"Император Крисп" - читать интересную книгу автора (Тёртлдав Гарри)

Глава 10

Если на карте писать, она портится и становится бесполезной. Если втыкать в нее булавки — тоже. Крисп уговорил Заида создать при помощи магии красные камушки, которые прилипали бы, как магниты, в нужных местах к пергаменту и оставались там, даже если его скручивают. Теперь он пожалел, что выбрал именно такой цвет: когда карту разворачивали, создавалось впечатление, будто она заболела оспой.

И всякий раз, разворачивая ее, он добавлял новые камушки, отмечая места новых вспышек фанасиотского насилия. Большая их часть, как и прошлым летом, располагалась в северо-западном квадранте западных провинций, но далеко не все.

Взглянув на донесения, он положил два камушка в гористом районе юго-восточной части полуострова, в самом центре империи.

Его мало утешало то, что карта лежала на складном столике в императорском шатре, а не на столе во дворцовом кабинете. Некоторым императорам хватило бы самого факта, что кампания началась, чтобы создать у них впечатление оправданное или нет, — будто они делают что-то против религиозных фанатиков.

Но Крисп видел внутренним взором пламя, полыхающее на карте там, где располагались красные камушки, слышал крики торжества и отчаяния. Даже одного такого камушка хватило бы с избытком, а карту усеивали несколько десятков.

Стоящий рядом с ним Катаколон тоже мрачно разглядывал красные камушки.

— Они повсюду, — пробормотал он, покачивая головой.

— Да, впечатление именно такое, верно? — спросил Крисп. Картина понравилась ему не больше, чем сыну.

— Верно, — подтвердил Катаколон, не отрывая глаз от пятнистого листа пергамента. — А какой из них обозначает, где находится Ливаний и его главные силы?

— Хороший вопрос, — признал Крисп. — И империи нужно дать на него правильный ответ. Жаль, что я его не знаю. Беда в том, что ересиарх пользуется этими небольшими налетами как прикрытием для своих главных сил. Они могут оказаться практически где угодно.

Сформулированная подобным образом, эта мысль прозвучала особенно тревожно.

Армия Криспа удалилась от столицы всего на расстояние двухдневного марша. И если фанатики Ливания обрушатся на нее прежде, чем она изготовится к сражению… Крисп покачал головой. Не выйдет — армия окружена пикетами, и любой, кто попытается застать ее врасплох, будет жестоко наказан. А если он сейчас начнет шарахаться от любой тени, то получится, что Ливаний опережает его на несколько ходов.

Катаколон оторвался от карты и взглянул на Криспа:

— Так ты решился завести еще одного отпрыска, верно, отец? И в твоем-то возрасте?

— У меня уже есть три отпрыска. Полагаю, уж если Видесс выдержал вас, то выдержит и еще одного. А что касается возраста… так меня этим уже попрекали в столице. Мой агрегат еще работает, сам видишь.

— Да, конечно, но все равно… — Катаколон счел эти слова за полное предложение, и означало оно примерно следующее: «То, что он работает, вовсе не значит, что ты имеешь право пользоваться им направо и налево».

— Быть может, ты чему-нибудь научишься, наблюдая за мной, — парировал Крисп. — Если станешь продолжать в таком же духе и дальше, парень, то скоро наплодишь столько бастардов, что их хватит на твой личный кавалерийский отряд. Они могут назвать себя «Шлюхины дети Катаколона», а это будет звучать и грозно, и правдиво.

Крисп надеялся пристыдить своего младшенького — он давно уже забросил надежду устыдить его за распутство, — но эта идея просто восхитила Катаколона.

Захлопав в ладоши, он воскликнул:

— Если я стану отцом эскадрона, то парни наплодят себе пару полков, а мои внуки в конце концов станут всей видесской армией.

Как частенько случалось при общении с Яковизием, Криспу осталось лишь поднять руки, признавая поражение:

— Ты неисправим. Пойди передай Саркису, что я хочу его видеть, и постарайся не совратить кого-нибудь по дороге до его шатра.

— Халогаи не в моем вкусе, — ответил Катаколон с достоинством, граничащим с высокомерием. — Вот если бы их дочери и сестры служили Видессу…

Крисп сделал вид, будто сейчас швырнет в него складной стул, и юноша, смеясь, выскочил из шатра. Крисп вспомнил экзотическую светловолосую и розовокожую халогайскую красавицу, которую видел на пиру у Анфима поколение назад. Катаколону она наверняка бы очень понравилась.

Крисп прогнал из головы соблазнительные воспоминания и вернулся к карте.

Создавалось впечатление, что фанасиоты объявились повсюду одновременно, а это весьма затрудняло выработку плана борьбы с ними.

В шатер просунул голову телохранитель. Крисп выпрямился, ожидая, что тот доложит о приходе Саркиса, однако услышал совсем другое:

— Твое величество, маг Заид хочет с тобой поговорить.

— Вот как? Да, конечно, я его выслушаю.

Как и обычно, Заид начал простираться перед Криспом; как и обычно, Крисп жестом велел ему не утруждаться. Оба улыбнулись, соблюдя этот маленький ритуал. Однако радостная улыбка быстро сошла с лица мага.

— Да возрадуется ваше величество, — сказал он, — за прошедшие несколько дней мне удавалось прослеживать перемещения его младшего величества Фостия.

— Так он не оставался все время на одном месте? — спросил Крисп. — Я думал, он до сих пор в Эчмиадзине. — Поскольку с того дня, когда Заиду удалось заглянуть за завесу макуранской магии, Фостий оставался в одном и том же месте, Крисп осмелился надеяться, что его сын скорее пленник, чем новообращенный последователь светлого пути.

— Нет, ваше величество, боюсь, что это не так. Позвольте, я сейчас все покажу. — Заид извлек из мешочка на поясе квадратик кожи. — Вот кусочек дубленой оленьей кожи, я выбрал это животное по той причине, что нежность его взгляда символически отражает привязанность, которую вы испытываете к похищенному сыну. Видите отметки — здесь, здесь и здесь?

Отметки Крисп видел: они выглядели так, словно кожу в нескольких местах прожгли кончиком раскаленного шила.

— Я вижу их, чародейный господин, но вынужден признать, что не понимаю их смысла.

— Как вам известно, я смог наконец обнаружить Фостия, воспользовавшись законом сродства. Если бы он оставался в Эчмиадзине, то отметки, которые вы видите, располагались бы буквально одна на другой. Поскольку же они разбросаны, это значит, что он перемещался на значительное расстояние, вероятнее всего, на юг и на восток, а затем вернулся в исходное место.

— Понятно. — Нахмурясь, Крисп уставился на кусочек кожи. — А почему, как тебе кажется, он совершал эти… перемещения?

— Ваше величество, я весьма доволен уже тем, что сумел установить, что он перемещался, вернее, уехал и вернулся. Но почему он так поступал, мое магическое искусство определить не в состоянии. — Заид говорил со спокойной решимостью, словно показывал, что не желает знать, почему Фостий выезжал из крепости фанасиотов, а затем вернулся в нее.

Маг был и другом Криспа, и придворным; неудивительно, что он счел благоразумие самой безопасной тактикой.

— Чародейный господин, — резко произнес Крисп, — не является ли наиболее вероятным объяснением то, что он отправился вместе с фанатиками в набег, а затем вернулся… домой?

— Несомненно, подобную вероятность следует учитывать, — признал Заид. — И все же возможны и многие иные объяснения.

— Возможны? Да, но насколько они вероятны? То, что я сказал, соответствует фактам гораздо лучше любого другого объяснения, приходящего мне в голову. — Долгий опыт практики в качестве верховного судьи империи убедил Криспа в том, что простейшее объяснение чаще всего оказывается и правильным. Что может стать проще предположения о том, что Фостий присоединился к бунтовщикам и отправился сражаться вместе с ними? Крисп смял лоскут оленьей кожи и швырнул его на пол. — Жаль, что этот проклятый Диген уже сдох. Сейчас я с удовольствием казнил бы его собственными руками.

— Сочувствую, ваше величество, и поверьте мне, я полностью сознаю тяжесть проблемы, которая отсюда происходит.

— Да, проблемы. — Какое обтекаемое и трусливое слово. Но как следует поступать, когда сын и наследник переходит на сторону врага? Несмотря на всю любовь Криспа к составлению планов, для таких обстоятельств у него не имелось заранее обдуманной цепочки действий. Теперь же ему пришлось из необходимости ее составлять. Какой наследник получится из Эврипа? Он, разумеется, будет восхищен открывшейся перспективой, но станет ли он хорошим Автократором? Этого Крисп не знал.

Очевидно, Заид размышлял вместе с ним, потому что волшебник сказал:

— Нет необходимости думать об этом прямо сейчас, ваше величество. Вполне возможно, по окончании кампании выявятся все обстоятельства происходящего ныне.

