Анри Труайя Сын неба

Анатоль Филатр был сороколетним мужчиной печального вида, на бледном лице выдавался грубо скроенный нос, глаза были круглыми, как у волнистых попугайчиков. Из-за его усов, подстриженных в виде арки, как у китайцев, его прозвали "Сын неба". Примерный муж и отец, Сын неба, перебивался непостоянными заработками.

Всегда измученный, немногословный и угрюмый, он изо дня в день добывал пропитание для своей худосочной детворы. Он брался за любую работу: продавал на улице в холод и зной зонтики и трехцветные шариковые авторучки. Участвовал в массовках на киностудиях в пригородах Парижа. Последняя работа была самая выгодная. Филатр любил магию декораций и экзотических костюмов, ему нравилось соприкасаться с кинозвездами, чувствовать роскошный вкус грима на своих усах, умиротворенную усталость, когда он возвращался с «коллегами» в метр

Он не отказывался ни от какой роли; будь то почетный немой гость южно- американского посольства, завсегдатай обкуренного бистро в порту Гавра, бурлак в лохмотьях с берегов Волги, и даже евнух в гареме с непристойнными бассейнами. Но кого бы он ни изображал: министра, хулигана, мужика или евнуха, он всегда оставался отцом семейства. И такая внешность не давала ему возможность играть более значительные роли.

Положение неудачника усугублялось тем, что его брат, Филатр-старший, который не был более умным или предприимчивым, сумел достичь больших успехов в торговле. Старший братец, холостяк и астматик, возглавлял молочный заводик "Задумчивая телка", "орошавший" своими молочными реками, маслами и пр. более 47 департаментов Франции. Конечно, он мог бы предложить Анатолю место комерческого директора, но оба брата не общаются уже 15 лет из-за ссоры, связанной с каким-то псом, оставленным на попечении одним и погубленным другим. Дело кончилось тем, что старший брат отказывался принимать у себя Анатоля, а Анатоль категорически запрещал своей семье употреблять молочные продукты "Задумчивой телки". Правда, Сын неба часто сожалеет об этой абсурдной ситуации, которая держит его вдали от молочного завода, особенно при отсутствии постоянного заработка, но он горд, и не хочет взять на инициативу примирения на себя.

— Ты хотя бы подумал о своих детях! — говорит ему иногда жена

— Я думаю об их чести, — отвечает Анатоль.

— В доме ничего нет!

— У нас осталась совесть.

Анатоль предчувствует этот патетический диалог, возвращаясь домой дождливым ноябрьским вечером, где в тесноте квартиры его ждут сердитая жена и четыре отпрыска. День прошел плохо: ни киностудия Жуанвиля, ни фабрика резинок для трусов, ни магазин пылесосов не нуждались в его услугах. Такая полоса неудач беспокоила Сына неба, ибо у него в кармане всего лишь 10 франков, а ему угрожают отключить электричество за неуплату. А еще утром, глотая свой жидкий кофе, он обещал жене:

— Матильда, ты можешь рассчитывать на меня. Сегодня вечером я вернусь с деньгами в бумажнике.

Вечер наступи, но бумажник Анатоля Филатра не обогатился ни одной купюрой. Напротив, его дневные траты составили 4 франка 75 сантимов.

— Катастрофа! — вздыхал Анатоль Филатр, — Катастрофа…!

Небо ему сочувствовало. Дождь лил как из ведра. Витрины магазинов оплакивали крупными каплями свои обветшалые товары. И прохожие как крысы пробегали вдоль угрюмых фасадов домов. Анатоль Филатр остановился передохнуть напротив похоронного бюро, владелец которого, месье Пилат, был его старым однокашником лицея Пуарье.

Пилат как всегда стоял на пороге своей конторы, дерзкий и жирный, как консьерж в доме терпимости. Он имел важный вид, несмотря на маленький короткий носик и нависшие брови. Черная холеная борода, блестящая и жесткая, обхватывала его подбородок как туфля.

— Ну что, месье Филатр! Как ваш улов? — спрашивает Пилат, обращаясь к Сыну неба на "вы", и протягивая ему презрительно только три пальца руки для рукопожатия.

— Мизерный! — вздыхал Сын неба.

