"Пересекая границы. Революционная Россия - Китай – Америка" - читать интересную книгу автора (Якобсон Елена Александровна)

ГЛАВА 9 «Голос Америки »

Во время Второй мировой войны, когда Советский Союз оказался союзником западных держав, в Америке возникла необходимость в специалистах по русскому языку. Русских эмигрантов брали на работу в качестве переводчиков и учителей. Все большее число студентов колледжей и университетов хотели изучать русский. К тому времени я уже немного преподавала частным образом студентам Колумбийского университета, чье русское отделение стало центром бурной деятельности, и в 1945 году я получила неожиданное предложение от профессора Андре фон Гро-ника работать с ним над созданием учебника русского языка для американских студентов.

Необходимость в таком учебнике возросла к концу войны, когда закон о льготах демобилизованным позволил многим военным продолжить или начать обучение в высших учебных заведениях бесплатно. Профессор фон Гроника разработал простой и удобный метод из тридцати уроков. Каждый урок объяснял какое-нибудь правило грамматики и сопровождался повествовательным текстом и диалогом. За урок нужно было выучить не больше двадцати пяти новых слов или выражений. После текста шли грамматические упражнения и задание перевести на русский небольшой английский текст, который был «вариацией на тему» предыдущего русского текста.

Я должна была составлять тексты и упражнения. Профессор фон Гроника сильно рисковал, беря меня в помощницы, думала я, он ведь не знал ничего о моих способностях в этой области. На самом деле я подозреваю, что это его жена уговорила пригласить меня. Ее дочери ходили в ту же балетную школу, что и Натали, и в ожидании конца их занятий мы проводили много времени вместе и хорошо узнали друг друга. Мое знание русской культуры ее впечатлило, видимо, настолько, что она рассказала обо мне мужу. Он был профессором Колумбийского университета, приглашенным из Чикагского университета для расширения русской программы.

Я согласилась, но контракт, который он предложил мне подписать, меня несколько удивил. За каждый подготовленный и переданный ему урок я должна была получать всего 20 долларов. Он также сохранял за собой право расторгнуть контракт в любое время по своему усмотрению. И только когда все тридцать уроков будут готовы и им одобрены, будет обсуждаться вопрос о моем соавторстве. Естественно, я сказала, что должна посоветоваться с мужем.

Эйб возмутился: «Они обращаются с тобой, как с нищей беззащитной русской беженкой! Ты теперь американка. Где твое самолюбие?»

Но, принимая во внимание занимаемое профессором Гроника положение, я подумала, что все-таки следует воспользоваться такой редкой возможностью. Ведь, по существу, в это время я была просто домашней хозяйкой и в академическом мире — ничто. Эйба я не убедила, но все равно согласилась работать над книгой, проявив свою гордость в том, что контракта не подписала, а работала на основании устной договоренности. Профессор фон Гроника удивился, но согласился с моим решением. Честно говоря, я думаю, что у него не было других кандидатов на эту работу, а издатели торопили его со сроками.

Книга «Основы русского языка» («Essentials of Russian») была закончена в срок, и мое имя стояло на обложке. Я получила также 40% гонорара. В 1947 году учебник попал в список бестселлеров, и издательство «Прентис-Холл» печатает новые тиражи до сего дня. Андре и Хильде фон Гроника стали моими хорошими друзьями, и наша дружба пережила все четыре переиздания книги. Я до сих пор горжусь этими «Основами». Это хороший, сегодня звучащий немного старомодно текст, имеющий одно редкое для учебников свойство — чувство юмора.

По совету того же Андре я подала заявление о приеме на работу в качестве диктора-журналиста на радиостанцию «Голос Америки», существующую при Государственном департаменте, хотя первоначально она была создана Министерством по военной информации правительства США. Говард Фаст в своих мемуарах сумел передать дух тех первых передач для раздираемой войной Европы: «Говорит "Голос Америки". Это голос надежды и спасения человечества, голос моей чудесной, прекрасной страны, которая положит конец фашизму и перестроит мир...»

В 1946 году «Голос Америки» обращался уже к другому миру. Советский Союз, наш союзник в войне, возвращался к прежним нормам жизни и поведения и становился опасным противником. Из-под добродушной маски «дяди Джо Сталина» военного времени теперь выглянуло истинное лицо жестокого диктатора.

Русское вещание на Советский Союз должно было начаться в 1947 году. Я высоко ценила ярко выраженное антикоммунистическое содержание радиопередач и была уверена, что Америка действительно «надежда и спасение человечества».

