"Том 6" - читать интересную книгу автора (Лесков Николай Семенович)Глава шестаяNemo мог определить, что Шерамур был чрезвычайно горд, потому что он был очень застенчив, но понятия о самой гордости у него были удивительные. Так, например, корм он принимал от всякого без малейшего стеснения и без всякой благодарности. Кормить — это, по его мнению, для каждого было не только долг, но и удовольствие. В том, что его кормят, он не только не усматривал никакого одолжения, но даже находил, что это мало. И действительно — сам он при тех же средствах сделал бы гораздо больше. При тех же средствах он накормил бы несколько человек. Жратва была пункт его помешательства: он о ней думал сытый и голодный, во всякое время — во дни и в нощи. Приходит он, например, и видит банку с одеколоном. Тотчас намечает ее своим сверкающим взглядом и, показывая на нее пальцем, с презрением спрашивает: — Это что? — Одеколон. — Зачем нужен? — Обтираюсь им. — Гм! Обтираетесь. Разве прелое место есть? — Нет; прелого места нет. — Так зачем же такая низость! — Кому же это вредно? — Еще и спрашиваете: лучше бы сами пожрали да другого накормили. — Пойдемте, — накормлю. — Что же одного-то кормить… сказали бы, так я бы еще человек пять позвал. Другой раз он застает на комоде белье, принесенное прачкою, и опять тычет пальцем: — Чьи рубашки? — Разумеется, мои. — Сколько тут? — Кажется, четыре. — Зачем столько? — А по-вашему, сколько рубашек можно иметь человеку? — Одну. — И будто у вас всего одна? — Нет; у меня ни одной. — Без шуток, ни одной? — Какие шутки, мы не такие друзья, чтобы шутить шутки. С этим он расстегнул блузу и показал нагое тело. — Вот вам и шутки. — Возьмите у меня рубашку. — Могу. Он взял поданную ему рубашку, пошел за занавес, а оттуда кричит: — Нож! — Вы не зарежетесь? — Это не ваше дело. — Как не мое дело! Я не хочу, чтобы вы здесь у меня напачкали кровью. — Эка важность! — Нет, не режьтесь у меня. — Не зарежусь — я нынче пожравши. — Нате вам нож. Послышался какой-то треск, и что-то шлепнуло. — Что это вы сделали? Он вместо ответа выбросил отрезанные от обоих рукавов манжеты и появился сам в блузе, из-под обшлагов которой торчали обрезки беспощадно оборванных рукавов рубашки. Этак ему казалось лучше, но тоже не надолго, — завтра он явился опять без рубашки и на вопрос: где сна? — отвечал: — Скинул. — Для какой надобности? — У другого ничего не было. Таков он был в бесконечном числе разных проявлений, которые каждого в состоянии были убедить в его полнейшей неспособности ни к какому делу, а еще более возбудить самое сильное недоразумение насчет того: какое он мог сделать политическое преступление? А между тем это-то и было самое интересное. Но Шерамур на этот счет был столь краток, что сказания его казались невероятны. По его словам, вся его история была в том, что он однажды «на двор просился». Как и что? Это всякого могло удивить, но он очень мало склонен был это пояснять. — Бунт, — говорит, — был. Мы все, техноложцы, в институт пришли — вороты заперты, не пущают. Мы стали проситься на двор пустить, — пихать начали. Меня взяли. — Ну а потом? — А потом — я ушел. — Зачем? — Да что же ждать — неизвестно бы куда засудили. И больше ничего не добьетесь, да и сомнительно, есть ли чего добиваться. До сих пор говорю с чужих слов — теперь перехожу к личным наблюдениям, которые были счастливее. |
||
|