых легких — как между спичечным коробком и ангаром.

Но вместе с никотином идет довеском больше сотни других продуктов горения — они в легких и оседают. Соответственно отсюда бронхит и прочие удовольствия курения — до рака легких. Да и горят сигареты из-за добавленной селитры куда горячее, чем горит табак в сигарах, поэтому добавляется еще и эффект постоянного ожога легких.

Поэтому, чем легче сигареты — тем меньше в них никотина, зато больше смол и прочей дряни. Отличное надувательство. Великолепное.

— Ну вот, только удовольствие всем попортили. — морщится медсестричка.

— Да не удовольствие и было. Все равно люди курят большей частью не для никотина.

— Понеслось! И пьют не ради алкоголя!

— И тем не менее. Любого психолуха спросите — оне и ответят, что курят по целой куче причин, а не ради никотина. Тем более, что никотина — в тех же лайт — курям на смех.

— Да ну вас. Выдумки это все! И тему тож нашли!

— Получается так, что доктор долго был вынужден воздерживаться от разговоров. Вот его и несет. — Старшой хитро подмигивает мне.

— Ладно. Так какие причины? — спрашивает тот самый сапер. Сам он аккуратно попыхивает сигарой и вид у него — хоть на обложку журнала «Солджер оф форчун». Он тоже подмигивает мне. Размигались, черти. Но после напряги с Мутаборовым лексиконом, язык просто вьюном вьется.

— Ну, получи деревня трактор, так вот — по пунктам.

1. Получить кайф. Принцип действия: при жестком воздействии на мозг, мозг от воздействия нейротоксина страдает и в плане компенсаторной реакции выделяет эндорфины — вещества, доставляющие удовольствие.

Это нормальная физиология.

2. Для того, чтоб дать себе паузу. Сделать перерыв в работе, в разговоре. Отсрочить решение. Занять руки в неприятной ситуации.

3. Это модно. Можно познакомиться с другими людьми, заговорить с ними. Так-то вроде неудобно. Человек очень любит обезьянничать — потому, как другие это делают, должен это делать и я.

4. Часто женщины закуривают, чтобы похудеть — никотин увеличивает «расходную часть» обмена веществ, одновременно снижая аппетит. То, что у курящих женщин кожа стареет куда быстрее и обычно курильщицы выглядят старше лет на 5–8 — это побочный эффект. Ну, зато косметические фирмы с их «чудодейственными омолаживающими кремами» не прогорят…

5. Когда закуривает подросток (любого пола), это наверняка стремление доказать всем, что он уже взрослый. Если ребенок с малых лет в доме считается личностью, если его уважают и с ним считаются, то он вряд ли станет курить… А те дети, с которыми взрослые нянчатся до седых волос, практически всегда начинают курить, и очень рано: чтобы показать своим домашним, что пора бы перестать их воспитывать…

6. Люди нерешительные (даже если эта нерешительность запрятана очень глубоко и нередко маскируется показной наглостью) курят затем, чтобы везде «чувствовать себя как дома» — иными словами, запах сигарет создает привычность в незнакомой обстановке.

7. И наконец, успокоительный эффект сигареты на самом деле обусловлен лишь фактом того, что эта сигарета находится у вас во рту. Природой задумано так, чтобы человек испытывал чувство покоя и комфорта под действием сосательного рефлекса. И точно так же, как младенец сразу успокаивается у маминой груди, взрослые приходят в себя, беря в рот сигарету.

Столько хватит?

— Хватит.

Все курившие, разумеется, продолжают курить. Разве что девушка таки берет сигару. Ее тут же берутся обучать. Она стоит в кольце из мужиков и кокетничает напропалую. Ее напарница от этого как-то похмурела.

Некурящий Николаич с сапером не принимают участия в этом культурном мероприятии по борьбе с неграмотностью.

— Как, легче стало? — улыбаясь, спрашивает сапер.

— Легче. Отбарабанил привычную лекцию — теперь можно опять с Мутабором общаться.

— Чем он сейчас занимается-то?

— С Семен Семенычем песни поет. В кунге.

— Мда… вот и думай. Дальше-то что с ним делать. Доберемся до амбулатории, реанимнете вы этого ублюдка. Пришьете ему руки к жопе. Дальше — какой прогноз?

Непроизвольно чешу себе в затылке.

— Ну, честно сказать — не знаю. Пока у Мутабора есть цель — он нам не опасен, полагаю. А вот выполненная цель неизвестно, что даст потом. Доминанта мести пропадет, скорее всего. Сейчас он даже от жратвы воздержался. У его хозяина была сумка с мясом — и морф ее обнюхал, в лапах подержал, а потом оставил.

— Получается так, что лучше б нам этого морфа упокоить. Информатор важнее для нас. А этот голый хлюст должен знать много. Не по медицине, это-то я с вами согласен. По тому, откуда эта секта взялась, кто старший, какая структура, какие силы, где еще базы. Вы как?

— Пожалуй, согласен.

Сапер, сказав это, смотрит на меня.

С трудом удерживаюсь от чесания затылка.

— Ну, мне кажется, что рано нам это обсуждать. Мы даже не знаем, что там на заводе за ловушка была. В деле — морф при мне, шутя, разобрался с парным патрулем за секунды. Короче говоря — считаю, что надо подождать — пока ситуация станет ясной. Со своей колокольни замечу, что мертвый морф пока у меня вызывает больше симпатии, чем живой его хозяин. И опасности от живого вижу больше.

— Получается так, что ладно. Пождем пока. Но доктор — как бы из-за вашего миндальничанья не погиб кто из наших. Морф — это морф. Он — мертвец. Жрал человечину. Севастьянов прямо показал, что эта парочка ему знакома до синего ужаса. А информация нам важна. Очень. То, что он вас не сожрал — ничего ровным счетом не говорит — вы нужны были как инструмент во внутренних разборках.

— Поддерживаю. Самое худшее, когда человек наделяет своими чертами характера другое существо. — сапер смотрит внимательно и очень серьезно.

— Ну, я понимаю. Но ведь Мутабор не согласился помогать в вивисекции.

— Тот, кто не согласился — умер. Несколько раз причем. Теперь мы имеем дело с морфом. Морфом-людоедом. Вот с этой точки зрения и надо рассматривать ситуацию. Пока кунг с морфом — под перекрестным прикрытием моих людей. И лейтенант отделение выделил. Так что лучше морфу сидеть и петь песни. Целее будет. А вы уж постарайтесь не создавать своим гуманизмом и порядочностью дополнительных трудностей. Договорились?

— Договорились. Но и вы поймите, что выбивать ему мозги…

— Потекло говно по Енисею толстым слоем шоколада! Начинаем новый триллер — «все во имя науки?». Безумные ученые ради интереса снова гробят мир? Цена больно большая светит. На общем, что особенно пикантно, фоне. Кстати — эта похабель вокруг тоже вполне себе может быть результатом чьего-то научного эксперимента. Не корчите из себя странствующего рыцаря. Договорились?

— Ну, договорились… Но ведь феномен же уникальный!

— Получается так, доктор, что, к счастью, тут собрались олухи царя небесного — и нам любой из наших балбесов — куда более ценный феномен, чем морф. А учитывая события последнего времени — значительно более ценный. Единственно, что могу пообещать — при культурном поведении вашего питомца я постараюсь воздержаться от ликвидации. При очень культурном поведении. Все ясно?

— Так точно. Ясно.

Думать о том, как жить дальше, лучше в приятной компании. Залезаю к Вовке. Ильяс все так же степной каменюкой сидит наверху. Степная каменюка с биноклем.

Внутри тепло. Мне суют вскрытую банку тушенки и чью-то ложку в сале. Ложку вертаю. Своя есть. Тушенка явно с кучей сои, но жрать хочется, как из пушки. Не до привередничанья.

Вовка тем временем разобрал трофейные автоматы. Ну, разобрал — сильно сказано — отделил оба гранатомета, да глушители снял. Гранатометы лежат как какие-то причудливые толстоствольные пистолеты c вывернутой в обратную сторону рукоятью.

Залезший в БТР замерзший Ильяс поспевает как раз в тот момент, когда Вовка задумывается, вертя в руках глушители.

— Что, по-прежнему не понимаешь, как ежи сношаются? — ехидничает сменившийся с НП снайпер.

— Не, глушаки разные, что-то не въеду в тему.

— А чего странного? Этот — ПБС-4 последняя, можно сказать, разработка.

— А этот?

Ильяс свысока смотрит на приятеля и, выждав достаточную паузу, мудро отвечает:

— А этот — не ПБС-4. Непонятно?

— Да иди ты!

Мне самому интересно становится, и я влезаю в их разговор:

— Серьезно, Ильяс, в чем разница-то?

— Да просто все, как веслом по яйцам — ПБС-4 — вот этот, который позволяет стрелять любым патроном, не только УС. А другой заточен только под УС.

— А, вот оно что — когда сукин сын в меня из него стрелял — грохоту было!

— Тут вообще какая-то лажа. Одна Ксюха — реально «Канарейка» — видишь и накладка на прикладе резиновая и кусочек кожи на клепках. А эта — просто ксюха с глушаком, а граник присобачен кустарно. Дерибас, короче. Гранат в трофеях не оказалось?

— Нет, только патроны.

— Жаль. Всегда хотел из такого бахнуть.

Рации начинают пищать одновременно у нас троих. У командира БТР тоже что-то пилюкает.

Вызов одинаковый — к нам подошли остатки бронегруппы.

Выкатываемся на холод.

Знобит.

В расположение вкатилась пара маталыг и БТР-70. Но это сразу не понять — броня буквально облеплена людьми, железа не видно. Кронштадтские, обеспечив кольцо оцепления, сгружают замерзших людей.

Подбегаю к Николаичу. Рядом с ним несколько человек — часть уже знакома — тот же сапер, летеха, но есть и новые — мешковато одетый пожилой мужик в флотской фуражке и городском камуфляже. Похоже — это наш штаб в полном составе.

Он как раз и спрашивает меня с места в лоб:

— Прибыло больше ста беженцев — из лагеря на заводе. Ваши действия?

— Оповестить медслужбу на берегу и отправлять беженцев туда незамедлительно. Оттуда — на учебный корабль. Прямо сейчас.

— А оказать им помощь здесь и сейчас? Лениво? Руки марать неохота?

— Их поить надо — горячим питьем, согреть, одежду обгаженную заменить на хотя бы сухую, помыть опять же. Здесь у меня такой возможности нет. Только зря приморозим дополнительно.

— А так часть из них не доедет!

— Ослабевших отвезем под присмотром. Но если их сгрузим тут — потеряем больше.

— А сразу на боевой корабль — по-твоему лучше? Черт знает, кто может в этой толпе оказаться!

— Ну, отфильтровать тех, кто три дня не ел не пил, от тех, кто примазался — не вопрос.

— Для матросов первого года службы — еще какой вопрос.

Вспоминаю ловкача-начальника, мирно сидящего на бережке под сенью корабельных пушек.

— На берегу — грамотный врач с запасом медикаментов. С фильтрацией и сортировкой он точно справится. Придать патруль для охраны подозрительных. А нам здесь, я так понимаю — еще завод атаковать…

— Умный шибко! Атаковать… Темнеть уже скоро будет!

В толпе у прибывших машин начинается крик и ругань. С радостью узнаю голос Надежды Николаевны. Уцелела, значит!

— А ну пошли прочь с тушенкой, придурки! Только сахар и сухари! Чай давайте, у кого есть!

Николаич негромко говорит:

— Давайте-ка, доктор — наводите порядок.

И повернувшись к кронштадтцу:

— Считаю, что эвакуация беженцев — причем срочная — лучший выход.

Остальные присоединяются.

Мешковатый моряк смачно сплевывает и вопреки ожиданиям не орет, а ровным голосом начинает сыпать приказаниями в свою рацию.

Поворачивается к командирам.

— Сейчас придет пешая толпа. И сколько-то на замыкающем танке едет. Давайте всю воду и весь сахар. С вас — ваши маталыги, с вас — оба кунга. В теплый детей посадим. Возражения есть?

— Если там есть беременные — то лучше их в теплый кунг. Дети выдержат и так. (Это я умничаю.)

— Я не буду действовать в отрыве от основной группы — заводит старую песню летеха.

— В случае саботажа я, как старший по званию, сниму вас с командования.

— А возражений от моих людей не боитесь?

— В каждой вашей коробочке кроме ваших людей — уже сидят и не ваши. Так что лучше — давайте-ка не кучедрючьтесь, лейтенант. Если мы и не вполне по уставу действуем, так ситуация обязывает. Сочтемся славой.

— Славу в тарелку не нальешь и в рот не положишь.

— Лиийтенант! Я уже вам все сказал. Вы тут — в единственном числе. Слыхали поговорку про одного воина? Которого за это — поленом? Все, давайте действовать.

Кунг для неафишируемой среди широкой публики высадки морфа и его хозяина приходится отогнать за передовое охранение.

Летеха скрепя сердце посылает БТР. Сапер опять же ненавязчиво перекрывает яму, где мы втроем устроились, своими подчиненными.

Еле-еле я успел перекинуться парой слов с Семен Семенычем. Мутабор все это время старательно подпевал — то есть выл и ревел как заведенный. Особое воодушевление ему дало то, что вивисектор мало не блевал от этого пения. Сейчас вивисектор с отвращением кутается в грязнючее красное одеяло. Холод преодолел брезгливость. А мне почему-то вспоминается, что приказом царя Петра старательно утеплили тулупом любовника царицы Евдокии — первой петровской жены. Чтоб, сидя на колу, прожил подольше.

Если можно сказать про мертвеца, что он нервничает — то по отношению к Мутабору это определение годится. Я тоже нервничаю. В меньшей степени, конечно.

А моего знакомца — вивисектора просто колотит. Когда сидишь в яме, мир приобретает несколько странную перспективу.

Честно признаться, я сильно подозреваю, что собственно расклад уже сделан и скоро невзначай подошедший автоматчик из нашего конвоя — охраны просто с трех метров длинной очередью снесет морфу башку. Судя по всему, морф думает в том же направлении. Как ни странно — о нас словно забыли и меня не дергают для помощи беженцам.

Остолбенело открываю рот — со стороны завода на бреющем проносится пара вертолетов. Боевые, вроде их крокодилами зовут. Сначала, услышав очень характерный рокот со свистом (а винтотрясы, как и танки, дают смешанный шум — низкий рокот и ритмичный шелестящий присвист) я и не понял, что это.

В первый момент прижигает мысль, что противник уже и винтотрясами обзавелся и сейчас нам тут кашу устроят, но агрегаты мирно проходят над нашей группой и беженцами. Один начинает облет по кругу, другой зависает в нескольких метрах над землей, словно чудовищная стрекоза, потом ложится на курс к Кронштадту, следом — сзади и чуть выше, уходит и второй. В воздухе еще летают какие-то не то тряпки, не то бумажки, поднятые воздушным вихрем.

Пока хлопаю глазами, оживает почему-то вивисектор.

— Мутабор яма расстрел. Господин Кронштадт лечение.

Это он интересно к чему?

— Господин информация ценность. Мутабор людоед дрянь говно.

Ага, понимаю. Видимо решил злить морфа. Заодно и недоверие возбудить, что просто в наших условиях — без виагры недоверие у всех нас друг к другу и так возбуждено — дальше некуда.

— Мутабор башка пуля мозги жопа. Мутабор дурак. Дурак. Дурак. Дурак. Скотина.

Пора встрять.

— Эй! Язык в жопу! Пинок по пальцам охота?

— Да пошел ты! Айййй!!!

Ну да, Мутабору-то и тянуться не надо.

До меня, кстати, ему тоже рукой подать.

Сзади шаги.

Поворачиваюсь.

Двое незнакомых офицеров и Николаич. Раньше вроде я этих мужиков не видел. Незаметные они какие-то.

Спускаются к нам в яму. Становится тесновато.

— Атака через час. Мутабор готовность? — спрашивает устало Николаич.

Мутабор шевелится, вроде как кивает головой.

— Доктор готовность?

Встряхиваюсь. Гляжу на свою сумку. Висит плоско, как груди у старухи. Подрастряс я ее сегодня. Потому отвечаю не слишком молодцевато.

— Доктор готовность. Медикаменты недостаток.

— Ситуация. Мутабор надобность месть. Подтверждение?

Мутабор напрягается, потом старательно выдает, мутно глядя на незнакомцев:

— Бодберршешииие.

— Доктор группа надобность информация. Информация содержание убл… вивисектор. Понимание?

— Бодберршешииие.

— Резюме. Необходимость получение информации.

— Ххеррння!

Незнакомые офицеры и ухом не ведут, словно всю жизнь сидели в яме с морфом и слушали его речи. А вот мне как-то неуютно.

— Доктора на выход! Скорее, времени мало!

С облегчением, но стараясь не показать этого, обращаюсь к Старшому:

— Разрешение?

Старшой кивает. Встаю и замечаю, что Мутабор напрягся и зашипел.

— Спокойствие! Доктор надобность Мутабор конец атака. Группа надобность доктор медикаменты начало. Беженцы нужда помощь медицина. Спокойствие! — Николаич и впрямь производит человека, знающего, что говорит. Так же спокойно он продолжает:

— Следователи доктор надобность?

— Что? А, нет, пока не нужен. — отвечает один из офицеров.

Мутабор шипит.

— Да, конечно… надобность доктор пока нет… отрицание. Хотя… Доктор боль вызывание умение?

— Подтверждение.

— Пример?

— Невралгия тройничный нерв вызывание. Эээ… Веточки выход череп. Отсутствие проблемы.

Мутабор хмыкает. Черт его знает, что он своим хмыком выразил. Но вроде как-то расслабился.

— Надобность вызова невралгии — вызов по рации.

Николаич кивает мне, ступай дескать, разберутся.

Киваю в ответ и дергаю к беженцам. На бегу отмечаю, что хоть и пропала большая часть нашей техники — а толпа вроде еще больше стала. Костры палят. Поспеваю одновременно с транспортом — пустые маталыги урча выкатываются из-за домиков.

Работы прорва, как и ожидал — большая часть беженцев ознобилась, вымотана до последнего предела, часть ранена и практически у всех явные признаки обезвоживания — складка кожи, взятая пальцами, не сразу меняет форму. Секунду-две расправляется. Так, навскидку — еще не страшно. Вторая степень обезвоживания. Слизистые сухие, у некоторых — судороги, что хуже. Но не вижу ни одного ребенка, а они вроде ж были.

Транспорт тут же набивается людьми, кто покрепче, подсаживаются на броню.

Колонна укатывает, а спасенных-то как не убавилось. Откуда-то ребята таскают в разношерстных ведрах и кастрюлях воду, стараются хоть немного подогреть на костре, но она выпивается куда быстрее… Одна радость, что беженцы так вымотались, что большая часть из них сидит апатично. Какие-то они сонные. Но оживляются при виде воды. Ненадолго, правда. Часть плачет. Но тоже как-то тихо, обессиленно.

Наконец, кроме догорающих костерков и загаженного наста, не остается ничего. Отправлены последние и о своем начальнике я думаю без злорадства — там у него завал.

Подходит осунувшаяся серая Надежда. Через силу улыбается.

— И где ж это вас носило?

— Ох, не спрашивайте, Надежда Николаевна. Что у вас там произошло?

— Гордыня и самонадеянность… Один из смертных грехов. Давайте присядем, а? Ноги не держат. А вы и вправду с морфом ручным заявились? И языка взяли?

Извечное женское любопытство как-то подбадривает ее. Даже глаза заблестели.

— Ну, по правде, это меня взяли. Морф ни черта не ручной, сам себе на уме. Ум, кстати, сохранился частью. Языка вроде как сейчас допрашивают. Но это потом расскажу. Что с вами случилось-то?

— Мы за вами вернулись. Тут нас полкан и припахал. Пока вас искали — началось. Хочешь — не хочешь, а пришлось присоединиться. Ребята хотели слинять под шумок, но я отговорила — думала же, что вы там где-то, да и раненые вполне могли появиться — стрелять-то по нам стреляли.

Правда недолго — там этот бешеный майор из своей пушки раздолбал все, да и из крупняков добавили. Что ему подозрительным показалось, то и снес, так что стрелять по нам перестали очень скоро.

— А чего автоматчики палили?

— Да сдуру и для куража. Целей для них не было. Стенку — забор то есть, повалили добротно, въехали на территорию завода. Покойный полкан не дурак был — там, откуда мы вперлись — пустырь, по следам похоже что-то вроде обкаточного полигона. Бронетехники стоит — чертова куча, рядами. Но это по краям поля. Да, доехали до корпусов — цеха, что ли. Народ внутри, как услышал стрельбу, так и завопил. Наша маталыга, когда подъехала поближе — там уже из одного цеха люди валом валили через распахнутые ворота. Полкан, герой этакий, ворота второго цеха сам открыл. Без ансамбля… Вот оттуда и выскочило несколько десятков шустриков — и людей и зомбак вперемешку. И с ходу — прямо в толпу, там же и солдатики и спасенные — все в куче были. Мы и охнуть не успели, а начались хлопки — и дымки такие. Это кто-то умный подрывные заряды подорвал. Снесло ворота и куски стен, двери там разные. Все нараспашку! Ворота у соседнего цеха прямо на толпу положило — это у меня и сейчас перед глазами стоит. Кто уж оттуда выбегал — я не видела. Хорошо, из наших никто далеко от машины отойти не успел. Лопоухого этого считай за уши на броню втянули. Рев и вой — ну да их и тут слышали. И побежали. Кто как мог. Наперегонки с шустерами. Кто сообразил — те откатывались назад, откуда мы пришли, а у кого ума не хватило — пошли врассыпную.

— А технику-то как потеряли?

— Так очень просто. Мы ж герои-победители. И люки открытые и водилы повылезали. Там же такое творилось. Еще хуже б было, но опомнились — поле все-таки помогло сильно.

— Много живых положили?

— Много. Слишком много. Но человек триста — четыреста вывели. А потом разругались — один танк прямо с разворота уехал и часть другой брони тоже. Правда вроде как кого-то из беженцев и они взяли. Ну а нас майор в кучу собрал, подождали, может еще кто выбраться сможет, постреляли тех зомби, которые из пролома лезли — и сюда подались.

— А что за майор-то?

— Танкист. Вы его не видели — он за водилу был в том танке, на который диверсанты напали. Думаете у срочника хватило бы сообразительности снести диверсантов с брони в дом вкатившись? Он же их группу одним махом ополовинил.

— Ну, это я понимаю, если б танк захватили — плохо бы вышло.

— Куда хуже! При небольшом везении они бы раздолбали второй танк — а потом разнесли бы всю группу на клочки без большой напряги. Против танка не прыгнешь. И почти им удалось. Экипаж-то они втихую сняли, никто не заметил ничего, только на майоре зубы поломали.

— А вы это уже рассказали?

— Да, спрашивали. Боюсь не решатся наши лезть. Там и просто фугасы могут быть, не только отсечка ворот. Хотя мне показалось, что и дальше люди кричали — не во всех цехах мертвяки. Но их не кормили три дня, сколько продержатся — сказать трудно.

— А паренек этот. Санинструктор?

— Он рядом с полканом был. Все время. И у ворот наверное тоже.

— Жаль, если погиб. Толковый парень был.

— Да всех жаль. Ладно, пора идти сумки пополнить — у Николаича заначка была. Так что у вас-то было? Это правда, что морф говорить может? Действительно говорит?

Мы успеваем набить сумки, когда пищит вызов рации.

Сбор группы.

Все-таки мы будем сегодня атаковать.

Успеваю мельком глянуть на майора-танкиста. Физиономия у него в грубых складках и весь он как мельник в белой пыли. Упертый мужик, сразу видно.

Сбор нашей группы там, где в яме сидит Мутабор. Наскоро прощаюсь с Надеждой — как-то так получилось, что нас двое осталось медиков — те приданные сестрички застряли с беженцами.

Надя с той самой маталыгой идет в бронегруппе. Они опять попрутся тем же маршрутом. С максимумом шума и треска, отвлекая на себя зомби и внимание противника. А мы — и часть кронштадтских — тихо и неприметно полезем через ту дыру, где остался раскуроченный джип. Потом разделимся — и будем действовать по обстановке.

Вовка еще успевает сказать мне, что над нами болтается самолетик — разведчик и что именно он навел пару вертолетов на колонну, выехавшую с завода как раз во время штурма. Откуда взялись вертолеты, Вовка не знает, но наличие такой поддержки радует. Впрочем сам Вовка скептически относится к воздушной поддержке.

— Э, танки гонять они горазды. А когда на кого морф напрыгнет — толку-то от вертолетов. На крышах если кто и сидел — так танкисты посшибали.

Морф сидит довольный. На морде его это написано.

Меня удивляет, что и его хозяин не имеет новых видимых повреждений.

Парочка допрашивавших о чем-то толкует с сапером, Николаичем и мешковатым моряком. Впрочем, Николаич скоро отделяется от остальных — ну да, он же весь разговор слышал уже.

Перед постановкой боевой задачи успеваю его спросить — как это так допрашивали, что никаких переломов и выбитых зубов?

Николаич неподдельно удивляется.

— Это у журналюг в бреднях бьют — колотят при допросах. На деле такое неэффективно. А эти ребятки — не журноламеры, а профи. Они его на старый трюк взяли. Еще в Варшаве эсэсовцы отметили, что перед смертью люди любят сделать другим гадость. Как же так — моя семья погибнет! А соседи спрятались лучше — и спасутся? А вот не бывать этому! Вылезай Василий Иванович, нас предали! Психология — это сила. А кости ломать — глупо и бесполезно. Для тупых работа, получается так.

— А Мутабор как к этому отнесся?

— Получается так, что с пониманием. Он ведь опасался, что его пристрелят. Что его хозяин нужнее для нас, чем он. А сейчас, когда виви… ну короче этот выкидыш все изложил — получается, что опасения беспочвенны.

— А если наврал? И небеспочвенны?

— Знаете, доктор, мне вот кажется, что при штурме амбуланса эта хрень для стуканья током может поломаться. Вещь нежная, хрупкая… Так что проверить данные время хватит. Ну а насчет почвы… вы мое мнение знаете. Если б не вместе идти — не знаю, срослось бы. Да, кстати, а у вас случаем нет этого, как его, Женевского что ли, симптома?

— Стокгольмского синдрома?

— А, одна геометрия. Вы поняли.

— Ну, чего нет, того нет. Мне знаете чужда ситуационная каузальная атрибуция. Но мне его жаль — по причине того, что он лекарь, что отказался помогать этой гниде, что подозреваю по поводу пришитых ручек — от его родни эти ручонки… Пожалуй и то, что этот садист — действительно недоучка и помирать от такого — особенно обидно. Да собственно захватил-то меня садист, а освободил как раз морф.

— Ну смотрите. Не знаю, как с атрибуцией, но лекарь — помер. Может вы и правы и с морфом можно как с няней детей оставлять. А может и нельзя. Вот я думаю, что нельзя.

И буду так думать, пока не возникнет веских доказательств обратного. Ладно, идите каску ему поменяйте. Скажите, что силуэт одинаковый должен быть у всех. А то не ровен час за чужака примет кто.

— Последний вопрос разрешите?

— Валяйте.

— Валяю. Что насчет вивисектора решили.

— Получается так, что в расход. Решили отработать производство разумного морфа.

— А в Кронштадт для допроса забирать не будут?

