"Человеческий панк" - читать интересную книгу автора (Кинг Джон)

ЗВУК УЭСТВЕЯ

Крис разбивает лобовое стекло Кортины, засовывает внутрь руку, длинную, как шланг, открывает дверь и делает нам знак из темноты. Мы подбегаем, Смайлз со мной забивается на заднее сиденье, Дэйв лезет через руль на место пассажира и режет ногу об остатки стекла. Крис закрывает дверь и начинает ковыряться под приборной доской, а Дэйв ищет воткнувшийся осколок, ощупывает колено и матерится. Нас со Смайлзом не волнует, что в Дэйве торчит кусок стекла, мы слишком заняты попытками удержать очко на месте и молимся, чтобы нас не поймали. Ревёт двигатель, Крис выпрямляется, отпускает ручник, ворочает рычагом и, наконец, находит первую. Тачка дёргается и глохнет. Дэйв даже забывает про свое колено и с громким треском отвешивает Крису подзатыльник.

— Долбоёб, — говорит Дэйв. — Это тебе не шоколадки тырить.

— Да иди ты, больно же, вообще. Сам веди, раз такой умный, — Крис вертится на сиденье, уже собирается отказаться, но тут Смайлз орёт так, что у нас у всех душа уходит в пятки, и показывает на трёх парней, которые возникли посередине дороги. Крис снова пригибается, движок оживает. Он с хрустом втыкает первую, тачка дёргается, задевает фургон, который стоит перед нами, чуть не глохнет, сбивает с ног первого мужика, здоровенного жуткого урода — вот он уже сползает по капоту. Крис выжимает сцепление, стоит с работающим двигателем.

— С ним всё нормально? — спрашивает он. — Я его, блядь, убил, что ли? Он мёртв?

Нет, он жив. В нескольких дюймах от Смайлза появляется расплющенная об стекло рожа и орёт, что у него есть отвертка и он собирается повертеть ему в мозгах, потом замечает меня и сообщает, что отстрогает мне яйца стамеской. Дальше этот плотник лезет в карман и начинает долбить по стеклу. То ли отверткой, то ли стамеской, то ли просто ножом. Неважно. Одно другого не слаще.

— Он псих! — вопит Дэйв. — Псих ебаный, да он нам сейчас головы, блядь, оторвёт!

Я пожимаю плечами и улыбаюсь, чтобы дать чуваку понять — если кто-то угоняет его новенький «Форд», то я тут точно ни при чём. Просто так уж сложилось, что я в этот самый момент оказался на заднем сиденье тачки, на которую он столько копил, работал по выходным и так далее. Это вообще случайность.

— Дави на газ! — кричит Дэйв. — Твою мать! Он нас прикончит! Какого хрена ты встал?

Крис разгоняется, и за две секунды Дэйв превращается из перетрусившего вора в крутого типа. Он опускает стекло — паника отменяется, мы в безопасности — выставляет руку и жестами сообщает мужику, что он рогоносец и онанист. Крис останавливается на перекрёстке, пропускает машину — блестящий «Триумф», который будто плывёт по дороге, за рулём — обалделая старушенция. Дэйв кричит, чтобы она поторапливалась, только без толку, потому что она слепая, глухая и полчаса примеривается к повороту перед тем, как в него въехать. С Дэйвом внезапно происходит обратная перемена. Я оборачиваюсь и вижу, что хозяин и его дружки нас почти догнали. Они здоровенные и злые, и похоже, что наши дела плохи. Дэйв поднимает стекло, запирает дверь, и все, кроме Криса, видят, как горизонт заслоняют пивные животы и три красные рожи; настроение резко падает. Лицо Дэйва — просто нечто, потому что после того, как он помахал им на прощание ручкой, он явно первый на очереди. За нас они примутся уже потом. «ОТОРВУТ ТЕБЕ БАШКУ НА ХРЕН», — стучит у меня в ушах, но я не дергаюсь.

— Сматываемся, — кричит Дэйв. — Жми, блядь!

Они уже подбежали к тачке, дёргают за ручку двери со стороны Дэйва, один заносит кулак, чтобы разбить стекло, и тут Крис решает послушаться Дэйва, жмёт на педаль, и тачка вылетает на перекресток. Мы проносимся по дуге, подрезаем «Триумф», Крис выпрямляет тачку и ржёт, как чокнутый. Смотрит в зеркало и заходится ещё сильнее — говорит, от наших колёс остались полосы на асфальте, и теперь мы едем на лысых шинах. Действительно, чувствуется исчезающий запах палёной резины. Я оглядываюсь — те трое стоят далеко позади, маленькие фигурки, опираются ладонями на колени, чтобы отдышаться.

— Видел их морды? — заводится Крис. — Как они на нас смотрели, когда мы уезжали. Они-то думали, нам уже пиздец. И ты, Дэйв. Вот уж кто обосрался. Такую кучу наложил — можно поля удобрять. Главное, чтобы лопату дали. И рожа у тебя была просто пиздец. В жизни не забуду. Вот ведь пиздец.

Дэйв прислоняет голову к стойке двери. Не открывая рта и тяжело дыша, смотрит наружу.

— Они успели нас рассмотреть, — говорит Смайлз.

— Да ну их в жопу, — решает Крис. — Все равно они нас не знают.

— Но могут найти, — говорит Смайлз. — Слау тебе не Лондон и не Ливерпуль.

— Да отъебись ты уже, — вдруг раздражённо орёт Крис, что совершенно на него не похоже, особенно в разговоре со Смайлзом.

Смайлз замолкает. Вообще-то, к нему особое отношение. Из-за мамы и так далее.

— Не волнуйся, — говорит Крис. — Всё нормально.

— Они ничего не докажут, — говорит Дэйв. Ну прямо дитя. Как будто они будут обращаться по этому поводу в суд.

— Короче, пошли они в жопу, — говорит Крис и пригибается к рулю, проносясь мимо домов, мимо светофора, на красный, всего в паре футов от выехавшего сбоку фургона.

— Дай мне выйти, — ноет Дэйв. — Отъебись.

Мы прочищаем Крису мозги, и он обещает останавливаться на красный, Слау остаётся позади, бутылка переходит из рук в руки, проносимся мимо моей работы, вниз по склону холма, туда, где Оксфорд-Роуд пересекает Западную авеню, тягачи с прицепами и грузовики, припаркованные в Денхэме, вверх по склону к Аксбриджскому цирку, проезжаем светящийся «Мастер Пивовар», пустой перекрёсток, линию жёлтых огней по краю аэродрома Нортхолт[11], следы от них дрожат на стекле, мы передаём друг другу бутылку, Дэйв суёт кассету в проигрыватель, «In The City» the Jam настраивает нас на прорыв в самый центр Лондона, и Крис уже не ошибается с передачами, Кортина идёт плавно, мы пробиваемся по крайней полосе, обходим тачки куда лучше нашей, подрезаем блестящий Ровер, сбрасываем скорость на повороте Польского военного мемориала, разгоняемся, снова замедляемся на следующем перекрёстке и куске дороги, который ремонтируют, окна открыты и в лицо бьёт свежий воздух, ещё несколько остановок — и мы на Хэнгер Лейн, скрываемся в тоннеле на пару секунд и вылетаем наружу, двадцать пять минут прошло с момента, как мы влезли в тачку в Слау, готовясь сматываться оттуда.

— Пожалуйста, пристегните ремни, — говорит Крис, изо всех сил стараясь сделать голос похожим на голос пилота в самолёте.

Я ни разу не летал, но наверное, на это оно и похоже — самолёт мчится по полосе, набирает скорость, отрывается от земли, постепенно поднимается выше, под ним проплывает стадион Байт Сити, вдалеке — свет прожекторов QPR[12], Кортина выносит нас на эстакаду, и вот мы над городом, Лондон развернулся под нами. Мы на Уэствэе, для этого мы и ехали сюда.

