"Дети Мафусаила" - читать интересную книгу автора (Хайнлайн Роберт)

2

Джокайра — или, как выговаривали некоторые, жахейра — предоставили колонистам целый город.

Такая поразительная щедрость — а также неодолимое единодушное желание родичей почувствовать землю под ногами и свежий ветерок на лице — значительно ускорили высадку. Вначале на это мероприятие отвели около года, а спящих собирались разбудить лишь тогда, когда появится возможность их пристроить, но на поверку вышло, что единственным сдерживающим фактором оказался малый тоннаж шлюпок. Перевозить на планету можно было всех: для размещения ста тысяч человек условия были налицо.

Город джокайра, отданный колонистам, конечно же, не предназначался для проживания людей — обитатели планеты сильно отличались от землян, а стало быть, их жизненные потребности и культурные запросы — тоже. Однако любой город прежде всего должен обеспечивать насущные нужды: крышу над головой, гигиену и связь. Разумные существа, обитающие в различных условиях, способны решить проблемы совместного проживания множеством способов. А что касается теплокровных, дышащих кислородом и гуманоидных созданий, то творения их рук, пусть даже самые экзотические с виду, должны быть в конечном счете пригодными для людей.

Кое в чем город выглядел гораздо причудливее, чем любая сюрреалистическая картина, однако даже на родной Земле люди жили и в иглу, и в травяных шалашах, и даже в автоматизированных ледяных пещерах Антарктиды. Поэтому колонисты поселились в городе джокайра с радостью и тут же принялись перестраивать его для собственных нужд.

За работу взялись с энтузиазмом, хотя дел предстояло много. «Крышу над головой» представляли здания, похожие на пещеры, которые независимо от прямого их назначения можно было использовать для сна, отдыха, хранения припасов и организации производства. Были здесь и настоящие подземелья — при строительстве джокайра основательно углублялись в землю. Что ж, в некоторых обстоятельствах люди довольно быстро уподоблялись троглодитам — и не только в Антарктике, но даже в Нью-Йорке.

С питьевой водой проблем не было — в городе имелся водопровод. Сложнее обстояли дела с гигиеной — единая система канализации отсутствовала. Джокайра водой не мылись, у них были иные гигиенические запросы. А потому было решено приступить к оборудованию временного аналога корабельной канализации с учетом местных условий. Самые скромные запросы можно было обеспечить при помощи стоков, но мечты о ванне оставались мечтами до тех пор, пока мощности водоснабжения и канализации не вырастут раз в десять. Впрочем, ванна предметом первой необходимости и не являлась.

Однако все эти хлопоты были отодвинуты на второй план проблемой установки гидропонных ферм — ведь спящих не следовало выводить из анабиоза, пока не будет налажено бесперебойное снабжение пищей. Те, кому не терпелось устроить все как можно скорей, предлагали снять всю гидропонику с «Нью-Фронтирс», переправить на планету, собрать и наладить там, питаясь пока запасами консервированных продуктов. Кто поосторожнее, настаивали на переброске лишь одной фермы и производстве пищи на корабле, упирая на то, что неизвестный грибок или вирус может поразить земные культуры — и тогда голод будет неизбежен.

Осмотрительное меньшинство, возглавляемое Фордом, Барстоу и Кингом, в конце концов одержало победу. Одну из корабельных ферм отключили, осушили и, разобрав на части, загрузили в шлюпки.

Но до поверхности планеты так эта ферма и не добралась. Местные сельскохозяйственные культуры оказались вполне пригодными для людей — джокайра буквально навязывали их гостям. Тогда было принято решение: выращивать земные растения на местной почве, чтобы разнообразить стол родичей. Прирожденные фермеры, джокайра взяли это дело в свои руки — нужды в продуктах они никогда не знали и, похоже, рады были оказать гостям услугу.

Как только продовольственные проблемы были решены, Форд перевел свой штаб в город. Кинг остался на корабле. По мере расширения возможностей, спящих размораживали и переправляли на планету — рабочих рук не хватало. Дел был непочатый край, даже при ориентации на минимум удобств.