— Вероятно, — мрачно буркнул Крисп. — Беда только в том, что обстоятельства окажутся такими, что мне вовсе не захочется их узнавать.

Ответить Заид не успел, потому что в императорский шатер вошел Катаколон, а следом за ним Саркис. Юноша кивнул магу; Заид, запросто бывавший во дворце еще со времен его рождения, был знаком Катаколону не хуже дворцовой мебели.

Саркис отдал Заиду честь, тот ответил тем же. Оба они процветали в услужении Криспу; если кто из них и ревновал другого, то умело это скрывал.

— Что нам предстоит, ваше величество? — спросил Саркис и тут же добавил: Здесь есть что-нибудь пожевать? Есть хочется.

Крисп указал на миску с солеными маслинами. Генерал набрал горсть маслин и стал забрасывать по одной в рот, сплевывая косточки на пол. Прикончив первую порцию, он взял еще.

— Смотри сюда. — Крисп ткнул пальцем в карту. — Мне кое-что пришло в голову — возможно, поздновато, но лучше поздно, чем никогда. Проблема этой кампаний в том, что фанасиоты всегда знают, где мы находимся. Если они не желают дать нам открытое сражение, то нам их и не заставить. Они могут попросту разделиться на небольшие отряды и совершать бесконечные налеты: даже если мы разгромим несколько банд, то хребет бунтовщикам таким способом не сломить.

— Верно, — пробормотал Саркис, пережевывая маслины. — В этом и заключается проклятие войны с людьми, которые почти не отличаются от горных бандитов. Мы передвигаемся медленно, под звуки горнов и с развевающимися знаменами, а они прыгают с места на место, как блохи на раскаленной сковородке. К тому же у них наверняка есть среди нас шпионы, и наше местонахождение они знают в любое время дня и ночи.

— В этом я не сомневаюсь, — согласился Крисп. — Но вот что мне пришло в голову: предположим, мы выделим из армии отряд, скажем, в пятнадцать сотен человек, переместим их на побережье и посадим на корабли. Не станем говорить им заранее, куда они поплывут; пусть командующий флотом дрангарий выберет один из прибрежных городов — Тавас, Наколею или Питиос — уже после выхода в море. Такой отряд будет достаточно крупным, чтобы оказать нам существенную помощь после высадки, а может, и достаточно большим, чтобы вынудить Ливания быстро сосредоточить против него свои главные силы… а в таком случае, если благой бог пожелает, мы уже будем достаточно близко от него с остальной армией. Что скажешь?

Крисп знал, что как стратег он действует на уровне любителя, и потому никогда не имел привычки отдавать приказы на перемещение крупных сил, не посоветовавшись с профессионалами.

Саркис рассеянно бросил в рот очередную маслину:

— Это не позволит шпионам узнать, что происходит, а такое мне нравится. Но порт назначения необходимо выбрать заранее, а дрангарию вручить запечатанный приказ…

— И запечатать его также магически, — вставил Заид, — чтобы в него не могли заглянуть, не вскрывая.

— Да, запечатанный и магически, если угодно, — согласился Саркис. — Этот приказ не увидит никто, кроме тебя и, скажем, одного спафария… — он взглянул на Катаколона, — …пока его не вскроет дрангарий. И таким способом мы добьемся того, что главные силы окажутся в нужном месте и в нужное время.

— Спасибо, почтенный господин; ты запечатал глазок, через который подсматривал враг. Мы поступим так, как ты предлагаешь. Больше всего мне хочется, чтобы фанасиоты начали наконец реагировать на наши действия, а не наоборот, как было до сих пор. Теперь ради разнообразия пусть они разгадывают наши хитрости.

Крисп перевел взгляд с Саркиса на Заида, потом на Катаколона. Оба кивнули.

— А какой город ты выберешь для высадки? — спросил сын.

Саркис отвернулся от Катаколона, чтобы юноша не заметил, как он улыбается.

Однако от Криспа это не укрылось, и он мягко ответил сыну:

— Этого я тебе не скажу, потому что у моего шатра тонкие стенки, а я не знаю, кто ходит снаружи в пределах слышимости. Чем меньше мы станем болтать, тем меньше узнают наши враги.

— А-а, — протянул Катаколон, до которого еще не дошло, что все происходящее не есть сложная и запутанная игра. — Но разве ты не мог попросить Заида создать вокруг шатра зону неслышимости?

— Мог, — ответил Крисп. — Но не стал, потому что хлопот много, а толку от нее мало. Кстати, любой маг легко обнаружил бы эту зону и стал любопытствовать, что мы затеваем под ее прикрытием. А без нее все выглядит тихо, мирно и обычно, и никто не подозревает, что мы что-то затеваем, — а это наилучший способ провернуть что-либо хитроумное, если тебе этого хочется.

— А-а, — повторил Катаколон.

Сиагрий без предупреждения распахнул дверь и вошел в каморку Фостия.

— Вытаскивай свою императорскую задницу из постели, — прорычал он. — Тебя ждет работа.

Первой, еще сонной, мыслью Фостия стало облегчение — рядом с ним на тюфяке не лежала Оливрия. Следующей, когда в голове немного прояснилось, стало любопытство.

— Работа? Какая еще работа?

Он выбрался из-под одеяла, потянулся и попытался разгладить складки на тунике. Голова во сне тоже лежала неудачно: борода разлохматилась и местами стояла торчком.

— Спускайся, залей в себя немного вина и закуси кашей, тогда и поговорим, — буркнул Сиагрий. — Сейчас с тобой нет смысла разговаривать — у тебя до завтрака думалка не работает.

Поскольку это более или менее было правдой, Фостий ответил молчанием, постаравшись вложить в него как можно больше достоинства. Его могло бы оказаться и больше, если бы Фостий по-дурацки не замешкался, сражаясь с застежкой сандалии. Сиагрий нагло расхохотался.

— Как рука? — спросил он, когда они спускались вниз.

Фостий вытянул руку, потом согнул ее под разными углами и внезапно задержал дыхание от острой боли.

— Еще не зажила и заживет не скоро, но все идет к тому, что скоро я смогу ею достаточно хорошо пользоваться.

— Нормально, — отозвался Сиагрий и хранил молчание весь путь до кухни.

Если он надеялся возбудить у Фостия любопытство, это ему вполне удалось. Юноша справился бы с утренней порцией каши вдвое быстрее, если бы не терзал Сиагрия вопросами, но бандит, который больше пил свой завтрак, чем ел его, зловеще молчал, пока к ним за стол не подсела Оливрия. Фостий перестал сыпать вопросами, но есть от этого быстрее не стал.

— Ты ему уже сказал? — спросила Оливрия.

— Нет, он мне ничего не сказал, — возмущенно ответил Фостий; если бы любопытство было зудом, он сейчас чесался бы обеими руками.

Прежде чем ответить Оливрии, Сиагрий метнул в Фостия злобный взгляд:

— Не сказал ни слова. Пусть еще немного поварится в собственном соку.

— Все, с меня хватит, — заявил Фостий. — Что тут происходит, во имя владыки благого и премудрого? Что ты мне должен был сказать, Сиагрий? — Он знал, что проявляет слишком большое нетерпение, но ничего не мог с собой поделать.

— Ладно, мальчик, коли тебе настолько не терпится все узнать, то слушай, — смилостивился Сиагрий. Однако, вместо того чтобы начать рассказывать, он встал и нарочито неторопливо нацедил себе еще кружку вина. Фостий с немым возмущением взглянул на Оливрию, но та отмолчалась. Пошатываясь, Сиагрий вернулся, снова уселся, шумно хлебнул из кружки и лишь после этого изложил суть:

— Твой отец, парень, стал слишком умен.

Фостий слышал, как его отца называли по-всякому, но так — в первый раз.

— И что же он сделал? — осторожно поинтересовался Фостий.

— В том-то и дело — мы этого не знаем. — Судя по нахмуренной физиономии Сиагрия, можно было подумать, что он имеет полное право знать обо всем, что делает Крисп. — Он послал часть своего войска через Видесское Море, совсем как в прошлом году, когда мы тебя похитили. Однако на сей раз мы не знаем заранее, в каком городе он намерен высадить солдат.

— А-а, — протянул Фостий, надеясь, что отозвался глубокомысленно. Однако глубокомысленности ему не хватило, потому что пришлось задать второй вопрос: А какое это имеет отношение ко мне?

— Представь, что ты имперский солдат, — сказал Сиагрий. — Уже одно то, что ты им стал, означает, что ты тупица, верно? Ладно, а теперь представь, что ты сходишь с корабля на берег и готов выполнить то, что тебе прикажут, и тут появляется сын Автократора и говорит: ребята, в лед ваших офицеров, идите ко мне и становитесь на светлый путь. Что ты в таком случае сделаешь?