— Давай, — говорит Смайлз, боясь, что Дэйв опять всё испортит. Дэйв вынимает кассету и вставляет другую. Ждём, когда на сцене появятся Clash. Мик Джонс настраивает гитару, Джо Страммер проверяет микрофон. Вот она, жизнь — пощипывание сидра во рту, тысячи плоских, как в «Мэри Поппинс», крыш вокруг, бетонные башни Ноттинг Хилл и стеклянные стены Уэст-Энда, башня Центрального почтамта возвышается над сетью улиц, как в «Монополии». Крис до конца выжимает газ, мы вместе поём «London’s Burning», уделываем один Яг[13], за рулём — какой-то гомик во флотской фуражке и таком смешном маленьком плейбойском шарфике, как показывают по телеку. Даже не думал, что такие есть на самом деле. Песня немного затихает, но это ничего не значит, просто смех, мелькают фонари, огни на Нортхолте ярче, зато эти пульсируют в ритме музыки. Правильно говорят — у нас отличные дороги. Мы знаем слова наизусть и ловим каждый звук. Лучше способа провести ночь нельзя и придумать — Лондон, такой огромный и волнующий по сравнению с нашим городом, где про нас окончательно забыли и совершенно нечего делать, а здесь всё как на вершине, в крупном городе, тут всего больше — богатства, нищетыу музыки, магазинов, развлечений.

Дома остались пабы и бесконечные дискотеки, клубы и ряды магазинов, стадионы и автоматы для пинбола, «Кот Балу» для тедди и «Одеон» для парней, которым хочется поразвлекаться на задних рядах. Но, за исключением этого, весь город — питающее дороги и транспортные маршруты, скопление домов вокруг лабиринта заводов и складов промышленной зоны и скучающие подростки, застрявшие чёрт знает где.

Если тебе примерно столько же лет, как нам, то там нечего делать, зато здесь, в Сохо и Кэмден Тауне, хватает концертов, постоянно что-то происходит, больше разных людей, домов — от здоровенных до каких-то хижин, рядом с такими клёвыми старыми особняками, которых больше нигде и не бывает. У парней в Лондоне есть работа, есть освещенные спортплощадки и шумные молодёжные клубы, есть куда пойти и чем заняться. Дома большие, построены на века, не то что наша дешёвка: главное — не качество, а количество. А ещё, если верить Дэйву, тут толпы педов, прямо целые пабы. Неизвестно почему, но в Слау нет ни одного гомика, это точно.

— Осторожно, — сзади подаёт голос Смайлз. — Ты чуть не врезался в то такси.

Крис оборачивается, ухмыляясь, — я, кстати, тоже испугался, уж слишком круто наш Джеки Стюарт[14] входит в поворот. За рулём такси седой шофёр, мигает нам фарами. Я уже вижу, как мы проламываем ограждение и грохаемся на землю внизу, Кортина съезжает по насыпи — эти звуки тоже присоединяются к звукам Уэствея. Неохота кончить жизнь так же, как этот мудак Джеймс Дин[15].

— Постеры с твоей рожей после этого всё равно не будут печатать, — смеется Крис. — Так что не пизди, мудаГ.

Дэйв смотрит на Криса как на больного, уже трое из нас четверых думают — пора заканчивать с этими американскими горками, вот бы кто-нибудь повернул тормоз. В машинке на аттракционе, где в тебя врезаются все кому не лень, тряска и то меньше — только не говорите Крису. Его накрыло, он делает музыку громче, а едет потише, поездка уже не так напрягает, мы съехали с эстакады и рулим по улицам, останавливаемся на светофорах, подземка Бейкер-стрит — слева, дома — по обеим сторонам, огромные мраморные дворцы, как будто перенесенные сюда из фильмов Майкла Кейна, а где-нибудь там, в обшитом деревянными панелями кабинете, Джеймс Бонд проверяет на Манипенни, как работает шпионский отравленный гондон. Едем дальше, видим Кэпитал Радио, бесимся.

— Настройся — не нашу волну, — говорит Смайлз.

Знак показывает поворот на Кэмден Таун, и мы сворачиваем влево перед тоннелем, несёмся среди грязных стен по пыльным улицам, населённым маразматиками пополам с местными джеками-потрошителями, мимо многоэтажки и станции Морнингтон Кресент, поворачиваем на боковую улицу. Крис паркуется, мы выпрыгиваем из машины и идём, сутулясь. На главной улице мы уже вне подозрений, замедляем шаг, вполне довольные собой, сбоку из арки вываливается нечто, размахивающее бутылкой, орёт на нас, мотая волосами, слипшимися в сосульки, почти как дреды у раста-манов. Глаза у нее мутные, кожа на лице шелушится, ноги обёрнуты газетами и обмотаны верёвками. Мы уклоняемся и идём дальше, не оглядываясь, взгляд снова вниз — в Слау, где почти все местные и хорошо знают друг друга, такого не увидишь, — проходим мимо кондитерской, немного взбодрились, шутим на тему молока на губах, которое не молоко, рифмы к «звезда-поезда», хей, веселей, двери индийского ресторана выплевывают облака карри, за тёмными исцарапанными стёклами ирландского паба слышны звуки банджо и скрипки.

— Вот это он и есть, паб ИРА, — говорит Дэйв. — Этот, и в Килберне. Пэдди тут собирают деньги для террористов, а если попробуешь не дать — получишь по голове.

— В жопу их, — говорит Крис и харкает прямо на порог. — И как только никто их не выкинет отсюда. Мы живем в своей, блядь, стране. А всякие уроды взрывают тут бомбы.

Рядом есть хорошие пабы, большим пивным тут уже по несколько сотен лет. Живая история — их стены, резной потолок, старые деревянные и каменные стойки. Это лучшее, что есть в Лондоне. После музыки. Станция с бегущими во все стороны потоками людей осталась через улицу от нас, там, у входа — толпа бродяг выпрашивает мелочь. Их, наверно, человек двадцать, мужчины и женщины. У них ирландский, шотландский, северный акцент и запах старых вещей с распродажи. Мы идём дальше, к мосту через канал, мимо других пабов, проходим и сворачиваем направо, под железнодорожный мост. С улицы «Хоули Арме» не заметен, но мы были тут раньше, и вот — проталкиваемся внутрь набитого заведения.

— Твоя очередь, — говорит Дэйв Смайлзу.

— Всегда моя очередь.

Вместе со Смайлзом мы продираемся к стойке, ждем своей очереди и одновременно оцениваем обстановку. Здесь есть достаточно красивые девушки, большинству — семнадцать или больше, это нам не по карману, но все равно приятно смотреть на них и мечтать, есть панкухи в кожаных куртках, с ирокезами, чёрными или обесцвеченными волосами, но по большей части тут сидит обыкновенный народ, особенно парни.

— Тебе сколько лет? — спрашивает барменша, и Смайлз надувается, привстает на носки и понижает голос: «Восемнадцать».

— Точно?

Смайлз кивает, она ставит перед ним четыре светлых крепких, даже наливает немного выше отметки — расщедрилась, когда его не удалось смутить. Плохо, когда вот так спрашивают, сколько тебе лет, мне жалко Смайлза. Не надо ей было этого делать. Никто всё равно не слышал, тут шумно, да и у народа есть дела поважнее, но в такие моменты кажется, что весь мир за тобой следит. Тут наверняка и так много несовершеннолетних.

— Вот сука, — говорит Смайлз, когда мы возвращаемся к Дэйву с Крисом.

Стоим у стены и прихлебываем из странных прямых бокалов — всё время кажется, что они сейчас выскользнут из пальцев. Я пью быстро, могу выпить бутылку без передышки. Перед нами пара парней постарше, отхлебнув из своих бокалов, направляется к трём девушкам в модных брючках — не знаю, зачем им это надо. Конечно, если бы девчонки сами начали, я бы не отказался, но они, скорее всего, из тех, кто ходит по магазинам на Кингс-Роуд, и старше, к тому же. Никаких шансов. Чтобы так одеваться, нужны деньги. Я никогда не был на Кингс-Роуд. Странно читать про всякие модные вещи, потому что я, например, не знаю никого, кто ходил бы в синтетике. Мы не жалуемся. Хорошо, что рядом есть такие девочки. Впечатлений тут хватит лет на пять непрерывного онанизма.

— Вы посмотрите туда! — ревет Дэйв.