Две культуры совершенно не походили друг на друга. Джокайра всегда были готовы помочь, однако работы, проводимые колонистами, нередко приводили их в изумление. Например, туземцы, похоже, не знали потребности в уединении — внутри их построек почти не было перегородок — устойчивость сооружения обеспечивали колонны либо опоры. Они недоумевали: для чего так упорно разбивать прекрасные, просторные помещения на тесные клетушки и коридоры? Мысль об интимности некоторых сторон жизни была для них совершенно чужда.

Возможно — этого так и не удалось установить, поскольку общение оставалось лишь поверхностным, — туземцы решили, что уединение имеет для людей религиозное значение. Для строительства стен они выделили колонистам какой-то тонкий листовой материал — только инструменты землян для него не годились и пришлось использовать местные. Материал обладал свойствами, которые довели земных инженеров чуть ли не до истерики: он не поддавался ничему — даже реакции, разрушавшие фторопласт, используемый в строительстве ядерных реакторов, оказались бессильными. Алмазные пилы, высокие и низкие температуры ничуть не вредили ему; он абсолютно не пропускал света, звука и радиолучей. Сопротивление материала не поддавалось измерению — его просто невозможно было разрушить. Но инструменты джокайра — даже в руках людей — пилили его, гнули, сваривали.

Земным инженерам пришлось привыкать к таким ситуациям. По уровню развития технологии джокайра были цивилизованы не меньше землян, но они шли вперед другим путем.

Глубокие различия культур заключались не в одной технологии. Мышление джокайра, система ценностей, общественная структура и строение языка были совершенно непонятны колонистам.

Оливер Джонсон, семантик, отвечавший за налаживание контактов с аборигенами, нашел, что задача сильно упрощается благодаря Хансу Уэзерэлу.

— Конечно, — объяснял он Форду с Лазарем, — Ханс не законченный идиот, но все же и не гений, поэтому запас слов, полученный с его помощью, весьма ограничен. Он далеко не все может понять, однако основной словарик, от которого можно оттолкнуться, у меня уже есть.

— А разве этого словаря не хватит? — спросил Форд. — Я слышал, восьмисот слов хватает, чтобы выразить любую мысль.

— Доля правды в этом есть, — согласился Джонсон, — этого достаточно, чтобы объясниться в любой ситуации. Я отобрал примерно семьсот понятий — служебных и вспомогательных слов, чтобы на их основе смоделировать приемлемое для нас подобие языка. Но вот анализ смысловых тонкостей и оттенков придется отложить, так как их культуры мы почти не понимаем. Говорить на абстрактные темы с бедным словарем почти невозможно.

— Хрен с ними, — заявил Лазарь, — семи сотен слов мне за глаза хватит. Я не собираюсь им в любви объясняться или высокую поэзию разводить.

Утверждение, похоже, не было голословным. За две недели многие колонисты освоили бэйзик-джок и довольно бойко объяснялись с туземцами. Еще в школах они приобрели определенные мнемонические и семантические навыки, и поэтому небольшой разговорный словарь освоили очень быстро, так как имели возможность часто общаться с туземцами. Конечно, и тут не обошлось без скандальчика: некоторые твердолобые тупицы считали, что это «дикарям» следует учить английский.

Джокайра же английским не интересовались. Это и неудивительно: к чему миллионам туземцев язык немногочисленной группы землян? К тому же «заячья губа» не позволяла им произносить верно звуки «м», «б» и «п» — а люди воспроизводили местные гортанные, свистящие, зубные звуки и щелчки с легкостью.

Лазарь был вынужден изменить свое отношение к джокайра. Со временем, когда колонисты привыкли к их внешности, они не могли не проникнуться к аборигенам симпатией. Такие гостеприимные, щедрые, дружелюбные; так стремятся во всем угодить! Лазарь особенно привязался к джокайра по имени Криил Сарлоо, бывшему вроде посредника между туземцами и колонистами. Среди своих соотечественников он занимал положение, приблизительно передаваемое сразу четырьмя словами: «отец-учитель-наставник-вождь». Однажды он пригласил Лазаря в гости в город джокайра, расположенный недалеко от колонии.

— Мои люди будут рады видеть тебя и чуять запах твоей шкуры, — сказал он. — Это будет к счастью, и боги будут довольны.

Похоже, Сарлоо без богов шагу ступить не мог. Но Лазарю до этого дела не было — к чужим верованиям он относился с равнодушной терпимостью.

— Я приду, Сарлоо, старина, — ответил он. — Я тоже буду рад.