Я легко прошла необходимые тесты, и меня взяли на работу одновременно с другими нью-йоркскими русскими эмигрантами — трое мужчин и три женщины. Мы работали вместе со штатом редакторов, авторов, звукорежиссеров, секретарей и машинисток. Труднее всего оказалось найти квалифицированных русских машинисток. «Голос Америки» нанял двух семидесятилетних русских дам, которые последний раз работали в правительстве Керенского в 1917 году! К счастью, несколько человек были профессиональными журналистами и сами печатали свои статьи. Но ни один из русских дикторов не имел опыта в радиовещании. Наше обучение началось в ноябре 1946 года, а первые передачи должны были выйти в эфир буквально через несколько месяцев. Нашим режиссером и инструктором был некий Эдвард Ракелло, очень интересный венгр, говорящий по-русски. Называя женщин «милочка» или «дорогуша », он посвящал нас в тайны ремесла. «Не ораторствуйте, не думайте, что вы произносите речь перед целым континентом, — учил он нас. — Обращайтесь к человеку, который сидит один и слушает радио. Говорите задушевно».

Мне поручили открывать и заканчивать вечернюю программу. У меня хорошо получалось начало, когда я естественно и живо произносила: «Слушайте "Голос Америки"», но заключительное «до следующей встречи в эфире» не отвечало требованиям господина Ракелло. С его точки зрения, я произносила это недостаточно тепло и задушевно. «Милочка, — умолял он меня, — вы замужняя женщина, думайте о вашем муже... Говорите так, как вы говорите в спальне!»

Я ужасно смущалась, очень старалась, но никак не могла произнести эти слова достаточно обольстительно.

«Нехорошо, нехорошо, — повторял он. — Вы должны говорить это так, чтобы русский слушатель не спал всю ночь, ожидая вашего возвращения!»

Я старалась изо всех сил, пока он не сказал: «О'кей, милочка. Это неплохо. Попрактикуйтесь дома».

Нашим начальником был Николай Набоков, музыковед и композитор с минимальным административным опытом. Он был высококультурным человеком, происходил из известной русской семьи и прежде жил в Париже. В редакции говорили, будто отдел кадров «Голоса Америки» хотел предложить это место Владимиру Набокову, писателю, но каким-то образом получили не того Набокова. Николай, двоюродный брат Владимира, был очаровательным, но совершенно беспомощным в бюрократических лабиринтах Государственного департамента. Те из нас, кого наняли обычным путем через отдел кадров, вскоре обнаружили вокруг себя странных, неизвестно откуда взявшихся личностей. Они оказались друзьями Набокова, которым он пообещал работу.

Однажды Набоков подошел ко мне и сказал: «Извините меня, госпожа Бейтс, но я пообещал ваше место моей первой жене, Наталье Шаховской. Сейчас она продает шляпы в магазине "Бергдорф-Гудман", и, конечно, вы понимаете, ей нужна другая работа. Так что, если вы не возражаете, я бы хотел, чтобы вы уволились».

Я остолбенела. Он обращается со мной, подумала я, как с крепостной девкой своего поместья! Но я теперь американка, со своими правами!

Я повернулась к нему и сказала: «Я иду в отдел кадров прямо сейчас, пусть там разберутся».

Он чрезвычайно удивился и явно не понял, почему не получается так, как он задумал. Когда начальник отдела кадров услышал об этом, он возмутился и пообещал все уладить. Мне же он сказал: «Не беспокойтесь, миссис Бейтс, никто вас не уволит».

Воодушевленная, я вернулась к своему столу и сообщила Набокову, что уходить я не собираюсь. Ему потом сказали, что единственный путь меня уволить — это доказать мою некомпетентность. И он попытался это сделать. Он поручил мне написать текст о Марте Грэхем, считая, что ни один русский эмигрант из Китая никогда о ней не слышал. Но я вложила много труда в этот текст, и он был одобрен редакторами.

Набоков вскоре ушел из «Голоса Америки», однако его бывшую жену Наталью приняли на должность сценариста и отвели ей стол рядом с моим.

Я была молода и очень общительна, у меня было много друзей. Я подолгу говорила по телефону, болтая с разными приятелями и поклонниками. Часто я проводила время с друзьями в коридоре. Наконец однажды Наталья Шаховская спросила: «Вы раньше где-нибудь работали?» Я ответила, что это моя первая «настоящая» работа в Америке.