В паб набивается всё больше и больше народа, и среди их тел скользит идеальная женщина. Около двадцати, осветленные волосы, чёрные чулки-сетка, тесная мини-юбка. Красно-чёрный топ обтягивает упругую грудь. На руках у неё тонкие чёрные перчатки, в носу серьга. Глаза по-барсучьи обведены чёрным, а губы ярко накрашены красным. У неё глубокие глаза, красивое лицо, но при этом видно, что она не из слабых. Она не нарывается, не строит из себя ничего. Сто процентов — именно та девушка, о какой стоит мечтать. Она скрывается за дверью для дам.

— Ни хрена ж себе, — говорит Дэйв.

Та же мысль застревает у меня в голове, я продолжаю осматривать паб, чтобы увидеть ее снова, стучит музыка, лучшие песни, но нам сейчас интереснее девушки, начиная с центра Лондона — к окраинам и заканчивая пригородами, вот мимо проходит какая-то с деревенским, похоже, шотландским акцентом. Неважно, откуда ты, важно кто ты, как ты думаешь. Я так считаю, а панк занимает места в чартах, хотя на самом деле к этому никто не стремится, проникает во все уголки страны.

— Смотрите, вот это задница, — говорит Дэйв.

Мы провожаем глазами ещё одну девушку, на этот раз с угольно-чёрными волосами и в мотоциклетной куртке. Настоящая кожа, судя по виду, не какая-нибудь дешёвка для подражателей. Подобраться к стойке нам в ближайшее время вряд ли удастся. Не знаю, как кто-то вообще ещё умудряется втиснуться внутрь, но вот появляется ещё один парень, с сумкой на плече, наверно, продает фанзины. Это ещё одна особенность Лондона, которой лишён Слау. Если вам захотелось порно с осликами — нет проблем, добавят ещё свиней, кур и коз, хоть путеводитель по ферме зоофилов, но вот попробуйте найти у нас «Sniffin’ Glue»[16].

— Значки кому-нибудь?

— Какие есть? — спрашивает Смайлз, пытаясь заглянуть в сумку.

— Всякие, — чувак вываливает их на полку сзади нас. Смайлз раскошеливается на «Боже, храни королеву». Я бы тоже купил, но нас почти расплющили об стену, так что не стоит и стараться. Продавца тоже начинают толкать. Смайлз платит, и он уходит.

— Надень, — орёт Крис, перекрывая шум.

Смайлз прикалывает значок. Нормально. Надо было тоже купить.

— Неплохо, — признает Крис, подбираясь поближе. Он почти сияет в тусклом свете. Так же, как светлые волосы самой красивой женщины мира, которая возвращается в зал, скользит сквозь толпу, идет так классно, ни одного лишнего движения. Она проходит мимо нас, я смотрю ей вслед, остальные уставились на значок. Я теряю её из виду где-то на другом конце зала, перед настольным футболом, там играет толпа парней, они чуть не переворачивают стол, «АН the Young Dudes» Mott The Hoople прорывается из колонок. Я перекатываю напиток на языке. Ночь будет отличная.

— Вон там знакомый Тони, нет? — спрашивает Дэйв Смайлза.

Мы смотрим туда, куда он показывает, и видим Билли, он был тогда в машине с Тони. Он узнает Смайлза и Криса, может быть, меня тоже, я не уверен, останавливается рядом вместе со своим приятелем-мулатом и что-то говорит Крису — похоже, думает, что Крис тут главный, потому что он выше, или чёрт его знает. Крис смеется. Стоя вплотную, они что-то передают друг другу и тут до меня доходит, что это у него Крис достаёт спид. Билли разворачивается и кивает Смайлзу по дороге к столу с футболом. Смотрит на меня и морщится.

— А, здорово. Всё собираешь вишню, зарабатываешь? — кажется, он думает, что пошутил. — Не подгонишь нам пару ящиков со скидкой? — смеется снова. — На такой работе особо не разбогатеешь, — они уходят, а мы собираемся вокруг Криса.

— Это на потом, — говорит он. — И с вас доля. Я взял совсем чуть-чуть. Он не дорогой, но не бесплатный.

Забудем пока про спид, кто-то опять хочет попасть внутрь, у стойки очередь стоит в четыре ряда.

