"Выдра по имени Тарка" - читать интересную книгу автора (Уильямсон Генри)

16

Тарка плыл на закат. Он заметил расщелину в высоком красном утесе и скользнул туда на гребне волны. Волна разбилась, не дойдя до дальнего темного края пещерки; Тарка взобрался повыше, на выступ, куда не доставал прибой, и свернулся на холодном камне. Проснулся он, когда бакланы и чайки летели с тихого, как сумерки, моря на утес, где был их ночлег. Внизу, в каменных чашах между скалами, уже поднялась крутая зыбь — начинался прилив; среди зеленых и красных водорослей забегали в поисках пищи креветки и крабы. Внезапно недвижные прежде водоросли разметались под ударами выдриных лап. Тарка нашел краба, вылез с ним из воды, но краб оказался горьким, и, бросив его, Тарка двинулся на глубину.

С вечерним приливом к берегу подошла стая сельди, за которой следовали дельфины; когда они всплывали наверх набрать воздуха, их черные шкуры поблескивали в волнах. Некогда у этих теплокровных млекопитающих были уши, лапы и шерсть, но теперь их ушные раковины сделались крохотными, как острие колючки, а пятипалые лапы превратились в ласты. Их предки, в стародавние времена принадлежавшие к тому же клану, что предки выдр и тюленей, рано ушли в море и приспособились к жизни в новой стихии, когда тюлени еще ходили по суше. Детенышам, рожденным под водой, не нужна материнская спина, чтобы подниматься к животворному воздуху, ибо наследственная привычка превратилась у них в инстинкт.

Старый самец подпрыгнул с откоса волны неподалеку от Тарки и упал с громким плеском на спину, чтобы стряхнуть с кожи рачков-паразитов. Рядом самка кормила дельфиненка. Лежа под ней брюхом кверху, он вдыхал воздух, когда мать всплывала и кувыркалась. Тарка поймал сельдь и с удовольствием съел ее, сидя на камне, но, когда нырнул еще раз, увидел, что рыба ушла.

Неделю Тарка спал в заброшенной печи для обжига извести на лугу над ручьем, который спускался с небольшого отрога, куда не достигал прилив. В то время как выдра обследовала верховья, над болотами и пустошами прошли дожди, ручей вздулся, и Тарку вынесло обратно в море мутным ревущим потоком. Он направился на запад под высоким береговым обрывом, откуда каскадами низвергалась вода; днем отдыхал на поросших папоротником увалах.

Однажды Тарка проснулся от каких-то ужасных, невнятных звуков, которые струились по ветру высоко над ним. Он приподнял голову и услышал свист — казалось, с неба устремились на жертву соколы. С грохотом посыпались осколки камней, затем в воздухе мелькнули олень и три гончих и свалились со скалы. Снова наступила тишина, но скоро утесы зазвенели от криков морских птиц и галок. Слетелись вороны и канюки. В воздухе мелькали черные, белые, бурые крылья, раздавалось карканье, призывные крики и пронзительный визг. Около часа птицы дрались, отталкивая друг друга, но вот из-за восточного отвеса берега показалась моторка с человеком в красной куртке и распугала их. Увидев Тарку, спускавшегося с выступа, чайки окружили его шумной стаей, но он добежал до моря и нырнул. А ночью, когда, сидя на валуне, он ел угря, ветер донес до него запах Белохвостки.

На рассвете Тарка уже плыл у подножия Большого палача; он шел по следу, пока восходящее солнце не усеяло бликами морскую гладь, не напоило золотом эфира облака над холмами Уэльса.

В сумерках крысы, рывшиеся в водорослях, которые отлив оставил на побережье Дикой груши, дружно запищали, втянув острыми носиками мускусный запах «водяных ласок». Стуча зубами, они кинулись врассыпную, когда среди них промчались галопом их самые страшные враги. Вот одна крыса взлетела в воздух и вновь упала, прокушенная насквозь. Выдренок не был голоден, он убил ее просто так, для забавы. Затем нырнул за Белохвосткой, которая заботилась о выдрятах с тех самых пор, как их мать попала в капкан под водопадом.

