"Дети Мафусаила" - читать интересную книгу автора (Хайнлайн Роберт)

3

Совет был экстренно созван в том же составе, за исключением председателя. Лазарь рассказал о происшедшем. Шульц доложил о состоянии Форда:

— Пока что медики не нашли никаких видимых причин его болезни. С уверенностью можно сказать, у администратора неизвестно чем вызванный острый психоз. В контакт с ним вступить до сих пор не удалось.

— А вообще-то он что-нибудь говорил? — спросил Барстоу.

— Несколько слов — и то самых простых. Еда, питье. Любая попытка выяснить, что же его настолько потрясло, вызывает мгновенный приступ истерики.

— И диагноза поставить невозможно?

— Что ж, если вы хотите узнать мое мнение, то, попросту говоря, он до смерти напуган. Но, — добавил Шульц, — я никогда не видел ничего подобного, хотя не раз имел дело с синдромом страха.

— А вот мне доводилось такое видеть, — неожиданно сказал Лазарь.

— Где? При каких обстоятельствах?

— Лет двести назад, — начал Лазарь, — когда я был еще маленьким, я поймал взрослого койота и запер в загоне. Я думал, что смогу его выдрессировать, как охотничью собаку. Но ничего из этого не вышло. И вот сейчас Форд ведет себя точь-в-точь как тот койот.

Наступило тягостное молчание. Тишину нарушил Шульц:

— Я не совсем понял, что вы хотите сказать. В чем же сходство?

— Да, в общем-то, — протянул Лазарь, — я только предполагаю… Что там стряслось, наверняка может сказать только сам Слэйтон, если в силах будет говорить. Я так думаю, мы все здорово обмишурились насчет этих джокайра. Мы посчитали их людьми только оттого, что они с виду похожи на нас и так же цивилизованны. А на самом деле они вовсе никакие не люди. Они — домашние животные. Нет, погодите, — добавил он, — я знаю, о чем вы думаете. На этой планете и люди есть, верно. Настоящие. Они живут в храмах, и джокайра зовут их богами. И это действительно боги!

Никто не перебивал Лазаря, и он продолжал:

— Конечно, вы сомневаетесь. Поймите: не собираюсь я вам тут метафизику разводить, просто говорю, что пришло в голову. Я уверен в одном: в храмах кто-то живет, и этот кто-то настолько могуществен, что его можно назвать богом. И кем бы эти твари ни были, именно они на этой планете главная раса, то есть люди. Все остальные — и мы, и джокайра — для них просто скоты бессмысленные, ручные или дикие. Мы ошиблись, посчитав местную религию за предрассудок, это совсем не так.

— И ты думаешь, — медленно произнес Барстоу, — именно здесь ключ к разгадке случившегося с Фордом?

— Верно. Он встретился с одним таким по имени Криил и сошел с ума.

— Судя по всему, — подытожил Шульц, — согласно вашей гипотезе, всякий человек от встречи с «богами» должен сойти с ума?

— Не совсем, — ответил Лазарь. — Больше всего я боюсь не сойти с ума от такой встречи.


В тот же день джокайра прекратили общаться с землянами. Это было к лучшему: над колонией и без того навис страх — страх перед неизвестностью, которая не имеет лица, неизвестностью, которая страшнее смерти, неизвестностью, сама встреча с которой может превратить человека в безвольное и бессмысленное животное. Никто больше не видел в туземцах отзывчивых и безобидных друзей. Они стали казаться марионетками, приманкой, закинутой незримыми, могущественными существами, обитающими в храмах.

Голосования не потребовалось. С единодушием толпы, стремящейся прочь из горящего дома, все колонисты захотели покинуть ужасную планету, и чем скорее, тем лучше. Командование принял Заккур Барстоу.

— Свяжитесь с Кингом! Пусть немедленно высылает все шлюпки, и постараемся убраться отсюда поскорее! — Он обеспокоенно запустил пятерню в волосы. — Сколько человек — максимум — может взять шлюпка? И сколько времени займет эвакуация?

Лазарь что-то пробормотал себе под нос.

— Что?

— Я говорю, не во времени дело. А вот — дадут ли нам эвакуироваться? Похоже, этим, что в храмах, новая скотинка позарез нужна! Мы то есть.