И смотрел с холодным отвращением на этого человека, благополучие которого зависело от количества проданных гробов. Анатоль Филатр был натурой чувствительной, он не может свыкнуться с мыслью, что этот бородатый могильщик был когда-то озорным мальчишкой, его школьным товарищем и воришкой, они вместе играли в шарики или в плевки.

— А ваш брат, месье Филатр, как кормилица, все молочком кормит? — спрашивал Пилат.

— Ну, да!

— А пирожные с кремом не для вас, ха! ха! Жаль, жаль, — съехидничал Пилат. Анатоль Филатр опустил голову и смотрел на темную лужицу, образовавшуюся у ног. Ему неудобно было сразу уйти от важного месье Пилата, тем более что последний не спешил прервать разговор:

— Какой ливень! — говорит Пилат, — Зайдите в контору немного обсохнуть.

Анатоль Филатр осторожно вошел в бюро ритуальных услуг и сел в указанное ему кресло. Но как только его зад прикоснулся к мягкой коже сиденья, Сын неба подумал о несчастных вдовцах, о безутешных сиротах, которые сидели на этом самом месте, и все его тело напряглось.

Бюро месье Пилата было скромным, опрятным и строгим. Прямоугольный стол, размером с надгробный камень. Витрины, где сложены обработанные и лакированные уцененные гробы. На стеллажах лежали всевозможные бронзовые ручки и образцы обивки для гробов. Повсюду большие фотографии похорон. Месье Пилат доминировал над этим мрачным миром своей оскорбительно здоровой и наглой персоной. Он с удовлетворением потер руки и заявил грубым голосом:

— А я, голубчик! Я не жалуюсь. Дела идут хорошо. Позавчера трое похорон по первому разряду. Двое сегодня…..

— Замечательно! — смущенно замечает Анатоль Филатр.

— Замечательно! Правильно сказано! Ритуальная служба, как и другая коммерция, должна иметь клиентуру. Взгляните на похоронное бюро месье Муйе, моего конкурента напротив, он одну неделю работает, другую отдыхает. И почему, я вас спрашиваю?

— Да, почему? — повторил Анатоль Филатр, которому было это безразлично, но решившему быть любезным до конца.

— Просто потому, что он живет сегодняшним днем. Он занимается только усопшим, которого ему предлагают, а я, как бы сказать…?

— Да, а вы?

— А я заранее берусь за дело. Я завлекаю своих клиентов к себе в контору, и они уже привязаны ко мне. У меня на них исключительное право. И когда приходит время, заплаканные наследники узнают через согласованное решение, что такой-то доверил свои похороны конторе Пилата. Тонкая дипломатия, мой дорогой, требуется столько чувства такта, фантазии, изобретательности, гибкости…

— Гениально…

— Да, гениально! Кстати, будь вы богатым, я бы пригласил вас на воскресную игру в карты, сначала пошутил бы, а затем непринужденно перешел к серьезным делам. Поговорил бы о шаткости человеческого бытия, о своей смерти, о вашей смерти и непринужденно взял бы у вас принципиальное согласие…жаль, что вы не богатый! — и месье Пилат громко засмеялся.

— Да, я не богат, — сказал Анатоль Филатр рассеянно, — Я не богат… Я не могу вас интересовать…

Пилат ничего не ответил, теребя свою эбеновую бороду растопыренными пальцами: он ее любовно поглаживал, ощупывал, прочесывал. Его взгляд блуждал где-то на уровне бровей бедного Анатоля Филатра, оценивая их форму и объем. Его ноздри методично подрагивали. Чувствовалось, что какая-то идея зарождалась в его жирном теле.

— Я не могу вас интересовать, — повторил Анатоль Филатр дрожащим голосом.

— Напротив! — воскликнул Пилат.

И он сильно и триумфально ударил по столу. Анатоль Филатр вздрогнул и съежился в кресле.

— Да, напротив, — повторил Пилат, — Вы мне интересны, поскольку вы тщедушны, небогаты и без претензий.

— Как? — пробормотал Сын неба.

— Ибо за вашим жалким силуэтом проглядываются молочные лагуны, масляные горы, жирные грядки творога, сыра…Вы улавливаете?

— Нисколько.

— У вас есть брат… «Задумчивая телка».

— Ну и что, я смертельно с ним поругался!

— Смерть, вот какое слово я хотел услышать. А дальше?

— Что дальше?

— После вашей кончины… брат не так уж и жесток, чтобы не исполнить вашу последнюю волю.

