"Вдовы по четвергам" - читать интересную книгу автора (Пиньейро Клаудиа)

Глава 20

Ее уже сто раз звали обедать. Но она не спускается. Рамона не спускается, потому что она Рамона, хотя ей и поменяли имя на Ромину. Не в документах, там этого сделать нельзя. Но даже в школу ее записали под новым именем — Ромина Андраде. И все называли ее Роминой. Кроме Хуани — она попросила его об этом. Рассказала, что когда она родилась, то ее назвали Рамоной. Ее мама, лица которой она почти не помнит. Хуани зовет ее Рама, придумав нечто среднее, но ее «мама», та, что заставляет ее зваться Роминой, об этом ничего не знает. Сразу видно, что ей нравится называть вещи чужими именами, думает Ромина. И я не Ромина, и Мариана мне не мама. Они обе об этом знают, но Мариана велит ей отвечать «Да, мама» и «Нет, мама». Она даже не разрешает ей говорить просто «да» или «нет» или кивать головой, как делают остальные дети. Мариана добивалась полного ответа, хотя и не без помощи затрещин. Но затрещины она готова стерпеть. Главное то, что у нее украли Педро. Педро теперь не знает, кто такая Рамона. И он не хочет, чтобы она рассказывала ему о том, откуда он на самом деле.

— Хватит врать, — говорит он и продолжает пинать свой мяч для регби.

Но она все равно любит его больше всего на свете, несмотря на то что он не знает, кто он такой.

Если бы Ромина вела дневник, ей было бы нечего писать там каждый день — это уж точно. Он стал бы до смерти скучным, думает она. Тут, где проходит вся моя жизнь, бывают дни, когда ничего не происходит: «Я встала, позавтракала вместе с женщиной, которая меня удочерила, она собиралась на турнир по теннису и сказала мне, что берет две ракетки на случай, если у одной из них лопнут струны во время ее знаменитого passing shot,[22] потом у меня было два экзамена, час свободного времени, на третьей перемене я плохо себя почувствовала, домой меня отвезла мама Валерии, которая участвовала в том же теннисном турнире, что и моя (струны у нее все-таки лопнули), но освободилась раньше, потому что не прошла в финал. Потом я смотрела телевизор, брат надо мной издевался, ужинала одна у себя в комнате, потом легла спать, конец».

Никто не будет терять время, описывая пустую трату времени. Ромина этого не хочет. Пустота. Она не знает, чего ей хочется, но уж точно не этого. «Одно пустое место пишет о другом». В свои четырнадцать лет, или в пятнадцать, на суде так и не смогли установить точную дату ее рождения, она знает, что жить и рассказывать истории про свою жизнь — не одно и то же. Рассказывать гораздо труднее. Жить — это когда живешь себе и живешь. Но для рассказа нужен порядок, а с порядком у нее всегда были сложности, она никак не может разобраться даже со своими мыслями, с тем, что происходит у нее в душе. Хорошо, что в комнате порядок наводит Антония. Но все остальное в жизни девочки окончательно перепуталось. Она чувствует себя так, будто стоит на бомбе с часовым механизмом. На бомбе, которая однажды взорвется.

И вчера вечером бомба едва не взорвалась. Была вечеринка в доме у Наталии Вольф. Недалеко от Лос-Альтоса. Она пила пиво, много пива, очень много пива. В четыре часа утра ее вырвало. Многих рвало, не ее одну. С Хуани такого не случилось, потому что он рано ушел домой. Она позвонила Карлосу, «доверенному водителю», «мама» разрешает звонить только ему одному. Карлосу пришлось затаскивать ее в машину. И не в первый раз. Она села на заднее сиденье, было жарко, и от запаха рвоты ей стало нехорошо. Она попросила Карлоса включить кондиционер, он не работал, тогда она стянула с себя рубашку, решив, что «лифчик — это все равно что бикини». Рубашку она выкинула в окно, потому что от нее разило рвотой. Потом оглядела себя. «Да, лифчик — даже больше, чем бикини, а этот тип все равно смотрит только вперед, и кому какое дело до моих сисек, которые еще и не выросли». Она задремала. Когда машина заезжала в ворота, охранник испугался и позвонил ее отцу. Сказал, чтобы тот непременно вышел встретить «сеньориту Андраде, которая въехала в поселок и сейчас находится на пути к дому, голая и, возможно, под кайфом.»

— Я не была под кайфом, — заявила Ромина, когда Эрнесто и Мариана устроили ей разнос.

— Охранник сказал, что ты вернулась голая и обкуренная.

— В лифчике и совсем не обкуренная.

— А охранник говорит по-другому.

— Охранник — дубина, он и обкуренных-то не видел.

Эрнесто ударил ее по лицу. Она пошатнулась. Но она вовсе не была под кайфом. Просто выпила слишком много пива, это правда. А наркотиков она не употребляла. Два или три раза покуривала марихуану, но в последний раз у нее пошло плохо, и больше она пробовать не хотела. Хватит с нее и пива, больше ничего не надо. Еще ей нравился джин. Меньше, но нравился. Особенно тот, что Эрнесто держит в dressoir[23] в гостиной. И водка иногда, очень редко. Вот и все.

Ее снова зовут ужинать. Антония говорит, чтобы она спускалась, «потому что мама сердится». А когда «мама сердится», это страшно.