Лазарь был нужен, чтобы пилотировать шлюпку, но гораздо важнее — руководить толпой. Заккур Барстоу предложил ему собрать небольшую группу безопасности, но Лазарь, взглянув за его плечо, воскликнул:

— Ух ты! Гляди, Зак! Кажись, все! Приплыли…

Обернувшись, Заккур Барстоу увидел Криила Сарлоо, с величавым достоинством приближающегося к ним через зал. Ему никто не препятствовал — и скоро Барстоу понял, почему. Он пошел было навстречу, чтобы приветствовать гостя, но обнаружил, что не может подойти к нему ближе, чем на десять футов. Никакой видимой преграды не было — однако подойти он не мог.

— Приветствую тебя, несчастный брат мой, — начал Сарлоо.

— Привет и тебе, Криил Сарлоо.

— Боги сказали. Твой народ никогда не будет принят. Ты и твои братья должны уйти.

Лазарь облегченно перевел дух.

— Мы уходим, Криил Сарлоо, — печально ответил Барстоу.

— Боги требуют этого. Пусть ко мне подойдет брат твой Либби.

Заккур послал за Либби и вновь обратился к Сарлоо, однако джокайра безмолвствовал. Казалось, он никого не замечает вокруг. Оставалось только ждать.

Появился Либби. Сарлоо завел с ним долгий разговор. И Лазарь, и Барстоу стояли рядом и могли видеть, как шевелятся губы говорящих, но ничего не слышали. Лазарь считал, что обстоятельства — удручающие. Лопни мои глаза, думал он, я и сам такой трюк несколькими способами мог бы проделать — если бы оборудование было. Только, похоже, ни один из этих способов тут не использован, да и оборудования не видать.

Разговор закончился, и Сарлоо удалился, не прощаясь. Обернувшись к остальным, Либби заговорил, теперь его голос был слышен:

— Сарлоо сказал, — начал он, недоумевающе подняв брови, — что мы должны отправиться на планету, расположенную… э-э… не менее, чем в тридцати двух световых годах отсюда. Так решили боги.

Он прикусил губу.

— Ладно, — сказал Лазарь, — не время рассуждать. Хорошо, что вообще отпускают. Я так думаю, они бы запросто могли стереть нас в порошок. Вот взлетим, тогда и будем выбирать направление.

— И я того же мнения. Однако меня смущает то, что нам назначено точное время отлета: через три часа.

— Да это же невозможно! — воскликнул Барстоу. — Невероятно! Шлюпок не хватит.

Лазарь промолчал. Теперь он предпочитал не иметь собственного мнения.


Заккур изменил свое мнение очень скоро, тогда как Лазарь под давлением обстоятельств — приобрел. Сгоняя своих собратьев на поле, где шла погрузка, он вдруг почувствовал, что отрывается от земли. Он принялся бороться с неведомой силой; ноги и руки его не встречали никакого сопротивления, но земля по-прежнему удалялась. Закрыв глаза, Лазарь сосчитал до десяти и открыл их снова. Теперь он парил примерно в двух милях над землей.

Внизу, клубясь над городом, будто стая летучих мышей, взмывали в воздух бесчисленные темные точки. Некоторые из них, приблизившись, оказались людьми, землянами, его родичами.

Линия горизонта стиралась, планета постепенно становилась круглой, небо темнело, однако дыханию ничто не мешало, а кровеносные сосуды и не думали лопаться.

У люков «Нью-Фронтирс» уже висели целые гроздья людей, похожие на пчел, роящихся вокруг матки. Ступив на борт, Лазарь, наконец, смог перевести дух. Что ж, для начала неплохо.

Либби, едва унялась дрожь в коленях, разыскал капитана Кинга и передал ему слова Сарлоо. Кинг колебался.

— Черт его знает. Вы знаете о туземцах больше, чем я, — я ведь с ними и не общался. Но, между нами, мистер: как они ухитрились вернуть людей на корабль? В голове не укладывается. Это — самый замечательный взлет из тех, что мне доводилось видеть.

— Могу добавить, сэр: ощущения при этом тоже были весьма удивительными, — без улыбки признался Либби. — Лично я бы лучше прыгнул на лыжах с трамплина. Хорошо, что по вашему распоряжению люки были открыты.

— Люки, — буркнул Кинг, — были открыты без моего распоряжения.

Они пошли в рубку, намереваясь поскорее убраться подальше от планеты, с которой были изгнаны. Курс и направление решили выбрать позже.