— Зачем? Языки бывают короткие, одноразовые. Бывают длинные. Как вы любите аллегории приводить — вот фельдмаршала Паулюса взяли — так его рассказов на десять лет хватило. И все — польза. А вместе с ним взяли кучу румын. И всей информации с этой кучи — на пять минут разговора. Так что с вашего героя Шахерезады не вышло. Самомнение колоссальное, а на деле — даже не начмед — так, полулекарь, полупалач на побегушках. Знает мало, все уже рассказал по два раза. Не сатана, а — мелкий бес. Рассчитывал подняться как повелитель морфов. Ну и поднялся. Что вас так его судьба волнует?

— Боялся, что кому-нито в голову придет его отвезти в город и там судить и потом скажем показательно повесить…

— Получается, что не хотите правосудия и справедливой казни?

— Знаете, правосудие хорошо до определенной черты. Мне кажется есть ряд случаев настолько вопиющих, что в УК такого не может быть предусмотрено. И даже вешать в таких случаях — несправедливо. Слишком легкое наказание.

— Получается так — вот вам и флаг в руки, и барабан на шею. Дерзайте. А мы глаза прикроем. Только вот беда — легко увлечься в этом деле — и встать на одну полку с казнимым негодяем. И переплюнуть его в негодяйстве и бесчеловечности. Учтите, доктор Линч.

— Учту.

Мы начинаем выдвигаться через полчаса после того, как на другом конце завода снова защелкали выстрелы. Нашу команду выпихнули в авангард. Николаич это съел без всякого удовольствия. Правда нас усилили — саперами и несколькими водолазами. Я здорово обрадовался, узнав среди них своего приятеля — грека Филиппа, рыжеватого с такими простодушно-наивными глазенками на продувной роже с перебитым носом, что любому понятно — тот еще жучара этот парень. Как он ухитрился водолазить несмотря на битый нос — а я так помню, вроде это для их братии абсолютное противопоказание к профессии — одному богу ведомо.

Хотя, как любил говорить сам Филя: «Хохла обманет цыган, цыгана обманет еврей, еврея обманет армянин, армянина обманет грек. Грека же обманет только черт, да и то если ему Бог поможет».

Рыжий тоже обрадовался. Кончится операция — надо будет пообщаться.

Пока тихонько подбираемся к той самой дыре в заборе. Мутабор четко ведет, идет вторым — рядом с ним Серега с пулеметом. Ну а мы — следом. Гений что-то скис — его поручили заботам пары самых нерасторопных водолазеров. Идут в хвосте. А я опять — замыкаю.

По приказу — полное радиомолчание. За весь день вроде никаких переговоров у противника не услышано, но тут перестраховка — пока в драку не влезем — разумна.

До забора добираемся без особых хлопот. Единственно, попадается пара зомби — девчонка лет семи, залитая кровью с головы до ног, да паренек-солдат, тоже как покрашенный. Только лицо чистое, а ниже — как из ведра окатили. Обоих щелкает из бесшумки сапер.

Мутабор исчезает в проломе, мы распространяемся справа и слева от развороченного джипа. Мне на него страшно смотреть — непонятно, как мы уцелели, он весь в дырах.

Николаич, не удержавшись, забирает с мертвого солдата рожки, густо заляпанные кровью. Потом тихо, явно по следам проходит по местности, поднимает калаш. Пристраивается рядом со мной — показывает автомат.

Ну, ничего особенного — АКМ, как АКМ. Только ручка разве что как-то не на месте. Николаич довольно ловко разбирает агрегат, распихивая детали в разгрузку и по карманам. Ну да, заело автомат — гильза осталась в патроннике.

Мутабор еще не вернулся. Николаич аккуратно вышибает гильзу, показывает мне:

— В крови патрон был. А кровь прикипает намертво, запомните. Хуже любой грязи.

— Старшой, нам что, автоматов мало?

На мой шепот Николаич так же шепотом отвечает:

— Запас карман не трет и денег не просит. Тут, вы говорили, еще одна «Канарейка» должна валяться. Где?

— Там.

Неугомонный Николаич бесшумно ускользает в направлении моего пальца. Ну, точно, у него в роду казаки должны быть. Те тоже ходить умели бесшумно и ради трофея готовы были головой рисковать.

Сергей косит на Старшого глазом. Старшой ищет недолго — вскоре возвращается обратно с гонорейкой. Но теперь-то я вижу, что это опять самодельный эрзац, хоть и с гранатометом.

Николаич морщится, потом аккуратно прячет оба трофея в куче мусора и бурьяна у забора.

Все-таки мы вздрагиваем, когда силуэт Мутабора выныривает из-за контейнеров.

— Противник? — тихо спрашивает Николаич.

— Хосссуссвие — так же тихо отвечает морф.

— Раз хоссусвие — двигаемся! — шепотом прокатывается по цепочке.

Группа сторожко крадется вперед между контейнеров. Синие контейнеры, мы на их фоне видны наверно за километр. Пару раз мельком вижу кран — там в прошлый раз Ильяс видел блики словно от бинокля. Догоняю Ильяса, на ухо говорю ему: «Наблюдатель на кране». Ильяс почему-то отмахивается. Словно я ему прошлогоднюю газету взялся читать. Возвращаюсь в хвост, пропуская перед собой всех.

У соседей пальба идет и идет. Правда танк больше не бахал. Несколько раз даданили короткими пулеметы. И по-моему — они продвигаются.

Нам никто не мешает. Поэтому следом за нами, но уклоняясь вправо идет еще большая группа — с Севастьяновым во главе.

А еще за ними «крадется на цыпочках» БТР с Вовкой.

И если мы вляпаемся и не передохнем в один момент, Вовка тут как тут будет. Обещал. Летюха же со своими маталыгами — наш резерв. Хотя жидкий резерв-то.

Мне как-то муторно. Сало от тушенки словно застряло на полдороге. Но я понимаю, что дело не в сале. По любому расклад мне не нравится. Не нравится встревоженный Николаич, не нравится морф, не нравится вивисектор, которому замотали морду скотчем. Чтоб не заорал — как тогда из джипа. Мне не нравится, что тут несколько тысяч зомби. Которые могут высыпать горохом из аккуратно срезанных взрывчаткой ворот и дверей. Если тут не зомби, а беженцы — тоже та еще песня — одномоментно оказывать помощь куче изможденных людей — та еще радость. У нас здесь нет ни еды, ни воды, ни одежды. Я доложил об этом всем, кто имел к этому отношение, но что уж там выйдет — не знаю. Живые правда куда лучше, чем зомби.

Странное безлюдье. Один зомби только и попался — худая косматая полуодетая женщина. На нас она внимания не обратила — пыталась дотянуться до какой-то странной фигни, свисавшей с плоской крыши домика, мимо которого нам пришлось проходить. Фигня при ближайшем рассмотрении оказалось рукой в рукаве камуфляжа — видно кого-то разнесло на крыше — вот оно и повисло на пропитанных кровищей тряпках.

Второй раз результат действия крупнокалиберного пулемета попался, когда мы вдоль длинного ряда корпусов от БТР добрались до того самого крана.

Под кабиной крана уже натекло вишневого желе. Ильяс на секунду отвлекся — шепнул: «Кабина санирована еще раньше из КПВТ. А наблюдатель — точно был. Вон как протек, сучара.»

Саперы нашли какие-то проводки, шедшие с крана — и бормотнув: «И чему нас учили в разведке? Как провод увидел — перерезал!» — тут же выполнили заученное.

А я получаю локтем в бок от Фильки.

— Не расслабляйся, медицина! Жопой чую — что-то будет!

Двигаемся дальше.

В этот момент из-за угла цеха на нас рысцой выбегает несколько человек с румяным ментом во главе — он в форме и даже в фуражке, что странно вообще-то.

Я не успеваю толком удивиться, а Серега присев коряво, но пружинисто на полусогнутых ногах лепит перед собой длиннющей очередью на всю колобаху. Вижу, что только один из выскочивших успевает метнуться обратно, остальные валятся под струей пуль. Кроме мента, который, словно задумавшись, стоит столбиком. А потом неуловимым движением свинчивается вокруг своей оси, вертикально оседая на землю. Из-за угла огрызается автомат. Несколько очередей с нашей стороны дробят бетонную стенку. Озираюсь — наши уже позанимали укрытия. Быстро пристраиваюсь за какой-то железякой — держать заднюю полусферу. Все равно толку от меня, ротозея, больше нету. Несколько раз мне мерещится что-то двигающееся — но ничего толком не замечаю.

Разве что вижу, что взлетает совсем рядом несколько ракет. Но это не наши ракеты. Я таких раньше не видел.

Сбоку кто-то знакомым голосом кричит: «Не стрелять, свои!»

— Эй, давай подходи, медленно! Кто?

— Свои!

Из-за пустых корпусов аккуратно высовывается лопоухая голова. Машет каской. Убдившись, что все в порядке — вылезает и сам Рукокрыл. За ним пацан такого же возраста — тот, кто за угол шмыгнул, а потом Саша да Мутабор. Языка словили. Пока языка вяжут и присоединяют к вивисектору, Николаич вполголоса читает мальчишкам нотацию за сумасбродное убегание вслед рванувшему Мутабору. Он-то первым кинулся, чтоб зайти с другой стороны цеха. А сапер добавляет от себя:

— Какой простофиля сигналки зацепил?

— Это он — Мутабор.

— Под ноги смотрите, разгильдяи, тут, кроме растяжек от сигналок, и мины могут быть. Ясно? Это ко всем относится. Мутабор!

— Ы?

— Ноги. Проволока. Мины. Внимание.

Несмотря на усилия сапера морф явно ни черта не понял. Либо и раньше в военном деле не разбирался (выбивать оружие из чужих рук — невелика хитрость, когда не боишься попасть под выстрел и силы много) — либо все же мозг сильно покалечен. Лезем дальше.

Четко слышу — отвлекающая группа явно продвигается по отношению к нам. Со стороны тех, кто пошел с инженером — тихо. А в паре цехов, мимо которых мы прошли — какие-то звуки вроде плача, гудение какое-то. У меня так гудело осиное гнездо, которое осы устроили прямо в стенке дачи.

Сапер тихо и аккуратно со своими товарищами всякий раз осматривает ворота и двери. И по-моему — мрачнеет. А Николаич еще больше мрачнеет, заметив в нескольких местах видеокамеры. Черт их знает — то ли заводские их повесили — дуры здоровые, старомодные, то ли уже поздние хозяева. Да по-любому — если есть центр наблюдения — то неважно, кто установил камеры. Важно — кто смотрит на то, что они показывают. Может уже пальчик шаловливый тянется к кнопочке — и нам тут насыплется шустрых гостей с зубами. Ворота — вот они — рядом. И за этими воротами — тихо. Лучше б гудело.

Николаич нарушает радиомолчание. Долго общается с группой Севастьянова, переспрашивает. Да, есть тут хитрый домик. Причем не один — два. К основному и идет та группа.

А второй — совсем рядом с нами.

Оттуда видно и бежала группа, попавшая нам под стволы.

Двигаемся быстро — следы пробежавших видны отчетливо на ноздреватом крупитчатом снежке.

Сапер подтянулся в голову нашей жиденькой колонны, мы посматриваем по верхам и сторонам, а вот он идет, уткнувшись носом в землю. Я так думаю, что не его одного встревожило использование взрывчатки врагом — значит есть у людоедов спец по этим делам. А мин наделать — а тем более поставить, если есть запасец — дело куда более простое, чем подготовить заряды для одновременного открывания дороги для шустеров.

Выбрались удачно, никто по нам не стрелял.

На разведку опять настропалили Мутабора.

Тот недоволен, но идет.

Только заворачивает за угол — бахает выстрел. Из пистолета.

Мутабор возвращается тут же — спиной вперед.

Тихо.

Мне машут руками. Подтягиваюсь поближе. Рана у Мутабора странная — из дыры в растоптанном башмаке торчат лохмотья, куски тканей и битые косточки. Еще и дымок идет — прям как в кинокомедиях.

— Выстрел?

— Хемхааа…

Новое дело.

— Это он о чем, а?

— Земля говорит.

— Ясно. Эй! По цепочке — не топтаться! Стоять, где ноги поставил! — тихо, но очень убедительно рявкает сапер.

— Что случилось!

— Ногами не топочите! Стой, где стоишь. Мины!

Высовывает зеркальце за угол. Я тем временем собираюсь перевязывать простреленную ногу, тяну бинт, но морф тыкает лапой себе в бок. Там уже на его хламиде давно подсохли потеки жижи — и это явно входные дырки от пуль. Ладно, не будем перевязывать. Да он и не хромает фактически. Это человек живой с такой дыркой в стопе уже бы лежал на спине и выл от боли.

Ждем. Сапер тем временем вытягивает небольшенький металлодетектор на длинном стержне из своего объемного рюкзака. Что-то знаками показывает своим коллегам. Те аккуратно присоединяются к нему.

— Вот еще этого говна не хватало. Прямо война настоящая — замечает Серега.

Мы страхуем саперов, работающих в проулке между домами. Была мысль подобраться к объекту с тыла — вот и нарвались.

— Ладно, двинули по следам! — предлагает Сергей.

— Отставить! Сейчас всякого дерьмища наизобретали, вполне могли путь отхода прикрыть парой сюрпризов.

Серега смотрит на Николаича.

— Похоже, не успеть им было — шустро бежали больно.

— Получается так, что за ними никто не гнался, планово отходили. А ты не отвлекайся — посматривай. И ко всем это относится.

Николаич вылезает в эфир, сообщая, что возможно — установка противопехоток.

А саперы вскоре вызывают нашу группу — на снегу валяются какие-то небольшие узкие цилиндры. Сроду таких не видал. Но брать в руки и рассматривать — не тянет.

Здание покинуто. Наши ангелы-хранители находят пару растяжек в самых неожиданных местах. А пункт наблюдения здесь был. Только все разгромлено вдребезги.

Причем совсем недавно.

Как стадо бабуинов порезвилось. Даже стулья поломаны.

— Это — хорошо — удовлетворенно замечает сапер.

— С чего это — хорошо — удивляется Саша.

— С того, мил человек, что если б тут все было в рабочем состоянии, то не ровен час тут же была бы и фугасина с замедлением. Хорошо припрятанная. Которую хрен найдешь и хрен обезвредишь. Дедушка меня еще учил — что самое вкусное на войне — вполне себе будет заминировано.

— Что — тоже сапер был?

— Артиллерист. На дальнобоях. Взяли Лугу — устроились с комфортом в хорошем двухэтажном доме. Самый уцелевший дом был, остальные гансы пожгли при отходе. Ночью и бумкнуло. Был дивизион — и нет дивизиона. Деду повезло, что в карауле оказался. Оглох только и кровь носом шла. Как раз когда немного позавидовал приятелям. Которые в тепле спали.

— А что это за мины такие странные? Я таких раньше не видел. Что-то новенькое?

— Не. Хорошо забытое старенькое. Васек, это ПМП?

— Ага. — не оборачиваясь буркает его небритый приятель, рассматривающий в этот момент сваленные грудой битые мониторы.

— Проще говоря — это и не мина даже. Это самострел простейший с пистолетным патроном. Дешево и сердито. Однако рассиживаться нам не надо.

— Получается так, что двигаем. Броня к забору вышла.

Мы еще только спускаемся вниз, когда у соседей — тех, что с Севастьяновым пошли, вспыхивает стрельба.

Что самое странное — четко слышно, что работает крупнокалиберник. И работает, приближаясь к нам.

— Занять оборону! Не высовываться! — кричит Николаич.

Не успев подумать, оказываюсь на втором этаже — там, где мониторы со стульями. Рядом Саша. Конопатый водолаз с гением. А остальные куда-то делись.

Осторожненько высовываюсь в окно.

Задом наперед к нам в гости выкатывается БТР. До него метров сто. На броне за башней лежит десант — человека три. Лупит агрегат туда, откуда приехал. Оттуда вроде бы постреливают из калашей.

Прежде чем успеваю подумать — Саша лепит короткими очередями по бронику.

Скорее даже по десанту.

Это он зря.

БТР резко поворачивается, подпрыгнув на рельсах, десант на броне встряхивает и крайний ватной куклой сваливается вниз. Зря Саша стрелял. Люди на броне были уже мертвы, это ясно видно, как по-неживому, словно манекены, их тряхнуло.

А вот стрелок в башенке лупит теперь по нам.

Времени хватает только вякнуть «Ложись!» и повалиться на грязный пол. Замечаю, что держу за рукав лежащего рядом Сашу, видно успел непроизвольно дернуть. А над нами из стенки выхлестывают фонтаны битого кирпича. Комната в момент заполняется едучей красно-белой пылью, зависшей в воздухе. Чувствую, как вздрагивает стенка, когда ее прошибают пули.

Сейчас снизит прицел и будет тут фарш…

Второй очереди по нам не прилетает.

Пулемет продолжает бить, но уже не по нам, а меня черт дергает глянуть в дыру от пули (ничего такая дырочка, кулак пролезет).

Как раз в рамке битого кирпича вижу сценку — с тыла к БТР подлетает вертолет и совершенно шутя показывает в реальности старую поговорку про бога и черепаху. Опять достается лежащим на броне, от БТР что-то отлетает, он окутывается легким дымком, дергает назад и упирается кормой в стенку…

Что-то орет Николаич снизу — но вроде не нам.

Из БТР выкатывается несколько человек, последний, хромающий и скособоченный, валится, не пройдя и нескольких шагов, вокруг него начинает брызгать черно-белыми дрызгами наст. До меня доходит, что это пули клюют мерзлую землю. Куда делись остальные из подбитой машины — не вижу. Но высовываться в окно уже все равно не тянет. Винтотряс заинтересованно уваливает в сторону — причем в этот момент он до удивления напоминает мышкующую лису.

Все.

Трескотня выстрелов продолжается.

У Саши пищит рация.

Неловко вытягивает ее из разгрузки.

— Живы?

— Живы.

Мы-то живы. А вот рация моя хрупнула. То-то больно было падать — шмякнулся я от души, с размаху. Аж каска по стенке скрежетнула.

Николаичу некогда, поэтому нотация за самовольную и бесполезную стрельбу короткая.

Да мы и сами поняли, что сморозили глупость.

Потом получаем от Вовки.

Вовка не церемонясь выкладывает Саше все, что думает.

Оказывается, Саша сорвал ему охоту. БТР из нашего прикрытия и впрямь крался на цыпочках буквально сзади и получив приказ Николаича бодро сунулся с другой стороны здания, чтобы аккуратно выйти чужому бронезавру сбоку и сзади. Чувак за пулеметами гарантировал, что вырубит только водителя и стрелка и нам достанется четкий трофей, куда лучше пахнущий, чем «Найденыш». А тут какие-то придурки начали из своих пуколок пердеть, чужак развернулся, заметил вылезающего из-за угла Вовку и вдул, хорошо Вовка — гигант и самородок — дернул назад так шустро, что колеса с аж дымом провернулись.

А теперь после винтотряса — черт его знает, что там с БТР. Корпусов-то тут на заводе и так сотни три.

Cтранно, но вид дыр в стене так на меня повлиял, что когда мы спускаемся вниз, Николаич воздерживается от нравоучений.

— Близко прошло?

— А что, заметно?

— Получается так — еще как заметно. Вы бы хоть отряхнулись. В пылище, как мельник. Да и мордасами побледнели. Голова не кружится?

— Ну, да, близко. Не успели бы залечь — поймали бы. А с головой — все в порядке.

— Ага, там же кость, чему там болеть. Вроде — все. Негусто тут сил противника было.

— Что — две группы и все?

— Три. Одну на подступах емельяненки раскромсали.

— Какие емельяненки?

— Позывной у вертолетчиков «Емельяненко».

— Гм… А откуда эти вертолеты и кто такой этот Емельяненко?

— Вертолеты — гвардполк под Приморском. А Емельяненко — что, действительно не знаете?

— Не знаю.

— Бои без правил. Чемпион. Красиво ведет бой, по-мужски. Бьет метко — редко, противники потом не встают. Да и братан его — тоже кремень. Видно командир у них — поклонник.

— Ну да, видел как БТР они уделали.

— Что за ребячество! Делать больше нечего — под прицелом в окно высовываться!

— Ну я не в окно — я в дырку от пули…

— Глупость! А еще бы раз влепили?

— Не, они по Вовке уже лупили.

— Вот же олухи царя небесного! Хороши! Счастье, что у людоедов за пулеметами нучок сидел…

— Николаич, честно, выводы мы сделали.

— Да уж, хотелось бы верить.

Вовка возвращается расстроенный. Опять напускается на Сашу и его с трудом успокаивают. Решает все Серега, заявивший, что не факт — кто бы в кого попал — пулеметчик Вовкиного БТР или его противник.

— Парень божился, что попадет!

— Похоже, тебе девушкой бы родиться, Вовик. — иронично заявляет Серега.

— С чего это девушкой? — ерепенится Вовка.

— А клятвам веришь. Детский сад, штаны на лямках! С первой очереди поймать в проекции стрелка и водятла — это тебе не баранку крутить! Я и то бы клясться не стал на встречных-то курсах. А ты уши похоже развесил, как маленький. Честно слово.

— Все равно обидно до усрачки!

— Что, все вдрызг?

— Ну не все. Но ремонта там до Евгении Марковны!

— Это кто такая — покупается наивный Саша.

Вовка, несмотря на свой незначительный рост, ухитряется глянуть на более высокого Сашу сверху вниз:

— Это — Бенина мама!

— А Беня кто такой — продолжает тупить Саша. Все невольно прыскают.

— Ну это эвфемизм называется. Типа елкина хвоста или ешкина кота. — пытаюсь я спасти положение.

Ребята начинают откровенно ржать. Напряжение боя отпустило, накатила расслабуха. Саша смущается.

— Ты б Вовик все ж поконкретнее. Мыть-то там много, это ясно, а по железу что?

— Двигло цело. А пулеметы гавкнулись. Патроны я правда помылил — вон в сумке.

— Не побоялся, что кто тяпнет?

— Рагу не кусается. А там — рагу. Кто мог — удрал.

— Охотнички, пойдем-ка пройдемся — заявляет пришедший с улицы сапер.

— А что?

— Арифметика. Было три группы. Одна попала вертолетам на зубы за заводом, в лесу. Вторая — вон стоит и лежит. А третью мы по дороге подловили, в пешем строю. Это что значит?

— Получается так, что тут где-то еще БТР стоит исправный и заправленный.

— И мы знаем — где.

— Язык рассказал?

— Ага. Полезный язычок попался.

— Это хорошо, когда полезный.

Наш язык, который не Шахерезада никоим разом, начинает мычать и возить ногами по грязному полу. Мутабор заинтересованно смотрит на него, потом поднимает зубастую харю:

— Хессих! Фффреффя!

— Мины. Очистка — спокойно отвечает сапер.

— Ххеррня! — коронным словом опровергает морф, показывая свою дырявую лапу.

— Проблема — так же невозмутимо парирует сапер показывая свой целый сапожище.

Мутабор как-то съеживается и отворачивается.

— Так, тут кого оставляем?

— Этих двоих, доктора — и Саша пусть тоже тут будет на связи. Лекарь ухитрился рацию раздавить.

— Интересно как?

— Ну, умеючи можно и член сломать.

— Тоже верно. Тогда от нас — тоже язык и в усиление два человека. Все, двинули, а то обскачут.

Второй язык — тот, кого удалось взять единственного из выбежавшей нам навстречу группы — старается забиться подальше от морфа. Его конвой — а наше усиление, располагается у двери, недвусмысленно взяв на прицел вход — мало ли кто явится. Старший из них — седой полноватый мужик глазами показывает Саше на морфа, держи его, дескать. Саша перемещает ствол автомата.

Морф этого не замечает, по-моему. Он вытащил из-под пальто детские ручки и сидит, поглаживает их своими лапами. По-моему он задумался, если можно такое сказать про эту страхолюдину. И то, как он поглаживает эти детские мертвые ручонки, приштопанные к его груди — как-то сильно действует на меня. Бывают такие моменты, когда словами и не объяснишь, что почувствовал. Глупо получится. Или фальшиво. Только после этого по-другому себя ведешь.

На Пулковских у найденного нами в осыпавшемся блиндаже бойца — с молодыми крепкими зубами — нашли копеечное круглое зеркальце. Такие продавались перед войной и мы встречали их часто — сантиметров восемь в диаметре, стекляшка сзади защищает зеркальный слой, под стекляшкой — какая- нибудь картинка, а скреплено все жестяной рамочкой. Боров перед тем, как выкинуть эту фигню в отвал, просто по привычке теранул пальцем, а потом махнул нам рукой. Зеркало уже все съелось, а вот с обратной стороны оказалось с тремя маленькими фото на обороте под стеклышком — мужчина в железнодорожной тужурке, женщина в платочке и молоденькая симпатичная девчонка в пилотке.

А кроме вязаных шерстяных носков, прокрасивших кости голеней синим цветом, да горстки пуговиц, больше ничего и не было у бойца. Так и не поняли — тогда я еще понятия не имел, как определять принадлежность скелета к мужскому или женскому типу — была эта девчонка с фото или ее дружок.

Мы после этого и нескольких подобных случаев копать стали только немецкие окопы. Совпало как-то… И у моих родителей, тщательно выкидывавших все копаное добро — тоже рука не поднялась выбросить это зеркальце… Так и долежало. Сейчас оно в музее кафедры судебной медицины института.

Вот и ручки эти… Тоже… Как тот скелет с зеркальцем и носками домашней вязки…

Тем временем к нам прибегает связист-ботан. Командир группы требует саперов, чтоб они обеспечили безопасность на территории — в принципе сейчас понятно боле-менее в каких корпусах люди, а в каких пусто или зомби. Опасение, что опять повторится выпуск зомби в толпу освобожденных — не исчезло.

Для начала седоватый сапер делает ботану внушение за беготню. В ящике этих мин 96 штук. Сняли два десятка, так что еще штук семьдесят вполне могут быть в деле. Это пункт раз. Пункт два — сейчас идет поиск пультов. Потому как — пункт три — то, что саперы видели — явно предназначено для радиоуправляемой системы взрывов. Найдется пульт — пункт четыре — можно будет ворота открывать. Но — пункт пять — еще глянуть надо — где тут мины стоять могут. А до этого желательно — пункт шесть — не бегать как очумелым кошкам.

Пока сапер внушительно рассказывает все это, Сашу неожиданно начинает колотить. Ботан удивленно смотрит на него.

— Эй, ты чего, а?

Саша вымученно улыбается — и сквозь зубы отвечает:

— Только сейчас до меня доперло, что случись что — а сейва-то у меня нет.

Ботан понимающе улыбается.

— Жизнь глючная штука, но графика офигенная!

Ну, понятно. Тоже компьютерщик со стажем и, небось, болезнью пальцгеймера.

— Это по вам с бэтээра поливали? — с интересом спрашивает ботан.

Саша мотает головой, показывая вверх. Ботан неожиданно резво взбегает вверх по лесенке.

Возвращается немного обалделым.

— Крутански! Ну и дырищи! Так значит он вполне мог домик развалять?

— Ага.

— Здорово. Надо сходить сфотографироваться у бэтээра. Да, доктор — это вы?

— Ну, я.

— Петропавловка сообщила — у них там эпидемия началась.

— Погоди, какая эпидемия??

— С животами что-то.

— Стой бегать, тут бэтээров куча, снимать — не переснимать. Ты лучше про Петропавловку давай. Связь дать можешь?

— А чего нет. Могу.