— Да, нет …! Он не такой плохой парень…

— Тогда возьмите мою гербовую бумагу и черкните пару слов, типа: «я прощаю своему брату, то огорчение, которое он причинил мне, при условии, что он устроит мне перворазрядные похороны у месье Пилата». Вот и все!

Анатоль Филатр затаил дыхание и в оцепенении уставился на своего собеседника:

— Но, но так сказать, я не вижу здесь никакой выгоды…

— Неужели непонятно! Сказал Пилат. Выгода двойная. Для меня новые похороны по первому разряду в активе моего заведения…. Для вас…

— А для меня, что…?

— Для вас, ну это не трудно догадаться…

И под изумленным взглядом своего собеседника, Пилат вытащил из своего кармана пять банкнот по сто франков каждая и разложил их веером на столе.

— Да? — Вздохнул Анатоль Филатр и проглотил слюну.

Пилат торжественно за ним наблюдал.

— А это честно по отношению к моему брату? — спросил Анатоль Филатр.

— А он ничего и не узнает о нашей сделке.

— Вот именно. А смогу ли я в таких условиях….

Но, произнося эти слова, он вдруг представил свое возвращение домой, унизительное признание своих неудач, сердитое выражение своей жены, пронзительный крик своих голодных детей, счет лавочника, выставленный напоказ около его тарелки. Его угрызения совести зашатались при таком видении.

— Вы могли бы предупредить моего брата о нашей сделке, — заговорил он.

— Исключено! Вы хотите, чтобы он мне устроил сцену и потребовал аннулировать этот документ? Живым не прощают такую требовательность, которую позволяют мертвым.

Анатоль Филатр попал в ловушку искушения. Раздирающая борьба сталкивала его совесть честного человека с инстинктом семьянина. Потрясенный противоречиями, он желал умереть здесь на месте. Пилат, чудовищный в своем цинизме и спокойствии, сгреб деньги, и стал обмахиваться ими перед носом несчастного.

— Вы представляете, что можно на это купить, Филатр?

Анатоль Филатр почувствовал комок в горле.

— Давайте, — сказал он, — я согласен.

И, схватив деньги, он резко засунул их в карман.

— Вот бумага и ручка, — сказал Пилат с приветливой улыбкой, — Мы сейчас материализуем нашу маленькую погребальную ипотеку. Вы напишите завещание и спрячете его в бумажнике у себя, чтобы его могли обнаружить…хм… вовремя. Конечно, у меня останется копия. Итак, пишите: «Я прощаю своему брату…»

Анатоль Филатр, сгорбившись, склонив голову набок, писал под диктовку Пилата, повторяя каждое слово, как школьник:

«Я… прощаю… моему…брату…»

Время от времени он останавливался, вздыхал и шептал:

— И все-таки…все-таки…!

* * *

Анатоль Филатр открыл дверь своего скромного жилища с предосторожностью неопытного грабителя.

— Вот и ты! — воскликнула жена громким голосом, — Уже восемь часов, и твой ужин остыл!

— Да, но я не терял времени даром!

И он поцеловал в лоб свою жену Матильду, существо бледное и тощее, голову которой как будто законсервировали в уксусе. Четыре сопливых малыша окружили их, они были худощавые и очень шумные.

— В доме хоть шаром покати, — нудила жена.

— Не отчаивайся, Матильда! Пока ты вместе с Анатолем Филатром все будет хорошо!

— Знакома мне эта песню!

— А, может быть, и нет! — пошутил он.

Но душа его была подавлена случившимся. Медленно и торжественно он вытащил из своего портмоне пять банкнот по сто франков и положил их на стол.

— Сегодняшний заработок, — сказал он.

Жена и дети кинулись на купюры.

— Откуда?

— Гонорар за удачную игру, — отозвался он горестно.

— Прекрасно! — воскликнула Матильда, — Филипп, сходи в магазинчик, Огюст, — за хлебом. Тереза, — за ветчиной, Мартина…

Через десять минут все заказанные продукты были на стол, и ужин начался в веселом шуме вилок и челюстей. Сын неба смотрел на тарелки с едой, наполненные стаканы и думал о том, что за эту семейную трапезу, он заплатил своей жизнью. Да, эти хлеб, вино, ветчина, сыр, это он сам, его жертвенная плоть. Каждый укус он чувствовал на своем теле.