Сарлоо усадил гостя в обычный для здешних мест экипаж — похожую на глубокую тарелку повозку без колес. Она бесшумно и быстро летела невысоко над землей, иногда касаясь ее и скользя по траве. Лазарь сжался на ее дне, а Сарлоо все прибавлял скорость, пока встречный ветер не вышиб слезу из глаз Лазаря.

— Сарлоо! — стараясь перекричать свист рассекаемого воздуха, крикнул он. — А как эта штука работает? Энергия откуда?

— Боги вдыхают в нее… — Сарлоо употребил слово, отсутствующее в словаре, — и она не может не сменить места.

Лазарь начал интересоваться подробностями, но вскоре оставил расспросы: в ответах Сарлоо было что-то знакомое, и теперь он понял, что именно. Однажды ему довелось вот таким образом объяснять венерианскому «водяному» устройство дизельного двигателя старенького вездехода. Лазарь вовсе не собирался ничего скрывать, но ответы волей-неволей выходили туманными из-за ограниченного запаса знакомых обоим слов.

И все же — безвыходных положений не бывает.

— Сарлоо, я хочу взглянуть на изображения того, что у нее внутри, — настойчиво сказал Лазарь, указывая на машину. — У вас такие имеются?

— Изображения есть, — согласился Сарлоо. — Они в храме. Ты не должен входить в храм.

Его огромные глазищи печально взирали на Лазаря. Тот почти физически ощутил: джокайра безмерно жалеет его, обделенного милостью богов. Лазарь поспешил сменить тему.

Но венерианские воспоминания напомнили ему еще об одной загадке. Водяные никогда не видели неба, плотно затянутого непроницаемым облачным слоем Венеры, и не верили в астрономию. Прибытие людей вынудило их пересмотреть свою концепцию мироздания, однако новая не была ближе к истине. Интересно бы, подумал Лазарь, выяснить, что думают местные о пришельцах из космоса. Похоже, они не слишком удивились появлению людей. Или это ему только кажется?

— Сарлоо, а ты знаешь, откуда прибыл я и мои братья?

— Я знаю, — ответил Сарлоо. — Вы пришли от далекого солнца. Оно очень далеко. Пройдет много лет, пока свет пролетит столько.

Лазарь был поражен.

— Кто тебе сказал?

— Нам сказали боги. И твой брат Либби.

Лазарь готов был биться об заклад, что боги об этом даже не заикались, пока Либби не объяснил все Криилу Сарлоо, но держал свое мнение при себе. Он хотел спросить, удивился ли Сарлоо их прибытию, но обнаружил, что не знает ни одного местного слова, означавшего удивление. Он соображал, в какую бы форму облечь свою мысль, но тут Сарлоо заговорил:

— Отцы наших отцов тоже умели летать в небе — до прихода богов. Боги, в мудрости своей, велели больше не летать.

Еще одна ложь, подумал Лазарь; черта с два они когда-нибудь покидали планету, никаких признаков этого обнаружить не удалось.

В тот вечер в доме Сарлоо Лазарю пришлось пройти через, как он понял, процедуру развлечения почетного гостя. Сарлоо усадил его на корточки рядом со своим местом на возвышении в центре просторного зала, служившего клану Криила чем-то наподобие кают-компании, и он целых два часа слушал вой, вероятно являвшийся образчиком местного вокального искусства. Лазарь стойко претерпел предложенное развлечение, но про себя решил: если разом прищемить хвосты полусотне кошек, и то выйдет куда благозвучнее.

Он вспомнил, как Либби настаивал на предположении, что этот хоровой вой, столь популярный у джокайра, действительно является пением, и люди даже смогут получать от него удовольствие, если выучат местный звукоряд.

Лазарь в этом очень сомневался, однако вынужден был признать, что Либби понимал джокайра лучше всех родичей. Либби находил, что они прекрасные, очень тонкие математики; по крайней мере, они ничуть не уступали в этом искусстве ему. Колонистам и арифметика джокайра казалась непостижимой. Любое число, большое или малое, для туземцев было индивидуальной сущностью и воспринималось само по себе, а не в качестве совокупности других чисел. Поэтому они использовали любые удобные для них позиционные и степенные обозначения с любыми основаниями — рациональными, иррациональными, переменными, и даже при отсутствии основания.