Информация мало сказать странная — треть людей в Крепости банально поносит. То есть из них льется. Струйкой. Как из дырявой грелки. Началось недавно, но вот обуревает сильно.

Ничего не понимаю.

Температуры нет.

Животы не болят.

Рвоты нет.

Обилия газов нет.

Спокойное состояние — просто льется. Ручейком. Не отойти. И не уследить.

Не отравление явно. А с чего ж они дрищут-то так залихватски?

Связиста, что это излагает — я немного знаю — он все время в штабе, инвалид в кресле. Единственно, что он сообщает — Михайловские с вылазки привезли рыбу. Брали вроде в «Карусели». Добрались там до холодильника. Рыба была нормальная, вкусная.

Но рыбу ели почти все, а пробрало треть. Сам он уточнить не может по понятным причинам, а из-за могучего дрездена настигшего кучу народа и послать узнать что да как — некого. В общем, гарнизон выбыл из строя. Настроения близкие к паническим.

Обещаю интенсивно подумать.

Начинаю это делать — и чувствую, что ничего не выходит. Мне такой спокойный понос никогда не встречался. И посоветоваться не с кем. Своему начальнику звонить — так он не гастроэнтеролог, да и некогда ему сейчас — сотни ознобленных да голодных…

Рыба. Кто-то мне толковал, что он заядлый рыбак… Только б вспомнить.

Вспомнил — Семен Семеныч.

Теперь бы с ним связаться, да где его найти?

Тупо думаю на эту тему. Мысль ходит по кругу, как заключенный на прогулке.

Вполуха слушаю, как седоватый сапер негромко успокаивает Сашу:

— … в бою-то не страшно, крутишься как посоленный, думать некогда, а вот после боя… …. Помню, взяли Гульрыпш, с грызунами договорились обменять пленных и мёртвых, всех на всех. У нас было два десятка грузин и мегрелов. Наших у них — восемь трупов и пять живых. Мы подвезли своих пленных в БТРе к месту, грузины приехали на УРАЛе. Смотрим, а наши все мёртвые. Восемь уже окоченевшие, а от пятерых ещё пар идёт (январь был). Были у нас связистки — Анна и Александра (наши русские девчонки), из Питера. У Анны грудей не было (отрезали), а Шуре загнали кол… …. Мы увидели это и всё….: Вытащили грузин из машины — и эршиссен всех. Везде кровушка и парок над ней… … … … Ничего, это пройдет, скоро отпустит…

Решаю пойти по пути наименьшего сопротивления — запросить Николаича.

Саша удивляется — Семен Семеныч тоже у нас радиофицирован, связаться с ним можно.

И действительно — чудо Великого Маниту — певун-рыбак скоро откликается.

Стараюсь внятно изложить ситуацию.

Он хмыкает и задает два вопроса:

1. Пил ли я когда касторку?

2. Не ели ли наши поносники масляную рыбу?

Касторку я не пил. Насчет рыбы…

Вообще-то я ее в продаже видел. Обещаю уточнить и ответить.

Инвалид в штабе говорит, что понятия не имеет, кто что ел — он в рыбах не разбирается. Рыба и рыба. Минут пять у него уходит на уточнения. Да, была масляная рыба. Макрель такая. Типа тунца.

Саша опять вызывает Семен Семеныча. Тот с некоторой ехидиной замечает, что странно — доктор, а не в курсе. Масляная рыба так называется потому, что в ней именно жира до черта. Если ее не обработать, как положено — то этот жир срабатывает как стакан касторки. Принцип тот же.

Йопта! Я ж сам рекомендовал нашим по ложечке растительного масла пить для улучшения перистальтики. Ну а тут, при таком количестве жира… Тут перистальтика так улучшилась, что со свистом и песней, как скорым поездом… Даже название этого явления вспомнил — пищевая стеаторея. От животных жиров такого не бывает, а вот от жидких масел…

Искренне благодарю Семен Семеныча за науку.

Связываюсь с Крепостью. Ловлю себя на том, что говорю этаким мерзким менторским профессорским тоном, но никак не остановиться. Рекомендую проверить наличие жира в поносе — каемочка жирная должна быть. Успокаиваю. Дескать угостились наши люди стакашком касторки. Ничего страшного. Главное — водичку восполнить потерянную. И соли.

Инвалид обещает все передать в точности.

Уф. Ну, с этим разобрались. Не забыть выручившему меня певуну что приятное сделать.

Кумпания вернулась быстро. На потрепанном бронетранспортере, как и рассчитывали. Железяка встала почти вплотную к двери и под понукания сапера и Николаича мы по-быстрому покинули домик. Мутабор не мог объяснить, в каком из цехов располагалась лаборатория, поэтому особенно и не возбухал, ожидая прибытия группы. Но сейчас, когда понял, что место медцентра стало известно и мы туда едем, опять стал проявлять нетерпение. Мне с трудом удалось отвертеться от соседства с ним и ехать на броне.

— Получается так, что у нас на все по все час-полтора — устало и монотонно говорит Николаич.

— А что потом?

— Потом будет темно и людям в цехах придется терпеть еще одну ночь. Соваться разминировать наощупь — неинтересно. Саперы считают, что здесь хоть и не шибкий мастер сработал, но сюрпризы поганые будут.

Старшой переводит дух.

— Ну а пульты-то нашли?

— Один. Разбитый вдрызг. У того румяного мента в кармане был. Не могли они без подстраховки действовать — должен быть дубликат. Они сволочи, но, к сожалению не глупцы.

— Может пока светло — глянуть на третью группу? Похоже у тех должен быть пульт. — замечает Серега, сидящий с другой стороны и слушающий нас.

— Мы туда и едем.

Вовкиным надеждам на трофейные БТР не суждено сбыться — это мы видим сразу, как только добираемся до места, где днем вертолеты вышли в атаку.

— Два бэтээра было и грузовик, похоже — говорит Сергей.

Глазастый! Я на этой свалке вижу задравший нос гроб БТР и кучу хлама.

От грузовика осталась куча рваного металлолома, на которую взгромоздился горелый БТР, словно на постамент. Странно он выглядит — характерные мощные шины сгорели, БТР теперь какой-то убогий вид имеет. Второй бронетранспортер съехал с дороги и был накрыт уже в лесу. С виду вроде — целый. Но это только с первого взгляда, через деревья. Просто большая разница с тем — который сгорел и стоит теперь черно-бурой громадиной, почему-то с розовой подпалиной на боку… Воняет мерзкой смесью горелой резины, паленой шерсти, горелым железом — и жареным мясом. Последнее заставляет подумать, что пару дней мы с удовольствием будем лопать вегетарианскую пищу. Ну, кроме Вовки, пожалуй, его такие сантименты не трогают.

Ссыпаемся с брони.

— Осмотрительнее действовать! Руками не трогать ничего — пока сапер не глянет.

Ну, это они зря так перестраховываются, под вертолетом мины-сюрпризы ставить не станешь. Хотя — начальству виднее.

Вылезший Мутабор, оглядевшись и увидев, что мы в лесу, от досады грохает кулаком в борт привезшей нас железяки. Меня радует такое проявление человеческих привычек.

— Он злится — вполголоса замечает Саша.

— Нормальная заменная реакция. Когда хочется треснуть оппонента по морде, а вместо морды стучат по столу или стене. Лично меня это радует.

— С чего это?

— Подтверждение того, что он себя может контролировать.

Николаич взглядом показывает мне на злого морфа. Да я уже и сам поспешаю.

— Хессих! Фффреффя!

Ну вот, завел шарманку. Время… А кстати — сколько у нас времени? Вот морф — он вечен или нет? Это у него — бессмертие наконец или как?

— Мины. Сюрпризы. Надобность пульт поиск.

— Ы?

— Пульт. Управление. «Ленивка».

Морф немного успокаивается. Тычет опять пальцем в дырявый башмак.

— Возможность — фугас. Объем взрыв.

Дальше, пока мы ведем дискуссию, причем морф далеко переплевывает самых упертых пациентов, которых я когда-либо видел, наши делают свое дело. У тех, кто был в сгоревшем БТР, пульт искать без толку — из люка на крыше торчит голова и плечи видимо водителя — сильно обгоревшие, черные, обугленное лицо с впадинами глазниц и с белым оскалом зубов, словно неряшливо сделанное экорше — видны мышцы, а кожа сгорела. Второй труп — голый, в ботинках, с вздутым животом я вижу у борта. Сначала подумал подсознательно, что негр — но просто прокоптило хорошо. И дальше что-то невнятное лежит в лохмотьях железа, но я уверен — там валяется третий. Их прожарило так, что не обратились даже. В нескольких местах еще и дымок идет.

Подошедший Николаич, покашляв, выдает:

— Мутабор! Поиск пульт. Раз, два, три, четыре, пять (тут он перед зубастой харей бестрепетно загибает пальцы) сволочь — отход лес. Просьба — помощь поиск.

По-моему морф слишком уж заинтересованно смотрит на шевелящиеся у его морды пальчики. Мало не облизывается. Но тем не менее переспрашивает в свойственной ему манере:

— Ы?

Николаич спокойно и терпеливо репетует.

Морф подозрительно смотрит на него.

Старшой выдерживает взгляд.

— Хессиххх?

— Подтверждение. Операция — взрыв фугаса — финита ля комедия. Нежелательность.

Николаич (вот чем дальше, тем больше мне не нравится, как он выглядит — вижу отчетливо, что держится из последних сил, скрутила его хворь почечная явно) замечает:

— Беглец с пультом — возврат к заводу — от забора сигнал — взрывы. Медпункт на воздух. Медик на воздух. Мутабор на воздух. Пульт — безопасность.

— Хаа хоссухх?

Николаич изображает руками мало не взрыв сверхновой звезды, отчетливо выговаривая сероватыми губами: «бабах!»

Мутабор медленно кивает Старшому. Старшой кивает мне. Подходим ко второму БТР и я вижу, что он битый и драный, только почему-то не загорелся, хотя все вокруг в соляре, аж под ногами хлюпает. Вот меня всегда удивляло — почему как битая техника — так вокруг сразу помойка возникает — из какой-то тряхомудии из салона, каких-то железячек, раньше бывших на месте, а вот после обстрела валяющихся вокруг и прочего хлама…

Внутри машины — матюки и характерный металлический лязг — что-то наши орлы уже отвинчивают. А Серега показывает на кровавый след — словно волоклось что по насту — а потом — с другого бока БТРа — вероятное направление еще трех следов — в лесу снега оказалось больше — цепочки отметин от башмаков видны неплохо, даже я вижу, не то, что такой следопыт как Серый.

Делимся — по кровянке идет пара водолазов, а мы — по другим следам. Попытки убедить Мутабора в том, что ранение медика сведет на нет все начинание, не увенчиваются успехом. Очень скоро слышим сзади пару неторопливых выстрелов. Водолазы нашли объект.

— Пистолет, похоже, — говорит Сергей очевидную для всех вещь.

— Ага, — соглашается Саша.

Мы идем сбоку от следа, из опасения нарваться на растяжку.

Удравшие от БТР не помышляют вроде о мести — следы четко идут в направлении от завода. Не догоним. Пройдя еще пару километров, поворачиваемся назад.

Нас уже ждут. Битый агрегат — без пулеметов в башне — стоит на буксире за нашей тачанкой. Рассаживаемся и трогаемся назад.

На заводе неожиданно для нас царит оживление — прибыли еще пара групп из Кронштадта, совершенно неожиданно пригнали вояки три полевые кухни. И ПАК-200 вижу — это такой грузовик с кухней в кузове, обычно офицерской. Шмотки стопками на насте — прямо вываливают из грузовиков. Мимо нас волокут на буксире ржавый остов БТР — без колес, прямо на брюхе.

— Ворота такими подпирают в тех местах, где никто не отозвался и есть шанс, что там зомби. Заодно утюгом таким разминирование идет — поясняет мне Старшой, когда мы вслед за седоватым сапером гуськом двигаем в направлении того самого «медпункта».

— А что, мины еще есть?

— Получается так — что да. И не только те самопалы.

Это паршиво.

Медпункт — небольшой домик. Ну, небольшой по сравнению с цехами завода, конечно. Там, кстати, все еще постреливают. Редко, одиночными — но все время.

Воспользовавшись тем, что Мутабор с сапером пошли обходить зданьице, Старшой сдергивает с морды нашего пленника-вивисектора полоску скотча и внятно спрашивает:

— Какие-нибудь поганые сюрпризы в твоей норе есть? Предупредишь — вколю промедол. Если кто из моих ребят нарвется — я тебе сам все поотрезаю. И сам пришью. А режу и шью я медленно и херово. Ну?

— Да пошел ты!

От плевка Николаич уворачивается, да и плюнуть нашему пленному не вышло — слюна липкая и вязкая повисает на его подбородке.

— Как скажешь — и Николаич ловко лепит скотч на место.

Как раз к появлению из-за угла сапера с Мутабором.

— У нас, похоже, гости.

Не торопясь оборачиваемся туда, куда смотрит сказавший эту фразу Сергей.

К нам идет трое человек. Одного я знаю — это тот майор танкист. Второго и третьего тем более — рядом с Надеждой Николаевной своей прыгающей походкой рассекает мой братец. Вот уж кого не ожидал тут сейчас увидеть.

— Сейчас майор начнет рык на тему — какого хрена мы тут копаемся.

— Или потребует нейтрализации Мутабора.

— Ну и не удивлюсь ни разу.

Здороваемся, майор представляется, Николаич в ответ представляет нас. Обходимся без рукопожатий, на нашего морфа майор смотрит как-то чересчур внимательно.

— Через полчаса саперы снимут мины с первого из цехов. По ориентировочным прикидкам там около двух тысяч человек. Медпункт будет нужен, а мне сказали, что вы его займете надолго с какой-то странной целью. К тому же двое медиков в категоричной форме заявили, что отказываются что либо делать без команды вашего врача, хотя по моим данным — главным тут тот, который на берегу сейчас корячится.

— И вы хотите нас построить? — невинно вопрошает Николаич.

— Нет — совершенно неожиданно отвечает майор.

Николаич удивляется, причем искренне.

— Мне нужно разобраться, что тут у вас происходит? — майор неожиданно для своей грубоскладчатой физиономии широко улыбается.

И продолжает:

— А еще у меня ревматизм разыгрался и мне нужно бы подлечиться по-быстрому.

— Вы уверены, что ревматизм? Может быть, просто артрит, или остеоартроз…

— Мне так сказали. С утра таблеток наелся, а сейчас опять мозжит.

— Вам вообще-то в больницу бы надо. Обоим, что характерно — вместе с нашим старшим.

— Ну да, разумеется. Начальство долой — и вы тут такое устроите… Давайте лучше насчет моих вопросов — что у вас тут и насчет таблеток. И, наверное, уколов — раньше меня кололи пенициллином в такой ситуации.

— Гм… Вроде был у меня ибупрофен.

— Мовалис лучше — влезает братец.

В итоге по второму пункту майор получает вожделенные таблетки и обещает при первой же возможности залечь в больницу. Говорит это он так искренне, что я ему сразу не верю.

— Знаете, «ревматизм лижет суставы»…

— «И кусает сердце». Знаю. Серьезно — закончим тут в общих чертах — с удовольствием залягу. Но вы с темы не съезжайте. Что вы тут собираетесь делать?

Забегать поперед батьки в пекло — нарушать субординацию. Выразительно смотрю на Николаича.

— В ходе сегодняшних мероприятий на нашу сторону перешел Мутабор. За его содействие и спасение жизни нашего доктора ему обещали некоторое воздействие на того, кто его собственно создал. Этим и собираемся заниматься.

— И что за воздействие?

— Многократное проведение реанимации и потом ампутация конечностей с вшиванием их в задницу.

— И зачем?

— Во-первых, с целью установить — является ли экстренная ампутация укушенной зомби конечности спасением для укушенного — браво заявляет Надежда Николаевна.

— Во-вторых, с целью установить — можно ли таким образом продлить жизнь для умирающего человека — так же бодро добавляет братец.

Я чертовски умею владеть собой, и потому никто не заметил, насколько они оба меня удивили. Впору бы стоять с открытым ртом. Вот чего братец-то приперся. Явно — как мы утром начали сообщать о четвероруком морфе — и дальше — Валентина за это дело четко ухватилась. И впрямь — перспективы тут разворачиваются…

Интересно — тот старик с меланомой — согласился бы на такой эксперимент?

Майор некоторое время раздумывает, поглядывая на морфа.

Морф начинает слегка раскачиваться.

— Ясно. Давайте глянем на медпункт, да я сейчас сюда танк подгоню.

— Танк-то зачем?

— На всякий случай — наш номинальный командир — этот полный морской офицер — в Кронштадте потерял свою семью при нападении мутанта. А через полчаса-час вполне себе найдутся желающие из спасенных вырвать вашему соратнику зубы и кишки. Этот ваш инженер…

— Севастьянов?

— Он самый, Севастьянов — много чего рассказал… Так что такую возможность тоже сбрасывать со счета не стоит. Тем более — в плане раздача спасенным, способным носить оружие — патронов и ружей со склада — нашли тут такой складик.

Нашу беседу прерывает небольшой автобус, с грохотом врезающийся в здание медпункта. Саша и Мутабор чудом вывертываются из-под колес.

При виде вылезающего из кабины водятла невозмутимый до этого момента майор меняется в лице и орет, явно не владея собой:

— Фетюк, летатьтулюсю, опять ты, чмо университетское!

Водятел тут же бодро и стремительно кидается в направлении, откуда приехал.

Майор яростно сплевывает, плевок тяжело, словно свинцовый, прошибает наст — и по-моему, даже еще шипит там, остывая.

Николаич окриком останавливает Сашу, намеревавшегося влепить в сторону удирающего очередь, Саша, ухватив за рукав хламиды, тормозит Мутабора.

— Это еще что за чудо в перьях? — ядовито осведомляется Старшой у майора.

Майор в ответ еще раз сплевывает.

— Дали мне этого коня педального в экипаж танка — когда диверсанты основной порезали. Дескать — вот, не боец, а сокровище, все знает. Все может… У меня выхода не было. Держится орлом, смотрит свысока, поговорили три минуты — так он мне пять раз по разным поводам заявил: «Вы не в теме!»

Ладно, я его поспрошал — вроде как что-то знает. Поехали. На третьем выстреле электроника крякнулась.

Слышу — возится там, пыхтит в башне. Спрашиваю — не отвечает. И второй — тоже из пехотных — помалкивает. Полез смотреть. Сначала не понял ни черта — они там что-то перочинным ножом режут — наконец пригляделся — дошло, почему электроника сдохла.

Откуда-то в башне оказался старый валенок — так он у них в лючок для эвакуации поддонов от выстрелов упал — и его там зажало, вот они валенок этот тянут, а он не вылезает, зажевало его там…

Я этому олуху говорю, что делать — а он так свысока глянул и заявляет через губу: «Вы жалки!»

Я не утерпел, обвернул его херами и погнал вон из машины. А он, оказывается, еще что учудил — свой автомат пристроил так, что тот провалился в конвейер подачи зарядов. Выдернули в конце концов автомат — а его помяло так, что затвор не передернешь. Вот что точно знаю — идти с такими ходячими авариями в бой — живым не вернешься. Это горе заднеприводное вернется — а все вокруг сдохнут.

Когда с завода выскочили — мне на глаза попался тот, кто мне этого Фетюка сосватал. Оказалось, что у них он тоже всем пыль в глаза пустил — а когда дело дошло до снаряжения магазинов — напихал в магазины для калашей макаровские патроны.

— Ну, вот это вы точно преувеличили!

— Ни на грамм. Автобус кстати — вот он стоит.

Автобус действительно стоит и под ним увеличивается темная лужа.

Сапер тем временем машет нам от двери. Чисто, можно заходить. Внутри темно и запашок совсем неуместный для медпункта — пахнет, черт его дери — ацетоном и мертвечиной. И еще одеколоном или духами — ну совсем как в морге.

Сапер опять таки подсвечивает своей указкой впридачу к нашим фонарям. Выходим из коридорчика в помещение, толком не успеваю что-нибудь заметить кроме какой-то мебели, как сзади меня сильно толкает кто-то. Отлетаю к стене, прямо передо мной возникает куча-мала из нескольких человек.

Николаич не ввязывается в свалку. По его примеру пытаюсь охватить лучом фонаря комнату. Совершенно неожиданно за кучей из возящихся людей вижу — совсем близко от них тянущего руки к куче зомби. Стрелять не могу — зацеплю кого-нибудь из дерущихся, дергаюсь вбок, сталкиваемся с Николаичем.

— Стойте, стойте! Оно на цепи. Не дотянется!

Ребята начинают подниматься с пола. Предпоследним встает Филя, от души навешивает пендаля по ребрам лежащему ничком голому вивисектору.

— Получается так, что надумал соскочить, фрукт.

— Ага. А еще и кого из нас бы тяпнула.

Филя добавляет лежащему по ребрам еще раз.

Теперь мы все смотрим на прикованного к стенке на цепь зомби.

Филя собирается по результату увиденного добавить по ребрам еще разик. Но я его останавливаю. Реанимацию проводить со сломанными ребрами сложно, а теперь я уверен, что буду заниматься реанимацией столько раз, сколько выдержит наш пленник.

Зомби, тупо пытающийся дотянуться до нас руками — девчонка лет одиннадцати. Голая, если не считать драных сетчатых чулок и какой-то латексной фигни из БДСМ атрибутики. Лихо накрашена, но макияж смазан и на мертвом лице жутко смотрится.

А в остальном — обычный, голодный и тупой ходячий мертвец. Только вот в садо-мазо наряде я мертвецов не видал раньше.

Cовсем рядом — буквально за стенкой — начинает знакомо как-то тарабанить движок. Кто-то щелкает выключателем — вспыхивают лампочки, жмурюсь, вспоминая, что вообще-то учили один глаз в темноте прикрывать, на случай внезапной засветки.

— Йопта! — говорит кто-то из наших.

Нихрена это не медпункт. Бред дурацкий, а не медпункт. Да, есть операционный стол, кое-какие аппараты, обшарпанное древнее гинекологическое кресло, ага столик с инструментарием — но в зальчике тут же здоровенное ложе, покрытое черными простынями — и задрапировано густо алым блескучим материалом — видно кто-то разматывал прямо из рулона и приколачивал гвоздями к стенке. Получился стиль Мэрилина Мэнсона в провинциальном исполнении.

С улицы заходит Вовка с седоватым сапером — ясно, кто генератор врубил.

— Эй, осторожно, там девчонка на цепи.

Вовка равнодушно проскальзывает взглядом по зомбачке, зато сексодром его определенно заинтересовывает. А седоватый сапер — наоборот, словно даже и цепенеет немного.

— Хрреммя… — напоминает о себе Мутабор.

— Получается так, что пора. Принайтовывайте этого к столу.

— Старшой, тут 16 матрасов стопками! — не к месту вклинивается Вовка.

— Потом!

Неохотно оставив распотрошенное лежбище, Вовка продолжает осмотр на предмет «что бы нам отсюда свистнуть» — вид у него, как у охотничьей собаки.

А мне пора думать — как оно все выполнять. После мертвой девчонки, наверное, ни у кого в нашей группе не возникает сомнений в том, что определенная справедливость в подходе морфа к своему создателю есть.

— Николаич! Тут живые!

— Не отвлекаться! Этого без присмотра не оставлять!

Очень вовремя сказано — потому как уж больно у Вовки голос удивленный. А наш водитель таки довольно тертый калач, его удивить сложно.

В маленькой комнатушке, где еле-еле помещается матрасик — причем вовсе не таких кондиций как те европейские физиологические, из которых собрано ложе — еще две девчонки, ну может чуток постарше, чем сидящая на цепи. Но так же одетые, то есть скорее — раздетые. С тем же БДСМ уклоном. Одна — в ужасе забилась в угол, закрыв голову руками, вторая тоже напугалась, но держится лучше.

— Да продлится жизнь вечно! — бойко тарабанит она.

— Это ты к чему?

Девчонка немного теряется и, по-моему, начинает радоваться, но боится это показать.

— Эээ… вы — всеблагие?

— Получается так, что мы тебя не понимаем. Мы из Кронштадта. Вышибали отсюда сегодня каких-то уродов.

— То есть вы — не всеблагие?

— Получается так, что нет. Не всеблагие. А всеблагие — это кто?

— Вау! Круто! — девчонка с размаху кидается обнимать Николаича.

Николаич некоторое время стоит с нелепо разведенными руками — вроде как было хотел ее обнять ответно, да смутился — девчонка-то голая практически.

— Так кто это — всеблагие?

— Да пидоры эти, молельщики.

— А ты кто?

Девчонка криво ухмыляется:

— Я — парное мясо.

— А подружка твоя?

— Гонишь, папик. Какая она мне подружка! Она — старое мясо.

— То есть? И давай по-людски говори.

— Бздец! Маста меня привел — сказал — кто лучше ублажит, тот живет. Я ублажила лучше. Так что сегодня ее — в кормушку. У нее вроде крыша поехала, пока ожидала.

— А на цепи кто?

— Я откуда знаю? Наверно предыдущая.

— А Маста — это кто?

— Хозяин наш местный. Крутяка тут строил, прыщ сифозный. Долбанный фурри тру-териан, гондон моченый!

— Вафлистка дешевая! — доносится голос вивисектора. Видно, скотч отлепился.

Дечонка в ответ выдает тираду, скорее подходящую заскорузлому портовому грузчику. Меня особенно удивляет, что ее, по-видимому, искренне оскорбил только эпитет «дешевая»!

— Эй, девочка, ты все-таки с взрослыми говоришь, язычок-то придержи, а?

Дечонка отлипает от Николаича, меряет глазами сказавшего это Серегу и невинным голоском отвечает:

— Я, дяденька, два года в элитном эскорте работаю. Так что кто взрослый тут — вопрос большой. А этому мудиле можно слегонца в кису насыпать? Я быро!

— Насчет Масты, как ты его величаешь, планы другие. А элитный эскорт, это ты имеешь в виду…

— Ага. Именно это.

И девчонка, по своей фигуре скорее похожая на лягушонка, принимает вызывающую позу, которая может и сработала бы как надо, будь она взрослой, но тут вызывает скорее желание накинуть на эту нелепицу худенькую какое-нибудь покрывало потеплее.

— Ладно, давай, красавица, собирайся, у нас тут дело есть.

— Так мне собираться-то нечего — вон кроме этих тряпок, что на мне, тут нечего одеть. Есть вон ящик — так там тоже дылды и такие же с секс-шопа прибамбасы.

— А можешь нормально-то говорить.

— И по-английски и немного по-японски.

— Коннети-ва! — не выдерживает Ильяс.

— Ага. Охренеть. Если кто хочет — обслужу бесплатно! Вы мне нравитесь.

Николаич наконец очухался.

— Получается так, девочка, что вот повзрослеешь, отрастишь себе, что женщине положено — тогда и будем об этом говорить. А сейчас — не мешай. Сережа! Притащи что из одежки и обувки, да и давай девчонок на эвакуацию. Тут им делать нечего.

— А я хочу с вами остаться!

— Мы сейчас будем этого гуся потрошить. А ты нам будешь мешать.

— Я тут насмотрелась уже. А потрошить — так я помогу, а?

— Получается так — что нет. И взять тебя собой не можем — у нас сегодня еще рейд со стрельбой. Давай Серега, действуй.