— Я… все понял, — протянул Фостий. И он действительно понял; окажись он и в самом деле настолько привержен светлому пути, как полагал Сиагрий, то мог причинить отцу немало вреда. Впрочем, он сразу заметил и другую проблему:

— Ты сказал, что не знаешь, в каком порту высадятся солдаты?

— Нет, этого мы не знаем. — Судя по его раздраженному виду, Сиагрий не лгал. — Но мы думаем — но только думаем, — что он попробует высадить их в Питиосе. Так поступил бы на его месте Ливаний. А он любит наносить удар в самое сердце.

Фостий кивнул; рассуждения Сиагрия показались логичными и ему.

— Значит, вы пошлете меня в Питиос? И я поеду один?

Сиагрий и Оливрия дружно рассмеялись.

— Нет, Фостий, — ответила она. — Хоть мы и достаточно убедились в том, что ты шагаешь по светлому пути, мы еще не настолько уверены в тебе, чтобы посылать одного. К тому же мы должны быть уверены и в том, что ты скажешь именно то, что должен сказать. Поэтому я поеду с тобой в Питиос… и Сиагрий тоже.

— Хорошо, — мягко отозвался Фостий. Он понятия не имел, как развернутся события, когда он окажется в Питиосе; он теперь не был даже уверен, на чьей стороне находится Оливрия, но предположил, что со временем выяснит и это. Зато в любом случае он твердо решил бежать. Эчмиадзин находился в самом сердце территории фанасиотов — даже если Фостий сумеет выбраться из города, его поймают очень быстро.

Но Питиос — совсем другое дело, Питиос находится на морском берегу. Фостий не считал себя великим моряком, но с маленькой парусной лодкой справится. И если благой бог пожелает, до этого может дело и не дойти. Если в порт направляются имперские солдаты, ему надо будет лишь перебежать к ним вместо того, чтобы уговаривать их переходить на сторону фанасиотов. Все казалось настолько просто, что даже не верилось.

— Когда мы уезжаем? — спросил он, стараясь теперь говорить небрежно. — Мне надо немного подумать насчет того, что я буду говорить солдатам. Полагаю, с офицерами мне много толковать не придется?

— Уж это точно, — согласился Сиагрий, раскатисто хохоча. — Толковать ты будешь с беднягами, что зарабатывают себе на жизнь — и на паршивую жизнь солдатчиной. Если повезет, они взбунтуются и сами прикончат гордых сволочей, которые ими командуют.

На вопрос Фостия ответила Оливрия:

— Мы хотим выехать завтра. До побережья несколько дней езды; свою речь ты сможешь обдумать по дороге.

— Как тебе больше нравится, — рассмеялся Фостий. — Вещичек у меня немного, и владыка благой и премудрый тому свидетель.

— Так и должно быть, если человек шагает по светлому пути, — заметила Оливрия.

Фостий сделал над собой усилие, чтобы не вытаращить на нее глаза. Теперь она заговорила как в тот день, когда они приехали в Эчмиадзин. И куда только подавались все ее чувства к Фостию? Может, она притворяется, потому что рядом с ней сидит Сиагрий? Или же она обольстила Фостия, чтобы завлечь его на светлый путь, когда более честные методы не удались?

Он просто не мог получить ответ сейчас. В некотором смысле он сейчас и не имел значения. Добравшись до Питиоса, Фостий собрался бежать несмотря ни на что. Если Оливрия встанет ему поперек пути, он убежит один. Но Фостий знал, что некая часть доверия к людям покинет его навсегда, если выяснится, что девушка, которую он любил, всего лишь использовала его в своих целях.

Он надеялся, что она придет ночью в его каморку, — и потому что желал ее, и потому что хотел задать вопросы, которые нельзя было произносить при Сиагрии.

Но Оливрия так и не пришла. Когда наступило утро, Фостий сунул в мешок запасную тунику, надел пояс с мечом, который остался в его комнатушке после набега на Аптос, и спустился вниз.

Сиагрий уже завтракал на кухне. Он метнул Фостию широкополую соломенную шляпу — такую же, как та, что уже криво сидела на его голове. Когда к ним присоединилась Оливрия, на ней тоже была такая же шляпа, а также мужского покроя туника и шаровары, в которых удобнее ехать верхом.

— Хорошо, — одобрительно кивнул Сиагрий, осмотрев девушку. — Мы прихватим здесь достаточно еды, чтобы хватило до самого Питиоса, сложим ее в седельные сумки и отправимся в путь. Хлеб зачерствеет, да только не все ли равно?

Фостий прихватил несколько буханок хлеба, немного сыра, несколько луковиц и палку твердой копченой свиной колбасы, приправленной сладким укропом. Увидев несколько круглых булочек, посыпанных сахарной пудрой, он нерешительно замер.

— Из чего они сделаны? — спросил он.

— Возьми несколько штук, они вкусные, — ответила Оливрия. — Их делают из рубленых фиников, орехов и меда. Должно быть, у нас появился новый повар-васпураканин, потому что придумали их в Васпуракане.

— Верно говоришь, — согласился Сиагрий. — Когда видессианину хочется такую булочку, он идет в лавку и спрашивает там «яйца принцев». — Он расхохотался.

Фостий улыбнулся, а Оливрия притворилась, будто ничего не слышала.

Надеясь завоевать расположение своего норовистого коня, Фостий скормил ему одну из булочек. Жеребец попытался куснуть его за руку, и Фостий едва успел ее отдернуть. Сиагрий снова расхохотался. Если бы Фостий ехал в более подходящей компании, он наверняка назвал бы свою клячу его именем.

Поездка в Питиос растянулась на пять приятных дней. Материковое плато было еще яркого зеленого цвета от молодой травы и недавно зазеленевших кустов; еще месяц-другой, и на безжалостном солнце все выгорит и побуреет. Птицы порхали с одного куста красного или желтого стальника на другой, время от времени соблазняясь покрытым белыми цветками пажитником. Жаворонки и ласточки гонялись за насекомыми.

Примерно в середине первого дня пути Сиагрий спешился, чтобы зайти за придорожный куст. Не поворачивая к Фостию головы, Оливрия тихо произнесла:

— Все будет хорошо.

— Будет ли? — прошептал в ответ Фостий. Ему хотелось ей верить, но он с детства привык никому не доверять. Если она имела в виду именно то, что говорила, ей придется это доказать.

Она не успела ответить, как вернулся Сиагрий, застегивая верхнюю пуговицу ширинки, надевая пояс с мечом и насвистывая походную песенку, в которой похабных куплетов было больше, чем пристойных слов.

— И снова в путь, — объявил он, с кряхтеньем забравшись в седло.

Последние полтора дня они ехали по прибрежной низине. На полях работали крестьяне — пахали, сажали и обрезали виноградную лозу. Здесь приближение лета чувствовалось сильнее, потому что воздух был уже жарок и влажен. В этих краях раненое плечо Фостия ныло больше, чем в сухом климате плато.

Едва вдали показался Питиос, путешественники разом прищурились и прикрыли глаза ладонями, вглядываясь вперед. Еще по дороге Фостий гадал, какое он испытает чувство, увидев в гавани Питиоса лес мачт. Но если его не подвели глаза, то среди многочисленных рыбацких лодок он так и не увидел большие имперские торговые корабли, на которых перевозили солдат и лошадей.

Сиагрий подозрительно хмыкнул.

— Твой папаша задумал что-то хитрое, — бросил он Фостию, словно во всем был виноват именно он. — Может, корабли стоят сейчас в море, и причалят они ночью, чтобы застать людей врасплох, а может, он все-таки решил высадить солдат в Тавасе или Наколее.

— Макуранский маг Ливания должен был узнать, куда они направятся, — заметил Фостий.

— Не-а. — Сиагрий презрительно рубанул воздух рукой. — Ливаний нанял его, потому что его колдовство пудрит мозги видесским волшебникам, но, если магу не повезет, оно может обернуться и против него самого, так что когда-нибудь он сможет назвать себя счастливцем, если сумеет встать с постели. — Он смолк и пристально посмотрел на Фостия:

— А как ты узнал, что он из Макурана?

— По акценту, — невинно ответил Фостий. — А когда опознал акцент, то вспомнил макуранских послов, которых видел при дворе, — они тоже ходили в похожих халатах.

— А, тогда все в порядке. — Сиагрий расслабился. Фостий тоже задышал легче; если бы он сдуру назвал Артапана по имени, то сам сунул бы голову в капкан.

Часовые, слоняющиеся перед воротами Питиоса, оказались фанасиотами, которых более заботил их грозный вид, чем дисциплина. Когда Сиагрий поприветствовал часовых именем светлого пути, их угрюмые рожи украсились улыбками, и они пропустили путников в город, помахав им руками.

Питиос оказался меньше Наколеи; поскольку Фостий считал Наколею чем-то вроде большой деревни, он ожидал, что в Питиосе ему также покажется тесно. Но после нескольких месяцев, которые он почти безвылазно проторчал в крепости Эчмиадзина, даже Питиос показался ему достаточно просторным.

