"Атлантический рейс" - читать интересную книгу автора (Иванов Юрий Николаевич)

ГЛАВА XIII

Черные паруса. – Нас преследует торнадо. – С удочкой в океане. – Последний ярус. – Плавающий меч. – Бородатое судно. – Первое мая в океане.

Работы у берегов Африки подходят к концу. Красный флажок на карте, что висит в судовом салоне, поднимается на север. Правда, сейчас он передвигается скачками: поднимется на градус-другой – и замрет на неделю-полторы. Там, где он замирает, мы работаем с ярусами. Но скоро флажок двинется в дальний путь.

А пока мы ловим парусников. Это несколько проще, чем ловить тунцов. Во-первых, работаем укороченными, десятикилометровыми ярусами. Это игрушка по сравнению с длиннющим тунцеловом. Парусниковый ярус быстро выматывается и быстро выбирается, тем более что у берегов Гвинеи почти всегда штиль. Во-вторых, легче работать, – в этих местах мало акул. Может быть, они просто боятся парусников. Во всяком случае, здесь нам почти не приходится иметь дело с этими мерзкими плоскомордыми тварями.

Штиль... Жарища. Океан лениво едва заметно потряхивает своей ослепительно голубой шкурой; по ней иногда, как нервная дрожь, пробегает длинная пологая зыбь. В некоторых местах поверхность океана покрыта широкими и узкими языками пены: в этих местах теплые воды перемешиваются с холодными. От судна к самому горизонту тянется белыми точками поплавков ярус. Между поплавками иногда расходятся круги, и показывается над водой высокий черный парус. Это парусники, попавшиеся на крючок, плавают по окружности на «поводце».

– У тебя все готово? – спрашивает Виктор. – Сейчас начнем.

– Все в порядке, – говорю я и спускаюсь на палубу.

Там в ожидании рыбы стоят весы, лежит мерная доска, блестят воткнутые в плашку остро отточенные ножи.

Судно ложится на левый борт и через несколько минут подходит к покачивающемуся на зыби концевому буйку с флажками. Слава, прикусив нижнюю губу, раскачивает над головой кошку. Она со свистом летит в воду и зацепляется за вешку. Бригадир поворачивает рычаг скоростей ярусоподъемника и кивает головой.

– Начали, ребята...

Парусник. Их очень много в этих местах. Почти на каждом седьмом-восьмом крючке бьется длинная плоская рыбина. Подтянутый за «поводец» к судну, парусник делает отчаянные попытки вырваться. Извиваясь всем телом, – он взмывает свечой в воздух, поднимает дыбом свой великолепный плавник, а потом, взметнув хвостом каскад брызг, падает обратно в воду. Еще и еще выскакивает он из океана, сверкая на солнце, как клинок, выхваченный из ножен; но нет, крючок не разогнется, капроновый «поводец» не лопнет. Подтащив рыбу к лазпорту, Валентин хватает парусника за нос-шпагу и рывком вытягивает рыбу из воды. На палубе его уже ждут боцман и мы. Валентин подтаскивает нам рыбину за рыбиной. Парусники крупные, тяжелые. Они не хотят взвешиваться, сопротивляются при попытке их измерить. Приходится пускать в ход кувалду. Да, рыбы много. Уже через пару часов работы от тяжелых, непослушных рыбьих тел начинает ныть спина и очень болят ладони рук: подтаскивая или оттаскивая рыб, приходится все вре-184 мя брать их за «носики». «Носы» у парусников шершавые и покрыты слизью. От них на ладонях остаются болезненные ранки, которые никак не могут зажить, – их разъедает морская вода, а свежую кожицу, даже сквозь перчатки, «счищает», как наждаком, какой-нибудь слишком живучий парусник.

Рыба, рыба, рыба... Кажется, конца-краю не будет этим длинноносым рыбинам. Но отдыхать некогда: Виктор запланировал сделать анализ почти пятистам рыбам, и мы таскаем, взвешиваем, измеряем, снова таскаем, вскрываем рыбьи животы, желудки, берем пробы гонад...