Пока они препираются, осматриваю сидящую в углу девчонку. Вроде цела — следов побоев, синяков разной свежести, мелких ожогов — вероятно от сигарет, и неглубоких порезов много, но так вроде в порядке. Только она в ступоре. В глубоком. Ну да таких сегодня будет много — когда начнут людей из цехов выпускать.

Смущает меня то, что дефибриллятором я пользовался мало. И давно. И практически все забыл. Опять же как-то этого мерзавца надо доводить до клинической смерти — это тоже мне проблема.

Потом надо его несколько раз реанимнуть, ампутировать руки — и чтоб жив еще был. Ну, ампутировать-то это я могу — на оперативке насобачился. Тогда мы поспорили — правда в мифе про французскую хирургию или нет, вот я и подготовился. До уровня Ларрея, правда не дошел, конечно, тот, говорят, умел ампутацию сделать быстрее, чем его коллега успевал очки надеть, но, в общем — и я насобачился.

А еще бы неплохо не просто ампутировать — а именно с прикидкой — спасает ли это от заражения при укусе.

— Я приготовила дефибриллятор — ровным голосом говорит Надежда Николаевна.

— А… (не годится тут слово пациент никак) клиент?

— Клиент готов.

— Вам работа с дефибриллятором знакома?

— Более чем…

В этот момент по нервам бьет истерический визг.

Потом хохот ребят и обиженный голосок эскортной девочки.

Понимаю, что она подобралась к своему мучителю в кису ему насыпать или что там еще ей в голову пришло и тут наконец разглядела рядом Мутабора. Он то там все время стоял — наслаждался видом Хозяина, примотанного уже к столу.

Теперь девочка не имеет ничего против того, чтоб чесать отсюда. Куда глаза глядят, лишь бы подальше от морфа.

— Все. Приступаем.

Мутабор тащит откуда-то из угла сверток толстого полиэтилена.

Становится понятно, как Маста его убивал.

Примеряюсь закрыть лицо вивисектору.

Меня хлопает по плечу Николаич.

— Давайте-ка лучше я это сделаю. А вы реанимайте потом. Так оно лучше будет.

Неожиданно для самого себя чувствую странно — облегчение.

Николаичу неожиданно возражает седоватый сапер.

— Не пачкайтесь. А мне лишний грех не в тягость. Может наоборот, несколько грехов скостят, когда в котел рогатые запихивать будут. Вы вот Доктор лучше скажите — девочка эта — она может тоже в разуме?

Он показывает на зомби, прикованную к стенке.

— Нет, к сожалению.

— Уверены?

— Уверен.

— Тогда упокойте ее. Мало ли что, нехорошо мертвую за спиной держать.

Смотрю на Николаича.

Он утвердительно кивает.

Скорее для набившихся в комнату людей, чем для себя, задаю девчонке несколько вопросов. Чуда не происходит. Обычная зомби. Вытягиваю «Марго».

Сапер морщится от гулковатых в помещении выстрелов. Потом стягивает с вивисектора держалку для кляпа.

— Последнее желание какое будет?

— Покурить дайте, суки!

— А нету. Не свезло тебе.

— Суки! Суки!!! — и найдя меня глазами, кричит во всю мощь легких: — Вы ничем не отличаетесь от меня! Вы такая же мразь! Совершенно такая же!

Крик осекается. Немного звенит в ушах и потому глуховатый голос майора-танкиста похож на шепот:

— Да, мы тоже люди.

Тело вивисектора не хочет умирать. Борется за жизнь изо всех сил. Я чуть не пропускаю момент, когда наступает клиническая смерть — и Мутабор рыком указывает мне на это. Странно, он просто стоит, но как-то видит и чувствует момент остановки сердца. Странно, очень странно.

— Руки поднять вверх, так чтоб я видела. Всем на шаг назад от стола — командует Надежда — разряд!

Тело на столе дергается, сердце заводится тут же — раздышать вивисектора удается тоже без особой проблемы…

Морф пьет глазами это зрелище.

Еще раз.

И еще раз. Тут уже начинаются пробемы. Удается реанимация, но солоно нам она приходится.

— Доктор, растолкуйте Мутабору, что нам не нужно превращать вивисектора в умника. Время поджимает — пора к хирургии переходить.

Я начинаю растолковывать морфу точку зрения Старшого, неожиданно легко мертвяк соглашается. При этом добрая половина нашего отряда быстро и не сговариваясь выкатывается из помещения. Вроде бы — взялись Вовке помогать таскать матрасы, но вижу, что рады сбежать. Другие наоборот — приближаются и дышат в затылок.

Вивисектор приходит в сознание. Пытается что-то мычать, таращит глаза.

Вздрагивает, когда Мутабор, смакуя, откусывает ему пальцы с правой руки. На пол прыскает кровь. Николаич начеку и накладывает старательно жгут.

— Время наложения жгута писать не буду. Хорошо?

— Да, конечно.

— Вы в двух словах — как ампутировать-то?

— Так я сделаю. А вы посмотрите.

— Нет, лучше вы растолкуйте — вдруг нам придется вскорости такое на своих отрабатывать… Те, кому страшно смотреть — не смотрят. Кто в обморок мог упасть — уже слиняли.

— Ну. Если просто… Выше места разреза — тоже жгут кладем. Режем между двумя жгутами. Это понятно? Хорошо. Грубо говоря, есть такой способ, как гильотинная — это быстро и любой может сделать. Нож лезвием от себя — и перерезаем ткани до кости в ближней к себе половине, потом нож перекладываем лезвием к себе — и так же одним разрезом — дальнюю от себя часть тканей. Мышцы тут же сокращаются, открывают кость. А кость пилим.

— А если отрубить одним махом? Без жгутов?

— Кровопотеря будет большая. И осколки костей останутся. Потом трудно лечить будет. Вот еще стоит перед тем как резать — выкроить лоскут кожи. Чтобы культю прикрыть. Заживать будет лучше, но это уже не гильотинный способ.

— Ясно. Начали!

Краем глаза замечаю, что столпившиеся смотрят внимательно. Как студенты-зубрилы. Ну это понятно. Если выйдет — окажется, что не любое ранение смертельно при укусе. Уже как-то легче на душе будет, когда в драку полезем. Если, конечно, получится.

Ну, Ларрея мы вряд ли посрамили. Однако, что наметили — выполнили. Одна рука лежит отдельно от туловища. Вторая — уже с откушенными пальцами, зажгутована. Танкист тоже влез в это дело — прикидывают, как лоскут кожи отсепарировать. Как могу — советую.

С улицы слышен женский визг, потом ор в десяток глоток.

Когда грохает несколько выстрелов, Николаич подхватывается на выход.

Мы продолжаем. Прислушиваясь вполуха. Cпрашиваю у седоватого сапера:

— А вот когда я в обществе кавказцев начал взмущаться трагедией в Беслане и тем, что терроры захватили и убивали детей — мнение кавказских приятелей было таким: «Все верно — детей выбивают сначала — тогда потом мстить некому, безопасно можно гадить». Вы вроде с юга — это так?

— Так. Есть дети — народ жив — нет детей — и народ кончится. Такого лоскута достаточно?

— Ну, чтоб срез ампутационный прикрыть — не великоват?

— Великоват… С запасом взял. Перестарался. Но это же не страшно?

— Сейчас — не страшно. Своего кромсать — лучше лишней резни не делать. Больно же ему будет, своему-то.

Пила повизгивает по розоватой кости. Все.

— Зря такой огрызок оставили — будет потом болеть — тут при ампутации надо, чтобы он из мышц не торчал.

— Ага, понял.

— А ручной болгаркой не проще будет кость пилить?

— Проще. Только все попытки применить электропилы и механику разную показали, что кость обгорает и потом культя не заживает вовсе — гноится, остеомиелит добавляется — так что все вручную — не просто так.

Тянет холодком — зашел кто-то.

— Доктор, Старшой зовет! Можете оторваться?

— Зашьете без меня?

— Зашьем, зашьем!

Ловлю себя на том, что радуюсь возможности оторваться от этого действа.

Не лежит душа.

Нет, все понимаю, умом — заслужил вивисектор еще и не такое, его бы потрошить и потрошить, но вот будь моя воля — врезал бы по нему очередью — и все. Без изысков. Жить такому ублюдку — нельзя. Но и потрошить его в лучших английских традициях — лишнее. То, что Мутабор меня вынудил это делать — не добавляет ничего.

На улице уже сильно потемнело. Народу прибавилось. Причем народу озлобленного — вижу с десяток мужиков, судя по всему из освобожденных, которые наперебой чего-то требуют, наши — уже со вскинутыми автоматами — полукругом охватывают эту группку. Ор стоит серьезный — громче всех надрывается мужик, которого я не видел раньше. Ну да, воняет от них, как от Севастьянова. Из цеха значит. Сняли саперы мины.

Николаич — пожалуй, единственный, кто стоит спокойно, хотя мужик орет ему чуть ли не в лицо. Замечаю, что сбоку от Старшого стоит веселый Филя. Такой веселый рыжий всегда перед потасовкой — он вообще не дурак подраться, мы и познакомились-то случайно — когда он из любви к искусству за меня вступился. В одиночку против трех гопов я бы точно не справился, а вот Филя уравновесил стороны.

Когда я подхожу, замечаю, что и с нашей стороны прибавление — за Вовкой жмется девчонка в замурзанном милицейском наряде. Интересное кино…

Подхожу так, чтоб не перекрывать никому направления стрельбы, если что.

Николаич поворачивает голову ко мне и спрашивает:

— Вы можете помочь в одной проблеме?

— Постараюсь.

— Мне не нравится рожа вон того кента — третий слева стоит. Не пойму чем — но не нравится.

— А этот — который вам в лицо орет?

Притихший было мужик от такой беседы аж подпрыгивает и начинает орать снова, из бурной речи кроме матерщины успеваю понять только, что они тут настрадались. А мы тут суки, а они тут за справедливость, а мы тут суки…

Николаич кивает головой, и Филя со счастливым выражением лица выдает мужику в ухо отличный прямой. Мужика сносит как пух ветром.

— Считать не надо! — гордо заявляет Филя.

— Этот, который мне в лицо орал — обычный дурак. Остальные, полагаю — тоже. Кроме этого кента — морда у него шибко грязная и противная.

Попытки мужиков с палками как-то возмутиться тут же давятся несколькими очередями в воздух над головами. Кому-то из них попадает прикладом по спине — в общем слабые они еще. После трехдневного стояния на ногах — немудрено. Через пару минут они уже стоят рядком у стены, палки валяются на месте происшествия. Одному еще и нос разбили — стоит, утирается.

— Отвечать, когда спрошу. Начнете орать опять — получите люлей. Вы — кто? Ты — отвечай!

Мужик с краю смотрит исподлобья и бурчит, но достаточно отчетливо:

— Из цеха мы. Выпустили нас токо что.

— Девушку чего гоняли?

— Так она мент. Нас тут менты и кошмарили. Мы решили наказать.

— Девушка была в охране лагеря? Вас кошмарила?

— Вроде была.

Остальные что-то помалкивают.

— Ты конкретно ее видел.

— Я — нет.

— Кто видел?

— Да вот Кузин вроде говорил…

— Кто Кузин?

— Вот — он.

Мужик показывает пальцем как раз на того, подозрительного.

— Стукач! А еще свой! — выдает грязный Кузин.

— Старшой, а что вам не нравится в клиенте?

— Держится по-другому. Не как остальные. Двигается не так. Выделяется.

Вот и поди ж ты.

Начинаю с опаской подходить к шеренге.

— Если кто хоть какой вред доктору причинит — пришьем вас тут всех к стене. Ясно?

Мужики ежатся от этих слов Николаича.

— Похоже, ясно.

Осмотр коротенький выходит — морда у подозрительного вблизи четко отличается от стоящих от него справа и слева. Щипаю за щечку его и его соседей. Возвращаюсь к Николаичу.

— Он не обезвожен. Тургор кожи — нормальный. У остальных — снижен.

— Получается так, что последние три дня он ел и пил?

— Так точно.

— Я мочу свою пил! Лицо отекло! — вякает подозрительный.

— Глупости — отвечаю на вопросительный взгляд Николаича.

— Ага. Ну-ка, давай сюда курсантку. Вы откуда тут взялись?

— Я из третьей группы. Нас сегодня привезли на усиление — старший группы этот, как его… То ли Кугушев. То ли Кутушев. А с берега направили сюда. А эти как увидели — так на меня и напали.

— Не поломали ничего, не отбили?

— Не, бушлат толстый…

Николаич задумывается на минутку.

— Получается так, что доктор — свободен, а вы все сейчас под охраной — обратно. Там разбираться будем.

— А я?

— И вы, девушка. Как подтвердят, что вы сюда прибыли сегодня из Кронштадта — вопрос будет снят.

— Вы мне не верите? Я документы могу показать!

— Милая, мне эти документы даром не нужны. Я сам какие угодно документы сделать могу за полчаса. Хоть Президента Земного Шара или Командира Дивизии тяжелых пулеметов.

Девчонка надувается, но Николаич на это не обращает ровно никакого внимания.

Видя, что расстреливать их уже не будут, один из мужиков не выдерживает:

— Опять нас под замок, значит? Так что ли?

— Я б вам еще и морды набил — неожиданно опережает Николаича Филя — и по жопам бы пинал, пока в разумение бы не пришли.

— Это за что это так? — офигевает мужик — и вроде не он один.

— Пальцы загибай, дурило — взяли вас тут теплыми как маленьких? Эт раз. Сидели вы и не петюкали? Эт два. Вместо спасиба вы своим освободителям хай устроили? Эт три. Какого-то мутного корефана послушали? Эт четыре. Девку зря обидели? Эт пять. С дубьем на автоматы полезли? Эт шесть. Хамы вы неблагодарные, вот что скажу. И тупари.

— Ну и я добавлю — силы бегать по заминированной территории за девками — у вас есть, а помочь своих же в порядок приводить — нет. Эт, как говорилось выше — семь.

Пришедший за это время в себя мужик, лежавший на снегу, привстает и злобно глядя на Филю заверяет:

— Я тя укопаю!

— Ты по национальности кто? — необычно серьезно спрашивает Филя.

— Русский я. Сволочь! Сбоку бил!

— Ну, тогда живи — успокаивается рыжий водолаз.

Группу только собираются конвоировать, как девчонка милиционер (ну вообще-то курсантка еще зеленая) отдает вынутые из бушлата наручники Николаичу и, показывая глазами на подозрительного Кузина говорит:

— Как бы не удрал по дороге. В браслетиках ему неудобнее будет.

— Хорошо. Надень ему браслетики.

Девчонка только приноравливается подойти к объекту, как Старшой окликает ее:

— Не на руки браслетики! На ногу!

— На ногу?

— Получается так, что да. Делай, что сказал.

Пожав плечами, девчонка присаживается рядом с Кузиным и защелкивает браслет на его щиколотке.

— А второй?

— Второй пусть так болтается. Как нибудь на досуге — попробуйте с таким украшением на ноге побегать…

Девчонка, сидя на корточках, к чему то присматривается.

— Эй, красавица! Что тормозишь?

— У него штаны сухие!

— И что?

— Остальные гадили себе в штаны. А он — нет.

— Умница! Я думал, не обратишь внимания, а из тебя толк выйдет.

Публика под конвоем отправляется туда, откуда прибежала, я возвращаюсь обратно. Культи ушиты. Мда… Увидел бы такие швы профессор Баиров… Интересно — потерял бы дар речи, или нет. Вот профессор Камардин — тот бы обматерил круто. У них-то шитье было — загляденье. Токо Баиров — детский был хирург, помнится первым в мире сумел справиться с таким врожденным дефектом, как непроходимость пищевода у новорожденных, а Камардин — тот госпитальер, мог оказать хирургическую помощь на манер Пирогова — в любых условиях.

Совсем не к месту вылезает воспоминание, как мы сдавали экзамен по госпитальной хирургии. Естетственно, идя на экзамен, узнали от старшекурсников, что профу надо все время говорить о мази Вишневского, как панацее, доценту Петрову (здоровенный дядька с трубным голосом, тоже отменный хирург) — о ней же, но как о вредной дряни, а ассистенты просто слышать о мази Вишневского не могут уже — тошнит их.

А в итоге оказалось, что если придти за час до экзамена, то обеспечивающий старший лаборант просто позволит в поощрение первым зашедшим выбрать билеты. Ну наша группа и приперлась чуть свет. И зашли первыми готовиться. Все копались, выбирали что получше. А я как взял билет, так и оказалось, что именно этот номер я знаю лучше остальных. Старлаб очень удивленно на меня посмотрел, когда я гордо отказался выбирать дальше…

Клиент еще жив. Без сознания, но жив. Теперь надо подождать хотя бы час.

Мутабор опять начинает проявлять нетерпение.

Совершенно ни к чему в голову приходит студенческий стишок:

Угомонить Мутабора удается с трудом. От запаха мяса и крови он становится дерганым. Да и то, что месть уже почти свершилась — тоже накаляет обстановку.

Делаю пару инъекций, приспосабливаю пакет с кровезаменителем. Клиент плох, пульс частит, дыхание тоже не в норме. Но три клинические смерти и ампутацию обеих рук перенести — это не хухры-мухры.

Вошедший Николаич устраивает тем временем малый военный совет.

— Получается так, что МЧС-ники предлагают помощь. Как бы их профиль работы — и привезти могут много всякого полезного, те же одеяла, например. Но теперь они понятно опасаются свою базу без прикрытия оставлять. Я предложил командованию такой ченч — наша группа вместе с… с Мутабором отправляется на прикрытие базы МЧС. МЧСники прибывают сюда своим транспортом, помогают в обеспечении и эвакуации соответственно. Потом нас перебрасывают в Кронштадт.

— А технику, значит, МЧСникам в подарок оставим? — осведомляется хомячистый Вовка.

— Не очень-то и техника была. Пока разжились БТР да джипом.

— Все равно ченч не удачный — решает Вовка.

— Что думают остальные?

— Похоже, от мычысников тут пользы поболе будет. Только как бы потом нас не послали в едриня — типо вас тут не стояло и не ехало.

Николаич поворачивается к танкисту:

— Майор, а вы как к рейду на ночь глядя относитесь?

— Танк без электроники, осталось три заряда. К пулеметам — половина БК. Есть еще повреждения и поломки. К тому же танк не мой. Так что мне поровну, если только доехать сможем, а не сломаюсь по дороге… Я вообще-то не танкист. Просто водить умею, вот и согласился помочь. Но завтра хотел бы уже быть в больнице — ревматизм свой я знаю. Завтра от меня полчеловека будет…

— Получается так, что я даю согласие выехать на поддержку МЧС. Танк постараюсь забрать с нами. Вова! Особенно не тушуйся — МЧС утверждает, что мы внакладе не останемся.

— Эти бы речи да богу в уши — бухтит Вовка вполголоса.

— Николаич, а кронштадтские не возразят против отдачи танка?

— Эге, мы ж технику не дарим. Мы ее даем в ленд-лиз. Но вот если какой БТР у людоедов в запасе есть и базу МЧС они в новый лагерь переделают — будет хуже.

Пока Николаич утрясает ситуацию, а я слежу за состоянием оперированного вивисектора, компаньоны рассаживаются, кто где.

— Вот не ожидал увидеть СВТ — говорит танкист-майор, подогнавший танк поближе и присоединившийся к нам.

— Да. Добротная вещь — отвечает Ильяс.

— Капризная только — замечает Саша, ухитряющийся сидеть на гинекологическом кресле — ложе-то стараниями Вовки уже притараканено.

— У СВТ только три типовые причины задержек. Первая — патроны напиханы в магазин фланцами не последовательно. Если напиханы правильно, никакая трясучка их не перетрясет. Вторая — густо намазано высокозамерзающей смазкой, а тут мороз. Третья — положить винтовку затвором кверху на ночь, чтоб наледь зацементировала затвор. Вот положи ее не на этот бок, а на другой — и ничего не будет. А сколько плохих отзывов от уродов криворуких!

— Считаете, что неумехи дурную славу создали?

— А то нет. В морской пехоте СВТ отлично до конца войны провоевали. Почему? А потому, что морячки — люди технически грамотные. А дай сложную технику чабану — он ее в момент угробит. Была бы винтовка плохая — не стали бы ее копировать.

— Кто ж ее копировал-то?

— ФН-ФАЛ — самозарядка, слыхали? ФАЛ содран с СВТ. Точнее, не ФАЛ, а САФН-1949, предшественник ФАЛа. Не, Дидьен Сэва утверждал, что во время оккупации он ночей не спал и, в сортире прячась, проектировал, но тока момент: СВТ войну прошла, а САФН выпрыгнул после ее окончания, ничем не подтверждая факта своего существования до появления. А СВТ трофейных было много. Поэтому Попенкер может утверждать что угодно, но я остаюсь при этом мнении — содрали.

Ильяс подмигивает мне. Да я сам вижу, что майор не прост. И заметно, что ходить ему больно.

Время ползет.

Мужики зацепились языками, и как обычно бывает среди мужиков, оставшихся без присмотра начальства или женщин, что впрочем, идентично, медленно скатываются в чисто мальчишеские споры. Сейчас бурно обсуждается — сколько техники угробили салобоны в армии. Мне не до этого — клиент плох, но вот признаков инфицирования — не вижу. Боюсь сглазить — но очень похоже — удалось. Ампутация спасает от гибели.

Краем уха слушаю, как Саша рассказывает о своем друге, проходившем службу в эстонской армии. Откуда-то для обучения салобонов с консервации НАТО поставили какие-то бельгийские грузовички 1951 года выпуска — с кривыми стартерами и тремя скоростями, включая заднюю, и как бравые эстонские парни в сжатые сроки превратили бельгийскую технику в хлам.

Тут оказывается, что у каждого есть, что сказать на эту тему и выходит в итоге — никакой противник не угробит столько техники, сколько ее смогут наломать салобоны, сынки, нучки, тупые уроды и малограмотные неуки. И это — интернационально.

Масла в огонь подливает братец — только сейчас замечаю, что его не было с нами, пришел озябший и загруженный с улицы.

Сначала он привлекает всеобщее внимание тем, что неторопливо достает офигенно элегантную трубку, кисет с табаком, размеренно и обстоятельно набивает табак, поджигает его и, пыхнув ароматным дымом, с достоинством говорит:

— Некоторую технику и ломать не надо. Она изначально плохая.

Проводив глазами клуб дыма вижу, что на эту провокацию купились.

— И какая ж техника в армии плоха? — спрашивает Вовка.

— Ее ж проверяют долго — поддерживает его и Саша.

Я отлично вижу, что братец «валяет Ваньку» — именно когда он начинает разыгрывать окружающих, его манеры приобретают верблюжье высокомерие, а речь — некоторую вальяжную замедленность с толикой так бесящего людей менторства.

— Например, никудышними были плавающие танки Т-37 и Т-38.

Братец опять величаво пускает клуб дыма.

С трудом удерживаюсь, чтоб не съехидничать на тему того, что хреновый из него Гендальф — дымит, дымит, а колечки так и не получаются.

Майор поднимает брошенную перчатку.

— Так и чем же эти танки были изначально плохи?

— А всем. Никудышное бронирование, никакое вооружение, жидкая грузоподъемность, убогая проходимость и далее по списку, кончая дальностью хода и надежностью механики. Даже внешний вид ублюдский, жаль не могу сейчас сводить показать.

— О! А вы их где живьем видали?

— Музей прорыва блокады Ленинграда в Кировске — там танки стоят, что из Невы достали. Ну и Т-38 тоже. Убогость на гусеницах!

(Ну сел братец на конька! Не пойму с чего — а нравятся ему нелепые мелкие бронированные тварюшки. Даже когда клеил модельки — выбирал почему-то не «Тигры», а самые что ни на есть легкие танкетки вроде Т-1. С обсуждаемыми же машинками связан один сильный провал, в котором и братец поучаствовал — нашли в лес пару битых Т-38. Самое грустное, что из двух можно было с некоторой напрягой собрать один — на ходу. Но пока пудрились-румянились, сваты уехали к другой — местные сдали технику на металлолом и радостно пропили деньгу. Второй такой провал по нелепости был у моего одногруппника — нашли амерский танк, лендлизовский. Пока собирали деньги и готовили вывоз, местные ухари собрали тола и долбанули под брюшком машинки — чтоб по кускам из чащобы таскать. Ну и перестарались, мудозвоны. Когда наконец оснащенная экспедиция прибыла на место — увидели здоровенную воронку в мерзлом грунте, выбритую вокруг растительность и мелкие фрагменты заморского железа раскиданные мало не на полкилометра… Хоть в авоську собирай…)

— Да? Живой Т-38 и в свободном допуске?

— Ага. Потому смело говорю, что сам руками трогал. Говномашина, а кто принял на вооружение и наплющил несколько тысяч такой фигни — идиоты. Летний пробег 1937 года при температуре окружающего воздуха от 27 градусов по Цельсию — половина машин вышла из строя от перегрева мотора и потребовала его замены. Удельная мощность не для эксплуатации Т-38 вне дорог — недостаточная проходимость по пересечённой местности, а гусеницы часто спадали на поворотах. Подвеска — неудовлетворительная, а значит, невозможно эксплуатировать Т-38 на грунтах со слабой несущей способностью. Для успешного выхода Т-38 на сушу требовался очень отлогий галечный пляж с твёрдым основанием — а на песчаном или глинистом берегу танк застревал. Итогом стало объявление Т-38 небоеспособным и ограничение его приёмки уже осенью 1937 года. Тем не менее, танк оставался на вооружении. И зачем?

— И в боевых операциях они тоже были убогие — подхватывает Саша.

— Точно! Впервые Т-38 применены в ходе польской кампании 1939 года. Сопротивление поляков было убогим, и потерь танки не имели. Когда плавающие танки применялись в Зимней войне, сначала, до замерзания водоёмов, были успешные случаи использования плавающих танков для форсирования водных преград. С одной стороны, отмечалась слабая проходимость танка, особенно по глубокому снегу, маломощность и слабое вооружение машины, тонкая броня, делавшая танки беззащитными от огня не только артиллерии, но и противотанковых ружей, но там, где у финнов не было ПТО и местность позволяла, лёгкие танки действовали достаточно эффективно, «цементируя» боевые порядки пехотных подразделений. Основными потери дали подрывы на минах — танк не держал взрывы даже противопехотных мин.

— То есть танк так плох, что лучше на бревне через речку, чем на этой железяке?

— Ага. В ряде случаев так. — И братец задумчиво выпускает, наконец, клуб дыма, отдаленно напоминающий колечко.

— Да ну… Хоть и несерьезная машина, но все же самоездящая и пулемет лучше, чем ничего — вступается Вовка, который и вообще-то не прочь пообсуждать всякое железо, но и не любит, когда всякие там гуманитарии лезут в область механических устройств, где этим гуманитариям вообще нечего делать.

— Ты бы сейчас такую железяку стал бы водить?

— А чего и нет? Не графья, не в театре. Если выбирать между ногами и колесами — лучше плохо ехать, чем хорошо топать.

Майор, чуть подумав, выдает:

— Машина принята на вооружение, поставлена в армию в очень значительных количествах. Эффект от ее боевого применения неудовлетворительный, это да. Так ведь это другое дело. Совсем другое дело. Предлагаю не вешать лапшу на уши отнюдь не мне, а себе. Не бросаться словами «небоеспособный», а думать. Я вот не оперирую практически чужими оценками. У меня своих полно. А у кого своих нет, тому вовсе не надо широко банчить чужими, а вообще воздерживаться. Быть осторожным, идти как по болоту. И больше уделять внимания общим вопросам. Там труднее запутаться без специальных знаний и личного опыта. И, конечно, не тупить до такой степени, что танк плохой, я лучше на бревне с пулеметом поплыву.