Мы выходим из паба почти в девять, плюёмся, переходя дорогу под мостом, подкалываем друг друга, чувствуя, как устраиваются в желудке шесть светлого, идём, хрустя костяшками на пальцах; Дэйв щёлкает громче всех, и Билли с Леоном, которые идут сзади, просто балдеют, говорят, что у него как будто по шесть суставов на пальцах и из этого можно сделать целое шоу, а дорога изгибается вместе с толстой кирпичной стеной, и Билли с Леоном входят в это здание, Раундхаус, а мы идём за Крисом перекусить в такую штуку, где за стеклом вертится конус из мяса, и за прилавком стоит Брат Шефа с ножом, длинным как шпага, острым как бритва; ведь Крис, как всегда, голодный, ужасно голодный, он заказывает один большой донер кебаб — хрен знает, что это такое — и Брат Шефа срезает ломтики мяса с конуса и заворачивает в лепешку вместе с капустой и колечками лука, спрашивает Криса, полить соусом или нет, а Крису тут уже нравится, необычная еда, необычное место, он доволен, что проехал от Слау до Кэмдена за полчаса, и он говорит, — почему бы и нет, и еще чуть-чуть, и немного еще сверху; а Шефов Брат смотрит на него с удивлением, говорит, что это чили, жгучий, очень острый, братец, а Крис говорит — так и надо, и держит образ такого жёсткого парня, пока Брат Шефа размазывает целую ложку красной кашицы поверх мяса и прочего; а когда мы выходим, я замечаю на стене карту Кипра и рядом с ней постер с какими-то руинами, на котором красными буквами написано ТУРЦИЯ, так значит, никакой он Шефу не брат, он по другую сторону, враг, человек по другую сторону прилавка, который точит нож, а в нашем Слау Шеф сидит в фургоне с рукояткой от лопаты; и я думаю, правда ли — все эти рассказы про разборки, не знаю, по-моему, это вообще бессмысленно; и мы стоим на тротуаре и спорим, идти ли в Раундхаус, Дэйв сообразил, что там надо платить, а мы можем пойти в паб и слушать музыку из автомата за просто так, но Смайлз уже настроился, он говорит, что тут настоящий панк-клуб, смотря на людей, которые поднимаются по ступенькам к входу; а Дэйв оценивает девочек и тоже решает, что стоит зайти, и, вообще, затем мы и ушли из паба, какой смысл приезжать в Кэмден и торчать в пустом пабе, когда это с таким же успехом можно делать дома; а Крис всё это время кусает свой кебаб, прямо зарывается в него, пробует в первый раз, да, по правде сказать, никто из нас их раньше даже не видел, говорит, что вкусно, и набивает рот дальше; и вот у него включается мозг, он перестает чавкать и сообщает, что у него во рту пожар, отдаёт остаток Дэйву, который нюхает его и выкидывает на дорогу, лепешка разворачивается, и капуста разлетается по асфальту, а мы, похоже, заходим — в поисках музыки, в поисках девушек, в поисках крана с холодной водой для нашего тощего друга, который всё время ест; Крис просто в агонии, зажимает рот руками, глаза испуганные, лицо в каплях пота, как только мы входим, он бросается искать сортир, а мы оцениваем здешний бар, берём четыре пинты сидра в пластиковых стаканах; мы встаем рядом, осматривая зал, и я решаю, что стоило платить за вход даже ради одной музыки, не говоря уже о девушках, потому что от реггей пол дрожит под ногами, и парни на сцене танцуют, раскинув руки, как будто готовы подняться в воздух и лететь над Уэствеем; и через некоторое время до нас доходит, что скоро будет концерт, потому что народ в зале всё смотрит на пустую сцену, и хотя мне больше интересен текст, сюжет, здесь это не имеет значения; реггей — чистый звук, проникает в мой мозг, и всё замедляется, и есть время подумать, и хоть у нас тоже можно услышать реггей, он не такой, не могу объяснить, что именно не так; пусть дело будет в том, что мы белые из пригорода, а не городские дредлоки, и растаманские песни для нас ничего не значат; но реггей уравновешивает скоростной и злобный панк — наверное, нельзя всё время гнать вперёд, время от времени нужно остановиться и сделать передышку, спокойно подумать, но иногда трудно разобраться в том, что творится у тебя в голове, принять решение, понять, во что ты веришь; Билли с Леоном стоят недалеко и отпивают из стаканов, и Смайлз нашептывает мне, что Билли психованный, но, по-моему, он нормальный, ему необязательно показывать себя своим, потому что мы младше, хотя, в основном, старшим всё равно, если тебе на пару лет меньше; и хотя он иногда издевается, это ничего не значит, это просто такой способ показать, что он друг, и не выглядеть при этом каким-то пидором, как вонючие хиппи. Смайлз сам не свой — естественно, скоро у него ребёнок, бутылочки-горшки-подгузники. Возвращается Крис с мокрой головой, забирает у меня свой сидр, говорит, что соус чуть не выжег ему кишки, у него понос, его пронесло, может быть, мясо было гнилое и он отравился, поднимает стакан ко рту и выпивает сразу половину, кадык дёргается, когда он глотает, а Дэйв говорит, что Крис стал ещё тоньше, чем обычно, начинает прикалываться; я говорю Дэйву заткнуться, ведь видно, что Крису плохо, и Дэйв замолкает, невозможно его иногда терпеть. Крис допивает сидр и бросает стакан на пол, Дэйв давит его ботинком, а Крис улыбается, хмурится, разворачивается и несётся обратно в сортир, лампы гаснут, люди начинают шуметь и стягиваются к сцене, а мы понятия не имеем, кто это там с гитарой и барабанами; вперёд идёт волна — как на трибунах, только здесь есть Девушки, и так же пьянеешь, только по-другому, другие ощущения; мы немного выше, и видим, как толпа движется, волны расходятся углом, как от лодки, только эта лодка — тридцать человек из футбольной команды посередине площадки, Дэйв предполагает, что из «Арсенала», потому что это Кэмден, может быть он даже прав, но они могут быть кем угодно, а вообще тут кайфово, нормальная музыка, только я не знаю слов и просто ловлю настроение; площадка чуть ниже места, где мы стоим, поэтому нам видно, как движется толпа, смотрим на нее с краю, никто не стоит спокойно, но нет никаких «беспорядков», как обычно расписывают в газетах, а между прочим, это настоящий панк-рок, который в живую мы слушаем первый раз, такое совпадение, удачно зашли, почитать в журналах — так тут должен быть какой-то маскарад, а на самом деле почти никто особо не выделяется, как и мы, вот что для меня важно — нормальные люди, а не полный зал длинноволосых студентов, которые сидят на полу, курят ганджу и слушают Pink Floyd и Genesis, и тут в толпе появляется прореха, сначала кажется, что там драка, кто-то уже на полу, но толпа расступается, чтобы не растоптать парня, который просто шлёпнулся на задницу, и дать ему подняться, а я прихлебываю сидр, цежу сквозь зубы, думаю, что там с Крисом, хотя ему мало чем поможешь, не сидеть же с ним за компанию в сортире; а музыка взрывается раз за разом, но ребята на сцене не строят из себя кумиров, да и вообще это бред, кумиры — это парни старше нас, с которыми сидишь в пабе или на площади, у которых есть репутация, а ещё выше — имена, связанные с футболом, вот наши кумиры, а как может какой-нибудь парень с гитарой быть символом, наверное поэтому и плюют на сцену, просто чтобы поставить их на место, а то каждый раз, когда видишь очередного волосатого говнорокера в коже, это просто бесит; ведь эти тощие мудаки все такие из себя только перед камерой, в новой музыке всё не так; парни одеваются по-всякому, но понимают, что делают, поэтому мы прощаем им, хотя, может быть, кто-то и думает, что это серьезно, но тогда они такие же мудаки, как те говнорокеры, а, вообще, вся штука в том, чтобы вообще ни из кого не делать героев и делать своё дело так, как тебе нравится, а не то в конце концов придётся заниматься вещами, которые тебе совсем не нужны, только для того, чтобы удержаться; а толпа движется под музыку и становится всё больше, уже нахлынула на нас, и между мной и остальными вдруг оказываются три девчонки, у первой, которая попадается мне на глаза, пухлые щёки, ошейник и пять колец в ухе, я считаю их: раз-два-три-четыре-пять, за ней коротышка с размазанной по лицу помадой и такими глазами, которые то ли провалились внутрь черепа, то ли их выклевали вороны, хрен поймешь, а третья оборачивается и улыбается мне и я чуть не выпрыгиваю из штанов; Грэн был прав, Бог есть и он здесь, я в раю, а передо мной королева красоты из паба, красная помада и светлые волосы, её рука касается меня, вблизи она ещё красивей, когда смотришь только на ее профиль, ее лицо, мягкую кожу без единого пятнышка, искорки света на кончиках ресниц и тот же чёрный макияж; и я начинаю думать об этой улыбке, о том, как шёл по берегу канала, о том, что нужно понимать, кто ты есть и разделять возможное и невозможное, или будешь выглядеть как дурак, нужно знать предел своих способностей, но не сдаваться раньше него; она старше и умнее меня, я просто живу, а у нее работа и взрослые дела, и когда она улыбается второй раз, я вежливо улыбаюсь в ответ, быть бы мне на пару лет постарше да выглядеть получше — я бы остался тут навсегда и смотрел на ее шею и волосы, каждый волосок виден отдельно — там, куда попадает свет, лак или что-то такое, и потом она обернётся и посмотрит мне в глаза, а я буду знать, что в жизни не встречал девушки красивее, и так грустно, что больше я ее никогда не встречу, может это и есть любовь с первого взгляда; панк хорош тем, что убивает тоску, помогает тебе, выполняет свою задачу — найти и уничтожить, никаких песенок о любви, он не даст тебе сидеть, и ныть, и жалеть себя, захватит своей скоростью и злостью, сегодня, кажется, лучший день моей жизни; я хочу, чтобы он никогда не кончался, знаю, что ничего лучше уже не будет и надеюсь, что эти ощущения останутся со мной; и когда выступление кончается, девушки уходят, я смотрю, как они растворяются в толпе, а мы идём к бару. Смайлз всё спланировал заранее — он уже там, передаёт стаканы, я весь мокрый и мой стакан выскальзывает из руки; снова реггей, успокаивает, запах пота перебивает запах дыма и спиртного; Криса нигде не видно, мы думаем, не пойти ли кому-нибудь поискать его, я таращу глаза, высматриваю королеву; Дэйв бесится, говорит нам забить на Криса, пошёл он, мы тут уже ни при чём, вообще ни при чём, и наклоняется к одной девушке из двух, которые стоят за нами, что-то говорит ей, а она улыбается, слушает, вроде бы ему повезло; но тут она поднимает стакан и опрокидывает ему на голову и мы со Смайлзом сгибаемся пополам, а Дэйв становится похож на мокрую крысу, интересно, что он там сказал, даже он сам улыбается, девушки уходят, появляется удивлённый Крис, он видел, как Дэйва опустили и, собравшись с силами, стукает его по башке и обзывает мудаГом; все смеёмся, они трое передо мной, плечом к плечу, и пульсирует тягучая музыка; да, должен признаться, мы — просто кучка малолетних распиздяев, ни денег, ни единой стоящей темы для разговора; мы пропустили в жизни всё, что можно, потому что всё, что происходит — происходит за мили от нас, и никаких шансов; мы бесполезны, но, по крайней мере, что есть, то есть, мы умеем смеяться, может быть, только это и спасает нас, неудачников — то, что мы не воспринимаем всё слишком серьёзно; Крис выпивает стакан залпом, говорит, что идёт домой, ему хреново, он всю душу высрал на толчке и дальше зависать тут не собирается, а Смайлз говорит, что идёт с ним, неохота возвращаться домой за-полночь, старик ему голову оторвёт, потому что у него, как всегда, злоебучее настроение, а добираться до Паддингтона долго, если только Крис не угонит ещё одну тачку, а мы с Дэйвом решаем остаться ещё, и Смайлз убегает за Крисом, который уже уходит.

Билли расталкивает алкашей у входа на станцию Кэм-ден, мы идём за ним к эскалатору, Леон держит двери, и мы запрыгиваем в поезд до Лейстер Сквер, вагон битком. Мы с Дэйвом на Лейстер Сквер в первый раз, Билли говорит, что тут уйма дешёвых китайских ресторанчиков и мы найдём чего-нибудь поесть, пошатаемся вокруг, а потом направимся в Паддингтон. Мы не совсем из деревни, что такое Лейстер Сквер, мы в курсе. Мы покупаем билеты на последней станции и идём за ними, времени уже за одиннадцать, но на улицах всё равно движение. Дэйв отходит в переулок, снимает майку и пытается выжать ее досуха, как бельё после стирки.