Просто счастье, что Либби мог выступать в роли математического переводчика между джокайра и Семьями! Иначе им никогда не удалось бы почерпнуть у туземцев столько новых технических знаний.

Интересно, думал Лазарь, почему джокайра ни капли не интересуются земными технологиями пришельцев?

Наконец вой прекратился, и Лазарь оставил размышления. Принесли угощение; семейство Криил взялось за еду с суетливым энтузиазмом, сопутствовавшим всем их занятиям. Достоинства им не хватает, подумал Лазарь. Перед Криилом Сарлоо была поставлена огромная чаша, до краев наполненная какой-то бесформенной массой. Тут же вокруг нее столпилось около дюжины Криилов, которые принялись черпать еду руками, не обращая на вождя никакого внимания. Сарлоо, разогнав их подзатыльниками, запустил в чашу руку, выгреб горсть массы, скатал ее в шарик и протянул Лазарю.

Брезгливостью Лазарь не отличался, и все же ему пришлось напомнить себе: во-первых, пища джокайра для людей безвредна, а во-вторых, если он откажется от угощения, то уже никогда не узнает о туземцах ничего интересного.

Он откусил большой кусок. Бывает хуже. Это было скорее безвкусно и вязко, без какого-либо определенного запаха. Приятного мало, но есть можно. Решив во что бы то ни стало поддержать достоинство человеческой расы, Лазарь мрачно принялся жевать, пообещав себе роскошный обед, как только вернется домой. Но вдруг почувствовал, что следующий кусок обязательно вывернет его наизнанку, что с точки зрения дипломатии не совсем полезно. И тут он понял, как быть. Запустив руку в чашу, он набрал солидную пригоршню содержимого, скатал шарик и протянул его Сарлоо.

Да, мысль оказалась блестящей и своевременной. До самого конца пиршества Лазарь непрестанно кормил Сарлоо. Прожорливости хозяина оставалось только удивляться.

После еды последовал тихий час. Лазарь тоже улегся со всем семейством. Спали все там же, где и ели, сгрудившись на полу, будто куча опавших листьев или щенки в корзине. К удивлению своему, Лазарь спал очень крепко и не проснулся до тех пор, пока на лицо его не упали лучи искусственного солнца, зажегшегося под потолком и возвестившего о том, что снаружи светает. Сарлоо еще спал и храпел совсем по-человечески. Один из малышей джокайра доверчиво прикорнул рядом, пристроив головенку на животе вождя.

За спиной Лазаря раздался шорох; кто-то коснулся его бедра. Осторожно обернувшись, он увидел, что другой малыш — по земным меркам, лет шести — вытащил из кобуры его бластер и теперь с любопытством заглядывает в ствол.

Быстро, но аккуратно Лазарь отнял у малыша смертоносную игрушку. Ребенок расстался с ней весьма неохотно. Осмотрев бластер, Лазарь с облегчением убедился, что предохранитель опущен, и убрал оружие в кобуру. Малыш явно собрался зареветь.

— Чш-ш-ш, — прошептал Лазарь, — а то разбудишь своего старика. Поди-ка сюда.

Взяв малыша на руки, он принялся баюкать его. Джокайреныш прижался к Лазарю и, закрыв глаза, засопел.

Лазарь оглядел спящего малыша.

— Симпатичный, — добродушно проворчал он. — Я вполне мог бы к тебе привязаться, только вот пахнете вы…

Некоторые эпизоды в межрасовых отношениях были бы даже забавны, если бы не таили в себе потенциальную опасность — как, например, в случае с Хьюбертом, сыном Элеоноры Джонсон. Этот незадачливый карапуз отличался слишком уж большим любопытством. Однажды он подошел посмотреть, как двое техников — человек и джокайра — устанавливают на земное оборудование местный источник энергии. Ребенок позабавил туземца, и тот, в порыве дружелюбия, подхватил малыша на руки.

Хьюберт поднял рев, и его мать, всегда находившаяся неподалеку от сына, бросилась на выручку. Намерения у нее были самые кровожадные, но, к счастью, сил и навыков не хватило: великан-туземец остался цел и невредим. Однако ситуация сложилась не из приятных.

Администратору Форду и Оливеру Джонсону пришлось потратить много сил, чтобы объяснить опешившим джокайра суть случившегося. Хорошо, что туземцы скорее огорчились, чем возроптали.