— Э, минуточку! И в чем же польза от этих железячек? Вы же признали — применение в боевых условиях — неудовлетворительное. — Во, уже и водолазы в разговор вступили. Чувствую, что сейчас братец поставит дымовую завесу и спокойно станет со стороны смотреть, как народ сцепится в клубок. Видал я уже такое, умеет. Отработал.

— Польза в том, что был получен уникальный опыт.

— Уникальный в том, что сделали кучу никчемного говна? (во, младший из саперов влился.)

— Представьте себе такой гипотетический справочник с миллионом вопросов-ответов по теме, что на войне экономить, а что не жалеть, когда плохое лучше хорошего, и так далее. И все научно обосновано и проверено обширной практикой. Такая книжка и есть секрет непобедимости.

Особенно ценны наименее очевидные решения. Когда кажется, что несомненно надо вот так, а на самом деле надо наоборот. Этот опыт — главное богатство и сила нашей военной машины. Можно вконец развратить армию, попилить танки-ракеты, но потом все опять возродится лучше прежнего. Искоренить этот опыт или пересадить его на чуждую почву чрезвычайно сложно. Китайцы добросовестно пытаются нам подражать, но получается у них пока не очень. Но идея правильная.

— И при чем тут Т-38? Да и если шире глянуть — те же легкие танки в ту войну практически все — говно-говном! Не зря же от них отказались! А ты тут про справочник!

Все ж знают, что Т-34 лучше их всех был.

— Т-34, конечно, лучше справится, да не напасешься их. Легкие танки тут как бы эрзац, но во многих случаях задача как раз по ним. И они давали массу подвижных средств, от которых немцам приходилось отбиваться. И вот посмотри на причудливые зигзаги истории. Она в итоге приехала к БМП.

Тогдашний легкий танк можно рассматривать как неполноценный заменитель БМП, который не умеет возить внутри десант и не умеет плавать. Но на него можно кое-что навьючить, чтоб бойцам меньше на горбу переть, он может быстро менять позиции. И еще неизвестно, что хуже — что десант внутри не возит, или что не плавает. Форсирование водных преград — одно из самых кровавых занятий. А русские плацдармы — один из главных кошмаров немцев. Их командование требовало от своих подразделений идти даже в самоубийственные контратаки ничтожными наличными силами, чтобы эти плацдармы ликвидировать как можно быстрее, или хотя бы не дать их спокойно расширять и укреплять. Потому что через несколько часов, а не дай бог через сутки, это будет уже глобальный гимор. Даже если оставить пока в стороне плавающую технику, то видно, что в этом деле очень важно железо, которое занимает позиции не там, где удобно ездить, а там, где нужно.

Вот маталыгу изначально придумали, чтоб она могла батареи затаскивать в любую срань, лишь бы позиции для стрельбы получше оказались. Это все очень важные вещи. Вот мне дискуссия про Т-38 напомнила такую же про БМП. Это было в 60-х годах где-то. На западе военная мысль била фонтаном, а у нас это просто сделали. Тогда они стали выискивать недостатки у нашей, но своей так и не имели. И долго еще не имели. Потом сделали своих уродцев, которые не плавают. Хотя сами изначально считали, что плавать должна. А у нас сделали концепцию, а под нее машины. И массовую систему подготовки людей. И вооружением занимались очень серьезно. А ноги-то растут из взаимодействия пехоты с теми ублюдочными танками. Опыт собирался и обобщался. Просто не публиковался.

— Вот-вот. Не опубликовывался! Потому как отрицательный!

— Сравниваем нашу технику и зарубежную. Без Т-38 не было бы и современной. А на Западе так и не научились такое делать. И опыт по эксплуатации этих малявок — он действительно бесценный. Другое дело учить надо было серьезнее, а это тогда никак не получалось.

— То есть гнешь к тому, о чем раньше говорили, как тут расселись? Что неопытный салага любую технику опояшет ломом?

— Я о том и говорил. Низкая надежность тогдашних машин (всех, а не только этих) отпугивала малограмотных людей. Водителей с хорошими навыками было мало. Это сейчас почти все на чем-то ездят смолоду. Тем людям, которые хаяли поплавки, если выдать тигры, они бы их точно так же грязью поливали и бросали при отступлении. Ибо ломались на каждом шагу. Сам я имею богатейший опыт езды на неисправных машинах.

— Это сколько же?

— Специально не считал, но если вместе с колесными, то не один раз вокруг Земли объехал. Гусеницы слетают у раздолбаев, которые не хотят или не умеют пощадить слабоватую гусеницу. Абрамс, например, нельзя водить как нормальный танк, он быстро разуется. То же и про перегрев двигателей. То же и про поломки трансмиссии КВ. Совершенствование техники идет по пути устранения этих слабых мест. В данный момент мы в этом сильно преуспели в отличие от американцев. Но тогда все только начиналось. Большинство критических замечаний к тем машинам являются или формально-бюрократическими или откровенно идиотскими.

— Это какие к примеру, а?

— К примеру? Как — то невозможность переправлять на них дополнительных бойцов с вооружением. Это очень маленькая машина с минимальным запасом плавучести и устойчивости. Два здоровых лба перевернут ее легче, чем казанку. А вот самоопрокидывание при резких маневрах — это из грязного пальца высосано. Нормальные водилы фактически в шторм на ней переплывали большие расстояния. А требовать, чтоб любой неумеха мог водить гусеничную технику, плавать на ней и выходить из воды — это абсурд. Этому надо учить. Очень серьезно учить! А тогда еще нормальной школы не было. Тогда и другой техникой люди в массе плохо умели пользоваться. Все еще было впереди. Кстати, ссылочек на позитивные отзывы с подробностями нет и не будет. Они хранятся под замком. Можно об этом догадаться и самостоятельно вообще-то. Сейчас на дворе ХХI век. Большинство государств на планете не имеют ни такой техники, ни тем более опыта массовой эксплуатации.

— Да сейчас уже все рассекречено! Нет таких данных! — горяч конопатый водолаз.

Не могу удержаться и влезаю:

— Знакомые архивисты рассказали — в Англии в очередной раз засекречены все данные по хозяйственной деятельности армии.

— Так это нормально!

— Ну, если не считать, что это данные по армии в Крымской войне. 1854–1855 года, соответственно.

— Серьезно?

— Отвечаю!

— Да что там секретить-то?

— Ну а что секретного в миссии Гесса?

— Гесс был сумасшедший!

— Ага. Совершенно. Потому все засекретили — и хрен рассекретят. Это ж токо у нас злые архивисты с собаками, за рубежом-то все нараспашку…

Ну. Все! Спор покатился, как лавина с горы. Ладно, мне-то за клиентом следить.

Спрашиваю у Надежды, которая все время смотрит за дыханием и пульсом — и заодно поглядывает на экран мониторчика, что, по ее мнению, происходит с организмом. Наплевать вообще-то нашей медсестричке на глупые мужские темы. Но вижу, что и Николаич и старший из саперов в дрязгах не участвуют, пеной не кипят и слюнями не брызгают — сидят вроде расслабленно, но вот спинным мозгом понимаю, что они контролируют нашего морфа и готовы начать стрельбу моментально. И Андрей — тоже готов. А вот Ильяс и Серега — уже в гуще словесной сечи.

— По-моему, нормальный травматический шок.

— Признаки заражения не наблюдаете?

— Нет, точно нету.

— Уверены?

— А вы?

— Боюсь поверить — но тоже не вижу. Вроде бы удалось.

— Братца своего позовите, а? Для полного конвульсиума.

Подзываю братца.

Вылив еще масла в огонек, он подходит к нам.

— Откуда у тебя трубка-то?

— Подарили хорошие люди. И мешок отличного табака.

— Как говорила наша бабушка: «Надолго псу красное яйцо!» — ты ж ее сломаешь, у тебя же трубки живут месяц. (Свойство братца в том, что любая техника, да и вообще вещи в его руках гибнут быстро и бесславно, причем он сам вроде и не прикладывает к этому особых усилий, само ломается. Вот трубки он несколько раз себе заводил, ан и они долго не служили, хотя вроде б и не техника.)

— Ага. Мне подарили два десятка. Когда кончатся — обещали еще подбросить.

— Понимают толк. Ну а за что?

— За безукоризненную помощь следствию.

— Ясно. С чего ты про танки-то завел волынку?

— Вижу — людям скучно, грустно и даже — не побоюсь этого слова — тошно. Надо было поднять настроение хорошей сварой. И о чем прикажешь спорить? При наличии всего этого паскудства вокруг — о сиськах и девках говорить кощунственно, про зомби — твой этот рекрут смущает, про футбол — так это для мазохистов-извращенцев… Остаются танки. Любят мужики обсуждать большие и тяжелые игрушки. Но в тех же джипах понимают немногие, а в танках — ну просто все… Вона как разогрелись-то!

— Что скажешь насчет клиента?

— Еще минут 15 для гарантии подождать надо — охлаждает своим здравым смыслом нашу радость братец.

— Но по времени-то уже должен был бы обратиться?

— В большинстве случаев — да. Достаточно было бы. Но нам нужно что? Нам нужна гарантия. Принятые в медицине 95 % уверенности. А вы как малые дети обрадовались. Кстати — нашили вы тут омерзительно, вполне по результату можно присвоить медаль «рукожопые херурги 2 степени». Почему второй степени — разъяснить?

— Это не мы шили, мужики помогали — ляпаю я и, уже не договорив, понимаю как по-детски это звучит и вообще некрасиво — перед младшим братцем оправдываться.

Точно, вон и Надежда ухмыляется краешком рта — видимо думает, что я не увижу.

— Глупая отмазка. Сам ты не лучше шьешь — усмехается и братец.

— Это мерзкая злонамеренная лжа!

— Нет. Это профессиональная критика! Ты плохо шьешь, но много ешь.

— Критика несколько отличается от злонамеренной лжи в пользу третьих лиц.

Ну, типо заявить, что я многовато ем — это будет критика. А вопить о том, что я пожираю младенцев и любимое мое блюдо — сало, натопленное с девственниц — это уже будет лжой.

И твое заявление о мерзком шитье — именно лжа…

Надежда делает страшные глаза и указывает взглядом двум развеселившимся брательникам на Мутабора. Осекаемся, хотя морф явно не видит и не слышит окружающего — нависнув над лицом прооперированного смотрит и смотрит, неподвижно, неотрывно, жутко.

— Какие поручения дала Валентина? — как бы невзначай даю понять братцу, что понимаю цель его миссии.

— Никаких. А что — должна была?

Я теряюсь.

— Ну, я думал, что это она тебя послала.

— С какой стати? Сгребли всех, кто под руку попался, для участия в спасательной операции, как стало известно, что тут много живых будет. Я только рад был сменить обстановку, меня уже задолбало на Малой Пискаревке работать — вот и воспользовался оказией. Теперь есть причина — почему не напечатал 68 актов о вскрытии, так сказать форсмажор. А тут посмотрел что к чему — лучше уж с вашей командой, там и без нас разберутся.

— Малая Пискаревка — это что такое?

— Братские могилы рядом со старым кладбищем на Котлине. Уже 17 с лишним тысяч человек захоронили и конца не видно. А я там как раз в новодельном морге и работаю. Те еще условия. Комп дали какой-то ублюдочный — глючит сурово — как тогда, когда я в бюро вирусов приволок кучу…

Это я помню — мужик свел счеты с жизнью и прыгнул с балкона. Ухитрился в полете побиться о всякие детали и гвоздануться о козырек подъезда, отчего его — мужика разумеется — порвало практически попалам. Часть полета бесстрастно зафиксировала камера наблюдения, и братец сгоряча попросил местную охрану скинуть ему на флешку этот эпизод записи — проще было разобраться, какие повреждения самоубийца получил в разных фазах полета.

Ну а вместе с записью на флешке оказалось куча вирусов.

Хорошо еще, что в тот момент не было вала писанины и хоть и с великим трудом и потением братцу удалось компы пролечить…

— А вон оно что! — братца явно осенило — То-то ты глаза вылупил, когда я сказал, что речь идет о продлении функционирования безнадежных больных! Ты подумал, что меня порученцем прислали! Ты что, сам об этом не подумал? Это же на поверхности лежит! Любому студенту сразу бы в голову пришло, какие тут перспективы открываются.

— Ну, я то не студент!

— Да. Я все время забываю делать соответствующую твоим умственным способностям скидку. Мне как сказали о… о твоем новом знакомстве — я об этом сразу подумал.

— Ну и удрал с трудового поста…

— Кто б говорил. Я последние дни работал как бирманский слон. Здесь — этим спасенным не лечение нужно, а уход. Самое то для меня — водичкой поить, с ложечки кормить, штанишки поменять и одеяльцем накрыть…

— Черствая скотина.

— А какой есть. Ты бы лучше написал ход проведения операции — и результат с выводами — вот эту бумажку очень неплохо прямо Змиеву на стол. К рапорту от вашего старшего группы в приложение.

— Ты еще и бюрократ.

— Самый часто используемый инструмент врача — шариковая ручка. Если приказом провести информацию — глядишь пяток хороших ребят живы останутся. Так что стоит подсуетиться.

Вообще-то смысл в его предложении определенно есть.

Николаич подходит к нам. Сапер — следом. Спрашивают о результатах.

Ну. Результаты налицо. Заражения удалось избежать. Клиент жив, и если бы он был одним из нас — выжил бы с большой долей вероятия. Сейчас его выживание — нам не нужно. Совсем наоборот.

— Не чувствуете себя неловко после такой экзекуции? — уточняет Николаич.

— И пришли к Конфуцию его ученики и спросили: «Учитель! Чем нужно платить за зло? Может быть, за зло следует платить добром, как подобает всякому хорошему человеку?»

И ответил им Конфуций: «Нет, ни в коем случае! Нельзя платить за зло добром! Ибо если вы заплатите за зло добром — то чем же тогда вы расплатитесь за добро?» — философским голосом отвечает ему братец.

Я вообще-то чувствую себя паскудно. И, пожалуй, не столько потому, что мы тут вивисектора раскромсали — на это вообще-то плевать, подобное лечится подобным, это еще Авиценна говорил, а он был дядька мудрый. Ловлю себя на том, что царапка в душе оттого, что сейчас из цеха выпустили толпу народа и вообще-то самое то двум врачам и медсестре — двигать туда. Там бы мы точно пригодились. Нет, конечно то, что мы тут делаем — вещь эксквизитно нужная. Но…

Спор за нашими спинами разгорелся почти до ругани. Знакомое дело! Отчетливо слышу, как майор выдает оппонентам:

— Меневренная война — это такая хрень, когда подвижные соединения находят дырку и устремляются в нее в обход любых серьезных очагов обороны. Таких, где есть противотанковые средства, гарантированно поражающее наши танки. Мы, таким образом, пытаемся разгромить коммуникации, тылы, и в итоге лишить вражеские боевые части боеспособности. Поскольку мы движемся быстро, а в самом зародыше нас тормознуть не смогли, теперь нужно противопоставить нам такие же подвижные части. Никто больше не успеет нас перехватить.

Причем, для успешного пресечения нашей деятельности нужно таких частей вдвое против нашего. А они дефицит. Поэтому тот, кого хреначат безостановочно таким способом, практически обречен. Это цейтнот, тришкин кафтан и прочие прелести, которые ведут только к одному — гибели. Вот, собственно, из какого положения мы вывернулись. А больше никто не вывернулся в этом мире.

Эко танкист завернул. В двух словах — а внятно выразил то, о чем копья ломают уже не один десяток лет куча народу. Надо запомнить, вверну как-нибудь в нужный момент. Но сейчас лезть в спор — совсем не с руки.

— Что собираетесь делать дальше? — спрашивает Николаич.

— Ну, надо в исполнение обещанного вшивать руки в жопу. Так как никто раньше такую операцию не проводил, план операции туманен, придется импровизировать. Но вроде как у нас времени на это нет?

— Времени нет, это верно. Нам подтвердили задание на охрану базы МЧС — так что трогаемся.

— А танкист?

— Получается так, что с его командованием не связывались. Самый старший из его группы здесь — тот самый лейтенант. Майору значит, его слушать не должно, хотя вообще-то он прикомандированный. Так что в Кронштадте решили, что — на усмотрение майора. Как говорилось выше — танк и в МЧС пока постоит, а в больницу вы танкиста уже пообещали сосватать.

— Ясно.

— А раз ясно — объясняйте коллеге, что надо ехать.

Мда… Коллега мой словно окаменел, как горгулья на крыше стоит.

Несколько раз окликаю его, пока наконец он отрывается и смотрит уже на меня.

Смотрит невидящим взглядом.

Всегда думал, что это такое выражение, которое можно понимать в переносном смысле. На самом деле — непереносимое это выражение… У него и так-то мертвые зенки, а тут еще и это…

— Как, руки этому шьем? — спрашивает седоватый сапер-южанин.

— Николаич — как со временем?

— Нету у нас времени. Надо выдвигаться. Давайте с коллегой договаривайтесь. Потом руки присобачим, если это так надо.

Мутабора как заклинило. Он явно не то, что не понимает, что я ему говорю — но даже и не слышит.

За стенкой — сигналит машина.

— Получается так, что идем. Этого — на носилки, Мутабора под руки — все пошли. Пошли, живее…

К моему удивлению с нами остаются и трое саперов и водолазы. Когда спрашиваю об этом Андрея, тот совершенно спокойно удивляется:

— Так саперы нам как разведгруппе положены, а водолазы еще имеют задачу, к которой и нас потом пристегнут — есть склад их амуниции по дороге — надо будет загрузится. Да и заработали уже наши саперы сегодня уже рублей пятьсот — теперь те, что в группе усиления, продолжат. У них даже и собака есть.

— Какие пятьсот рублей?

— По установленным расценкам за разминирование взрывоопасного предмета 1-й степени сложности платят 15 рублей 54 копейки, 2-й степени — 10 рублей 34 копейки. Вот и считай.

— Это шутка?

— С чего это? Я даже знаком с одним человеком — тот на таких расценках в Чечне заработал 200 тыров рублей. Жигули купил потом.

— А собака что — такая ценность и сверхдевайс?

Андрей удивляется еще пуще.

— В Чечне снайпер-дух получал за убитого офицера — 2 тыра зеленых, а за саперную собаку — 6 тыров. Вот и считай. У кронштадтских собачка — как раз так тыщ на 5… Не совсем обучена и опыта маловато, но — уже помощница.

— А в Петергоф полезем?

— В Петергоф пока нет. В Рамбов — да, полезем. Но сначала с МЧС разбираться надо — пока их не прикроем — с Красной Горки никуда. Разве только недалеко. (тут Андрей хитро подмигивает.)

Мы выкатываемся маленькой совсем колонной — и очень разношерстной — впереди БТР, за ним окаянный джипик, КАМАЗ с кунгом и замыкающим рычит танк. Вовка прет по каким-то дорогам, о существовании которых я и не знал.

Очень скоро обнаруживается, что и Вовка — тоже. Колонна заехала в какие-то кусты, в два человеческих роста, дорога и кончилась. Вылезаем, чтоб убедиться, что это обычная «левая свалка». Тупичок завален всяким строительным мусором в пластиковых мешках. Обсуждение вариантов затягивается, Вовка настаивает на том, что он тут проедет, Николаич уже сомневается в этом, а подошедший Семен Семеныч с ходу выдает одну из своих баечек:

— Меня в свое время удивил эпизодик — в Артмузее есть традиция — наши пушки стоят с гордо задранными вверх стволами, этак задрав нос. А вражеские трофеи — хоботы печально склонили вниз.

А тут надо было поставить на экспозицию немецкий шестиствольный миномет — а у него, заразы, стволы в принципе не опускаются. Ну, нельзя ему иначе никак. И так корячились и этак — все равно вверх смотрят.

Позвали мужика, который с этим девайсом дела имел во время войны и даже стрелял. Пришел, спрашивает у хранителя фондов — целостность миномета важна — он подлежит консервации? (это в случае войны часть музейного добра идет в армию к слову.) Хранитель отвечает — нет, куда ему.

Тогда мужичок берет фомку, лезет под агрегат, пыхтит. Откуда-то снизу отваливается со звоном кусок металла и миномет печально свешивает стволы. Так и сейчас стоит, к слову…

— Это вы к чему? — недоумевает Николаич.

— К тому, что дело надо поручать тому, кто в нем разбирается.

Вовка открывает рот, но Семен Семеныч его опережает:

— Я — местный, да еще и охотник. Если помните. Есть ли возражение?

— КАМАЗ не бронирован.

— А у кабанов ружей нет. И больше мы вряд ли кого встретим.

— Ну а если кто из благоизбранных уцелел?

— Им в тех местах делать нечего. Да и вряд ли прыгнут — колонна все ж не простая, танк за километр слыхать.

— Получается так — что на ваш страх и на наш риск.

— Годидзе! Не глянете — что там в кузове с вашими протеже?

В кузове, наполовину забитом матрасами — все по-старому. Хозяин еще жив, Мутабор рядом, как кошак у мышиной норки. На открывшуюся дверь не среагировал никак. Мы дверь и прикрыли обратно…

Внутри БТР в общем тепло. Сидим кучей, тянет подремать, но чертов Вовик заранее предупредил — будет болтанка. Так что — задремлешь — долбанешься башкой. Курсантеры наконец-то завели разговор про баб. Это как-то встряхивает присутствующих и дремота на время отходит.

Таких разговоров я уже наслушался, служивые такие темы любят и что странно — чем неопытнее — тем гуще рассказы. Самые сперматозавры — обычно как раз девственники — их послушать — так и яйца у них трехлитровые и сперма ручьями и девки кучами.

Настраиваюсь на типовое ведение разговора, и тут тот самый Ленька — дружок нашего Рукокрыла-Званцева неожиданно признается — очень жалеет, что в свое время не успел пройти курсы для пикаперов. Ну, сложно ему знакомиться.

— Да все это херня, как говорит Мутабор! Ничему толковому там не учат — заявляет в ответ Сергей, но как-то слишком уж уверенно.

— А как же пикаперы? Из закомплексованных сосунков отлично готовят в сжатые сроки таких баболюбов! Любую снять могут за пять минут.

— Да ну?

— Это — да, полезные курсы. Мне рассказывали.

— Точно! У меня приятель прошел обучение — по паре телок в неделю снимал! Весь страх как рукой сняло. — поддерживает дружка лопоухий Званцев-младший.

— Ага. А до того? — дергает меня нелегкая за язык.

— А до того вообще с девчонкой заговорить не мог!

— Ну-ну. То есть был мальчонка, стесняющийся и боящийся женщин. Так?

— Точно!

— Значит, была у человека боязнь женщин. Считал он их за что-то необъяснимое. Не поддающееся пониманию и жутковатое в своей таинственности. А тут ему объяснили на пальцах, что все девки — бляди и вообще представляют собой три дырки на ножках. Ничего таинственного, ничего мистического, ничего загадочного, ничего, достойного уважения. Три дырки, легкодоступных к тому же. Брякнулась женщина с пьедестала. Так?

— Не так. Он их бояться перестал!

— Он — пикапер — продолжает их бояться. Потому и снимает по десятку за неделю, раньше это называлось комплексом Дон-Жуана, то есть паническая боязнь ответственности и неумение строить нормальные отношения с противоположным полом.

А доказать себе, что он крут — охота. Вот и получается — замена количеством качества. Только это фигня.

— Херня! — подсказывает заинтересованно слушающий Серега.

— Ну, можно и так. Я уж не говорю о том, что частая смена половых партнеров чревата боком — как нам говорили на занятиях по кож-венболезням — в среднем каждый тринадцатый партнер — дает новое вензаболевание. А когда нас учили — еще не было такого разгуляева. Вот и прикинь — девок пикапер по определению уважать не может — потому как они либо тупые давалки — если дают, либо заносчивые стервы — если не дают. И пикапер стопудово уверен — если ему не дали — то это не потому, что девчонка себя уважает и не собирается давать первому встречному, а потому, что она просто сучка заносчивая.

— Да ну прямо!

— А простой вопрос — жениться пикапер будет? Уважать свою жену будет? Он же знает, что все девки — бляди. А как насчет детей? Какой из пикапера папаша выйдет? Да никакой — как стерилизованный самец мухи цеце — жужжит, летает — а потомства нету.

— То есть считаешь, что никакой пользы от такой тренировки?

— По пикаперству? Почему ж никакой. Люди хорошие деньги на дураках делают.

— Я не про тренеров.

— А не про тренеров — вот ты заплатишь денег, чтоб тебе черт знает кто стал что-то в задницу запихивать, причем неясно — то ли палец, то ли совсем даже не палец?

— Охренел? С какой стати? Ты чо?

— Я ниче — через плечо — вокруг ноги — еще винтом — и в сапоги — а если серьезно — то вот такое предложение насчет пальца в жопе — возмущает — а вот в мозги позволяют себе лезть люди кому попало и чем попало. Совсем не пальцем — такой мозготрах делают — китайское промывание мозгов — отдыхает полностью.

— Э, погоди, погоди. Вот насчет девок — сейчас же контрацепция вполне себе — и если с резинкой — то безопасно ведь. Вы же лекаря сами так говорите!

— Говорят, что на 95 % безопасно. А чехи — так и на 70 %. Правда, тут наши считают возможность заражения — а чехи — беременность. Вирус герпеса, гепатита может проникнуть, например. А еще презерватив может свалиться, порваться…

— И гнутся и рвутся! — влезает несерьезный Филя.

— Да бросьте вы. Вот ведь действительно — для пикаперов все девушки доступны — и что ж получается? Порядочных и нету? — Сергей не на шутку встревожился, а мне только сейчас становится понятно, что нашему Ромео такой разговор ножиком режет.

— Почему нет? Полно. Пикапер не может снять любую. Это недостижимо. Он может просто заговорить с любой, а вот даст она или нет — вопрос открытый. Поговорил с тремя — одна дала. С одной понятно — а две другие кто?

— А у них одновременно ангина и менструация! — продолжает резвиться Филя.

— Сережа, дружище — если ты находишься в публичном доме — там все барышни доступны?

— Да, наверное. Но им же деньги платят?

— Не о деньгах вопрос — доступны?

— Ясен день. Это ж бордель.

— Ну, так и пикапер ищет — где попроще. Так что успокойся. Твоя Светка вне подозрений, да и не станет она такого как ты на непойми что менять.

— Говори, говори… — озабоченно отвечает наш пулеметчик.

— Вообще лучший оргазм у женщины вызывает норковая шуба — уверенно заявляет Филя.

— Ну, тут природа такую вилку устроила, что может ты и прав, водоплавающий.

— А то ж — самодовольно восклицает мой приятель.

— Что за вилка-то? — это его конопатый сослуживец.

— А возрастная. Парень чем моложе — тем охочее. А у женщин — после 35 охота просыпается. Нет, они, конечно, могут и в молодости завестись как следует. Но пока молодайку заведешь — семь потов сойдет. А вот когда уже начинаешь стариковать — у них наоборот просыпается. Доктор — а почему кстати так?

— А пес его знает. Я так думаю — природа схитрила. Чтоб детенышей растить не мешало. Ну мужички со своей гиперсексуальностью стараются по молодости оплодотворить поболе кого. А у женщин другая задача — дитя выносить и родить, тут секс ей не помощник. А вот вырастила детенышей — уже и оттянуться может по полной.