«Вот что, — предупредила она, — вы явно не знаете разницы между вашей гостиной и учреждением. Это рабочее место, а не увеселительное заведение. Ведь вам бы не хотелось, чтобы другие считали вас плохо воспитанной, и уж во всяком случае вам бы не хотелось заслужить дурную репутацию и рисковать своей работой? Почему бы вам просто не ходить иногда обедать со своими друзьями? Именно так общаются работающие люди».

Я была очень смущена и глубоко благодарна за ее откровенность. Мы подружились, и скоро я стала образцовым работником и коллегой, удалив свою частную жизнь от рабочего места. «Голос Америки» располагался на углу 57-й улицы и Бродвея, и несколько раз в неделю мои знакомые приглашали меня на длинные уютные обеды в «Русскую чайную» в одном квартале от нашей конторы.

Нашим следующим директором стал кадровый дипломат Государственного департамента Чарльз Тейер. Он был талантливым писателем, немного эксцентричным, но очень серьезно относившимся к задачам русского вещания «Голоса Америки». Он понимал силу «радиодипломатии» в борьбе с пропагандистской войной, которую вел Советский Союз. Он также знал нравственное отвращение своих соотечественников к слову «пропаганда», употребляемому по отношению к американскому радиовещанию: в этом видели что-то бесчестное и недостойное правительства «джентльменов». Тейер рассказывал нам, как государственный секретарь Генри Стимсон протестовал против практики расшифровки кодов, потому что «джентльмены не читают чужую почту». Он не боялся бороться с Конгрессом за дополнительные ассигнования и не сдавался, встречая с их стороны непонимание его миссии в «борьбе за человеческие умы».

В те ранние годы «Голос Америки» пытался давать полную и непредвзятую картину жизни в Соединенных Штатах, не избегая и признания слабых мест и недостатков. Прямой критики или нападок на советскую систему не допускалось. Все-таки совсем недавно они были нашими союзниками. Но по мере усиления «холодной войны» «Голос Америки» стал платить той же монетой: передачи начали открыто и резко критиковать советскую систему и правительство.

Я проработала на «Голосе Америки» почти четыре года. Начала я с перевода новостей, потом стала писать очерки, а позже мне поручили вести американскую музыкальную программу о джазе. До того я мало знала о джазе, но теперь мне пришлось много читать и изучать его историю. Я старалась всегда представлять музыку в культурном контексте. Очень скоро мне стали делать замечания за «излишнюю серьезность», не требующуюся «диск-жокею»! Американское посольство в Москве жаловалось, что оно хочет танцевать, а не получать музыкальное образование. Я вернулась в отдел новостей.

Работа на «Голосе Америки» опять свела меня с русскоязычной общиной. Я встретила эмигрантов из Парижа, Берлина, Праги, многие были перебежчиками, или невозвращенцами, или беженцами от недавней войны, которые попали в немецкий плен и были освобождены союзниками. Это сообщество было раздираемо интригами и соперничеством.

Борис Николаевский, известный старый меньшевик, появлялся с текстом, в котором продолжал спорить с Лениным или каким-нибудь другим большевиком. Их споры, давние и уже почти всеми забытые, были еще свежи в его памяти. Его огромная фигура склонялась над столом редактора, он уговаривал принять текст как материал «первостепенный».

Владимир Мансветов, один из наших редакторов, эмигрант из Чехословакии, сын известного эсера, старался держаться с подчеркнутым цинизмом. Он с явным удовольствием смягчал страстные высказывания авторов, вычеркивал половину прилагательных и наставлял: «Не принимай все так близко к сердцу, дорогой! Зачем эмоции? Это всего-навсего пятиминутная передача об американском сельском хозяйстве».

Приходили безработные русские актеры пробоваться на дикторов. К отчаянию мистера Ракелло, они читали новости в лучших традициях Московского художественного театра. «Боже мой, — стонал он, — это же не Чехов! Вы читаете отчет Конгресса о дорожном строительстве!»

Кира Славина была поэтессой, она отказалась от лучшей авторской вакансии, потому что не хотела быть связанной сроками, и предпочла работу машинистки.

Александр Фрэнкли, эмигрант из Парижа, человек большой эрудиции, с безупречными манерами, был незаменим в кризисных ситуациях, возникающих в русском отделе. Миротворец, он успокаивал оскорбленные чувства и указывал, что интересы нашей страны, Америки, должны перевешивать наши мелкие ссоры.

К счастью, я оставалась в стороне от этих баталий: вне офиса у меня была американская семья, и моя жизнь очень отличалась от их эмигрантской жизни.