Шесть часов спустя на побережье появился Тарка. Его свистящие, резкие крики пронзили плеск и удары волн на узкой прибрежной полосе из крошеного глинистого сланца. Тарка прошел по следу до выдриной постели под скалой и опять сбежал к морю. В заводи за Шиповниковой пещерой он снова почуял выдру. На дне лежала плетеная ловушка — верша с чем-то, что медленно поворачивалось то туда, то сюда вместе с лентами водорослей. Из щелей между прутьями торчали щупальцы темно-синего омара. Наевшись до отвала, омар пытался выбраться наружу, оставив выдренка, которого он пожирал. Выдренок не нашел выхода из верши, куда залез во время прилива, намереваясь съесть омара.

«Хью-и-ик!» Тарка не знал, что такое смерть. Ему никто не ответил, и он поплыл дальше среди мерцающих точек, испещрявших зыбь.

Бабье лето осеннего равноденствия, когда из поднебесья на папоротники звонкой трелью льется грустная песня жаворонка, внезапно сменили бури. Они срывали с деревьев листья, с ревом взбивали воду, закручивали барашки и развешивали на скалах белопенные гирлянды. Звезды и верхушки утесов все глубже тонули в туманной мгле, пока Тарка двигался на запад. Как-то ночью, когда он пил в заводи под небольшим падуном, его напугало громкое завывание; оно откатывалось от стен тумана, отголоском звучало вдали и опять возвращалось чуть слышным эхом, словно призрачные гончие вели во тьме гон. Тарка скользнул в воду и спрятался под водорослями, но мерные звуки не приносили вреда, и он перестал их замечать. На Бычьем мысу, на камне под белой башней маяка, сирены которого оглашали море, предупреждая моряков о смертоносных рифах, Тарка снова нашел след Белохвостки и радостно засвистел.

Так, пробираясь под каменистыми осыпями по бухточкам, где валялась ржавая обшивка разбившихся кораблей, Тарка дошел до конца земли. Занималась заря. Торчали из серого моря скалы, вспарывали, белили бурунами прилив, идущий через залив от Кошельного мыса к мысу Морт. Одна скала возвышалась над всей грядой — это был Утес смерти. На его вершине стояла большая черная птица, из глотки которой торчали рыбьи хвосты. Ее мокрые крылья были раскинуты в стороны, чтобы уравновесить набитый зоб. Это был большой баклан, прозванный рыбаками Пастором. Каждый день до наступления сумерек он стоял в этой неудобной позе на Утесе смерти, покачиваясь под грузом проглоченной рыбы.

Устав бороться с валами, что накатывали с океана, Тарка повернул у Утеса смерти и поплыл к земле. По угорью, покрытому ломаными корнями кермека и осколками серого камня, взобрался на тропу, отгороженную со стороны моря железным тросом. Соленые ветры разъели железо, превратили его в ржавую труху. Вереск над тропой оказался крепче железа, но его побеги были еще более обнаженные, чем корни.

За гребнем мыса, где не так разгуливал ветер, вереск стелился низкими кустиками. В зеленых впадинах, среди пощипанной овцами травы, росли грибы, крапчатые, как совиное оперенье. Небо все розовело, и Тарка нашел себе укрытие под разрушенным кромлехом — местом погребения доисторического человека, чьи кости давно обратились в прах и проросли на солнце вереском и травой.

Весь день Тарка проспал в тепле, а на закате сбежал вниз, к морю. Он плыл к югу наперерез течениям, которые вымывали в круче похожие на раковины бухты и неслись мимо скал в широкий залив. Длинные волны разбивались на отмелях, оставляя пену, похожую на грязно-белых тюленей. В барашках плавали окуни, ловили песчанок, поднятых прибоем со дна. Реявшая высоко в небе чайка увидела трепыхавшуюся на отмели рыбу и бурую ленту водорослей над ней. Чайка плавно скользнула вниз, но тут бурая водоросль стала на короткие лапы и втащила пятифунтовую рыбу на твердый сырой песок. «Кэк-кэк!» — сердито закричала чайка. «Тью-лип, тью-лип!» — галстучники вспорхнули и, трепеща крыльями, полетели всей стаей прочь. Появились новые чайки, сели рядом. Тарка пировал под шум крыльев и пронзительный визг. Насытившись, попил воды, тонкой струйкой текущей по широкому и мелкому песчаному руслу. «Хью-и-ик!» Он помчался галопом, опустив нос к земле. Взбежал на дюны, задевая сухие коробочки дикого ириса; оттуда посыпались круглые оранжево-красные семена. Мимо пустынной дороги, между засохшими стеблями крестовника и ворсянки, вверх по увалу к невозделанной вершине холма, сквозь папоротник, утесник и куманику спешил он по следам Белохвостки. Нашел голову кролика, которого она поймала, и поиграл ею, катая в лапах и свистя.