Сиагрий снял в припортовой таверне комнату на втором этаже, откуда можно было следить за морем и заметить имперские корабли прежде, чем они пристанут к берегу и высадят десант. Пока Сиагрий вдохновенно торговался с хозяином из-за комнаты, Оливрия молчала; Фостий так и не понял, принял ли ее хозяин за безбородого юношу или же догадался, что она женщина, но ему на это оказалось наплевать.

Когда мальчик-слуга принес в комнату третий соломенный тюфяк, там стало тесновато, но все равно просторнее, чем в каморке Фостия, которую он занимал один. Фостий сбросил с плеча лямки связанного спального мешка и, облегченно вздохнув, уронил его на выбранный для себя тюфяк.

Сиагрий высунулся в окно, чтобы разглядеть гавань вблизи, и покачал головой:

— Пусть меня трахнут сосновой шишкой, если я знаю, куда они запропастились. Они должны быть здесь, или я совсем утратил свой нюх.

Оливрия взяла ночной горшок, который задвинули в угол, когда принесли третий тюфяк, заглянула в него, скривилась и подошла к окну, словно намереваясь вылить его содержимое на улицу — и на любого ни о чем не подозревающего прохожего. Но вместо этого, оказавшись за спиной у Сиагрия, она высоко подняла горшок и обрушила его ему на голову.

Горшок был глиняный и тяжелый; она, несомненно, надеялась, что Сиагрий потеряет сознание и упадет. Но Сиагрий оказался крепче, чем она рассчитывала.

Он пошатнулся, застонал и повернулся к Оливрии. По его лицу текла кровь.

Фостий, разинув рот, ошеломленно наблюдал за происходящим, ощущая каждый удар своего сердца. После третьего удара он очнулся, схватил Сиагрия за плечо и изо всех сил ударил его в лицо левым кулаком. Сиагрий отшатнулся. Он пытался поднять руки, чтобы защититься, а может, и схватить Фостия, но двигался медленно, словно во сне. Фостий ударил его еще дважды. Глаза Сиагрия закатились, и он рухнул на пол.

Оливрия выхватила кинжал из-за его пояса и поднесла лезвие к шее Сиагрия.

Фостий перехватил ее запястье.

— Ты что, с ума сошел? — крикнула она.

— Нет. Мы заберем у него оружие и свяжем, — ответил он. — Но я ему должен достаточно много за это, — он коснулся своего заживающего плеча, — и не собираюсь резать ему глотку.

Оливрия поморщилась, но спорить не стала, а вместо этого принялась вырезать кинжалом полоски ткани из льняного тюфяка. Когда Фостий перевернул Сиагрия лицом вниз, чтобы связать ему за спиной руки, тот застонал и шевельнулся. Фостий ударил его еще раз, потом крепко завязал ему рот и тщательно связал лодыжки.

— Дай мне кинжал, — неожиданно попросил он. Оливрия сунула оружие ему в руку.

— Передумал?

— Нет. — Фостий разрезал кошелек Сиагрия. На ладонь высыпались шесть золотых и горсть серебра. Фостий пересыпал деньги в свой кошелек. — А теперь давай отсюда сматываться.

— Хорошо. Но если у тебя есть какой-нибудь план, то поторопись. Один благой бог знает, сколько он еще пролежит здесь спокойно, а за то, что мы с ним сделали, он нас хвалить не станет.

Фостий не сомневался, что это еще мягко сказано.

— Пошли, — сказал он. Они торопливо вышли. Когда они спустились в пустую общую комнату, сидящий там трактирщик приподнял бровь, но промолчал. Фостий подошел к нему, достал из кошелька золотой и положил монету на стойку.

— Вы не видели, как мы выходили. Вы были в задней комнате. И не видели нас. — Рука трактирщика накрыла монету.

— Разве кто-то что-то сказал? — спросил он, глядя мимо Фостия. — Здесь так пусто, что мне уже мерещатся голоса духов.

— Надеюсь, этого окажется достаточно, — сказал Фостий, когда они с Оливрией торопливо шагали к гавани.

— Я тоже, — отозвалась Оливрия. — Но будет лучше, если нам не придется это проверять. Надеюсь, хоть какой-нибудь план у тебя есть.

— Есть.

Фостий глубоко и радостно наполнил легкие морским воздухом. Его соленый вкус и запах гнилой рыбы почти подсознательно напомнили ему, как пахло в окрестностях дворца. Впервые за прошедшие месяцы он ощутил себя дома.

Из небольшой лодки, только что привязанной к пирсу, вылез рыбак. Улов его оказался невелик — пара ведер макрели и ведро другой, менее ценной рыбы.

— Добрый день, — обратился к нему Фостий. Рыбаку было скорее шестьдесят, чем пятьдесят, и выглядел он смертельно усталым.

— Для тебя он, может, и добрый, — ответил рыбак. — А для меня день как день. Прошел, и ладно.

— Я дам тебе два золотых за эту лодку и еще золотой, чтобы ты забыл, что продал ее мне. — Лодка стоила никак не более половины золотого, но Фостия это не волновало. Деньги у него были, а самое главное — ему требовалось как можно быстрее убраться из Питиоса. — Не станет ли от этого день получше, а то и вовсе хорошим?

Он выудил из кошелька три блестящие золотые монеты и протянул их на ладони рыбаку. Тот посмотрел на них так, словно не верил своим глазам, и опустил ведро с рыбой.

— Юноша, — медленно произнес он, — я человек старый, но ежели ты надо мной издеваешься, то я задам тебе хорошую взбучку. Клянусь тебе в этом владыкой благим и премудрым.

— Я не издеваюсь, — ответил Фостий. — У тебя в лодке остались гамаки, лески и сети?

— Гамак только один — потому что в море я хожу один, — ответил рыбак, — но есть пара одеял, так что второй сможет спать в лодке. А снасть вся на месте. Пойди проверь сам, пока не купил, — не хочу, чтобы ты говорил, будто я тебя надул, хотя ты наверняка понимаешь, что сам себя надуваешь. В бочонке пресная вода — я набирал ее вчера. Так что если ты хочешь плыть долго, не приставая к берегу, то у тебя все есть.

— Неважно, чего я хочу. — Чем меньше Фостий расскажет рыбаку, тем лучше.

Он прошел по пирсу и заглянул в лодку. На корме лежали аккуратно свернутые сети; на колышки, вбитые в стенку крошечной каютки позади мачты, были намотаны лески с крючками. На палубе лежали два длинных весла. Фостий кивнул и отдал рыбаку золотые.

— Лодку ты держишь в порядке.

— А кто о ней станет заботиться, кроме меня? — отозвался рыбак.

Фостий помог Оливрии спуститься в лодку, затем залез сам и установил весла в уключины.

— Будь добр, отвяжи конец, — крикнул он рыбаку. Старик все еще рассматривал золотые монеты и слегка вздрогнул, услышав голос Фостия, но выполнил его просьбу. Лодка медленно удалилась от причала. Ее прежний владелец, казалось, был рад увидеть ее в последний раз. Подхватив ведра, он зашагал в город, даже не обернувшись.

Удалившись от причала на достаточное расстояние, Фостий опустил парус, привязанный к поперечной мачте. Как и у большинства видесских судов, то был простой квадратный лоскут, не очень-то пригодный для плавания против ветра, но вполне подходящий, если ветер попутный. Ветер сейчас дул с запада, а Фостий хотел плыть на восток. Так что, пока ветер не переменится, проблем не возникнет. Он повернулся к Оливрии:

— Ты знаешь что-нибудь о рыбной ловле?

— Совсем немного, да и о лодках тоже. А ты?

— Достаточно. С лодкой я справлюсь, если только погода не станет совсем скверной. И рыбу я ловить умею, хотя снасть не совсем такая, к какой я привык. Я у отца научился. — Фостий подумал, что он впервые просто признал, что отец научил его чему-то стоящему.

— Тогда спасибо ему и спасибо тебе. — Оливрия обернулась, наблюдая за тем, как удаляется за кормой Питиос. — Значит, с голоду мы не умрем?

— Надеюсь. Хотя никогда нельзя загадывать, когда имеешь дело с рыбой. Но если нам придется приставать к берегу, чтобы раздобыть еды, то немного денег Сиагрия у меня осталось. — И он похлопал по висящему на поясе кошельку.

— Вот и прекрасно, — кивнула Оливрия. — Так каков твой план? Плыть вдоль берега, пока не обнаружим имперский флот?

— Нет. Я хочу приплыть сразу в столицу. Там я гораздо больше узнаю о том, что происходит, а потом сразу направлюсь к главным силам армии. Там будет мой отец, а я должен находиться рядом с ним. Если бы я не намеревался так поступить, то какой смысл в побеге от фанасиотов?