Некоторое время все молчат, переваривая, после чего Рукокрыл неожиданно спрашивает:

— Вот зомби — тупые и враждебные. Морфы — умные и враждебные. А если их учить, лечить и кормить молочной кашкой, то может быть нервная система со временем восстановится и они станут полезными членами общества?

— Ну, вообще-то может и возможно. Но, к сожалению, как говорили классики марксизма-ленинизма — «Битье определяет сознание!» Например, европейцы, которые все время к нам лезли (Отечественная 1812, Крымская, Первая мировая, Гражданская с интервенцией, Вторая мировая) приходили в чувство только после неоднократных увещеваний сапогом в рыло и дубиной по хребту. Да и американцы тоже.

— Американцы с нами не воевали.

— Ну, не знаю. Медали их видел — «За Сибирь» и «За Россию». Ленточки у них еще такие гомосечистые — радужные.

— Когда они это успели?

— Во время интервенции. В Гражданскую.

Незатейливый треп продолжается, прыгая с темы на тему. Нас довольно сильно мотает из стороны в сторону, ну да это пустяки. В железяке уютно, вроде бы мы дома…

Cовсем бы можно бы обмякнуть, да только мысли в голове столбом встали — у танкиста резко ухудшается состояние — когда в последний раз видел — он уже хромал вовсю, а мужик не показушник. Николаич совсем скис, на одной силе воли держится. И еще в кунге — морф и — потенциально еще морф. Мальчик… и еще мальчик. Надо решать, что с ними делать со всеми. А в голове какая-то каша…

Парни опять съехали на обсуждение девок. Расслабились.

Ну, это как раз хорошо.

Начинаю клевать носом…

Будят достаточно немилосердно. Приехали, оказывается. Уже на базе у МЧС — и я последний в салоне засиделся. Вот ведь чертовщина — и не заметил. Да иное путешествие на электричке куда как приключенистее, а тут мы колонной проехали как у бабки по огороду. В который раз убеждаюсь — что работа действительно Мастера — не заметна. Получается так естественно, что любой стоящий рядом поневоле думает — Э, я б так тоже смог, ничего особенного…

Не понимаю, как нас так ухитрился Семен Семеныч провести, тут все-таки места населенные худо-бедно. Интересно — кабаны-то хоть попались? Тут их много было.

Половину нашей компании ведут ужинать. Другая половина остается на охране. Народу-что-то многовато на базе, женщин много, детей полно. Что-ли у наших знакомых мчсников такие семьи? Да не похоже вроде… И еще — у многих на спине СКСы висят. Интересно, откуда?

До стола добраться не получается — сначала приходится визитировать несколько человек больных. Идем вместе с братцем и Надеждой, как выражается братец — чтоб конвульсиум был полный. Серьезных больных оказывается трое.

Два артрита у взрослых и воспаление легких у десятилетнего мальчишки. Добросовестно слушаю, но после сегодняшнего от контузии еще не отошел. Какие там хрипы услышать — шум в ушах такой, что я шепот не слышу и сам ору громче, чем надо. Но вроде и без хрипов на пневмонию очень похоже.

В общем надо пятерых в больницу везти.

И, наконец — можно идти за стол. Потому что жрать хочется — аж из глаз искры.

Останавливает Надежда. Напоминает — у нас морф. И руки пришивать к заднице лучше сейчас — пока клиент жив. На обернувшемся это делать не стоит — обидно будет уколоться об иглу или поцарапаться скальпелем. А в нашем состоянии это — раз плюнуть, чуть-чуть ошибиться и уколоться… А после еды — и вовсе не пойдет.

Сильно тру ладонями лицо. Вроде немного становится легче.

Но самому начинать не резон — пока тут у нас Николаич главный.

Нахожу его довольно быстро, отзываю от группки местных, спрашиваю разрешения на окончания операции.

Ответить он не успевает.

Успвает только очень укоризненно глянуть.

Потому что все остальные уставились на меня круглыми глазами.

Какого черта?

Самое время сказать это самое «Упс!»

Или что положено говорить, когда понимаешь, что ляпнул очень неуместную вещь? Шепот-то мой после контузии ээээ…. Громковат оказался. Это я думаю, что тихонько спросил. Судя по опупевшим физиономиям вокруг — ошибаюсь я… Очень сильно ошибаюсь…

— Вы что, собираетесь живому человеку руки к заднице шить?

— Вы охренели? ВЫ СОВСЕМ ОХРЕНЕЛИ?

— У вас тут живой морф? МОРФ?

— Вы к нам сюда привезли мертвяков?

И все это спрашивают сразу, одним залпом. Кто-то побежал прочь, кто-то наоборот публику зовет. Начался кипешь…

Мде… Заварил я кашу…

Что особенно неприятно — я спросту спросил Николаича открытым текстом.

Ну, сдуру конечно, спросонья, да и уже как-то привык, что у нас в команде все в курсе, опасаются конечно, но тем не менее. А тут уже и оружие вон в руках наизготовку…

Знакомых своих не вижу.

Морды все чужие.

И женщин много. Это совсем плохо. Толпа баб — самая жестокая…

Настроены они куда как гадко. Дети раньше тут вертелись — а глядь — никого не осталось, всех видно в укрытие погнали. А мне уже стволом в пузо тычут. И палец у дуры на спуске двустволки. Вот молодец, ловко и быстро создал себе радостей жизни. Сейчас ее пхнут, она и бахнет мне в кишки дуплетом!

Орево достигает апогея.

Да есть тут у них начальство или что?

Меня уже за локти хватают. Николаича затерли.

А нет, еще и громче орать можно — похоже, наши подоспели…

Сейчас по мордасам — и понесется.

На мое громадное счастье прибыло видно начальство.

Кто-то громко — во всяком случае, куда громче баб — орет: «Тихо!»

Убедительно получается.

Хороший голос. Добротный, как у спасенной нами раньше молодухи.

Как Боинг на бреющем прошел!

Толпа аж головы в плечи вобрала.

Но недоброжелательность — еще куда как осталась.

Николаичу предлагают разъяснить людям — что да отчего.

Николаич разъясняет. Говорит он негромко, чем заставляет толпу притихнуть и говорит — это я должен признать — хорошо. Именно для женщин так и надо говорить. Просто Кот-баюн. Когда речь доходит до девочек в медпункте, вижу у бабенки с ружьем слезы на глазах. Тихонько пальцем отвожу стволы от живота. Уфф…

Дальше — хуже, потому как толпа рвется линчевать вивисектора. И оказывается, что кунга нет на том месте, где он стоял до моей оплошности. Охрана на воротах подтверждает — выехал, причем совсем недавно.

Вовка собирается дернуть следом, но толпа теток не дает ему двигаться. Максимум кого выпустят — это меня с парой сопровождающих. На джипе. И с обязательством максимум через час вернуться. Со мной выбираются Филя и братец.

За воротами ощущаю, что у меня вся спина мокрая — и задница тоже. «Со спины в жолоб стекло!» как говорили раньше в подобных случаях. Что-то сегодня я туплю серьезно — и все время. День что ли такой?

Филя, тем не менее, рулит уверенно — видно знает куда ехать.

На моем языке давно уже вертится вопрос:

— Филя, а что ты спрашивал у того мужика, которому в ухо прописал, кто он по национальности?

— А чего?

— Да просто интересно. Ты ведь не чихнешь спросту-то. А тут вопрос такой странный.

— И ничего странного. Русские — забывчивы и незлопамятны. Потому на его угрозы я плюю и сморкаюсь.

— То есть если б другой какой нации — так ты бы его за угол — и пришил?

— А то!

— Не, серьезно?

— Конечно. Был бы он поляк или литовец — я б к его словам отнесся серьезно. Или если б финн или венгр.

Мне остается только изумленно покрутить головой. Не, ну про финнов понятно — в Калевале там это четко прописано, про их злопамятность. А книжка — для воспитания, так что все ясно. На чем детей учат, на том они такими и вырастают. Но вот насчет поляков и литовцев… Надо будет с артмузейскими поговорить.

В свете фар вижу наш КАМАЗ. Стоит у какого-то ветхого барака. Филя мигает фарами. Грузовик отвечает. Вылезаем. Идем к нему.

— Я уж думал, что вас там на тряпочки порвут — как бабы-то подступились! Я сразу понял — мотать надо — говорит выпрыгнувший из кабины Семен Семеныч.

— Да медицина орать стала как с похмелья — вот тетки и ощетинились.

— А чего орать-то?

— Да рассказал бабам докторище — вон, дескать, все в команде алиментщики, а не платят!

— Филя, кончай трепаться. Лопухнулся я опять, Семен Семеныч — спросил про морфа Николаича, а того не учел, что сегодня меня приглушило, вот громко и вышло…

— И надо ли мне сказать, что простота — хуже воровства?

— Нет, Семен Семеныч, не надо. Мне сегодня видно весь день положено делать дурости и потом стыдиться.

— Ладно. За бритого двух небритых дают. Мне уже Саша все рассказал. Дальше что? МЧСники отказываются морфа перевозить. Так что ждем корыто из Кронштадта.

— А в Кронштадте что решили?

— Приказ доставить морфа и вивисектора живьем. Или мертвьем? Короче — неупокоенными на один из фортов. Капитан корыта будет в курсе.

— Ясно. А Валентина в курсе?

— Там повыше люди задействованы. К слову — от вас ждут устного и письменного доклада. С выводами и рекомендациями. Так что спать не получится. И мне вот не дали.

— Семен Семеныч! Ну не добивайте уж вы-то…

— Да ладно, чего уж… Сам грешен. Как говорили мне мужики у нас на автобазе — «Язык твой — враг мой!». Бывало… Петь-то оно безопаснее.

— Ваша правда.

— Дальше что делаем? Скоро уже кронштадцы прибудут.

— Заканчиваем эту проклятую операцию. И тут за Мутабором пригляд нужен.

— Опять орете, Доктор!

Тьфу ты, зараза. Сам-то я себя плохо слышу.

— Где работать будете? В кузове пачкать не стоит. Там уже беженцы напачкали. Я хоть полиэтилен настелил, но грязища.

— Говно — не сало, помыл — отстало.

— Кровища будет?

— Ну. Будет, жгут на задницу не наложишь.

— Так вот мне б этого не хотелось. А на почте не лучше?

— Это почта?

— Была. И вроде печка там есть. Сейчас доски с двери отдерем — выход можно охранять. Только вы уж побыстрее.

За спиной слышу треск. Пока мы тут говорили, а Филя нас охранял, братец уже входную дверь освободил. А вообще надо ухо востро держать. Места здесь безлюдные, но чем черт не шутит…

Мы укладываемся за полчаса. Хоть братец и попрекал меня жуткими швами — сам нашил не лучше. Да и то сказать — руки замерзли сильно. Ехидностей от братца наслушался на полгода вперед. И то сказать — остались без ужина, на холоду и в теплой компании. Морф, правда, молчит — прям воплощение Немезиды. Вивисектор на наши упражнения уже не реагирует, пульс нитевидный, дыхание агональное. Недолго ждать осталось.

Выходим с братцем на улицу. У входа бдят Филя и Семен Семеныч.

— Все?

— Всё. Давайте с нашими связывайтесь.

— Как Мутабор?

— Молчит. Сейчас пиковый момент — Хозяин вот-вот сдохнет — непонятно, как себя Мутабор поведет.

— А какие варианты?

— Любые. Отмена доминанты. От ступора до агрессивности.

— Опять вы громко слишком говорите!

Чертыхаюсь злобно.

Про себя думаю, что вообще-то впору пришить себе язык суровой ниткой. Для ограничения подвижности оного.

Впрочем, долго упиваться своим горем не получается — вызов и пожелание прибыть поскорее к пункту отправки. Оба шофера прекрасно поняли куда ехать. Остается забрать с собой Мутабора и прооперированного.

Неожиданно начинаются сложности.

Мутабор не дает забрать носилки. И сам не идет.

— Рррхохоффоррр хисфолнеенние. Хонесс…

— Исполнение договора — не конец. Отрицание. Наличие перспективы.

— Ы?

— Перспектива.

Морф хмыкает. Ясно, что он перспектив не видит. Честно говоря — я их тоже не очень себе представляю. Я ж не знаю, что у него там в искалеченном и умершем мозге сейчас просходит. Смешно ожидать от него самопожертвенного служения интересам Человечества. И люди-то в подавляющем большинстве этого не делают. А к подвижникам относятся как к идиотам. Тем более зомби, и уж тем более морфы в этом и вовсе не замечены. Но если я хочу убедить морфа в чем-то, сначала мне нужно убедить себя.

Посреди разговора Мутабор дергается, поворачиваясь к своему ненавистнику.

И я тоже вижу тот момент, когда у человека отлетает душа. Если была таковая у покойного. Неуловимо и неописуемо меняется облик — особенно это видно по полуоткрытым глазам умершего. Вроде бы все как раньше, но это заметно, как щелчок пальцами.

Умер талант и гений. Теперь оборачиваться будет. Хорошо мы его после операции примотали к носилкам добротно.

— Удовлетворение наличие?

Мутабор помолчав, очень неохотно отвечает:

— Ффроффал… Ффеассха.

Вот тебе и раз! Столько корячились — а он — провал, фиаско!

— Недоумение.

— Ссффысллл… Хоссусфие… Ффотерии…

Он неожиданно хватает меня за грудки своей лапищей и, подтянув к себе, шипит:

— Ссеммьиа… Шшиссснь…

Видно, что ему не хватает слов, отчего он бесится еще больше.

Слышу лязг затвора оттуда, где стоит водолаз. А на плечо морфу ложится знакомая рука — братец невозмутимо говорит ему:

— Доктор! Работа — перспектива. Готова лаборатория. Руководитель — назначение.

Отправляемся — вы прием дел. Запрос оборудования.

Зубы от моей физиономии отстраняются.

— Хиссушение Мхутхаапорр? Песссмысслисса…

— Изучение — психология, физиология, послежизнь. Мутабор — помощь.

— Ххерня! Фоммосшь? Фффомосшшь??? Ссиссиосисссммм!

— Подтверждение. Медик Мутабор — оказание помощи населению.

Морф свистяще шипит — получается, как ни странно, иронично. Честно говоря, мне тоже кажется, что братец ляпнул.

Видно братец что-то уловил и снисходительно поясняет:

— Вивисектор — жив. Образец для изучения морфирования, биохимии, поведения, способов защиты от вивисектора. Контроль и охрана — только Мутабор. Люди — нет возможность управления вивисектором. Знания — необходимость. И сила — и безопасность. Вивисектор — безопасность Мутабор. Плюс — возможность восстановления речи… Вивисектор — объект изучения Мутабором.

— Шушшь. Ххерррня.

— Предложения?

Мутабор задумывается.

Мы сильно опаздываем на берег. Полчаса бились с чертовым упрямцем. Как удержался Филя — не понимаю. Поводов стрелять было достаточно. Но как-то удержался и он, и приехавший позже экипаж на БТР.

Получился несуразный базар.

Я так и не понимаю, когда морф согласился двигать дальше.

Как ни пытаюсь понять — что сработало — не понимаю.

И женщин не понимаю. Перед самой отправкой мне всучили пакет с чем-то холодным и мягким. Сказали — для Доктора.

Оказалось — сырое мясо. Пока думал — на кой хрен мне кусок мяса, лучше б котлету жареную прислали — оказалось, что это поварихи не меня, а Мутабора покормить решили. Так растрогались после рассказа Николаича.

А про меня забыли, дуры сентиментальные.

На Кронштадт отходит «Хивус» с больными, да потом видим огоньки на катерке — посуда забирает морфа с его Хозяином и сопровождать едут братец с Филей. Что-то там намутили уже. Правда, не могу понять — что там за лаборатория. Была чумная — в форте Александр, но там давно уже ничего такого нет. Оставят двух мертвяков самих по себе? Или там охрана какая-то? Вряд ли кто согласится добровольно жить в присутствии морфа.

Ну, разве что Валентина. Та — могла бы. Надеюсь, что Алик ей этого сделать не позволит.

Николаич оставил после себя старшим Ильяса, теперь видимо волнуется — правильно ли сделал. Я тоже волнуюсь — быстро нашего командира не вылечат, а хватит ли у нового сообразительности лавировать и предусматривать все на три шага вперед. Да еще при этом не обижая окружающих, не наживая врагов и получая выгоду от каждого телодвижения. Так-то Ильяс — нормальный мужик, но и власть людей портит, да и цена ошибки велика. Нашей группе достаточно одной очереди — вот как сегодня Серега сектантов скосил…

К моему удивлению, нотаций мне ни Николаич, ни танкист не читают.

Хотя заслужил я их за нынешний сумасшедший денек — с походом. Хоть метрами меряй и пудами вешай.

Вместо этого Старшой вполголоса рассказывает майору о сегодняшних трофеях:

— Автоматами разжились… Разбираться придется — в основном заклинившие достались. Черт знает, как эта пяхота готовилась к операции — автоматы толком с консервации не сняты. Да и не только разгильдяйство.

Николаич поворачивает голову ко мне:

— Помните окровавленных солдата и девчонку — когда мы к заводу подходили, они нам первыми попались? У него еще автомат заклинило из-за крови на патронах? Так вот — по следам я видел, что этот солдат девочку на руках нес, ему в спину пуля попала. Но он сумел еще сколько-то пробежать. А девочку пуля убила прямо у него на руках. Вот солдат себе на беду и не заметил, что она умерла — и обратилась. Порвала ему сбоку шею. А он в нее потом стрелял — но автомат заело. На втором выстреле.

— И вы все это по следам прочли?

— Получается так. Но ведь в этом нет особо чего сложного. Нормальная обычная мужская работа — следопытство.

— Такая уж и обычная…

— А то ж… Получается так — что обычная. Про охотников не говорю, но вот например гаишники — следопыты, когда аварию фиксируют. Сантехники — следопыты. Автомеханики — ровно то же самое. Криминалисты — уж точно следопыты. Да и у вас у лекарей — тоже ведь так?

— Ну да, работа того же судмедэксперта или патанатома… Я вот помню как на первом курсе нас на вскрытие привели — старушка — горожанка померла. И патанатом нам прямо как по книге читала — вот шрамик от инфаркта, старый, лет 10 тому назад был, вот — лет 5–6 назад, а этот — свежий след… Нас еще тогда поразило, что у старушки легкие были черноватые — словно усыпаны черными точками и узелками. Нас патанатом спрашивает: «Как думаете, откуда эти точки?»

— А вы?

— Ну а мы же — первый курс, самые знающие, это ж на шестом понимаешь, что не знаешь ни черта, а на первом-то наоборот, ну просто считай все знаем — ей так уверенно отвечаем: «Курила женщина много!» Патанатом улыбнулась и говорит в ответ: «Ручаюсь, что она в жизни не курила. Эта копоть — нормальна для обычных горожан. У вас ровно то же будет… «

Мы ясно удивляемся — а как у курильщиков?

А у курильщиков — завтра приходите.

Ну, мы и пришли. Там мужика вскрывают. И легкое наполовину розовое, а наполовину — черное как у бабки. Ну, может слегка чернее.

Патанатом закончила — какие, мол, вопросы?

Вопросов ясно дело два — почему легкое розовое и почему копоти мало? Он же курил?

Она посмотрела на глупых щенят и отвечает: «Розовое — это раковая опухоль. В нее копоть не попадает, опухолью пациент не дышит. А копоти мало — потому что вчерашней старушке было 86 лет, а сегодняшнему пациенту — 43. Дышал он и курил вдвое меньше, чем та бабушка.»

Нам так стыдно стало!

— Нормально. Это нормально. Не знаю людей, кто бы в щенячьем возрасте не попадал в глупое положение — улыбаясь, говорит майор.

— Получается так, что вот когда взрослые люди как щенята дуркуют… — с явным намеком начинает выговаривать Николаич.

— Бросьте, и хуже бывало. Никто не святой. Как сказал Иисус: «Кто без греха — пусть первым бросит в лекаря вот этим кирпичом… Потом сам первый и бросил…»

— Не, там блудница была… Доктор тоже сегодня наблудил, а?

— Это детали. Поговаривают, что в тех местах и сейчас камнями за такое забрасывают. И не без основания — замечу — говорят. Вы лучше скажите — после контузии — как себя чувствуете? — поворачивается танкист ко мне.

— Да как-то не очень. Слышу плохо, шум в ушах.

— Потеря сознания была? Рвота? Провал в памяти?

— Нет, только по ушам сильно прилетело…

— Кровотечение было? Из носа, ушей?

— Нет, обошлось.

— Тогда хорошо. Можно считать — повезло.

— Да я понимаю.

— Вряд ли. Серьезная контузия — это частенько смерть. Печень рвется, сосуды, легкие лопаются… Тяжесть тоже хрен определишь — сослуживца как тряхнуло — так у него потом с неделю чертовщина была — по его ощущениям то время несется, то замедляется и еще жаловался, что тело у него меняется — в пропорциях. То одна рука длиннее другой, то нога короче, то голова разбухает, то весь состоит из туловища, а ножки сантиметров по двадцать. Или наоборот — как на табурет залез… А другой на неделю оглох и онемел… И что похабно особенно — потом психика у многих меняется — заводятся с полоборота и никак не остановиться.

— Получается так, что после войны — пока инвалиды были живы — так контуженные как где какой скандал — сразу предупреждали. Да вот — недалеко ходить — в фильме «Я шагаю по Москве» — герой Ролана Быкова — странноватый такой мужичок, заводится не пойми с чего, а потом милицанера предупреждает, что он контуженный — удачный образ, четкий. И милицанер, что характерно, понимает ситуацию правильно, в отличие от молодых обалдуев.

— Это да, наши профессора ставили в пример некоторых актеров — как те в образ входили. Токсикологи в ВМА гордились тем, что Евстигнеева натаскали — он к ним обратился, когда Плейшнера играл. Ну и сыграл потом так, что курсантам показывали — вот, дескать, достоверно показанная смерть пациента от приема цианистого калия.

— Надо ж. Не знал.

— Да кому это интересно, по большому-то счету… Сейчас полезнее знать, как автомат с консервации снимать…

— Боюсь сглазить, но сейчас еще не самое плохое время.

— Дальше хуже будет?

— Несомненно.

— Так вроде устаканивается же — влезает в наш разговор один из больных — другие прислушиваются. И водила тоже уши навострил.

— Баечка такая. Восточная. Был такой мудрец. Абдул. Умел гасить звезды. Прослышал об этом тамошний султан — велел Абдула доставить во дворец со всеми его причандалами.

— Мое султанское величество желает, чтоб ты погасил вооон ту звезду!

Абдул — слушаю и повинуюсь — оборудование свое настроил — все, говорит, о Великий — погашена звезда!

Султан глядь — а звезда сияет, как ни в чем не бывало.

— Ах ты сволочь, над своим султаном издеваешься? А — ну голову ему долой!

Абдул и слова сказать не успел — снесли ему башку.

Двести шестнадцать лет прошло. И султана забыли, и Абдула.

Вчера — смотрят астрономы — а звезда — погасла.

Двести шестнадцать лет свет от той звезды шел.

Намек ясен?

Все некоторое время переваривают сказанное.

— Это ты, служивый, на то намекаешь, что цивилизация помирает медленно?

— В тютельку. И электричество еще есть и водопровод. Даже канализация работает. Только чинить некому. Так что начнет сыпаться все — и чем дальше, тем больше.

— Мда… Тут с нашими эффективными собственниками — и то уже посыпалось…

— Ну, эффективные собственники — тож разные.

— Э, одна порода…

— А нет одинаковости в породе. Большая часть — банальные воры в особо крупных размерах, получившие эту возможность при присасывании к верхушке и соответственно бюджету. Оказавшись в жопе, такие не блещут — ну вот олигарх сидит себе — один в тюряге, другой в Англии — и сидит — ни восстания не поднял, ни ход не прорыл… Очень малая часть — действительно могут организовать не только попил бабла, но и, скажем, какое-никакое производство.

Остальные, будучи от кормушки отодвинуты, резко теряют силу… Получают себе тихонько гранты и протчее воспомоществование, руководят какой-то синекурой…

Они ведь в основном сродни карточным шулерам — создать что-либо не очень-то горазды. Развалять — это да, тут у них талант. Скорее вор в законе может что в эксквизитных условиях, а не эти ребята. Они ведь не хищники, не тигры — скорее ленточные черви или там аскариды — без организма-донора — никто и звать никак…

— Они-то себя как раз тиграми считают!

— Ага. До всего этого мертвяцкого бедлама они выглядели как нерадивые приказчики — богатый купец умер — ну давай растаскивать, что можно, пока наследник не приехал. Кстати — вот цивилизация от СССР — тоже как свет от звезды. Пока нанотехнологии не поспели — на всем старом сидели. А сейчас уже и нанодирижаблей не будет…

— Ну, без нанодирижаблей обойтись можно, а вот без водопровода и канализации — грустно…

— Это да…

— Кстати, о цивилизации — что так на базе МЧС народу много?

— Так набежали, куда ж деваться-то. Все ж МЧС, спасатели.

— А СКС откуда столько?

— Да тут склад непода…

Водитель внушительно кашляет, говоривший больной осекается.

— А патроны?

Больной показывает глазами на широкую спину в куртке с буквами МЧС на спине. И меняет тему:

— А баечка про звездочета хорошая. Турецкая?

— Нет, Лагин написал.

— Это кто такой?

— Старика Хоттабыча помнишь?

— Конечно.

— Тот же автор…

Разговор сворачивается сам собой.

Прикидываю, что сейчас поделывает братец с Мутабором.

Видимо эти мысли не мне одному в голову приходят.

Водитель, повернувшись к нам, спрашивает как раз о такой диковине, как «свой морф». Дался же он им, вот ведь. Сенсация! Приходится рассказывать еще раз, по возможности избегая скользких мест и придерживаясь канвы, данной Николаичем.

Уже и Кронштадт. Машина нас ждет. Инвалидная команда занимает места, залезаю вслед за ними — собираюсь прощаться с парнем на «Хивусе», но он машет рукой — велели ждать, скорее всего обратно вместе поплывем.

Несмотря на позднее время, в больнице нас ждет несколько больше народу, чем заслуживает пяток инвалидов с сопровождающим. Получается короткая пресс-конференция, причем и главная здесь, и начраз прискакал — и врачи многие. Вопросов куча, я как-то не представлял себе, что мой нелепый контакт с Мутабором вызовет такой ажиотаж.

Приходится спешно писать отчет. К моему счастью, находится потертый диктофон — и мне остается наговорить все на пленку. Вроде есть, кому напечатать.

Дальше оказывается хлопотно — саперы разблокировали уже несколько зданий, освободили людей и на ремонтном заводе сейчас полный завал. Судорожно комплектуется несколько групп — в том числе и медицинская. Коллега — отоларинголог, командовавший на берегу, свалился с сердечным приступом, эвакуирован. Короче говоря — придется ехать обратно и работать там до момента, когда ситуация исправится, потому что там сейчас самый настоящий очаг санитарных потерь.

Времени хватает только на перекусить походя чем-то вроде бутербродов.

Меня несколько задевает, что врачи больницы остаются на месте — посылаются медсестры — три человека, пяток санинструкторов — и меня старшим. По дороге надо забрать братца, да и группу нашу перебрасывают обратно на завод. Сейчас уже идет замена охотничьей команды на базе МЧС на два десятка кронштадтских.

