"Старая легенда" - читать интересную книгу автора (Кузнецова Вероника)

18

Госпожа Кенидес, наконец, замолчала, не подозревая, что её обстоятельный рассказ вызвал у Гонкура сильнейшее раздражение. Под маской заинтересованности молодой человек еле скрывал отвращение и скуку. История казалась ему слишком напыщенной, убийства, тайные трупы и скелеты в подземелье сильно напоминали атрибуты бульварного романа, а сам великолепный Нигейрос оказался сумасшедшим.

— Да это просто маньяк! — энергично воскликнул Медас, и все вздрогнули.

Старик Вандесарос злорадно засмеялся, но все остальные гневно обернулись к злополучному молодому человеку. Гонкур был полностью согласен с Медасом, но побоялся вставить слово, чтобы не дать раздражению вырваться наружу. Он посмотрел на Мигелину, удивился, с каким серьёзным вниманием она впитывает каждое слово матери, и почувствовала лёгкое разочарование. Зато на лице Ренаты был написан интерес не к легенде, а к реакции новых слушателей этой легенды. Решительное определение Медаса она встретила с лёгкой улыбкой, но тотчас же её взгляд обратился на археолога. Витас всем своим видом давал понять, что такие происшествия в их древнем роду — не редкость, так что Гонкуру незачем тратить на этот рассказ всё своё изумление, а лучше приберечь часть его на потом.

— Нигейрос был умён, — решительно заявила госпожа Кенидес, и Гонкур порадовался, что здесь нет нетерпимой госпожи Васар.

— Но ум свой, к сожалению, он направлял только на поиски новых жён, — упрямо возразил Медас. — А потом ещё и лицемерно обвинял их в неспособности сохранить его чувство.

Судя по растерянному лицу хозяйки дома, как раз эта сентиментальная жалоба умирающего служила в глазах потомков некоторым оправданием любителя убивать надоевших жён.

— Вы сами говорили, что он ставил химические опыты, господин Медас, — поджав губы, резко сказала старая дама.

— Неизвестно, чего он добился своими опытами, — ответил Медас, упорно не желая замечать недовольства хозяйки дома. — Сделал он какое-нибудь открытие? В чём его вклад в науку?

— Господин Медас, — сурово проговорила госпожа Кенидес, — прошу не забывать, что это мой предок, и, оскорбляя его, вы в некоторой степени оскорбляете меня. Нигейрос был умён, красив и обаятелен. Портрет его написан гениально, и вы признаете это, когда увидите. И вообще, можно сказать прямо, что Нигейрос был человеком незаурядным…

— Это был замечательный человек! — пылко заявил старик Вандесарос и добавил тише и спокойнее. — У него был всего один маленький недостаток: он любил убивать жён. Правда, и все мы не лишены своих привычек, которые кому-то кажутся странными. Что касается меня, то я бы ещё мог его понять, если бы он убил одну, максимум — две жены. Я бы назвал это единственно возможным, хотя и преступным способом расторгнуть неудачный брак. Но убивать двенадцатую по счёту жену означает болезненную неспособность контролировать свои чувства.

Госпожа Кенидес побледнела от гнева и хотела было что-то сказать, но Гонкур поспешил предупредить зарождавшуюся ссору.

— Честно говоря, эта история очень напоминает мне сказку о Синей Бороде, — сказал он как можно спокойнее.

Хозяйке дома удалось совладать с собой, и она рассудительно ответила:

— Все сказки в той или иной мере взяты из жизни. Я не думаю, что только Нигейрос завоевал себе такую славу, но уж если говорить честно, то он мог бы послужить прототипом Синей Бороды.

Гонкур задумался, почему это люди готовы проклинать родственника за жестокость, но стоит кому-нибудь назвать его сумасшедшим, как они вскипают и тут же встают на его защиту. Вероятно, разгадка заключалась в наследственности, ведь, как всем хорошо известно, жестокость при правильном воспитании или совершенно подавляется или вовсе не передаётся потомкам, а сумасшествие, если уж оно проберётся в чей-либо род, преследует его до конца, щадя одни поколения и с ожесточением вспыхивая в других. Должно быть, именно поэтому госпоже Кенидес изменила выдержка после неудачной реплики Мидаса и мощной поддержки старого археолога. Но эта женщина настолько хорошо воспитана, что впредь не позволит чувствам одержать над ней верх и постарается загладить неприятный осадок, оставшийся после её слов.