— Полагаю, никакого. — Оливрия вновь посмотрела на Питиос. Город уже казался игрушечным, а дома в нем — словно вырезанными столяром для ребенка.

Не оборачиваясь, она тихо спросила:

— А что ты собираешься делать со мной?

— Как это — что?.. — Фостий резко закрыл рот. Вопрос был слишком важен, чтобы отвечать, не подумав. Через несколько секунд он продолжил:

— Настолько далеко я еще не загадывал. Единственное, что приходит мне в голову, так это то, что несколько ближайших дней мы сможем заниматься любовью, не опасаясь, что нас застанут врасплох.

Она улыбнулась, но не повернулась к нему.

— Да, мы сможем этим заниматься, если захочешь. Но что потом? Что станет со мной, младшее величество, когда ты вернешься во дворец?

В Эчмиадзине никто не называл его титула, разве только в насмешку или, что еще хуже, из фальшивой вежливости. Теперь Оливрия напомнила Фостию обо всем, что ждет его после возвращения: о евнухах, церемониях, титулах. Он вспомнил также, о чем давно уже не вспоминал — что именно Оливрия похитила и унизила его. Очевидно, она этого тоже не забыла. Так что вопрос она задала воистину острый.

Оливрия смотрела назад поверх морской глади на то, что оставляла в прошлом, а Фостий, глядя вперед, заглядывал в свое будущее. Он медленно произнес;

— Да, ты украла меня из лагеря. Но если бы не твоя помощь, то я не смог бы сегодня бежать из Питиоса. Насколько мне кажется, в этом мы с тобой квиты, но остальные наши отношения еще предстоит выяснить.

— А это означает?..

Быстро подумав, Фостий решил, что ее голос прозвучал тревожно. И неудивительно. Пока рыбацкая лодка не направилась в Видесское Море, она и командовала, и устанавливала условия их отношений. Она похитила его, в Эчмиадзине за ее спиной была власть ее отца и всех фанасиотов… но теперь она плыла с ним буквально в его будущие владения. И если Фостий желал мести, то она находилась в полной его власти.

— Если хочешь, — предложил он, — я высажу тебя на любом пустынном берегу и отпущу. Клянусь владыкой благим и премудрым, я сделаю все, что в моих силах, чтобы удержать отца от мести тебе. Или…

— Или что? — едва не крикнула она. Да, ситуация изменилась, и это заставляло ее нервничать. Фостий глубоко вдохнул.

— Или ты можешь остаться со мной, пока мы не доберемся до Видесса и сколько захочешь после этого. Надеюсь, до конца наших жизней.

Она пристально посмотрела на него, гадая, несомненно, не ловушка ли это, предназначенная для того, чтобы сделать окончательную месть еще слаще.

— Ты говорил это серьезно, — сказала она наконец. — Конечно, я останусь. Но… но что скажет твой отец?

— Наверное, ругаться станет, — радостно сообщил Фостий. — Ну и что с того? Я человек взрослый, и он не сможет заставить меня отказаться от тебя. К тому же — люди сейчас не всегда об этом вспоминают, это было давно, в конце концов, но моя мать была женой Анфима, прежде чем вышла за Криспа. А поскольку я родился менее чем через год после того, как отец взошел на трон, то сама видишь, что и он не всегда вел себя безупречно.

Фостий мысленно повторил последнюю фразу. Фактически родился он гораздо меньше чем через год после того, как Крисп стал Автократором. До сегодняшнего дня он никогда всерьез об этом не задумывался. Так кто был его отцом, Крисп или… Анфим? Судя по дате его рождения, возможны оба варианта.

Наверное, он нахмурился, потому что Оливрия спросила:

— Что случилось?

— Ничего, — ответил он и повторил, на сей раз тверже:

— Ничего.

Анфим уже не сможет предъявить на него права, и пусть даже Крисп всю жизнь не был с ним особо ласков — Фостий внезапно увидел возможную причину такой нелюбви, — он объявил его младшим Автократором, еще когда первенец лежал в пеленках. Отец не откажет ему в престоле и сейчас, особенно раз он избежал опасности собственными усилиями — и с помощью Оливрии.

Сейчас она снова смотрела направо. Земля уже превратилась в зеленую полоску с редкими коричневыми пятнышками на горизонте; они ушли слишком далеко в море, чтобы разглядеть детали. Улыбнувшись, девушка повернулась к Фостию:

— А раз все в порядке, ты можешь это доказать.

Фостий уже хотел спросить:

«Как ты это представляешь?», но Оливрия опередила его. Сняв шляпу, она тряхнула волосами, а затем стянула через голову тунику. И Фостий, разумеется, смог доказать ей, что все хорошо.

— Ваше величество! — закричал Заид, побежав к императорскому шатру незадолго до того, как армия тронулась маршем в очередной удручающе жаркий день. — У меня новости, ваше величество!

Находящийся в шатре Крисп был облачен лишь в льняные подштанники весьма неимператорского вида. «В лед церемонии», — решил он и крикнул в ответ:

— Тогда заходи и рассказывай. — Он улыбнулся, увидев выпученные глаза мага. — Можешь не утруждаться поклонами, чародейный господин. Отодвинь москитную сетку и рассказывай, что узнал.

Заид набрал полную грудь воздуха и выдал:

— Да возрадуется ваше величество, магия показывает, что ваш сын Фостий выехал из Эчмиадзина и добрался до Питиоса.

— Вот как? — прорычал Крисп. Как и обычно, новости, начинающиеся подобными словами, не приносили ему ни малейшей радости. — В таком случае я очень рад, что приказал флоту отправиться в Тавас. На мой взгляд, есть лишь одна причина, из-за которой он направился в порт, — попытка опередить нас. Но Ливаний, хвала Фосу, отправил его не в то место. — Крисп ударил кулаком по ладони. — У фанасиотов, конечно, есть среди нас шпионы, но на сей раз они не сумели разнюхать все досконально.

— Не смогли, ваше величество, — согласился Заид. Помедлив, он продолжил: Могу добавить, ваше величество, что магический след Фостия, если вы простите мне столь расплывчатое выражение, сам по себе стал расплывчатым.

— Проклятый макуранец поставил новые помехи. — Крисп произнес это как утверждение, а не вопрос. Однако Заид покачал головой.

— Я так не считаю, ваше величество. Создается впечатление, будто его след ослаблен — возможно, водой. Я теряюсь, не в силах подобрать другого объяснения, но вряд ли еретики могли послать Фостия в другой город морем, разве не так?

— Никогда и ни за что, — уверенно произнес Крисп. — Ливаний не такой дурак, а Фос свидетель, мне этого очень хотелось бы. Продолжай следить и искать. Если владыка благой и премудрый пожелает, тебе удастся обнаружить нечто более логичное. И поверь мне, чародейный господин, я и сейчас полностью в тебе уверен.

— Больше, чем иногда я уверен сам в себе. — Заид покачал головой. — Для вас я сделаю все, что в моих силах.

Едва надев позолоченную кольчугу, Крисп начал обильно потеть. Он вздохнул; казалось, лето наступило уже давным-давно. Выйдя из шатра, Автократор присоединился к солдатам, стоящим в очереди за утренней порцией каши. Повара не знали, чей котел выберет император, и предпочитали не рисковать. Сегодня утром, например, ячменная каша была густо заправлена луком и дольками чеснока, а почти в каждой зачерпнутой ложке отыскивался ароматный кусочек копченой свинины.

Крисп с аппетитом умял свою миску.

— Если бы я так хорошо ел в своей деревне, то не захотел бы отправиться в столицу, — заметил он.

Некоторые солдаты кивнули. Крисп прекрасно знал, что крестьянская жизнь редко бывала легкой. Голод был одной из причин, из-за которых люди уходили из деревень: солдаты, по крайней мере, регулярно питались. Но если крестьянский труд был просто тяжел изо дня в день, то солдатам иногда приходилось платить за полный желудок гораздо дороже, чем тем, кто жил своим трудом на земле.

Армейская дисциплина, неплохая уже в тот день, когда армия вышла из столицы, с тех пор неуклонно улучшалась. Каждый знал свое место и делал свое дело без лишней суеты. Котлы поваров отправились в фургоны снабжения, солдаты забрались в седла, и армия тронулась в путь по прибрежной низине в направлении Таваса.

Крисп ехал во главе основных сил, в нескольких сотнях ярдов позади авангарда. Когда он проезжал мимо полей, крестьяне провожали его долгими взглядами, словно он был неким существом, совершенно не похожим на них. Крисп подумал, что если бы Раптею, отцу Анфима, довелось проехать во главе войска мимо деревни, где Крисп вырос и возмужал, то он наверняка точно так же смотрел бы ему вслед, разинув рот.

Незадолго до полудня армейскую колонну догнал посыльный на тяжело дышащей взмыленной лошади. Животное жадно глотало воздух, когда гонец пустил его медленной трусцой рядом с конем Автократора. Он извлек запечатанную трубку из промасленной кожи и вручил ее Криспу.