— Да ладно, Дэйв, не мучайся, — говорит Билли.

Его мартена на пару размеров больше, чем у меня, и сильнее поношены, видно, что он постоянно в них ходит. У Тони место на Норт Стэнд[17], Билли и Леона он знает, потому что ходит в тот же паб, «Британию». Живут они где-то в Лондоне.

— Сколько у тебя получается зарабатывать в день на сборе вишни?

Я говорю ему.

— Не слишком много для такой работы. Нормально.

— Деньги везде, нужно только знать, как их достать. Есть люди, которые за обед в ресторане платят столько, сколько ты заработаешь за год.

Громадные здания нависают над нами, лица и узоры, вырезанные в красном камне, толпы туристов, запах варёного риса носится по улице. Везде еда, разные запахи переплетаются друг с другом, дома такого нет. У нас только забегаловки, фургончики с хот-догами, китайский магазин, ну и индийский тоже. В кинотеатрах тут несколько этажей, и вот я понимаю, что особенного в Лондоне. Даже не возраст его зданий, хотя в Слау всё новое, а их высота. У нас дома расползаются вширь, город жмётся к земле, так что видно небо и улицы продувает холодный ветер, а здесь бетонные стены, поднимаясь, закрывают солнечный свет. Даже наверху чёртового колеса здесь не заглянуть на некоторые крыши. Я всё жду, когда мы пойдем в тот китайский ресторан, про который говорили.

— Пойдём туда, — говорит Билли, сплёвывая в сторону двух обсыпанных перхотью студентов, которые идут навстречу. — Вот мудаки.

Он уводит нас с главной площади к галерее развлечений. Леон даёт нам немного денег и говорит пойти поиграть на одном из автоматов, и вообще они внезапно начинают обращаться с нами как с детьми. Мы спрашиваем, что такое, и как насчёт поесть, но они говорят не волноваться, всё по плану — сначала нужно достать денег, а потом уже заказывать музыку, ну, или королевских креветок. Мы играем минут пять, потом подваливают два парня. Выглядят они довольно по-пидорски и говорят странно, я ищу Билли и Леона, и вижу их в конце зала, они делают нам знаки. Парни, которые подошли, меня напрягают — спрашивают, где мы живём, не хотим ли мы пойти куда-нибудь поесть. Скоро нам это надоедает, и мы уже готовимся послать их на хуй, но появляется Билли. Они о чём-то болтают, рука одного из парней — у Билли на плече. Он напрягается, но гомик, кажется, не замечает, а второй всё улыбается Дэйву. Билли отходит в сторону вместе с ними, и я говорю Дэйву, что надо уходить. Что-то тут не то. Он, кажется, того же мнения. Фигня в том, что мы не знаем точно, где находимся — на какой-то там улице и так далее. Гомики отваливают, и вроде бы всё опять нормально.

— Так, парни, идём в Кенсингтон, — говорит Билли резко.

Я спрашиваю, зачем нам туда, и он говорит — чтобы достать денег. Я спрашиваю, как.

— А ты, блядь, как думаешь? Ты тупой, что ли?

— Хватит, Билли, — говорит Леон, поворачиваясь ко мне. — Слушайте, эти два парня уже друг с другом, так, и к тому же заразные. Так что ничего с вами не случится. Мы зайдём к ним, поболтаем, может выпьем, и они дадут нам денег. Всё просто. Они богатые, мы — нет. Мы побеседуем с ними, они дадут нам денег на расходы. Видел запонки у того, длинного? Каждая стоит не меньше двадцати фунтов. Вот так, парни. А потом мы будем жить долго и счастливо и нормально посидим в ресторане.

Вроде бы всё просто, но как-то странно. И возвращаться поздно к тому же неохота.

— Кенсингтон рядом с Паддингтоном, — говорит Билли. — По пути домой.

Тогда мы не успеем в китайский ресторанчик.

— Слушайте, да ничего такого тут нет. Ничего с вами не будет. Просто поговорим. Гомикам тоже иногда хочется пообщаться.

Билли смеётся. У него странные глаза. Может быть, Смайлз всё-таки прав. У меня мозги кипят от попыток сообразить, что к чему.

— Десять фунтов каждому сразу, и дольше чем на полчаса вас никто не задержит. Только поговорить. Давайте, парни, ничего особенного. И потом ещё по десятке, после того, как выпьем, и если всё будет нормально.

Двадцать фунтов — куча денег. На это можно купить восемь-девять альбомов, а стоят они недёшево. Билли даёт нам по десятке, а Леон ловит такси. Правильное стильное такси, чёрное, с кожаными сиденьями. Мы проезжаем по улицам, застроенным большими белыми зданиями с чёрными ограждениями на макушке, и останавливаемся у красного дома. Билли жмёт на кнопку звонка и говорит в стену. Я успеваю поздороваться, и дверь автоматически открывается. За ней зал с ковром на полу и вазой с розами. Мы заходим в лифт и со свистом взлетаем наверх. Леон задумчиво молчит, Билли стучит мартеном по стальной стенке. Лифт останавливается, мы видим одного из гомиков, он стоит в конце коридора у открытой двери. Заходим, длинный сидит на диване. Тихо играет какая-то музыка. Они старые и скучные, непонятно, о чём нам говорить, но если Леон не соврал, у них есть деньги — ну и ладно. Квартира шикарная, лучше не придумать. Я думаю о той девушке. Жалко, что это не ее квартира. Я представляю, как она приглашает меня в гости.

— Хотите выпить? — спрашивает один из голубых. Я прошу банку пива, он смеется.

— Ты ведь ещё слишком молодой, чтобы пить, — он улыбается. — Сколько тебе?

Я говорю — восемнадцать, он хмурится. Билли говорит, что нам по пятнадцать, просто мы хотим пива и подумали что здесь, как в баре, надо соврать, чтобы тебе налили. Гомик дает мне и Дэйву по банке. Оно тёплое и вкус дерьмовый, но я молчу. Мы сидим на стульях, пьём пиво, а Леон говорит с тем, который на диване. Я не слушаю, о чём. Десятка за обыкновенное сидение на стуле — легче работы не придумаешь. Я получал 4.95, когда целый день укладывал полки, а за вишню получается три фунта в день, и то если повезёт. Парни тоже ничего не делают, просто сидят. Один начинает улыбаться, пялится на меня и действует мне на нервы. Непонятно, что мы тут забыли. Дэйв молчит, выглядит неуклюже, я чувствую себя так же. Наверное, чего-то мы не просекаем из того, что происходит. Мы с Дэйвом иногда спорим, но держимся вместе. Мы друзья.

— Может, пойдёшь, перебросишься парой слов с Рэгом? — говорит Билли неожиданно вежливым тоном. — Вот он, в углу, у стола.

Я пожимаю плечами и отправляюсь в тот конец комнаты. Нам скоро уходить. Я пытаюсь придумать, о чём бы поговорить с этим гомиком, но у нас вряд ли найдутся общие интересы. С ним, наверное, надо о театрах и художественных выставках, а я люблю смотреть телек и слушать панк. Квартира огромная, везде светильники, картины на стенах. Уже подойдя к нему, я замечаю, что он вытащил член и дрочит. Я останавливаюсь, как приклеенный к полу, а он встаёт, хватает меня и тянет вперёд. Я ору, чтобы он отъебался и убрал руки.

— Что это с ним такое, — с появившейся в голосе злостью говорит второй, который сидит на диване с Леоном.

Меня держат. Меня щупают за яйца. Пытаюсь вырваться, но держат крепко.

— Ну не ломайся, мальчик. Я трахну тебя в зад, и тебе это понравится. Все вы, мальчики, этого хотите.