— Ешьте, ешьте, мои детки! — повторял он, глотая слезы.

— А ты, почему не ешь? — ворчала Матильда, — Тебе нужно особенное приглашение?

Анатоль Филатр поднес кусок хлеба ко рту, но отвращение сжало его губы, как будто он занимался чем-то противоестественным.

- * * *

С этого дня для Анатоля Филатра началась двойное существование. Он взял напрокат смокинг для роли «элегантного статиста» и снимался вот уже неделю в сценах ночных кабаре Монмартра в стиле тридцатых годов. Но каждый вечер, возвращаясь из студии, он проходил мимо бюро ритуальных услуг. Хозяин стоял на пороге и, как всегда, следил за его приближением с неприличным плотоядным выражением. Когда Анатоль Филатр проходил мимо, Пилат, еще более важный, розовый, бородатый, напыщенный как никогда, улыбался во всю ширь бороды и говорил:

— Ну что, Филатр, как вы себя чувствуете?

Эта фраза, произнесенная другим, была бы проявлением вежливости. Но из уст Пилата она звучала жестоким намеком, ставила Филатра на свое место, напоминала о сделке между ними. «Как вы себя чувствуете?» Означало: «Не изволите ли вы умереть вскорости, чтобы я смог вернуть свои пятьсот франков?».

Смущенный Анатоль Филатр опускает голову и сухо покашливает.

— Так себе, — стонет он, — кашляю постоянно, и в боку покалывает….

— Пока чувствуешь бока, значит смерть не под боком, — каламбурит Пилат.

Анатоль Филатр, измученный таким сарказмом, пожимал три коротких и мягких пальца, которые ему протягивал Пилат и продолжал свой путь, сгорбленный и опустошенный. На следующий день его мучения опять повторялись в то же время и при тех же обстоятельствах.

Сын неба был честным должником, но сейчас он не в состоянии оплатить долги. Он обналичил ничем необеспеченный чек. Превратив свою кончину в деньги, он стал ожидать смерти. Ему кажется, что Пилат теряет терпение и возмущается его стонами и изнуренного видом, хочет, чтобы ему заплатили как можно быстрее. Пилат, беспощадный в делах, чувствует, что этот доходяга ускользает от него. И Анатоль Филатр проявлял изобретательность, придумывая каждый раз новые уклончивые ответы.

— Кашляю с кровью, месье Пилат, что бы это значило? — спрашивал он.

Или:

— Давление 280, это опасно?

Или еще:

— Чтобы вы сделали, если у вас одышка, аритмия….

Пилат отвечал:

— Я бы себя вылечил! А вот, вы, это другое дело…

Анатоль Филатр уходил так, как будто за ним гонится целая армия судебных исполнителей. Ах, если бы он смог сэкономить пятьсот франков, с какой радостью он вернул бы их месье Пилату!

Но, увы! Он стал терять всякую надежду, желание жить, и замечал, что говорит о себе в прошедшем времени. К Новому году он получил открытку от своего мучителя. На бристольском картоне было написано просто и коротко: «Месье Пилат всегда помнит месье Анатоля Филатра»

Это было слишком. Пилат преследует его в собственном доме, форсирует закрытые двери его души, указывая черным по белому, что ему надоело ждать, и что ему нужна шкура Филатра в кратчайший срок. Конечно, он был прав, монстр. Анатоль ведь сам продал себя и теперь больше не был человеком. Только товар. Коммерческая сделка. А как же душа? Божий уголок? Все кончено. Остается только вес, объем, габариты.

Анатоль Филатр сунул открытку в карман и обхватил голову руками:

— Кто тебе пишет? — спрашивала Матильда.

— Один…один старый друг … Ты его не знаешь….

Голова шла кругом. Анатоль Филатр притворился, что у него мигрень и пораньше лег спать. Но всю ночь не сомкнул глаз. Какая низость. Это ему не дает покоя. Он просто обязан заболеть и умереть. Скрипя зубами, он искал у себя симптомы освобождающей болезни. К четырем часам утра он обнаружил сильный шум в ушах, горечь во рту, сильные рези в желудке и перебои в сердце. И заснул с полной уверенностью, что наступила агония. Ему снилось, что Пилат, в черных перчатках, с глазами, влажными от слез, пришел с ним прощаться. Он чувствовал, как пышная борода щекочет лицо, между всхлипами Пилат повторял: «Я вас уважаю, Анатоль Филатр… Я вас уважаю…»

И Анатоль Филатр радостно шептал:

— Оставьте, месье Пилат, если я обещаю, то всегда выполняю…

Затем один месье в большой шляпе вешал ему на грудь золотой крест с камнями.