А рядом трудится Михаил Афанасьевич. Взмах секиры – нет головы, еще взмах – хвост в сторону, еще удар – и черный парус летит за борт. Обмытые, вычищенные туши партия за партией отправляются в трюм. Там, в морозильной камере, рыба проделает свой последний путь до плавбазы, а уже на ней – к прилавкам магазинов.

К вечеру, когда работа на палубе подходила к концу, неожиданно похолодало, горизонт на северо-западе потемнел. Вскоре появились тяжелые, густо-фиолетовые, лохматые тучи. Они неслись нам навстречу, быстро расползаясь по всему небосводу. Тихо, душно. Солнце чуть просвечивает через серую пелену. Океан замер, даже зыбь больше не качает судно. Потом, как вздох, пролетел над водой, взрябил ее, свистнул предостерегающе в снастях ветер, а затем, как бы набравшись сил и смелости, тугой и стремительный, налетел на судно, толкнул его в железные борта и завыл диким воем, заметался в надстройках и мачтах теплохода. Океан вспух короткими крутыми волнами. Волны подняли белые воротники пены и торопливой толпой побежали под днище судна, а теплоход безжалостно разрубал их своим острым форштевнем.

– Торнадо! – раздался голос вахтенного из динамика. – Завинтить иллюминаторы, закрепить на палубе ящики с ярусом!

Торнадо? В течение всего рейса мы благополучно избегали встреч с этим знаменитым тропическим ураганом, и все же он нагнал нас у берегов Гвинеи. Натянув на голое тело заплесневевший в рундуке плащ, я вцепился руками в леера мостика и приготовился к встрече с торнадо. На душе немного тревожно: говорят, что торнадо опасен даже для океанских лайнеров, – но все же так хочется с ним познакомиться поближе!

Стало почти темно. Лишь с правого борта у горизонта пламенело в разрывах солнце, торопящееся на покой. Его алые блики скачут и мечутся по взбесившимся волнам. А те карабкаются одна на другую, крупные подминают под себя более мелкие. Волны громоздятся, сталкиваются, взрываются пенными каскадами. Когда теплоход проваливается между их трепещущими откосами, кажется, что живые холмы уже достигли черных неопрятных туч, что вот-вот они обрызгают красный солнечный диск и от него пойдет сейчас с шипением белый пар. Но тунцелов, вздрагивая и напрягаясь всем своим металлическим телом, вылезает из сырых ложбин, стряхивает с себя пену, поднимается на зыбкую вершину одной из волн, и становится видно – нет, не добросить волнам своих брызг до неба!

Картина мрачная и величественная. Ветер совсем сошел с ума, он с разгону бьется в судно, раскачивает его, валит с борта на борт и ухарски свистит на самых высоких нотах. Соленый воздух врывается в легкие, выдавливает из глаз слезы, отрывает пальцы от поручней. Ветер подхватывает большой пустой ящик, который не успели убрать, и, взметнув его выше мостика, швыряет в воду где-то позади теплохода. Он разрывает в клочья брезент, плохо закрепленный на шлюпке с левого борта, и мчится дальше, прыгая с волны на волну.