Пытаюсь выцыганить медикаменты и прочее, что необходимо в такой ситуации. Когда на руках несколько не то сотен, не то тысяч замерзших, голодных — и обезвоженных впридачу людей, многое понадобится. Мне толкуют, что уже послали, что можно и нужно. Тут вмешивается майор-танкист — как он появился, я не заметил.

— Пошлите туда еще старые газеты, ткань в рулонах, можно телефонные справочники и картона побольше.

Главная смотрит на него как на идиота.

— Мы все необходимое уже послали!

— То, что я перечислил, тоже лишним не будет. Кстати — надо также туда караульные тулупы, если есть, и валенки тоже. На тех, кто там сегодня корячился — одежонка не слишком-то теплая, а охрану налаживать надо будет.

— Но газеты-то с картоном зачем?

— От холода спасаться. Газетами — и газетной бумагой из телефонных справочников — эти, желтые страницы, например — можно неплохо подсушить сырую одежду и обувь, и утеплиться тоже можно. Просто напихиваешь ее под верхнюю одежку. Если не надо стоять, а лежишь или сидишь на чем-нибудь, сапоги надо подснять немного. Ткань нужна на портянки, носками все равно всех не обеспечишь. Если приходится стоять на замерзшей земле или утоптанном снегу или льду, надо набросать под ноги чего-нибудь. Картонные коробки очень хороши — один-два слоя дают офигительную разницу. Можно лапник, только его там сейчас не наберешь. Можно газеты опять же. Можно пакеты поверх сапог надеть. Но это не вместо картонок или других подстилок. При минус двадцати без снега мы спали на земле без обморожений. В сапогах. Приняв необходимые меры. А однажды я отморозил уши чуть не при нуле градусов и без особого ветра. Просто варежку раззявил, дурень. Так там сейчас таких дурней будет богато, вам разве это нужно? Лечить-то здесь придется. И не только обморожения — циститы там всякие, ангины, бронхиты, радикулиты, аднекситы и воспаления легких.

Главная смотрит на говорящего это офицера несколько благосклоннее.

— Хорошо, учтем. Мысль любопытная. Только сейчас уже груз укомплектован. Следующими рейсами. Эту макулатуру еще найти ж надо…

Медсестры уже собрались. Забираем санинструкторов (ну совсем мальчишки) — и отчаливаем. Или как оно называется. Если правильно-то, по военно-морскому?

Кроме людей — на корыто еще и пару мешков с медикаментами и перевязочным материалом закинули. Что в мешках — коротко докладывает сумрачная тетка — старшая у медсестер. Вроде все, что надо в таких случаях.

Тесно, зато тепло. Приходится еще раз озвучить, что там на заводе происходило. Один из санинструкторов в самом вроде неподходящем месте рассказа стал хихикать — получил от медсестры подзатыльник. Ну, пацан еще совсем…

Коротко инструктирую о том, чтоб заботились о своей безопасности. Они вооружены — у каждой и у каждого есть по пистолету, но признаются, что сами не пользовались, знания сугубо теоретические. Надо будет потом попросить Николаича и того же майора — чтоб в плане ответной любезности научили медперсонал пользоваться оружием. Времена, когда медики пользовались неприкосновенностью — закончились уже давно. Я уж не говорю про уголовников — раньше лепилу обидеть было реально западло, нынче — взятие медиков в заложники уже привычно. Но и вроде как патентованные военные стали вести себя совсем не по кодексу чести — наши, обжегшись на европейском отношении оккупантов к лекарям в Великую Отечественную, сделали выводы — уже в середине войны каждый медсанбат старался сформировать у себя отделение санитаров из толковых бойцов (подбирали обстрелянных — из поступивших раненых) и всеми правдами и неправдами удерживал их у себя, а заодно разживался неучтенкой — в первую очередь автоматическим оружием, на что начальство смотрело даже не сквозь пальцы — а вообще глаза ладошками закрывало.

Доходило до того, что в медсанбатах были даже противотанковые пушки и несколько раз в конце войны медсанбатовские сами подбивали танки и бронетранспортеры немцев и венгров, прорвавшихся в тылы, или пробивавшихся из окружений…

А если кто что скажет насчет того, что это нарушение правил войны и тыры-пыры про Красный Крест — тому можно просто напомнить, что больше 200 госпиталей и медсанбатов были вырезаны и расстреляны в первой половине войны — когда они еще рассчитывали на то, что наш противник — нормальные люди и были безоружны…

Братца и Филю подбираем там, где я и предположил — на форте Александр Первый. Черт, хотелось давно тут побывать, читал про этот форт много, а видел только издалека.

Интересная история этого форта была. Когда его строили — он уже устарел, потому как гладкоствольные пушки уступили место нарезным орудиям. Да и защищал он внутренний рейд Кронштадта, а дотуда добраться противнику было очень непросто.

Потому и поместили в небольшом, в плане похожем на почку форте (если уж продолжать сравнивать с анатомией) чумную лабораторию. Чума сильно напугала человечество и производство противочумной вакцины было делом очень важным. Вот и содержали там лошадей — для получения сыворотки, проводили эксперименты и много чего успели. А что такое чума — видно было по истории болезни Выжникевича — заведующий Особой противочумной лабораторией Института экспериментальной медицины, Владислав Иванович Турчинович-Выжникевич заболел 3 января 1904 и умер 6 января 1904, за три дня сгорел от легочной чумы.

По тем временам — первоклассно оборудованная лаборатория со строгим режимом и своим крематорием, в котором сжигали все — вплоть до мусора и конского навоза — из лаборатории в мир выходила только вакцина…

И даже пароходик, обеспечивавший связь с Кронштадтом, носил гордое название «Микроб».

Эх, вот будет свободное время — обязательно сюда напрошусь — интересно тут походить. Нет, конечно, похожее видеть доводилось — известный форт Байярд — такой же, только поменьше. И в Англии такие же есть, и в Америке… Их еще называли «каменные линкоры» — действительно на корпус корабля похоже и орудия ярусами ставились…

От всего этого отвлекает братец, залезающий в салон. Кивает и говорит:

— Направление — завод? Помощь беженцам? Медикаменты — наличие?

— Окстись, братец! Тут нет Мутабора, все живые.

— Тьфу. Черт! Момент. Перестройка.

— Как тут устроились?

— Есть тут помещение с печкой. И отчаянный дед — вроде как он бывший лоцман. Согласился остаться, а Мутабор — как собеседник, деда вполне устраивает.

— Извините, Мутабор — это — тот самый морф? Про которого сегодня говорили?

— Он самый — отвечает за нас Филя, достаточно плотоядно посмотрев на спросившую медсестричку. Ну да, в его вкусе. Полненькая, светленькая. Самое то. И — главное — смотрит восхищенными круглыми глазами.

— Ой, как интересно!

Я уже собираюсь открыть рот для честного заявления вроде как «ничего интересного, он просто инвалид с изменением еще и обменных процессов», но вижу весьма выразительный взгляд Фили и решаю воздержаться.

Водолаз элегантно и бесцеремонно впихивается рядом с медсестричкой и начинает заливать.

— Как устроились? — спрашиваю братца.

— Нормально. К слову мясо очень к месту пришлось, не забудь теткам спасибо сказать.

— Слушай, а с чего морф вдруг согласился ехать? То упирался-упирался, а потом вдруг как щелкнуло.

— Да сам не пойму.

— А может из-за того, что стайное животное, человек-то?

— И?

— Ну. Мы его так уговаривали, что он почувствовал себя, скажем не лабораторным животным, а своим? Так, скажем, обрел компанию?

— Ага. Наша рота — дружная семья. По-моему — плетешь не ту святую. Скорее посчитал, что надоест нам его убеждать — кто-нибудь из политически неграмотных и пальнет. Может, посчитал, что так он будет в большей безопасности. Если в нем будет постоянная надобность, не припомнят художеств под руководством ныне беспокойного вивисектора.

— А может обещанное тобой руководительское кресло соблазнило?

— Кто знает. Тебя кормили?

— Сожрал пару бутербродов на ходу.

— А про меня забыл, а? Бутерброды с сыром были?

— Гм…

— Ясно. Забыл. Родственничек!

Братец поворачивается к нашим спутникам.

— Месье, мадам и мадемуазель! Я же не манж ну не все сис жур, но жрать хочется как из пушки. Может, кто удружить голодному, заброшенному всеми лекарю? Найдется ли у вас капля сострадания или на худой конец холодная котлета за пазухой?

— Вы еще забыли сказать, что сами вы не местные и извините, что мы к вам обращаемся — ехидно замечает старшая медсестра, тем не менее начиная копаться в своей сумке.

— Так низко я не пал, чтоб попрошайничать по-цыгански. Тем более что основной бизнес на нищенстве держат цыгане-люли. А они вроде и среди цыган — не почитаемы.

— Ладно, держите.

— Вот спасибочки!

В итоге нам насовали провизии — как раз на троих и хватило — Филя, разумеется, мимо не прошел и трапезу с нами разделил.

Правда поесть спокойно не дали — вопросов было много.

Кронштадская медицина уже на морфов насмотрелась — причем на разных — оказалось, что и братца присутствующие знают — он препарировал несколько морфов у себя — на новом кладбище, названном в честь большого Пискаревского, где лежит 470 000 ленинградцев, умерших в блокаду от голода, холода, обстрела и бомбежек, — Малой Пискаревкой.

Но вот появление более-менее разумного, да еще и выступившего союзником морфа — это их сильно удивило. По-моему даже посеяло всякие беспочвенные утопии, типа вечной надежды людей на практическое бессмертие. Хоть в каком виде, не зря же так были популярны дурацкие фильмы про вампиров. Только бесплатный сыр — как правило в мышеловке. Причем для второй мыши.

Во-всяком случае, по одному морфу судить нельзя. Ну, мне так кажется…

Хотя заманчиво, конечно. Потому как вроде жизнь после смерти — и что там — один Мутабор ведает. Но мне так кажется, что тут не будет все так уж просто — пореанимал безнадежного — и вот он встает, говорит «Благодарность. Доктор. Коньяк. Завтра.» и прет домой к радостным родственничкам. Вот что узнать надо точно — осознавал себя мой подопечный сразу или память потихоньку возвращалась. И что там такое было — при дрессировке того же Альманзора. Пряник какой был — ясно, а вот кнут? И ведь был кнут, совершенно точно — больно уж вивисектор был уверен в том, что морф его боится. Морф, конечно, жульничал, но ведь это показывает, что применяли по нему какую-то неприятность…

— Подходим, приготовьтесь высаживаться! — не оборачиваясь говорит МЧСник.

Народ начинает прибирать свои сумки, а старшая из медсестер раздает брезентовые котомки — точно, в таких были бахилы и рукавицы от ОЗК.

— Это зачем?

— Загажено на территории уже все сильно, а в цехах, где людей три дня держали — тем более. Без бахил — угадимся сильно, нам же там ходить придется…

А ведь и верно. Добавляю футляр в свою поклажу.

На берегу людно и довольно оживленно. Людей полно и видно, что грузы кучами. Встречает комендантский патруль из мореманов. Переваливаем сумки и себя в маталыгу, к которой нас привели патрули. Медпомощь никому не требуется — командование решило не проводить массовую эвакуацию.

Вместе с маталыгой отправляется несколько разномастных грузовиков. В холодном, сыром воздухе чад солярки и сгоревшего бензина звучат какой-то особенно тревожной нотой. Водила перед прощанием сообщил, что наши благополучно убыли в Ораниенбаум, их заменили присланные с Котлина люди, но вообще-то МЧС предпочло бы иметь дело с нами. Танк и БТР остался в усиление, да с собой кронштадтские приволокли серьезные стволы — и АГСы, и пулеметы. В том числе и крупнокалиберные. Опасение, что какие-то залетные хамы начнут обижать, поэтому сейчас сильно ослабло.

К слову — не для передачи всем подряд — МЧСники таки нашли место, где можно разжиться СКСами и патронами к ним. Но об этом пока — молчок, там вроде есть еще много всего вкусного — наш Старшой об этом информирован, а вот кронштадтские могут наложить лапу — и целуйте веник! Потому им припомнили голодный паек с вооружением в самом начале и делиться не хотят категорически.

На месте требую от своей группы не расходиться и идем гуськом к стихийно образовавшемуся штабу — по имеющейся информации — аккурат в домике, где битые мониторы, можно найти командира. Стараюсь идти там, где на снегу брюхом корпуса от БТР промятая полоса. Еще не хватает сейчас кому-нибудь на мину нарваться.

Первое впечатление — из рук вон плохое — толпа народу — кучами, группками, поодиночке — ходят, лежат, сидят где попало, в некоторых местах снега не видно. Бахилы мы натянули. Идти неудобно, но по запаху судя — народ не слишком заботится о том, где гадить, а может просто вытряхивали накопившееся за три дня в штанах дерьмо. Как это описано у капитана Франсуа из Великой армии Наполеона — во время отступления из Москвы многие европейцы так поступали — гадили в портки на ходу. И на ходу же и вытряхивали — потому как сядешь — замерзнешь, или толкнут — и не встанешь…

У немногих освобожденных хватает силы ругаться — но так как вообще людей густо — то ругань выделяется на фоне плача. Не выпустить всех — было жестоко, а сейчас помогающие захлебнулись в таком объеме работы. К тому же на периметре видна охрана, да патрули опять же — в итоге помощников кот наплакал, тонут они в массе нуждающихся.

Пальба идет все время, то ли патрули отстреливают подтягивающихся зомби, то ли мерещится что часовым, то ли подбадривают себя — картинка-то страшненькая, чего уж тут. На благостность не настраивает.

У штаба — толпища народу, явно — не протолкнемся. То самое гудение — как у пчелиного роя, как и слышал рядом с цехом — слившееся вместе и плач, и брань, и стоны, и жалобы. Не, не проскочить.

— Там лесенка пожарная сзади — пошли — на крышу залезем.

Толковое предложение. Идем с Филей туда, где сегодня — а словно месяц назад сидели, я еще любовался на простреленный сапог Мутабора. Что-то не помню я лесенку.

Оказывается — прав Филя. Для народа в штабе наше явление через люк на крыше — неожиданность. Хорошо не подстрелили, взвинченные все и злые.

Отбрехиваюсь от какого-то резкого свежебритого мужика, который хотел меня с ходу припахать и нахожу, наконец командира — того, полноватого морского офицера в мешковато сидящей форме. Он как раз в голос лается с парнем в зимнем армейском камуфляже.

— Вы не отбирать себе тут красивых девок и молодых парней должны — это скотство чистой воды, вы должны были припасы привезти. А что привезли?

— Мы привезли нормальные продукты!

— Да?! Что тефтели рыбные за 12 рублей банка — это еда для тех, кто три дня ни черта не жрал? Совесть у вас есть? Питье где?

— Здесь воды полно, какое еще питье! И матрасы нами доставлены и палатки — чего орать-то?

— На ваших палатках брезент ползет как паутина! Где колья к палаткам? Где кувалды? Где пальцы, в землю чтоб вколачивать? Веревки где, что вы меня за идиота держите, я что, не знаю комплектацию армейских палаток? Печки где? Трубы к печкам?

— Да нахер мне тут еще вашей бранью уши сушить — шел бы ты в пешее эротическое! Что привез — то привез…

— Ах ты, сопляк! Да я…

Дальше они наконец переходят на нормальный армейский язык. Слушать их без толку, завелись уже оба, да и вокруг хай стоит.

Пропихиваюсь к ним, лезу между. Докладываю, что прибыла группа поддержки.

Парень в камуфляже пытается свинтить, но моряк цепко хватает его за рукав.

— Вот — идете с этим гусем — примите груз — и присмотрите за кухнями — там две кухни — вот чтоб работали обе всю ночь. Старлея не отпускать никуда — пусть вместе с вами работает.

— Я вам не подчинен!

— А будет упираться или попробует удрать — разрешаю огонь по колесам. Или по ногам — я, старлей, с вами шутить не намерен. Организуйте временный медпункт — пройдите потом по цехам — там народу много, который уже идти не может, окажите помощь.

— Мне нужна охрана, все медики — необстрелянные.

— Так, оружие у них есть?

— Да, оружие имеют, пользоваться не обучены.

— Значит, пусть на месте учатся. Фалалеев! Свободные люди медиков прикрыть есть?

— Нет, товарищ кавторанг. Пусть сами себя охраняют.

— А Охотничья команда сюда прибыла? — влезаю я в разговор.

— Это те оболтусы, которые сегодня с морфом тут цацкались?

— Они самые.

— Нет, часа через два ожидаются.

— Связь как держать?

— Посыльными. Пришлете кого — вот через люк. Двери-то заблокированы. Сейчас будем с ходоками разбираться, но чую надолго это все. Серегин, что там доставили второй очередью?

Лейтенант действительно захотел свинтить, но передумал, когда я, аккуратно выбрав направление, разбрызгал короткой очередью наст рядом с его берцами. Пули на рикошетах аккуратно встряли в стенке.

— Ты что, охренел? — сильно удивляется лейтенант.

— Мне нужно развернуть медпункт. Болтаться тут по заводу просто так — никакого желания нет. Так что будешь мне мозги пудрить — прострелю. Аккуратно, чтоб ничего важного не задеть. У меня задача — людей спасать, потому — не финти.

— Да ты понимаешь, мудак, на что ты напрашивашься? Да я…

— У тебя кабур на жопе. Застегнут. Если я доложу, что ты помер от укуса и пришлось тебя пристрелить — никто не засомневается.

— Ну, ты и отморозок! Ну, ты и придурок!

Филя неторопливо и веско добавляет:

— Сейчас ты получишь по морде. Потом я тебя сам пристрелю.

Старлей находит в себе мужество ухмыльнуться. Правда улыбка получается кривоватой.

— Потом и укусишь?

— И укушу.

— Ну вы пацаны и нарветесь… Сильно нарветесь… Поедете вы мимо нас…

— Ты, твое имя не Дима Еблан? Если нет — то веди куда надо и не выдрючивайся.

Продолжая грозить дальнейшими карами, старлей вместе с нами выходит к нашей группке. Потом вместе с ним куда-то идем. Настроение наигнуснейшее — тут явно несколько тысяч человек, а вот нас — мало. Очень мало.

Сначала я вижу густую черную толпу. В центре этой толпы торчат две трубы с легким дымком — явно полевые кухни.

— Нож? Нож у вас есть? — кидается к нам сразу несколько человек.

Толпень окружает нас, обдавая густым тошнотворным запахом. Одновременно у нас просят тысячу вещей — но чаще всего — вода. Ножи, еда, одежда, тепло — во вторую уже очередь.

— Так, слушайте все! — ору я как можно громче. — Дайте нам место! Не напирайте!

Куда там, словно не слышат. Лейтенант делает попытку прорваться через толпу, но его крепко держит и Филя, и пацан из санинструкторов. А не держали бы — так все равно бы не прорвался.

Плохо это. С толпой вести дело невозможно. Толпа — это скопище тупых людей с невнятной мотивацией, уродливым извращением инстинктов и самыми дурацкими выходками. Любой умный человек, попав в толпу — тут же дуреет. Все в толпе дуреют даже ниже среднего уровня. Это как с морским конвоем — какие бы суда не шли вместе — скорость хода даже самых лучших будет — как у самого медленного. То же и с толпой — толпа профессоров мало отличается от толпы подростков… Одинаково тупое животное — толпа.

— Нам нужны инициативные помощники и помощники! Не напирайте — иначе мы ничего не сможем сделать! Нам без вашей помощи не обойтись — поможете нам — поможете себе! — заливаюсь я.

Братец в дополнение к моим словам сдергивает с плеча в давке свой АКМС и лепит над головами длинную очередь.

Толпа шарахается от нас, освобождая пустое пространство.

— Убили, убили — орет заполошно какая-то женщина.

— Тиха! Никого не убили! Вот сейчас этот офицер — старший лейтенант — покажет вам, где палатки. Вот вы — назначаетесь руководителем по постановке палаток — я выдергиваю из толпы исхудавшего мужике, глаза которого вроде как показывают, что он — человек разумный.

Братец аккомпанирует еще парой очередей. Не пожалел он для себя трассеров — весь рожок у него такой. Толпа немного отвлекается, глядя на красивые дуги, прошедшие в небо. То, что между нами и толпой остается пространство — несказанно меня радует.

— Филя — доглядай за лейтенантой! Вы — идите ставить палатки! Зачем были нужны ножи?

— Консервы! Нечем открыть консервы! — галдит толпа. Но уже начало ее размывать, мужик вытаскивает несколько человек себе в помощь. Те тоже кого-то тянут. Начинается какое-то движение внутри монолита толпы, разваливающее недавно единый многоголовый организм на кучки и ручейки.

— Ножи не нужны! Берете банку, трете ее плашмя — вон о бетонную стену — через пару минут сотрется тонкий слой жестянки и крышка свободно отойдет. Не порежьтесь только!

Мне удается пробиться к кухням — на первой очень полный повар в запачканном белом халате поверх длинной куртки. Держит воинственно черпак в пухлой лапе.

Медики оттирают толпу, тем более, что многие отправились к стене — открывать консервы старым альпинистским способом. Я помню свое удивление, когда приятель стал ржать в патетический момент фильма «Вертикаль» — там, где нашли в заваленной снегом палатке замерзший труп свана-альпиниста и прочли его записку, что нечем-де открыть консервы. Приятель пояснил мне, что консервы откроет любой альпинист. В том числе и стерев соединение крышки с банкой. Только тут надо постараться, чтоб жижа не вытекла.

А потом из банки можно сделать кружку.

Вот не подумал бы, что такая фигня пригодится.

Ан даже братец удивился.

— Что готовите? — спрашиваю повара.

— Вовремя вы. А готовим похлебку. Та еще похлебка, но чем богаты — привезли нам тефтели в томатном соусе, да я еще манку выклянчил. Вот их и варим. Зато горячая жидкая пища.

Чувствую, что у меня начинается изжога. В студенческие годы — когда финансы не позволяли позволить себе внятную закусь, приходилось брать эти самые «братские могилы» — кильки в томате. Но они были деликатесом по сравнению с тефтелями. С трудом представляю себе такой супчик. Повар понимающе смотрит на меня и говорит неожиданное:

— Любая горячая жидкая пища сейчас необходима, сами понимаете, обмен веществ у них нарушен и заторможен. Усвоиться должна нормально, вкус приемлемый, а манная крупа — даст необходимые углеводы. Несварения вряд ли будут.

— Вы повар? Медик?

— Биолог. Готовить немного умею. По-холостяцки.

Ясно. Ну, биолог — это уже неплохо. Если еще и варево у него съедобельное — тогда совсем хорошо. А армейцы — сукины дети, прислали что похуже, Собакевичи.

— Готово уже?

— Через десять минут. Только и тут проблема — котелков у них нет. И тарелок тоже. В ладони разливать не выйдет — все кипячее…

— Эй. Кто в курсе — где тут может быть посуда?

— Я, наверное знаю…

— Палатки невозможно поставить — там нет кольев и веревок!

— Вода, где тут вода?

Мама родная, только б мне сегодня не свихнуться!

Раздачу похлебки нам все же удалось организовать. На вкус она и впрямь оказалась не совсем омерзительной — я ее попробовал. Сварить что-то пристойное из того, что было — это повару-биологу зачот.

Палатки поставить не удалось. Учитывая, что помещения и так уже были забиты людьми, оставалось только расстелить палатки у стен цехов — люди собирались кучами — и другой палаткой накрывались. До утра дотянем, а там видно будет. Удивительно — но даже маленькая порция такого хлебова вырубает как кувалдой — чуток поели — и тут же спать валятся. Медики мои стараются — высматривают, кому помощь нужна, но тут скорее можно выбрать только тех, кого надо эвакуировать — приказ недвусмысленный — что-то с первой партией неладное случилось. Потому — держать всех тут, утром прибудут еще люди, будет одновременно и распределение спасенных и проверка начнется.

Надо бы пройти по цехам, откуда люди спасены — там тоже остались, причем самые слабые. Но я своих не пускаю — хоть фонарики у них и есть, но любой зомбак для вооруженных, но неумелых — смертоносен. Если кому в цехах суждено сегодня помереть — что поделать. А без грамотной охраны я своих не пущу. Ну, да и тут работы много — публика все время норовит сломать организацию раздачи пищи, возни много.

Тяжелых находим все время. Даже не смогу сказать — сколько всего получается, но где-то три десятка. Несколько мужиков из числа выпущенных сегодня из цехов — помогают — таскают воду. Кухни варят непрерывно — манку заливают водой, дают разбухнуть — и варится она очень быстро. А тефтели эти и так уже готовы. В похлебке они разваливаются в кашицу…

Повар постоянно и очень убедительно, даже завораживающе все время говорит что-то.

Прислушиваюсь — и меня охватывает ощущения сюрреализма происходящего.

— Экспедиция адмирала Ноульса в Балтийское море, русско-английская война 1719–1721. Высадившись десантом на остров Нарген, британцы сожгли у нас избу и баню… Петр Первый милостиво согласился компенсировать владельцам за свой счет стоимость избы, а Меньшиков — бани. Еще англичане безмолвными наблюдателями смотрели, как под Гренгамом русские галеры методично и спокойно вырезают «на шпагу» команду 4 шведских фрегатов. Сами же не вмешались — типа мелко больно и фарватера не знаем. Так что шведам они тоже были хорошими союзниками.

Следующая англо-русская заваруха — 1801 год — Адмирал Нельсон, спалив к такой то матери Кобенхавн (Копенгаген), кстати, без объявления войны — попер на Таллииииинннн. Но тут обошлось — в Питере Павел Первый помер от апоплексического удару табакеркой в висок и замирились.

Зато в 1807–1812 Россия воевала с Англией не на шутку — тут тебе и морские бои были, и попытки англичан «парализовать русскую торговлю и рыболовство», что греха таить, воевали мы в ту войнушку не слишком весело — на Балтике потеряли 74 пушечный «Всеволод» (дрались, правда, до конца, выжило только 56 русских моряков — что «Всеволод» сдался мол — лжа британская наглая, флага они предъявить не смогли), погиб в бою и 19ти пушечник «Опыт».

Хотя бы про Крымскую вы знаете? И про содействие Британии инсуррекции в Польше? А про дело шхуны «Виксен» везшей оружие чеченам? Англия самый ГОВНИСТЫЙ противник России 19 века. И весь 19й век они нас в общем то не любили, ажно кушать не могли. С кратким перерывом на 1812–1814, даже не 1815, уже тогда Веллингтон начал возбухать и гадить…

— Но ведь дрались же с общим врагом! — возражает истопник, копающийся у форсунок. (А, вот кому это все говорится, я-то уж подумал, что повар с ума сошел. А они оказываются диспут ведут на исторические темы, железные люди в расчете кухни.)

— Да уж — сражались с общим врагом… То ли как генерал Вильсон под Бородино, который настаивал чтобы Кутузов дал Наполеону «во имя интересов человечества» бой под стенами Москвы и положил всю армию, то как в Первую мировую — когда чуть у инглизов на Сомме запарка — давай русский иван — наступай в болота Польши, выручай союзничков, то ли как в Великую Отечественную, когда британцы не пожалели лишних канадцев — высадили их без поддержки под Дьеппом — что бы мол обозначить активность в Европе перед маршалом Сталиным в 1942 м.

— Так, но все равно же союзник, Федор Викторович!