Позже Форд вызвал Элеонору Джонсон к себе.

— Ваша непроходимая тупость поставила под удар всю колонию.

— Но я…

— Ма-алчать! Если бы вы не избаловали мальчишку донельзя, он вел бы себя прилично. А если бы вы не были глупы, как пробка, то не давали бы воли рукам. Ваш сын сегодня же начнет посещать занятия, а вы прекратите держать его у своей юбки! И зарубите себе на носу: если я еще раз замечу с вашей стороны хоть малейшие признаки враждебности к туземцам, вы в принудительном порядке отправитесь в анабиоз на несколько лет! А теперь — вон отсюда!

Почти таким же образом Форду пришлось обойтись и с Дженис Шмидт. Интерес, проявленный джокайра к Хансу Уэзерэлу, вскоре распространился и на остальных телепатов. Аборигены впадали в настоящий экстаз, видя существо, способное общаться с ними непосредственно. Криил Сарлоо объявил Форду, что очень желал бы поместить телепатов отдельно от других дефективных в здании бывшего храма, где джокайра смогли бы ухаживать за ними. Просьба очень походила на требование.

Дженис Шмидт весьма неохотно поддалась на уговоры Форда пойти джокайра навстречу. Необходимость удовлетворить их просьбу Форд объяснял тем, что земляне многим обязаны аборигенам. И вскоре местные сиделки, под ревнивым надзором Дженис, смогли приступить к своим обязанностям.

Однако оказалось, что у телепатов, умственное развитие которых хоть немного превосходило полуидиотизм Ханса Уэзерэла, присутствие джокайра вызывает острые и тяжелые психозы.

Форду пришлось расхлебывать и это, но негодование Дженис Шмидт было значительно разумнее и мощнее, чем у Элеоноры Джонсон. Чтобы сохранить мир, Форд вынужден был пригрозить Дженис полным отстранением от должности. Криил Сарлоо, глубоко огорченный и потрясенный, пошел на компромисс, заключавшийся в том, что джокайра взялись ухаживать лишь за полными кретинами, а присмотр за телепатами с более высоким уровнем развития продолжали осуществлять люди.

Но самые большие трудности были связаны с… фамилиями.

Любой джокайра имел имя и фамилию, причем фамилий, как и в Семьях, было немного. Фамилия туземца, кроме клановой принадлежности, обозначала и храм, который он посещал.

Однажды Криил Сарлоо заговорил с Фордом на эту тему.

— О Верховный Отец Чужестранных Братьев наших, — объявил он. — Настало время тебе и детям твоим принять фамилии.

Естественно, говорил Сарлоо на своем родном языке, поэтому в переводе на английский смысл некоторых понятий неизбежно искажался.

Но Форд уже привык к подобного рода трудностям.

— Сарлоо, друг мой, я слышал твои слова, но смысл их мне непонятен. Говори более полно, прошу тебя.

Сарлоо начал заново:

— Иноплеменный брат мой! Времена года приходят и уходят, теперь же настала пора созревания. Боги сказали нам, что вы, иноплеменные братья наши, уже достигли такой зрелости, что должны выбрать себе племя и храм. И я пришел к тебе, чтобы договориться о церемониях, во время которых каждый сможет выбрать себе фамилию. Это я говорю тебе от имени богов. Но осмелюсь и от себя сказать: я буду счастлив, если ты, брат мой Форд, остановишь свой выбор на храме Криила!

Некоторое время Форд молчал, вникая в смысл его слов.

— Я счастлив, что ты предлагаешь мне свою фамилию, брат Сарлоо. Но у меня и моего народа есть собственные фамилии.

Чмокнув губами, Сарлоо отверг этот довод:

— Их теперешние фамилии — просто слова и ничего более. Теперь им пора выбрать себе настоящие, указующие определенный храм и имя бога, коему надлежит поклоняться. Ведь дети растут и становятся взрослыми!

Форд решил, что без советчика здесь не обойтись.

— И это нужно сделать немедленно?

— Еще не сегодня, но как можно раньше. Боги терпеливы.

Форд созвонился с Заккуром Барстоу, Оливером Джонсоном, Лазарем Лонгом и Ральфом Шульцем и передал им содержание беседы. Прокрутив запись несколько раз, Джонсон хотел как можно лучше вникнуть в суть сказанного, подготовил разные варианты перевода, но от этого дело яснее не стало.