Спрятавшись за прожектором, я жду – ведь это еще не все! Ну, конечно, нет... Сейчас что-то должно произойти. И вот оно: одна из туч, тяжелая, рваная, спустилась к самым волнам, и из ее насыщенного влагой тела показался крутящийся вокруг своей оси толстый короткий сосок. И как по чьему-то приказу, из плещущих волн навстречу ему подскочил раскачивающийся из стороны в сторону длинный гибкий хобот. Сосок и хобот потянулись друг к другу, хобот разбух, потолстел, стал еще выше, а сосок вытянулся, стал тоньше. Еще мгновение – и это уже не сосок и хобот, а взвивающийся пенный водяной столб. Рядом с ним возникают второй, третий столбы... Вырастая на глазах, сотрясаясь в конвульсиях какой-то дикой, исступленной пляски, три водяных колосса двинулись нам навстречу, всасывая в себя воду из туч и океана. Ого! Так они и нас могут засосать. Куда там смотрят в рубке? А столбы смерча все приближаются, над головой грохочет гром, молнии крутыми зигзагами выскакивают из туч и вонзаются в воду. Так вот ты какой, торнадо! Страшный тропический ураган, сметающий с лица земли прибрежные африканские поселки, вырывающий с корнями деревья, разбивающий в щепы океанские теплоходы. Ну чего же они там, в рубке, думают? Нет, там, конечно, всё видят: слышно, как звякнул телеграф, судно резко рыскнуло в сторону, подпрыгнуло на волне и неосторожно зацепило клотиком за одну из туч. Туча глухо рявкнула и извергла на нас тяжелый дождевой водопад. Положив теплоход на правый борт, капитан уводит его прочь от водяных столбов и ливня. Вскоре ветер стих, небосвод очистился от туч, океан успокоился, вновь появились, исчезнувшие во время торнадо, чайки. А за кормой густо синела над горизонтом неширокая полоса: где-то там, нагоняя на все живое страх, мчался по океану торнадо.

После урагана воздух над океаном удивительно чист. Дышится легко и свободно. Уходить с палубы не хочется, но нужно: сегодня у нас очередное партийное собрание.

Вскоре все мы, коммунисты теплохода, собираемся в каюте капитана. На повестке дня один вопрос: об итогах научно-поисковых работ в Гвинейском заливе и у побережья Гвинеи.

Выступает Жаров. Доклад Виктора краток: программа работ по Гвинейскому заливу и побережью Гвинеи выполнена полностью. Обнаружены несколько новых районов, богатых скоплением тунцов, парусников, акул, которые можно рекомендовать промышленности. Проведен большой комплекс научных исследований; собрана ценная коллекция крупных океанических рыб; взяты пробы планктона, биологические пробы; команда судна полностью освоила тунцеловный промысел.

– Я думаю, что за два-три дня мы сможем закончить работы на паруснике, и, – карандаш Жарова скользнул по побережью Южной Америки, – мы можем пойти, после захода в Дакар, к Бразилии для обследования запасов тунцовых рыб у восточного побережья Южной Америки, то есть продолжать нашу научно-поисковую программу.

При упоминании о Бразилии все оживились, заулыбались. Бразилия! Кому не хочется познакомиться с этой далекой страной. По имеющимся у нас сведениям, у ее берегов обитают большие тунцовые косяки; недаром японцы, эти лучшие рыболовы мира, регулярно приходят к ее берегам и даже построили свой холодильник в бразильском порту Рисифи. Да, эти воды представляют для нас очень большой интерес!

Обсудив доклад Жарова и договорившись о ближайших делах, все расходятся – в каюте стоит невообразимая жара, и люди спешат на палубу: там все же попрохладнее. Лишь мы с Виктором да судовой профорг боцман Мельченко задерживаемся у капитана: через неделю Первое мая, и нужно решить некоторые вопросы, связанные с подготовкой к празднику.

Ночью нас с Виктором будит радист и приглашает к капитану. В чем дело? Что случилось? Арам Агаджанович сидит на диване, курит «Казбек» и смотрит грустными глазами в иллюминатор, где повисла над океаном ярко-желтая, как половинка голландского сыра, луна. На столе радиограмма.

– Читайте, – говорит нам капитан, не поворачивая головы.

Берем в руки листки. Читаем. В одной из радиограмм сообщается, что намеченные работы у берегов Южной Америки отменяются, судно возвращается в порт, а затем, после краткой стоянки, будет направлено в новый район. В другой – Жарову предлагается срочно подготовиться к докладу на научном съезде рыбников-тунцеловов в одном из городов Калифорнии.

– Через три дня заканчиваем работы и идем в Гибралтар, – говорит капитан. – Всё.