— АТЛИЧНЫЙ союзник. С таким даже врагов не надо… А еще какой блестящий нейтралитет — в 1904–1905 когда японским макакам в Сити аплодировали стоя («Победу под Цусимой над царской Россией одержал джентельмены не японский флот, а наш флот, во имя наших интересов в Китае…»). Доаплодировались ажно до Сингапура с речкой Квай. Или как инглизы в 1919 м под Архангельском с мониторов деревни газом травили напомнить? Союзники млин, братья по оружию.

Простых англичан сие не касается — те и правда бывали союзники — а вот «истеблишмент» тридцать раз их канцером — Шуршилл, который Спенсер, достойный потомок взяточника Мальборо — не успела война кончиться, какие бочки в Фультоне накатил — спасибо, спасибо ТАКОМУ союзнику — удружил-с. Так, готово, сварилась манка, давайте. Разливаем!

Совершенно неожиданно (хотя я об этом думал с самого начала) съезжает с катушек один из санинструкторов. У него начинается истерика со слезами на тему «Все бесполезно! Мы ничего не можем сделать!» Одна из медсестричек жестко давит эту вспышку эмоций, надавав мальчишке пощечин и затрещин. Вроде помогает. Только присматривать за этим парнем все равно надо.

— Делай то, что можешь — и будь что будет! — жестко заключает медсестра: — От твоих соплей никому лучше не станет! А нам за тобой еще впридачу ухаживать некогда — тут и так есть кого спасать!

Что-то неуловимое делает ее схожей с нашей Надеждой Николаевной. Не хочется лишний раз вспоминать про тех самых, которые коня затормозят или с горящей избой разберутся. Но вообще-то у нас такие женщины — не переводятся. Что странно — ничего общего с феминизмом это явление не имеет. И что удивительно — в медицине таких почему-то много. Нормальные девчонки, нормальные женщины — но если дело становится тухлым и можно стать дохлым — откуда что берется. Иным мужикам нос утрут походя.

Надо эту медсестричку взять на заметку.

А вообще ситуация поганая.

У нас тут пока организацией пахнет слабо, а потому может быть все что угодно. То, что уже есть защита по периметру и патрулирование территории — конечно хорошо, только вот всего остального — нет практически. Мне негде и не в чем развернуть медпункт, а это как ни верти — сортировочное приемное отделение, место для агонирующих — и по нынешним условиям там должен быть вооруженный упокоитель, да еще палатка для хирургических манипуляций — перевязочная. Да еще, скорее всего, будут инфекционные больные — среди нескольких тысяч обязательно окажется и дизентерия, тех опять же отдельно содержать надо. Хорошо еще ОРВИ пропали как таковые, а то еще и под таких пациентов выделять бы пришлось отдельный «рукав».

А еще надо организовать поиск и сбор тяжелобольных — такие тоже есть. Без быстрой помощи — помрут ведь. И ладно, если это окажется гламурный телеведущий, невелика потеря, эту работу любой дурак с избытком наглости легко выполнит, а вот скажем, если умрет слесарь-инструментальщик 6 разряда с этого завода — хрен кого найдешь на замену. Значит надо быстро все это делать. И находятся они как на грех в тех цехах, где сейчас вероятно уже и зомби есть, а наверное уже и шустрики отожрались…

В общем — ужасти!

И это — минимальный минимум — по уму куда как больше нужно.

А тут еще и переодеть и, скорее всего, переобуть людей надо — и иметь во что переодеть, да и где переодеть — чтоб там тепло было. И напоить. И накормить. Я-то надеялся, что доставят армейские сухпайки или что из близлежащих магазинов — а пока только тефтели рыбные… Да и тех мало — их еще частью люди расхватали. Хорошо мы подоспели и совместно с толстым поваром отстояли уцелевшее для жидкого супа. Хотя по уму — именно жидкий суп сейчас самое подходящее. Я гоню от себя мысли о том, что обязательно будут дурни, которые с такой голодухи нажрутся жирного до упора — и будет у нас тут куча пациентов с острой кишечной непроходимостью, или как это называется в народе «заворотом кишок». А каждый такой пациент — тяжеленная полостная операция, тяжеленный уход потом, малая выживаемость и чудовищный расход сил и средств. Не пришлось бы еще и решать — кого из них эвакуировать, а на кого глаза закрыть — и в палатку «для анаэробной инфекции» отправлять. Кстати — еще и эта погань будет, только позже — не в первые дни, потому сначала «отделение для анаэробной инфекции» и служит для размещения агонирующих. Проходит несколько дней — агонирующие кончаются — зато появляются анаэробники…

Совершенно неожиданно рядом грохает выстрел, чиркает трассер — братец встает с колена, а я вижу, что в освещенный круг у кухонь зашел вполне себе готовый зомби.

— Неплохо — одобряет Филя.

— Не неплохо, а отлично! — скромно поправляет его братец.

— А ну-ную. Из чего стрелять доводилось?

— Из СВТ, Штурмгевера, МГ-34 — опять же скромничает братец.

Что забавно — не врет. Только вот зря Филя глаза пучит — братец стрелял холостыми, когда с приятелями ездил на реконструкцию прорыва блокады. Там знакомые реконструкторы и дали повеселиться.

Но это все хорошо, конечно, только плохо очень.

Дальше-то что делать? Устраиваться где-то надо, разворачиваться и работать в полную силу, а мы пока жмемся около кухонь, не знаю, как там повар и его истопник с оружием обращаются — а наших стрелков получается трое — я да Филя с братцем и хоть братец сейчас отметился — все же в его способностях стрелковых я не уверен.

Все освещение здесь — несколько костерков, да пара ржавых дырявых бочек, таких, какие во всех американских фильмах — рядом еще всегда бомжи греются. Вот не думал, что и у нас таковое пойдет в дело. Среди освобожденных того и гляди еще зомби появятся — черт знает, чем это кончиться может.

Надо возвращаться в штаб, узнавать — где мы будем разворачиваться. Какое имущество на нас приходится. Раздача похлебки, слава богу, устаканилась — с одной кухни раздают, в другой подоспевает. Воду тоже таскают — некоторые спасенные из последних сил, но помогают. Но этого — мало, очень мало.

Иду с одним из санинструкторов — серьезный такой парень, вроде как годится.

Кто б мне сказал, что придется мне идти в штаб узнавать, где разворачивать посреди концлагеря медпункт, да при этом держать наготове автомат — очень бы я тому поверил.

А — вот оно — кушайте с маслом, и сразу — есть свои — есть враги… Все просто и ясно, без полутонов словесной мишуры. Свой — чужой. И точка. И определяется сразу.

Я много времени потратил на поиск мемуаров немца — командира полка, провоевавшего под Питером практически всю блокаду — и под Шлиссельбургом и под Погостьем и в Новгородчине. Казалось — найду книжку — сразу много чего вкусного найти можно будет, привязавшись по местности и ориентирам. Нашел книжку. Почитал — и возникло жгучее желание хватить книжкой об стенку, что бывает со мной редко. Никакой конкретики, один пафос и разбор событий на уровне не ниже дивизии…

Да еще и разбор херовый — типа «южнее Петербурга». Это ж сколько времени из своей драгоценной жизни я зря на него ухлопал!

А тут как раз братец. Я ему и пожаловался. Ну он меня и утешил (кто ж утешит лучше родственников! И соли в раны заботливо посыплют…) — типа а чего ты расстроился? Все так по-мудацки мемуары пишут. Наши мудаки тоже так пишут…

Ну, крыть нечем, верно все.

Поговорили — я и задумался потом. Почему от наших мудацких мемуаров только досада, а немец такую злобу вызвал…

Повспоминал, что мне дед рассказывал, что бабушка с матерью.

Как эшелон с эвакуированными из Ленинграда бабами и детьми стоял на мосту под бомбежкой люфтвафлей (вот грамотный машинист попался — в нитку моста попасть сложно, обычно составы разбивались близкими взрывами), как грохотало вокруг и по крыше вагона барабанило (думали, что пули. Но раз никого даже не ранило, то скорее это были осколки от зенитных снарядов.) и наш дядя, будучи еще не в совсем осмысленном возрасте закричал восторженно и звонко своему такому же мелкому дружку: «Петька, вот как наши папы немцев бьют!», на что бабы в вагоне истерически потребовали, чтоб мальчик «не привлекал криком внимание самолетов».

А потом они ехали мимо предыдущего эшелона — его люфтвафли на станции накрыли — там как раз трупы таскали — и много еще трупов вокруг валялось — горожанки, платья светлые — отличная мишень, а ПВО станцию не прикрывало, вот немцы и веселились — была у них в 41 такая забава — гонять даже за одиночками.

Нашего с братцем деда так истребитель по полю гонял. Дед потом сокрушался, что бегал с полной выкладкой и был так занят, что и о винтовке не вспомнил, хотя фрица отлично видел, как тот башкой вертел, выходя после очередного захода на вираж — «как футбольный мяч башка, только еще очки поблескивают».

Маму тогда поразило, сколько кровищи вытекает даже из некрупных трупов. Там просто лужи были… (Подозреваю сейчас, что это были детские трупы — человек существо эгоистичное и в первую очередь себе подобных смотрит. Девчонка в первую очередь девчонок замечает).

Короче говоря, я понял — наши потому у меня злобы своей писаниной бесполезной не вызывают, что они наши. Как ни банально звучит — они не давали убить наших родителей.

Отца и мать. И свою главную задачу — защитить наших родителей — они выполнили. И я родился. Братец тож…

Ну а то, что мемуаристы воевавшие писать не умели интересно — так это общая беда — война такое громадное событие в человеческой жизни, что хочется придать воспоминаниям больше значимости. И что писать про Ваську — про дивизию солиднее звучит. Про Ваську — это в курилке…

А немец как раз старался, чтоб мои родители сдохли. Старательно и рыцарственно добивался того. Чтоб мой отец — в то время совсем пацан — сдох в Ленинграде от голода или от артобстрела (пришлось ему пару раз лежать носом в землю, то есть в асфальт), а мать вишь бомбили, и если б ей повезло оказаться в предыдущем эшелоне, то вполне вероятно, что ее — визжащую от ужаса белобрысую девчонку — гоняли бы пулеметными очередями по полю веселые рыцари люфтвафлей. Кстати, вы видали в реале, как пулеметная очередь шьет человека, вышибая мозги и ломая влегкую кости?

Что такое артобстрел я понял, когда копать начал. Я еще своему деду не верил, что земля при взрыве бьет лежащего на ней как доска. И что в ушах пищит, если рядом долбанет.

И что звуки плавают и растягиваются, если уж совсем близко что-нито крупное шмякнет.

И что земля потом еще долго сыплется с неба. А оказалось — все правда. Сегодня как раз дополнительно убедился.

И под пулемет я один раз попал — ребятки отрыли и наладили, стали пробовать — а пули-то далеко летят. Кто ж знал, что мы на директрисе…

Полагаю, что мы не намочили штаны токо потому, что сразу не поняли, что это так шуршит и щелкает бля по кустам. Можете смеяться, но меня тогда потрясло — какие борозды выкапывает простая пуля, попадая в землю. Действительно, как дед говорил — словно черные кусты мгновенно вырастают.

А что касается коммунистов… Все-таки бабку с моей матерью и отца обстреливали конкретные немцы, как раз не коммунисты. И голодом морили в первую очередь они же. Поэтому к коммунистам у меня один счет — я из семьи раскулаченных и это помню, а к немцам другой. И я считаю, что это разные вещи. И обсуждать их надо поврозь, потому как несравнимо. К слову тогда немцы быстро и наглядно убедили наше население, что коммуняки куда лучше.

Тем более, что вариантов-то в общем не было. Я не знаю, что там где было, а Питер — судя по целой куче и немецких и финских документов — полагалось ликвидировать со всем населением. И сдаться нашим немцы не предлагали ни разу…

Нет, конечно, тут можно сказать, что немцы не ожидали, что в Ленинграде столько населения, и что они имели полное право это делать, как любят это писать в Интернете всякие уроды, маскирующие свою натуру якобы «объективностью». Ну, то есть писали. Когда еще инет наладится и у людей появится возможность, сидя в тепле и бездельи поливать говном тех, кто им эту возможность дал и обеспечил…

Хотя мне адвокатство немцев не понятно. На войне убивают, вырезать мирное население — старая традиция и они тогда это и не скрывали. Это — нормально для войны. Но вот то, что сейчас об этой нормальной войне на истребление говорят, будто фрицы пришли сюда в кружевах нас шоколадом кормить — на мой взгляд — неверно. Хотелось бы понять — почему эти писаки такое вытворяют?

И что такое любовь к Родине я себе не очень четко представляю…

Есть семья, родичи, знакомые. И мне они симпатичнее, чем люди, старавшиеся убить и ограбить лично меня, убив моих родителей. Но стоило об этом заявить как-то в инете — куча умников тут же обвинила меня в ура-патриотизме.

Не вижу в чем тут ура-патриотизм, если я уважаю своего деда, например, больше чем какого-то мудака из вермахта. Тем более что на минуточку — дед победил, а мудак этот немецкий всрал вчистую — до безоговорочной капитуляции, что вообще-то позорище немалое.

Одно дело, что правозащечники объясняют например, что наше занятия Афгана — это гнусное преступление, а когда Афган занимают амеры — это победа гуманизма и демократии — правозащечникам за это амеры деньги платят. Но немцы-то никому не платят. С чего ж такое рвение — то? И почему слово патриот — отличное, если речь идет об американском, английском или израильском патриотизме. Или там римском. А у нас — это ж позор — быть патриотом, ужас какой-то, педофилом-маньяком — гораздо почетнее…

Пока я про себя все это бухтел — добрались до штаба. Как ни удивительно — а толпы уже у дверей нет. Подумал было плохое — ан и кучи трупов не вижу. Ну-ка. Ну-ка.

В штабе на втором этаже тот же шум. Докладываю, что обеспечен порядок при раздаче на кухнях, разжились посудой — в целом ситуацию контролируем. Но надо разворачивать медпункт. Для чего нет ни имущества, ни сил. Палатки — к использованию непригодны и некомплектны.

— Знаю — отвечает мешковато одетый командир.

— Тогда что будем делать?

— Сейчас к вам в усиление направлена прибывшая охотничья команда — и сотрудники МЧС с кое-каким имуществом. Вот тут (показывает пальцем на рукописно нарисованной схеме завода) — разворачиваете медпункт. Здесь — отнеся от вас подальше — будем разворачивать пункт по принципу развертывания кадрированных частей — с переодеванием. Учетом и сортировкой заниматься будем там же. Вы сейчас постарайтесь выявить среди освобожденных тех, кто может нам быть полезным в дальнейшем. В помещении медпункта вы были?

— Был. Считаю, что его сейчас использовать можно, но лучше бы что другое.

— Почему? Там же оборудование есть, мне доложили.

— В первую очередь там занимались работой по производству морфов, соответственно там использовался трупный материал. Инструментарий — весь — в трупной органике. Потому — лучше б другое помещение, это серьезно дезинфицировать надо, а мы пока вряд ли сумеем добиться хотя-бы чистоты… Да и к тому же туда народу набилось, насколько я знаю, выгонять их на холод — не лучшее решение. В конце — концов, тут не поле боя, раненых много не будет…

— Ладно, подумаем. Пока ожидайте свое подкрепление — и с ним начинайте обустраиваться.

— Ясно.

Возвращаемся к кухням.

Вспоминаю еще одну проблему.

Препод по хирургии рассказывал, что их медсанбат разжился где-то полным и новехоньким комплектом указателей и табличек «Hospital» Трофейным, вестимо.

Роскошный, чуть ли не на эмали, развесишь на деревьях и перекрестках и нет проблем у тех, кто раненых везет. Даже ночью видно.

Свои знали, что это медсанбат форсит, ну и медсанбатским приятно, что их уже даже стали госпиталем кликать из-за табличек. (Разница меж медсанбатом и госпиталем как у лейтенанта с полковником.)

Уже наши наступали почти постоянно и таблички были очень полезны. (Ну, сами прикиньте — если вас ранили, а дурковатый или что еще хуже — дурковатая сопровождающая никак санбат найти не могут? Кровища-то течет, да и паршиво по кузову-то на кочках подпрыгивать.)

Однажды поздно вечером только медики дух перевели, въезжает десяток грузовиков и с ходу из них начинают раненых таскать. Ну, все, капут, всю ночь корячиться.

Только собрались идти — глядь: что-то не то.

Немцы это. И грузовики и раненые и водилы и санитары — все немецкое.

А это хреново, так как получается кроме раненых самое малое два десятка вооруженных мужиков.

Резню могут устроить запросто.

Немцы меж тем выгружают и в ус не дуют — таблички-то свои, палатки брезентовые, людишки в белом — ну здорово все, не ошиблись.

Наши стоят столбами, тут и фрицы замедлились.

Гоголь, короче говоря. Ревизор, последняя сцена.

Сейчас аплодисменты начнутся.

Тут на одного докторишку и снизошел святый дух. Напрягся он и почти по-немецки: «Варум стоп арбайт? Арбайт вайтер, алле ферлетцтен траген нэхсте цум хирургише блок. Шнелль!»

Так, хорошо по-командному получилось.

Немцы таскать.

Наши встрепенулись.

Дальше почти рождественская история: фрицы «ваффен хинлеген», ну а наши прокорячились с их ранеными.

Оказали помощь в полном объеме.

Препода эта ситуация особо поразила, что такого гуманизьма никто не ожидал на третьем-то году войны. Не принято было так, особенно у немцев.

А это я к чему?

Это я к тому, что указатели нужны. При том что «Печатни» с толковыми работниками тут нет. Краски тоже нет.

Появившихся наконец Сашу и Сергея видеть очень радостно. Значит, наши прибыли.

— Похоже, что вы и впрямь — поближе к кухне — улыбается Серега.

— Даже к двум кухням — добавляет Саша.

Публика, стоящая в очереди к кухне, и повар настораживаются.

— Вы нас покидаете? Уходите? — с тревогой спрашивает худая женщина, держащая в грязных руках какую-то пластиковую коробочку — тут их используют вместо тарелок.

— Нет. Будем разворачивать медпункт. Вон там.

— А может быть лучше прямо тут? — спрашивает повар.

— Тут места мало.

— Жаль, с вами спокойнее как-то.

— А мы поглядывать за вами будем — успокаивает его Сергей.

— Всяко кухню обижать не станем. Не волнуйтесь, Федор Викторович, я еще не дослушал про английские козни!

— Раз так — возвращайтесь. Есть что припомнить и для кронштадтских — например совместную атаку английской авиации и торпедных катеров…

— Отлично. Пока посматривайте по сторонам повнимательнее. А мы будем и за вами присматривать.

Наши прибыли. Это здорово. Еще и не порожняком — я рассчитывал, что они притащат с собой модули — палатки на каркасах. Но все примитивнее — есть с собой три древние — чуть ли не времен Отечественной войны шатровые палатки. Одна — здоровенная и пара — поменьше. И что совсем хорошо — они не рвутся от тычка пальцем, брезент хоть и выцветший, желтоватый — но еще прочный. И судя по куче всякого добра — столь долго перечисляемые командиром детали комплекта, делающие кусок брезента — примитивным, но жильем — все тут. Даже печки вижу.

Возимся достаточно дружно, подгоняемые старшим сапером. Дело простое — кувалдой вбить в мерзлую землю старый палец от танковой гусеницы, Забравшись в палатку вставить в надлежащие места толстые колья и внатяг от верхушек кольев к пальцам растопырить, натянуть палатку. По-моему в средние века уже такие палатки были. Два шатра раскидываем быстро, барак побольше заставляет повозиться.

Прикидываем, что где размещать. Все постулаты, которым меня учили, встают врастопыр — потому что как ни крути, а толком из трех палаток ничего не сообразишь.

Единственно, что радует — скоро вроде прибудет подкрепление. А нас вообще сменят.

Начинаю радоваться, но вижу кислую физиономию Ильяса.

И смекаю, что если сменят — то не для недельного отдыха. Отоспаться нам светит только в случае, если мы окажемся в Петропавловке — и начнется ледоход. Хотя и тут не посачкуешь — выход в город сухопутный есть, значит, будем опять в деле.

Решаем — большая палатка для больных, малая — для медпункта, вторая — для личного состава. Потому ее делаем на отдалении от двух других. Печек всего четыре. Дров вообще нет.

Вовка чешет в затылке и вместе с седоватым сапером и парой водолазов испаряется ненадолго. Мы печки все же устанавливаем, составляем трубы, выводя их в специальные дырки с жестяным листом, вставляем в окошки какие-то дурацкие рамочки с полиэтиленом — и удивительно — сразу становится теплее. Даже без печки. Остается еще мебелью разжиться — чтоб был стол и стул, хотя бы. Или ящики в замену.

До чего же хорошо, когда рядом с тобой свои. Да еще такие, которых знаешь с лучшей стороны… Санинструкторы правда побухтели, что не на это соглашались, но перспектива погреться у печки и вздремнуть не под открытым небом оказалась сильнее, чем даже брань и подзатыльники.

Вовка обернулся достаточно быстро. Не знаю, как уж удалось — но битый вертолетчиками БТР так и стоял бесхозно — и теперь Вовка подогнал его к медпункту. Мало того, где-то по дороге разжился досками.

После первого же взгляда в дверцу залезать вовнутрь не захотелось, хотя видно было, что в основном все выгребли. Пока ребята вытаскивали доски, Вовка лазал по бронетранспортеру, вылез недовольным и в знак этого плюнул метра на два.

— Откуда таких притырков берут, ни ума, ни мозгов!

Видно отчетливо, что ему надо высказаться — а то его вспучит. Но при этом желательно не указывать на некоторую тавтологию его высказывания.

— Это ты к чему?

— В «Найденыше» водятел тоже тюфяк был. Правда, может, машинка с хранения снята только. Но все равно — тюфяк. А этот водятел — дважды тюфяк и осел!

— С чего это ты так решил, а, Володь?

Наш драйвер смотрит на меня с сожалением, потом решает снизойти до моего уровня и поясняет снисходительно:

— У любого нормального водилы должен быть в броне набор для джентльменов — запас воды, приспособа, чтоб харч сварить если надо — то есть паяльная лампа, например, котел, тренога или что в таком духе. Жратва должна быть. И горючее — для самого водителя. А тут — шаром катай. И ЗИПа нет и инструментов. Броня — это дом на колесах и на всякие случаи жизни должно быть соответствие. Куда этот недоносок пилу дел?

— Чего это тебе пила запонадобилась?

Водила опять смотрит на меня с сожалением и мне это не нравится — как бы в привычку не вошло.

— Доски пилить. Печки такие, что их коротенькими дровами топить только можно.

— Забудь! Доски пойдут в барак — на пол стелить, иначе больные к утру помереть успеют — вмешивается сапер.

— А без печек — мы сами помрем!

— Не переживай, чего-чего, а дров добудем. Поехали!

БТР исчезает, как и появился, а по его следу с коротким промежутком приперлась пара зомби. Обоих упокоили, но стало тревожно — видно Вовка запачкал колеса в огрызках из салона…

— Что могли — сделали. Сейчас печки затопим — совсем хорошо станет.

— Ильяс — надо бы санинструкторов хоть чуть-чуть натаскать с оружием обращаться.

— Знаешь, за пять минут ночью — это не учеба, а комеди клаб в дурдоме.

— Ну, хоть в общих чертах.

— И зачем? Мы охраняем.

— Надо пока можно пройтись — тяжелобольных собрать. Тех, кто еще жив, но до утра может не дожить?

— Кель бере! Ты что — хочешь, чтоб мы в потемках по цехам шарились? С этими недотепами?

— Ну, там все — таки первая волна чистильщиков прошла. Так что если и будет кто мертвячный — так единицы.

— Ага! Нам и единицы по глаза хватит. Мы уже утоптались за день, нам и одного шурале достаточно.

— Ильяс!

— Нет. Если по-русски не понимаешь — переведу. Но. Найн. Сааа. Юр андерстенд?

— Ну да, вакаремас…

— Вот и сумимасэн, раз так. А санинструкторов… Якши, Андрей в этом толк знает — поучит.

Оттащили силами санинструкторов обоих упокоенных подальше от палаток. Один — явно из охраны лагеря, толстомордый, крепкий, с развороченным крупнокалиберной пулей плечом, другой — исхудавший мужичишко в грязном тряпье. Охранник и заключенный, а теперь они оба против нас…

Андрей без большого воодушевления, но взялся за обучение, поглядев при этом куда как выразительно мне в глаза. Понимаю, что тут возни действительно много — мальчишки строят из себя опытных стрелков и потому по уму-то сначала надо выбивать из них дурь, всю эту киношную чушь, а потом учить как надо…

Но времени у нас нет.

Минуты не проходит, как спокойнейший Андрей закатывает одному из обучаемых такую затрещину, что я даже не могу сказать — то ли первым делом я вижу вылетевшую из строя и вертящуюся на снегу как юла каску, то ли слышу звук рукоприкладства.

— Никогда! Никогда, чертовы дурни, не направляйте боевое оружие на других людей! Это понятно? Понятно я вас спрашиваю?

Обучаемые испуганно бурчат что-то в ответ.

— Не слышу! Громче! — орет совершенно неожиданно тишайший обычно Андрюха.

— Йес, сэр! — лают в ответ мальчишки, от испуга вспомнив самое подходящее к случаю из их опыта.

Мда… Это ж куда мы докатились?

Водолазы ухитрились уже разломать что-то деревянное. Наверное, как это положено по закону сволочства — самое нужное и через пару дней нам начнут пенять, что мы спалили что-то на вес золота, ну, да и черт с ним. Главное — печки затопили.

Народ подтягивается к кухням, и не успел я глазом моргнуть — вместе с тяжелыми больными в барачную палатку набилось публики под завязку. В дохлом желтом свете единственной керосиновой «летучей мыши» зрелище угнетающее. Еле — еле удалось выполнить основное правило при таком расположении на ночь — не лежать на снегу и мерзлой земле. Вроде бы сейчас есть всякие хитрые спальные мешки и прочее в том же духе — но у нас только палатка, доски и грязные старые матрасы двадцатого срока службы.

Вот их и постелили, распихивая, разгоняя и ругаясь на беженцев, старающихся уснуть. Где попало. Мама дорогая, за такую организацию мне бы на госэкзаменах влепили пару… Хотя… Может быть и не влепили — тут уж смотря кто бы сидел экзаменатором. Если тот, кто работал в очагах бедствия — наверное бы обошлось… Тьфу, какая чушь в башку лезет… Надо бы обругать наших водолазов, что они позволили набиться в палатку куче народа, кроме точно больных, но… Но спасенные настолько жалко выглядят, что — ладно. Больным теплее будет.

Когда вернулся Вовка с БТР, толпа еще прибыла. Даже и не знаю — хорошо, что они такие вымотанные или нет. С одной стороны — пока нет никаких недовольных, заводящих смуты и раздрай, требующих для себя любимых всякого всего — для этого им надо еще придти в себя, с другой — до утра точно будут умершие — и значит восставшие. Мы не справимся с контролем, и предотвратить укусы не выйдет.

Что хорошо — основная масса народу тихая, безразличная и аморфная. Но с десяток помощников у нас образовался. Потому дрова сгрузили быстро, пилу вроде так и не нашли, но слышу, что стучат топором.

Толпа пациентов в медпункте и около него не убывает. А вот наши медикаменты — наоборот — скоро сумки пустые будут.

Тощенькая девчонка-подросток просит меня подойти к кухням — толстяк повар зовет. Отправляясь, беру с собой Сашу и в который уже раз за пару последних часов проверяю — тут ли мой автомат. На сегодня я уже перевыполнил план по приключениям в стиле «доктор-идиот».