— Из столицы, ваше величество.

На печати из небесно-голубого воска было оттиснуто лучистое солнце, а это означало, что депешу послал Эврип. Крисп мог придумать только одну причину, побудившую сына выслать срочное сообщение. Он сломал печать, переполненный дурными предчувствиями.

Почерк Эврипа еще сохранил ученическую четкость, которая сотрется через несколько лет скорописи. Слова оказались столь же ясными, сколь неприятными:

«От Эврипа отцу привет. Позавчера вечером в городе вспыхнули бунты, и с тех пор ситуация скорее ухудшилась, чем улучшилась. Войска под моим командованием делают все что могут для восстановления порядка. Буду сообщать тебе новости, как только они появятся. Фос да хранит тебя и столицу. Прощай».

— Ты знаешь что-нибудь об этом? — спросил Крисп гонца, махнув пергаментом в его направлении.

— Нет, ваше величество. Извините, но я ничего не знаю. Я лишь последний в цепочке гонцов. Но я слышал от парня, передавшего мне письмо, что в столице какие-то неприятности. Это так?

— Да, это так, — мрачно подтвердил Крисп. Он знал, что фанасиоты могли подстроить этот бунт, чтобы нарушить его планы, и подготовили его настолько хорошо, насколько смогли. И очень скоро станет ясно, превратится ли «настолько хорошо» в «достаточно хорошо».

Затем императору пришла новая мысль, заставившая его похолодеть: не вышел ли Фостий в море именно для того, чтобы добраться до столицы и повести бунтовщиков против лояльных ему войск? И если это так, то он мог заварить в столице гораздо более крутую кашу, чем Крисп предполагал. «Надо предупредить на этот счет Эврипа», — подумал Автократор.

— Будет ли ответ, ваше величество? — спросил гонец.

— Да, клянусь благим богом, ответ будет, — сказал Крисп. Однако не успел он сообщить ответ, как показался второй гонец на измученной лошади, размахивающий трубкой с письмом. Криспу не понравился его испуганный взгляд. — Успокойся, парень, — проговорил он. — У меня нет привычки винить гонца за вести, которые он мне сообщает.

— Да, ваше величество, — отозвался второй гонец, но не очень уверенно, и протянул ему трубку с письмом так, словно в ней находился яд.

Крисп взял ее и спросил:

— Ты знаешь, что там написано? — Гонец кивнул. — Тогда расскажи мне кратко, в чем дело. Клянусь владыкой благим и премудрым, я не причиню тебе вреда и ни в чем не стану тебя винить.

Он никогда не видел человека, которому столь откровенно хотелось очутиться где угодно, но только не там, где он стоял. Гонец облизнул пересохшие губы, огляделся по сторонам, но выхода не нашел. Тогда он набрал в грудь побольше воздуха и произнес четыре роковых слова:

— Ваше величество, Гарсавра пала, — Что? — ахнул Крисп — больше от изумления, чем от ужаса. Так же поступили и все находящиеся рядом. Гарсавра, расположенная в месте слияния Эризы и Аранда, была одним из двух-трех крупнейших городов в западных провинциях. Армия находилась уже западнее города; позавчера она перешла вброд северный приток Эризы.

Крисп вскрыл и прочитал послание. Оно подтвердило слова гонца, только добавило подробностей. Опередив известия о своем приближении, фанасиоты обрушились на город на рассвете. Они жгли, убивали и калечили; местного прелата сбросили вниз головой с крыши храма на центральной площади, а затем подожгли сам храм. Немногие уцелевшие могли несколько лет не опасаться, что их души будут отягощены излишним богатством.

Крисп разглядывал пергамент, держа его в левой руке, и ему хотелось разорвать его на тысячи кусочков. Огромным усилием воли он сдержался: кое-какая информация в послании могла оказаться ценной. Стараясь говорить спокойно, он обратился к гонцу:

— Благодарю тебя за то, что у тебя хватило мужества доставить это мне. Какое у тебя звание?

— В списках я значусь как замыкающий колонны, ваше величество, — ответил солдат.

— Отныне ты головной колонны, — сообщил ему Крисп.

К главным силам армии прискакал разведчик из авангарда. Подождав, пока Крисп его заметит, он доложил:

— Да возрадуется ваше величество, мы задержали фанасиота, ехавшего к нам со щитом перемирия. Он сказал, что у него для вас послание от Ливания.

На Криспа обрушилось слишком много событий сразу. Он ощутил себя жонглером из таверны, успевшим поймать одну подброшенную тарелку, в то время как остальные разбились о его голову, потому что руки оказались заняты.

— Приведи ко мне этого фанасиота, — мрачно приказал он. — Скажи ему, что я уважу его символ перемирия, хотя вряд ли они стали бы уважать наш. И передай ему мои слова в точности.

Разведчик отдал честь и ускакал. Через несколько минут он вернулся с одним из солдат Ливания. В левой руке фанасиот держал выкрашенный белой краской круглый щит. Увидев озабоченное лицо Криспа, он улыбнулся и сказал:

— Полагаю, до тебя уже дошли новости. Я прав, друг?

— Я тебе не друг, — огрызнулся Крисп. — Где послание твоего хозяина?

Фанасиот протянул ему точно такую же трубку, какой пользовались его гонцы.

Отличалась лишь печать: языки пламени, оттиснутые на красном воске. Крисп сломал ее и раздраженно швырнул кусочки воска на землю. Пергамент внутри футляра был запечатан такой же печатью. Крисп сорвал ее, развернул пергамент и прочел послание:

«От Ливания, идущего по светлому пути, ложному Автократору и слуге Скотоса Криспу привет. Знай, что я пишу это на развалинах Гарсавры, ибо этот город был очищен от греховного материализма воинами, верными владыке благому и премудрому. Знай также, что все города западных провинций ждет подобное наказание, которое солдаты Фоса смогут привести в исполнение в любое удобное для них время.

И знай также, так называемый правитель, чье место во льду, что твой продажный и раздувшийся от золота режим отныне и навсегда изгнан из западных земель.

И если ты сохранил еще хоть частичку своей незаконной и тиранической власти, отступи немедленно за Бычий Брод, оставив эти земли тем, кто станет владеть ими в торжестве, мире и набожности. Покайся в своем богатстве и прочих грехах, пока тебя не настигло окончательное осуждение Фоса. Отбрось свою жадность и уступи светлому пути. Остаюсь твой в Фосе. Прощай».

Крисп медленно и с наслаждением смял пергамент, Затем повернулся к фанасиоту-посыльному и сказал:

— Мой ответ будет коротким: нет. Запомни его и скажи спасибо, что тебе сохранили жизнь.

— Я не боюсь смерти — она освобождает нас от Скотоса, — вспыхнул посыльный. — А ты навлекаешь гибель на самого себя.

Он натянул поводья, вонзил пятки в бока лошади и поскакал прочь, распевая гимн.

— Чего хотел от вас этот сын шлюхи? — спросил Саркис. Когда Крисп пересказал ему суть послания, мясистое лицо генерала побагровело:

— Клянусь благим богом, неужели этот хвастливый идиот настолько туп, что издевается над более сильным противником, тем более сейчас, когда нам до Эчмиадзина ближе, чем ему.

— Быть может, мы и ближе, — холодно заметил Крисп. — Но ты сам все время повторял, что Ливаний не дурак. И, уничтожив Гарсавру, он наверняка отошел от города. А я не хочу преследовать его до самого Эчмиадзина; я хочу заставить его принять сражение за пределами его стен.

— И как вы предлагаете это сделать? — спросил Саркис. — Проклятые фанасиоты перемещаются быстрее нас; они даже не обременены награбленным, потому что сжигают добро, а не таскают его за собой.

— Знаю. — Нахмуренный взгляд Криспа был черен, как зимняя полночь. — Однако полагаю, что ты был прав: мы обязаны попытаться. Ливаний не может всегда оказываться умнее нас — по крайней мере, я на это надеюсь. И если мы пустим армию по обдуманному маршруту, то, возможно, сойдемся с ним лицом к лицу на плато. Во всяком случае, есть смысл попытаться.

— Да, — энергично кивнул Саркис. — Наши кавалеристы в Тавасе сумеют продержаться против любых сил, которые есть в тех местах у фанасиотов… а теперь мы знаем и то, где рыщут их основные силы.

— Да, знаем. Только знание это досталось нам слишком дорогой ценой.

Крисп наклонился и сплюнул на землю, словно совершая ритуальное отвергание Скотоса, и начал отдавать приказы, меняющие маршрут армии от побережья к центральному плато. Но изменение маршрута было самой легкой частью задачи.

Гораздо сложнее окажется обеспечение армии едой и фуражом на новом, незапланированном пути.

Суматоха перемен закрутила его настолько, что он забыл послать Эврипу ответ.