Всё. Прощай, Бразилия, так мы и не познакомились с тобой на этот раз!

И снова ярусы, анализы и все те же парусники. Когда же им будет конец? Теперь уже скоро: остаются последние три, два... последний день работы. Последний день. Ставим последние ярусы. Лов парусника утомляет своей однообразностью: что ни рыба, то знакомая длинноносая физиономия. Лишь изредка на сардинку клюнет небольшая акула, корифена или некрупный, шести-семикилограммовый, пятнистый тунец. Пятнистого тунца здесь очень много. Но тунцовые косяки держатся у самой поверхности, и поэтому тунцы попадаются лишь тогда, когда «поводец» начинают извлекать из воды.

Но если пятнистый тунец плохо ловится на ярус, то он отлично клюет на удочки: такой вид лова бывает очень удачным. За час-полтора команда в составе 10-12 человек может наловить на удочку до 20-30 тонн рыбы!

Вот и сейчас недалеко от нас – несколько французских тунцеловных клиперов, добывающих тунцов на удочки. Выметав ярус, мы подходим к одному из «французов». Это небольшое судно с высоким носом, рубкой, расположенной в носовой части судна, и с низкими бортами на корме. Такое судно имеет сильную машину, позволяющую развивать скорость до 14-15 миль в час. Команда – 11 человек, включая ловцов, матросов, мотористов, механиков, капитана и штурмана. Обязательной принадлежностью тунцелова, ведущего лов на удочки, является так называемая «живорыбная цистерна» – металлический бак, вмещающий несколько тонн морской проточной воды. В этом баке находится живая наживка – некрупная сардина.

Лов тунца на удочки проходит так. Впрочем, что там у них за паника на судне? А, наш «француз» обнаружил косяк тунцов. Под кормой клипера вспух большой водяной пузырь, и судно, набрав с места большую скорость, рванулось мимо нас на зюйд-вест; там, примерно в полумиле, поверхность океана кипела и пенилась.

До выборки яруса у нас было с час времени, и «Обдорск» поспешил за «французом». На палубе клипера бегают смуглые парни, они разбирают прочные длинные удочки, надевают широкие кожаные пояса. Косяк близко, на тунцелове все готово: удильщики сидят вдоль бортов на специальных откидных площадках, в руках крепко стиснуты удочки; комель каждого удилища вставлен в специальный кожаный карман на поясе – это чтобы было удобнее выдергивать из воды тяжелых рыбин. Косяк рядом, уже видны сотни, тысячи рыб, снующих в прозрачной воде. Над ними носятся чайки, которые всегда сопровождают поверхностные тунцовые косяки в надежде, что и им перепадет рыбешка-другая во время нападения тунцов на косяк сардины.

«Француз» нагоняет тунцов, замедляет свой бег, и кто-то из матросов начинает бросать в воду живую приманку. Ее вытаскивают сачком из цистерны и швыряют в воду прямо через головы ловцов. Одновременно включается специальная дождевальная установка, смонтированная вдоль бортов, и из-под навесных площадок в воду начинают бить струйки воды, создающие имитацию мчащегося у самой поверхности косяка сардины.

Завидев сардин, тунцы бросаются к борту судна; они, как серебряные вспышки, мечутся в воде, с ходу глотая рыбок. Здесь же, среди живых сардинок, бьются, трепещут и искусственные рыбешки, в каучуковом теле которых притаились крючки. Рывок! Тунец глотает наживку, рыбак откидывается всем телом назад и, напрягая мышцы, перебрасывает рыбу через себя. Тунец совершает коротенький полет по воздуху и гулко ударяется о палубу. Крючок на тунцеловной удочке не имеет бородки, и поэтому тунец сам соскакивает с него, и леска, свистнув, вновь исчезает в воде.