— Да! Та планета, о которой говорил ваш Сарлоо, — спросил Кинг, — она принадлежит к системе звезды класса G?

— Да, — ответил Либби. — Землеподобная планета у звезды класса Солнца. У меня есть координаты, можно заглянуть в каталог. Однако о ней лучше всего забыть. Слишком далеко.

— Что ж…

Кинг включил обзорный экран. Несколько секунд ни один из них не мог вымолвить ни слова. Без каких-либо распоряжений Кинга, без прикосновения чьих-либо рук к пульту управления, «Нью-Фронтирс» лег на курс, заданный неведомым штурманом, и, словно по собственной воле, устремился в открытый космос.


— Я не могу сказать ничего толком, — несколько часов спустя говорил Либби Кингу, Заккуру Барстоу и Лазарю. — Пока мы не миновали световой барьер, я еще мог бы как-то определиться: к примеру, наш курс позволял предположить, что мы летим к той звезде, о которой, по воле богов, сообщил нам Криил Сарлоо. Но ускорение все нарастало, и звезд больше не было видно. Так что никакой возможности уточнить курс и наше положение в пространстве у меня нет.

— Подожди, Энди, — сказал Лазарь, — ты хоть примерно…

— Ну, если — если! — наш курс не изменился, мы, скорее всего, направляемся в район звезды PK-3722, о которой говорил Криил Сарлоо.

— А-а… — Лазарь обратился к Кингу. — Затормозить пробовали?

— Да, — кратко ответил Кинг. — Пульт не реагирует.

— Ага. Энди! Когда мы прибудем на место?

Либби беспомощно пожал плечами:

— Мне не хватает данных. Как я буду определять время, если не от чего отталкиваться?

Пространство и время, единые и нераздельные. После того как все разошлись, Либби долго еще размышлял над решением проблемы. Во всяком случае, пространство — а значит, и время — внутри корабля полностью находились в его распоряжении. Часы на борту тикали или жужжали, то есть шли, а люди периодически испытывали голод и утоляли его; уставали и отдыхали. Радиоактивные элементы распадались, физико-химические процессы стремились к состоянию большей энтропии, и, наконец, собственное его сознание вело отсчет субъективного времени.

Однако люди, если верить глазам и приборам, — потеряли возможность ориентироваться по звездам, а значит потеряли и связь с остальной вселенной. Но какой вселенной? Никакой вселенной не было. Она исчезла. Движутся ли они? И что означает «движение» там, где нет объектов, мимо которых следует двигаться? Впрочем, эффект псевдопритяжения, вызванный вращением корабля, существовал.

Относительно чего мы вращаемся? — размышлял Либби. Что, если пространство обладает собственной структурой, этакой чистой, абсолютной, безотносительной структурой, наподобие давным-давно разоблаченного и благополучно забытого эфира, который так и не был обнаружен в ходе классических опытов Майкельсона-Морли, на основании чего была отвергнута сама мысль о возможности его существования, а следовательно, и существования скоростей, превышающих скорость света. А что, если корабль действительно превысил скорость света? А может, он, скорее, стал подобием гроба с призраками на борту, несущегося в никуда сквозь безвременье?

Под лопаткой Либби зачесалось. Он почесался и почувствовал, что левая нога его затекла, а сам он проголодался. Если я и умер, решил он, то смерть ничем не отличается от жизни.

Несколько успокоившись, он вышел из рубки и направился в столовую, обдумывая по дороге проблемы построения новой математики, которая бы позволила объяснить все эти диковинные явления. Над тем, как же гипотетическим богам удалось перебросить Семьи на корабль, Либби не задумывался. Вряд ли стоит надеяться когда-нибудь заполучить точные данные; самое большее, добросовестный, стремящийся к истине исследователь мог лишь констатировать факт и отметить, что он пока необъясним. Факт, безусловно, имел место: ведь сам он совсем недавно находился на поверхности планеты, а Шульц с помощниками до сих пор пичкают успокаивающим тех, кто был слишком уж потрясен этим вознесением на небеса.

Объяснить происшедшее Либби не мог и, за отсутствием исходных данных, не хотел даже пробовать. Чего ему действительно хотелось, так это разобраться со всей совокупностью мировых линий, с основной задачей физики поля.