Фостий направил рыбацкую лодку к маленькому причалу, откуда отец обычно отплывал на рыбалку. Он выбросил на доски причальный конец, вылез на причал и привязал лодку.

Он помогал выбраться из лодки Оливрии, когда дворцовый слуга открыл калитку в стене, отгораживающей дворец от моря, и возмущенно воскликнул:

— Ты за кого себя принимаешь, парень? Этот причал не для кого угодно, а для самого Автократора, благослови его Фос, так что отведи свою вонючую лодчонку в другое место.

— Ничего страшного, Соран, — ответил Фостий. — Думаю, отец возражать не станет.

Ему даже в голову не приходило, что Соран может его не узнать — грязного, лохматого, в дешевой и драной длинной тунике, да еще загорелого. Кстати говоря, он и под туникой загорел кое в каких интимных местах, потому что занимался с Оливрией любовью прямо под яркими лучами дневного солнца. Она тоже загорела, а местами и обгорела, так что по пути в столицу они делили пополам и страдания, и рыбу.

— Ах, твой отец возражать не станет, вот как? — возмутился слуга, уперев руки в бока. — А не соизволишь ли назвать его имя? Ты свое-то имя не забыл?

У Фостия появились аналогичные сомнения, но он не стал их высказывать.

— Меня зовут Фостий, а мой отец — Крисп, Автократор видессиан. А я, как ты поймешь, если внимательнее присмотришься, сбежал от фанасиотов.

Соран, у которого уже имелся наготове новый резкий ответ, сделал паузу и пристально вгляделся в лицо Фостия. Слуга был слишком смугл, чтобы побледнеть, но челюсть его отвисла, глаза расширились, а правая рука словно сама по себе очертила на груди солнечный круг. Он простерся ниц, бормоча:

— Ваше младшее величество, вы сами… то есть это вы и есть! Прошу, умоляю — тысяча извинений! Хвала Фосу, что он подарил вам безопасное возвращение домой и вновь благословил свободой.

Оливрия, стоящая рядом с Фостием, хихикнула. Фостий укоризненно покачал головой и сказал слуге:

— Вставай, вставай. Я прощаю тебя. А теперь скажи мне немедленно, что происходит, почему я видел в небе так много дыма, когда переплывал Бычий Брод?

— Еретики снова взбунтовались, ваше величество, и пытаются сжечь весь город, — ответил Соран, поднявшись.

— Именно этого я и опасался. Тогда отведи меня немедленно к отцу.

На лице Сорана появилась маска преувеличенного сожаления, которую разумный слуга надевает всякий раз, когда вынужден говорить «нет» члену императорской семьи:

— Не могу, ваше младшее величество. Император покинул столицу, чтобы воевать с фанасиотами.

— Ну да, конечно же, — отозвался Фостий, досадуя на собственную тупость.

Если бы имперская армия не выступила в поход, его не послали бы в Питиос и ему не удалось бы сбежать.

— Тогда кто командует в столице?

— Его младшее величество Эврип, ваш брат.

— Вот как, — выплюнул слова Фостий, словно человек, зачерпнувший вместе с похлебкой камушек. С точки зрения Криспа, такое назначение было вполне разумным, особенно в отсутствие Фостия. Но никто меньше Эврипа не будет обрадован его внезапным возвращением. Что ж, ничего не поделаешь. — Тогда отведи меня к нему.

— Конечно, ваше младшее величество. Но не желаете ли вы и ваш… э-э… спутник… — Оливрия спрятала волосы под шляпу, а облачена была в мешковатую мужскую одежду, поэтому Соран не мог понять, девушка она или юноша, — сперва освежиться и переодеться в… э-э… более подходящие одеяния?

— Нет. — Фостий, насколько смог, вложил в это слово властность; уже произнеся его, он понял, что подражает тону Криспа.

Каким бы ни было происхождение этого тона, сработал он превосходно.

— Конечно, ваше младшее величество. Соблаговолите следовать за мной.

Фостий пошел за слугой. Когда троица шла через дворцовый комплекс, к ним никто не приближался. Все, кто их видел издалека, наверняка полагали, что Соран ведет двух работников выполнить какое-то дело.

Для Фостия дворцовый комплекс был просто домом. Он не обращал особого внимания на лужайки, сады и здания, мимо которых проходил. Оливрии, однако, все они были внове и казались восхитительными. То, как девушка пыталась увидеть все сразу, с каким восторгом разглядывала Тронную палату, вишневую рощу, окружающую императорскую резиденцию, и Палату Девятнадцати лож, заставило и Фостия взглянуть на них новыми глазами.

Эврип руководил сражением с бунтовщиками не из дворца, а из штаба на площади Паламы. Солдаты и горожане заходили и выходили, доставляя и получая новости, приказы и распоряжения. Огромный халогай у входа осмотрел Фостия с неприкрытым сомнением.

— Что тебе здесь надо? — спросил он по-видесски с акцентом.

— Хочу увидеться с братом, Хервиг, — ответил Фостий.

Хервиг уставился на него, гадая, кем может оказаться его брат — и кто он сам такой, раз обращается к императорскому телохранителю по имени. Через несколько секунд хмурость халогая сменилась радостью.

— Младшее величество! — прогудел халогай, да так громко, что люди принялись оборачиваться. Одним из обернувшихся оказался Эврип.

— Так, так, — произнес он, убедившись, что перед ним и в самом деле Фостий. — Гляньте-ка, что приволокла домой собака.

— Здравствуй, брат, — сказал Фостий осторожнее, чем собирался. Последний раз он видел младшего брата чуть более полугода назад, и за это время Эврип превратился из юноши в мужчину. Черты его лица стали резче, борода гуще и жестче. Грязь и копоть не могли скрыть выражение решительности. Эврип выглядел усталым и обеспокоенным, но твердо решившим довести начатое до конца.

Теперь он смотрел на Фостия враждебным взглядом. То был непривычный Фостию взгляд младшего брата на старшего. Причина враждебности заключалась совсем в ином — Фостий мог оказаться врагом.

— Что, проклятые фанасиоты послали тебя добавить нам новых неприятностей? — процедил он.

— Если бы это было так, разве я стал бы привязывать рыбацкую лодку, на которой приплыл сюда, у причала отца? — возразил Фостий. — И разве стал бы искать тебя, а не Дигена?

— Диген мертв, и мы по нему ничуть не скучаем, — все еще грубо заявил Эврип. — И не все ли равно, как ты поступил? О проклятых еретиках я знаю точно одно — они пронырливые сволочи. Откуда мне знать, а вдруг ты привел эту красотку специально, чтобы я сдуру подумал, будто ты не чуждаешься радостей плоти?

В отличие от Сорана, Эврип, несмотря на одежду, сразу распознал в Оливрии женщину.

— Брат, — сказал Фостий, — хочу познакомить тебя с Оливрией, дочерью Ливания, которая помогла мне убежать от фанасиотов и отвергает их так же, как и я.

Наконец-то Эврип удивился. И тут Оливрия удивила Фостия: она простерлась перед Эврипом, пробормотав: «Ваше величество». Наверное, ей следовало бы сказать «младшее величество», но Эврип обладал в столице полной властью, так что она не очень-то и ошиблась — к тому же лесть тоже оказалась верной тактикой.

Эврип хмыкнул, велел ей подняться, но не успел добавить ни слова, как вошел посыльный с кровоточащей раной над глазом и о чем-то доложил Эврипу.

— Все не так уж и трудно, если вы сами не усложните себе дело. Переместите отряд вниз по Срединной улице восточнее того места, где засели эти маньяки, а другой отряд пусть зайдет с запада. Потом раздавите их с двух сторон.

Посыльный торопливо вышел. Возле одной из стен штабной палатки Фостий увидел склонившегося над картой Ноэтия. Но командовал всем не он, а Эврип.

Фостий слишком часто видел отдающего команды отца, так что ошибиться никак не мог.

— Чем я могу помочь? — спросил Фостий.

— Хочешь выяснить, как забрать у меня бразды правления? — подозрительно спросил Эврип.

— Нет. Отец отдал их тебе, а ты, кажется, неплохо справляешься. Вспомни, я только что приплыл и не имею ни малейшего представления о том, что происходит в городе. Но если я могу тебе помочь, то скажи как.

Вид у Эврипа был такой, будто подобная помощь интересовала его меньше всего.

— Если хотите, мы можем обратиться к толпе и рассказать им, почему отошли от светлого пути.

— И не последним доводом станет то, что за фанасиотами стоит поддерживающий их Макуран, который прислал к ним колдуна и один благой бог знает какую еще помощь, — добавил Фостий.

— Значит, ты и об этом знаешь? А мы с отцом гадали, известно ли тебе это. Боялись, что известно, да только тебе все равно, раз ты предал семью и переметнулся к еретикам. Ведь прошлым летом ты не очень-то рвался в поход против них. — Сарказм Эврипа ожег Фостия, словно удар хлыста.