Я отвожу голову назад и бью его в лицо. Слышен хруст, такой же, как тогда из головы Батлера, из носа педрилы хлещет кровь. Он поднимает руки к лицу, я отступаю назад и готовлюсь дать ему по яйцам, но меня хватают за руки сзади. Слышу, как Дэйв кричит, чтобы меня отпустили. Это Билли схватил меня железной хваткой, пару секунд я вообще не могу двигаться. Он отталкивает меня и шагает вперёд. Со всей силы пинает педика по яйцам. Теперь вместо того, чтобы зажимать окровавленный нос, тот держится за разбитые всмятку яйца. Билли меняет позицию и бьёт его в лицо, стальные нашлёпки на носке втыкаются в уже расквашенный нос. Я вижу след от удара, рану до кости. Тошнит, но больше не от этого зрелища, а от того, что меня лапали. Пиздец.

— Мудила сраный, — орёт Билли, — ёбаный педофил, они ещё дети, а ты уже лезешь их трахать.

У меня едет крыша, я отшатываюсь назад. Меня всего трясёт, стою, держусь за стену. Я смотрю на второго, с которым разбирается Леон. Он валяется на ковре, а Леон пинает его по голове и рёбрам. Педик передо мной сплёвывает кровь и пытается защищаться, но Билли не даёт ему ни единого шанса. От удара в лицо его голова врезается в бетонную колонну. Кровь брызгает на стену. Потом Билли даёт ему упасть, но продолжает мочалить его, пока не выдыхается настолько, что уже не может бить. Тогда он расстёгивает ширинку и поливает безмолвного педика, смывая ему кровь с одной стороны лица.

— Уроды, блядь. Получили как следует, больше не захотят извращаться над ребятами в своей дыре. Пидоры, они думают, они могут перетрахать весь мир только потому, что у них много денег.

Билли успокаивается и застёгивает штаны. Может, гомики на самом деле засовывают член друг другу в зад? Дебби говорила что-то про то, как её знакомый попробовал один раз, но я с тех пор об этом как-то не думал. Фигня какая-то. Хотя говорят же, что они вставляют друг другу.

Билли видит, что я ничего не понимаю.

— У тебя, наверно, мозги заело, — говорит он и смеётся, но не обидно. — Этот пидор хотел тебе всунуть. Они этим постоянно занимаются. Заманивают мальчиков и развлекаются с ними. Сраные уроды. Пошли, займёмся перераспределением имущества.

Я сижу на стуле и рассматриваю тела на ковре. Билли с Леоном заняты, ходят по квартире. Они знают, что делать — находят пару сумок и сгребают в них ценности. Они опустошают бумажники хозяев и выдают нам с Дэйвом ещё по двадцатке. Всего тридцать. Обалденные деньги, больше у меня никогда не было, но тут мне становится плохо, я наклоняюсь и блюю на ковёр. Сначала думаю — надо бы его почистить, но потом понимаю, что это уже всё равно. Дэйв стоит рядом. Мы ждём, пока Билли с Леоном закончат.

— Это называется пидо-скок, — говорит Билли из спальни, — Мы берём их в оборот прямо в их блядских квартирах. Каких-нибудь нищих пидорасов можно просто отпинать в сортире для развлечения, но этот способ лучше, потому что тебе достаётся не только веселье, но ещё немного бабок в придачу.

Я смотрю, как он копается в шкафу, перекладывая вещи в сумку. Леон заходит в другую комнату и присвистывает.

— Золотая жила, Билли! — кричит он. — Куча всяких колец. А вот это, похоже, с бриллиантом.

— Просто иногда они крутятся возле мужских туалетов, и их ловят прямо там, — продолжает Билли. — Это охота на педиков. Бывает, ловят паков, но это дурное дело. Паки ненавидят пидоров точно так же, как мы, и у них нет денег. Ну и ещё гомосеки, типа этих, приводят парней к себе домой.

Это тупо, потому что хорошие парни, то есть мы, приходят на помощь и объясняют педам, что к чему. Мы ничего не нарушаем, наоборот, поддерживаем закон. Они знают, что вы несовершеннолетние. Они не могут заявить на нас, потому что тогда их упекут за растление малолетних. А там повыбивают зубы и будут делать с ними понятно что.

На полу четыре битком набитых сумки. — Систему жалко, — говорит Билли. — Тоже ведь чего-нибудь стоит.

— Ну что теперь, — смеётся Леон. — Можешь, конечно, унести её на голове. Нормально поработали. Давай. Пошли отсюда.

Дэйв, выходя, пинает по голове того, который хватал меня. Билли смеётся, Леон хладнокровно смотрит на часы. Мы уходим из квартиры, в лифте Леон достаёт кольцо. Мы смотрим на него и думаем, сколько оно может стоить, если это в самом деле бриллиант, потом лифт останавливается и кольцо отправляется обратно в карман. Билли с Леоном, нагруженные сумками, молчат. Как только мы выходим на улицу, они велят нам идти домой. Нужно разделиться — и не успеваем мы и слова сказать о том, как насчёт разделить то, что в сумках, и где мы находимся, как они уже прыгают в такси и уезжают.

— Вот блядь, — говорит Дэйв. — И что будем делать?

Те двое вполне могут быть уже трупами. Подходит автобус, мы бежим к остановке. Водитель останавливается подождать, мы запрыгиваем. Кондуктор стонет, когда я сую ему десятку, и говорит, что мы можем проехать бесплатно. Это последний ночной автобус, и он уже сдал кассу. Мы прижимаемся к окнам и рассматриваем улицы, ища какое-нибудь знакомое название. Показывается станция Эрлз Корт, мы выпрыгиваем. Теперь надо только подождать до утра. Поезда начнут ходить через четыре-пять часов, а рядом ещё открыты места, где можно посидеть. У нас улицы в полночь вымирают, а тут сейчас — как дома часов в девять.

— Ну и ночка, — говорит Дэйв, уже сидя в кафе с поданными арабами чашкой кофе и сладкими пирожными с орехами сверху. — Первый раз такое вижу. Я думал, они их убьют. Билли с Леоном — они просто с катушек съехали.

Может, они их и убили.

— Блядь, надеюсь, что нет. Неохота мне сидеть в испра-виловке до конца жизни. Ты вообще как? Я там просто оху-ел. Когда ты пошёл к нему, а он вытащил член, я, блядь, глазам не поверил.

Я говорю ему, что никогда не думал о том, что делают гомосеки. Я не знал, что они засовывают член друг другу.

— Я думал, они просто странно разговаривают, и всё, — говорит Дэйв. — Ладно, по крайней мере с женщинами всё по-другому.

Я думаю о том, что говорила Дебби. Странно, когда узнаёшь такие вещи. Не понимаю, с чего бы им охотиться за детьми. Они примерно такого возраста, что годятся нам в родители. Билли с Леоном их сильно уделали. Так и надо, но Билли и Леон всё-таки мудаки, потому что использовали нас, притворялись приятелями, а на самом деле — мы были только пропуском в квартиру. Значит, нужно быть осторожнее, значит, верить людям потому, что они старше — тупо. Ну, по крайней мере мы выпутались. Я начинаю думать о сумках, которые они унесли — там, наверно, на сотни фунтов всяких часов и украшений. И деньги. Какие сотни, тысячи фунтов. Нам досталось по тридцатке, хорошие деньги, но им — намного больше. Они нас накололи. Даже если б мы получили по сотне, всё равно было бы мало.

— Будем держаться от них подальше, — говорит Дэйв. — Хорошо, что они живут не рядом. Всё легче. А в следующий раз будем знать.

Мы пьём кофе и смотрим, как люди входят и выходят. Никому до нас нет дела, и хозяин не кричит, чтобы мы заказывали ещё или выметались, как та дурная корова на автобусной станции.

— Не будем никому рассказывать, — говорит Дэйв. — Мы, конечно, ничего не сделали, но на нас всё равно будут наезжать. Мы тут ни при чём.

Выпиваем ещё по две чашки кофе, чтобы не заснуть, — крепкого, густого, который мгновенно прочищает мозги. Около пяти съедаем по булочке, немного разговариваем, всё время об одном и том же, прокручиваем прошедшую ночь, всё, что случилось, качаем головами, понимаем, какие мы дураки, последний час сидим молча.