Ну, пошла работа!.. Рядом со мной стоит Иван Лукьянец и даже ногами притопывает – так там у французов здорово идет дело! Мелькают в воздухе удочки, прыгают, хлещут по палубе хвостами тунцы; кипит у бортов судна вода – там мечутся сотни этих тяжеловесных рыб. Ловцы вошли в азарт, слышны их крики, смех, ругань! Вот кто-то зацепил крючком чью-то шляпу, и она, мелькнув в воздухе белым голубем, исчезла в океане. Нет, на шляпу тунцы клевать не будут, и она летит обратно, на борт. А кто-то там зазевался, не успел вовремя подсечь тунца, и рыба сама дернула леску с такой силой, что удочка выскочила у ловца из рук и нырнула в воду. Капитан, высокий, с черной бородкой и в очках, высунулся из рубки и, размахивая рукой, что-то кричит ловцам: наверно, торопит. И действительно, удочки замелькали быстрее, стихли голоса, спины покрылись потом, залоснились. Этот вид лова требует от рыбаков громадного физического напряжения. Я вижу, как широко раскрыты рты у ловцов, как они тяжело дышат и слизывают с губ соленый пот. Мышцы их рук и спин вздулись буграми.

– Быстрее! Быстрее!! – кричит в мегафон капитан, и все больше и больше рыб падает на палубу.

Они грохочут по ней, выбивают по палубе звуки, похожие на удары тамтама.

Проходит тридцать, сорок минут – и вдруг в самый разгар лова тунцы исчезают, – косяк ныряет в глубину, как будто рыб кто-то испугал. Уставшие рыбаки бросают на палубу удочки, расстегивают свои широкие пояса, распрямляют натруженные спины и с жадностью припадают к кружкам. Пить!.. Пить... и отдохнуть. Но отдыхать рано: всю рыбу надо немедленно ошкерить и убрать в охлажденный трюм, а потом... Потом капитан разыщет новый косяк, и начнется новая ловля.

– Быстрее! – слышим мы голос их капитана.

Ловцы отставляют кружки и вооружаются ножами.

– Быстрее! – раздается все тот же резкий, сердитый голос.

И, удаляясь от «француза», мы видим, как на его палубе замелькали яркие искорки: это сверкают остроотточенные лезвия, отсекающие тунцам головы, вспарывающие тугие рыбьи животы.

«Быстрее!» Вот это и есть потогонная система. Мы ведь на минутку забыли, что перед нами чужая палуба – частица капиталистического мира.

Методы ловли не вызвали нашего одобрения, но сама идея ловли тунцов на удочки нам очень понравилась.

– Надо и нам ловить тунцов на удочки, – говорит Иван, – столько здесь поверхностных косяков! Ведь сейчас, на наших глазах, французы тонн шесть-семь натаскали.

– Конечно, надо ловить тунцов не только ярусами, но и на удочки, – поддерживает разговор Юрий Торин. – Разве сложно наши тунцеловы оборудовать «живорыбными цистернами» да сделать подвесные площадки?

– Многое от нас зависит, – говорит Жаров. – Видно, сами не убедительно, не настойчиво рекомендуем промысловикам дооборудовать суда «живорыбными цистернами». Кстати, на судах типа «Тропик» такие цистерны уже поставлены.

– Начать выборку яруса! – доносится команда вахтенного.

Мы прерываем дискуссию и расходимся по своим местам.

...Итак, последний день ловли и, наконец, последний ярус. Вся команда на палубе. Смех, шутки, работа кипит: хребтина без задержки укладывается в ящик, парусники один за другим оказываются на палубе и без задержки ныряют в трюм. Боцман не работает – играет со своей секирой, движения быстрые, точные.

Анализа мы сегодня не делаем, и я с надеждой смотрю в прозрачную воду: неужели в этом районе нам ничего новенького так и не попадется? А ведь последний ярус... Мне кажется, что на прощанье океан обязательно должен сделать нам какой-нибудь приятный неожиданный подарок.

Последний ярус. Километр за километром вытягивается машиной хребтина, «поводец» за «поводцом» поднимаются из океана. Парусники, парусники... Одна корифена, несколько некрупных акулок. А вот уже виден и концевой буек с флажками. Нет, ничего нового, никакого сюрприза.