Песни жаворонков смолкли. Когда Тарка достиг вершины Пикуэльских песков, облака на востоке уже зарделись румянцем, и Дубовый холм в семнадцати милях соколиного пути казался лежащей на земле тенью. Тарка спустился в глубокий овраг, где по сухому руслу до самых прибрежных дюн росли утесник, боярышник и падуб. Овраг шел на юго-запад, стволы склонились на северо-восток, горькие и низкорослые от соли и ветра. Под кустом падуба, рождающего изуродованные цветы и лишенные колючек листья, истерзанного плющом, толще в обхвате, чем обвиваемый им ствол, Тарка забрался в кроличью нору, расширенную многими поколениями ее владельцев, и улегся в темноте.

Ветер порывами тянул по оврагу, шевелил жесткие сучья терна, с писком тершиеся друг о друга. Трещали и скрипели сухие ветви бузины, словно жалуясь на свои лишения. Чайки с криком делали виражи от холма до холма над сгрудившейся далеко внизу отарой. Под тусклым небом поблескивал песок. Вдоль всего темного основания мыса тянулось белое кружево бурунов. Ветер нес по оврагу брызги и рев моря. Тарка спал.

Проснулся он около полудня от голосов людей. Между увалами плыл туман. Тарка лежал неподвижно. Вот у посветлевшего входа что-то сказал человек, и в нору пополз зверек; Тарка встревожился: он вспомнил его запах. Глаза зверька мерцали розовым светом, на шее тенькал колокольчик. Тарка отполз подальше и выбрался через другой вход, за которым следил мокрый, дрожащий спаниель, сидя на взгорке за спиной человека с ружьем. При виде выдры спаниель отскочил, и Тарка заскользил вниз по оврагу, еще прибавив ходу, когда раздался лай, крик и два выстрела. Дождем посыпались веточки, но он продолжал бежать, скрытый колючим кустарником. На дно оврага, цепляясь за ветки деревьев, спустились двое мужчин, но за Таркой последовал один спаниель. Пес яростно лаял, однако не осмеливался подойти. Хозяин свистнул ему, и спаниель вернулся. Тарка спрятался под кустом куманики и уснул. Когда стемнело, он вылез из-под веток и стал взбираться по склону.

В поле, за изгородью, Тарка напал на кроличий след и кинулся по нему через согнутый ветром боярышник за каменную насыпь и снова на пустошь. Кролик лежал за кочкой, припав к земле; Тарке хватило одного укуса, чтобы его убить. Наевшись, Тарка попил дождевой воды из овечьего черепа, который валялся среди ржавых плужных лемехов, старых чугунных чайников, консервных банок и скелетов овец; часть из них была растерзана собаками и все — очищены от мяса воронами и воронами. Тарка поиграл овечьей лопаткой, потому что до нее мимоходом дотронулась Белохвостка. Бросившись на холодную кость, он цапнул ее зубами, словно это была его подруга. В ту ночь, пересекая насыпи и поля, Тарка находил для себя много игрушек.

След привел его к пруду в топком поле у подножия холма. Тарка нырнул, распугав камышниц. Поймал угря и поиграл с ним; на следующее утро дохлого угря нашли на илистом берегу рядом с оттисками когтистых лап и шерсти — там, где выдра каталась на спине. «Хью-и-ик!» Пройдя по трубе, несущей тонкую струйку воды в другой прудок, поменьше, Тарка оказался в саду приходского священника. «Хью-и-ик!» — вновь раздалось под ночным небом, где тучи то и дело застилали луну.