В семь мы добираемся до Аксбриджа, усталые уборщики и рабочие станции кемарят на сиденьях. Долгая стоянка на Рейнорс Лейн, поезд на Бейкер-стрит пыхтит рядом, мимо разрозненных домов Исткота и Руислипа, облупившаяся краска, сады спускаются до самой дороги. Не отказался бы поселиться в месте вроде этого когда-нибудь. Надо было ехать на Паддингтон, но тогда пришлось бы ждать ещё полчаса, а хочется двигаться. У ворот Аксбриджа никого, мы идём на Вулис, оттуда ходит автобус в Слау. 207-й стоит с работающим двигателем, обдаёт нас удушливым дымом. По расписанию до отправления двадцать минут, так что мы заползаем в пристроенное к станции кафе и раскошеливаемся на нормальный завтрак. Быстро справляемся с ним и возвращаемся на остановку с запасом. Тот же мужик, который продаёт билеты на рейс в Слау, стоит здесь на тротуаре, курит перед обратной дорогой. Водителя не видно, он внутри, готовится ехать.

Наверху Дэйв вытаскивает фломастер и покрывает спинку сиденья спереди стандартными надписями — ЭЛВИС МУДАК, ТЕДЫ СПАСАЙТЕСЬ ОТ ПАНКОВ и НЕ ВЕРЬ ХИППИ. Думает ещё с минуту, мозги скрипят и наконец выдают: КРИС — СРУН и ПЕДИКИ КОЗЛЫ. Я часто езжу на этом автобусе, кондуктор непременно заметит, но я молчу, чтобы не заводить Дэйва. Будет только хуже — он тогда распишет вообще все сиденья. Ему-то все равно не ездить этим автобусом. Мысли у него кончаются, он убирает фломастер. Дэйв сегодня был со мной вместе, и он пнул того педика по голове, как будто хотел добить его. Мы всегда заводимся по какому-нибудь поводу, но он хороший друг. Хоть и действует временами на нервы, как с этими сиденьями, ну да ладно.

Люди спешат по улице к зданию соцобеспечения, мужчины и женщины с опущенными головами, автобус уже наполовину пуст. За «Уайт Хоре» мы поворачиваем на главную улицу, водитель игнорирует паренька, который бежит к остановке, даже прибавляет скорость, хотя парень оказывается на остановке как раз вовремя и выбрасывает руку. У Одеона — налево, мимо многоэтажки и объездной дороги, мимо «Принца Уэльского», «Рокингем Арме», «Дельфина», «Генерала Эллиотта» и «Пайп-мейкерс». Кондуктор молча пробивает наши билеты, встаёт на верхнюю ступеньку и достаёт металлическую расчёску. Я вижу в зеркале его раздражённое лицо. Он видел сиденье, но ничего не сказал. Наверно, мы уже смотримся взрослее. Автобус взбирается на холм перед Ивер Хиз, гремит подвеской, оставляя сзади «Блэк Хоре» и ещё одного «Принца Уэльского». Не дурак выпить был этот принц, наверное. Спрашиваю у Дэйва, хочет он пойти пособирать ягоды, попробовать день для разнообразия поработать, а не валяться по дворам с нариками.

— Иди в жопу, мудаГ, — ухмыляется он. — Я иду домой спать. Хорошенько вздрочну на какую-нибудь тёлку и просплю до вечера. Тридцать фунтов, на фиг тебе ещё? Сам подумай, за них же ещё горбатиться. Я называю его раздолбаем и схожу с автобуса. Дэйв переходит назад, открывает окно, встаёт на носки и высовывает голову, чтобы, как всегда, меня обхаркать. Автобус отъезжает, плевок на мгновение повисает в воздухе, а потом встречным ветром его задувает прямо в морду Дэйву. Я машу ему рукой и иду дальше по дорожке, щёлкая пальцами и стараясь делать это как можно громче.

Живые изгороди, проволочная сетка, чириканье малиновки — Лейстер Сквер и Кэмден — как будто в другом мире. Я думаю о прошлой ночи и стираю картинку, где Билли проламывает череп тому гомику. Нешуточный махач, я не хочу слишком много думать об этом и сосредоточиваюсь на том, как деревья образуют тоннель, склоняясь над дорогой, и так иду до фермы, а там уже все на местах. Сейчас почти восемь, я обычно прихожу в девять с чем-то. Я беру в сарае две коробки, женщина, которая там сидит, странно на меня смотрит, и я побыстрее сматываюсь, не дожидаясь, пока она заговорит.

Иду в дальний конец сада, там легко спрятаться. Там есть такое место под забором, где густая высокая трава и можно немного похрапеть. Я убитый, хочу немного полежать, наполнить пару коробок и отвалить до хаты. Можно принести домой пакет вишен, мама будет рада. Она любит вишню. Папе всё равно, фрукты он ненавидит, ругать нас тоже не собирается, потому что для этого есть мама. Хорошая мама. А я лежу на земле и смотрю в небо, разглядываю ф; туры в проплывающих облаках — сначала горы, потом машины, Кортины и Астон Мартины. Большую часть года длится зима, так что лето надо проводить на всю катушку, пока есть возможность, и я надеюсь, что когда закончу школу, не буду сидеть в четырёх стенах, работать с девяти до пяти и кому-то подчиняться. Я не дурак, я понимаю, что после школы всё изменится и мне будет не до того, чтобы приходить сюда и делать, что хочу. Хоть Рой, например, и доволен, вроде бы, своей жизнью, но я не хочу всё время разъезжать по стране, как он.

Закрываю глаза на какую-то минуту, а когда открываю снова, солнце уже с другой стороны. Я вспотел и здоровенный мохнатый шмель крутится у меня надо лбом. Я его не трогаю, и он улетает в поисках чего-нибудь поинтереснее. Точно не знаю, сколько я спал, но во сне увидел порядочно.

В крутой квартире, вместе с самой красивой девушкой на Земле, мы сидели всю ночь в гостиной, пили литрами кофе с теми самыми пирожными, посыпанными орехами. Мы ждали утра, но ночь всё не кончалась и не кончалась, и снаружи была зима, в стёкла стучал дождь. У неё была дорогая стереосистема — она показала мне, как с ней обращаться, и у неё были все альбомы, про которые я слышал, все слова она знала наизусть и объясняла, о чём каждая песня, а когда она рассказала всё, что мне нужно было знать, то поставила другую музыку и мы расслабились, и всякие мысли появлялись и пропадали. Она придвинулась ко мне, чтобы послушать про маму и папу, про то, что мама любит вишню, а папа — смотреть телек после работы, потому что он вымотался и ему нужно отдохнуть, так он говорит. И ей вроде бы даже интересно, вид у неё не скучающий, мне приходит в голову, что она издевается, что она знает, какая скучная у меня жизнь; и её улыбка, когда я говорю, сколько программ может за ночь пересмотреть отец или сколько вишни может мама съесть за раз, ненастоящая, но нет, всё-таки она не притворяется; я встаю перед ней и начинаю хрустеть кулаками, и по комнате отдаются такие щелчки, что сильнее я никогда не слышал, смешиваются с музыкой, и звук заставляет её вздрогнуть и улыбнуться. На ней чул-ки-сетка и тесная юбка, красный с белым топ, она так и не сняла перчатки, но секс тут ни при чём. Её интересуют мои друзья, она спрашивает о семье Смайлза, беспокоится за Криса — как он доедет домой, и за Дэйва — вдруг его осудят за убийство, которого он не совершал, говорит, что Дэйв хороший парень, один из лучших. Я поднимаю ногу в ботинке, поворачиваю, чтобы она увидела, как они блестят, и её глаза блестят, отражая блики от моих мартенов, и она говорит, что её волосы тоже блестят — белый лак вместо вишнёвого, и я понимаю, что мы созданы друг для друга. Она ведёт себя очень сдержанно, но тает, когда я медленно поднимаю штанину, показывая правый ботинок, чтобы она могла посчитать — раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь… девять, десять дырок. Это производит на неё впечатление, она притягивает меня, так что я снова оказываюсь рядом с ней на диване, и целует в губы, потом садится чуть дальше. Ей хочется узнать, кто мой лучший друг, и я говорю — Смайлз, кто же ещё. Она говорит мне «пойдём», и мы выходим наружу, смотрим на улицу, появляется полицейская машина, внезапно зажигается солнце, из машины выпрыгивают четверо в форме и смотрят на меня, улыбаясь, похлопывая дубинками по ладони, а сзади ещё полицейские с собаками. Я пячусь и поворачиваюсь к девушке, но её след простыл. Бегу в дом, на стенах кровь, запах гниющего мяса, стальной прут на полу. Дэйв говорит мне поторапливаться, нужно быстро сматываться, пока нас не поймали и не повесили. Я ищу девушку, но она уже ушла со своими. Звенит звонок, я отмахиваюсь от шмеля, сажусь на траве, разминаю шею, беру коробки и иду работать.