Все же благодаря знакомствам и встречам на «Голосе Америки» моя светская жизнь стала богаче и разнообразнее. К частым посещениям «Русской чайной» прибавились вечеринки в офисе и вечера у коллег дома, куда меня тоже приглашали. Иногда приглашали одну меня, без мужа, но я все равно соглашалась. Я прекрасно проводила там время и флиртовала с эффектными молодыми продюсерами, многие из которых подвизались актерами, радуясь хоть какой-то постоянной работе. Было так приятно... Никаких душераздирающих русских восклицаний типа: «Я не могу без тебя жить...» Какое облегчение! Ухаживавшие за мной американцы просто приятно проводили время, создавая себе и другим хорошее настроение.

В первый год деятельности русский отдел «Голоса Америки» пользовался повышенным вниманием американской прессы. У нас часто брали интервью и фотографировали для крупных газет и журналов. Моя фотография появилась на первой странице газеты «Нью-Йорк Геральд Три-бюн », в журнале «Нью-Йоркер » обо мне очень лестно отозвались, и мой портрет был помещен на обложке журнала «Патфайндер». Об этом журнале я раньше ничего не слышала, но, видимо, он имел довольно большую читательскую аудиторию, потому что я получила поздравительную телеграмму от государственного секретаря Дина Ачисона и предложение от одного из читателей «Патфайндера», двадцатишестилетнего фермера, выйти за него замуж. Он писал, что живет с матерью на собственной ферме, и спрашивал, не устала ли я от жизни в большом городе и не хочу ли насладиться тихой жизнью на его ферме в штате Айова. Всем очень понравилась эта история.

* * *

Я начала замечать, что такие люди, как фон Гроника и Уоссоны, начали обращаться со мной по-другому. Во мне видели уже не иммигрантку, пытающуюся куда-нибудь устроиться, а интересную и успешную женщину.

Скоро, однако, стало очевидно, что мой брак шатается. На радио у меня не было определенного расписания, иногда я работала вечером и даже ночью. Ребенка дома у нас больше не было, и мы были свободны в своем распорядке жизни. Когда я работала по ночам, Эйба дома тоже не было. Когда я спросила его, где он проводит ночи, он что-то уклончиво отвечал, а потом признался, что да, он «встречается» с какой-то женщиной, с которой познакомился на работе. Он заверил меня, что ничего серьезного между ними нет и что он по-прежнему меня любит.

Хотя большинство наших друзей продолжали считать нас счастливой супружеской парой, в наши отношения закралась странная неловкость. Натали жила в школе, мы остались вдвоем и вдруг обнаружили, что за семь лет, посвященных воспитанию ребенка, что-то исчезло. Мы изменились и теперь, став другими, не знали, как ликвидировать разрыв между нами. Эта неловкость пропадала, когда мы занимались любовью, но как только мы вылезали из постели, она возвращалась. В тот год мы часто устраивали званые вечера, и это бывало весело. С друзьями мы ездили в театр или в кино, и это тоже было весело. Невесело было оставаться наедине друг с другом.

Мне иногда кажется, что если бы мы могли увлечься каким-нибудь комическим или драматическим телевизионным сериалом, мы бы «выдержали бурю». Сегодня многие пары как раз этим и спасаются. Но, предоставленные сами себе, мы не смогли спасти свой утративший новизну брак. Мысль о разводе мне в голову не приходила, но я понимала, что, вероятно, пытаться и дальше стремиться к «супружескому согласию» бесполезно. Отложив всякие решения на «потом», я записалась на занятия йогой.

Эти занятия оказались курсом физической реабилитации, но помогло это и моему душевному состоянию. Я научилась сидеть на тазовых костях, ходить, двигая ногами от бедра, балансируя головой на верхушке позвоночника, держа туловище очень прямо. Это было очень интересно. Преподавательницей была немка, беженка из Берлина, хорошо образованная, тонкая и опытная женщина, которая изменила мою жизнь за первые же четыре или пять уроков. Она же порекомендовала мне своего психоаналитика. «Вас сдерживает что-то еще, кроме физического состояния», — сказала она мне, и была права.

По обычным меркам, я справлялась с жизнью вполне хорошо — у меня были семья, работа, много друзей, но только я одна знала, каких это мне стоит усилий. Я знала, что мне нужен кто-то, кто поможет мне разобраться с накопившимися за все эти годы внутренними переживаниями. Я читала Фрейда, была под впечатлением его идей и решила пуститься в рискованное путешествие в поисках самой себя.

Доктор Уолтер Клуге тоже был из Берлина. Он начал работать над моей «внутренней настройкой». Он освободил меня от постоянных грез и поместил в реальный мир.