Тарка обогнул пруд и прополз через дыру под стеной в дальнем конце сада. За ней тек ручей. Он проходил вдоль кладбищенской ограды и бежал дальше, мимо домика с соломенной крышей, где перед очагом с кленовыми головешками сидели человек, собака и кот. Ветер занес в щель под дверями дух выдры, и кошка злобно зафыркала; распушив на спине шерсть и ударяя хвостом, она замерла у корзинки, в которой лежали котята. Когти выдры заскрипели по гальке у плоского камня, откуда, стоя на коленях, фермерские дочери промывали свиные потроха для мясного пудинга. Под камнем жил угорь, разжиревший на перепадавшей ему требухе. Высунь он хвост чуть подальше, Тарка схватил бы его зубами. Белохвостка тоже пыталась поймать угря в предыдущую ночь.

— Хью-и-ик!

Дверь домика распахнулась, мой спаниель с лаем выскочил наружу. «Скиррр!» — с подрезанной ветви вяза на кладбище взлетела сова. Из трубы под дорогой донеслось сердитое шипенье выдры. Я зажег спичку и увидел на красной грязи оттиск лапы с двумя когтями, точно такой же, как тот, что вел в море после Студеной Зимы.

Тарка исчез. Его путь пролегал в темноте и журчании по узкому укрытию трубы, по ручью возле палисадника у дома фермера, по другой трубе и вновь по ручью мимо фруктового сада, к заливному лугу внизу. Совы, охотившиеся вдали от моря, в долине, слышали пронзительный свист выдры.

— Хью-и-ик!

Часто след Белохвостки терялся: после того как здесь прошли выдры, дождь прибил песок и размыл отпечатки их лап.

Тарка двигался по ручью. У деревушки Крайд за поворотом дороги была запруда, на ее травянистых берегах рос боярышник, подстриженный в форме гриба-поганки. Пробираясь по краю пруда среди дикого ириса, корней боярышника и явора, Тарка увидел голову, глядящую на него из воды; от головы струился приятный запах. Тарка кинулся к ней — это была стоящая торчком коряга. Проплывая мимо, о нее потерлась Белохвостка. Тарка куснул корягу и направился дальше, понюхал деревянный затвор шлюза, вылез наверх и побежал по берегу мимо неподвижного, покрытого мхом мельничного колеса. Внизу, в гостинице, люди слышали его пронзительный свист. Залаяла собака, и Тарка свернул на узкую проселочную дорогу, которая поднималась на вершину холма. На сырых, истоптанных копытами участках дороги он снова напал на след — выдры пробегали тем же путем, вспугнутые той же собакой. Отпечатки вывели его в поле через насыпь, где в лунном свете чернели прямые стебли коровяка, на забывшую плуг стерню, колючую для перепончатых лап выдры. Морской ветер переломал здесь весь папоротник.

Внезапно Тарка услышал громкое бормотанье бурунов, увидел маяк за Увалами и радостно понесся по жнивью. Он бежал так быстро, что вскоре стоял на краю песчаных взлобков, куда залетали брызги прибоя. Спустился вниз по уступам, поросшим левкоем, — его листья уже рассыпались прахом в осеннем сне.

След шел через дюны с остриями песколюба к мшистым изложинам, где тянулись к небу бирючина и тупоголовый камыш. То и дело попадались кроличьи черепа и пустые раковины улиток. Тарка пересек Лошадиную топь — поташник, который там рос, возник из одного-единственного семечка, занесенного много лет назад с идущего по Атлантике грузового судна, — и добрался до дамбы перед входом в Брэнтонскую губу. Прилив принял Тарку на лоскутья пены, взбитой Двумя Реками, — здесь они встречались и болтали между собой. Тарка пробежал по западной дамбе и двинулся по выдринной тропе к пруду Бараньи Рога.

— Хью-и-ик!

Подплыл к деревянному мостику у сарая для лодок, к ракитам на островке.

— Хью-и-ик!

Тарка охотился в солоноватой воде, пока рассвет не притушил звезды; тогда он протиснулся сквозь тростники путем, которым ходил прежде, хотя и забыл об этом, и уснул в старом гнезде, где лежали кости и небольшой череп.