Не считая пристрастия к математике, Либби был вполне обычным человеком и любил шумную атмосферу столовой № 9, хотя и по иным, нежели Лазарь, причинам: в компании тех, кто моложе, он чувствовал себя свободнее. Из всех же старших ему легче всего было общаться с Лазарем.

В «клубе» он узнал, что еда из-за предотлетной суматохи еще не готова, однако здесь был Лазарь и множество других знакомых. Либби решил посидеть с ними. Нэнси Уэзерэл, подвинувшись, освободила для него место:

— Вот кого я хотела бы видеть! От Лазаря, похоже, толку не добьешься. Куда же мы все-таки летим? И когда будем на месте?

Либби, как мог, разъяснил обстановку. Нэнси сморщила носик:

— Интересные дела! Похоже, бедной маленькой Нэнси опять придется крутиться, как белке в колесе!

— Почему же?

— Вам когда-нибудь приходилось ухаживать за спящими? Наверняка нет! Надоедает жутко! Постоянно их поворачивай, сгибай руки, разгибай ноги, разминай шеи, закрывай резервуар — и так без конца! Чтоб мне принять обет безбрачия — вот так уже осточертели все эти тела!

— От сумы да от тюрьмы… — вставил Лазарь.

— Не ваше дело, старый вы мошенник!

Элеонора Джонсон прервала их пикировку:

— А вот я рада снова быть на корабле! Эти джокайра — такие склизкие, бр-р-р!

— Предрассудки, Элеонора, — пожала плечами Нэнси. — Вообще-то они на свой манер ничего. Конечно, на нас не похожи, так ведь и собаки на нас не похожи. Не будешь же ты из-за этого плохо относиться к собакам.

— Да, именно, — печально сказал Лазарь. — Именно собаки.

— Что?

— То есть не в прямом, конечно, смысле собаки: и внешне не похожи, да, кроме того, развиты не слабее нас, кое в чем даже превосходят. Но все равно, они совсем как собаки. А те, кого они называют богами, — хозяева. Нас они приручить не смогли — вот и выгнали ко всем чертям.

Либби вспомнил о необъяснимом телекинезе, сеанс которого провели джокайра или их хозяева.

— Интересно, — сказал он, — что было бы, если б им удалось нас приручить? Наверное, нас научили бы многим интересным вещам.

— Выкинь из головы, — отрезал Лазарь. — Не пристало человеку быть чьей-либо собственностью.

— А что же ему пристало?

— Человек должен всегда и всюду оставаться человеком и быть на высоте! — Лазарь встал. — Ладно, мне пора.

Либби тоже хотел уйти, но его задержала Нэнси.

— Подожди. Я хочу тебя кое о чем спросить. Сейчас какой год, если по-земному?

Либби задумался. Наконец выдавил:

— Даже не знаю, что ответить. Это все равно, что вопрос: на какой высоте верх?

— Наверное, я не так спросила, — согласилась Нэнси. — Я в физике слабо разбираюсь, но помню: время — понятие относительное, а одновременность — термин, имеющий смысл только по отношению к точкам, расположенным достаточно близко друг к другу и в одной системе отсчета. Но все равно — я хотела бы кое-что узнать. Мы летели гораздо быстрее и улетели гораздо дальше, чем когда бы то ни было, так? А наши часы? Может, они замедлили ход или еще что-нибудь такое?

Либби был огорошен, как любой представитель точных наук, когда непосвященный пытается говорить о его профессии не на языке математики.

— Ты имеешь в виду сокращение Лоренца-Фицджеральда?[20] Уж извини, но всякий, кто говорит о нем словами, говорит чепуху.

— Но почему? — спросила Нэнси.

— Потому… Да потому, что словами его не объяснить. Формулы, использованные для описания явления, в данном случае условно именуемого «сокращением», заведомо учитывают, что наблюдатель сам становится частью явления, тогда как обычный язык содержит в себе предпосылку, что мы в состоянии наблюдать это явление со стороны, а такую возможность математика отвергает. Любой наблюдатель является частью целого — как бы ему ни хотелось обратного.

— И все же? Допустим, нам прямо сейчас удалось бы увидеть Землю?

— Ну вот, — огорчился Либби, — я попробовал объяснить тебе хоть что-то словами и этим все еще больше запутал. Измерить время в прямом смысле этого слова невозможно, если два события разобщены в континууме. Измерить можно лишь интервал.