— Похоже, — высказался Лазарь, — либо принимай нашу веру, либо выметайся.

— Верно, — согласился Заккур Барстоу, — пожалуй, здесь все ясно. Что ж, по-моему, стоит согласиться. Из наших лишь немногие имеют какие-либо религиозные предрассудки, которые помешали бы им участвовать в местных культовых действах.

— Вероятно, вы правы, — согласился Форд. — Например, я вовсе не против ради мира с ними прибавить к своему имени фамилию Криил и поклоняться их богу. — Он сдвинул брови. — Но я бы не хотел спокойно смотреть, как их культура поглощает нашу.

— На этот счет не беспокойтесь, — заверил Ральф Шульц. — Неважно, что мы станем делать ради того, чтобы их ублажить. Культурная ассимиляция в любом случае исключена: мы совершенно не похожи на них; я только теперь начинаю понимать, насколько различия между нами глубоки.

— Вот именно, — сказал Лазарь, — насколько.

Форд повернулся к нему:

— Что вы этим хотите сказать? Вас что-то тревожит?

— Да ничего… Только вот я что-то никогда не разделял общего энтузиазма насчет этой планеты.

В конце концов договорились, что обряд посвящения пройдет вначале кто-нибудь один и расскажет о нем остальным. Лазарь настаивал на своей кандидатуре, ссылаясь на право старшего. Ральф Шульц возражал: это его обязанность; но Форду удалось переспорить всех. Он заявил, что, как руководитель, отвечающий за всех, должен пойти сам.

Лазарь проводил его до входа в храм, предназначенный для церемонии. Форд был без одежды, как и всякий джокайра, Лазарь же оставался в килте, поскольку обряд не допускал присутствия посторонних. Многие колонисты, за долгие годы полета соскучившиеся по солнцу, предпочитали ходить нагишом там, где позволяли приличия, а джокайра практически вовсе не носили одежды, но Лазарь всегда был одет — отнюдь не в силу своих моральных принципов: бластер на голом человеке выглядел бы более чем странно.

Криил Сарлоо приветствовал гостей и повел Форда в храм. Лазарь крикнул вслед:

— Не вешай нос, браток! — и принялся ждать. Выкурил сигарету, прошелся взад-вперед. Лазарь понятия не имел, сколько времени уйдет на процедуру, и неопределенность усугубляла томительность ожидания: казалось, каждая минута тянется по меньшей мере полчаса.

Наконец двери распахнулись; из храма повалили туземцы. Они были чем-то сильно озабочены и при виде Лазаря отворачивали в сторону. Вскоре вход был свободен, и на пороге появился человек. Пулей вылетев из храма, он бросился бежать не разбирая дороги.

Это был Форд.

Не останавливаясь, он миновал Лазаря, слепо устремившись вперед, но через несколько шагов споткнулся и упал. Лазарь поспешил к нему.

Форд не пытался встать. Он лежал ничком; плечи его содрогались в неудержимых рыданиях. Лазарь, присев на корточки, тряхнул его:

— Слэйтон! Что стряслось? Что с тобой?

Форд поднял голову, взглянул на Лазаря мокрыми, полными ужаса глазами и на миг перестал рыдать. Говорить он не мог, но Лазаря, похоже, узнал — протянув руку, Форд прижался к нему и зарыдал пуще прежнего.

Рывком высвободившись, Лазарь отвесил Форду крепкую пощечину.

— А ну, прекрати! Выкладывай, что там стряслось?

Голова Форда мотнулась под ударом. Он прекратил плач, но все еще не в силах был говорить. Взгляд его был мутен. Вдруг на него упала чья-то тень. Оборачиваясь, Лазарь выхватил бластер. В нескольких футах от них стоял Криил Сарлоо, не делая попыток приблизиться. Удерживал его не бластер в руке Лазаря — бластеров он до этого никогда не видел.

— Ты?! — сказал Лазарь. — Чтоб вас… Что вы с ним сделали?

Сообразив, что туземец его не понимает, Лазарь перешел на местный язык:

— Что случилось с братом моим, Фордом?

— Возьми его, — выговорил Сарлоо дрожащими губами. — Плохо. Очень, очень плохо.

— Это ты мне говоришь?! — буркнул Лазарь, не удосужившись перевести это на язык джокайра.