Это было большим облегчением, большой радостью — полностью принять реальность.

Доктор Клуге был фрейдистом и даже посещал сеансы психоанализа самого Фрейда. Он неохотно согласился принимать меня три раза в неделю вместо обычных ежедневных сеансов, но велел самой заниматься между визитами. В течение часа каждый день я записывала на бумаге свои «свободные ассоциации». Я искренне увлеклась психоанализом, очень старалась и более трех лет ходила к доктору Клуге. На этом пути самопознания я боролась с драконами, охраняющими ворота моей памяти, и встречалась лицом к лицу с воспоминаниями, которые я хотела бы забыть. Я выносила приступы острой боли и отчаяния, переживая вновь некоторые моменты моей жизни, Гражданскую войну и детские страхи, что меня бросят, воевала с силами добра и зла за свою бессмертную душу, но в результате я дошла до конца, став более усовершенствованным вариантом своего прежнего «я».

Главная перемена заключалась в принятии себя такой, как есть, в отказе от воображаемого идеала. Я также поняла, что переросла свой брак с Эйбом и что долго мы вместе не останемся. Я хотела сохранить семью ради Натали, пока она достаточно не подрастет, чтобы понять и не получить травмы из-за нашего развода. Эйб не возражал против моего посещения психоаналитика. Мы обсуждали это и даже думали, что психоанализ может помочь улучшить нашу супружескую жизнь. К тому моменту мы оба уже признали, что с нашими отношениями что-то серьезно не в порядке.

«Пусть у нас будет "современный брак", — предложил Эйб. — Пусть мы будем свободны делать что хотим, идти каждый своей дорогой иногда, но останемся семьей... Никакого развода».

Я согласилась. Ведь я и так уже вела независимую от него жизнь. Я знала, что он встречается с другими женщинами. Он объяснил, что это часть нашего «современного брака ». У меня тоже был недолгий «роман », но я прекратила его, как только он начал перерождаться во что-то серьезное. Эйб и я виделись все реже, но оставались друзьями. Потом у него произошло неизбежное: серьезные отношения с молодой женщиной, настаивавшей на браке. Через какое-то время Эйб попросил у меня развод.

Как ни странно, его просьба меня больно ранила. Я знала, что и ему это больно. Мы попали в западню, которую поставили себе сами. «Современный брак» совсем не обязательно спасает от развода.

В 1940-х годах консультативная помощь по вопросам семьи и брака еще не была так популярна и развита, как теперь. Сегодня такие программы, как «Предупредительные меры и оздоровление отношений», нередко помогают сохранять браки. «Семьям нужна постоянная поддержка», — написано в брошюре другой подобной программы. «Новому», или «свободному», браку, как его теперь называют, тоже уделяют много внимания. Но количество разводов тем не менее неизменно растет.

Натали была счастлива в школе, счастлива видеть нас, когда мы ее навещали, и с радостью ехала домой на каникулы. Я вся сжималась от мысли, что мы причиним ей боль. Когда мы трое наконец сели и приступили к неизбежному разговору о разводе, мы все вместе плакали. Нам всем было плохо и больно, но изменить ничего мы уже не могли. Теперь необходимо было избежать лишних страданий, и мы попытались сделать именно это.

Натали знала, что такое развод: большинство детей в ее школе имели по две пары родителей, разведенных и вступивших в новый брак отцов и матерей. Она была исключением, однако перспектива стать как все ее не очень радовала. Впрочем, она понимала, что значит полюбить и разлюбить; в первый раз она влюбилась в трехлетнем возрасте. Объектом ее увлечения был «мужчина старше нее», семи лет.

Мы жили в летнем доме на севере штата Нью-Йорк вместе с еще двумя семьями, в каждой был ребенок: Джордж и Анна, оба семилетние. Джордж и Натали вставали рано и играли вместе каждое утро, пока не появлялась Анна. При виде Анны Джордж бросал Натали и больше ее не замечал до конца дня. Как-то я услышала, что Натали сказала: «Лучше бы я никогда с тобой не встречалась!»

Конечно, полюбить и разлюбить можно, но это не должно относиться к родителям. Она очень старалась как-то наладить мои с Эйбом отношения, но, когда наконец смирилась с ситуацией, вела себя замечательно. В какой-то момент Эйб решил отказаться от развода, но к тому времени я уже решила, что так будет лучше. Я только хотела найти для этого подходящее время. Довольно скоро какими-то неисповедимыми путями все встало на свои места.