Я спускаюсь к себе в каюту, и в этот момент на палубе слышится грохот.

«Ну что там еще?»

Выскакиваю на палубу, протискиваюсь к борту – и вовремя: около судна всплывает необычная рыбина – короткое толстое тело, большущие глаза и метровый костяной меч, которым заканчивается верхняя челюсть рыбины. Меч-рыба! Вот это подарок так подарок!..

На палубе волнение: меч-рыба, тяжелая, как старинная крепостная пушка, рвется из стороны в сторону, ожесточенно хлещет хвостом по воде. Вибрирующий «поводец» натянулся струной и... лопается. В отчаянии я повисаю над водой: оборвав капроновый шнур, рыба переворачивается вверх брюхом и, широко разевая рот, поводит своими большими глазами. В это мгновение в ее открытую пасть врезается багор; рыба дергается, закрывает рот и накрепко схватывает железное жало багра. Повиснув на канате, мы дружно тянем – и вот уже меч-рыба переваливается через борт.

Ярус выбран, меч-рыба на палубе, судно дает полный ход – прощайте, гвинейские берега! Мы надолго покидаем эти места. Но мне теперь и не жаль расставаться с ними: я хожу около огромной рыбы, рассматриваю ее, трогаю острый костяной меч.

Меч-рыба. Когда-то она наводила трепет на капитанов парусных кораблей. Да и до сих пор о ней идет очень дурная слава. Придя в необъяснимую ярость, эта рыба-меч нападала, да и сейчас еще нападает на корабли и рыбацкие лодки, пробивая их борта своим мечом. И в совсем недалекие времена, когда моря и океаны бороздили корабли с деревянным корпусом, у английских страховых компаний существовала особая рубрика: «Повреждение обшивки судна в результате нападения меч-рыбы». О том, какие большие повреждения может принести нападение этого морского разбойника на судно, красноречиво говорят интересные экспонаты, собранные в одном из музеев Англии. Это десятки костяных мечей, застрявших в толстых дубовых досках корабля, в медной обшивке, в деревянных брусах. Особое внимание посетителей музея привлекает меч, который был обнаружен в днище китобойного судна «Фортуна». Он пробил двухсантиметровую металлическую обшивку корабля, доску под ней, толщиной в 7,5 сантиметра, тридцатисантиметровый дубовый брус и дно бочки с ворванью, находившейся в трюме.

В конце второй мировой войны нападению меч-рыбы подвергся английский танкер «Барбара». Полутораметровый меч пронзил днище теплохода, как арбузную корку, и остался цел. Выдернув его из пробоины, меч-рыба бросилась в новую атаку. На этот раз ее оружие застряло в обшивке танкера. Рыбу оглушили и вытащили на палубу. В ней оказалось 660 килограммов веса при длине туловища вместе с мечом 5 метров 28 сантиметров. В 1948 году меч-рыбой была атакована американская шхуна «Елизавет», а несколько лет спустя – английский военный корабль «Леопольд». И в том и в другом случае судам был нанесен ощутимый ущерб. А совсем недавно телеграфные агентства разнесли по всему миру весть: у Маршалловых островов затонула тридцатидевятитонная японская тунцеловная шхуна. Причина – нападение меч-рыбы, попавшейся на ярус.

Меч-рыба нападает не только на корабли и лодки. Силу ударов ее меча испытывают на себе исполины морей – киты. В нашем институтском музее хранится интереснейший экспонат, который привезли из рейса к берегам Антарктиды на китобазе «Юрий Долгорукий», – обломки меча, извлеченные из спины пятнадцатиметрового кашалота.