— Матильда, — закричал Анатоль, — меня наградили!

Он проснулся, жена трясла его за плечо. Увы! Когда он пришел в себя, то обнаружил, что его надежды рухнули. Болячки улетучились вместе с остатками сна. Он чувствовал себя свежим, отдохнувшим. Живот мягкий, движения раскованны, рот освежен зубной пастой с миндальным ароматом.

— Я каналья! — выругался он, разглядывая себя с ненавистью в зеркале.

Затем он отправился на работу, ибо был пунктуален. На сцене, где он играл в этот день, была поставлена декорация из папье-маше. Незнакомые люди безразлично фланировали по тротуару. Филатр находился среди них и старался иметь вид простого прохожего. В определенный момент взрыв пугал народ на улице, и люди устремлялись к окну на первом этаже: в комнате стрелялся молодой человек.

— По местам, прохожие! — кричал главреж, — Пятый дубль!

При шестом повторе, на Анатоля Филатра снизошел свет Провидения.

— Вы, консьерж, — объяснял ему режиссер, — больше чувства, когда вы говорите: «Бедняга, он застрелился! Сам искал смерти, ибо она его обходила» Это очень важно! Очень важно! Эта фраза больше не оставляла Анатоля Филатра.

Покинув студию, он зашел в аптеку, чтобы купить отраву для крыс. Получая пакет, он почувствовал себя в ладах и с Богом, и с Пилатом. У него в кармане есть чем расплатиться. Теперь он имеет право ходить с высоко поднятой головой. В метро ему казалось, что люди ошеломлены его интеллигентным видом и полнейшим спокойствием. С какой гордостью он пройдет мимо Пилата.

«Завтра я расплачусь с вами, месье Пилат», — небрежно скажет ему.

И он продолжит свой путь без каких-либо комментариев, оставляя позади жирное, гнусное, удивленное существо.

В метро заскрипели тормоза электрички, толпа выдавила его из вагона, и он торопливо поднялся по лестнице, увешанной разноцветными рекламными афишами.

Наконец-то свежий воздух! Тротуар! Он быстрым шагом пошел по асфальту. Замаячил черно-зеленый фасад пилатской конторы. Но хозяина не было на своем посту. Наверное, вот-вот появиться. Если он не выйдет, Анатоль Филатр был полон решимости сам открыть дверь, чтобы торжественно заявить Пилату: «Завтра я с вами расплачусь, месье Пилат…» Он повторял эту фразу, которая вертелась во рту как леденец.

Осталось несколько шагов до двери Пилата. Но почему в конторе не горит свет. Почему металлические жалюзи опущены? Сын неба забеспокоился и быстро подошел к входной двери, остановившись, он неуверенным жестом приподнял свою засаленную фетровую шляпу. На дверях похоронного бюро висело объявление в двойной траурной рамке:

«Закрыто в связи с кончиной». Пораженный Анатоль Филатр широко открыл глаза и приблизился к объявлению. Он точно прочел: «Закрыто в связи с кончиной». Траурные буквы резко выделялись на белой бумаге: «Закрыто в связи с кончиной».

Анатоль Филатр забежал к консьержу.

— Какая кончина? — закричал он, — Кто умер?

И из темноты коридора раздался торжественный голос:

— Месье Пилат. Эмболия.

Весь мир закружился вокруг этой новости. Умер тот, кто был напарником смерти. Умер тот, кто жил, эксплуатируя смерть. Сам Пилат стал клиентом. Сын неба стоял как вкопанный перед домом Пилата несколько минут.

Затем, удивленный консьерж увидел, как Анатоль Филатр, почесывая затылок, медленным шагом пересек улицу и подошел к конторе ритуальных услуг месье Муйя, витрины которой были украшены различными фотографиями.

Анатоль Филатр отворил дверь и направился к мужчине в черном костюме, который сидел за столом, покрытым зеленым сукном.

— Месье, — сказал он, — я брат Филатра — старшего, основателя «Задумчивой телки». У меня есть предложение, от которого мы можем иметь обоюдную выгоду. Дело вот в чем…