— А тогда что такое интервал? Столько-то пространства плюс столько-то времени?

— Да нет же! Интервал — это… Одним словом, интервал. Я могу дать формулы, его описывающие, но словами интервал не определить. Вот ты сама сможешь записать словами партитуру симфонического оркестра?!

— Нет. Конечно, это, вероятно, и можно сделать, но времени потребуется в тысячу раз больше.

— К тому же, музыканты все равно ничего не поймут, пока не взглянут на нотную запись. Именно это я и имел в виду, говоря, что слова не годятся. Однажды я уже имел дело с такими трудностями: меня попросили описать словами действие моего межзвездного двигателя и объяснить: почему, хоть он и работает за счет исчезновения инерции, для нас, внутри корабля, инерция не исчезает. Словами тут ничего не объяснить. Инерция — не просто слово такое, это — математическое понятие, используемое при математическом описании определенных явлений. Мне просто нечего было ответить!

Нэнси слегка растерялась, но продолжала настаивать:

— И все равно! Мой вопрос имеет смысл, пусть даже я его неправильно сформулировала. И нечего от меня отмахиваться! Вот, допустим, мы повернули назад и полетели к Земле тем же самым путем и, значит, удвоили корабельное время, так? Какой год будет на Земле, когда мы туда прилетим?

— Там будет… Сейчас.

Мозг Либби почти машинально принялся решать невероятно сложную задачу соотношения ускорений, интервалов, перемещений. Согретый внутренним сиянием математического озарения, он уже почти получил ответ, но вдруг вся задача рассыпалась в прах. Либби внезапно осознал: решений бесконечное множество и все они одинаково верны.

Это казалось невероятным. В реальной жизни, в отличие от фантастического мира математики, такая ситуация была бы абсурдной. Ответ на вопрос Нэнси должен существовать только один!

Возможно ли, что фундамент стройного здания теории относительности на самом деле совершенно абсурден? Или дело в том, что повторить весь путь в противоположном направлении физически невозможно?

— Над этим придется подумать, — сказал Либби и исчез прежде, чем Нэнси успела его задержать.

Однако раздумья ничуть не приблизили Либби к решению. Причиной тому был отнюдь не сбой в его математическом даре: он знал, что может составить матописание любого набора фактов. Вся трудность заключалась именно в недостатке данных. До тех пор, пока кто-нибудь не проделает межзвездный полет с околосветовой скоростью и не вернется в точку старта, математика бессильна.

Тут Либби поймал себя на том, что вспоминает свою родину — плато Озарк. Интересно, по-прежнему ли холмы зеленеют и меж деревьев осенью стелется дым? Тут он вспомнил, что в рамках известных ему правил эти вопросы смысла не имеют. Его охватил приступ ностальгии. Последний раз он ощущал тоску по родине, когда отправился в первый свой дальний перелет, на службе в Космическом строительном.

Сомнение, неуверенность, чувство невосполнимой потери распространились по всему кораблю. На первом этапе путешествия Семьи были преисполнены надежд, как первые поселенцы, пересекающие прерии в своих фургонах, теперь же они мчались в никуда. Весь смысл прожитого дня сводился к тому, что завтра наступит следующий. Долгая жизнь потеряла всякую значимость и превратилась в тяжкое бремя.


Айра Говард, чье состояние легло в основу фонда его собственного имени, родился в 1825-м и умер от старости в 1873 году. Он продавал провизию золотоискателям в Сан-Франциско, занимался оптовыми поставками для армии в Гражданскую и мало-помалу скопил приличную сумму.

И все это время отчаянно боялся смерти. Он нанял лучших врачей, чтобы продлить жизнь, и все же процессы старения застигли его в том возрасте, когда мужчина находится еще в расцвете лет. Медицина оказалась бессильной, но тем не менее его завещание гласило: деньги должны пойти на дело продления человеческой жизни. Распорядители фонда не смогли придумать ничего лучше, как, во исполнение его последней воли, приступить к поискам людей, наследственно предрасположенных к долголетию, и поощрять таковых к бракам между собой. Этот метод предвосхитил приемы Бербанка.[21] Знали ли распорядители о проясняющих многое работах монаха Грегора Менделя,[22] осталось неизвестным.


Увидев вошедшего в комнату Лазаря, Мэри Сперлинг отложила книгу. Тот повертел ее в руках:

— Что это, сестренка? Экклезиаст?! Вот уж не считал тебя набожной.