Не успел Гонкур это подумать, как госпожа Кенидес с улыбкой повернулась к Медасу.

— Мы оба погорячились, господин Медас, — сказала она очень любезно. — Конечно, Нигейрос оставил по себе дурную славу, и я первая готова это признать. Он был умён, но и очень жесток, однако называть его маньяком не следует. Дело здесь не в самом Нигейросе, а скорее в дьяволе, с которым он вступил в сделку.

Гонкур, с удовольствием слушавший приятную старую даму, при этих словах изумлённо посмотрел на неё, а Медас открыл рот, но, похоже, не для ответа, а от удивления.

— Да-да, — убеждённо продолжала госпожа Кенидес, — Нигейрос избрал себе помощником дьявола, а может быть, и сам дьявол принял обличье Нигейроса. Посудите сами, может ли обычный человек внушать к себе такую любовь, что девушки, зная о нём всякие ужасы, встречались с ним даже ночами, слушались его, становились его жёнами?

— Богатство, — заметил Медас.

— Не думаю, что богатство может победить ужас, — возразила госпожа Кенидес.

— Красота, — ответил Гонкур.

Госпожа Кенидес покачала головой.

— Не ищи все ответы в мистике, сестра, — недовольно проворчал господин Вандесарос. — Мигелина ничего не знала о Нигейросе, поэтому и стала его женой. Перед ней он прикинулся добрым, отзывчивым человеком.

Госпожа Кенидес нетерпеливым жестом выразила своё несогласие, поэтому старик торопливо проговорил:

— Возможно, её бы не остановила дурная слава, я не спорю. Даже наверняка Нигейрос как-нибудь сумел бы внушить ей любовь. Впрочем, раз этого не случилось, то незачем об этом и говорить. А с деревенскими красавицами дело обстояло очень просто. Здесь нет никакого секрета, а тем более — вмешательства дьявола. Слухи о Нигейросе делали его образ страшным, но интересным. Его все боялись, но не переставали о нём думать и наблюдать за замком. Рассказы Ромероса, и без того фантастические, обрастали новыми подробностями, а об его смерти, конечно же, слагались баллады. А теперь представьте, что какая-нибудь красавица неожиданно встречает Нигейроса в уединённом месте, где помощи ждать неоткуда. Прежде всего, она пугается, и это чувство вполне понятное и естественное. Она считает себя погибшей, горько оплакивает свою участь и готова к самому страшному. И вдруг этот ужасный Нигейрос, её господин, признаётся ей в любви, даже, может быть, падает перед ней на колени, заставляет забитую деревенскую девушку почувствовать свою значимость и власть над ним. Что же происходит? А происходит резкая смена чувств. Девушка его уже не боится, в ней приятно задето самолюбие. Как же, Нигейрос, сам Нигейрос Вандесарос страстно в неё влюблён и предлагает стать не любовницей, не содержанкой, а законной женой. Притом, вспомните о внешности Нигейроса, о его богатстве, что тоже немаловажно, и славе, хоть и дурной… Тем более, что дурной! Представляете, что делается в душе красотки, когда она представляет себе зависть и удивление соседей, трепещущих перед грозным Нигейросом и вдруг узнающих в его жене её, робкую деревенскую девушку? Она будет хозяйкой замка и людей, прежде нередко её обижавших. Здесь уж женское тщеславие приходит на помощь искателю невест. Любит девушка Нигейроса или нет, но она не может не согласиться стать его женой. Она и не подозревает, что никто об этом не узнает, что для родных и знакомых она бесследно исчезнет, да и самая её жизнь прервётся очень скоро?!

Все помолчали, обдумывая объяснение старика. Гонкуру оно казалось абсолютно верным.

— Может быть, ты и прав, брат, — величественно сказала госпожа Кенидес, — но ты знаешь продолжение истории и не тебе бы отрицать вмешательство высшей власти.

— А что было дальше? — поинтересовался Медас. — Проклятие приобрело силу?