Меч-рыба – житель теплых вод. Она населяет все океаны планеты, их экваториальную часть, встречается в Средиземном и изредка заходит в Черное море. Значительно реже, «сопровождая» косяки сельди, меч-рыба поднимается вместе с теплым течением Гольфстрим на север, достигая иногда Баренцева моря. Размножаются меч-рыбы икрой, которая свободно плавает в поверхностных слоях воды. Интересно отметить, что мальки меч-рыбы имеют усаженные мелкими зубами челюсти, а тело их покрыто чешуей. По мере роста рыбки теряют чешую, верхняя их челюсть вытягивается, костенеет и превращается в страшное, опасное для всех обитателей океана оружие.

...Палуба пустеет. На ней остаемся лишь мы с Валентином да Михаил Афанасьевич, герой сегодняшнего дня. Герой просит меня сделать ему на память снимок, и я с удовольствием выполняю его просьбу. Мы подвешиваем меч-рыбу к стрелке, и боцман становится возле своего трофея. А потом мы снимаем с меч-рыбы шкуру и убираем в трюм.

– Вот и все, – говорит Валентин, вытирая инструменты.

– Вот и все, – повторяю и я, снимая с себя резиновый передник.

Вот и все. Препарирование тяжелых рыбин закончено. Нам приятно и немного грустно. Такое настроение, наверно, бывает всегда, когда на время расстаешься с тяжелой, но нужной и интересной работой.

Новое утро начинается с душераздирающего скрежета: готовится генеральная покраска судна, и матросы сдирают старую краску металлическими скребками. Затем эти места покрывают суриком, и кажется, что все судно в заплатах. К обеду все – и те, кто «шкрябал», и те, кто красил, и те, кто не «шкрябал» и не красил, – ходят, измазанные краской. Все судно пропитано резким, устойчивым запахом; кажется, что сурик попал и в борщ, и в кашу, и в чай.

Проходят еще день-два, и начинается покраска: надстройки мачты, шлюпки – все покрывается ослепительно белым слоем белил, борта окрашиваются в светло-серый, «шаровый», цвет, подновляются чернью надписи и номера. На ходу трудно покрасить все судно, и наш клипер, достигнув траверза Канарских островов, ложится в дрейф. В воду шлепаются спасательные плотики, и матросы с радостью прыгают в них, – стоит ужасная жара, а здесь все же ближе к воде. В ней то там, то тут виднеются длинные акульи тела, но это мало кого смущает – их отгоняют веслами, а Саша Хлыстов к тому же умудряется дважды «упасть» в воду с плотика и полюбоваться акулами из-под воды.

Потом, соблюдая определенную очередность, начинают «падать» в море и остальные матросы. Когда доходит очередь до меня, я натягиваю на лицо маску и погружаюсь в воду. Надо признаться, нырять в открытом океане страшновато: под тобой жуткая фиолетовая глубина, а ты, маленький и беспомощный, барахтаешься, как букашка, с испугом посматривая в ее влекущую таинственную пустоту. Метрах в пятнадцати от меня плывут два небольших «быка». В воде они выглядят значительно изящнее и красивее, чем у нас на палубе. Движения их плавны и неторопливы. Один из «быков» внимательно осматривает меня, потом разворачивается и уплывает прочь, к корме. Я тоже отворачиваюсь от этих рыб, потому что они мне за рейс порядком надоели. Мне интереснее рассмотреть повнимательнее днище судна. А здесь есть чем полюбоваться! За время рейса днище нашего теплохода, когда-то чистое и гладкое, как подбородок у юноши, отрастило... бороду! Да, бородища, и еще какая!.. Густая, зеленая – непроходимый, населенный множеством живых существ подводный лес колышется, колеблется перед самым моим носом. Чего здесь только нет: шелковистые водоросли, напоминающие малахитовые волосы русалок, плавно раскачиваются под едва ощутимым током водяного течения; миллионы усоногих рачков, спрятавших свои нежные тела в белые твердые пирамидки-раковинки, рассыпались по днищу судна. Крышечки пирамидок все время открываются, и из них показываются нежные перистые ножки-усики, фильтрующие воду; здесь же раскачиваются на упругих стебельках другие рачки, спрятавшиеся в белые и розовые раковинки. Это морские уточки. А между ними гидроидные полипы, мелкие губки, оранжевые мшанки – целая коллекция подводных тропических организмов.