Он принялся читать вслух:

— «А тот, хотя бы прожил две тысячи лет и не наслаждался добром, не все ли пойдет в одно место?» Что и говорить, книга не из веселых. Мэри, неужели тут нет чего повеселее? Вот, к примеру… — Он пробежал глазами по строчкам. — «Кто находится между живыми, тому есть еще надежда». Или… Да, трудновато здесь что-нибудь не слишком мрачное отыскать! А, вот: «И удаляй печаль от сердца твоего, и уклоняй злое от тела твоего, потому что детство и юность — суета». Вот это уже по-нашему! Ни за что не хотел бы снова стать молодым, даже если б еще и приплатили!

— А я бы согласилась.

— Мэри, да что с тобой такое?! Сидишь, читаешь самую мрачную из всех книг Библии. Сплошные смерти да погребения. С чего бы?

— Лазарь, я старею, — она устало прикрыла глаза рукой. — О чем же еще думать?

— Это ты-то стареешь? Да ты свеженькая, как маргаритка!

Мэри подняла на него взгляд. Она знала, Лазарь лжет — ведь даже зеркало явственно отражало и седину в ее волосах, и дряблую кожу. Каждой клеточкой своей она чувствовала приближение старости. Но все же Лазарь был гораздо старше ее, а ведь — она знала это, благодаря работе в исследовательской лаборатории — он давно уже прожил отпущенный срок. Когда он родился, программа фонда насчитывала лишь три поколения, и линии, неустойчивые генетически, еще не были полностью выбракованы. Разве что произошло какое-нибудь совершенно немыслимое сочетание генов.

Но все же Лазарь стоял перед ней во плоти и полном здравии!

— Лазарь, — спросила Мэри, — а сколько ты намерен прожить?

— Я-то? Интересный вопрос. Вспоминается мне один тип, которого я как-то спрашивал насчет моей жизни. Ты никогда не слыхала про доктора Хьюго Пинеро?[23]

— Пинеро… Ах, да! Шарлатан Пинеро…

— Мэри, не был он шарлатаном. Он действительно мог предсказать точное время смерти каждого человека, без всяких яких.

— Но ведь… Ладно, не стану тебя перебивать. Что он тебе ответил?

— Погоди. Я хочу, чтобы ты убедилась: он не жульничал. Предсказания его сбывались минута в минуту, и не умри он, все страховые компании разорились бы к едрене-бабушке. Тебя тогда еще не было на свете, но я-то сам лично с этой историей знаком! Пинеро меня обследовал, и результат его, похоже, сбил с толку. Тогда он повторил исследование по новой, а потом просто вернул мне деньги обратно.

— Но что же он сказал?

— Я ни слова от него не смог добиться. Он просто стоял и глядел — то на меня, то на свою машину, а потом нахмурился и выставил меня вон. Так что не могу на твой вопрос ответить с определенностью.

— А как ты сам думаешь? Неужели ты надеешься жить вечно?

— Да нет, Мэри, — ответил Лазарь, — просто не собираюсь умирать, не думаю об этом, и все.

Они помолчали. Наконец Мэри сказала:

— Знаешь, я тоже не хочу умирать. Но какой смысл в нашем долголетии? Боюсь, что с возрастом мы не делаемся мудрее. Может, наша пора давно пришла, а мы все еще тянем резину, сидим в яслях, вместо того чтобы отправляться дальше? Может, мы после смерти возродимся опять?

— А фиг его знает, — сказал Лазарь. — И вряд ли это когда-нибудь точно выяснят. Однако — черт меня побери, если я вижу во всех этих тревогах хоть какой-то смысл! Так что не ломай голову. Я предлагаю вот что: живи, пока живется, и старайся узнать как можно больше. Может, мудрость и понимание припасены для нас в следующем рождении, а может, у нас их вовсе никогда не будет. Так, или этак — но я люблю жизнь и вполне ею доволен. Так что ты не терзайся понапрасну, сестренка! Какой в этом толк — все равно иного нам не дано.


На корабле понемногу установился тот же монотонный распорядок, что и при первом перелете. Большинство родичей легли в анабиоз, оставшиеся бодрствовать присматривали за ними, работали на фермах, следили за порядком на борту. На этот раз в анабиоз был уложен и Форд: холодный сон считался лучшим средством лечения тяжелых функциональных психозов.