— Прежде всего, Мигелина получила в наследство замок и состояние Нигейроса. Предварительно было проведено расследование и выяснены личности некоторых жён Нигейроса, большинство которых оказались пропавшими девушками из ближайших деревень. Их останки похоронили. В замке был произведён обыск, давший довольно печальные результаты. Подземелье тянулось далеко и выходило в лес. Под замком находились комнаты с запертыми дверями, выходящими в довольно широкий коридор, а дальше этот коридор начинал сужаться и становился похожим на нору или лаз. Большая часть комнат была пуста или завалена рухлядью, но остальные представляли нечто вроде естественнонаучного музея. В них хранились сосуды с заспиртованными животными и внутренними органами. В одной из колб Мигелина с содроганием увидела новорождённого ребёнка. В одной из башен была устроена лаборатория. Здесь Нигейрос проводил свои таинственные опыты.

В помещениях замка находилось много интересных вещей, но ничего особо таинственного в них не было. Помня рассказ Ромероса о странной женщине и таинственном существе, запертом в комнате, все старательно их искали. Женщину так и не нашли и по описанию и сопоставлению фактов решили, что наиболее хорошо сохранившийся труп, найденный в подземелье, принадлежит именно той женщине. А таинственным существом оказался мальчик. Когда дверь, за которой ощущалось движение, открыли, то глазам предстало тяжёлое зрелище: мальчик лет семи, одетый в какие-то рваные тряпки, сгорбившись ходил из угла в угол. При виде людей он издал неопределённый гортанный крик и бросился к ним, оскалив зубы и сверкая безумными глазами. Дверь поскорее захлопнули и заперли, а потом, приготовив верёвки, связали это существо, которое вряд ли можно было назвать человеком. Куда его увезли, неизвестно. Легенда об этом не упоминает. Нигейроса похоронили тут же внутри ограды замка. Так захотела Мигелина, оставшаяся полноправной хозяйкой.

— Интересно, почему Нигейрос брал девушек себе в жёны? — задумчиво спросил Гонкур. — По-моему, это очень хлопотно, недаром ему приходилось венчаться в дальних городах, где его ещё не знали.

— А по-моему, гораздо более хлопотно держать взаперти любовницу, — возразил Медас. — Жена удовлетворена уже одним своим узаконенным положением, а за любовницей нужен глаз да глаз.

— Господа! — прервала их слегка смущённая хозяйка дома.

Рената весело засмеялась.

— Да, господа, вы рассуждаете, как люди очень опытные в таких делах, — заметила она.

Гонкур осторожно проверил, не слишком ли плохое впечатление его замечание вызвало у Мигелины, но девушка улыбалась, переглядываясь с Каремасом.

— Я думаю, что Нигейрос страстно влюблялся в своих будущих жён и перед каждой свадьбой думал, что уж в этой женщине он не разочаруется, а потом она ему надоедала, раздражала, и он от неё поскорее избавлялся, — высказала своё мнение Рената. — Я согласна с дедушкой, что это преступное расторжение брака, но не согласна с Медасом, что Нигейрос лицемерил. Я верю в его искренность. Он, и в самом деле, пожалел, что Мигелина не смогла удержать в нём глубокое чувство любви, которое он к ней испытывал. Но вообще-то ему следовало бы самому следить за своими чувствами, а не возлагать эту обязанность на других. По-моему, даже возбудить к себе любовь — дело почти невозможное, а уж не дать ей угаснуть…

— Рената, девочка! — испугалась госпожа Кенидес. — Как тебе не стыдно говорить такие вещи?!

— А мне кажется, — вступил в разговор Каремас, — что Нигейрос был чем-то вроде коллекционера. Ему было неинтересно включать в свою коллекцию любовниц, для него были важны только жёны. Правда, от любовниц было бы проще избавляться, их можно выгнать, а многожёнцем в нашей стране не проживёшь, мы не на Востоке. Расточительно, конечно…

— Каремас! — ужаснулась госпожа Кенидес. — Как ты можешь!

— Извини, мама, может, я неудачно выразился.

— По-моему, всё не так, — не выдержал Витас. — Нигейрос просто не любил детей.

Госпожа Кенидес не знала, остановить ли ей сына заранее или дать высказать неожиданную и ещё непонятную мысль.

— При чём тут дети? — удивилась Мигелина.

— А то, что у него был сумасшедший сын. Наверное, он боялся, что появятся такие же дети, и заблаговременно избавлялся от этой опасности.