— Да, тогда я не рвался, — признал Фостий: какой смысл отрицать, если Эврипу все известно лучше его самого? — Но сейчас все изменилось. Если не веришь, вызови мага и пусть он устроит проверку с двумя зеркалами.

Глаза Эврипа сверкнули:

— У фанасиотов есть трюки, при помощи которых они обходят проверку с зеркалами — вспомни, как напрасно бился с этим Заид в прошлом году. А уж если Заиду такое не удалось, то сомневаюсь, что любому другому магу повезет больше. Так что, брат, я стану держать тебя и дочь ересиарха подальше от сцены. Видишь ли, я не могу тебе доверять.

— Почему это не можешь? — возмутился Фостий.

— А как ты думаешь? Допустим, я разрешу тебе поговорить с толпой, а ты, вместо того чтобы сказать: «Светлый путь — это куча вонючего дерьма», закричишь: «Да здравствует Фанасий! А теперь идите и сожгите Собор!» А мне не нужно, чтобы ты вылил ночной горшок в кастрюлю с моим супом.

Ноэтий поднял голову от карты:

— Его младшее величество, конечно же, не совершит столь возмутительного поступка. Он…

Эврип оборвал его резким взмахом руки:

— Нет. — Он произнес это властно, почти по-отцовски — совсем как недавно Фостий. — Я не стану так рисковать. Неужели мы видели недостаточно хаоса за последние несколько дней, чтобы провоцировать новый? Я повторяю — нет. — И он расставил ноги в боевую стойку, словно показывая Ноэтию, что тому не удастся заставить его переменить решение.

Генерал привычно уступил.

— Разумеется, все будет так, как решит ваше младшее величество, — пробормотал он и вновь склонился над картой.

Фостия охватила такая ярость, что ему захотелось треснуть брата по голове первым же подвернувшимся твердым предметом.

— Ты дурак, — прорычал он.

— А ты болван, — вспыхнул Эврип. — Ведь не я же позволил Дигену себя охмурить.

— Ладно, тогда что ты скажешь о другом предложении? Предположим, ты вызовешь патриарха Оксития сюда, на площадь Паламы или в любое другое место, которое тебе понравится, и он публично обвенчает меня и Оливрию. Это убедит людей в том, что я не фанасиот; те скорее уморят себя голодом, чем женятся… Проклятие, Эврип, я серьезно. Что здесь такого смешного?

— Прости, — сказал Эврип — первая уступка, которую получил от него Фостий.

— Просто я подумал: жаль, что отец уехал воевать, а то вы смогли бы пройтись рядышком в венчальных венцах. Помнишь служанку Дрину?

— Конечно. Прелестная малышка, но… — Фостий ахнул, глядя на ухмыляющегося брата. — Неужели отец из-за нее голову потерял?

— Вряд ли, — рассудительно ответил Эврип. — Разве отец когда-нибудь терял голову из-за кого-нибудь, включая нас? Но она беременна от него, и еще до Зимнего солнцестояния у нас появится маленький сводный братец или сестричка. Расслабься, Фостий, и незачем так бледнеть. Честно говорю — отец не собирается на ней жениться. И уж поверь, я этой истории рад не больше твоего.

— Верно. Так, говоришь, сводный брат или сестра? Ну-ну. — Фостий задумался: а вдруг и он Эврипу и Катаколону всего лишь сводный брат? Он так никогда этого точно не узнает.

— Если ты кончил сплетничать, то имей в виду, что я говорил совершенно серьезно. И если ты сочтешь, что это поможет покончить с бунтом, то я устрою такую публичную свадьбу, какую только сумеют придумать церемониймейстеры.

Стоящая рядом Оливрия энергично закивала:

— Это может стать лучшим способом дискредитировать светлый путь: пусть те, кто подумывают вступить на него, увидят, как от него отказываются его прежние лидеры.

— Разумный план, ваше младшее величество, — заметил Ноэтий.

— Гм-м-м, возможно. — Эврип нахмурился, напряженно размышляя. Его прервал посыльный с запиской. Эврип прочитал ее, отрывисто отдал несколько приказов и вернулся к размышлениям. Наконец он сказал:

— Нет, я не отдам такого приказа. Один из недостатков нашего положения, брат, заключается в том, что мы не всегда вольны в выборе супруги. У меня нет никаких возражений против Оливрии, но я постепенно начинаю понимать… — его улыбка казалась одновременно печальной и обезоруживающей, — …что я пока не знаю всего, что обязан знать. Меня одолевает слишком много сомнений, поэтому я не могу ответить «да» или «нет».

— Так что ты решил? — потребовал ответа Фостий.

— Я пошлю тебя по курьерской цепочке к отцу. Расскажи ему свою историю. Если он поверит тебе, то что я смогу возразить? И если он сочтет, что твой брак — хорошая идея, то сам тебя женит, причем по-быстрому, насколько я знаю отца. Идет?

— Идет, — без раздумий ответил Фостий. Эврипу достаточно приказать, и они с Оливрией могут исчезнуть навсегда. А если об этом узнает Крисп, Эврип всегда сможет заявить, что они оказались фанатичными фанасиотами. Кто посмеет ему возразить, особенно если он станет первым наследником? — Ты поступил… достойно.

— А ты ожидал, что я прикажу бросить тебя в тюрьму, а потом позабуду в какую? — спросил Эврип.

— Вообще-то… да. — Фостий почувствовал, что его лицо пылает от стыда за то, что его мысли столь очевидны; соверши он подобную ошибку в Эчмиадзине, ему никогда не удалось бы выбраться из крепости.

— Если ты полагаешь, что подобная мысль не приходила мне в голову, то ты тупица. — Фостий не сразу понял, что исходящий от Эврипа сдавленный звук означает смех. — Отец всегда учил нас бояться льда, — продолжил младший брат, — и я прислушивался к нему. Если бы ты вступил на светлый путь, ничто не доставило бы мне большего удовольствия, чем выследить тебя, прикончить и занять твое место. Всегда помни об этом, Фостий. Но украсть трон после того, как ты отделался от фанасиотов? — Эврип скривился. — Заманчиво, но я сумел справиться с искушением.

Фостий подумал о комнате в подземном туннеле и об искушавшем его прелестном обнаженном теле Оливрии. Он прошел мимо него — тогда. Сейчас же он при любой возможности стремился в ее объятия. Означает ли это, что он поддался искушению? А если Эврипу в будущем подвернется шанс захватить трон, ухватится ли он за него или повернется к нему спиной?

Что касается первого вопроса, сказал себе Фостий, то к тому времени, когда они с Оливрией стали любовниками, ситуация изменилась. Она перестала быть просто предназначенной для наслаждения плотью; она превратилась в его ближайшего друга — почти единственного друга — в Эчмиадзине. И если бы обстоятельства оказались иными, он с радостью начал бы ухаживать за ней, соблюдая все формальности.

А вот второй вопрос… на него ответит будущее. Фостий знал, что выкажет себя дураком, если будет игнорировать возможность того, что Эврип попытается узурпировать трон. В будущем, однако, власть будет у него, а не у брата — как сейчас. И то, что произошло сегодня, доказало, что имеется хотя бы надежда на то, что они сумеют работать вместе.

— Наступит время, брат, и мы сможем составить неплохую команду. Даже если ты в конце концов наденешь красные сапоги, предоставь мне командовать солдатами, и я принесу Видессу немало пользы.

«Видессу, а не мне», — отметил Фостий, но возражать не стал. Среди многого прочего, чему их учил Крисп, была и мысль о том, что империя превыше всего и что любой, кто поставит свои интересы выше государственных, недостоин согревать своим задом трон. Теперь этот урок наполнился для Фостия куда большим смыслом, чем когда-либо прежде.

— Знаешь что? — сказал он. Эврип вопросительно приподнял бровь. — Я рад буду встретиться с отцом. Я так давно его не видел. — Фостий снова сделал паузу. — Полагаю, я не смогу взять с собой Оливрию?

— Нет, — сразу ответил Эврип, но затем добавил:

— Подожди. Возможно, и сможешь. Она многое знает о фанасиотах…

— Верно, знает, — подтвердил Фостий одновременно с Оливрией, сказавшей:

«Знаю».

— Вот и хорошо, — сказал Эврип, словно это решило вопрос, — а то, если ты приедешь без нее, отец устроит мне нахлобучку, потому что не сможет замучить ее вопросами. Так что обязательно возьми ее с собой.

— Подчиняюсь вашему приказу, ваше младшее величество, — заявил Фостий, отдавая брату честь. Эврип ответил ему тем же.

— Я тоже несколько раз выполнял ваши приказы, ваше младшее величество, — заметил он.

— Братья, — произнесла Оливрия таким тоном, словно упоминала некую низшую форму жизни. Фостий и Эврип переглянулись, потом, улыбаясь, оба кивнули.