Перелет занял семнадцать месяцев и три дня бортового времени.

Экипаж пребывал в вынужденном безделье. За несколько часов до достижения конечной цели на обзорном экране вдруг появились звезды, а корабль сбросил скорость до межпланетной. Никто не заметил торможения: какие бы неведомые силы ни управляли полетом, им были полностью подвластны любые массы. «Нью-Фронтирс» приблизился к симпатичной зеленой планете, примерно в ста миллионах миль от звезды, и вскоре Либби доложил капитану Кингу, что корабль находится на стационарной орбите.

Кинг осторожно взялся за управление, будто умершее с момента старта, на сей раз корабль подчинился. Таинственный пилот оставил их.

Либби, впрочем, решил, что никакие аллегории здесь не к месту. Полет их, несомненно, был запланирован, но вовсе не обязательно было кому-то или чему-то сопровождать корабль. Либби полагал, что боги джокайра представляют себе мироздание в виде совокупности предопределенных явлений, а значит, с их точки зрения, этот полет был фактом еще до появления землян. Однако словами, как всегда, трудно было что-нибудь объяснить. Грубо говоря, по его теории космической кривой им выделили одну из мировых линий, выводящую из обычного пространства, а затем снова вводящую в него. Добравшись до конца кривой, корабль вернулся в нормальное пространство, и приборы вновь заработали.

Он хотел было объяснить все это Лазарю и капитану, но те мало что поняли. К тому же с доказательствами у него было негусто, да и времени, чтобы облечь свои взгляды в стройную математическую систему, недостаточно, а стало быть, теория не могла удовлетворить ни слушателей, ни самого Либби.

Ни Лазарю, ни капитану не удалось выкроить минутку на обдумывание услышанного. На экране внутренней связи появился Барстоу:

— Капитан! Не могли бы вы подойти к седьмому кормовому люку? У нас гости!

Барстоу несколько преувеличил, гость был один. Он походил на мальчишку в маскарадном костюме кролика. Фигура его, с точки зрения Лазаря, была больше схожа с человеческой, нежели фигуры джокайра, однако он, судя по всему, не принадлежал к млекопитающим. Был он ни гол, ни одет — детское тельце покрывала нежная, золотистая шерстка. Яркие глазки светились разумом и глядели весело. Но Кинг был слишком изумлен, чтоб вникать в подробности. В мозгу его зазвучал голос или, вернее, возникла мысль:

— …итак, руководитель здесь — вы. Добро пожаловать в наш мир. Мы ждали вас. Нас предупредили о вашем приходе.

Направленная телепатия.

Цивилизация, настолько развитая, доверчивая, дружелюбная, что позволяет себе такую роскошь — делиться мыслями! Да и не только мыслями. Эти существа так доброжелательны и щедры, что предлагают пристанище на собственной планете! И посланник явился специально для этого!

Кингу все происходящее живо напомнило радушие джокайра; он напряженно думал, пытаясь угадать, в чем тут дело на этот раз.

Но посланец, похоже, читал его мысли:

— …загляни в наши души… мы не держим на вас зла… мы, подобно вам, любим жизнь, пребывающую в вас…

— Спасибо, — громким, официальным голосом ответил Кинг. — Нам следует посоветоваться.

Он повернулся было к Барстоу, но, бросив взгляд назад, увидел, что посланец исчез.

— Лазарь! Куда он делся?

— А-а? Я-то откуда знаю?

— Да ты же прямо перед люком стоишь!

— Я приборы проверял. Если им верить, снаружи никто не причаливал. Я еще удивился, думал — сломались… Как же он к нам пробрался? И на чем прилетел?

— Но куда он ушел?

— Только не мимо меня.

— Заккур! Он ведь пришел через этот люк, так?

— Не знаю…

— Но вышел-то наверняка через него?

— Не-а, — сказал Лазарь. — Этот люк не открывался — все пломбы на месте.

Кинг осмотрел пломбы.

— Но не мог же он сквозь…

— Не смотри так на меня, — сказал Лазарь, — я ни капли не суеверен. Куда пропадает изображение, когда экран выключают?

И он удалился, напевая про себя какую-то песенку; Кинг никак не мог ее вспомнить. А слова, которые Лазарь не стал петь вслух, звучали так:

Прошлым вечером на крышу Прогуляться гномик вышел…