— Витас, сейчас же замолчи, или я велю тебе уйти, — с грозным спокойствием произнесла госпожа Кенидес, страшившаяся, что её дети, с лёгкостью вступающие в обсуждение такой опасной темы, могут произвести весьма неприглядное впечатление и бросить тень на нравственную атмосферу её дома.

Гонкур подумал, что в рассуждениях Витаса есть здравое зерно и мальчик обратил особое внимание на эпизод, которому взрослые слушатели не придали значения. Это напомнило ему реплику Медаса о сумасшествии Нигейроса и подтвердило её. В самом деле, если у Нигейроса был ненормальный сын, то в этом может быть виновен именно отец, и тогда действия преступника вполне законно можно назвать маниакальными. Но высказать свои рассуждения он не мог из уважения к хозяевам.

— А портрет? — спросил Гонкур.

— С портретом произошла невероятная история, — ответила госпожа Кенидес. — К комнате Нигейроса его не оказалось. Обыскали весь замок, но не нашли никаких следов, не обнаружили даже красок и кистей, необходимых любому художнику. Мигелина решила, что её муж говорил про портрет в бреду, и уже не искала его. Когда расследование закончилось и она осталась одна, Мигелина почувствовала такую тоску и даже страх, что купила дом в деревне и собралась переехать туда. Она наняла женщину, и та помогла ей упаковать вещи. Перед отъездом, пока грузили подводы, Мигелина поднялась в комнату Нигейроса и обратила внимание на красивый и крепкий шкаф. Ей захотелось взять его в новый дом и она позвала людей наверх. Когда шкаф отодвинули от стены, за ним оказался портрет, написанный с таким совершенством, что Мигелине показалось, будто перед ней стоит её живой муж, и она потеряла сознание. Её перенесли на диван тут же в комнате и послали за врачом. Ей было так плохо, что переезд решили отложить. Потом у неё начались схватки, и ночью при свечах, освещающих портрет, она родила сына. С той ночи она отказалась переезжать и даже не перешла в свою комнату. Портрет словно очаровал её. По её требованию, его повесили напротив дивана в углу у двери, куда никогда не падали солнечные лучи, и было замечено, что Мигелина часто неподвижно стоит или сидит перед ним, не сводя взор с лица Нигейроса. Когда ночью служанка, встревоженная светом, заглядывала в комнату, то замечала неподвижные глаза, устремлённые на портрет. Сама служанка старалась не смотреть даже в его сторону: Нигейрос был изображён до того живо и точно, что если ей случалось увидеть его, то ночью ей не спалось, чудились шаги и звон гитары. Надо вам сказать, что на портрете Нигейрос изображён с гитарой в руках. А сын Мигелины рос, начал ходить, говорить. Однажды он спросил у няни, что за портрет висит в комнате матери. Мигелина услышала этот вопрос, запретила на него отвечать и с того дня никого не впускала в свою комнату.

Госпожа Кенидес замолчала и задумалась.

— Что же было дальше? — спросил Гонкур.

— Дальше… — рассеянно отозвалась госпожа Кенидес. — Ребёнок стал взрослым, женился, у него было шесть детей. Мигелина почти не выходила из комнаты Нигейроса, так что внуки мало с ней общались. Потом выросли и они, женились, вышли замуж, заимели детей. Как видите, Мигелина стала прабабушкой.

"Те, в свою очередь, заимели детей, а Мигелина стала прапрабабушкой", — мысленно продолжил Гонкур, пока не заметивший в рассказе ничего, выходящего за рамки естественного. Было похоже, что и сама Мигелина от переживаний заболела расстройством рассудка, и он бы её пожалел, если бы рассказ не был так навязчиво разукрашен намёками на вмешательство дьявола.

— Нигейрос не напоминал о себе? — спросил Медас, которому тоже были скучны подробности о точном числе внуков Мигелины.

— До определённого момента не напоминал. А потом, когда уже и правнуки стали подрастать, напомнил. Однажды ночью Мигелина, страдавшая бессонницей, только-только задремала, как её что-то разбудило. Ещё не совсем придя в себя, она прислушалась. Кто-то тихо перебирал струны гитары. Сначала она подумала, что не спится кому-нибудь из детей. Она даже рассердилась на то, что, несмотря на строгий запрет, взяли гитару Нигейроса. Она села в постели и хотела уже встать, чтобы наказать шалуна, но оцепенела, увидев…

— Мама, рассказывай быстрее! — не выдержал Витас. — Ну, что ты остановилась?!

