Глава 30 1583 Искер Восход сибирской Луны

Ермак познакомился с царевной. Еще одно Копыто бывшего Коня Кучума — кажется, Левое Переднее, мирза Карача, прискакало в Искер сдаваться. То есть, приносить присягу на верность новым хозяевам. Взамен Карача желал подтверждения родовых прав на кочевья в верховьях Иртыша. Ермак и не думал торговаться, но у Карачи для поднятия цены имелась ценная заначка — царевна Айслу. Младшая (сводная через гарем) сестра Маметкула оказалась в кибитках Карачи в суматохе прошлогоднего бегства. Имя ее означало что-то, связанное с Луной, все прочие достоинства, мимически представленные бывшим Левым Копытом, обещали массу удовольствий. И когда свита Карачи уползла из Ермаковой избы, пятясь на карачках, Айслу осталась сидеть в углу. Ермак велел Порфирию как-то пристроить принцессу, и Святой обнаружил, что девица знает основы разговорной русской речи, — выучилась у пленных кузнецов. Айслу сначала приставили к излечению новых, вагайских ран пленного брата, потом использовали как переводчицу и вообще по хозяйству.

С некоторых пор Ермак стал приглашать Айслу для разъяснения бытовых и прочих татарских понятий. А потом она и для политики пригодилась. Никто не мог доходчивей царевны объяснить согражданам новый порядок, ненасильственную казачью Конституцию.

Всю весну Айслу прожила по соседству с Ермаком, провожала его до причала при убытии на Тобол или в верховья, встречала при возвращении. Однажды Ермак вернулся с Тобола, и Айслу позвали на пир. Там она увидела среди прибывших странного человека, до глаз перевязанного черным платком. Оказалось, это Богдан — «человек, дарованный Богом», — один из друзей Ермака. У Богдана имелась ручная птица, и Айслу попросили определить ее породу. Ермак подвел девушку к большой клетке и снял с решетки накидку. Айслу посмотрела на Птицу. Птица посмотрела на Айслу. «Красивая!» — подумала Айслу.

— Кррассивая! — сказала Птица.

Птица высказалась вслух впервые, поэтому начался переполох. Айслу лишилась чувств. За ней последовал Святой Порфирий. Этих самых чувствительных товарищей стали отпаивать водкой, и Порфирию полегчало, а царевне поплохело. Ермак, хлебнувший за компанию, тоже подавился свежеприготовленным продуктом, толкнул Никиту Пана. Пан взвыл от боли, — прошлогодние раны новгородца болели по весне невыносимо. Птица заметалась и закудахтала, Богдан решил прикрыть ее от стыда и взмахнул покрывалом, но Сирин не хотела прятаться. Она решила, что честная компания нуждается в умиротворении, и запела.

Сразу все наладилось. Чарки заходили по правильным орбитам, царевна Айслу порозовела, Святой Порфирий узрел в ней пречистое воплощение, а у Никиты стихла боль в надрубленной ключице...

Айслу и Сирин подружились, много времени проводили вместе, и уже никому, кроме царевны, Боронбош не доверял Птицу, уезжая по делам. В общении с Айслу у Птицы проклюнулась разговорная речь. Глубинный словарный запас у нее имелся еще с Тобола, но активным он стал именно теперь. Принцессе оставалось только фильтровать птичий базар, объяснять Сирин, какие слова пристойны, какие нет. Так пришлось довольно много поработать над искоренением или, хотя бы, исключением из повседневного употребления большинства оборотов, подслушанных Птицей в Тобольском лагере, некоторых святотатственных словосочетаний Порфирия и пяных анекдотов Пана. На всякий случай Айслу морщила лобик, когда Птица кричала что-то по-немецки или по-шведски. Мало ли что содержалось в этих рубленых звуках?