Меня хватает на одну коробку. Я устал и никак не могу выкинуть то, что случилось ночью, из головы. Несу коробку на приём, хорошо, что Роя нет. Не хочу ни с кем говорить.

— Что с тобой? — спрашивает женщина. — Вид у тебя такой, будто ты не спал ночью.

Так и есть.

— Ты ещё не в том возрасте, чтобы пить. Я не пил.

— Я же вижу. И посмотри на свою коробку, она наполовину пустая.

Она упирается в меня глазами, как будто видит всё, что случилось, и я говорю, что иду домой. Прошу её добавить эту коробку к завтрашним.

— Ну, давай.

Фермер снаружи, везёт прицеп с навозом, я отступаю, чтобы дать дорогу его трактору, деревянный приклад двустволки торчит из-за сиденья. Я иду за трактором, под яблонями — занятые работой женщина и мужчина, она держит лестницу, он — у самой верхушки дерева. Рядом с дорожкой — куча порченых яблок, в дырках от личинок, которые прогрызлись внутрь и выели середину, кислый запах забродивших фруктов, такой же, как когда Крис спёр домашнюю пивоварню и хотел сам сделать пиво. Не знаю, как он её вынес, у него талант, хоть иногда он и попадается. В общем, он засыпал туда закваску и всё остальное и забыл на месяц. Оно так воняло, что его мама нашла это устройство, открыла крышку, и сверху оказалась трёхдюймовая губка из плесени с синими и зелёными прожилками. Он показывал мне её перед тем, как выкинуть, и ещё гордился, какая вонь. Тут яблоки как будто развариваются под солнцем, превращаются в коричневую массу с белыми крапинками плесени. Запах не из приятных, кислый и сладкий одновременно. А в тени растут отличные грибы, там, куда не попадает прямой свет.

Я перелезаю через забор и иду по главной дороге к остановке, оглядываясь через плечо.

Мама устраивает разборку, когда приходит домой с работы, но совсем не такую жестокую, как я ожидал, надеется, что я не был нигде с девочками, делает мне чай; хорошо сидеть за столом с нормальной едой на тарелке. Она говорит, что папа хочет мне кое-что рассказать о птичках-пчёлках и как получаются дети, чтобы я не натворил дел. Я говорю, что мне это уже сто лет как известно, и она удивляется. Про вишню я забыл, но обошлось и без неё. Поев, я иду навестить Криса и узнать, как он. Его мама заводит меня в дом, и начинается — она думает, что мы дрались, в который раз говорит, что дело кончится колонией, если мы будем так себя вести, и подумай, каково ей будет, когда приедут полицейские и начнутся обвинения, а помнится ведь, когда нам было по пять-шесть лет, мы были такие хорошие, такие хорошие. Я рассказываю ей, что Крис просто съел что-то не то, она бы рада поверить мне, но не может, не надо держать её за дурочку — это я прекрасно понимаю, после того, как попробовал сегодня на себе — и она знает, что всё дело в наркотиках, что мы наверное нюхаем клей, и из-за этого у нас будет повреждение мозга, посмотри, как похудел её мальчик, вот что делают наркотики, превращают тебя в дистрофика. Что же это такое происходит, весь мир сошёл с ума. Я говорю ей, что ничего такого не было, Крис в порядке, и через какое-то время она успокаивается и начинает меня слушать. Мы не сделали ничего плохого, и это правда, единственное — мы угнали машину, но этого я ей не говорю, потому что и так знаю, что мы поступили неправильно, потому что угнали у кого-то машину, на которую он честно заработал. Я тоже чувствую себя виноватым, но мы ведь не разбили её, и хозяин должен её скоро найти. Мама Криса улыбается и говорит, что заварит нам чаю — вроде бы отошла. Я иду к Крису, вид у него не очень, он как будто весь съёжился. Он смеётся, когда я говорю, что мы состоим в основном из воды, и если у него бесконечный понос, то лучше бы найти какое-нибудь лекарство, а то скоро он растворится в воздухе. Он смеётся, но говорит, что это не смешно, что это была самая хреновая ночь в жизни. В Паддингтоне туалеты были закрыты, а он уже не мог сдержаться и пришлось срать прямо на улице, за стеной. Какие-то парни увидели его и стали кидать бутылки. Он никогда больше не будет есть незнакомую жратву, особенно этот соус. Это точно был соус, не мясо, ведь он ел и похуже — посмотреть хотя бы на требуху, которую его мать готовит, всякие там кишки и бычьи яйца. От мяса такого не бывает, не в нём дело. Он спрашивает, что там было после того, как он ушёл, и я говорю — так, ничего особенного, спрашиваю, остался у него ещё спид, он быстро кивает, потому что уже входит мама с кружкой горячего чая, она спрашивает, как дела у родителей, говорит, что моя сестрёнка быстро растёт, и уходит. Часок я сижу у них, потом иду к Смайлзу. Его старик на работе, дверь открывает Тони. Смайлз спрашивает, что там было дальше, без них, я опять говорю — так, ничего особенного, надо бы нам с Дэйвом придумать какую-нибудь историю, чтобы не рассказывать про гомиков. Просто не верится, что это было на самом деле, надеюсь, они там не сдохли. У Смайлза настроение вроде получше, чем вчера, а когда я говорю, что скоро выходит новый сингл the Clash, он становится совсем счастлив. Нужно выяснить, кто там выступал вчера, как они называются, а когда the Clash будут в Лондоне, мы пойдём на их концерт. Ночь была отличная, в смысле, первая половина, Смайлз приколол новый значок, хотя он и дома. Через полчаса я устаю торчать дома и иду к Дэйву, стучу в дверь, выскакивает его мама в слезах, я слушаю и пытаюсь понять, о чём она, собственно, спрашиваю, можно мне увидеть Дэйва или как. Она называет меня маленьким засранцем и говорит выметаться отсюда, таким, как я, не место в её доме, и взгляд у неё такой бешеный, как будто я ей злейший враг. Я решаю не обращать внимания на эту психованную стерву и отправляюсь домой. Через несколько минут меня догоняет Дэйв, извиняется за свою маму, дело в том, что он не мог придумать, как бы получше соврать, а с тех пор, как месяц назад его привели домой копы, когда их поймали вместе с Крисом, мама начала особенно зверствовать. Я так и не понимаю, на хрена было орать на меня. Он говорит, что дело тут не во мне. И при этом делает такое лицо. Я его знаю сколько уже лет. Спрашиваю — что? что такое? Он не хочет говорить, я не отстаю, говорю, что не буду сердиться, он проверяет, не скрестил ли я пальцы, потом говорит, чтобы я поклялся своей могилой. И рассказывает, что, когда он пришёл, она на него сразу набросилась, и не только из-за того, что он не приходил домой и она волновалась — она заправляла его постель и нашла те зоофильские журналы, и потом стояла перед ним с фотографиями тёток, которые отсасывают у осликов и трахаются со свиньями. Она совала их прямо ему под нос. Что он мог сказать? Я смотрю на него, он старается спрятать улыбку. Он ничего не соображал и еле ползал, а надо было что-то быстро придумать, чтобы она не выставила его из дома, не будет же он теперь из-за этого ночевать под забором, и у него просто вырвалось, что журналы на самом деле мои и просто лежали у него, он не заглядывал внутрь и не знал, что там в них, а домой он не пришёл потому, что поехал со мной в секс-шоп, потому что я хотел купить там ещё, и мы опоздали на обратный поезд. Он сказал ей, что эти журналы я купил случайно, хотел купить нормальное порно, а такие штуки продаются только в Сохо. Он извиняется, но это было лучшее, что он оказался способен придумать. В конце концов, нельзя же было, чтобы мама подумала, что эти журналы его? Всё-таки они семья. Наверное, нельзя, но всё равно неприятно. Дэйв улыбается и говорит, что будет мне должен. Тут его прорывает, и он начинает ржать.