— Портрет был освещён. Перед ним не стояло свечи. Да и вообще в комнате не горели свечи, лишь одинокая лампада мерцала в углу. Светился сам холст. Даже не совсем так! Холста словно и не было. Рама ограничивала пространство, таинственно освещённое слабым матовым сиянием. В этом пространстве стоял Нигейрос и задумчиво играл на гитаре. Мелодия была странная, до такой степени замедленная, словно гитарист проверял звучание каждой струны, но всё-таки это была мелодия. Голова Нигейроса была опущена, и шляпа отбрасывала тень на его лицо. Но вдруг он поднял голову, обвёл горящими глазами комнату и остановил взгляд на Мигелине. Старухе стало так страшно, что она готова была закричать, но Нигейрос приложил палец к губам, и Мигелина почувствовала, что голос ей не повинуется. Нигейрос поставил гитару, прислонив её к невидимой стене, взялся рукой за раму и осторожно сошёл на пол. Матовый свет тотчас же погас, и комната погрузилась в темноту. Мигелина схватила огниво со столика перед кроватью, но в темноте сшибла свечу на пол. Трясущимися руками она высекла огонь и в короткой вспышке света увидела, что Нигейрос медленно идёт к ней, вытянув руки словно для того, чтобы задушить её. Тут уж к старухе вернулся голос. Она закричала и бросилась к двери. На её крик прибежали все, кто был в доме. Принесли свечи, вошли в комнату, но ничего особенного там не было. Портрет висел на своём месте, и Нигейрос стоял в прежней позе, но всем показалось, что губы его кривятся в усмешке. Свеча валялась на полу у кровати, а огниво Мигелина всё ещё держала в руке. Надо вам напомнить, что никто не знал о проклятии Нигейроса, да и портрет тоже почти никто не видел, ведь Мигелина никого не впускала в свою комнату. Теперь пришло время всем узнать про своего страшного предка.

— Мигелина переехала в другую комнату? — спросил заинтересованный Медас, который слушал легенду как сказку.

— Конечно. Как же могла она там оставаться? — удивилась госпожа Кенидес.

Гонкур очень хорошо понимал и жалел деда, которому приходилось по многу раз выслушивать не только эту чушь, но ещё и самые серьёзные комментарии к ней. Даже ему, впервые знакомящемуся с легендой, да ещё после ночного потрясения, когда они с Медасом обнаружили портрет, было местами скучно, а местами стыдно за людей, серьёзно относящихся к нескладной выдумке про матовый свет, да про сходящего с портрета призрака. Каково же старику, проведшему деятельную, лишённую мистических чудес жизнь, оказаться обязательным слушателем подобных сказок?!

— А портрет? — спросил молодой археолог из вежливости.

— Комнату с портретом крепко заперли, и Мигелина запретила её отпирать.

— И ночами из комнаты доносилась игра на гитаре и шаги? — улыбаясь, поинтересовался Медас. — И иногда Нигейрос ломился в дверь?

Госпожа Кенидес была настолько уверена в себе и в истинности своей сказки, что не заметила или не сочла нужным заметить лёгкую иронию, которую позволил молодой человек.

— Разве дверь — преграда для дьявола? — спокойно и торжественно спросила она.

— Значит, он может проникать в любую комнату? — спросил Медас с явственно прозвучавшим неудовольствием, вспомнив, должно быть, ночное приключение.

— Конечно! — отозвалась госпожа Кенидес. — Он ходит по всему дому.

— Что же было дальше? — спросил Гонкур, которому ни с того ни с сего передалось настроение Медаса и захотелось поскорее выяснить, на что оказался способен портрет Нигейроса.

Старик Вандесарос, оживившийся было при попытке Медаса пошутить над запертым в комнате призраком Нигейроса, безнадежно махнул рукой и отвернулся.

— Теперь Мигелина жила в вечном страхе. Иногда среди ночи до неё долетали звуки гитары и тихие шаги…

— Ужин подан! — перебил старик Вандесарос сестру.

— Остальное я расскажу после ужина, — сказала госпожа Кенидес, вставая. — Прошу всех к столу.