Ох, как же не любят их моряки! Какими недобрыми, солеными словечками поминают их! Разросшаяся борода хоть и небольшое, но бедствие. Борода на днище увеличивает его осадку, вес. Скорость судна снижается: через месяц на 4-5 процентов, через три – на 10 процентов! Обрастание судна – это перерасход топлива, смазочных масел, это огромные убытки.

Когда наше судно придет в порт, его поставят в сухой док, и рабочие «сбреют», соскребут с днища теплохода его тропическую бороду. А в очередном рейсе она вырастет вновь. Вырастет, потому что ученые пока не придумали каких-либо действенных мер по борьбе с обрастанием судов.

...К Первому мая весь теплоход сверкает: ярко блестит надраенная медяшка, пылает в лучах солнца бронзовая рында, густо чернеют подправленные надписи, далеко видна красная полоса на трубе, и на ней – золотые серп и молот.

Праздничный день кажется еще более солнечным и ярким, нежели все предыдущие. Это, наверно, потому, что все тщательно выбриты, одеты в белые рубашки. Все улыбаются и, потирая руки, бродят, нюхая воздух, вокруг столов, громадной буквой «П» расположенных на палубе.

Я произношу кратенькую речь. Капитан зачитывает праздничный приказ и поздравляет всех с праздником Первого мая, с выполнением рейсового задания по всем пунктам программы. Затем слово предоставляется радисту. Высокий, симпатичный, он торжественно поднимается и, сжимая в руке толстую пачку радиограмм, оглядывает нас. И мы все затихаем. Мы с замиранием сердца смотрим на белые листочки, в которых содержится столько букв, слов, строчек тепла и нежности!.. И каждый сейчас думает: «А мне есть или нет? Не забыли ли обо мне в этот солнечный, радостный день?»

Сначала радист не торопясь, с расстановкой читает поздравления от дирекции института, райкома партии, от команд теплоходов, работающих у берегов Южной Америки, Антарктиды, Гренландии, с китобазы «Юрий Долгорукий». Затем он начинает раздавать нам индивидуальные послания от друзей и близких. Все глаза следят за его руками: это не мне и это... И этот маленький белый листок не для меня... А эта радиограмма? Мне? Передайте же ее скорее сюда! Да, всем хочется получить весточку с Родины! Но не обо всех помнят на берегу; для некоторых, даже в этот праздничный день, далекий берег оказался молчаливым и холодным.

Телеграммы прочитаны. Капитан предлагает поднять тост за далекую и вместе с тем такую близкую Родину. На первый тост у нас есть граммов по сорок на каждого белого вина. Впрочем, оказалось, что не один я получил «булькающие» посылки. И вот теперь мы по-братски делим «столичную». Но ее очень мало, и мы пьем ядовито-кислое вино, от которого на несколько минут страшной судорогой стягиваются мышцы лица. Над палубой гремит музыка: радист умудрился поймать Родину, и мы слышим знакомые русские песни, переливы баяна и озорное повизгивание веселых девчонок из хора имени Пятницкого.

Кто-то затягивает «На пыльных тропинках», и хрипловатые, не искушенные в хоровом искусстве матросские голоса подхватывают песню. Кок приносит пельмени, а потом – «мороженое». Пока он наполняет тарелки полукилограммовыми порциями, «мороженое» тает, но это никого не смущает: сладкая холодная масса хорошо утоляет жажду и приятно охлаждает пылающие от жары и наперченных блюд внутренности.

Первомайский праздник. Впервые я встречаю его в такой экзотической обстановке: на столе груды бананов, апельсинов, ананасов. Около борта пофыркивают дельфины, а под душем нежатся матросы, мои друзья, товарищи.

Ну что ж, такая уж наша «служба морская»! Зато скоро увидим родные берега.